Форумы фензина

Рассказ №6 Таракан в стакане

Таракан
Как в стакан
Попадет -
Пропадет,
На стекло -
Тяжело -
Не всползет.

И. Мятлев


***

Старику из мотоциклетной коляски были видны часы на перроне, но о времени он не беспокоился. На часы посматривал то и дело молодой человек за рулём: одна нога на стартёре, другая – постукивает по мокрому асфальту. Разговор в ожидании поезда шёл полупраздный:
- Ну, и понятно, что мэр меня выбрал, потому что я три года с Убийцей на рыбалку ходил. Вообще-то, можно было спорить на задницу Карины. Но я выбрал рыбалку. И, знаете, не прогадал. Карину кто только за попку не хватал. А я вот один такой.
- Гордишься?
- Да как сказать... Сначала, конечно. Но там ничего особенного: сидим в пяти метрах друг от друга, слова не вымолвим. Он себе натаскает мелочи на завтрак, удочки соберёт и уходит.
- Неужели всё-таки не страшно было?
- Ну-у, пока пацан и веришь во всякое... С виду-то он просто дед. Я бы не сказал, что страшно, но неуютно как-то. Хоть он давно не убивал, а всё-таки – кто его знает... Вот так.
- Однако ты к нему ездил.
- А как же. Блай посылал. И мэр тоже. Я ему поесть возил, молока, соки. Даже лекарства, но он не брал.
- Да-да...
- А вчера утром приехал – он лежит. Глаза открыты, но меня не видит.
Молился он, я думаю. Бусы такие деревянные, с крестом...
- Знаю.
- Марк, а правда, что, пока Тоцки живой, уроды не покажутся?
- Правда. Пока он в сознании. Да и потом – не сразу... Давай пока об этом не думать. Даст Бог, Тоцкивалевски ещё протянет день-два, а там и новый Убийца объявится.
- Да, если мы не проглядим. Не знаю, как вы, Марк... Курить мне ужасно хочется.
- Ну, так в чём же дело?
- Блаю-то не скажете? Мне ж ещё двадцати одного нет, - а сам тем временем уже натолкал в самодельную гильзу какого-то крошева. - Вот. А табак мне, между прочим, дал Тоцки. Разрешил свой брать. Как он всё делает, молча: взял мою руку и положил на ящик – то есть, бери, сколько нужно. Он немой?
- Не знаю. Кстати, я на твоём месте выбрал бы попку... ну, да ты её всё равно не застал.
- Кого?
- Амалию. Давно это было.
- Густавиштну?
- Нет, другая была Амалия. Густавиштна тогда ещё на горшок ходила. А ту... поймали уроды в поле. Летом дело было, «львиный зев» цвёл... Она шла из Цвергендорфа и попалась.
- И было убийство?
- Да. Эредья нашёл в Базаменте человека, который вылил на кошку кастрюлю кипятка.
- Бр-р-р!
- На чёрную кошку. Он их боялся. До смерти.
- Да уж, выходит, что до смерти. Каким дураком надо быть, чтобы из-за какой-то чёрной кошки подставиться!
- Это случай.
- Ну да, я понимаю, что он потом всё равно бы себя выказал. Но вот как Убийца узнал?
- На то он и Убийца.
- Ага. Но ведь не родился же он таким... И я думаю... иногда... что они всё-таки тоже люди. Во всяком случае, Тоцки...
- Например, из-за табака?
- Хотя бы.
- Смешно. У тебя богатое воображение, Лео. Смотри, вон поезд идёт.
- Чёрт! – Лео наскоро затянулся, раздавил окурок. И тут же, огорчённый, стал подбирать пепел и табак. Мусор он сунул в карман джинсов. – Смотрю... ох, смотрю. Марк, а что он будет делать? Он вообще-то будет?
- Будет. И не таращи глаза: с транспарантом он не выйдет. Мэру это пока нужно больше, чем нам. Приглядывайся – на всякий случай.

***

Голос мэра зудел в телефонной трубке:
- Как это – никого? Сколько прибыло?
- Двадцать шесть. Плюс-минус те, кто вышел раньше, «дикие» туристы... Много пожилых, есть женщины. Так что не возлагайте на меня особых надежд...
- Отыщите мне его, Марк, вычислите, слышите!!! Должны же быть правила, кому их знать, как не вам!
Старик выключил телефон. Вытянул сухие губы дудкой, передразнивая мэра: «Вычислите мне его!!!» Мэр был мальчишкой, когда умер Эредья. То-то страху, должно быть, натерпелся... так до сих пор всё правила ищет. Предания читает, вычерчивает солнечные таблицы... Правила... может быть, они и есть. Но если человек пережил троих... да, троих убийц, вот как давно... то это не значит, что ему ведомы какие-то там правила. Макаш, к примеру, искал тут клад. Сорок лет был Убийцей и все сорок лет искал. Карта у него была... так и сгинул в болоте. Что в наших местах карта? Потом Эредья его сменил. Этот был из охотников, горячая голова... Потом пришёл Тоцки...

Так ворча, Марк медленно спустился в кухню. Правила! Одно есть, и оно всем известно. Чужак! Чужак нам нужен, из местных жителей Убийце не бывать. Пфеффер не в счёт, за ним самим гонялся Убийца Хулихэн. Теперь вот Тоцки умирает, это означает карантин, и мы остаёмся с тем, что есть. И то ладно, пусть судьба выбирает среди этих...
Кстати, двое из них ссорились на улице. Марку они были хорошо видны из кухонного окна.. Молодые, крепкие ребята; один, видно, бывалый: размахивает руками во все стороны. Кажется, говорили по-польски, бывалый горячился всё больше и больше, но товарищ не уступал. Он просто сел посреди тротуара на сумку. Первый плюнул в сердцах и ушёл. А тот, что остался, сидел себе, как ни в чём ни бывало. Рассматривал дом, щурился на тополя. Ему, видимо, нравилось. Старик опустился в плетёное кресло, но занавеску оставил приоткрытой.
Славянский юноша наконец решился: подхватил багаж, толкнул калитку. Так... давненько в этом доме не было гостя. ...но будь я проклят, если встану – после двух поездок с Лео болят все кости...
- Здравствуйте, почтеннейший!
- Здравствуйте, юноша.
- Вы принимаете туристов?
- Я принимаю гостей.
Парень протянул ладонь с растопыренными пальцами.
- Сколько? Чтобы сразу...
Марк взглянул на него, как генерал на новобранца: гость стоял "вольно", рот до ушей – что ни скажешь, наверняка улыбнётся.
- Чтобы сразу – это обойдётся вам в двести пятьдесят.
- Згода!
- Вы поляк?
- Нет... это вылетело. Бах поляк, тот, с которым я...
- Ссорились.
- Да. Сам я из Воронежа, это...
- Это неважно. Как вы будете платить?
- Чеком, через "Тау-тур". Я внёс сразу...
- Знаю: за жильё, питание, проезд и сафари. Похороны – за счёт фирмы. Устраивайтесь наверху, вторая дверь налево.
Он взбежал по лестнице, только подошвы мелькнули, и оттуда крикнул:
- Только выпивка – за мой счёт! А до похорон, надеюсь, дело не
дойдёт.

Через четверть часа он спустился – чуть не съехал по перилам.
- А справа чьи там двери?
- Как вас зовут, молодой человек?
- О, извините. Дозвольте представиться: Курлаков Николай. А вы?
- Марк Мальрик. Но вашего имени не разобрал: Курвалай?
Он прыснул.
- Ради Бога... Ни-ко-лай. Просто Коля.
- Прекрасно, Коля. Остальное постараюсь забыть.
Коля кивнул.
- Но всё-таки... У вас ещё есть гости? Понимаете, спрашиваю, потому что я, быть может, не подхожу одеждой?
Теперь он был уже настоящий турист: маечка с рок-группой, самодельные шорты из джинсов и новенькая кобура на поясе.
- Почему же нет?
- Но там, наверное, дамы? Духами пахнет... вот я и рассудил...
- Справа – комната Люс, моей внучатой племянницы. Вы с ней, скорее всего, не часто будете видеться.
- Да, охота! – он похлопал по кобуре. – А как это делается, кстати?
- Вам нужно было пойти со своим приятелем. Вы впервые у нас?
- Да. Но с Бахом я ни за что не пойду. У меня от него уже головная боль. Я, понимаете, Марк, не очень люблю организованный отдых. Если бы не Бах, я бы пошёл на... на лодках по нашему Северу. А здесь для меня всё-таки дорого. Я не слишком много говорю?
- Это в порядке вещей. Увы, придётся отдыхать организованно. Ступайте в город и зарегистрируйтесь в отряде. После этого многое для вас прояснится. И учтите, я – на кисломолочной диете, поэтому питайтесь сами, как заблагорассудится. А вообще, ни о чём не стоит волноваться. Тауполь принимает туристов уже десять лет, всё налажено и движется, как по маслу.
- Что, простите? Движется?
- Здесь всё идёт само собой. Ну, бегите, Коля, бегите.

***

Егермейстер Трандафильд – выправка в квадрате, шорты-рубашечка, волосатость конечностей, внушительно мерцающие значки, - заложил ногу за ногу, обводя собрание прицельным взглядом. Вещал доктор Ханикен: щупловатый, мелкий, но тоже в камуфляжке. И бездна уверенности в каждом слове:
- Уроды чрезвычайно мутабельны. Малейшие отклонения в температуре созревания, и вместо спинорука ("клац-клац" – смена слайда) мы имеем рогоглавца. Даже в стае, порожденной общей мицеллой, вариабельность форм достигает иногда крайних позиций по шкале МИГ. Что? У вас вопрос?
- Да.
- Слушаю.
- Верно ли я понял, что уроды достаточно хорошо изучены? Значит, к ним всё-таки можно приблизиться?
- Отвечаю. Герр егермейстер?
- Я! – встрепенулся орлом Трандафильд.
- Обратите особое внимание вот на этого молодого человека. Разъясните ему ещё раз, что к уродам приближаться нельзя ни в коем случае. Впрочем, могу гарантировать, друг мой, что вам этого и не захочется. Напротив, сильнейшим вашим желанием будет бежать со всех ног, закрыть глаза, зарыться в землю. Уроды действительно, - Ханикен зловеще понизил голос, - действительно душат всякое живое существо, до которого могут дотянуться.
Никто никогда не изучал их – именно по этой причине. Изучались лишь туши, выведенные из строя. Позволю себе ещё раз повториться: сами уроды – не живые существа. Поэтому вас обезопасит только прямое попадание в яйцевой узел. О расположении яйцевых узлов у различных пород вам подробно расскажет герр Трандафильд.

Коля в самом мрачном настроении двигался к выходу. Бах протолкался сквозь толпу, загудел в ухо:
- И чего ты полез со своими вопросами? Это ж Ханикен, он языком ляпать может до второго пришествия.
- А ты торопишься?
- Брось, Никола! То не добре – ещё не видал, а уже дрожишь.
- Ничего я не дрожу, - угрюмо отвечал Коля, останавливаясь на крыльце мэрии. – Ну, куда теперь?
- Вон туда: смотри, какая дамочка – я ещё в поезде тебе рассказывал. Воронёная сталь! Какая пушка у неё, черти б её драли, аж завидно!
- Вот эта яга? – Коля видел только седую старушенцию с пробивающейся бородой, с ног до головы в защитном. Она устраивалась в джипе.
- Да нет! Вон та, о, повернулась, ручкой машет! Мадам Шер. Своя крокодиловая ферма у неё. Эх, что ты, Никола – травы наелся?! Не срамись!
- Пошёл к черту, - огрызнулся Коля. Лекция егермейстера тяжко смешалась в голове: пластанцы, куролапы, фагибаги... яйцевой узел в левом колене, провести линию от гребня до выроста, и на две трети сверху... чёрт, или снизу? Что они, в самом деле считают, что это можно запомнить? Или можно будет полистать шпаргалку? – Ну, где этот Трандафильд?
- Последние указания раздаёт, сейчас явится. Ну, пошли, пошли, с мадам познакомишься.

Сразу из города выехали в редколесье. Охотников провожал длиннющий рекламный плакат "Тау-тур", и Коля в который раз с отвращением вспомнил, что заплатил немалые денежки за всё это. И за похороны в том числе... Он печалился о байдарках, о том, что мог бы сейчас лететь над перекатом, весь мокрый, и это было бы так же опасно, но, по крайней мере, опасность была бы ясная. Его удивляло, что охота на монстров никому больше не кажется глупой. Мадам Шер, привыкшая обихаживать крокодилов, расслабилась рядом с водителем. Португальская яга синьора Мелу словно палку проглотила. Её сверхмощное вооружение – самонаводящееся, портативно-безоткатное, почти противотанковое, - стояло между ней и Колей на полу и мешало вытянуть ноги.
Вспомнилось, как Трандафильд проверял личное оружие, и, дойдя до колиного "Стечкина", усмехнулся и заметил: "Ну, это хорошо в ближнем бою..." Как она, дряхлая, вообще собирается стрелять? Ишь, сама, как подпорка для мушкета. Красномордый Бах развалился напротив, рядом с ягой, и выглядел вполне молодецки. Прямо смотреть тошно. Ветеран самой справедливой охоты! Никакого ущерба природе, максимум острых ощущений, настоящая опасность. Похороны оплаченные, опять же. Бах весело подмигнул, Коля оскалился. Справа, где лес уже густел, что-то блеснуло. Коля напрягся, но это оказался только мотоцикл. Жили и тут, в чаще, как ни странно – видны были следы рубки, хата, покрытая дёрном, перед хатой – этот вот мотоцикл... Трандафильд взял левее и посоветовал пригнуться. Светлое редколесье осталось позади. Колёса заскользили по корням, по мхам, Бах прошептал: "Болото подбежало". Да вокруг и пахло болотом. При ясном дне внизу, под кустами, полз туман.
Джип встал, дальше нужно было двигаться пешком. Шли путано, сворачивали по прихоти болота то туда, то сюда. Орудие синьоры Мелу своим ходом пробиралось по кочкам на резиновых гусеницах. Когда вожатый, наконец, подал знак остановиться, впереди за кустиками зеленела обычная болотная плешь, чаруса. Коля почувствовал дрожь в ногах, опять рассердился, и зря – дрожь выровнялась в частые толчки. Низкой частотой трогало барабанную перепонку. "Генераторы", - шепнул снова сведущий Бах, - "чтобы их выманить. Эти холеры под землёй..." Коля отмахнулся, тут как раз и началась охота. Сию минуту ещё был Бах позади, ещё зудел над ухом комар и бился под ногами неведомый генератор – и не стало ничего. Густой скверный туман пал сверху, плеснулся на охотников сквозь ветки. "О чёрт... так мы друг друга перестреляем..."
- Цельтесь! – прокричал невидимый в двух шагах Трандафильд. – Идут!!! В точку, как я говорил – прямо в точку!
"Вот раскричался... куда же стрелять?" – туман вдруг отнесло, и Коля немедленно об этом пожалел. Уроды лезли из болота сплошняком, и над бывшей плешью словно стояло сияние – до того черны были эти пузыри земли. «Матерь Божья», - пискнул рядом голос, не разберёшь – мужской ли, женский...
И всё ещё было ничто по сравнению с тем, чем и как оно смотрело... Коля, со своим ближнего боя "Стечкиным", мучился страхом до тошноты, до спазмов в животе, и не слышал ничьих выстрелов.
Вдруг пролетело что-то над головой и малиново взорвалось в самой гуще уродов. Взметнулся пар, полетели ошмётки. Болотная жижа потекла назад, заполнять воронку. Но те, что отпочковались первыми, были уже сами по себе. Теперь они, как настоящие звери, шевелились и рыскали по кустам. Один, гребнястый, перелился через бревно прямо перед Колей. Протянулась похожая на старую узловатую корягу рука... Коля задержал дыхание и прицелился в середину гребня. "Не угадаю – ну, и хрен с ним..." Но угадал. Урод завалился назад, как кукла – без судорог, без звука. Сам же охотник, бормоча всякое,
сел на ближайшую кочку.
Из кустов выбежала мадам Шер. Увидев тушу, щёлкнула пальцами и полезла куда-то к голове, определить монстра по карманному справочнику. Вожатый привёл под локоток старую португалицу. Усадил её на противотанковую пушку и стал писать протокол. Совсем не с той стороны, откуда ожидалось, вывалился Бах с ношей. На ходу он зычно оповещал всех, что у него – "монах". Но Колина добыча перевесила. Бах крякнул и скинул "монаха" в траву: надо было помогать мадам Шер. "Осторожно, я уже иду, пусть пани не ставит туда свою ножку!" Коля пробовал не смотреть на "монаха", но тогда взгляду открывалась туша гребнястого. "Монах", по крайней мере, был не такой мерзкий – жутковатый, пожалуй, но хоть не склизкий. Бах приволок его за "шиворот" – за толстую складку в верхней части. Такие складки падали вдоль туловища вниз, до самых пяток шестипалых уродовых ног, а наверху разрастались в подобие капюшона. В тумане на просёлочной дороге ошибиться ничего не стоит: идёт себе монах, босой, в длинной рясе. Даже подойдешь поближе: "Добрый вечер, брате, куда путь держите..." А под капюшоном-то нет лица, и нет ничего под рясой, и "монах" выбрасывает руки, на каждой – всего два пальца железной твёрдости... и всё...
- Великолепная добыча! – вожатый хлопнул Колю по плечу. – Куролапый спинорук-гребненосец, исключительный экземпляр!
Он разложил широкий металлический лист, развел на нем костер и, когда огонь разгорелся, положил туда обоих уродов. Коля ждал запаха горелого, но ничем таким не пахло и ничего не шипело и не скворчало. Только гребень из грязно-серого окрасился во все оттенки красного и фиолетового, а "монах" из черного стал иссиня-черным.
- Здесь нечему гореть, - сказал Бах. - Так я "монаха" могу забрать. Сколько с меня?
- Двадцать долларов.
- Момент, - Бах вытер руки о штаны, полез в карман.
- Не мне. Музею, через мэрию. А спинорука, господин Курлаков, придётся оставить здесь. К сожалению... Но вы можете взять любую часть. Советую руку или гребень. Великолепное украшение для кабинета.
- Благодарю, - тихо промолвил Коля, - у меня нет кабинета. Ничего не надо.
- Фотографию обязательно, - Коля готов был послать неугомонного Трандафильда, но всё-таки снялся на фоне чёрно-лилового брюха. Потом помог погрузить "монаха", и всю обратную дорогу думал только о горячей воде и мыльной пене.

***

- С возвращением, - герр Мальрик помахал костлявой рукою из глубин своей плетёнки. Коля, не отвечая, поплёлся наверх. Прошло минут сорок. Марк не двигался, даже как будто заснул: сухой, ореховый старец, похожий на стриженого Дон Кихота. Но заснуть было невозможно, от брошенных в углу вещей охотника расползался болотный смрад, запах страха. Вот заскрипели ступени. Слесарь из Воронежа возник в дверях, мрачный и нахмуренный.
- Марк, - он сердито мял полотенце, - мне, наверное, придётся принять.
- Что именно? На кухне только "Байер", у меня ведь не аптека.
- Байер? – он сморщился. – То есть – аспирин? Нет, не то. Я здоров. Но, кажется, напьюсь. Просто надо.
- Тогда увы. Правила запрещают мне поить вас дома.
- Чёрт! Я знаю... но думаю, что всё-таки нужно. Такая гадость...
- Это пройдёт. Привыкнете.
- А вы привыкли, Марк?
- К уродам? Я их почти никогда не видел.
- А я вот увидел... хуже не бывает. Даже не думал...
- Сходите в город, Коля. В собутыльники я не гожусь. Подите, прогуляйтесь, развеетесь.

***

Коля не собирался развеиваться, он и так в смутной рассеяности брёлпо городу. За тополевой аллеей – липовая, кусты сирени по обе стороны... Коля старался думать о простом, но не выходило. В любое мысленное построение втискивались уроды со своими хвостами, шестипалыми ногами и прочим. А старик-то, оказывается, форменный бирюк – выставил на улицу... Видел он нас таких, перевидел, наверное... смотреть не хочется. И сидит один, когда вокруг... такое. Коля зябко оглянулся и ему стало совсем стыдно. Ну что ж это, в самом деле! Он так был расстроен этой внезапной изменой всех привычных чувств – появись перед ним урод, хоть сам раздавленник повислый, - стрелял бы, не задумываясь. Благо, "Стечкин" – вот он. Безоружным выйти Коля не решился, лучше уж нагишом. Интересно, а как другие?
Он вдруг сообразил, где находится, да и нетрудно было: все улицы Тауполя вели на Площадь. День всё-таки заканчивался. Мимо прошла пара средних лет, явно туристы. И в заднем кармане – вовсе не бумажник, и на локте вместо парасольки – японский ультрашокер в крокодиловом футляре. Так... Посмотреть бы, как она спинорука этим шокером по пузу... чего только не придумают! Значит, в этой вот навстречу и наперерез прущей струе, разом веселиться после доброй охоты... Ха! В "Драконе и рыцаре", например – шикарно, дорого, и пошло. Ну, и на хрен их всех... Должно же быть тут место, где не хвастаются значками, не кладут на столики пушки, не вешают на шею ожерелья из сухих уродовых лапок. Вообще-то, бюргеры, наливающиеся пивом, - тоже не Бог весть что, но может путник искать золотую середину?
Без риска заблудиться он обогнул музей истории Тауполя, прошёл, стараясь не напрягать плечи, через сквер. Шёлковая тополиная завесь рассеивала ночной свет. Сто лампочек лениво перемигивались по периметру двери какого-то заведения. Вывески не было. Коля посомневался: мало ли что? Дамский клуб, скажем... или вдруг закрыто? Опять искать что-то, ч-чёрт... Но дверь подалась, хоть пружина и была тугая.
Нет, чутьё не обмануло. Это действительно был просто бар. Никакого местного колорита. И посетителей нет. Бармен смотрел телевизор, но Коле кивнул. Коля влез на табурет и попросил пива. Не отрываясь от зрелища, бармен достал банку, подвинул закуски на тарелочках и пачку "Мальборо".
Пиво оказалось карамельное, сладенькое. Коля постучал банкой. Бармен не отвечал. У него в наушниках зудел какой-то гангстерский боевик. Коля постучал сильнее. Тогда бармен всё-таки обернулся.
- Что?
- Э-э ... другое что-нибудь есть?
Тот согнулся под стойкой и пошёл выдавать наверх жестянки высокие и пониже, потом пошли бутылки, наконец – здоровенный шейкер.
- Маргариту, "Блади Мэри", "Джо-Джим", мартини, виски-сода, кампари, "санрайз"?..
- Водку. С перцем.
Бармен покосился на экран: гангстеры уже все перестрелялись. Он вытащил наушники и облокотился о стойку.
- Водка есть. А перец на кухне. Сходить?
- Не надо. Я пошутил. Пиво меня устроит, только не такой компот.
Бармен выключил телевизор.
- Хорошо. Выбирайте.
Коля присмотрел смешную маленькую бутылочку. Бармен пошевелил губами.
- Хм... Водка с перцем...
- Да, а что?
- Ничего, конечно. Может, всё-таки выпьете? Хотя бы без перца?
- С какой стати?
- В первый раз на охоте... - он налил две стопочки "Столичной".
- Я за это пить не собираюсь, - буркнул Коля.
- Ну, тогда – за знакомство! – бармен показал пальцем на вышитые инициалы "B" и "G". – Борис Ганский. А вы?..
- Николай.
- Ник?
- Коля.
- Ага. Коля. Вы русский?
- Это важно?
- Нет, конечно. Разве что для разговора. С русскими интересно поговорить. У них особенное отношение к охоте.
- А я не желаю относиться к охоте. И говорить о ней не хочу.
- Но приехали поохотиться.
- Приехал... да кому какое дело, зачем приехал?
- Здесь одно лишь дело – охота, - наставительно изрёк Ганский. – Так что, Коля, пейте и будьте здоровы! - и стопочку подвинул. Пиво с водкой... Ладно уж! Чокнулись, и Коля взял бутерброд.
Ганский закусывать не стал. Его вроде заинтересовал Колин пистолет. Заметив это, Коля отстегнул кнопки и положил пояс на соседний табурет. Торопиться некуда.
- Ты не закрываешься?
- Нет. Мы заведение круглосуточное.
- Так сейчас набегут?
- Сегодня вряд ли. Заезд только начался, время "Дракона". Один посетитель – и я уже доволен. Очень интересно... могу я полюбопытствовать? Никогда такого не видел.
- Это "Стечкин - Новый", - Коля, признаться, был польщён. – Как говорится, лучшее, что можно купить за деньги.
- М-да... вижу, - он повертел пистолет, заглянул в дуло и положил на стойку. – А как он в деле?
- Отлично. Наповал, - Коля нахмурился. Ему не нравился оборот темы. Ганский налил ещё на два пальца.
- Готов спорить на свой бар против вашего "Стечкина", что мы любой разговор сведём к охоте.
- А если я уйду вот сейчас?
Ганский помотал головой.
- Исключено. Здесь приятно. Я вам налью, чего ни попросите, в любую из тех... э-э... двухсот минут, что нам остались до пересмены. Потом придёт Блай, это старший брат, и он тоже нальёт и выпьет, если будет нужно. Потом очередь Бруно... словом, это в плюсе. А в минусе – вам тащиться ночью к себе, а патриархальности ради в нашем славном городе на улицах темно... Вы, кстати, где поселились?
- У Марка. За летним театром.
- Знаю, знаю. К Марку вы тем более не пойдёте: фройлян Люс отбыла в Гиммельбург, да и старый циник наверняка вас сюда спровадил.
- Сп-провадил, это точно. Держите его на жаловании, или он комиссионные берёт?
- Старый Марк прекрасно знает, что нужно, кому и когда. Моя бы воля – взял бы его в дело. Седой мудрец в баре – опора юношам, отрада девиц, утешение их родителям... - Тут он поднялся. – Но я тоже поднаторел в людоведении. И потому я сделаю вам кофе.
У Коли шумело в ушах. Дурной пивно-водочный хмель колыхался, как густая вода... как жирная пена на жирной чёрной воде. Тьфу, чёрт! Он встряхнулся. Ганский стоял у кофеварки и бормотал себе под нос:
- С коньяком или с молоком? По-турецки я не стал бы, мальчик и так слишком расстроен. С коньяком? Ударит в голову. С молоком – женское питьё, не захочет. Значит... значит... ага.
Кофеварка заклацала и зажурчала. Коля довольно-таки тупо смотрел на "Стечкина" и понимал, что будет, конечно, сидеть здесь до утра. В этом даже что-то есть: такой вот Борис Ганский будет его спаивать за его же деньги, и за глаза называть "мальчиком", а в глаза говорить "вы"...
- Прошу.
Он принёс кофе. В стакане сверху оплывало сливочное мороженое. Коля засмеялся.
- Пейте, пейте, - Борис важно опустился в кресло. – Вы сможете думать. Не надо было предлагать вам водки... но уж так у русских принято.
- Далось тебе, что я русский, - это "тебе" выговорилось не без усилий, но хотелось немного поубавить бармену благодушия. – И м-может я хочу вдребезги налакаться? А не думать? На чёрта тебе, чтобы клиент думал?
- Коля, - мило отвечал Ганский, - если вы не выпьете этот превосходный кофе, то через десять минут будете мертвецки пьяны и уснёте. Поверьте. Тогда уж вы не сможете налакаться. Бодрствующий вы мне приятнее, как клиент и как собеседник.
Возразить было нечего. Николай выпил кофе и с удовольствием повторил бы. Но ганский дух уже, видимо, впитался. Вся ночь впереди. Хороший кофе. От-тличный бар.
- Слушай... а если я выиграю?
- Во что?
- Ну, как ты предложил: весь бар против "Стечкина"?
- Тогда придётся принимать хозяйство. И пустить по миру четверых братьев.
- Ну да?
- Младшему, Лео, всего семнадцать.
- Подумаешь! Наймётесь в гиды.
- Увы – Лео слишком молод, мы слишком стары. Всю жизнь за стойкой...
- Тогда зачем ты спорил на пистолет?
- Это просто шутка, чтобы разговорить. И что бы ты делал на охоте безоружный? – он тоже перешёл на "ты", Коля вдруг заметил.
- Тьфу, чёрт! Или меняем тему, или...
- Меняем. Выбирай любую. Чтобы ты не думал, будто я нарочно.
Но Коля молчал. Совершенно не хотелось говорить о простом: ну, о погоде там, о женщинах, о табаке или о футболе, о том, как позорно Блажич споткнулся, выходя на Марс, и сломал руку... всякая такая ерунда проплывала перед ним бледно, полупрозрачно. Зато ярко виделась серая резиновая туша на свежей траве, скрюченные лапы и зоб – на нём шкура была светлее, в голубоватых пупырышках. Ганский прибрал стакан и пустил воду в мойке. Нет уж, только не здесь, в семейном заведении, где бармен-людовед уже снова чего-то налил... Кажется, он вознамерился пропустить гостя через весь ассортимент. Коля выпил и больше терпеть не смог: заговорил с жаром, взывая к здравому смыслу. Зачем они, почему? Как можно было за столько лет не найти у них пружинку, ключик, - выключить их к чёртовой матери. Что за жизнь, когда с одной стороны бегающие болота и уроды, а с другой – толпы маньяков и недоумков, которым взбрело в голову поохотиться!
- "Самая лучшая охота в мире!" Идиотом нужно быть... это же не звери. Сначала весь растрясешься от страха, а попадёшь в точку – он валится, как кукла резиновая. Они же п-пустые внутри, никакого удовольствия. Это из-вра- щение, - на последнем слове Коля запнулся, - а хуже всего, что потом от них никак не отвяжешься. Честное слово, я тут сижу и мне стыдно. Ощущение такое, как будто эти уроды везде.
- Так оно и есть. Они всегда здесь.
- Ты имеешь в виду – и тут?
- Бывает, - коротко отвечал бармен. – Извини... Я позвоню.
Он отошёл к шкафчикам, к дальней стене, а Коля, само собою, навострил уши: "Приехал? И что? Мальчишка! Драть бы его... ладно. Конечно, никому. Нет. Да. Пока..." Наверное, говорил с женой... Коля смотрел на него сочувственно – всё- таки что это за жизнь, если в любую минуту... ну, может и не в любую, но всё равно...
- Эй, Борис, слушай... нет, наливать мне уже не надо...
- Попозже.
- Нет... Ну, хорошо, да. Как же так – бывает? А вот старый пень, хозяин мой – тот даже их почти не видел никогда.
- Почтенный Марк говорит правду. Большое несчастье – увидеть урода.
- Ага. А я за это несчастье кучу денег выложил. А ты сам–то охотник?
- Я?! – Ганский задрал светлые брови. – С чего бы?
- Ну, ты ж собирался... об охоте говорить.
- Я говорю о том, что интересно людям. С туристами – об охоте. А таупольцы охотой не интересуются.
- Да ну? А те, что в музее? Статуи?
- В музее? А-а, понимаю. Это не охотники, а Убийцы.
- Какая разница? Убийцы тоже охотники – выслеживают уродов, прячутся в лесу... отстреливают...
- Не так всё просто, Коля, - Ганский со вздохом взялся за бутылку "Столичной", - и, ей-Богу, не то сейчас время, чтобы об этом разговаривать. Расскажи-ка мне лучше про свою девушку...

***

Досталось ему похмелье с мучениями от темени до пяток. Простыня съехала на пол, от тополицы за окном всё в мансарде было противного зелёного оттенка. И радио где-то рядом бодро трещало по-немецки, а потом залилось песней ямайских головорезов. Прояснив ситуацию – где и, приблизительно, когда находится, - Коля свесил больную голову и увидел, что на столике в изголовье поставлен стакан воды и аспирин. Проглотил две таблетки, чуть не умер и откинулся снова в койку – ждать, пока полегчает.
Внизу Марк шаркал по кухне, звякал посудой. На этом фоне всё представлялось Коле гадким, мерзким, созданным ему на муку. Но по мере всасывания "Байера" тёмные краски разжижались. Тем более... тем более, что всё же решено! Ох-хо-хо, теперь бы только силушку – подняться... Этот план Коля осуществил по частям, затратив всего минут пятнадцать. Он запретил себе стыдиться, жаловаться и стонать. Он собрал вещи, не мог найти только "Стечкина". Это было очень досадно, чертовски, но он и злиться себе тоже запретил. Безусловно, в такой приличной стране ничего не пропадёт, только придётся давать крюка и заходить в тот бар... ну, что же. Как мог, прибрал постель, на прощание принял ещё аспирину. В коридоре радио играло громче, была отворена та самая дверь направо, и на спинке кровати висели женские джинсы. Коля осторожно сошёл в кухню, скрипучие ступеньки отзывались в висках.
- Доброе утро, Марк. Я вот уезжаю. Мало вы на мне заработали... ну, всё ваше.
Хозяин невозмутимо облизал ложку – он ел простоквашу.
- Добрый день. Сейчас уже два часа пополудни. Если влезете на табурет, то вон там – ваш пистолет.
- Зачем вы его туда...
- Это Лео Ганский. Мальчик привёз вас на рассвете.
- Я...
- Вас можно было укладывать, как дрова. Не расстраивайтесь: все мои постояльцы напивались вусмерть. И, в основном, у братьев. Такова политика фирмы. Куда вы собрались?
- Я уеду, сказал же. Что мне тут делать?
- Можете отдыхать. Приходил ваш распорядитель.
- Это ещё зачем?
- Напомнить, что сегодня – вечерний рейд.
- Да пошёл он! Я охотиться больше не собираюсь. Вот – хотите, пистолет свой подарю? На память?
- Не надо.
- Ну, тогда прощайте, Марк.
Старик поднялся из-за стола.
- Не спешите. Время у вас ещё есть. Люс! Люс, где мой костюм?
- На дверце, - отвечал откуда-то из дальних комнат девичий голос.
Коля насторожился.
- А платок?
- И платок, и шляпа. Можешь отправляться.
- Люс, я пойду не один. Молодой человек меня проводит.
"С чего бы?" – подумал Коля, но промолчал.
- Соблаговолите подождать пять минут.
С приоткрытым ртом Коля застыл в кухне. Внучатая племянница хозяина вошла с парой начищенных остроносых башмаков и тростью.
- Ого! Вот ты какой, дедушкин гость! А я Люс. Привет! И до свидания.
Интересно, далеко ты уедешь?
- В Воронеж! – крикнул Коля вслед длинным ногам и белокурым локонам.
– Айда со мною!
Девица засмеялась, что-то уронила, Марк сердито проговорил: "Но так не подобает, Люс!". Наконец он появился во всём чёрном, торжественный донельзя.
- Нам пора. Надеюсь, вы не откажетесь проводить пожилого человека.
- Ну, пожалуйста, - Коля не стал и спрашивать, что за дело у старика в городе. Наверняка ферейн какой-нибудь заседает. На Липовой за ними пошли две женщины, тоже одетые строго, потом – целая семья. Куда-то люди собирались... в церковь? Так среда же сегодня, да и время не то... Ну, ладно, на Площади видно будет. Что-то физиономии у всех постные, а вон и заплаканная фрау...
- Марк, умер кто-нибудь?
- Умер, - Марк стукнул тростью, - давайте тут переждём, Коля.
- Так это у вас...
- Похороны, юноша, похороны.
Мимо Бронзового всадника двигались чуть ли не все таупольцы, как показалось Коле. Кто с траурной повязкой, кто, как Марк, в чёрном. Без цветов и венков. Гроба с покойником тоже не было видно. И такая поголовная печаль – уж не мэр ли?
- А где же он?
- В лесу. Но его привезут.
- Да я про покойного.
- В лесу, - отвечал Марк. – Хотя... сейчас его, наверное, уже везут сюда.
- Да кого же?
- Тоцкивалевски. Нашего Убийцу.
- Ага, великий охотник... Я думал, их у вас больше нет. А это – его родственники? Вон та – прямо на голос исходит!
- Если бы вы жили здесь, то оплакивали бы Убийцу день и ночь.
- Почему? Из-за уродов? Но туристы же остаются, на худой конец, вожатые – тоже вроде парни не промах...
- Туристы нам не защита, - невозмутимо отозвался старик, - должен быть Убийца. Должен быть один Убийца. У нас большое горе, Коля.
Он поглядел на часы.
- Да, так вот. До свидания, молодой человек.
- Прощайте, - Коля был уязвлён мрачным снобизмом Марка и зашагал к вокзалу, не оглядываясь.
Навстречу ему двигались скорбные делегации, наверное, со всего округа. На вокзале стояла тишина почти церковная. Пополуденное солнце висело в дымке, небо поблекло. Коля взял билет до Каменного Сыра, там – пересадка, сутки на дорогу, вот и дома. Может быть, Семён ещё не ушёл в поход. В вагоне Коля был почти один, двое-трое вошли в Эссенштайне, расселись каждый сам по себе.
Международных полицейских на платформе "Каменный Сыр" Коля почему-то отнёс тоже на счёт траура. Он быстренько перебежал по мосткам и только в стеклянном кассовом зале заметил неладное. Кассы дальнего следования были закрыты – даже запечатаны накрест желтыми лентами с чёрными запретительными выражениями. Поперёк выходов на перрон – стальные барьеры... О-ё, и туннели перекрыты щитами!
- Что случилось?
Полицейский, видно, был не здешний. Он секунд десять глядел на Колю ясными глазами, потом вымолвил: "Карантин. Нельзя. Вход воспрещён".
- Карантин? То есть – выехать невозможно? А сколько...
Полицейский взял Колю под руку: "Прошу за мной...", и отвёл в комендатуру.

***

Николай захлопнул входную дверь, грохнув пушечно. Ураганный ветер ещё помог. В холле старая мумия Мальрик со внучатой племянницей пили чай. Вышла немая сцена на полминуты. Марк чуть-чуть кивал, Люс приветливо улыбалась. С Коли текло в три ручья.
- Идите, переоденьтесь, - сказал хозяин. – Сухая одежда-то у вас есть?
Коля оскалился. Выступил из лужи и попёр наверх, приговаривая по-русски. Люс тихонько зааплодировала ему вслед. Сухой одежды не оказалось. Коля вытряхнул мокрые шмотки в душевой, там же бросил сумку, взял махровую полосатую простыню и завернулся, как в тогу.
Вот непруха, и к Ганским не пойдёшь. А этот старый сучок поить меня, видите ли, дома не может... Не чай же с ними расхлёбывать! Он плюхнулся на кровать. Заснём-переспим, а там видно будет. Но уснуть не вышло – такая распирала Колю злость и досада. Внизу старик и девица, как ни в чём ни бывало, чаёвничали. Люс даже голоса не потрудилась убавить. До Коли отчётливо доносилось:
- Он мне нравится.
- Тебе все мужчины нравятся, лишь бы моложе шестидесяти. И без явных телесных изъянов.
- Между прочим, Магда мне гадала на бубнового короля...
- Вы с Магдой стоите друг друга. Был вполне приличный магазин готового платья. Что вы там устроили? Салон? Карты бросаете, кофе пьёте, а потом по гуще предсказываете всякую чушь...
- Как хочешь, Марк, а это он. Я чувствую... У него такие холодные русские глаза. Они отражают снег, это же глаза Убийцы!
Коля не стерпел. Сейчас он ей выскажет! Спускаясь в холл, он услыхал, как Марк рассудительно отвечает внучке:
- ... снега не больше, чем у нас. И посмотрел бы я на твои холодные глаза, если бы тебя карантинная полиция выставила под проливной дождь.
Успокойся, Люс, послушай меня...
Люс послушалась. Подняла бесстыжие глазки на Николая и так мило распустила губки...
- Добро пожаловать.
Вспорхнула к буфету, поставила чашку, расставила заново печеньица, масло, нарезанный сыр. Хлопотунья!
- Спасибо, - буркнул Коля. – Я сам...
- Спасибо, Люс, - сухо сказал Мальрик. – Иди к себе, девочка.
- Я уже взрослая, - она парировала дедушку без вызова и без жеманства. Наливая Коле чаю, смотрела внимательно на него, а отнюдь не в чашку. – Посижу ещё немного. Коля смутился: устал, вымок, простыня эта дурацкая – зачем было вообще вылезать? Но Люс, довольная результатом, спокойно сложила крылышки: оставила мужчин за столом, а сама села в углу с журналом.
Коля отхлебнул чаю, посмотрел в наглухо зашторенное окно.
- И долго это протянется?
- Непогода? К утру закончится.
- Я не о том. Вы понимаете.
- Конечно. Но я ничего вам не могу ответить. Это карантин.
- Вот именно! А почему? Какая такая тут зараза?
- Всё та же, юноша, всё та же. Наши уроды.
- Ну, совсем ничего не понимаю! А раньше они не были заразные? Да и какая от них болезнь – медвежья?
- Не заставляйте меня вдаваться в высокие материи. Теперь, когда Убийца умер, уроды - это реальная опасность.
- А раньше они чем были?
- Приманкой для туристов. Законным средством пощекотать себе нервы. Но они сами не изменились, переменились лишь обстоятельства.
- Какие? Не станем же мы их вывозить!
- Начнём с того, что... да вы ешьте, Коля... Да. Ни в чём нельзя быть уверенными, относительно Уродов. Убийца их контролирует, это известно. Так сказать, доказано опытом. Когда нет контроля – кто может гарантировать, что вот вы, например, не уедете к себе в Россию с этим неудержимым страхом внутри?
Коля невольно поёжился.
- А потом кто же проверит, как докажут – не по вашей ли вине лезут в русских лесах из-под земли грибы с глазами?
- А при Убийце, значит... даже если бы я боялся, мог бы ехать спокойно?
- При Убийце, Коля, всё по-другому. Возможно, все уроды в нём... Или при нём... Да вы об этом не думайте, всё равно, никто не знает ответов. Принимайте обстоятельства, наберитесь терпения.
- На сколько?
- Пока не определится новый Убийца.
- Как? Его будут выбирать, что ли?
- Нет. Он... объявится сам, можно сказать – это дело случая. В этом ещё одна, может быть, неочевидная причина закрыть округ. Все наши Убийцы – из приезжих.
- Ничего не понимаю.
- Когда всё это началось... сто лет назад, даже больше, настало повальное бегство. Бежали, кто мог и даже кто не очень мог. Так вот, мы происходим от оставшихся. Подумайте хорошенько, может ли среди нас родиться Убийца?
- Я бы не сказал, что все тут поголовно трусы.
- Дело не в трусости, даже не в том, как вы её понимаете... Я не говорю прямо, а сами вы никак не догадываетесь... Коля, Убийца не убивает уродов. Он уничтожает людей.
- К-каких людей?
- Всяких. Кого-нибудь, в ком достаточно зла, чтобы разбудить уродов. Коля поставил чашку. Посмотрел пристально на Марка, потом на Люс, прикорнувшую в уголке.
- Ага! Так тут естественный отбор! Из людей в ангелы?
- Это мы, по-вашему, ангелы? Отнюдь... Скорее заложники, по принципу обратной связи.
- Вы мне голову-то не забивайте! Значит, если кто-то из вас чего-нибудь не так, то уроды тут же сорвутся с цепи и всех передушат?
- Грубо, но, в общем, верно. Мы стараемся, как у нас говорят, не грешить. Это уже привычка в поколениях, своего рода условный рефлекс. Но есть ведь вещи безусловные, и подсознание; наконец, просто отчаяние может заставить... Уродам и в мирное время достаточно бывает намёка, мимолётного, а то и неосознанного желания. А теперь, когда вокруг полно чужих, – это бомба! Но без неё мы обречены. Что вы сказали?
- Что у меня... гм... неприятности. Так у нас говорят: "попал", то есть – плохо дело.
- Да уж, нехорошо. Но я вам советую идти всё-таки спать.
Николай косо поглядел на старика.
- Коля, отчаиваться глупо. Я пережил троих Убийц. Бывало терпимо, бывало худо. Но – пережил ведь. Ступайте отдыхать.
Коля не двинулся. Марк отставил свою чашку, покряхтел, покашлял, с усилием выбрался из-за стола. Николай проводил взглядом его спину, хмыкнул. Шустрая внучка немедленно бросила листать журнал, потянулась, подошла к столу. Она взяла сдобный сухарик, грызла и глядела на Колю, как будто он был восковая статуя в музее.
- Послушай, это правда?
- Что?
- Ну, ты даешь. Твой дед... такого мне нарассказывал...
- О чём?
- О вашей тут... жизни. Ты что, не слышала? Я же собирался уехать, думаешь, почему?
- Из-за уродов?
- Умница! А теперь мало того, что должен тут сидеть неизвестно сколько, так ещё и Убийца среди нас!!! Что ты на это скажешь?
- Думаешь, что-нибудь другое?
- Ну... старики есть старики.
- Не знаю, - Люс говорила лениво и легко, как о чём-то за тридевятью морями – там страшно, а нам не важно. – Со мной такого не случалось пока. Уроды... Я о них всю жизнь слышу... Думаю, мы это переживём. Старики всё-таки... Ты идёшь спать?
- Да, пожалуй. Доброй ночи.
Коля почему-то думал, что она лукаво скажет: «А пойдём-ка вместе!», но нет:
- Тебе тоже. Не надо, я сама всё приберу.

***
- Да, конечно, здесь. Одну минуту... Коля! Коля!
Всю ночь Николай промаялся: рассказы хозяина, скрипучая тополица, ветер и ливень... К рассвету только задремал, и вот...
- Коля! С вами хотят поговорить!
- К матери всех! К чертям собачьим!
- О нет, Трандафильд, он не сбежал. Ну как бы? Молодой человек, да спускайтесь же, ради Бога, за ваши штучки меня оштрафуют! Люс, дай ему свой аппарат!
Раздраенный заспанный Коля вырвался на лестницу, схватил трубку.
- Да, я. Ну? Да, знаю. Имейте в виду, я на вашу фирму подаю... Нет, не потом, а сейчас же. Ладно. Что? Куда? Может, ещё скажете, почему я должен?.. – тут лицо его, как бывает при телефонных разговорах, разительно изменилось. И другим голосом, тихим, напряжённым, он закончил, - Разумеется. Я буду.
Он сунул телефон Люс.
- Ну вот... Сказали, что умер Бах. Ни чёрта не понимаю...
- Кто это? – внучатая племянница подняла на Колю тёплые серые глаза. Так трогательно стояла, прижав к груди телефонную трубку с гудками, - словно второе сердце...
- Это мой товарищ, - Коля свирепо застёгивал рубашку. – Сказали, что я должен прийти. Сказали ещё, что это серьёзно, ха!
- Принести тебе куртку?
- Н-не надо. У меня там бардак.
- Что?
- Люс, иди сюда, - подал голос хозяин. – Приготовишь бутерброды господину Курлакову.

***
Между прочим, Трандафильд с виду был нисколько не озадачен. Свою непростую речь он произнёс в той же манере сержанта, дающего вводную. Туристы сидели в зале мэрии, притихшие, не хватало нескольких человек. Это те, кто отправился в вечерний рейд, их уже упаковали в фирменные гробы. По словам егермейстера, стихийное бедствие стало причиной несчастных случаев, и "господа туристы не должны видеть в этих прискорбных событиях ничего сверхъестественного..." Он ни словом не намекнул на уродов, ничего не сказал об Убийце. Конечно, он не имел полномочий пугать клиентов, но замалчивать такое... Егермейстер ещё что-то говорил... ага, ввиду климатической ситуации фирма не будет проводить запланированные рейды. Возможно, это продлится несколько дней. Деньги будут возвращены... и господам туристам рекомендуется воздержаться от самодеятельности, в противном случае фирма снимает с себя ответственность...
Подписку, правда, давать не пришлось. После беседы Коля перехватил вожатого у выставленных в фойе гробов. Никаких издевательств он не предполагал; спросил, о чём думалось:
- И остальные тоже будете ставить здесь?
Трандафильд устремил на Колю круглые, как у совы, непристальные глаза.
- Что?
- Ну... я думаю, этими беднягами не ограничится.
- Откуда у вас такая информация?
- Да ниоткуда, - соврал Коля на едином дыхании. – И никакой информации. Просто ощущение такое, - и, чтобы повернуть разговор:
- Бах... вот этот – был мой товарищ. Что на самом деле случилось?
- Утонул, - отвечал егермейстер, взыграв бровями. – Разлив болота, так вот. Что ещё?
Коля промолчал. В самом деле, что ему вздумалось? Марк ведь ничего определённого не рассказывал, только была в его словах какая-то гибель... Оставил чёртова немца созерцать гробы и на крыльце попал в окружение возмущённых туристов. Всё это были молодые, крепкие охотники. Верховоду Николай видел только раз в поезде, даже по имени не знал. Наголо обритый, донельзя в себе уверенный, хоть и ростом не вышел; короткие английские слова как будто отлетали из-под ребра ладони. По-английски Коля понимал самостоятельно, не то, что привитый под внушением немецкий. Остановился просто так – делать-то абсолютно нечего. Настоящим мужчинам, конечно, было наплевать и на Ханикена, и на всю эту "сиропную затею для старушек", - как выразился оратор. Им следует пользоваться благосклонностью фортуны теперь, когда не стоят за спиной охотники фирмы, задавленные страхом судебного иска. "Это будет настоящее сафари, господа, и мы не позволим отнять у нас отдых. Предлагаю не расходиться...." – "Хорошо, а ты сам-то кто такой?".
Неприятно ухмыляясь, энутзиаст охоты закатал рукав и продемонстрировал недоверчивому, очевидно, специальную татуировку. "Я Фрэнк Эпстайн, Хаббард- Лейк, Мичиган. Ты доволен?" Во всяком случае, вопросов больше не было.
Мичиганец снова пересчитал отважных взглядом. Дошла очередь и до Коли. С огромным удовольствием, с неописуемым облегчением он помотал головой, сунул руки в карманы и сошёл с крыльца. Он двигался по площади, насвистывая незаметно для себя "Англичанина в Нью-Йорке": "O yeah! I'm an alien, I'm a legal alien..."
- Мистер! – его потянула за рукав глазастая девочка в джинсовом комбинезончике; она заговорила довольно сносно по-английски, - мистер, нет ли у вас чего-нибудь для моей коллекции?
Коля присел на корточки.
- Что ж ты собираешь?
- Всё, сэр.
Она смотрела на Колю с упоением. Может, ей сошёл бы шнурок от ботинок? Пуговица, противосолнечные очки?
- Сэр, я была бы вам весьма благодарна за свисток.
- Что?
- Ну... свисток. На цепочке... полицейский свисток с вензелем Её Величества.
- Как звать-то тебя?
- Анни Кранц, сэр.
- И не стыдно тебе, Анни, приставать к туристам? Чему тебя только мама учит?
- Меня учит папа. Он говорит: "Будь вежлива, и ты всего добьёшься". Разве я была невежлива, сэр?
- У меня нет свистка, - признался Коля. – Ни с вензелями, ни без. Кстати, Её Величество уже не на троне. Коронован принц Уильям.
- Да здравствует король! - тихо произнесла юная монархистка и хотела сбежать, но Коля придержал её.
- Если очень хочешь что-нибудь от меня на память, то вежливо попроси вон того господина (с крыльца как раз сходил солдатским шагом Трандафильд) – скажи ему, что Николай Курлаков дарит тебе гребень хохлатого спинорука. Он красный с лиловыми разводами. Забирай.
Анни осталась совершенно равнодушной.
- Этого мне не нужно... мистер. Но очень жаль, что вы не полицейский.
- Я даже не британец. И не могу сказать, кто из туристов тебе подошёл бы. Я их почти не знаю.
- Вы тут совсем один?
- У меня был друг. Он утонул. Ну, а ты почему одна? Где твои родители?
- Папа сидит вон там, в "Драконе". А мама уехала от нас в Зауэркиршенгартен. Папа говорит, что это неспроста, это проклятие такое, в конце концов не останется женатых мужчин и все вымрут, - убедившись, что незнакомец не сэр, девчонка болтала вовсю. – Мы поминаем Убийцу, папа сказал, что это нужно, что это только нам и осталось. Плохо, что ваш друг утонул, но вы не верьте: это его уроды забрали. Убили и съели.
- Чушь. Уроды не едят людей.
- Мяса и костей не едят. И крови не пьют. Но папа сказал, что они выдавливают тонкое тело и поглощают. Вы очень печальный. Вам, конечно, так тяжело. Если хотите, я вас познакомлю с папой, вон он, смотрит на нас. Вы, наверное, очень любили вашего друга, были, как муж и жена, да?
Они подошли уже к "Дракону". Коля остановился, хотел дать ужасному дитяти подзатыльник, но вокруг были люди.
- Ты не по годам развитая, Анни. Проваливай от меня со своим папой.
- Он заведует библиотекой, Йозеф Кранц, - Анни была бесстыжая, как ангел – всё от невинности, очевидно. – Мистер, но вы могли бы мне дать что-нибудь так...
Коля тяжко вздохнул, снял значок скаутского методиста и отдал.
- Позвольте, - через бетонный изгиб змиева хвоста протянул руку лысый бюргер самой невзрачой наружности. – Анни, дай сюда.
О чудо! Девочка залилась краской, забормотала что-то, но послушалась. Лысый вздел очки, осмотрел «Робинзона Севера», потрогал защёлку.
- Всё в порядке, малышка, беги, играй.
Анни кивнула и убежала на площадь. Лысый вздохнул:
- Вы не представляете, что иногда дают ребёнку! Презервативы!
- Ну, так что же? Предмет нужный. Ваша дочка?
- Моя.
- М-да...
- Она, конечно, непростая девочка, но добрая. Никому не причиняет зла.
- Ещё бы!
- Послушайте, - библиотекарь Кранц заглядывал Коле в глаза, - почему бы нам не выпить пива? Познакомимся поближе...
- Как муж и жена?
- О Господи! – Кранц заморгал. – Ради Бога... ничего плохого она не имела в виду. Просто... у нас ведь настоящий универсум тут, ребёнок видит всякое. К тому же я стараюсь воспитать в ней терпимость.
- Вот-вот. А презервативов стесняетесь.
- Я отец, - напыщенно произнёс лысый. – А девочке иногда нелегко бывает объяснить, что к чему. Надо щадить душу ребёнка. Так вы зайдёте?
Коля помотал головой.
- Нет. Представьте себе я очень нетерпимый. Ненавижу неслучайные встречи. Всего хорошего.
- Ну почему же – неслучайные? А если даже и так – куда вы пойдёте? Что будете делать в нашем городе?
Коля обернулся. В непонятной тревоге библиотекарь топтался за оградой. Сердце ёкнуло.
- Ладно уж, - одним махом он перебросил ноги через расписной бетон. – Вы-то что мне предложите?
- Садитесь, садитесь, - Кранц рассыпался в любезных ужимках, пододвинул стул, кликнул официантку. Плюхнулся на своё место и запустил палец под галстучный узел. Пока для Коли несли прибор и холодное пиво, библиотекарь расслабился и устремил взгляд на Площадь. Туристы уже все разошлись, одна Анни весело скакала по ступенькам магистрата. Коля тоже засмотрелся – покуда не коснулось руки холодное стекло, – и до оскомины ненатуральной показалась ему эта картина. Где горожане чинно сидели на лавочках – что делали? Чего ждали? И девочка прыгала туда-сюда, как заведённая.
- Ihre Bier...
- Danke schon, - Коля вздрогнул, поймав себя именно на этом "данке шён", не "спасибо"...
- Пейте, пейте. Будем знакомы, господин...
- Курлаков, - пробормотал Коля сквозь густую высокую пену.
- Кур... ля... Ах ты, Боже мой! Курлякофф. Ну да. Я заведую городской библиотекой, Йозеф Кранц, к вашим услугам.
Николай кивнул и зажевал ломтик твёрдой копчёной колбасы. Вкусно! Жизнь... жизнь не так уж и плоха.
- Если вы не возражаете, я бы хотел выпить в память о покойном... Наш Убийца, вы знаете...
- Что – пива?!
- Я не пью крепких напитков. Но вам...
- Да пожалуйста! С удовольствием, - густой напиток заклокотал в
бокале. – Ну? Пусть земля ему будет пухом?
- И да упокоит Господь его душу, - постным шёпотом отозвался Кранц, - аминь.
Было и в нём что-то ненатуральное, скрытнопламенное, как католическая страстная латынь. Но пиво и еда – выше похвал. Коля остался. Кранц выдержал паузу и снова принялся заглядывать ему в глаза.
- Вы были в нашей библиотеке?
- Нет. А стоит?
- У нас уникальные архивы. Древностей, правда, мало, но зато Исход... Всякому интересно было бы посмотреть. Пойдёмте.
- Прямо сейчас? А пиво?
- Что? Бог ты мой, пиво! Ну... можете взять с собой.
- Слушайте, Кранц, - Коля и не хотел, но получилось резко. – Что вы мечетесь? Ну, на кой мне ваши архивы? Я рукописей не покупаю, сам не продаю. Для чего-то я вам нужен. Как, угадал?
- Всё. Всё! – Кранц всплеснул руками. – Сознаюсь, не то, чтобы нужны... То есть... Ведь это вас привела Анни. Я страшно рискую, с одной стороны. Ведь я даже не знаю, что вам известно, а что нет...
- Я ни черта не понимаю, - проговорил Коля, жуя. – У вас что, не все дома?
Библиотекарь вытаращился на него, поморгал.
- Дома... не знаю, кто именно, но если вы... как же я не подумал! Нам теперь нужно идти, я очень прошу!
- Так я и знал. Никуда не пойду, пока не скажете.
- Я не могу здесь говорить! – прошипел Кранц. – Но поверьте... конечно, я должен был поговорить с кем-то из приезжих, хотя мог только догадываться. Для вас это может быть шанс. Ну, хорошо, я буду откровенен: хотите вы вернуться домой?
- А у вас в библиотеке – подземный ход?
Кранца ирония не коснулась. Коля посмотрел на него: непонятной мукой издёрганный, со всех сторон обставленный страхами, и "господин Курлякофф" – один из таковых...
- Ладно. Милая фройляйн – мы уходим.
Кранц встрепенулся, даже лысина засияла. Расплатился и вывел Николая в молодую аллею, осенённую липками. Где-то впереди мелькала Анни, щебеча детские стишки.
- Ну? Так вы мне скажете?
Библиотекарь бросил по сторонам быстрый взгляд. Кроме них в аллее никого не было. На свежем воздухе он и заговорил по-другому.
- Не случалось ли вам замечать особое внимание к себе?
- Случалось. Женщины...
- Это серьёзный разговор. Здесь – здесь никто к вам не приставал?
- Вы.
- У меня есть основания. Значит, никаких бесед с вами не вели?
- Чёрт! Ну, Марк – вы знаете, о ком я? – он мне рассказал. И какие тут у вас дела. И что новый Убийца должен явиться. Прочие разговоры, полагаю, не в счёт. Это же у вас сейчас главное представление?
- Я вас не понимаю, - слегка раздражённо отвечал Кранц. – Имейте в виду, то, что я собираюсь вам открыть – тайна. Существует лишь вероятность, что это решение правильное... Вы родились в ноябре?
- Да.
- У вас походка Змееносца. В какой декаде?
- Двадцать четвёртого.
- В год Петуха.
- Вот уж понятия не имею.
- Да, да. И сто восемь лет тому назад - тоже... Боже мой, и как это Анни удаётся!
- Кстати – где она?
Кранц остановился и больно стиснул Колину руку.
- Анни! Анни!!!
- Да, папа, - детская мордашка высунулась из кустов.
- Сколько раз тебе говорить: гуляй так, чтобы я тебя видел!
- Хорошо, папочка.
Несколько шагов сделали молча.
- Боитесь вы за неё?
- Боюсь. Или нет. Не знаю. Поймите, меня даже не это сейчас беспокоит. Дети – сами маленькие чудовища, они выживают, как будто им всё равно... Потом подрастают, заводят своих детей, и ждут на лавочке.
- А вы-то как? Не ждёте, что ли?
- Нет, - строго и вдохновенно отвечал Кранц. – Я намерен разорвать
порочный круг. Вот, мы пришли.
Библиотека стояла в зелени – здание очень старое, фасад какой-то... местами закопченый, кое-где камень выкрошился. Коля вдруг решил – никуда не пойдёт. Здешняя дешёвая романтика ему была противна, это даже не развлекало ничуть. Он уже взял было дистанцию, отстранился от Кранца, но тут что-то хлипко чавкнуло в кустах и запах болота перебил Коле заготовленные на прощанье слова. Оба замерли, да ещё Анни – у самой двери. Кранц пополотнел, схватил Николая, другой рукой – дочку, чуть ли не зубами рванул медную оковку и они ввалились в фойе. Там было темно.
Медленно и странно затеплилась свеча. Коля проклинал и пиво, и колбасу – ёжился и гримасничал. Кранц в полутьме чем-то шуршал, потом строго сказал: "Анни, ступай к себе. Увидимся завтра". Свеча уплыла в недра библиотеки, в сумрачные анфилады, и хозяин включил электричество. Багровые тона, дубовые багеты, классические медные изваянья обступили их. Прихожая оказалась огромной, со сводчатым потолком, - там, на недоступной высоте, парил лепной ангел с безмятежным ликом.
- Осваивайтесь, - бросил Йозеф Кранц и исчез за портьерой.
Коля, оттопырив недоверчиво губу, стал разглядывать картины. Мягко сказать – странная тут была живопись, даже и для библиотеки: куда-то летела стайка чиновного люда, взмахивая пиджачными фалдами. Галстуки бились на ветру, и при этом точность в лицах, как у художника Шилова, и такая правда в мирном осеннем пейзаже, как у Левитана. Фамилию автора в углу Коля разобрать не смог, только понял, что оканчивается на "ецко" или "ецкий" – стало быть, соотечественник, или хотя бы свой брат – славянин. Правда, у австрияков же был Радецкий, маршал... Напротив, кисти того же автора, и в той же серьёзнейшей манере – полотно "Гений и народ". Гений близок, на переднем плане, поза его скульптурна, античный торс противостоит дождю и ветру. Могуч этот человечище, мощен в каждой детали, и в мужском достоинстве – также устремлён вперёд и ввысь. И там, вдали, в столь дерзко намеченном направленьи – серые и чёрные толпы, народ тот самый, еле различимый сквозь муть и мглу. И ни одного лица. Гениева тоже не видно. Надо полагать, не в лице суть. Коля хмыкнул. Остальные картины были парные, на билбейские сюжеты – "Содом" и "Гоморра". Николай вдруг подумал, каково тут Анни, и пожалел её, а потом вспомнил где-то читаное: мол, дети всё воспринимают иначе, нет у них ещё наших жестоких подтекстов. Впрочем, всё равно...
Внимание отвлеклось на бронзовые цветочницы, то есть, Коля по бытовой наивности принял эти тяжеленные изделия за подставки для горшков. Никакие цветы у Кранца в гостиной не водились, а на плоских навершиях треног лежали кучками какие-то комья, вроде золы из печи, а ещё отмытый речной песок. И флюоресцентным, до ломоты, желтым цветом сияла сера. Коля тяжко вздохнул и оглянулся на двери. Пальцы невольно опустились на рукоять «Стечкина». Ему доподлинно было известно, что на крыльце сейчас толпятся голые студенистые болотяники и трухлецы, носорукие вывертни... но сюда – он также это твёрдо понимал, - ни одна тварь не сунется.
- Серой мы их, серой. Вот так... - Кранц появился – в халате, с зажигалкой, и воскурил в каждом углу по кучке. Коле адский запах показался даже приятен. Библиотекарь довольно усмехался.
- Раз уж я вас завлёк, не изволите ли помочь?
- Изволю, - отвечал Коля. – Вы хитрая бестия, Кранц. Но ваше обещание я вам ещё припомню – насчёт домой вернуться. Так. Крови пускать не будете?
- Никакой! – хозяин замахал руками. – Вот... моё скромное увлечение.
- Это помимо астрологии, картинок этих вот и прочего?
- Нет, то всё – мои обязанности, хоть и любимое дело. Но должен же человек отдыхать душой...
Коля с любопытством глядел на странные колбы, их Кранц принёс с собою в лукошке.
- Хороши грибочки. Что-то не пойму? Погодите-ка... - он искал слово, ведь редкое такое, не сразу и вспомнишь... - Песочные часы?
Кранц просиял.
- Именно! Берите поднос, господин Курлаков, осторожно, не рассыпьте. Держите вот так.
Пришлось держать поднос, пока Кранц мельхиоровой ложечкой через специальную вороночку всыпал песок внутрь колбы. Коля узнал всяческие тонкости этого дела: как моется песок, как сушится, как калибруется на специальных ситах (всё – своими руками, мой друг, сам!). Как особенно тщательно следует взвешивать нужное количество, и каких опытов это потребовало.
- Песочные часы, - разглагольствовал Кранц, - суть совершеннейшая метафора времени. Время сложило некогда монолит из мельчайших частичек, бывших живыми и неживыми, оно же извлекло его из недр, оно же сточило камень в этот вот чистый, незагрязнённый страстями песок, и таким образом в нём воплотилось. Это так трогательно, вы согласны?
- Угу, - руки онемели, очень хотелось почесать нос. Кранц наполнил пару колб и запаял их на горелке, другие, уже полные, доставал из лукошка, вынимал из оправ, взвешивал, качал головой. Коля вдоволь наслушался, надышался серными парами и в голове у него слегка мутилось. Сейчас начну вещать, подумал он. Прорицать, я же загадочный гость, мне положено. Что бы ему такое сказать, в тему? Со всех сторон в колбах струился песок – с тихим, но внятным шипением.
- А ведь ваше время проходит, Кранц.
Библиотекарь уронил гирьку и долгий тоненький звон повис между ними. Коля очень старался сохранить важное лицо. Кранц мучительно скривился.
- Да, да, простите. Но я хотел забыться, отвлечься, собраться с силами, понимаете? Мне очень трудно, я вас совсем не знаю. То есть, я знаю, каким вы были в прежних воплощениях, в первом, пятом, в седьмом, например – вы тогда были очень близко, но судьба ваша шла мимо, видимо, плод духовный ещё не созрел.
- Короче, - замогильно, но уже с ноткой раздражения и скуки оборвал его Коля.
- Если бы я мог короче... Я готов принять ваше недоверие. В конце концов, хотите вы это признавать, или нет, - звёзды не лгут, - вы духовно есть одно и то же с реб Арье бар Диром, а он был советником короля Эмериха и...
- Чушь, - Коля прокашлялся. – Бросьте, я же всё знаю. Мне рассказывал старый хрыч Мальрик. Вам нужен Убийца, чтобы вы и дальше могли тут себе жить спокойненько.
- О, Боже! - Кранц воздел руки к дубовому потолку. – Молодой человек, да разве мы живём? Знаете, что достаточно иногда не сделать, не сказать – подумать что-нибудь дурное, жестокое – ведь так бывает, - и тихо, непреклонно приходит Убийца... Соседи могут и не узнать, за что и почему герру N или фрау Х перерезал ночью горло страшный хранитель. Они только задрожат и про себя возблагодарят Убийцу. Если б не он, кто-нибудь из них спустя день или час оказался бы задушен уродами.
- Но ведь это же нельзя проверить!
- А кто согласился бы проверять? Я не знаю, что вам рассказывал Марк, возможно, я повторяюсь. Но наша жизнь – это кошмар. И не новый Убийца нам нужен, а спаситель. За что бы ни покарал нас Господь, мы заслуживаем напрощение и спасение.
- Это противно, - сказал Коля. – Я не хочу вас слушать, Кранц. Если знаете, как мне отсюда смыться живым и невредимым, говорите. Я вам отдам свою карточку, денег там немного, ну да что! "Стечкина" даже отдам, Марк вот не захотел, а зря – дорогое оружие, загнать можно кому-нибудь... А потом я вас, уж не взыщите, постараюсь забыть поскорее.
- Бежать отсюда нельзя, - уныло отвечал Кранц. – Но выход есть. Освободите нас, исполните долг. Когда-то у вас не хватило времени. Я вам её сейчас принесу.
Коля не успел и рта раскрыть – библиотекарь вернулся с толстой книжкой в руках. Переплёт был рыжий, картонный, и на нём чернилами, твёрдой рукой было написано по-латыни : "Ad libitum et quantum satis".
- Это что ещё такое?
- "Что угодно и сколько угодно". Это, извольте ознакомиться, - ваши записки. Первоначально. Но ещё до вас...
Коля не слушал. Наугад раскрыл книжку и прочёл абзац, выпавший каким-то образом из плотной вязи рукописного текста: "Он держал в руках меч заката, и тетивой восхода стянут был его лук. Вздрогнуло зеркало полной луны, и перевернулось, и в обратной его стороне увидел он свой новый облик...", а дальше было непонятное, и он закрыл том и поглядел на Кранца. Библиотекарь с пылающими щеками дрожал от возбуждения.
- Эта книга... её столько раз пытались выкрасть! Глупцы... верят, будто тут собраны пророчества. Или что она даёт защиту. Конечно, но не им же! Зато вам – да. Берите её. Читайте. Вы многое записали сюда из своих наблюдений. Для нас это бесполезно. Но есть строка, которую я, например, смог прочесть, и она с тех пор всегда на своём месте, вот здесь, если позволите... Вот.
Коля уставился в исчёрканную страницу. Там, где библиотекарь водил пальцем, зачёркнуто было гуще всего. Кранц читал:
- «Девять перемен падут на город сей девятый разрешит от уз...» Берите, узнайте, спасите нас. Я вас очень прошу, я умоляю... Только не оставляйте её здесь, ведь вся жизнь кувырком, и я уже не могу...
Он весь теперь трясся, кажется, готов был упасть на колени, и Коля вдруг с облегчением понял: это сумасшедший. Местный дурачок! Фу ты, Господи, а как заморочил... Коле стало легко, и тут же вернулась, заныла тревога – ведь не только этот тип чокнутый, всё-таки и мир тут такой же, законы-то, может, и людские, а правила... Да Бог с ними, с правилами! Переживём! – в который раз за последние три дня он снова поверил в это, в счастливую звезду? Теперь надо отсюда уйти, вернуться к Марку, залечь там, на втором этаже, и ждать, чем дело кончится, почитывая, если получится, забавную книгу. Антиквариат, наверное, липовый, но вот это место, про закат...
Кранц толкал его в плечо.
- Прошу вас, идите. Почитаете в другом месте. Только никому не показывайте, умоляю... Незачем всем и каждому знать, что ЕЁ нет в библиотеке...
- Ладно, ладно. А там, - Коля оглянулся через плечо, - что, уже безопасно?
- Безопасно, да. Ради Бога, ступайте. Никому не говорите. Книгу
спрячьте. Мы... мы ещё увидимся...

Вытолканный, можно сказать, насильно, Коля никаких уродов на улице не повстречал. И на первый взгляд, и по сути в Тауполе царил чудный майский вечер. Погода прояснилась, сильно прибывшая луна настраивала на мир и покой. Болотом не пахло.
Всё это бред, думал Коля, шагая бездумно, с книгою подмышкой. Это, про уродов, мне либо приснилось, либо я чего-нибудь съел не то. И сие всё суть игры воображения. И чего-то там, как гвоздь в сапоге у Гёте... Нет, это фантазия, как гвоздь в сапоге, короче – не помню. Но неважно, потому что можно наконец-то расслабиться. А потом мы с Бахом... Хотя, нет. Вот с Бахом- то, наверное, не приснилось. Угораздился Стась. А как звал сюда! Что ж теперь пани Ядвига-то... Коля не видал Бахову даже на фото, была она только присказкой, чуть не анекдотом – особенно, когда старина Бах возвращался от воронежских девиц и ворчал, что готовить шлюхи совсем не умеют, а как голодному мужику чего делать – этого он, мол, совсем не понимает... Так что Коля и о мёртвом Бахе думал с каким-то лёгким недоумением, и уж совсем почти без печали. Он остановился, чтобы переложить «Ад Либитум» поудобнее, и тут вдруг из совершенно, казалось бы, непроезжего переулка на него вынесся здоровенный мотоцикл BMW с коляской. Коля шарахнулся, поскользнулся. Мотоциклист в чёрной куртке и сбитом набок шлеме норовил поднять машину на дыбы, давал газа и хохотал так, что заглушал рёв мотора.
Пустая коляска подпрыгивала, отстегнувшийся полог хлестал, как вымпел. Колю прошибла мгновенная дрожь ненависти. Сволочь обкуренная! Чуть жизни не лишил... и никаких, блин, не надо уродов... а если б я стрелял?
Он спешно проверил: «Стечкин» был на месте. Да ладно... Что взять с молодого придурка? И не видать его уже... Он только оглянулся - не видал ли кто его стыдного падения? Но улица была снова сонная, предвечерняя, тихая.
В прихожей, с порога, Коля потянул носом. Подозрительный запах... Старый Мальрик возился у обеденного стола, переливал жидкость из трёхлитровой бутыли с синей наклейкой.
- У вас я взял фляжку, - произнёс он, не поворачивая головы. – Вот. Держите.
- "Рояль", - Коля присвистнул. – У нас его пропойцы употребляют, да и то не всякие. А правила как же?
- Уроды меняют все правила, - важно отвечал Марк. – Что же до спирта, то это хороший австрийский продукт, а не ваша подделка из бакинской нефти. Я бы не советовал вам в ближайшие дни выходить из дому трезвым. Пьяные их почему-то интересуют меньше. Пьяные, наркоманы, остро сумасшедшие... Вы, случайно, не наркоман?
- Ещё чего, - Коля принял фляжку, она была тяжёлая и холодная; "Рояль", видно, хранился в погребе на чёрный день. – Уж не ожидал от вас...
- А чего вы, юноша, ожидали? Контракт остаётся в силе, если вы погибнете не на охоте, на меня наложат солидный штраф.
Коля тихонько выругался. Марк и бровью не повёл.
- Помогите-ка мне поставить...
Николай отложил книгу, подхватил бутыль и опустил её в люк. Марк задвинул крышку, настелил половик.
- Что это? Где вы взяли?
- А что?
- Вам кто-то дал?
- Библиотекарь.
- Кранц?
- А что? – снова спросил Коля.
- Он был библиотекарем, - Марк уселся в скрипучую качалку, сложил тощие пальцы на животе. – Пока не начитался вот этого.
- Я, вообще-то, понял, что он – с приветом.
- Он жертва. "Ад либитум" – вещь небезопасная. Зачем он вам её дал?
- Чушь нёс. Как будто её написал какой-то Бордюр, и я должен в его писанине разобраться... Якобы это спасёт весь город.
- Не Бордюр, а бар Дир. Реб Арье бар Дир...
- Да хоть бы кто! У меня и евреев-то в роду не было.
- Не в родстве дело. У вас совпадают астральные знаки.
- И вы туда же!
Марк посмотрел на Колю загадочно.
- У вас действительно совпадают знаки.
- И что? – Коля закипал.
- Ничего. Вы не можете быть ребом Арье. Но вы можете быть Убийцей.
- Хрена вам, - сказал Коля по-русски. – Ваш этот Кранц, например, считает, что я могу вас избавить от уродов. Раз и навсегда. А? Что?
Марк пожал плечами.
- Не знаю. Вряд ли. Он хотел, чтобы вы прочли?
- Да.
- Ох, не знаю... Ну, Кранца вы видели. А вот Иона Бурундулеску, наверное, не встречали. Его сейчас редко кто встречает. Он, понимаете ли, тайком снял копию с книги. Это не так уж сложно. И то, что смог прочесть и разобрать, повернуло его.
- Куда?!
- Вспять, - Марк повёл рукой. – Ему было семьдесят девять. С тех пор три года минуло. Когда я его в последний раз видел, бедняге не дать было более пятидесяти. Говорят, что он молодеет стремительно. Пьёт самую дешёвую румынскую водку, курит сигары одну за другой, от Кранца не вылезает – а всё без толку.
- А что он делает у Кранца? Книжки читает?
- Истощает организм.
- Зачем? И как?
Старик долго глядел на Колю. Глаза у него покраснели – наверное, он уже принял от уродов.
- Когда будете таким, как я, - он вздохнул, - поймётё, что каждому возрасту свои удовольстия. Не может быть дух стар, а тело молодо. Как, впрочем, и наоборот – мученье.
- Так что там, в библиотеке?
- Тьма. Мерзость запустения. Библиотеки вероятно, давно уже нет.
- Я не про то.
- А я про то. Кранц устраивает у себя платные оргии; как всякий извращенец, подводит под это дело моральную базу... Не мне его судить, Коля.
- А вы там были?
- Я?!
- Откуда же вы знаете?
- Я был в библиотеке, - Марк подчеркнул последнее слово. – Я искал "Ад либитум", чтобы снять для себя копию. Вы не пробовали... хотя, зачем, у вас же есть оригинал. Вообще-то глупо – копирование меняет и сам текст, и многие вероятности. Зато мне, можно сказать, повезло. Я не научился варить золото из дерьма и не потерял рассудок.
- Что же вам досталось? – Коля понемногу начал соображать, что к чему. Книга не уйдёт... но он всё-таки подобрал её с пола и пристроил на коленях.
- Кулинарные рецепты, - Марк состроил гримасу. – Хоть бы что-нибудь толковое! И всё сплошь какая-то экзотическая кухня: тайская, маорийская, острова Окинава. Я их продавал хозяину "Дракона". Но его шеф, знаете ли, бездарность, признаёт только пиво. Чем больше, тем лучше. Коля тихо забавлялся. Подвыпивший Марк на глазах терял чопорность, превращался в сплетника, каким ему и быть полагалось по возрасту и роду занятий.
- ... а в библиотеке собираются голые девицы в масках хищных птиц. Они натирают ладони маслом и хлопают друг друга по заднице. Сначала себя, потом клиентов.
- Зачем?
- Для поднятия кундалини.
- Слышал про такое. А потом?
- Чего вам ещё надо? Гаснет свет, и без того скудный, и... м-м-м...
- Свальный грех, - весело закончил Коля. – Ей-Богу, Марк, таких развлечений фирма не обещала. Меня до поноса пугали уроды, но зато никогда не шлёпали по заду голые девки. Да ещё в масках! Я схожу. Пусть мне компенсируют недополученные впечатления
- Я бы не советовал.
- Плевать мне на ваши советы, Марк. Или штрафа боитесь?
- Я человеколюбец. Старый гуманист. Бог даст, я ошибаюсь, ошибается моё сердце и вам суждено уцелеть... Но в библиотеке лучше не появляться во второй раз.
Коля ничего не ответил, ушёл наверх. У себя лёг, раскрыл книгу и мгновенно уснул.

Очнулся поздно утром. В окне солнце так и не смогло продраться через влагу. С тополицы опять капало. «Ад либитум» валялся на полу, раскорячась смятыми страницами. Коля опасливо поглядел на него, подавляя культурное желание поднять книгу. Мальрик вчера что-то такое говорил, предостерегал, что ли... Да ведь он в подпитии был, старая развалина. Николай прижал ладонь к затылку. Надо же... а всего-то бутылка пива. О «Рояле», что во фляжке, Коля сейчас и не вспоминал. Всё-таки он сел и подтащил к себе «Ад Либитум».
Забавное там вчера попалось место, и прямо сразу. Страница 576... Ничего подобного. Вместо заката и зеркала Луны на Колю высокопарно уставились чернильные немецкие строчки: «Боги всегда пребывают в центре. Боги не сходят с места, ибо каждый их шаг – смерть.» Тьфу ты! Ницше, наверное. А ну-ка, попробуем 567-ю.
«Дай Марсу тринадцать чёртовых дюжин капель своей крови. Добавь истолчённый коренной зуб дракона, тысячелистника, собранного в ночь, когда ущербный месяц стоит в знаке Овна, а звезда Аль-Гафр... » Коля вздрогнул и отлистал до 657й: «...в беззвёздные и безлунные ночи иногда видят над болотами плывущую в воздухе огромную...» И дальше – непонятный язык, французский-не французский, испанский? Португальский? Потом – три строки «каной», летучим японским письмом. На странице же 756-й было сверху донизу квадратное ивритическое письмо, а на 765й – только ноты. Их Коля читать не умел, вздохнул и забросил книгу под кровать. Голова разболелась отчаянно, томила жажда.
Рецепты каких-то напитков, там, кстати, тоже были... видно, Бордюр этот, предочек звёздный, выпить был не дурак... Коля думал о стакане воды, отчаянно, и вместе с тем без сил спуститься в кухню, и раздражался всё больше и больше, пока не дошло, что это – от того, что за стеной слышен плеск.

Коля сразу оживился, спрыгнул с кровати и прислонил ухо к стенке. Люс у себя! Вода лилась в ванной, слышны были шаги, раздавались какие-то ещё звуки. Люс весь день сегодня дома. Старый хрыч засадил девочку под домашний арест. Чтобы уроды не съели малышку... гм... за недостойное поведение. Ведь она, ей-Богу... не без того. Может быть, она даже знает кое-что такое, что Марку и вовсе неведомо. Интересно, а она тоже напивается, страха ради? Потому что ведь пьяные уродов не интересуют. Не чуют наши болотные стражи добродетели пьяных девиц. И обкуренных мальчиков на мотоциклах не чуют. А чуют зато ненавистников тёщи, давителей тараканов, маньяков замочной скважины... Всё у тебя, Господи, не слава тебе, даже чудеса ты совершаешь непорядочные...
На этом богохульстве Коля решил остановиться – не гневить неведомое, и на всякий случай стал опять думать о Люс, благо думалось охотно: что она какая-то... не такими он себе здешних дев воображал. Странная, как двойная картинка: и то можно видеть, и это. И это видеть тоже... воду ишь как пустила! Ванну будет принимать. Коле до того отчётливо представилось, как она будет принимать ванну, – только почему-то мерещилась огромная ёмкость в полу, отделанная яшмой, – он такую своему хозяину подключал на даче, девочек купать можно впятером... Люс в простой десятиведёрной ванночке – нет, это не то. Хотя у Марка, само собою, тут не "Хилтон".
Коля фантазировал и воображал до тех пор, пока не сделалось совсем жарко; тогда он побежал в умывальник. Ванной ему, по Марковым возможностям, не полагалось, только душ. Он пустил холодную воду в лицо, но дурь не проходила. Кое-как утёршись, Коля на цыпочках выкрался в коридор. Соседняя дверь была приоткрыта. Подошёл, бормоча про себя, что де-только закрыть, непорядок ведь... Да, закрыть! А вдруг с ней что случилось? Вода всё шумит... могла ведь и уснуть там...

В комнате Люс в полумраке витали духИ. Дверь в ванную была плотно прикрыта, Коля вором проскользнул мимо. Он стоял, озираясь в незнакомом мире. Салфеточки, вышивочки – одна большая, над смятой постелью, - что-то мрачное, с простёртыми руками и искажёнными ликами. Трусики на кресле (Коля задрал брови и решил не трогать). Лифчик-"анжелика", без бретелек – на столе. Там же – бумаги с какими-то схемами и пятиугольниками, с надписью:
"Может ли химера, в пространстве жужжащая, проглотить..." – тут Коля запнулся, разбирая слова, и толком ничего не понял, - "вторичные интенции" какие-то. Проглотить вторичные интенции, надо же! Чем у неё мозги забиты, а с виду и не скажешь... Коле было хорошо тут, как охотнику в заповеднике, но раздался голос:
- Эй! Это ты?!
- Я, - отвечал Коля, не раздумывая.
- Тогда принеси халат. В комоде.
- Где-где?
- О Господи! – дверь в ванную щёлкнула. – Ну что ты, не знаешь? В ящиках... Коле пришло на ум, что она его принимает за Марка, или за кого-то вообще, кого она могла, скажем, ожидать... Но он полез в комод, обнаружив при этом кое-какие женские секреты в ящике снизу, другие – в среднем, а в верхнем лежали полотенца и белый махровый халат. Стоя на последнем рубеже, он просунул халат на руке в тёплый влажный воздух и услышал:
- Что я, по-твоему, эквилибристка? Заходи.
Он повиновался, но зачем-то закрыл глаза. Ожидал, что Люс завизжит, швырнёт в него мочалкой. В ванной пахло морской солью.
- Эй, ты смотри, куда ступаешь!
Оказалось, что на пути его – пенная лужа. Люс, видно, плескалась, как русалка. Ванна у неё оказалась не яшмовая, но размеров вполне комфортных.
Двоим бы места хватило. Вся эта акватория шевелилась щедрой пеной. Колю
опять охватил жар.
- Куда положить-то? – буркнул он.
- Давай, - она поднялась из пены – миг банальнейший и ужасный.
Коля невинность свою не берёг до сих пор, и в мужской компании было ему о чём рассказать, но не о таком... Люс была слегка загорелая, без всяких полосок и каёмочек, пока ещё весьма стройная, но женская доля сулила ей после двоих- троих детей широкие материнские бёдра. Совершенством линий она не отличалась, и грудь была формы "лимон", что означает, как вспомнил вдруг Коля, отличную любовницу, но он бы предпочёл округлые чаши... Он таращился на неё, потому что отвесть глаза означало бы признать стыд, а этого он стыдился перед нею ещё больше... Люс оперлась ногой о край ванны, и Коле пришлось моргнуть, всё-таки он не привык к подобным зрелищам...
Халат белым флагом висел у него на руках. Надо было или бросаться на неё, или с позором бежать. Миг броска был упущен, но и удалиться Коля не посмел. Люс, как ни в чём ни бывало, завернулась в халат.
- Что же ты раньше не пришёл? – сказала она, выходя и расправляя волосы. – Вода вся остыла уже.
Коля проглотил язык.
- А я-то думала... подай трусики. Да не те, то ношеные, дай, я их выкину... Там же чистые лежат.
Евнух, подумал Коля, я же сущий евнух. Или она – ведьма. Или дурочка. Люс натянула кружевные трусы, уложила груди в "анжелику". Вот уже и маечка на ней, и брючки тесные – теперь, чтоб дать себе волю, надо было валить её, всё это сдирать, замки расстёгивать. Упустил!!! Опоздал!!!
- А теперь я спешу, - почти с укоризной проговорила она, проводя по губам помадой. – А так всё было приготовлено... Или ты не слышал?
- Я спал, - прохрипел Коля. – Но вообще-то... куда ты там собралась, - на десять минут опоздаешь, Люська бесстыжая...
- Was? Что? – она уже была в дверях, а Коля путался в метко брошенном банном халате. – Не понимаю. О-чень спе-шу! Пока!
Пропела и сбежала, вильнув напоследок задницей, затянутой в белую джинсу. Коля в бешенстве что-то такое порвал – что было под рукою, пнул какую-то мебель и хлопнул дверью. Как мужчина он был страшно осмеян, просто даже подумать не мог, что такое бывает. А? Посмеялась! Да надо было трахнуть её, не рассусоливая, сразу же... чтоб знала, как нагишом скакать!
Хотя... ну, как бы это я... не пёс же всё-таки, не насильник. Тут дело такое, что лучше по-доброму, для обеих сторон лучше, а у них, может, оголяться в порядке вещей. И оказалось бы, что я дикарь дикарём, задницы никогда женской не видал... Нет, думал он, закуривая, всё же она надо мной смеялась, зараза такая. И по глазам же видел, что хотела... Только со мной такие штучки не проходят. Получишь ты не русского гостя, а шиш ты с маком получишь. Курлаков Николай отправляется на охоту, - в дебри сумасшедшего Кранца, ловить дев в птичьих масках. И не на десять минут, а на всю ночь. Живы будем – не помрём!
Коля оделся тщательно, приладил "Стечкина" и, не показавшись на глаза Марку, ушёл.


Дождь снова накрапывал, сизая туча ползла из-за леса, подминая серую облачность. Быстро темнело. Но Коля в ус не дул. Его не смущали жалко обезлюдевшие улицы, не по-весеннему холодный ветер заставил только молнию на куртке подтянуть. Тополя обвисли, комья пуха кисли в мелких лужицах. Особый какой-то запах витал над Тауполем – не болота и не плесени, но сходно тоскливый; от него оставался привкус на языке. И даже это Колю не угнетало, а почти наоборот: он шёл, раздувая ноздри, по сторонам не зыркал, не насвистывал, сам с собой не разговаривал. И бестрепетно постучал медным кольцом в библиотечную дверь.
Его встретил сам Кранц. Он спросил из-за двери: "Кто?", получив ответ, приоткрыл только щель, чтобы протиснуться входящему. Колю позабавило тройное выражение лица: губами библиотекарь изображал улыбку, нос нервно принюхивался, а глаза были тоскливые, с задавленным на самом дне вопросом.
- Да, да, проходите, - быстро шёпотом проговорил Кранц. – Что вы так рано?
- Так ведь дома делать нечего. Дай, думаю, зайду. Что-то ваш вид мне вчера не понравился. Здоровы ли, герр Кранц? Что Анни?
- Здоров, благодарю, - Кранц дёрнулся и бросил на Колю жгучий взгляд. – Анни просила вам передать привет. Я её отправил к матери на выходные... Пойдёмте, раз уж пришли.
Николай кивнул безмятежно и прошёл следом за библиотекарем в маленькую гостиную. Там уже сидела какая-то дамочка с журналом в руках.
- Я вас представлю, - прошипел Кранц, вцепившись в рукав колиной куртки. – Госпожа Шер... Господин Курлаков.
Коля вежливо поклонился, а про себя подумал: Шер? Отчего это я и её считал покойницей? И... зачем она тут?
Мадам взглянула на него вполне светски.
- О! Представьте себе, я вас помню, мы охотились вместе, ведь так? Вы русский, - она отложила чтиво и так и потянулась к Коле, - один из моих знакомых тоже русский. Его фамилия такая, что и не выговоришь, но я его зову просто – мой князь. Он князь. А вы?
- Я, мадам, слесарь, - скрипуче ответил Коля. – Можно?
Не дожидаясь ответа, он плюхнулся на диван и закурил родную "Приму".
- Что, простите? Не расслышал.
- Куда же вы подевались? После того, как застрелили это великолепное страшилище? Ведь я тогда вам даже позавидовала. Вы настоящий храбрец, я всем расскажу, с каким мужчиной я познакомилась на сафари. Так жалко, что нельзя охотиться.
Коля промычал что-то невнятное.
- Да, я тоже надеюсь, что скоро всё войдёт в норму. Но на следующий сезон я всё-таки поеду в Бразилию, в амазонские леса.
Снова пришлось отделываться мычанием. Мадам была Коле неинтересна, потому что при ней назойливой тенью всплывал живой-здоровый Бах, он плотоядно, весело щурился и приговаривал: "...воронёная сталь!" Какое там – разве что нержавеечка, да и то... Боится она, вот что.
- Это правда, что Бах утонул? – вдруг спросил он.
Мадам полезла в сумочку, достала длинную сигаретку, прикурила от колиной зажигалки. Одно мгновение он чувствовал на себе чёрный с синевой взгляд.
Она отвернулась:
- Давайте не будем об этом.
Коля пожал плечами. Злая бодрость понемногу испарялась, положение становилось фальшивым. Морально разлагаться в компании г-жи Шер не особенно хотелось.
- А что вы думаете об этой легенде? – нет, дамочке явно не сиделось спокойно.
- О какой?
- Что среди нас будто бы есть какой-то убийца...
"Ты-то что об этом знаешь?!" – но вслух Коля только изрёк мрачно:
- Давайте не...
Кранц возник в дверях и не дал договорить.
- Луна взошла. Прошу за мной.

***
... И даже не то, что им пришлось догола раздеться и прикрыться какими-то кожаными передниками. Коля как решил заранее ничему не удивляться и держаться крутым парнем, так и следовал плану. Мадам вообще не стеснялась. И, уж конечно, не девы в павлиньих масках и не то, что они делали в кругу красных свечей. Удивительней всего – когда свечи задули и порядком стиснутый Змей Кундалини прянул куда ему полагалось, – в этот миг в объятиях колиных оказалась не охотница, а птицедева Люс.
Он признал её в полной темноте наощупь, всей кожей и желанием своим. И, уж конечно, не рассуждал более ни о каких уловках и хитростях. Не место было уму, рассуждениям и тому подобному – он не понимал даже, кто кого ведёт, кто кому подчиняется, на чьей стороне сила и кто победил. Нет, ну конечно, он – потому что сорвал с неё перья, потому что смеялся, а ей позволял только судорожные слабые вздохи (и это выдавало её с головой). Но потом – не она разве взяла за руку, потащила его, покорённого, на четвереньках куда-то? Непроницаемая темень, неописуемые звуки. Он коленкой придавил такую же расслабленную парочку; эти просто лежали ничком, готовые оба; женская, кажется, рука скользнула, пытаясь ухватить за щиколотку.
Света всё не было, только стало посвежее, не пахло воском и другими людьми. Но её запах воцарился, и он ещё раз попытался доказать ей, кто тут сильный и несокрушимый, а чьё дело – восклицать и таять... И всё равно, - они катились, летели или ползли, - отворилась какая-то дверь, и в полумраке на чём-то вполне мягком, что-то почти различая, он позволил женщине, наконец, победить, а сам забылся.

- Ты вообще не куришь, что ли?
- Я голый.
- Ну, и что?
- Карманов нету, - он похлопал по бедру. – А у тебя?
Люс засмеялась.
- Я тоже... Сходишь вниз?
- Я?!
- А что такого?
- Да ну тебя. Я не шляюсь нагишом по библиотекам. Куда ты меня привела? Может, тут есть?
Люс спрыгнула с постели и чем-то зашуршала. Взвизгнули кольца, распахнулись шторы. Силуэтом на лунном фоне Люс нагибалась, выпрямлялась, встала на четвереньки – шарила под кроватищей. Сверху, на голом матраце, без простыней и подушек, он затаился – ленивый охотник, только свесилась расслабленно рука. Попались её волосы, щека, шея, когда она попятилась и выбралась наружу.
- А... нет там ничего. Не судьба тебе курить.
- Ну, и не огорчаюсь. Где это мы?
- В спальне.
- Да понял...
- Она уехала.
- Знаю, знаю.
- Кранц свихнулся, перестал её трахать. А она молодая... И что это мы болтаем?
- Ну конечно, есть чем заняться... Слушай, неужто я тебе так...
- Нет, я вообще это дело люблю. Я ведь шлюшка, позор двоюродного дедушки, стыд всему городу.
- Ты мне нравишься. Серьёзно. Поехали со мной.
- Куда? В Россию? А что ты скажешь девушке?
- Какой девушке?
- Ну, той, что осталась ждать тебя на вокзале?
- Не помню...
- А говорил.
- Наверное, бредил спьяну. Здесь же все пьют – от уродов. Так что ты меньше слушай. Нет никакой девушки.
- Тем хуже. И вообще, никуда ты не поедешь.
- Люс, Люс, подожди. Ну, куда ты... успеем ещё. Почему это я не поеду?
- Потому что ты – будущий Убийца.
Он хотел вскочить, сесть, но Люс упёрлась руками в грудь и сдвинуть её не получалось. В лунном свете она стала серебряная, с белыми волосами, светлые глаза – как пятна...
- Так говорит Марк. Ему тебя жаль, но выхода нет. Так получилось.
- Убери руки.
Она послушалась – упала поперёк; плечо, как бы невзначай, легло на губы. Барахтаться под нею...
- Тогда всё равно – убьют тебя.
Коля собрался с силами и высвободился. Он охотно бы оделся: в этой комнате он казался тёмной тенью, а она – светилась... Но одежда осталась внизу.
- Меня не убьют. С какой стати?
Она покачала головой.
- Марк рассказал мне, как будет. Сначала уроды забирают чужаков. Потому что они... такие, ну, ты понимаешь. Но тут ведь как – Убийца не сразу может понять, что это он. Тебе вот сказали, а ты не хочешь. Ну, и ладно. Это просто вероятность. Может быть и другой... если он выживет. Но тогда или он тебя убьёт, или утащат уроды.
- А если чужаки все погибнут? – Коля был довольно ошарашен спокойным рассказом Люс; она вытянулась на матраце, подставив Луне спину.
- Тогда и нам конец. Мы будем сходить с ума от страха, начнём убивать друг друга, а уроды будут приходить уже за нами. Значит, Убийца не здесь.
Есть и другие города... он придёт оттуда. Наверное, так. Не знаю. У меня это первый раз.
- И не страшно?
- Нет. Своего-то я всё равно добилась. А на остальное мне плевать.
- Чего – "своего"?
Люс медленно повернулась.
- С Убийцей никто не разговаривает. И он не говорит ни с кем. Он почти на людях не показывается. Не приходит купить еды, не сидит в ресторане, понимаешь? И уж конечно, никто с ним не спит. Но можно успеть. Как Маркова сестра, например, - Люс захихикала. – Ты посмотри на меня хорошенько, - и поплыла перед ним в иссиня-белом свете, - а моя тётка Магда, она живёт в Гиммельсбурге, совсем не такая, она как золото и жгучая брюнетка. Ей сорок пять, а выглядит на тридцать. Однажды, когда была такая вот полная луна, под окном у неё вырос и расцвёл апельсин...
- Ну?
- Это всё Эредья, испанец. Он потом стал Убийцей, но вот бабуля успела...
Люс простёрлась, наконец, перед ним – сверкающая, как русалка. Коля не хотел её больше. Бросил взгляд за окно и у самого горла ощутил удавку подступивших болот.
- Вот что, - сказал он, неприятно щурясь. – Успела, и ладно. Мне твои расчёты до одного места...
Она смотрела на него во все глаза. Коля спохватился, - видно, опять заговорил по-русски. Мать твою, и эта беда ещё с языками...
- Иди вперёд. Ты тут всё знаешь. Проведешь меня вниз, где раздевались. Ясно говорю?
Люс взирала на него с тихим удивленьем.
- А как же. Ясно. Что это ты?
- Иди, давай...
Люс пожала плечиком. Коля подумал не без горечи, что ей-то неприятно. Только что стонали-ахали, и вот на тебе... Ничего, поделом. Они пробирались в холодной тишине библиотеки, как воры, к тому же – наощупь. Коля больно стукался о невидимые статуи и ругал Люс. Она не отвечала; единственное её слово было – "вот", потом – звук открываемой двери. "А свет тут есть?" – буркнул Коля, - "почём ты знаешь, что я здесь раздевался?" Люс не отвечала, но щёлкнул выключатель. Коля успел заметить женские тряпки, сложенные на полу, чьи-то незнакомые ботинки... Потом он зажмурился, зелёные пятна ослепили, а Люс почему-то завизжала ужасно.
***
- Нет, - выговорил Коля, как мог твёрдо. – Ты что?! С какой стати я его буду переворачивать? Накинь тут, что есть, беги, вызывай полицию! И не вздумай больше орать. Ну? Что стоишь?
- Это Лео.
- Да кто угодно! Пойдёшь ты, дура такая, за полицией, или нет?
Коля рылся в сваленой одежде, выуживая джинсы, майку и прочее. Люс на цыпочках обходила вокруг тела. Она и не подумала прикрыться; нагота её была теперь не вызывающая и совсем не соблазнительная.
- Это Лео Ганский, - тихо повторила Люс.
Коля застыл с рубашкой в руках.
- Ты точно знаешь?
- Точно... Послушай, может, он всё-таки живой...
- От твоих воплей очнулся бы, - проворчал Коля. – Посмотри сама – как его по голове треснули! Да будешь ты одеваться или нет?
- Зачем? – Люс отошла подальше и уселась в кресло. – Я никуда не пойду. Здесь нет полиции.
- Как нет?! Я сам видел...
- Эти не вмешиваются, - всё так же, тихим голосом объяснила она. – А ты мне не верил... Бедный Лео.
Коля почувствовал себя нехорошо. Он мало спал, много сил потратил на Люс, перед тем ещё прибегал к "Роялю" – для безопасности. Теперь у него земля уходила из-под ног. Юный Лео Ганский, убитый явно человеческой рукою, державшей некий тяжёлый предмет, лежал на полу в городской библиотеке; светлые волосы его намокли в крови.
- Где Кранц?
- Что?
- Кранц где, я спрашиваю?
- Откуда я знаю? Наверное, в часовне.
- Накинь это, пойди туда и приведи его. Буди всех, кого найдешь. Живо!
Теперь Люс послушалась – влезла в чью-то одежду, осторожно ступая, вышла из комнаты. Быстро пришла в себя, ничего не скажешь... Коля застегнулся на все пуговицы, проверил все молнии. Что делать? С превеликим удовольствием оказался бы сейчас ни при чём, просто свидетелем, даже подозреваемым, на худой конец, – лишь бы не стоять вот так над мёртвым. Чтобы пришли люди, пусть наглые, незнакомые, сующие нос, куда не след – но чтобы знали своё дело, а его бы оставили в покое. Зачем я этой дурочке велел всех будить?
Что я, алиби проверять стану? – и вдруг как кипятком плеснуло: "Стечкин"! Коля помнил, что снимал пояс тоже тут; стал переворачивать одежду, обливался потом, а найдя – присел, потому что ноги не держали. Вот он!
Господи, слава Богу, вот он!!! Коля расстегнул кобуру, ревниво осмотрел пистолет – вроде бы всё нормально; вынул обойму и пересчитал – заряжено полностью, похоже – никто не трогал оружие, пока хозяин, дурень этакий, нежился... Он скверно, нервно засмеялся.
Тут, приоткрыв дверь, бочком втиснулся в комнату Кранц. Коля было мельком взглянул – кого принесло, но оторваться не смог. Библиотекарь почти с ужасом смотрел на колины руки. И свет сделался белым, и воздух – сухим и жгучим, и всё – таким вдруг ясным. Миг истины, чёрствый, как сухарь. Не глядя, Коля пошарил на поясе, отстегнул фляжку и допил в два глотка. Кранц не двигался, он только следил большими чёрными глазами за каждым его жестом. Больше ничего не нужно... Коля понимал, что Кранц не вооружён, что уж ему-то он ничего не сделает, но Лео, полуголый, вытянулся тут же с откинутой на ковёр рукой... Нельзя было медлить, могли появиться другие. Весь в поту, - ничего, это от "Рояля", всё нормально, - он кое-как застегнул пояс и пошёл прямо на Кранца. Библиотекарь заморгал и отступил... А там, на улице, Николай помчался, не оглядываясь, даже не задержался, чтобы спрятать пистолет. На Сиреневой, у Мальрика, он с ходу махнул через забор, и остановился только за тяжёлой дубовой дверью, с тошно бьющимся в горле сердцем.

Мальрик не спал в эту ночь – полная луна... Никого не было в доме – про Люс он знал, о госте догадывался, и против воли, против старческого равнодушия, против собственной же надежды – боялся. Шахматы своей работы, хрисоэлефантины, драгоценная «Илиада», простояли почти без движения на старой, источенной доске. Когда свет стал серым и опять грохнула входная дверь, Марк не двинулся с места. Он сжимал Менелая, короля белых, обдирая золочёным гребнем шлема сухую ладонь. Что мне Гекуба... Что с того, что он так молод... Старики тоже хотят жить. И чтобы в последний час у чистой постели собрались родные люди... И чтобы живые глаза смотрели, как ты уходишь, медленно и чинно...Так он сидел, не двигаясь, слыша неровные шаги на лестнице и глухую чужеязычную брань. Ничего другого не происходило, и Марк стал успокаиваться, и Менелая поставил на доску... Принюхался: что это?
Дым! По комнате, по всему дому плыл пока ещё только запах дыма. Проклятье, что же это он там делает? Стараясь не кряхтеть и ступать полегче, Марк взобрался наверх. Прильнув к двери, в щель увидел: постоялец сидел на корточках над фарфоровой тарелкой, снятой со стены. Он медленно, по листочку, разрывал и жёг единственную в мире книгу вольных текстов, оригинальный экземпляр "Ад либитум эт квантум сатис".

***
Они пришли в сумерках. Пахло дымом. Нависал над столом Блай Ганский; Борис, сцепив пальцы, смотрел отчаянно, насквозь. Бруно, в тёмном углу, держался молча... Марк горбился и всё пытался стереть сажу со щеки. Ганские просили и требовали... Говорили – мы всё про тебя знаем, и этого достаточно...
Коля тупо смотрел на них. Чего они хотят? Проклятый немецкий... «отклеился» почти совершенно, и до Николая смутно доходила чудовищная суть их просьб. Он сам хотел бы спросить: а что он делал, ваш невинный брат, в библиотеке? Почему его убил Кранц? Из-за книги? Лео искал книгу? Какую? А-а... Марк! Скажите господам, почему у вас перепачкана рожа... как вы над ней плакали. Ёжась, он переходил с руского на английский, сбивался на польский, но смысл оставался тот же... Я бы и Марка вот мог убить, если б посильнее двинул... Это всё, что от неё осталось. Так и нужно было поступить, давно ещё, и это всё, что я мог для вас сделать... Что?! Как вы себе это представляете? Я за ваших сумасшедших не в ответе. Полиция...вот что нужно, а нет – так санитары, Кранцу место в психушке; Лео сами не уберегли, теперь хотите, чтобы я сожрал всё это дерьмо?..
Он изо всех сил пытался втолковать этим средневековым, первобытным, задавленным тоской, – что нет, не выйдет, не будет он так решать их проблемы, и вообще, нехорошо это, не по-людски. Что не может он, чужой, посторонний, быть в ответе за грехи всего города. Всего края! Да хоть бы и одного человека... И Блай заплакал, в конце концов. Тогда Колю проморозило ужасом и стыдом, и он в душе заметался, чуть не решился – а, была не была... но страх оказался сильнее. Нет, выдавил он, упираясь в стол, что есть силы, нет, и не просите.
Потом долго звенело в ушах, он не мог тронуться с места, ненавидел весь белый, чёрный, серый в тумане свет. Нужно было – и он выпил ещё "Рояля", хотя пить уже было невозможно, и так был оглушён, и сквозь эту пелену – всё равно доставало и жгло, так что впору стонать и жаловаться.
Тогда заявился Эпстайн.


- Я Фрэнк Эпстайн.
Слава Богу! Можно говорить по-английски. Очень твёрдо, и веско, и тщательно Николай выговорил:
- Весьма польщён... Но я, видите ли, пьян. Абсолютно. Вдребезги.
Тут бы полагалось уронить голову и захрапеть, пуская слюну. Но Коля был рад, что удалось произнести такую складную фразу. Он даже повторил, глядя в глаза американцу: "вдребезги!" И сердце так сладко щемило от жалости к себе. Такая, можно сказать, трагедия... драма! Все умрут... от зависти, конечно. Да. Все умрут.
- Простите? Это я сам с собой? Но я же предупредил... Бедные люди! Учтите, я им отказал!
- Я никого не видел, - тихо отозвался Эпстайн. – Я только что вошёл.
Брось притворяться. Со мной такие штуки не проходят.
- Какие штуки?
Он мог бы встать, да, мог бы – но оставить незапертую дверь позади... и лестница... и потом, так приятно было, чёрт побери, впервые за всё время приятно куда-то уплывать. Это ничего, что я тут насорил...


Коля думал, что всё ему приснилось. Очнулся в кухне, на скамейке, аккуратно прислонёный к стене. Ночевал тут, что ли? От вчерашнего ещё оставалось немного вялого стыда. Кто-то – со сна и с похмелья не разглядеть, но не Марк явно, - сидел к нему спиной. Осторожно Николай опустил ноги на пол, встал – шатнуло, пришлось снова сесть. Человек за столом обернулся – а-а, Хаббард-Лейк, Мичиган... Бритая башка...заводила.
- Ты что тут?
- Зашёл. Дело есть. Но ты вчера лыка не вязал, пришлось подождать. Садись, поедим.
Эпстайн уплетал кукурузные хлопья с молоком. Коля доковылял до крана, умылся, набрал воды в чайник. Поискал глазами фляжку, проверил – ни капли, ах, чёрт! Американец прожевал, утёрся рукавом.
- Правда, что ты книгу сжёг?
- А что? Ты за ней пришёл?
- Да ну, сжёг, и фиг с ней. Это я так... Что за типы вокруг тебя околачиваются?
Коля уставился на Эпстайна. Сложная мысль медленно развернулась в мозгу; он почувствовал, как запылали щёки.
- Ну, твоё какое дело...
- Да никакое. Только они не отстанут.
- Откуда ты знаешь? К тебе они тоже...
Эпстайн мотнул головой.
- Просто я вижу. Чего-то они от тебя хотят, и по-крупному.
- Нет!
- Не ори. Кто ты такой, в конце концов? А их – целый город! Куда тебе деваться?
Коле чай не шёл в горло. Надо же, расселся прямо на погребе, сукин сын!
- Вообще-то, мне плевать, кто там на тебя наседает и зачем. Они тут все – фью! – Эпстайн покрутил пальцем. – А у меня есть дело, и такое, что одному не сделать, хоть вывернись. Помощник нужен.
- Господи, вот так влип! Всем я нужен. Может, хоть ты скажешь, почему?
- Так больше никого не осталось. Бабы одни да ты.
- Что?!
- Ладно, не дрожи. Ну, не все... наверное, пара-тройка ещё где-то сидят, попрятались. Но мне ж не просто так... Эти, здешние, вообще ни на что не годятся.
- Вот горе, нечистая сила! Чего ты хочешь от меня?
- Кое-что надо в болотах найти – это бы я и сам... Но надо ещё и взять, а взять её, голубушку, только вдвоём можно.
- Мандрагора, - пробормотал Коля.
- Ну, тебе виднее. Старикан этот, что книгу написал, не иначе, как "пурпурной розой" её называл.
- Это что же – в лес? Нет. Не пойду.
- Уродов боишься?
- А ты не смейся. Боюсь. Тех-то куда подевал?
- Каких?
- Ну, что на площади...
Эпстайн снял ухмылку, - ах, нет, только переменил на ленивую.
- М-да... не повезло с людишками. Но дело серьёзное, ты пойми. И заплатят хорошо.
- Заплатят, не заплатят... Слушай, да уберёшь ты ноги-то?!
- Что? – но отодвинул носком сапога половик, увидел крышку.
- Вставай, вставай, - Коле уже не терпелось, он, согнувшись, полез под стол. Бутыль была на месте, - увы, пустая! Американец смотрел-смотрел сверху на обалдевшего Колю, - и тихо засмеялся.
- Ага! Понял, - он отодвинулся, а, когда Николай вылез, то на столе стоял походный стаканчик, а в нём – на палец какого-то пойла. Коля проглотил одним духом – было бы с чего хоть поморщиться! Эпстайн навинтил стаканчик на флягу.
- Последний глоток. В лесу не будет.
- Да иди ты!
- Как хочешь, - Эпстайн откинулся на плетёном стульчике; сейчас только Коля заметил на поясе, рядом с флягой, кобуру. Наружу торчала знакомая рукоять. Он дотронулся до бедра – нету! Пусто!
- Ах, сволочь! Да я ж тебя...
- Спокойно, - вор развернулся вместе со стульчиком, ловко подставил ногу и теперь снова смотрел на Колю сверху. – Да ты не кипятись. Отдам. Сделаем дело – получишь свою пушечку назад. Ну? Если да – то да. Если нет, - он развёл руками.
Коля понял, что проиграл по всем статьям. Он поднялся на четвереньки, сел, потирая локоть, и выговорил сквозь зубы:
- Согласен.



***
...Коля проснулся первым. Он всегда просыпался раньше Эпстайна, американец оказался "совой". В палатке было душно, правый бок грело неприятное подземное тепло. Коля не вылез из спальника, не стал отворачивать клапан. Он всё смотрел в брезентовый серый полог над головою. Вставать. Налить воды. Растолкать Эпстайна. Он полезет в рюкзак... м-м-м...
Ни дня без этого. Без маленькой чёрной таблетки, от которой ныла печень и звенело в ушах. Попытался однажды отказаться – так Эпстайн силой заставил проглотить. В уродов не верил, на вопрос – куда же люди деваются? – не отвечал, только фыркал, а всё-таки без таблетки этой, без "Ланселота", шагу ступить не мог. Зато в "пурпурную розу" верил. И, может, в Бога тоже – как написано было на дайме, который он бросал каждый вечер, вычисляя, куда пойдут наутро. Сколько раз он так высчитывал – Коля не помнил. Он отупел, опустился в этом походе. Пока лежал так, спросонок, какой-то беспокойный уголок в мозгу ещё это понимал, и было противно. Грязь, башмаки заскорузли, Эпстайн сопит рядом... Коля не рассуждал – только чувствовал тяжесть в голове. Как я устал... Я же, чёрт побери, отравлен...
- Сегодня... - Эпстайн, приподняв голову, пялился в угол. – Нет... сегодня точно. Вчера... я видел знак.
Коля никак не отреагировал. Потом ему под нос сунулась пятерня. Таблеточка совсем крошечная...Выкинуть её. И дрожать от страха... Лучше пусть печень... Он проглотил и не вспомнил, даже в голову не пришло, что одни и те же мысли проигрываются – сколько уже дней?
- Сегодня точно, - повторил Эпстайн, прислушиваясь, как "Ланселот"
растворяется в желудке.
Он тоже был как заведённый, только завод его был жёстче. Он каждый вечер перечитывал правила, списанные кем-то из какой-то копии книги вольных текстов, потом десять раз по десять бросал дайм, вычислял коэффициенты, намечал маршрут. Проверял приметы, делал засечки, никогда не забывал принять "Ланселот". Каждое утро повторял про себя – как обращаться с "пурпурной розой", какая при этом техника безопасности, и что должен делать второй. Он даже усмехнулся и похлопал Колю по плечу, потому что признаки были вернейшие. Коля, если б мог, посмотрел бы на Эпстайна с ненавистью, только это уже прошло. Эпстайн никогда его не боялся.
Американец отобрал "Стечкина", пришлось с этим смириться; взамен он дал Коле нож – вырезать в дёрне пробы... Тогда соблазн был страшный, но Эпстайн спокойно шел впереди, садился к нему спиной и ложился спать рядом. Коля догадался: проклятый скинхед ничуточки его не опасается, пожалуй, только любопытствует. Тут, конечно, оставалось возненавидеть лишь себя. За то, что не смог убить ни спящего, ни вообще... Но с тех пор всё как-то затуманилось и стёрлось, растворилось в болотном дыхании и в "Ланселоте". Он перестал загадывать. Найдут – видно будет...

Они нашли её ещё до вечера. Эпстайн вдруг остановился. Достал путевой блокнот, вырвал почти все исписанные страницы, сложил из них самолётики и принялся пускать, смазывая носик бумажной «птички» слюной. Прослеживая их полёт, бегал по болоту, как пёс, припадал ко мхам, выхватывал из-под ножа полосы дернины, резал сам, и, наконец, воткнул заранее приготовленный колышек – тут! Без Колиной помощи вырыл сапёрной лопаткой яму. Оттуда поднимался вонючий пар. Эпстайн ещё в глубину посветил особым фонариком – распаковал, наконец, специальный рюкзак, который никогда даже трогать Коле не позволял. Кроме фонарика, достал и положил наверх какую-то баночку, пакеты, всё это установил на краю ямы.
- Ну, теперь держи меня. За ноги. Крепко. Упустишь – я-то выплыву, а вот тебе – крышка.
И Коля держал. Даже навалился животом, потому что пальцы скользили на щиколотках. От испарений забивало дух, болото шевелилось. Яма вокруг Эпстайна затягивалась, американец ворочался там, Коля цеплялся и прижимал что есть мочи. Потом прямо сквозь дёрн прорвалась рука, заскребла пальцами, и Коля потащил назад. Почва чмокнула и отпустила Эпстайна. Лица на нём не было – ни глаз, ни рта, - что-то чёрно-зелёное, жирное, гроздьями свисающее... Эпстайн шарил вокруг – руки были точно такие же, наткнулся на баночку, что-то промычал. Коля, дрожа, свернул крышку, увидел белый кристаллический порошок. Стал сыпать с опаской – сначала на руки, потом Эпстайн вырвал у него баночку и сам стал посыпать себя. Чёрно-зелёное корчилось и отваливалось; это были пиявки. Колю и так мутило, а тут ещё эти раздувшиеся черви, перемазанная кровью рожа Эпстайна... Освободившись от пиявок, американец схватил заранее приготовленный пакет из спецрюкзака.
- Рукав закатай, - он говорил невнятно, Коля подумал, что ослышался.
- Что?
- Руку давай! – и, не дожидаясь, дёрнул пуговицу, оголил до локтя левую колину руку.
Во мгновение ока, действуя своей левой, помогая зубами, сделал, что нужно. Коля ошалело моргал. Прозрачная присоска впилась ему в локтевой сгиб, выпустила тонкую иглу. Эпстайн оперся спиной на рюкзак, вытянулся, - расслабился. Только пробурчал сквозь зубы: "Кулаком работай".
Коля зажмурился. Он подчинился, сжимал и разжимал пальцы, и думал при этом со странным облегчением – вот и кровь моя. Понадобилась всё-таки. И какая, однако, сволочь... Бог знает, сколько времени прошло, пока Эпстайн завозился и довольно вздохнул: "Ну, успел. Хватит, хватит..." Он снял присоски, вытащил из рюкзака флягу и занялся своими укусами. От соли треугольные ранки распухли, вид у американца был клоунский и жуткий. Шипя и гримасничая, он обтирался резко пахнущим раствором. Коля, обессиленный окончанием трудов и внезапным кровопусканием, вяло жалел – вот рука у меня немытая, грязная, и крови немного из иглы ушло в землю – почём зря, да что ему, не своя же...
- Держи, - Эпстайн подал клочок ваты. – Ну, что? Не ожидал?
Коля согнул руку, сел и сказал мстительно:
- А у тебя какая группа, Эпстайн? Не боишься?
- А чего? Не загнусь. У тебя нулевая, я разузнал.
- А если зараза?
- Что ты мелешь, какая зараза? Нет ничего... И вообще, - он похлопал по нагрудному карману, - я теперь ничего не боюсь. Вот она.
- Взял?
- Достал. Чуть не ушла. Но от меня – не-ет!
- Покажи.
Эпстайн поглядел на него холодно.
- Ещё чего!
- Без меня бы ты сдох, - заметил Коля. – И кровь мою ты качал без спроса. Эпстайн что-то буркнул, расстегнул карман и вынул пакетик из чёрного пластика, величиной со спичечный коробок.
- Вот, - он оскалился. – Доволен? Она там.
- Ну, и всё, - на Колю навалилась сонливость, тяжесть. – теперь ты меня тут оставишь и пойдешь с ней назад...
- Вот ещё! Оставлю! Дурак ты, ведь эта гадость ядовитая, мне ещё раза
три переливание понадобится.


Они теперь шли обратно. Им нельзя было почему-то идти в Эссенштайн, который лежал где-то к востоку, только пробираться по своим же следам в Тауполь. То есть, ещё четыре, или пять дней, или неделя в болотах. Но четыре дня – норма, так сказал Эпстайн сразу же, - потому что запасов мало. И, главное, "Ланселота" осталось как раз на четверо суток...
Конечно, всё это были благие намерения: когда у Эпстайна от укусов пиявок распухло всё тело, а лицо превратилось в багровую лоснящуюся блямбу и он стал задыхаться, все нормативы полетели в тартарары. Пришлось дневать на какой-то старой вырубке. И Коля ещё трижды отдавал кровь, ослабел, как тифозник, но зато перестал принимать проклятое снадобье – Эпстайн сожрал всё сам. Живучий оказался – хоть смотреть на него было жалко и неприятно, всё-таки поправился. Когда он использовал последний, четвёртый пакет для полевого переливания, Коля спросил:
- И что мне за это будет?
Эпстайн ответил немедленно:
- Как сказал, деньги.
- Много?
- Хватит на мелкие расходы, - Эпстайн иронии совсем не уловил. Для него всё было серьёзно. Теперь, когда в нагрудном кармане у него лежал запаянный в чёрную плёнку спичечный коробок, он даже нож отобрал у Николая.
Коля так и не увидел, что там – в коробке.
- Дёшево ценишь, - сказал Коля нагло. – Не водичку всё же проливаю.
- А чего тебе? – пробормотал Эпстайн. – Виллу на Гаваях?
И уснул. Коля, косясь на исколотую руку, про себя сказал: "Спи, спи, бритая головушка. После столкуемся".
Но на самом деле его это не очень волновало. Какой-то другой он стал после всего. Девять дней в болотах – и ни разу никакая погань крупнее ёжика не попадалась на глаза. Устроили кукольный театр, мерзавцы, молотилку денежную... Но теперь, если не выпустят добром – убегу. Не Бог весть что, только понадобится еда. И "Стечкин". Эпстайн теперь совсем не крут – сладим... И деньги его будут не лишние, за деньги даже в этом раю можно найти всё, что угодно...
Они были уже близко к Тауполю. Из еды остались "собачьи сухари", Эпстайн сдавал, а Коля, наоборот, приободрился. Напоследок заночевали в какой-то избушке; Коля узнал место – мимо проезжали на первую охоту. И мелькнул ещё тогда в зарослях мотоцикл Лео Ганского, ярко-красный с белым...
Эпстайн задремал в хижине. Коля осмотрел изнутри хибарку, тихонько взял «секретный» рюкзак и вышел на полянку.
Стояла великолепная тишина. Дожди как будто закончились, сладко пахло лесом, живым и свежим. Хорошо, чёрт возьми! Да. Сейчас самое время.
Коля отошёл подальше, в молодой подлесок. Присел с рюкзаком на колоду, распустил завязки. Вынимал предметы по одному, убедившись, что это не "Стечкин", клал рядом. Быстро смеркалось, но Коля надеялся на фонарик, искал теперь уже его, и никак не мог найти. Он рылся наощупь, нервничал – рюкзачина казался бездонным, - и почувствовал просто классически, мурашками по коже, что на него смотрят.
Коля замер. Он слышал дыхание – значит, не урод. А человеку – что от него надо?
- Ты кто?
Нет ответа. Только зашуршало.
- Ты где?
Зачмокало. И запах – знакомый... Коля почувствовал судорогу под ложечкой. В рюкзаке звякнул металл – "Стечкин"! Он вытащил оружие медленно, вдоль ноги, ощупью убеждаясь, что не ошибся, и что это не причандал какой-нибудь американца. Послышалось тихое шлёпанье, тонкий сипящий звук, и в совершенной уже темноте распахнулись и уставились прямо на Николая рубиновые глаза "подберёзовика". Коля на удивление ясно видел бледное мосластое туловище (может быть, оно слегка светилось?), изогнутые выросты на "голове". Надо было стрелять, но все мышцы были каменные, палец на спуске свело.
- Ты... мать твою... ты что там делаешь?
Эпстайн! Очнулся, гад...надо же... Не имея сил оглянуться, Коля попятился. Надо было кричать, предупредить Эпстайна, чтобы упал, залёг бы, придурок чёртов...
Американец, ломая кусты, спотыкаясь, пёр прямо на Колю – смять его, прямо на липкие лапы урода. Он матерно орал на ходу про украденный рюкзак, а потом закричал над самым ухом: «Стреляй, он же уйдёт, а там она... на себе нести больше не могу...»
И Николай выстрелил. Прямо в красные, близкие, распахнутые гляделки.
Но они же не кричат. А он услышал крик.


Стало светло. Это Эпстайн зажёг сигнальную шашку. В трескучем красном свете Николай увидел щуплое тело, как груду тряпья, шагах в десяти, у самой кромки чащи.
- Кто это? – с привизгом спросил американец.
Коля знал наверняка, хотел ответить: «Кранц. Библиотекарь», - но не смог издать ни звука. «Стечкин» выпал из ладони, однако Эпстайн не нагнулся подобрать оружие.
- Он мёртвый, - Эпстайн посмотрел на Колю, утёрся. – Он там мёртвый, ты его пристрелил...
Николай молчал. Слова рвали ему горло, но говорить он не мог. Эпстайн выпрямился, швырнул догорающую «свечу» ему под ноги, и ушёл. Он проковылял мимо трупа и исчез в темноте – с пустыми руками, без оружия и без рюкзака.


... Старому Мальрику больших усилий стоило вытащить из верхней комнаты сумку своего бывшего постояльца. Но его согревало удивительное чувство счастья и справедливого свершения. А ему вещи уже не понадобятся. Он оставил сумку прямо посреди мостовой.

Шестой можно обсуждать.

Автор, вы молодец! Язык замечательный, реплики в диалогах персонажи подают нестандартные, герои живые.
Очень таинственная завязка: город, болотные монстры, неживые и немертвые, Убийца. Гг упорно толкают на стезю, он не хочет. Вот отсюда начинаются уже вопросы. Была надежда, что автор вывернет ситуацию, и герой избежит ловушки судьбы. Но автор поступил именно так, как предупредил в эпиграфе.
На мой взгляд, основная мысль: судьбу на кривой козе не объедешь – наименее интересный вариант. Герой - всего лишь игрушка в чужих руках.
Еще болотные монстры. Ведь это ключевая загадка в произведении. Как они связаны с Убийцей, как он их сдерживает? На эти вопросы ответов нет, а жаль. Все это напоминает произведения Стругацких. Спору нет – они писали хорошо. Но, автор, вам не нужно держаться ни за чей подол. Вы способны писать замечательно сами.
И отсюда же, из того источника почерпнута смутная, смятая концовка, и так не вовремя подвернувшийся Кранц (кстати, что он там, в лесу, делал? Еще один вопрос). Концовка после такого внятного хорошего текста откровенно разочаровала.

dalila писал(а):Автор, вы молодец! Язык замечательный, реплики в диалогах персонажи подают нестандартные, герои живые.

Спасибо

Dalila писал(а):Очень таинственная завязка: город, болотные монстры, неживые и немертвые, Убийца. Гг упорно толкают на стезю, он не хочет. Вот отсюда начинаются уже вопросы. Была надежда, что автор вывернет ситуацию, и герой избежит ловушки судьбы. Но автор поступил именно так, как предупредил в эпиграфе.
На мой взгляд, основная мысль: судьбу на кривой козе не объедешь – наименее интересный вариант. Герой - всего лишь игрушка в чужих руках.

Не в том дело, что игрушка, а в том, что у него мало, крайне мало достоверной информации.

Dalila писал(а):Еще болотные монстры. Ведь это ключевая загадка в произведении. Как они связаны с Убийцей, как он их сдерживает? На эти вопросы ответов нет, а жаль.

Есть, во второй части. Но тогда объем превзошел бы максимальный 200 тысяч.

Ааа, понятно - вторая часть есть. Интересно было бы почитать. Значит, и концовка у вас написана просто так, чтобы закруглиться.

dalila писал(а):Ааа, понятно - вторая часть есть. Интересно было бы почитать. Значит, и концовка у вас написана просто так, чтобы закруглиться.

Всего частей 3. Общий объем около 350 тыс знаков. Но там один кусок, который мне не очень нравится (в середине части 2), так что, боюсь как бы не стало еще больше . Хотя буду стараться сделать покороче.

Надеюсь увидеть все целиком после конкурса.

Орудие синьоры Мелу своим ходом пробиралось по кочкам на резиновых гусеницах.

не хватает визуальности.

прочитал с большим интересом, отличный стиль, очень хорошая задумка.
рассказ очень естественный, настоящий.
сюжет выстроен идеально.

В первую очередь хочется отметить здесь язык. Он просто потрясающий, слова не просто соединяются, чтобы показать нам какую-то картину, они переплетаются в сложные узоры и при этом смысл, как таковой не теряется. Диалоги здесь идеальны, потому что появляются они только тогда, когда герои хотят сами поговорить, и никаких объясняловок читателю, он должен сам до всего дойти. Согласна, что Стругацкие выглядывают из этого произведения, но это не подражание, у автора свой собственный стиль, балансирующий на грани сюра и тем самым просто затягивающий читателя. Здесь невозможно оторваться, потому что потеряется весь смысл. И мысль здесь вроде бы и не явная, но все об этом говорить, что общество это не безликая масса, она сама рожает своих уродов, а потом от них открещивается, поэтому и нужен им убийца, кто будет очищать это общество, а они смогут опять жить спокойно, водить туристов и делать вид, что уроды не имеют к ним никакого отношения. И поэтому убийца здесь безмолвный, так его мнение никого не интересует. И я бы с удовольствием прочитала бы продолжение, интересно чем бы все это закончилось...

Хотя рассказ прочитан уже почти неделю назад, трудно сказать что-то толковое. И дело тут даже не в незаконченности темы, как сказал автор, а в неразрешимости самого вопроса, можно ли сваливать на одного, на обыкновенного человека грехи прочих? Я не знаю. По логике выходит, что нет, у него и своих полно. С ними бы как-то разобраться! Так нет, весь ход событий ведет его к предопределенному - стать палачом и жертвой в одном лице.
Мог ли ГГ избежать такой мрачной участи? Я не знаю. Все свидетельствует в рассказе о том, что ему вообще не нужно было туда ехать. Упоминается же там, что:

...Он печалился о байдарках, о том, что мог лететь бы вот сейчас над перекатом, весь мокрый и это тоже было бы опасно...

Не в свои сани сел Коля Курлаков, не надо было ему там быть. Да, да, есть места, куда кому-то ходить не надо и ездить тоже. Можно попасть в ситуацию, из которой нет выхода, но выход искать всегда нужно.
Это, на мой взгляд, рассказ о том, как человек столкнулся с обстоятельствами и проиграл. Мы не должны замалчивать проигрыши. Хотя бы для того, чтобы в следующий раз быть подготовленными и иметь больше шансов на победу.

Эпиграф сразу заинтриговал. Простенький такой, лихой. За этим что-то. Так и ждёшь. И наверняка сюрпризов не оберёшься. Так и вышло. Загадка на загадке. С самого начала всё силишься понять, что ж тут за таинственное дело такое. Вообще, признаюсь, мне трудно было всё это в голове удержать. Уж больно абсурдное и разрозненное. И повсюду зловещие предупреждения. Остренькие такие штучки, отчего лицо вытягивается. Что и говорить, интересно. Ну, тут множество имён немножко сбивает. Слегка путаешься.
Персонажи интересно нарисованы. Коварные все такие, со вторым дном. Изложение прекрасное. Язык, подача. Всё создаёт страшноватую атмосферу. Хочется, чтоб герой избежал злой судьбы, о которой уже в начале догадываешься, но то, что не избежал, принимаешь со обречённым вздохом. Помним эпиграф про таракана.
Я согласна с Далилой, от произведения ещё чего-то ждёшь. Догадываешься, что на этом так просто не кончится. Мальчик с характером и должен себя проявить. Но как? По-моему, конец рассказа – ни в коем случае не завершение, всё ставящее на свои места, а как раз затравка.
Мысль, высказанная Алисой Четверовой, кажется мне уместной «общество… рожает своих уродов, а потом от них открещивается, поэтому и нужен им убийца, кто будет очищать это общество», пожалуй, это серьёзная идея, но до неё ещё ж додуматься надо, всё так завуалировано. Во всяком случае, появление Кранца-урода сюда логически увязывается.
Вы признались, что должно быть продолжение? Очень интересно. Ведь эта вещь оборвана в самый тяжкий момент. Наверно, дальше будет нечто встречное, иначе зачем бы писать? Какие-то события, позволяющие надеяться, что герой вывернется из ловушки? Правда, это не значит, что конец будет счастливым.
Хочется знака, если появится продолжение.

Рассказ просто великолепен с завораживающим языком - невозможно оторваться, остается только следовать за хитросплетением отлично выстроенного сюжета. Это не просто хорошо, это написано профессионально. И так же профессионально читателю забрасывают крючок интриги, "подсекают" и ведут за мыслью автора, не давая ни малейшего шанса сорваться. А как тут не дочитать, если несмотря на эпиграф, надеешься, что Коля-то выползет, выберется из стакана-судьбы. Автор обещает еще две части? Я бы почитала! И да - мне тоже вспомнились столь любимые мной Стругацкие, но это не потому, что автор копирует стиль. Возможно, дело в том, как говорил Л. Толстой: "все счастливые семьи одинаково, а каждая несчастливая семья несчастна по-своему", так вот, перефразируя это под текст, можно сказать, что каждый прекрасный, написанный с душой текст вызывает у читателя одни и те же чувства. А вот ошибки в недоработанных текстах у всех разные. Здесь могу только сказать автору спасибо за доставленное удовольствие.

Хорошо. Немножко абсурда в стиле Кафки, немножко напоминает, конечно, Стругацких - вот эти в "Улитке" твари в лесу были, рукоеды и проч. - но не подражательно, а... общая атмосфера и некоторый реверанс мэтрам.
Концовка действительно выглядит смятой, но коли это первая часть, тогда понятно. Хотя мне не очень нравится, когда на конкурс присылают главы, части и фрагменты из романов. Сложно оценивать фрагмент, когда непоняток много и идея не совсем вырисовывается... То есть то, что очень хорошо сформулировала Алиса, - это видно, но мне кажется, что автор имел в виду что-то еще.
Но любопытно, весьма. Подозреваю, что это Ирбис.