ДЬЯВОЛ И ГОРОД КРОВИ
Добавлено: 08 фев 2016, 22:26
Дьявол и Город Крови
Часть первая:
"ТАМ ИЗБЫ ЖДУТ НА КУРЬИХ НОЖКАХ"
Часть первая:
"ТАМ ИЗБЫ ЖДУТ НА КУРЬИХ НОЖКАХ"
Внезапно предстала перед нею родная деревня…
Наступила весна, люди готовились к посевной. Она видела не полностью вспаханные поля, ребятишек, шныряющих по угорам и собирающих съестную траву, отощавших за зиму коров и свиней, и стаи грачей и воронья, выискивающих пару и собирающих червей из-под плуга.
Манька остановилась и присела на пенек, не решаясь идти дальше.
Ничем не могла она похвалиться, воротившись с позором. Холодная зима отрезвила ее самонадеянность, былое добродушие сменила озлобленность. Деньги закончились, одежда обветшала и износилась, она надсадно кашляла, кровь шла горлом, седые пряди состарили ее на два десятка лет. Мало кто узнал бы в ней прежнюю Маньку. Она уже догадывалась, отчего помолодел кузнец господин Упыреев, только не могла объяснить себе, как такое возможно.
Получалось, что она как бы крутилась вокруг да около деревни, не испытав своего дела — именно такой конец ей прочили.
Но она пока не сдалась. Голова на месте, руки-ноги целы — заработает. Даже просить научилась — мир не без добрых людей. И только здесь, в своей деревне, где ее знала каждая собака, она не хотела от людей ничего. Каждый хоть раз да напомнил о сиротской доле, попрекнул куском хлеба.
Крадучись, Манька проскользнула мимо деревни и обошла все места, в которых могла бы встретить знакомого человека, петляя по лесу и хоронясь от взглядов. Мысли ее были мрачные — и шла она, не разбирая дороги.
И незаметно для себя углубилась в глухие места…
Опускался вечер. Тени деревьев расползались, образуя сумрак. Голые стволы упирались вершинами в хмурое небо, под стать настроению, смыкаясь над головой густой кроной, ни один знакомый шум не доносился до ее уха. Лес о чем-то шептался, выдавая диким зверям ее присутствие.
Манька вдруг спохватилась, что становится темно. Она остановилась и оглянулась, вспоминая, с какой стороны пришла. Двинулась влево, через полчаса свернула вправо, но лес становился только гуще.
С земли, фыркая, с глухими хлопками крыльев поднялась и расселась на нижних ветвях стая черных крупных глухарей, пристально наблюдая за ней. Где-то в глубине, недалеко от нее, раздалось тявканье лисицы или волчьего выводка.
Манька замерла, облившись холодной испариной.
Заблудилась!
Раздался треск. Мимо, ломая сухостой, с вальяжным неспешным видом проплыл огромный лось. Заметив ее, остановился, повернув королевскую голову, сверкнул миндалинами влажных глаз, раздувая ноздри, и, не увидев опасности, скрылся за стволами. Звери ее не боялись. Они будто чего-то ждали, удивляясь наивным помыслам человека. который рискнул забраться так далеко — все животное царство люто ненавидело человека за свое вымирание.
Ни живая, ни мертвая от страха, Манька пожалела, что не осталась в деревне.
Ну, посмешила бы людей…
И так обидно ей стало, что села она под елью и горько заплакала.
Трудно дался ей этот год. И хотела бы отказаться от задумки, но как открыть тайну железа. Боль от него не проходила. Как мельничные жернова молотило оно ее силу, и, стоило забыть о нем, три пары железной обуви разом оказывались на ногах, три посоха в руке, два железных каравая к животу прилипли, а один голову придавил.
«Ну почему? За что?» — думала она, вспоминая теплый голос, который убаюкивал когда-то на сон грядущий, обещая, что все в ее руках.
На ту пору Дьявол, отвлекшись от дел своих, заметил Маньку и удивленно почесал затылок. Шутка ли, самая богатая праведница государства, на которую без умиления взглянуть не мог даже он, потеряла из виду своего вола, который раздражал уже тем, что не имел уважения к хозяйке…
Он противно выругался, захлопнул книгу, где записывал имена избегших мучительной смерти во второй раз (коя, впрочем, последние пару тысяч лет была ему без особой надобности), собрался с мест космической долготы и ширины в одной точке, вкрадчиво заглядывая болезной в глаза, будто не надеялся, что она его увидит.
— Что плачешь, красная девица? С дуру в лес пошла, али имеешь на сей счет какое представление?
Манька вздрогнула и обрадовалась, услышав над собой голос, похожий на тот, о котором только что вспоминала, и расстроилась снова, заметив нематериальную основу незнакомца, но не сильно. Все же теперь в лесу она была не одна. А что нематериальный, может, и к лучшему — вдруг не слушает Благодетельницу?
И все же глаза ее округлились и брови удивленно поползли вверх.
Странный какой-то, да человек ли?!
И что делает здесь?
Выглядел незнакомец необычно и респектабельно. Черный плащ с откинутым капюшоном из мягкой струящейся ткани, который как будто волочился за ним и не заканчивался, пока она на него смотрела, обращаясь в пространство. Черные развевающиеся волосы, словно в них играл ветер, и опять, взгляд ее скользил по волосам и внезапно упирался во что-нибудь, так и не узрев конца. Лицо у незнакомца было смазанное и окутанное дымкой, точно она видела отражение через марево. Но глаза были здесь — а в них такая ночь, рядом с которой сумрак леса перестал бы пугать любого.
Но вид незнакомца был доброжелательный и сочувствующий. Он навис над нею, опираясь на красную трость. .
— И вы туда же! — Манька утерла слезы, вскочив и отступив на два шага, потрясенно разглядывая собеседника. — Я хотела нашей Благодетельнице показать себя, чтобы не искала мне беды, и вот нате, заблудилась!
— А зачем показывать? Думаешь, не налюбовалась тобой? — с недоумением поинтересовался незнакомец, снимая перчатки и пряча руки с лакированной тростью за спину. Держался незнакомец уверенно и важно.
Манька почувствовала себя неловко. Ясно, из богатых.
— Откуда?! Мне кажется, не имеет обо мне не малейшего представления! — воскликнула она сердито, горестно и с раздражением, отводя взгляд под ноги. — Рассказывает такое! Как наслушаются ее, все как оборотни становятся, так и норовят укусить… Но вы не думаете, я не такая, и зла никому не желаю.
— Ну, здрасте! — несогласно вскинулся незнакомец. — Твоя быль удивила бы меня, если бы не наблюдал за тобой сверху. Или… снизу, — он самодовольно и бессовестно ухмыльнулся, будто подглядывание было благовидным делом. — Внутренне содержание, знаешь ли, на стол не положишь и рукой не пощупаешь — для всех оно мутный омут, а из мерила, которым люди друг друга меряют, у тебя ни имущества, ни физических данных. Значит, правильно о тебе Благодетели отзываются, — красноречивым негодованием поставил он ее на место.
Спустя мгновение, заметив, как она открыла рот, пытаясь понять, о чем он только что сказал, он рассмеялся.
— Пришел человек за добром, а ты ему про справедливое распределение, про то, что завтра будет лучше, чем вчера… А добро где?!
Манька сникла. Без слов понятно, что именно ее он имел в виду.
Значит, слышит он радио...
И к Благодетельнице относился, как другие.
И все же, внутренне запротестовала. Чужое ей не надо, и пусть бы к ней Идеальная Женщина не приставала и языком не молола. Ведь не пришла, не посмотрела, не поговорила, а нос совала. Ее присутствие Манька угадывала кожей. И точно, планы начинали рушиться сразу же.
Незнакомец смягчился, стараясь выглядеть доброжелательно.
— Но не стоит об этом. Поверни назад, выйдешь снова в небольшое селение, — посоветовал он.
— Мне не в селение, будь оно трижды неладным! — в сердцах чертыхнулась Манька. -— Мне к Посреднице…
Она спрятала руки за спину, стараясь не выдать дрожь, которая появлялась в момент сильных волнений. Минутная слабость прошла, и теперь она снова была полна решимости завершить начатое. Вот и незнакомец облил ее презрением, обманувшись железом, а разве люди поступят по-другому? Она не сомневалась, что если доберется, дело быстро решится в ее пользу. Тогда никто не сказал бы обидного слова.
Она шмыгнула носом, всхлипнув и вздохнув горестно.
— … которая пропуски выписывает и внутренности смотрит!
— Эка ты хватила! — удивился незнакомец пуще прежнего. — А что у нее делать?
— Не вашего ума дело! — разозлилась Манька, решив, что никакой помощи не дождется. Не обидел, и то хорошо. Она высморкалась и поднялась, подбирая заплечный мешок с железом. Но таинственный незнакомец не замедлил с ответом, попеняв:
— Посредница и близко, и далеко. Я, например, могу отсюда любоваться ее. А видишь ли ты конец своего исхода так же ясно, как вижу я? — загадочно улыбнулся он.
Манька задумалась: конечно, а иначе стала бы искать способ доказать Радиоведущей добрые намерения?
— По серости и убогости возомнила себя невесть кем... — упрекнул незнакомец, но осуждение прозвучало, скорее, сочувствующе. — Ох, не зря летит по всей земле о тебе дурная весть от Помазанницы моей, ох, не зря! Легче всего обвинять белый свет, что нет в тебе света. Перед кем становиться собралась? Спустись с небес! На земле надо жить. А на земле у тебя голод, холод, глады и мор, — повторил он, точь-в-точь, как кузнец Упыреев.
Помазанница?
Маньку сдавил холод. Она почувствовала, как леденеет.
Подослали убить?
С них станется!
— Чем я вам не угодила?.. Да кто она такая, чтобы людей гноить?! — она угрожающе выставила посох между собой и незнакомцем. — Легко вам о свете рассуждать, а попробовали бы, как я… С железом да пешком. А вам все мало. Даже если сдохну, не успокоитесь, будете возводить напраслину.
— Если такая праведница, почему носишь его в котомке? — ехидно заметил незнакомец, уставившись на ее ноги. — Я смотрю, не утруждалась... Не Благодетельницу искала, себя показывала… Ну, как, рассмотрели? — криво усмехнувшись, съязвил он. — Она на царство взошла, и люди ей поклонились. Царица она! Царица Неба и Земли! А тебе? Кто принял правду твою?
Манька покраснела, проглотив обиду, подступившую к горлу.
И то правда, она уже месяц ходила в удобных кроссовках, после того, как смозолила пятку об железо. И везде, где была, никто ее не поддержал. Некоторые покатывались со смеху, некоторые удивлялись. Разве что старая женщина, которая оказались мудрее остальных. Поняв, куда она идет, бабушка посоветовала близко не подходить к Благодетельнице, пока железо не сносится, а потом снабдила узелком лечебной травы и завязала в узелок осиновые опилки, повесив оберег на шею. И помыла в бане, подставив спину, когда от усталости повалилась, а после долго гладила по волосам, пока не заснула, и когда заснула, постирала одежду и повесила сушить.
Но так просто не знала ее.
Манька ничего не ответила. И не раскаялась. Не показывала она себя. Сам бы попробовал поесть железо. Она попробовала — и осталась без зубов. Корни гнили и болели — впору на стену лезть. Она даже пилить наждаком его пробовала, да только без толку, железа не убывало, а прибывало.
Она зло поднялась и по мягкому мху пошла искать хоть какую-то тропу.
— Кто кроме меня мог бы помочь тебе в этом лесу? — прокричал незнакомец вдогонку.
Манька не обернулась.
Незнакомец был на стороне Благодетельницы, и слушать не станет. Плохая… да чем же плоха? Как можно нищету ставить в вину? Не сидит без дела, работает, а им разве докажешь? Лишь бы не платить. А сам-то… Ишь, какой холеный. Ему ли понять ее? Он не был сиротой, ему не жали сапоги, звери на него вряд ли нападут, так к чему выяснять правду, если у него уже есть правда, а ее предана осмеянию?
Через несколько шагов она остановилась, чутко прислушиваясь. Ночь становилась гуще: лес как будто уснул, кругом стало тихо-тихо, и Манька слушала биение своего сердца, дыхание, легкий хруст под ногами.
— Ты селение с востока или с запада обходила? — догнал ее незнакомец.
— С запада, — ответила Манька, припоминая дорогу. — Кажется… Не помню. Я реку не переходила, в лес свернула. Если спиной к реке встать, то да, я на запад шла. У нас с этой стороны леса глухие.
— Тогда нам сюда, — незнакомец ткнул пальцем в густые заросли.
Манька поморщилась: через такой ельник, пожалуй, не проберешься, а если зверь — не заметишь.
— Почему сюда? — подозрительно поинтересовалась она.
— Есть такая наука, без которой в лес лучше не соваться, — ответил незнакомец, раздвигая ветви. — Правильная ориентация называется. Муравейники и ветви на деревьях гуще с южной стороны, мох на деревьях растет с северной, солнце на востоке встает, на западе садится, а реки впадают в море…
— Не все! — отрезала Манька, помянув обманную реку недоброй мыслью. Если бы текла, как все реки, она уже поговорила бы с Благодетельницей и вернулась назад, рассказывая сельчанам, как хорошо ее приняли во дворце. Но река текла наоборот, и на обратном пути Манька не раз думала, куда она впадает.
— Все! — отрезал незнакомец. — А если ты об этой, — он махнул рукой в ту в сторону, куда направлял ее, — правильнее реки не сыщешь. А то, что ушла не туда, так это ты неправильно смотрела. Кому-то река течет так, кому-то так, а для третьего на месте стоит. Вот если бы вместо тебя была Мудрая Женщина …
Манька не поддержала разговор, залезая в чащу и натыкаясь на сучья. Шла она вслепую, зажмурив глаза. Какая разница, в какую сторону идти, если и так ясно, что заблудилась, никто искать не станет, а значит, надо идти, пока не выйдешь на поле или на ту же реку, и ей стоило поторопиться.
Незнакомец шагал следом, недовольный тем, что она уходит от правды.
— Конечно, я не против, если внутренности твои будут рассмотрены, — он забежал вперед и завис перед нею, осветив место вокруг. Не понять как, просто вдруг стали видны стволы вокруг, будто посветлело. — Даже рад... — ухмыльнулся он, очевидно представив ее разделанном виде. — Но помилуй, умереть можно здесь: мыло, веревка, подходящий сук — все есть! — широко развел он руками: — К чему такая спешка угодить в пространные места?
Манька резко остановилась, сердце болезненно сжалось.
Не об этом ли говорил кузнец господин Упыреев, когда приказывал не пугать Посредницу высказываниями о дурно пахнущих гнилостных отходах загаженных людей? Она прищурилась, вглядываясь в лицо незнакомца. По глупости или преднамеренно натолкнул он ее на размышления? Странно, что самой не пришло в голову. Как можно вынуть внутренности и не убить человека? Может, ведут ее как вола на заклание? Кузнец вот так же ухмылялся, намекая на Царствие Небесное, на скорую геенну и жертвенного агнца… Недоговаривал? Говорил о своем, зная, что она, о том, что он знает, ни сном, ни духом и не хватит ума, чтобы его понять?
И этот…
Она до боли сдавила посох в руке. Наверно, побледнела. Но ведь Благодетельница была доброй, ее любили! А разве полюбили бы злого человека? И так много рассказывала о себе, о своей мудрости, о добром расположении к народу. Может, странный полупрозрачный незнакомец — призрак еретика?
Просунув посох внутрь чащи, она пригнула хилые деревца к земле, освобождая проход: до Посредницы еще далеко, а когда встретятся, будет осторожной. И если незнакомец намекал на правду, то задорого она сложит голову.
— Мне все равно, — упавшим голосом произнесла Манька. — Дойду, там видно будет.
— Вообразила ты себе, что дорога будет легкая. Но ведь не электромагнитной волной полетишь, ногами потопаешь, в железо обутыми, — вкрадчиво произнес незнакомец. — Разве не устала? Стоит ли, Маня, продолжать твое путешествие, если конец один? К чему мучения твои? Вот сук... Вот веревка…
Манька стиснула зубы, стараясь не показать, что думает о том же. Характерная черта: не было рядом Благодетельницы, но старается выставить все так, будто он Благодетельницу любит, а она нет. И откуда столько желания угодить Идеальной Женщине? Она не претендовала ни на первое место, ни на второе, и не со зла искала ее — просто поговорить. Не было у незнакомца повода подозревать, будто бы она не искренна в своем намерении, но подозревает и пытается ударить побольнее.
В спину.
— Может, покажешь, как это делают? — процедила она сквозь зубы. — Я помогу намылить!
Незнакомец нелюбезного обхождения не ожидал: он поотстал, глядя ей вслед с неприязнью, потом нагнал, пристроившись сбоку.
Некоторое время продирались сквозь ельник молча.
Вскоре ельник закончился, и, к своей радости, Манька обнаружила заброшенную дорогу, поросшую травой и мхом, укрытую сухой хвоей и не сгнившими прошлогодними листьями. Она бы и не заметила — ночь выдалась темная, хоть глаз выколи, — но незнакомец стоял в колее, а деревья вокруг него раздвинулись, открывая чистую полосу неба с яркими звездами.
Сам незнакомец не светился, скорее наоборот, выглядел еще мрачнее, как пугающие образы на море-океане, от которых пробирала дрожь, но вокруг него, без видимой причины, ночная тьма рассеивалась.
— Фу-у! — отряхивая с плаща сучки, облегченно протянул он, будто вымотался не меньше.
Манька усмехнулась, вспомнив, как незнакомец забывал отгибать хилые ели, проплывая сквозь деревца, изображая на лице мучения. Его фантастическая способность удивила ее.
Не человек, а туда же!
Неловкое молчание затянулось.
Было темно, силуэты елей и полуголых лиственных деревьев то угрожающе надвигались со всех сторон, то отодвигались в отсвете незнакомца. Манька шла торопливо, насколько позволяло железо. Дорога постепенно становилась накатанной, а спустя час колеи, затопленные талой водой, стали глубокими и сделали ее непроходимой. Свернули на обочину и шли уже по едва оттаявшему краю. Глаза ее привыкли, теперь она видела дорогу достаточно ясно. А еще через час лес вдруг резко оборвался, открыв взору на противоположном краю поля спящую деревню, освещенную единичными уличными фонарями.
До рассвета было далеко, но первомайская ночь короткая. На земле еще лежала темень, а воздух уже наполнился голубоватыми рассветными сумерками. Небо стало светлым, звезды гасли одна за другой, и где-то над головой проснулись птицы, устроив раннюю перекличку.
Здесь страх оставил ее.
Манька с радостным видом обернулась к незнакомцу, чтобы поблагодарить.
Он опередил:
— Не стоит! Не все в этом мире имеет запах мертвечины. Рад был знакомству. Куда теперь? Будешь доживать век в сараюшке?
С глухой тоскою, пугаясь своей дороги, Манька тяжело вздохнула, с тихой надеждой прощаясь с деревней:
— К Посреднице, куда же еще-то…
Незнакомец смерил ее взглядом и оживился.
— Провожу немного… Посмотреть любопытно, чем у блаженных позором застолбленная дорога заканчивается, — он встал рядом, улыбнулся: — И кто, Господи, посадил в твоей земле такое гламурное деревце?
— Ты что ли столбил, чтобы позорной ее называть? — резко буркнула Манька.
— Без меня не обходиться.
— Спасибо, не надо, я сама дойду, — отказалась она, не имея желания в этот миг видеть незнакомца рядом. Все равно он был… какой-то не материальный. И любил Благодетельницу. Пусть бы любил, она ее тоже не ненавидит, но ведь станет высмеивать и попрекать, как оплошает, а когда она дойдет, выставит в невыгодном свете, кляузничая, будто она недостаточно настрадалась. И кого та послушает?
Маньке было грустно. И больно. И тревожно.
— Надо… — настоял незнакомец. — У каждого героя должен быть свидетель, а иначе не герой, а хвастун, который про себя истории фантазирует. Без свидетеля не докажешь, что шла, как положено, уязвленная железом, а не спрятала под кустом. Не поверят, — он оглядел ее с головы до ног. — Нет, не поверят, — сделал он вывод. — А я приятно проведу время, исследуя движущую силу человека, который решил избавиться от проблем через самоистязание. Оригинальный способ — нетрадиционный.
Так и знала!
Манька расстроилась, предвидя лишения, которые уже не получится отложить на пару дней. Но с другой стороны, муки ее не будут напрасными: есть цель — и вот он стимул, который за спиной а не в перспективе.
— А вы… Вас как зовут? — она пытливо взглянула на незнакомца.
— Дьявол, — представился он и галантно поклонился. — Бог Нечисти... Только я один, если можно. Это люди друг у друга задабривают демонов, а я хороводом не хожу.
Манька на мгновение опешила.
Люди подумать боялись, что их в связи с Дьяволом заподозрят, дорожили репутацией, а этот…
В голове поднялась какая-то муть из разных предположений: шутит? Хочет напугать? Заниженную самооценку поднимает?
Она рассмеялась, не сдержав лошадиное «Ы-гы-гы-гы!».
— Шутите?
— Нет.
— Кто ж в здравом уме себя назовет Дьяволом?!
— А кто в здравом уме закует себя в железо? У меня много имен, но только это отражает суть всемирного представления о том, кто я есть, — объяснил Дьявол. — Быть Богом — тяжелое бремя. Все почему-то ждут, что я начну исполнять желания и наказывать врагов, а справедливость у всех однобокая… Вот ты, считаешь, Бог к тебе не справедлив?
— Ну-у…
— Вот-вот! Никому в голову не приходит, что не Бог вам обязан, в вы как раз обязаны ему, — вздохнул Дьявол. — Ну, хотя бы за то, что обратил Бездну в Землю и позволил всему существовать. Поэтому мне нравятся люди, которые умеют о себе позаботиться. Когда я смотрю на тебя, начинаю жалеть, что я вообще тебя породил. Твои проблемы, как огородные сорняки, один порождает десять. Когда смотрю на Помазанницу, душа радуется: берет быка за рога и на землю его — одной левой! Справедливо? Справедливо. А представь, каково было бы, если б ты начала надоедать мне молитвами! Кого мне обидеть, господина Упыреева или Великого Человека, чтобы твоя правда восторжествовала? Под этим именем, пока радеющие о моем благе охраняют мой покой, я избавлен от вопрошающих, сохранив все присущие мне качества.
— Это что, Бога нет? — дошло до Маньки.
— Ну почему, есть… Кого поставлю, тот и будет.
Манька сверлила незнакомца нехорошим взглядом.
Искушает ее?
Но ведь она не Спаситель!
Она внезапно поймала себя на том, что не так много знает о Дьяволе. Лицемерный, лукавый, лживый, боится крестов и молитвы, изгнан из Рая, заведует чертями и демонами, в свое время даже Интернационального Спасителя пытался соблазнить, но тот ни государствами, ни хлебами, ни дружбой с ангелами не соблазнился.
Она растерялась, не зная, как поступить: плюнуть в Дьявола, или обождать…
Плюнет, не плюнет — жизнь перемениться? Благодетельница полюбит? И с какой стати она скажет: «Извините, ни вы, ни ваше имя меня не устраивает, не могли бы вы сгинуть?» Если уж на то пошло, земля тут была государственная, и не ему, а ей тут не было места — изгоняли-то не его!
Ишь, как ловко Помазанницу объявил святой…
— Хорош заливать! — Манька решила не верить. — Откуда Богу Нечисти взяться? Дьявол, он… он…
— Что он? — вежливо поинтересовался незнакомец, скрестив пальцы и отведя мизинцы в сторону. Батюшка так же делал, когда она приходила на исповедь.
Пока ходила в церковь, стараясь быть примерной прихожанкой…
Да нет, тот когда смотрел, глаза всегда были мученические, и одновременно добрые и озабоченные, а у этого… Мороз по коже! Смотришь — и мир исчезает, будто в другое измерение проваливаешься, только это измерение — Бездна. Но не слепые, в глубине горел огонь, только далеко-далеко.
— Он в Аду! Рогатый и с зубами! А глаза у него… Во! — с жаром произнесла Манька, округлив глаза до предела. — А еще во рту у него огонь! И воняет… — она поморщилась. — Нет, зря вы так себя не любите! Он же Дьявол! Ему на волю нельзя! Знаете, что он с нами сделает?
— Что? — полюбопытствовал незнакомец.
— Распотрошит всех! — горячо поведала Манька, призывая незнакомца одуматься. — И будет на земле, как в Аду, реки крови! Не-е-ет, у него, как бы это сказать, тяжелая работа… —наказывать грешников, — она задумчиво махнула посохом, срубая крапиву. —— Ужас, если он вырвется из Ада! Огонь, сера, вопли, скрежет зубов… Там он злобствует... Вы…
— Я один, — перебил ее Дьявол.
— Ты… — поправилась Манька. — Ты не такой плохой. Ты добрый! Таких людей нечасто встретишь.
— Можно подумать, без меня кровь рекой не льются! — Дьявол фыркнул. — Вот ты, куда бежишь от хорошей жизни?
— Я не бегу, я иду. По своей воле. Меня никто не наказывал. Просто жизнь у меня…
— Что — жизнь? — незнакомец въедливо сверлил ее взглядом, заложив руки за спину.
— Несправедливая какая-то… — Манька надолго задумалась. — Неправильная она, не сложилась.
— Неправильной жизни не бывает! — не согласился незнакомец. — Она или есть, или ее нет, — твердо произнес он.
— Тогда я неправильная… — задумчиво проговорила она, отгрызая себе ноготь. — А Дьявол… — она вернулась из задумчивости, тряхнув уверенно головой. — Дьявол не стал бы со мной разговаривать... Он вон с дурачком из нашей деревни не разговаривал, просто ума лишил, и все над ним смеются, когда он таскает железо, дети камнями в него кидают.
— Это не Дьявол таким его сделал, это люди голову ему покалечили. В младенчестве.
— А батюшка говорил…
— А с батюшкой я бы стал разговаривать?
— С батюшкой-то? — Манька в растерянности потерла лоб. — Стал бы. Только он с Дьяволом точно не стал бы. К него на этот случай крест и кадило с ладаном припасены. Их-то Дьявол как огня боится!
— Я по-твоему идиот, чтобы лезть к тем, кто меня крестом и кадилом приветит?
— Нет… Нет, пожалуй. Но вы все равно зря… Непонятно, до чего вас такие мысли о себе доведут. Вам бы к батюшке… Когда плохо, все к нему идут.
— И помогает?
— Не знаю. Наверное. Если идут.
Манька растерянно замолчала, мысленно крестясь.
Не зря батюшка пугал, будто главный признак того, что человек к Дьяволу в лапы попал, когда у него веры не стало. Справиться с Дьяволом только Святым Отцам и было под силу, но раз психиатрические лечебницы оставались переполненными, значит, и они не всем помогали и не всегда побеждали.
Ей стало страшно.
Она зажмурилась, прочла «Отче Наш», открыла глаза, но незнакомец остался на месте, терпеливо дожидаясь, когда она закончит. Ни травинки под ним не прогнулось, ни веточки не шелохнулась. Странный... метафизический... скорее, плотноэфирный. Там, где он стоял, она видела стволы — несколько смазанные, пространство словно раздвоилось, и эфирным казался уже не он, а то, что позади него.
Дьявол, не Дьявол, а за демона вполне мог сойти…
Тогда почему одержимые страшно ругались, бились в падучей, изо рта шла пена? Про незнакомца не скажешь: вежливый, умный, обходительный. И одерживать ею, похоже, не собирается.
А если правда Дьявол?
Ее снова бросило в пот…
К Спасителю Йесе он так же обращался. Словами. Но что сказал, что ответил — описали, а как выглядел?
— Тогда кто же из человека поносит Святых Отцов? — растерялась она.
— Бесы, — ответил незнакомец. — Но они не всегда ругаются. Обычно они милые, доброжелательные, услужливые. Ни один Святой Отец худое про них не скажет и человеку с ними приятно. А может, Дьявола нет? — незнакомец с ехидцей прищурился, наклонив голову. — Спаситель ведь одержал верх и всех сделал счастливыми… ушла неправда с земли... Вот ты, оскотинилась — и перестал тебя любить — и денег нет, и счастья нет... А была бы человеком…
Любка почувствовала, что незнакомец задел ее за живое.
— Он почему-то меня еще в детстве невзлюбил. Наш кузнец… Господин Упыреев, говорит, я грешить не умею... осознанно... А так разве бывает? Мне кажется, человек сам кует свое счастье. Спаситель только показал, что оно есть.
— Интересная версия. А сам он был счастлив?
— Наверное. Несчастливые спасать не будут.
— Значит, ты счастливая спасала собак от голодной смерти?
— Нет. От жалости.
— А когда по головам и для владения церковными сокровищами?
— От алчности? — Манька почувствовала, как язык липнет к гортани: незнакомец снова вынуждал ее кощунствовать. — Вы… Ты… такие вопросы задаете… — краснея, она вдруг поймала себя на мысли, что не меньше других боится быть уличенной в порочащей связи. От Дьявола открещивались, одержимые Дьяволом становились объектом пристального рассмотрения, а тех, кто с Дьяволом якшался, вообще сжигали заживо. Раньше. Вообще-то, Дьявола Богом никто не считал, наоборот, пытались объявить его преступником и взваливали вину за все плохое. — Но Дьявол... Он нечистый! Вы, безусловно, не можете быть Дьяволом! — с жаром воскликнула она. Незнакомец ей даже нравился — нечасто ей уделяли внимание, и теперь, когда он — даже кузнец Упыреев не посмел бы на него бочку катить — обращался к ней вот так, запросто, она чувствовала себя, как будто в общество Благодетелей вошла.
— А ты — чистая? Ногти грязные, волосы войлоком… — обличил незнакомец.
Манька взглядом проверила его ногти — чистенькие, обточенные, покрытые лаком. И не успела подумать, как руки его оказались в дорогих черных перчатках с золотыми пряжками, а в руках невесть откуда появилась знакомая лакированная трость из красного дерева.
— Это у меня гребешок сломался… — покраснела она. — Там всего два зуба осталось. Крайний левый и крайний правый… — лицо ее пошло пятнами. — Ну, не знаю… — неуверенно протянула она, уже начав сомневаться и в том, что Дьявол существует, и в том, что не существует, и что в Аду, и на земле…
Но чтобы сам Дьявол….
Заметив ее сомнения, Дьявол щелкнул пальцами, и внезапно небо рассекла молния, высветив поле, лес и дома за полем, потом грянул раскатистый гром, и недалеко от того места, на краю деревни, где стояла ее избушка, вспыхнуло и занялось огнем одинокое сухое дерево.
От корней до верхушки!
А спустя минуту завыли собаки, закричали петухи, и еще через минуту кто-то ударил в набат, созывая жителей. Тишину нарушили встревоженные крики и возгласы, засветились одно за другим окна, а рядом с горящим деревом в свете огня заметались тени.
— Видела?
Манька утвердительно кивнула, в свете огня рассмотрев свой домишко, по окна вросший в землю. Во взгляде ее промелькнула надежда: может быть, там, в избушке, что-то еще осталось из нужных вещей. Перед уходом она сложила все самое ценное в мешок, а мешок спрятала в каморку под лестницей, и только она знала, что там есть маленькая дверца. По крайне мере, незнакомец мог бы увидеть ее другую. Но, заметив мечущихся людей, она тяжело вздохнула и поникла, отказавшись от этой мысли.
Лучше бы гребешок подарил... Или ножницы…
И, будто прочитав ее мысли, незнакомец позвал:
— Если уж рядом, отчего дом не проведать? Дорога долгая, снимется с тебя не одно платье. Пойдем.
— Увидят, — Манька поежилась.
— Эка невидаль! — проворчал незнакомец. — Может, сначала им докажешь, что молиться надо было на тебя, а не на Благодетельницу? — он махнул рукой в сторону пожарища. — Кого-то в расход отправишь, кому-то красного петуха пустишь, и неплохо бы парочку колодцев отравить. Будешь эдаким Руби Гадом в юбке. Замолятся, сто пудов! Ну, пока вредителя не поймают, — он усмехнулся.
Манька прыснула в кулак. Мысль была интересной. А и в самом деле, может, просто не боялись ее? Всех боялись, а ее нет? Она прислушалась к себе: никаких желаний на сей счет не возникло. Любила она деревню, и вспоминала об односельчанах с грустью. Ей хотелось, чтобы ее уважали, а не боялись.
— Ладно, не парься, — Дьявол зашагал над полем напрямки к ее дому. — Добро рулит! Идешь? — он обернулся.
— Пошли, — кивнула она, решительно взваливая на себя котомку с железом.
Жители, убедившись, что огонь не угрожает домам, быстро разошлись. С утра выгонять скотину, еще не привыкшую пастись на пастбище, собирать детей в школу и отправляться на работу. Про нее, наверное, забыли давно, а одежда ей нужна — та, что брала с собой, совсем обветшала.
Она прибавила шаг, обогнав Дьявола.
— Надо успеть до утра. Не хочу я их видеть, — поторопила она.
— Ну, Маня, не ожидал, что так не захочешь здесь жить! — удивился Дьявол.
— Нет, жить-то я хочу, — призналась она. — Но не так… Хочу, чтобы ко мне относились по-другому.
— Они железом не тяготятся и Благодетелей не ругают, вряд ли они изменятся, — с сомнением проворчал Дьявол.
Добирались чуть меньше обозначенного времени. Река в этом месте промерзла, образуя толстый лед. Снега на льду было не так много, как в лесу, его сдувало. Но все же, старались идти по краю, у берега. По сырой погоде мог и отойти. Пришлось сделать крюк, зато сэкономили добрую половину часа. Наконец, вышли на открытое поле, прилегающее к реке.
Прямо посередине Манька увидела два дома, по самую крышу вросшие в сугробы. И сверху были сугробы, будто избы специально закидали снегом. Она не сразу сообразила, что домик поменьше был баней. А еще в стороне Манька заметила колодец, вокруг которого снег оттаял, и он как бы стоял в снежной яме. Колодец был украшен резьбой как тот, в который она однажды плюнула, а потом жалела, что воды набрала мало. Даже озерцо было и ручей, который стекал по оврагу к реке. Никаких человеческих следов ни к бане, ни к колодцу. Ни тропинки, ни дорожки. И дом, и баня, и колодец стояли сами по себе. И звериных не было — разве что птицы прилетали к озерцу, подтверждая ее догадку.
Признак был нехороший — или люди злые, обходили их стороной, или, наоборот, добрые — старались не тревожить хозяев. Но сердце, при виде колодца, радостно екнуло.
Первым делом ей захотелось броситься к колодцу, однако она удержалась — у колодца был хозяин. Если вода живая — хорошо, если мертвая, снова плюнет — делов-то! Никому не запрещалось пить из колодца, и когда просила воды, не отказывали и денег не брали. Разве только заметив язвы и страшные опухшие десны, черпали сами, наливая из ведра в подставленную кружку.
— Что же, люди вообще никуда не ходят? — удивленно спросила она у Дьявола.
— А куда им ходить? — равнодушно ответил он, погружаясь в какое-то странное пограничное состояние, при котором Манька его слышала, но уже не узнавала. Нет, его тело еще было с нею, но сам он… — как она во сне, когда влезла в чужую оболочку. Дьявол был в другом месте.
Манька порылась в своем заплечном мешке, нашла среди прочего железа нож, сунула за пояс, прикрыла свитером. Так она чувствовала себя разбойником, но интересная у нее мелькнула мысль, что не надо походить в этом лесу на хорошего человека. Следов не было, поэтому знала она наверняка, что народу в домике живет или немного и весь обездвиженный — или дома никого нет. Второй вариант исключался, свет зажигали и тушили, из трубы все еще шел легкий дымок. Но все же обезопасить себя как-то следовало
Она с замиранием сердца постучала в дверь.
За дверью долго никто не отвечал. Пока шли, огонь в окнах погас, и от стука загорелся не скоро. Наконец раздался не то старческий, не то больной хриплый голос:
— Кто там, какой леший по ночам бродит? Кто приперся? Фу-у, человеческим духом запахло! — голос оживился. — Душа девица?
— Ни хрена нюх у бабки! — изумленная Манька обернулась к Дьяволу, надеясь услышать от него хоть какие-то пояснения на сей счет.
Но Дьявол пинал ногой сугробину, сбивая снег, и слюнявил палец, отгрызая себе ноготь. На Маньку он даже не взглянул.
— Бабушка, откройте, это я! Я одна, я в лесу заблудилась! — попросила Манька, стараясь врать убедительно и встать так, чтобы ее было видно из окна.
Окна избы промерзли, и сравнение такое на ум пришло, что покрыты они бельмом, потому что вроде промерзли, а вроде нет — точно грязным молоком в стекло плеснули. Дверь долго никто не открывал. А между тем, на улице стало совсем темно, хоть глаз выколи, такая тьма опустилась. Манька подумала, что дверь, наверное, уже не откроют, и что, по-видимому, пора возвращаться в лес.
Но вдруг щелкнула щеколда, и дверь слегка отошла от стены, выпустив полоску света.
Манька обрадовалась и вошла в избу — и сразу задохнулась от вони гниющей плоти.
Дышать в избе она научилась не сразу. Запах в доме стоял спертый, будто в доме был морг, куда свозили покойников со всей округи. Изба разила тухлым мясом и помоями, да так, что сытый Манькин желудок рвался наружу. Хорошо, что пока шли, пища успела протолкнуть себя в кишки.
«Посредница!» — догадалась Манька. Она нашла ее! — Фу-у-у!»
Именно вспомнив про запах, о котором предупреждал ее кузнец господин Упыреев, мелькнула догадка, что она, наконец, добралась до нужного человека. Но радости не испытала. Трудно было поверить, что кузнец господин Упыреев имел в виду именно натуральные ее внутренности — но, судя по запаху, с Посредницы станется!
Манька пощупала нож, примеривая, как скоро она смогла бы его достать и крепче сжала посох. Глаза заслезились, захотелось выбежать на улицу. Но когда обернулась, заметила, что не то бабка, не то женщина отрезала ее от двери, закрывая за нею дверь.
Сама хозяйка выглядела бы молодой, если бы из-под лица у нее не выставлялось еще одно, которое выдавало в ней старуху. Не так, чтобы выставлялось, просто видела Манька и морщины, и скрюченность — а ум отверзал увиденное, придумывая старуху приятной женщиной без определенного возраста.
Назвать домом то, что она увидела, было сложно.
Горница была очень большая, но пустая. Кровать да широкий стол с лавками вдоль стены, в углу большой сундук, на котором стояла ступа. В ступе поместился бы человек, но вместо человека в нее была засунута метла. И еще один сундук у входа, над которым приколочена вешалка. По стенам развешаны разные травы, высушенные змеи, лягушки, склянки со всякими порошками и снадобьями, грибы сушеные. Были здесь и дорогие вещи: подсвечники в виде драконов на много свечей, на вешалке висела новехонькая широкая с капюшоном соболиная шуба, на лавке лежали небрежно брошенные кожаные перчатки на меху и дорогая сумка с каменьями. Просторная кухня была за печью, полузакрытая сдвинутыми занавесками, но сама печь — что-то среднее между камином, русской печью и печами для обогрева, непривычно выставляла себя напоказ длинному широкому столу, который занимал передний угол — обычно в избах выделяли угол для кухни, куда и печь смотрела. Маньке даже показалось, что когда она вошла, печка смотрела в окно, а теперь она повернулась на нее и на Дьявола. На плите перед зевом булькало в котле что-то зеленое, но явно не овощи. И все кругом покрыто пылью с отпечатками рук или ног, но так мало, что можно было подумать, что женщина жила где-то в другом месте.
А еще Манька заметила, что старуха-молодуха на каждом пальце имела золотое украшение, губы ярко накрашены помадой, глаза обведены сурьмой, крашенные в рыжий цвет волосы собраны в узел на макушке, и одета она была по-модному, но как-то уж слишком по-молодежному.
Манька с любопытством уставилась на печь, изучая ее устройство. Когда строила дом, она мечтала именно об этом — чтобы у огня посидеть, и пироги испечь, и обогреть избу, а если слишком жарко не надо, то просто истопить один ее угол, где бы еду приготовить. Уложить в одну ее задумку не получилось, пришлось печнику заказать две.
— Проходи, ласточка моя долгожданная! Думала, не дождусь! — проскрипела женщина по-старушечьи, и не по-доброму хихикнула.
— Откуда вы знали, что я буду проходить здесь? — изумилась Манька, смекнув, что Посредница дожидалась ее неспроста.
Манька испытующе взглянула на старуху-молодуху, приложив варежку ко рту и носу. Если она здесь не жила, как она подгадала вернуться как раз в такое время, когда будет мимо проходить? Неужели вампиры знают, где она? Слегка испугалась: интересно, знает ли про Кикимору? Старуха-молодуха была крепкая, выше ее на полторы головы. Если завяжется драка, то не известно, кто кого — одно дело посохом по Дьяволу молотить, он пустое место. Старуха-молодуха могла и пришибить с одного удара. Она еще крепче сжала посох.
— Ворона на хвосте принесла! — съязвила Посредница и мягко добавила: — Давно тебя поджидаю! — но голос у старухи остался недовольный. И правда, кровать не заправлена — от кровати к столу и до печки дорожка из множества следов. — Видели тебя неделю назад охотники… Ой-ой, как же ты среди зверей-то уцелела? Боязно, небось, тебе было? — проголосила она и стала сердитой: — Ведь даже в лесу от тебя житья нету! С кем равнять себя надумала! Чего учудила — людей пугать!
Манька виновато шмыгнула носом.
— С Зеленым Миром…
— С зеленым миром… — передразнила Посредница. — Мы, Маня, свое умеем поберечь! Благодетельница наша миллионы из казны выделяет, а ты, этот самый зеленый мир, по ветру пустила... Как в глаза-то будешь теперь людям смотреть?! Ох бестолковая ты, ох, бестолковая! Сижу, как пришитая, а меня, между тем, люди ждут! Далеко до деревни, путь не близкий. Туда время, сюда время. Мы с тобой, Маня, соседи, а тут у меня рабочее место, — пояснила она. — Ну, куда ж ты пропала надолго так? Да кабы эту … взбесившуюся курицу, — она недовольно ткнула клюкой в половицу, и смачно выругалась на избу. От половицы или еще откуда-то пронесся стон умирающего, — не пришлось на цепь посадить, разве ж не встретила бы тебя, душа-девица?
— Так вы та самая Посредница? — открылась Манька, хмуро поглядывая на старуху-молодуху.
Никаким Зеленым Миром в домиках браконьеров и охотников не пахло. Хуже, к Посреднице наведывались охотники — следовательно, звериной охране жить осталось недолго....
— Она самая! Баба Яга! — представилась та и слегка наклонила голову, сверкнув жадно глазами.
Это было лишь мгновение, но Манька уловила огонек в ее глазах. Тот же самый, как у кузнеца господина Упыреева. Баба Яга даже не пыталась скрыть неприязнь — но слова у нее получались ласковые, совсем как у Кикиморы.
От известия, что попала в избушку на курьих ногах, Манька только охнула, столько мыслей в голове пронеслось — забыла и про запах, и зачем пришла, и про боль. И привиделась ей изба по-другому. Запах был. Но кто знает, чем пахнет во внутренности у человека! А тут — внутренность избы! Но не красивая разве? Эх, ее бы прибрать да проветрить...
Она с досадой посмотрела на Дьявола.
Богом ли он был? Рассказывал про слои материальности, про астралы и менталы, про электромагнитности, про сопли с сахаром, душу какую-то придумал... Разве, это возможно, чтобы на огромном расстоянии быть с кем-то связанным? Бред, чистой воды бред! А про чудеса, когда деревянные избы, которые приходилось на цепи держать, чтобы шибко не бегали, ни сном, ни духом! После всего, что наговорил этот выброс из Небытия, угождающий нечисти, он должен был провалиться сквозь землю, завидуя Бабе Яге черной завистью! Наверное, завидовал — вот и чернил людей...
— Да зачем же так далеко от людей такую избу держать?! — изумилась Манька, озираясь по сторонам.
— Чего людей-то пугать, — объяснила Баба Яга, — в сказках одно, а на деле страшно в ней жить! Куринным ее мозгам много ли надо? Хозяин добрый, а какой хозяин жить в такой избе стал бы? Мучаюсь, а терплю, куда деваться-то, раз уж согласилась…
— А баня? Она ж не может за твоей избой плестись по стежкам-дорожкам, — ошарашено проговорила Манька, разглядывая во все глаза хозяйку сокровища, о котором только в сказках слыхивали.
— Это почему же? — ехидно поинтересовалась старуха-молодуха.
— Ну, как, не положено избам... — растерялась Манька. — Ну, если одна полукурица, вторая тоже что ли?
Она не могла прийти в себя, чувства бушевали противоречивые. Не верилось, что стояла на половице, под которой, может, как раз нога была! Богатая Посредница, если две избы на курьих ногах имела. У такой избы все четыре угла — красные! И где такие продавали?! Кто мог сделать?! Хоть не прикладывала Баба Яга руки, все же была хозяйкой, и знала, наверное, что избе по нраву. Везло же людям, все-то у них было! Как после этого не подумаешь, что умнее не найдешь человека? Нехорошо думать о хозяйке плохо, укорила она себя, разве ж могла бы изба приветить плохого человека? Мало ли что наговорит Дьявол — ему кругом одна нечисть!
— И баня полукурица-полуизба! — доверительно призналась старуха-молодуха. — Сами пришли и уговорили принять их, как имущество. Всем я хороша! — похвасталась она, выставляя грудь и подперев руки в бока. — Так ведь и ты меня искала! И тебе ума на жизнь не хватило!
— Да-а?! — совсем уж удивилась Манька, признавая правоту Бабы Яги.
Что правда, то правда. Вот разве к ней изба прилепилась бы? Да ни за что! А вдвоем и Манька была бы при доме, и изба при хозяйке. Так, разве, обошлась бы она с избами? И не нужна была бы ей Посредница, и наплевала бы на Благодетельницу... Но жизнь у нее текла не к морю-океану, а обратно, в болото. Реку вспять она повернула, а жизнь как была, так и осталась против течения...
Манька вдруг явно ощутила, или ей так хотелось думать, что в пространстве над всею этой вонью ворошили избы свою боль и несбывшуюся надежду, когда о гранит разбивается мечта. Или это были ее надежды?.. С другой стороны, взять тот же дом, который построила — не хватило ей ума в нем пожить, а кузнец господин Упыреев и пожить смог, и резные ставенки поставить, и огород был любо-дорого — пока драконовым дерьмом ее не изгадило.
Маньке стало горько. Да в Благодетельнице ли дело? Нет, изба-курица не стала бы ее искать.
Дьявол скромно присел в уголке у двери на сундуке, заложив ногу на ногу, почти слившись со стеной. Вел он себя очень скромно, посматривая на Бабу Ягу с почтением. Баба Яга Дьявола не замечала — как все. Она прошла к тому самому углу, просунув сквозь Дьявола руку, порылась в кармане шубы, вытащила кошелек и сунула его за пазуху. Дьявол даже не успел посторониться.
Манька не удивилась, все так делали.
Посредница сразу успокоилась, даже обрадовалась, вздохнув с облегчением и проворчав себе под нос: «Ну вот…»
«Расскажи про избу!— мысленно попросила Манька Дьявола, когда старуха скрылась за занавеской. — Откуда избы взялись? Вылупились что ли?»
— Избушка не курица, размножается по-своему, — ответил Дьявол вслух, нисколько не заботясь, что Баба Яга его услышит, он прошел к столу и сел на лавку рядом. — Ну, из яйца! А яйцо кто сделал?
— А, так все же был плотник! — забывшись, радостно воскликнула Манька тоже вслух, во все горло.
Заметив, что старуха-молодуха выглянула из-за занавески и смотрит на нее с недоумением, перешла на мысленное обращение: «А мне могут такое яйцо сделать? Может, мы не к Благодетельнице, может, мы избу достанем сначала? — Манька сделала умоляющее лицо, переведя жалобливый взгляд свой на Посредницу, когда она нахмурилась.
— Я говорю, богато живете! — виновато произнесла она, улыбнувшись ей. — Это ж, какой плотник мог такую избу родить!
И снова перешла на мысленное обращение, ткнув Дьявола в бок — «А там и железо сносится, и препятствия не будет между мной и Помазанницей. Без железа-то мы скоренько добежим!»
— Ну, Манька, — угрюмо проворчал Дьявол, скорчив кислое лицо. — Сама-то понимаешь, чего просишь? Где ж такому плотнику найдешь заплатить? Он руки тебе не подаст! Избы-то, поди, сбежали от такой как ты... И поделом им, избе руки хозяйки нужны — а ты разве хозяйка?!
Манька опустила взгляд на колени, безусловно понимая, что Дьявол прав. Зачем она избам со своими язвами и железом? От нее и люди-то шарахались. Руки сразу стали лишними, сунуть их было некуда — она положила одну руку на колени, вторую на стол, но они все равно остались чужими.
— Был плотник, не был, что тебе от моей избы? — старуха уставилась на Маньку подозрительно, голос у нее стал угрожающим. — Уж не позавидовала ли ты мне? Чай, обобрать решила?
— Нет, что вы! — горячо воскликнула Манька, замотав головой. — Я это… я понять хочу!
— Да хоть на цепи, а со мной избе-то все одно лучше! — проворчала Баба Яга, отворачиваясь к котелку. — По делу ведь и прийти не можешь... — заругалась она. — Вон как обернула — соблазнилась избой моей! Ты, Маня, мое оставь! Мы тому и рады, чем Бог подает. А не подает, значит, не достойна ты — вот и прими убогость свою, как должное. Вот оно, нутро твое, вылазит! Достать такую внутренность не грех, а благо! Как с таким нутром жить? Не удивительно, что мать и отец от тебя отказались, и люди бегут, и даже Дьявол побрезговал, — хмуро проворчала она, — прибрать не сподобился...
— Так вы про это… в смысле, про внутренность? Чтобы я поняла? — Манька сердито взглянула на Дьявола.
— Ну а как же! Вот рассмотрим тебя, — проскрипела Баба Яга, слегка поперхнувшись. — Ведь человеку проще спалить свое добро, чем в твою руку передать! А отчего, думаешь, такое происходит? — она прищурилась.
— Не знаю, — ответила Манька с видом прилежной ученицы. Она скромно потупилась и слегка покраснела, поправляя скатерть все еще чужими руками. Она не ожидала, что Посредница будет рассматривать ее внутренности прямо с порога.
— Уважаю такого человека, — похвалила баба Яга мудрого человека. — Умеет поберечь добро свое, — с видом строгой учительницы продолжила Баба Яга. — Но постыдного в этом ничего нет… Да разве ж можно тебе его доверить? — обратилась к Маньке осуждающе, повернувшись и пройдясь перед нею с важным видом, зажимая в руке поварешку. — Доброму хозяину служба ищущих мудрости его и преумножающих благо его в радость. И научит, и поднимет добрым именем своим. И преступят избы черту, а там снова меня вспомнят — по службе оправдание им. Вот, нет таких изб ни у кого, а эти все еще живы. Образцовое служение в заслугу поставит Господь и тому, кто хозяином им был, за то, что могла грамотно своим добром распорядиться, поставить на место, не позволив на Господа заступить. Сына своего позовет — и будут думать, как наградить сестринский труд. А ты, что могла бы дать избе? Какое от тебя добро? Гнилая ты — и Бога нет на тебя, отверз уста и проклял за грехи твои. Карма это, Маня. Тяжелы грехи, но не за горами смерть твоя. Пройдешь до смерти со смирением, и вот она твоя радость — Царствие Небесное. Награда душе твоей. Умри достойно — и отойдут грехи, ибо поняла, тяжелы они были. А жизнь наша, Маня, по грехам нашим из прошлой жизни дается. Куринный у избы ум, а и то в страхе бежали бы от тебя, — она погрозила костлявым кулаком куда-то в воздух и грозно прикрикнула: — Если еще раз взбрыкнете своими погаными лапами, поминки я вам справлю, горстью пепла развею по закоулочкам!
Баба Яга сразу успокоилась, заметив заинтересованный Манькин взгляд и посеревшее вытянутое лицо.
Получается, они ее не захотели искать?
Посылала их Баба Яга, наверное... Сидят на цепи, а туда же... Пастухи всегда умнее коров — и молоко им, и мясо. Избы пришли пастись к Бабе Яге, не к ней — чем не награда? Но ей пастух был не нужен — она шла, чтобы избавиться от пастуха. Пренебрежение изб ее задело — может, вонь изб изнутри прикрывала гнилые нечистоты умного начала, которыми они рассматривали ее, Маньку?! И как только достигали возвышения над человеком, бегали по нечисти и доказывали свою хитро-мудрую науку побеждать?!
Манька скептически про себя усмехнулась: не видела она заслуги старухи-молодухи перед избами, чтобы позволить так над собой измываться, хоть ты тресни! Разве жила Баба Яга в них? Разве видела в них избы? Разве любила? Да, не было у Маньки денег, но ведь и у изб их сроду не бывало — вряд ли Баба Яга платила им за верную службу.
Но избы, видимо, считали по-другому.
Манька горько вздохнула: сама-то, чем лучше их? Не к нечисти разве шла на поклон? Вот так же, как избы — а нечисти много не докажешь!
Она хотела возразить Бабе Яге, что как раз наоборот, Бог учил только себя любить, не сотворив перед ним кумира, идола или их иконы, но вовремя вспомнила, что учил ее Дьявол, который для людей был Пугалом. А Сын Отца учил прежде любить себя, а Отец как бы сам собой приложится. Даже апостолы не имели в себе заповедей Дьявола: «Что же вы ныне искушаете Бога — сказал Апостол Петр, когда Посланцы к язычникам заспорили между собой, — [желая] возложить на хребтину учеников иго, которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? Но мы веруем, что благодатью Господа Йеси Спасителя спасемся, как и они…» Вера в спасение не мучает людей, как Дьявол, который не верил, что с железом, которое суть кровь, можно хоть как-то спастись.
Она промолчала, прикусив губу, еще раз огляделась, с сожалением оставляя мысли об избах.
Каждому по вере.
Правильно верили, неправильно — во что верили, то и получили. Кузнец Упыреев верил, Баба Яга верила, Благодетельница верила — имели. Сама она то верила, то не верила — и не имела. Может, надо было верить так, как они верят? И изба, наверное, верила — не верила, поэтому и не поднялась до своего стада. Но опять же, мало таких, которые молятся день и ночь? А где счастье? У Бабы Яги место перед иконой не протерто — не по молитвам Спаситель раздает… Наверное, тоже карма — грехи из прошлой жизни... И перестала слышать в тихом постанывании половиц неосуществленные мечты, отпуская избу от себя. Точно так же, как отпускала человека, который исторгал ее из своей жизни, когда убогость своя, в его собственных глазах, начинала казаться ему меньшей по размерам, чем видел он ее в Маньке. Нет у нее такой — и не надо! Чужие это были избы, но умные, наверное... Что бы они увидели, если бы посмотрели на нее? Железный ужас… — и бежали бы на край света к той же Бабе Яге, у которой железа на себе не было, или было, но такое, как у тех разбойников, которые железом своим не тяготились. Дьявольское железо.
Ей ли учить?
— Вот, Маня, раскрыла грехи твои перед тобой. И больно мне, что противишься судьбе своей, — произнесла Баба Яга с горечью. Весь вид ее был таким расстроенным, что не почувствовать себя виноватой, у Маньки не получилось. — Ведь злое задумала против Благодетельницы нашей! Вижу, мучает тебя злоба и зависть! Чистота ее, непорочность, ясные слова ее покоя тебе не дают. Черна голова твоя — закрыл Господь в яму и закрылся, гноит, как мертвую. Мертвая ты и есть!
Манька молча отрицательно замотала головой, отказываясь от обвинений Бабы Яги в свой адрес. Но голова была черная, а в словах Благодетельницы, действительно, не находила ни чистоты, ни непорочности, с этим не поспоришь. И снова замотала, но утвердительно.
Баба Яга умилилась, рассматривая ее с глубоко затаенной усмешкой, которая виделась только в глазах. Она как будто смягчилась.
Но Маньке не раз приходилось убеждаться, что, воспитывая или обличая ее, люди запросто решали свои проблемы, покушаясь на то малое, что она имела — и Баба Яга злопыхала, получив необходимую уверенность, что слова ее пустили корни и подмяли обвиняемого человека под себя. Посредница, очевидно, уже видела свою цель достигнутой. А она еще размышляла: давненько ее так не унижали — месяца три. Сразу после того, как отошла от людей. Она только сейчас сообразила, что Дьявол ругал, срамил, но как-то не так, не обидно, как будто не ее, а дело, на которое она сподвиглась. А, бывало, хвалил — но хвалил уже не дело, а ее. Манька удивилась, как это у него получалось?! Ведь не радовался ей, не любил, сто раз от нее открестился... Воспитанным был сверхмеры, чистоплюй...
— Ты, давай за стол садись, поешь, попей и ступай в баню, как заведено. Ночь на дворе, — сказала Баба Яга, раскладывая на столе салфетки. — Караулю, будто дел у меня нет, — проворчала она сокрушенно. — Болезни и немощи ваши хоть кого подкосят. Помощь моя неоценима, окромя тебя люди есть, кто по делу, кто с бедой приходит, а я растрачиваю время на недостойную тварь, которой всякий побрезговал бы.
Дьявол в углу масляно заулыбался, состроил Маньке скорбные рожи, помахал рукой, будто прощался, благодарно обратив к Посреднице взгляд с надеждой, что вот-вот Баба Яга отряхнет ее как прах с его ног. Молитвенно сложил перед собой руки, поднес ко лбу, к сердцу и поцеловал, прослезившись.
При виде Дьявольских панихидных приготовлений, в чреве повернулась тошнота — он все еще был здесь. Думать о Дьяволе плохо не получалось, что поделать, он не испытывал к ней добрых чувств, и возможно, радость его была искренней. Наверное, надо было попрощаться с ним прямо сейчас и встать на правильный путь... Одни слова у него.
Слово за слово, но из слова избу не построишь. Доброе слово, злое — кирпичом не летит, как добро к кузнецу господину Упырееву. Но тут же засомневалась. А ну как посмотрит старушенция внутренности, поправит, выпишет пропуск и пошлет далеко — а как одной-то идти, без Дьявола, с железом?! Кто в лесу охранит от зверей, из сугроба втащит, шишки соберет? Пусть неправедный Дьявол — и не Бог совсем! — но жизнь ее после встречи с ним стала другая.
Вот была бы я Дьяволом… — подумала Манька, сообразив, что на ее месте, Дьявол не стал бы терпеть, разоблачив Бабу Ягу в одну секунду. Повеситься на люстре в насмешку над разбойниками мог только он. А разве смогла бы Посредница у волчьей стаи кусок мяса умыкнуть? А половину государства пешком пройти? А она смогла — ужас! И только Дьявол выдерживал как-то, все это время оставаясь рядом, низводя любые трудности до испытания, которые и подножия настоящей беды не доставали. И не хвалился, не обещал ничего — и вот, не волнуют упреки старушенции, не ранят так глубоко, как раньше, и карма вызывает сомнение...
Манька удивилась сама себе — оказывается, она сильно изменилась!
Раньше сжалась бы вся, болезни наживая, а теперь всякие мысли в голове — и не ранят! Спасителем Баба Яга тычет, а что Спаситель… по земле ходил — спал, ел, пил вино, учеников набирал, лечил, проклинал, лобзания любил, женщин... «Приветствуйте друг друга лобзанием любви… Приветствуйте друг друга лобзанием святым... Приветствуйте всех братьев лобзанием святым...» И не прощал, если ноги не целуют: «ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги... А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.»
Да разве ж это любовь?
Взять того же Симона — в дом пустил ораву беспризорников и мытарей, стол накрыл, лежаки застелил... Много ли проку в слезах и в пролитом масле? Будь она на месте Спасителя, перво-наперво бы спросила: отчего, дева, плачешь? Не то же ли делает каждый человек? Кто ценит многие заботы перед кувшином елея? Если сам босяком жизнь прожил, чего взъелся-то? Ну да, у кого-то от избытка говорят уста, от избытка приносят дар Богу, а кто-то от скудости ложит все свое пропитание, и слова от скудости берут начало — так от чего скудость не поправишь на избыток, что бы и ее слова были от избытка, и дар она приносила от избытка? Не семи пядей во лбу мудрость — понять, семи пядей — изменить худое на доброе. Недоказанная его жизнь была для всех примером, поступали, как Он — проклинали, учили, взывали. А чем, тогда, Йеся отличался от всех остальных? Какого лешего в слова учения апостолов Его вчитывались, вглядывались, вслушивались, обливали слезами умиления, поливая елеем, искали мудрость — и находили! Себя оправдать? Еще раз подтвердить, что Свят и Бог?
Не таков был Дьявол, он покатился со смеху, когда она начала рассуждать о том, как правильно говорил Спаситель Йеся, когда сидел в синагоге у сокровищницы: «Двенадцатью-то апостолами собрал бы хвороста на зиму, дом поправил, прошлись бы по городу, взяли у каждого по горсти пшеницы — и скудоумие закончилось бы и скудость подношения!» — сказал Дьявол, когда ему надоело слушать ее рассуждения о своей тяжелой жизни.
