Автор - Михаэль, 16 лет, перевод с иврита.
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ДОЖДЕЙ.
I am the man who gives the word
If it should come to use the Bomb.
I’m the man who spreads the word
From him to them if it should come.
I am the man who gets the word
From him who spreads the word from him.
I am the man who drops the Bomb
If ordered by the one who’s heard
From him who merely spreads the word
The first one gives if it should come.
I am the man who loads the Bomb
That he must drop should orders come
From him who gets the word passed on
By one who waits to hear from him.
.
I am the man who makes the Bomb
That he must load for him to drop
If told to by one who gets the word
From one who passes it from him.
I am the man who fills the till,
Who pays the tax, who foots the bill
That guarantees the Bomb he makes
For him to load for him to drop
If orders come from one who gets
The word passed on to him by one
Who waits to hear it from the man
Who gives the word to use the Bomb.
I am the man behind it all;
I am the one responsible.
Peter Appleton,
“The Responsibility”
Я человек, который произносит слово,
Если это нужно, использовать Бомбу.
Я человек, что переносит слово
От него другим, если это нужно.
Я человек, который принимает
От того, кто переносит слово от него.
Я человек, что бросает Бомбу,
Если прикажет тот, кто услышал
От того, кто просто передает слово,
Которое произносит первый, если нужно.
Я человек, что загружает Бомбу,
Которую он должен сбросить, если придет приказ
От того, кто принимает слово, переданное
Тем, кто ждет, чтобы услышать его.
.
Я человек, что делает Бомбу,
Которую он должен загрузить для того, кто сбросит,
Если прикажет тот, кто принимает слово
От того, кто его передает.
Я человек, что наполняет казну,
Что платит налог, что оплачивает счет,
И это обеспечивает Бомбу, которую он делает
Для того, кто загружает для того, кто ее бросит,
Если придет приказ от того, кто принимает
Слово, переданное ему тем,
Кто ждет, чтобы услышать его от человека,
Который произносит слово, Чтобы использовать Бомбу.
Я человек, что стоит за всем этим;
Я отвечаю за все.
Питер Эплтон,
«Ответственность»
«...После окончательных расчетов я открыл два факта: переход через подпространство действительно возможен, и имеющаяся в нашем распоряжении технология позволяет его осуществить. Но имеется еще один прискорбный факт: при запуске какого-либо объекта в подпространство (величина не имеет значения) пространство-время вокруг объекта коллапсирует, образуя,таким образом, миниатюрную черную дыру. (...) И тогда все окружающее будет втянуто в черную дыру. (...) Черная дыра под влиянием гравитации переместится к центру Земли, и в результате вся планета коллапсирует в нее и образуется черная дыра, имеющая массу Земли, с Луной, вращающейся по орбите вокруг нее...»
Из дневника Артура Пирса,
главы проекта ППП (подпространственный переход),
за 3 года до войны.
5
Hold the line,
Does anybody want to take it anymore?
Queen,
“The Show Must Go On”
(Задержись,
Кто хочет дальше все это выдерживать?
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
– Имя?
– Джошуа.
– Фамилия?
– Кристиан.
Эндрю поднял глаза и взглянул на Джошуа с некоторым недоверием. У этого Джошуа было удлиненное, заостренное лицо, тонкий нос, узкий рот и серые глубокие глаза. Длинные волосы доходили до плеч, и видно было, что они давно не мыты, – они выглядели жирными, как будто мокрыми, и были спутаны, словно их никогда не расчесывали. Немного подумав, Эндрю отметил, что все это многое прибавляет к облику этого человека. Он, несомненно, тщательно ухаживал за этой грязью – почти так же тщательно, как за небольшой бородкой и тонкими усиками, которые были подстрижены с аккуратностью почти поразительной. Он был явно моложе, чем казался.
Сначала Эндрю дал ему лет сорок, но потом понял, что ему самое большее тридцать. Его старили глаза, очень глубокие, которые, казалось, видели все в жизни как минимум сто раз; и еще грязные волосы. Даже в эти тяжелые времена молодежь следила за какой-то модой – может быть, даже больше, чем раньше; это было что-то, за что можно ухватиться.
– Итак, господин Кристиан... Вы хотите говорить со мной о... – Эндрю бросил взгляд на несколько папок, лежавших на его столе, – о спасении человечества?..
– Да... В каком-то смысле. Да, – Джошуа даже не улыбнулся.
Но Эндрю не удержался от улыбки. Он не ожидал услышать ничего нового по этому вопросу. Он уже научился мириться с фактом, что всем осталось жить двадцать-тридцать лет. Эндрю научился мириться со стольким, что не составляло труда примириться с этой маленькой деталью. Он научился думать, что пятьдесят-шестьдесят лет жизни – не такой уж короткий срок. Он научился благодарить Бога за то, что он уже, по крайней мере, прожил тридцать два года, а не только что родился. Он научился мириться со всем этим – и теперь этот Джошуа пришел доказать ему, что есть надежда?
– Итак, Джошуа... Вы разрешите Вас так называть?
Джошуа кивнул.
– Итак, Джошуа, что Вы хотите сказать?
– Вы, конечно, знаете, что способ спасти человечество существует.
Эндрю смутился на мгновение, а потом вспомнил. Конечно. Конечно, способ был, но... но о нем боялись даже думать. Эндрю не раз размышлял о природе этого страха, граничащего почти с фобией, – ведь все мы так или иначе умрем через двадцать-тридцать лет, так почему бы не спастись сейчас? Но он, видимо, понимал этот страх. Сказано же: «Dum spiro, spero» – «Пока живу, надеюсь». Остается надежда – ни на чем не основанная, но все-таки надежда – что в ближайшие годы вдруг, чудесным образом, найдут или откроют что-то, что спасет нас всех. И убивать эту надежду – уничтожать земной шар собственными руками – никто не хотел. И хотя Эндрю прекрасно знал, насколько беспочвенна эта надежда, он иногда ловил себя на том, что думает так же: а может, случится чудо? – особенно в те минуты, когда хотел доказать самому себе, что все-таки не стоит уничтожать Землю.
– Да... – Эндрю откашлялся, и улыбка исчезла с его лица. – Да, я знаю, что способ спасти человечество существует. – На мгновение Эндрю испугался, что Джошуа скажет: «Ну вот! Чего же Вы ждете?» – но произошло не это.
– Ну так почему же мы так боимся им воспользоваться?
Эндрю хотел было ответить, но понял, что у Джошуа есть свой ответ и что он очень обидится, если обнаружится, что ответ этот такой же, как у Эндрю. Поэтому он промолчал.
– Потому что мы любим Землю, – объявил Джошуа.
– А не должны?.. – улыбка решила вернуться на лицо Эндрю.
– Нет! – Джошуа просиял. Эндрю заметил счастливый блеск в его глазах. Ясно было, что Джошуа повторяет речь, над которой работал долгое время, и потому Эндрю окончательно решил не вмешиваться.
– За что нам ее любить? Это маленькая грязная дыра на окраине Вселенной. Но что же – здесь наши корни. Мы не в состоянии избавиться от этого понятия – «корни». Мы держимся за Землю, как будто от этого зависит наша жизнь, хотя верно как раз обратное. А что заставит людей оторваться от своих корней?
– Если найдется намного лучшее место?
– Это верно – но невозможно на данном этапе. Единственное, что позволяет подпространственный переход, – поиск такого места. А люди не готовы рискнуть... Ну, а если физический фактор не представляется возможным, что остается?
– Фактор духовный... – улыбка Эндрю стала шире. – Кажется, я понимаю, к чему Вы клоните.
– Религия!
– Да, да, да! Религия, верно... – Эндрю схватил трубку телефона, стоящего на столе, и начал нервно набирать номер. – Теодор? Да. Приходи скорее. Что? Нет, нет... Приходи сюда, я потом объясню. – Он бросил трубку, откинулся на стуле, закинул руки за голову и посмотрел на Джошуа с выражением полного счастья.
Посидев так минуту, он словно вспомнил что-то, встал и вышел из комнаты.
Из-за двери донесся его голос: «Хотите выпить чего-нибудь?»
***
Дождь никогда не прекращался. Иногда это был ливень, но чаще всего он просто слегка моросил. Теодор уже не помнил никаких событий без дождя, хотя и знал, что это длится только два года. Даже в его детство злодейски вмешивался дождь, и любое воспоминание, которое он пытался вызвать, было связано с дождливым днем; как будто дождь запрещал ему вспоминать ясные летние дни. Запрещал накрепко. После жестоких сражений с солнцем, после тяжело доставшейся победы, запрещал нам дождь вспоминать своего страшного врага.
Дождь надел на все наши лица странную маску – выражение легкого, едва заметного отвращения. Выражение, происходящее от непрекращающейся противной мороси на лице. Оно даже не ощущалось. Эта маска исчезала с лиц довольно редко – только в помещениях, желательно с отоплением, и то не всегда.
Теодор шел быстрой, нервной, привычной уже походкой. Это должно было немного согревать, хоть и не очень помогало. Холодно было всегда, и ничего не помогало. Ни отопление, ни многие слои одежды, ни нервная ходьба. Холод проникал всюду, и не было от него спасения. Это был грязный холод, радиоактивный, как и его лучший друг – дождь. Они с дождем всегда были вместе. И потому все было грязным, пыльным от радиоактивного пепла, который они оба приносили.
Теодор вспомнил, что привело к этому – несколько лет назад. Три года назад вдруг начались лихорадочные приготовления. Все строили убежища, что-то готовили. А потом, два с половиной года назад, в один прекрасный день – сирена, все спустились в убежища, все получили укол, защищающий от воздействия радиации. Первые полгода шел сухой первичный снег, а потом только холод, и дождь, и пепел.
Теодор Хаксли пробирался знакомой уже дорогой среди развалин строений, бумажных куч, среди скелетов автомобилей и автобусов. Все мокрое от дождя. Так теперь выглядит почти все – развалины и свалка. Только кое-где случайно попадались уцелевшие или почти уцелевшие кварталы, по той или иной причине не затронутые атомными бомбардировками. Но – поскольку убежища и уколы блестяще выполнили свою задачу, и почти все население США пережило войну, – большинство людей жило на улицах, в импровизированных сооружениях из картона и досок. Был голод. Растений и животных почти не осталось. Были только крысы и сорная трава, что осмеливалась выглядывать кое-где среди развалин. И эти два компонента составляли бОльшую часть еды. Но удивительным образом люди ухитрялись что-то сохранять. Кто-то неизвестный додумался до разработки новой моды – моды, которой всегда легко было следовать, – и она помогала молодым держаться. Кроме того, где-то в городе чудом уцелел завод по производству мыла. Несколько парней обнаружили, что он работает почти автоматически и что электричества, производимого подземными электростанциями, более чем достаточно для производства этого чудесного продукта, и начали выпускать мыло в больших количествах. Теодор иногда думал, что моду диктуют именно они. Так или иначе, соблюдать чистоту как-то получалось. Но чистота не решала проблему еды, и потому за два с половиной последних года в Штатах умерли от голода около десяти миллионов человек.
Существовали продовольственные склады, но запасы в них давно закончились. Они, вероятно, должны были быть больше, но – то ли из-за финансовых проблем, то ли из-за недостатка времени – больше они не были. Собственно, в любом случае они бы уже опустели.
Теодор Хаксли подошел к остановке автобуса. На выцветшей вывеске рядом с ней были написаны цифры, но они уже ничего не значили. Во всем районе был только один автобус, и маршрут его не был особенно длинным.
И все-таки, думал Теодор, ожидая на остановке и подпрыгивая на месте, чтобы согреться, могло быть хуже. Большинство инфраструктур успели перевести под землю и обеспечить их сохранность – электричество, водоснабжение, связь. Могло быть много хуже...
Странно только, что никто не знает точно, почему разразилась война. Даже он, Теодор, в некотором смысле представитель правительства, ничего об этом не знал. Кто-то знал, несомненно. Или, по крайней мере, до войны знали, потому что ведь уже за полгода до бомбардировок начали к ним готовиться. Но никто не знал даже, кто это знает.
С легким скрипом подъехал автобус, и Теодор сел в него.
Окна автобуса были почти без стекол; только два окна уцелели, и они были грязными почти до неприличия. Обивка с сидений была сорвана; вместо нее положили холодные металлические пластины. Но о том, чтобы сесть, не стоило даже думать – автобус был битком набит. Теодор стоял на нижней ступеньке, наполовину снаружи, вместо двери, которая тоже была сломана. Один раз он чуть не упал, когда автобус подпрыгнул на выбоине в асфальте.
***
Джошуа пил что-то кислое и синтетическое; но все было лучше, чем вода, потому что, хотя физически пить ее было можно, вкус у нее был невероятно скверный.
Эндрю, уже допивший свою порцию, сидел напротив Джошуа и нервно барабанил пальцами по столу. Джошуа знал, что тот ждет кого-то, но еще не знал, кого именно.
Что-то глухо скрипнуло в отдалении, и послышались шаги. В комнату вошел высокий худой человек; лицо его было серьезным, с выступающими скулами, волосы черные, коротко подстриженные, глаза прозрачно-голубые. Это придавало ему очень странный вид, словно не от мира сего. На нем был черный костюм, слегка пыльный.
– Господин Кристиан, это Теодор Хаксли, заместитель главы мегалополиса Нью-Йорк. Теодор, это Джошуа Кристиан; гражданин, квартировладелец.
– Очень приятно, – сказал Джошуа, встал и протянул Теодору руку.
– Взаимно, – кратко ответил Теодор и пожал ему руку.
Теодор сел, и после короткой паузы сел и Джошуа.
– Эндрю, – спросил Теодор, – ты хотел меня видеть?
– Да.
– В чем дело?
Эндрю скосил глаза на Джошуа.
– О? – Теодор был равнодушен. – Еще одна интересная идея?
– Религия.
Теодор поднял бровь, но сумел сохранить равнодушный вид, как и прежде.
– Это по поводу спасения человечества... (Джошуа слегка улыбнулся. Он наслаждался.) Джошуа тут выдвинул предложение, что мы можем убедить людей воспользоваться подпространственным переходом с помощью религии.
– Какой?
– Новой, я полагаю.
– Так Вы предлагаете нам изобрести и распространить на все человечество новую религию? С нуля?.. – впервые Теодор был удивлен.
– Да, – кивнул Эндрю. – А почему бы, собственно, и нет?
– Джошуа, – Теодор повернулся на стуле, – я полагаю, у вас есть определенные идеи относительно этой религии...
Джошуа на секунду удивился, а потом смущенно покраснел. Теодор бросил в сторону Эндрю сердитый взгляд.
– Но идея гениальная, – сказал Эндрю, преодолев минутное замешательство. – Изобретение самой религии – это не столь важно. Главное – принцип.
Воцарилась тишина. Теодор размышлял.
– По-моему, – сказал он наконец, – религию можно использовать для разных целей. Религия одурманивает.
– Опиум для народа, – вставил Эндрю.
Это верно, – сказал Теодор, – религия действительно опиум для народа. Но покуда мы продаем опиум, а народ его покупает, в этом нет ничего плохого. Если придерживаться правильной тактики, в наших силах будет делать с народом все, что захотим. У меня есть несколько идей, но я не буду рассказывать вам все о моих планах. Я тебя знаю, Эндрю; тебе это вначале не понравится.
– ?
– Не удивляйся так, Эндрю. Я действительно знаю тебя. Всему свое время. Когда начинаем?
– Начинаем что? – спросил Джошуа.
– Разрабатывать религию, что же еще? Эндрю, как насчет принести чего-нибудь попить?
***
– Я не понимаю, – запротестовал Эндрю. – Почему мы? Почему не кто-нибудь повыше рангом?
– Кто-нибудь повыше рангом не захочет этим заниматься. Я понимаю потенциал; ты чиновник, и ты наивен; Джошуа выдвинул идею. И потому мы трое – единственные, кто примет эту идею.
– Но, – Эндрю покраснел. – Но мы...
– Ранг не имеет значения! – Теодор повысил голос. И неожиданно он лукаво усмехнулся. – С другой стороны, это не совсем верно. Ранг как раз имеет огромное значение...
Эндрю ждал продолжения речи Теодора, пока тот почесывал подбородок, изучая некую точку на потолке. Наконец он снова обратил свое внимание на Эндрю.
– У правительства здесь очень важная роль – сопротивление. Сопротивление, которое я организую.
Джошуа сидел в отдалении, скрестив руки на груди и уставившись в пол. На первый взгляд можно было подумать, что он полностью оторван от действительности, но он внимательно прислушивался к разговору Теодора с Эндрю. Он слегка улыбнулся, услышав слова Теодора. Но пока что промолчал.
– Возможно, – сказал Эндрю с некоторым сомнением в голосе.
– Люди любят грешить, – продолжал Теодор. – Это у них в крови. Если религия будет утверждена правительством, никто в нее не поверит. Правительство привело к войне – почему теперь оно должно привести к чему-то хорошему? Но если правительство будет противиться религии, если религия будет полуподпольной, тогда будет интерес. Тогда будет адреналин. Тогда будет весело...
Джошуа усмехнулся уголком рта, но этого никто не заметил.
– Но поначалу это не должна быть религия. Поначалу должно быть что-то небольшое, нечто такое, что в будущем должно стать лишь частью основы религии – и ни в коем случае нельзя намекать, что в будущем это вырастет в религию. Это должно быть... – Теодор замолчал и возобновил исследование своей точки на потолке.
– Книга, – сказал, наконец, Джошуа.
– Книга? – Теодор на минуту задумался. – Да, книга подойдет.
– Книга о чем именно? – спросил Эндрю.
– Это неважно, – Теодор встал и начал ходить по комнате. – Нужно распределить роли, – он остановился и задумался на мгновение. – Ты, – он повернулся к Джошуа. Тот поднял на него глаза. – Ты пишешь книгу. Ты будешь также Мессией, когда до этого дойдет. Мы твои ученики.
– Его ученики?
– Это еще не сейчас. Сначала мы прочитаем книгу и... – он снова принялся ходить по комнате. – Нет, это подождет. Эндрю, запиши порядок событий. Многое произойдет в ближайшее время.
Эндрю достал лист бумаги и ручку из ящика под столом.
– Итак, – начал Теодор. – Первое: Джошуа, ты пишешь книгу. «Встречи с Богом» или что-то вроде этого. Ты знаешь стиль: начинающий Мессия. Как можно понятнее. За месяц справишься?
– За три недели, – ответил Джошуа.
– Прекрасно. Второе: я пускаю предварительные слухи о книге, чтобы публика была готова ее принять – это поможет также организовать правительственное сопротивление в будущем. Эндрю, тут мне понадобится твоя помощь.
Эндрю кивнул.
– Третье: правительство официально запрещает книгу – об этом, как я сказал, я позабочусь. Что-нибудь вроде «использования ситуации с целью получения личной выгоды». И это верно, между прочим...
– А?
– Успокойся, Эндрю.
– Ибо сказано: запретный плод сладок, – Джошуа встал. – Можно пойти попить?
Эндрю рассеянно кивнул.
– Вам тоже принести?
– Нет, спасибо.
Теодор, наконец, решил сесть.
Последний из дождей
Модератор: K.H.Hynta
***
– Скажи, Джошуа, – Эндрю глотнул кислый напиток, – откуда ты, собственно?
Джошуа, сидевший на стуле напротив, поднял на него несколько удивленный взгляд.
– Я из района D5.
– Это я знаю. Это записано в твоих документах – район D5, дом 14, квартира 3. Но откуда ты вообще? Ты ведь не американец.
– Нет, я не американец. Я приехал в США пять лет назад.
– За два с половиной года до войны... А откуда?
– Об этом я предпочту не говорить.
– А Джошуа – это твое настоящее имя?
– Об этом я предпочту не говорить.
– Скрываешь свое прошлое. Только от меня, или ты всегда такой?
– Об этом я предпочту не говорить.
Эндрю примирительно усмехнулся.
– Ну что ж, вернемся к вопросам нашей религии? – он уже боялся, что Джошуа повторит ту же фразу. Но нет – он просто ничего не сказал.
Эндрю заметил, что иногда ему неловко в присутствии Джошуа. Он не мог объяснить, почему; но у него было какое-то странное неприятное чувство.
Скрипнула дверь, и послышались быстрые шаги мокрых ног по полу здания. В комнату вошел Теодор.
– Началось, – объявил он и уселся на свободный стул напротив стола Эндрю. – Расходятся слухи, источник которых неясен, о том, что должна подпольно выйти книга, содержание которой, вероятно, антиправительственное. – Теодор улыбнулся. Он не помнил, когда улыбался в последний раз. – Кстати, Джошуа, книга должна быть несколько антиправительственной. У тебя есть наброски содержания и стиля?
– Есть.
– Прекрасно. Теперь можно сесть и обсудить общественное устройство, которое ты изобразишь в своем откровении.
– У тебя есть идеи? – спросил его Эндрю.
– Есть. Несколько.
Джошуа вдруг усмехнулся.
– Не бойтесь чумы,
Не бойтесь войны,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Идите, люди, за мной,
Я вам покажу, как надо».
– А это еще что? – удивленно спросил Эндрю.
Джошуа перевел.
(В оригинале текст стихотворения дан по-русски, с последующим переводом. Прим. перев.)
– Александр Галич, русский поэт, – добавил он.
Воцарилось молчание.
– Мило, – сказал, наконец, Теодор. – Ну просто очень мило.
– Итак, Джошуа, – сказал Эндрю, – значит, ты русский?
– Oh, non. Je ne suis pas russe.
(О нет, я не русский – фр.).
– Ах, вот как, – сказал Эндрю немного обиженно. – Что же, ты просто знаешь все языки на свете, или как?
– Нет, я не знаю всех языков на свете. Но знаю многие. И я не собираюсь раскрывать какие бы то ни было подробности своего прошлого.
Эндрю пожал плечами и обратился к Теодору:
– Записывать то, что ты говоришь?
– Лучше на кассету, – Теодор встал, на мгновение задумался о чем-то и снова сел. Эндрю приготовил маленький магнитофон.
– Итак, господа, основные положения религии. Нам нужно, чтобы люди пошли за нами, поверили в нас – но они держатся за старый порядок, как глупцы. Чтобы сделать их нашими сторонниками, нам нужны две вещи: прежде всего, найти то, что было плохо в старом порядке, а потом объяснить им, что будет по-другому и лучше в порядке новом.
– И у тебя есть идеи? – спросил Эндрю.
– Да, есть. Общая идея примерно такая: раньше у людей были общие законы. Правда, были те, которым давалось право делать то, что запрещалось другим, но все же были законы. Неизменные законы. Эта приверженность законам не давала нам развиваться с достаточной скоростью, приспосабливаться. Мы должны основать новое общество.
Эндрю потянул носом.
– Общество без законов? Анархию?
– Я бы не сказал – анархию. Мы же крутимся вокруг религии – так что у нас есть Бог. Бог говорит с Джошуа, но мы, простые смертные, не способны с Ним контактировать. В любой данный момент Бог говорит Джошуа, что ему делать, – но простым смертным нужен некий посредник; нечто, посредством чего они могли бы говорить с Богом. А поскольку Бога нет, понятно, что за этим «нечто» будем стоять мы – и, таким образом, у нас будет полная власть над всем человечеством.
– Но... – Эндрю слегка разволновался. – Но это несправедливо. Ты превращаешь нас в богов. Джошуа, ты же не можешь с этим согласиться! Ты же сам сказал: «Бойтесь того, кто скажет, что и как делать».
– Да, я сказал. Но Теодор прав. В данный момент нам нужна сильная абсолютная власть. Нам нужно спасти человечество. Возможно, при иных обстоятельствах... Но все дело в выборе момента, знаешь ли. Мы не можем позволить себе слишком долго колебаться.
– Но стоит ли спасать людей, у которых нет никакой свободы, которые все – рабы под властью кого-то одного?
– Неужели не стоит? – спросил Теодор. – Ты предпочитаешь позволить всему человечеству погибнуть?
– Но это же диктатура!
– Лучше диктатура, чем смерть!
– Я уже не уверен... Но у тебя нет права решать!
– Если хочешь, можешь пойти и повеситься хоть сейчас, идеалист несчастный. Но поверь мне, они выберут диктатуру.
– А если нет?
– А если нет, оставь рядом с собой свободное место. Это в любом случае не имеет значения, поскольку без диктатуры все мы в любом случае скоро умрем.
– Но это факт – они не используют подпространственный переход. И знаешь, почему, Теодор? Потому что у них есть надежда.
– Верно, у них есть надежда. Джошуа – это надежда. Я – это надежда. Религия – это надежда, и ничего, кроме этого. Чудес не бывает, Эндрю. Не бывает и никогда не будет. Или религия, или смерть.
– Хорошо, я пошел вешаться, – Эндрю встал и вышел из комнаты.
Теодор остался сидеть. Джошуа поднял на него удивленный взгляд.
– У него не хватит духу, – ответил Теодор на его немой вопрос.
– Скажи, – проговорил Джошуа, – ведь твоя фамилия Хаксли, верно?
– Да.
– Какая-нибудь связь с Олдосом Хаксли? Потому что идеи твои...
– «Прекрасный новый мир»? – Теодор усмехнулся. – Возможно, отдаленная связь. Никогда не интересовался. Только вот Олдос Хаксли был против этих идей; я же их высказываю.
Джошуа не успел ответить. Из соседней комнаты послышался странный шум: звук удара, а потом чего-то падающего и бьющегося. Теодор вскочил и поспешил проверить, в чем дело.
– Черт возьми! – послышался через минуту его крик. Он вошел в комнату, а следом за ним – Эндрю.
–Возможно, вы все-таки правы, – угрюмо сказал Эндрю. – Не знаю. Делайте, что хотите.
– Спасибо за разрешение, – процедил Теодор сквозь зубы. Он повернулся к Джошуа:
– Этот идиот опрокинул бар.
Эндрю опустил глаза и вонзил зубы в нижнюю губу.
–Ломать мебель с отчаянья ты можешь сколько угодно, но эта конкретная мебель была государственной собственностью, как и все бутылки в ней. И кому-то придется за это заплатить.
Эндрю вышел.
Черт, – пробормотал Теодор, – у меня уже горло болит, а выпить теперь нечего.
***
– И вообще – почему ты говоришь «диктатура»? Любая монархия есть абсолютная власть – кроме конституционной монархии, но мы сейчас не об этом. Диктатура считается таковой, только если власть монархическая, но таковой себя не определяет. Следовательно, диктатура определяет не саму систему, а способ самоопределения системы в определенной ситуации.
Эндрю кашлянул.
– Повтори это еще раз...
– При власти, которую мы называем монархической, монархия утверждена законом. Согласно закону, король имеет абсолютную, неограниченную власть, которую передает своему законному наследнику. При диктатуре же закон постановляет, что государство управляется демократическим правительством, избранным народом, – и вместе с тем, де факто власть действует как монархия. Как видишь, в обоих случаях мы имеем ту же самую систему – отличается только ее определение по закону. В этом, собственно, и вся разница. В нашем случае, мы открыто признаем перед народом, что Бог имеет абсолютную власть – более абсолютную, чем монархическая, если подумать. Следовательно, мы не обманываем относительно системы – мы обманываем только относительно того, кто за ней стоит, – Теодор улыбнулся.
– И все-таки при монархической власти люди становятся рабами. Демократия предпочтительнее.
– Демократия предпочтительнее в спокойные времена. Люди не всегда знают, что для них хорошо, – и тогда демократия оборачивается катастрофой.
– Как ты можешь так говорить? И даже если люди не знают сами, что для них хорошо, кто дает тебе право это решать?
– Права, друг мой Эндрю, не дают; права берут. Когда при демократической власти народ не знает, что для него хорошо, кто-то должен это понять и взять дело в свои руки.
– Но если люди хотят умереть, почему не позволить им это сделать?
– Умереть они всегда успеют; но если они останутся жить, они будут прославлять меня за то, что я не дал им поступить так, как они хотели.
– А если нет?
– А если да?..
– Но если нет?
– Ничто не оправдывает смерть. Лучше пусть живут хоть как-нибудь. Кроме того, люди никогда не хотят умереть – они, как страусы, прячут головы в песок. Вот и все, собственно.
– А если и вправду случится чудо?
– Я не верю в чудеса. И ты тоже не веришь в чудеса.
– Не верь в чудеса, но полагайся на них, – заметил Джошуа тихонько.
– Так поступают глупцы, – сказал Теодор. – И вообще, ты ведь на моей стороне, не так ли?
– В принципе, я на твоей стороне. Просто к слову пришлось.
Теодор пожал плечами.
– Итак, я повторяю – так поступают глупцы. Может быть, случится чудо. Хорошо. Но что, если чуда не случится? И кто сказал тебе, Эндрю, что чудо приведет нас к совершенноиу миру? А если даже и приведет, что лучше: рисковать и ждать совершенного мира – и, возможно, потерять все, – или предпочесть монархию, несовершенную, но безопасную?
– Не знаю, Теодор. Черт возьми, я не знаю.
– Зато я знаю. И я говорю тебе – лучше предпочесть монархию, несовершенную, но безопасную.
Эндрю вздохнул и опустил голову.
***
Скелет автобуса медленно петлял по улицам района D4, гремя металлическими костями. Водитель, Фридрих фон Хайль (откликавшийся, впрочем, на имя Фриц), корни которого были где-то среди немецких аристократов, размышлял о довоенных днях. В те дни Фриц лелеял брюшко средних размеров, но от этого хобби ему пришлось отказаться, поскольку с трудом удавалось найти еду, чтобы только выжить.
Автобус вдруг заскрежетал и остановился. Фриц негромко выругался. Он попытался завести мотор, но автобус заупрямился. Фриц бросил взгляд на проржавевшие останки приборной панели, после чего поднялся. Стоявшие рядом люди поняли, что произошло, и стали выходить, чтобы позволить ему сделать то же самое.
Фриц вышел из автобуса, подошел к крышке капота и попытался ее поднять. Та не поддавалась. Он попытался снова, и снова безуспешно. Кто-то из пассажиров подошел ему помочь. Они ухватились за крышку и потянули вверх. В конце концов, после минуты потения, крышка сдалась. Она начала медленно подниматься, а потом что-то злобно заскрипело, и крышка упала на землю.
– Черт, – пробормотал Фриц.
Дождь усилился. Кто-то забрался обратно в автобус.
Фриц приподнялся на носках и заглянул в мотор. Он просунул руку и попытался пошевелить что-то. Попытка, видимо, не удалась, потому что он вынул испачканную черным руку с расстроенным видом.
Кто-то еще подошел и заглянул внутрь мотора.
– Какая это модель? – спросил он Фрица.
– М-4, – сказал Фриц после короткого размышления.
Человек немного подумал, потом снова заглянул в мотор.
– Думаю, я вижу, – сказал он наконец. Он просунул внутрь обе руки и принялся что-то делать с выражением опытного хирурга, производящего операцию на сердце. Фриц поднялся на бампер и нагнулся к нему. Некоторое время они о чем-то говорили. Из беседы можно было уловить только обрывки фраз, вроде «Нет, это я уже чинил вчера, это надежно...»,– «Почему бы нет, собственно? Больше недели не продержится, но пока сойдет...», – «Нет, я же Вам сказал! Не трогайте фильтр, он и так еле держится...»
– Ага! – объявил, наконец, человек. – Я думаю, теперь заработает.
Фриц слез с бампера и забрался в автобус, чтобы проверить. «Работает!» – объявил он.
Люди набились обратно в автобус. Тот подпрыгнул, сердито выплюнул облако черного дыма и снова принялся петлять по улицам города.
***
– Как продвигается книга, Джошуа? – спросил Теодор.
– Можно сказать, закончена, полагаю.
– Можно посмотреть?
Джошуа достал из сумки пачку листов и протянул Теодору. Тот взял пачку, перелистал ее, наконец раскрыл наугад и начал читать вслух: «...Потому сказал мне ангел Господень в тот день Откровения, что готов мир к исполнению истинной воли Создателя. Не будет больше уз законов, ибо их узы разделяют нас. Господь сам поведет нас путем, который Он изберет, как пастырь ведет агнцев своих к цели...»
Теодор улыбнулся:
– Ты понимаешь, какая метафора у тебя здесь? Скажи мне, какая цель у пастыря овец?..
Джошуа тоже улыбнулся:
– Понимай, как хочешь. Пастырь всего лишь ведет.
– Но как поймут люди? – спросил Эндрю.
– Люди поймут так, как мы захотим, – ответил ему Теодор. – А мы захотим так, как нужно.
Эндрю вздохнул.
Теодор прочитал еще несколько страниц про себя, поднял бровь в нескольких местах, а затем вернул пачку Джошуа.
– Это хорошо, – сказал он. – В самом деле хорошо.
Эндрю взял пачку из рук Джошуа и тоже принялся просматривать.
– А теперь надо подумать, как это размножить, – Теодор сел. – Типографии у нас нет, а печатать все копии на пишущих машинках мы не намерены, как я понимаю. Использовать же копировальную машину в правительственном кабинете, разумеется, нельзя.
– Мне кажется, – сказал Джошуа, потирая подбородок, – что у кого-то в уцелевших домах есть копировальная машина. Правда, организовать копирование будет нелегко, но нам не понадобится много. Чем труднее будет достать копии, тем они будут более притягательны.
– Метод запретного плода всегда срабатывает, – улыбнулся Теодор, – и особенно, если он облегчает нам жизнь. Пойду сейчас организовывать копирование. Какой это район?
– Район D4, дом 7, квартира... Квартиру не помню. Некто по имени Фридрих фон Хайль. Спросишь.
***
Водитель автобуса Фридрих фон Хайль, известный как Фриц, привел автобус в гараж в ранних сумерках, напомнил кому-то, что «пришла его чертова очередь таскать эту развалину», и направился к дому.
Едва он закрыл за собой дверь, кто-то постучал.
– Кто это? – громко спросил Фриц.
– Теодор Хаксли, заместитель главы мегалополиса Нью-Йорк.
– Что за черт?.. – прошипел Фриц сквозь зубы, но поспешил открыть дверь.
Теодор вошел.
– Насколько я понимаю, в Вашем пользовании имеется копировальная машина...
– Да... – Фриц решил, что самое страшное, что может случиться, – у него отберут копировальную машину, которая ему все равно не нужна, – и поэтому ответил честно.
– Превосходно. Нам понадобится воспользоваться ею – в интересах правительства.
– Извините, сэр, – сказал Фриц, – но я собственными глазами видел, что в кабинете правительства есть копировальная машина...
– Это Вас не касается, господин Хайль. Нам нужна Ваша машина.
– Фон Хайль.
– Это Вас не касается, господин фон Хайль. Теперь, если позволите...
***
– Мы должны сделать его своим сообщником? – спросил Эндрю.
– Для?.. – ответил Теодор вопросом на вопрос.
– Он будет еще одним верующим.
– Все будут верующими в конце концов. А если нет – значит, мы провалились.
– Итак, – вмешался Джошуа, – когда книга будет готова к распространению?
– Очень скоро, друзья мои, – Теодор вышел в соседнюю комнату, чтобы закурить импровизированную сигарету. Через некоторое время он вернулся. – Очень скоро.
– А как ты собираешься ее распространять? – спросил Эндрю.
– Это произойдет почти само собой. Публика почти готова, благодаря тебе и мне. Джошуа раздаст несколько книг, и они пойдут от одного к другому с огромной скоростью.
Джошуа щелкнул суставами пальцев:
– Метод запретного плода срабатывает всегда.
– Скажи, Джошуа, – Эндрю глотнул кислый напиток, – откуда ты, собственно?
Джошуа, сидевший на стуле напротив, поднял на него несколько удивленный взгляд.
– Я из района D5.
– Это я знаю. Это записано в твоих документах – район D5, дом 14, квартира 3. Но откуда ты вообще? Ты ведь не американец.
– Нет, я не американец. Я приехал в США пять лет назад.
– За два с половиной года до войны... А откуда?
– Об этом я предпочту не говорить.
– А Джошуа – это твое настоящее имя?
– Об этом я предпочту не говорить.
– Скрываешь свое прошлое. Только от меня, или ты всегда такой?
– Об этом я предпочту не говорить.
Эндрю примирительно усмехнулся.
– Ну что ж, вернемся к вопросам нашей религии? – он уже боялся, что Джошуа повторит ту же фразу. Но нет – он просто ничего не сказал.
Эндрю заметил, что иногда ему неловко в присутствии Джошуа. Он не мог объяснить, почему; но у него было какое-то странное неприятное чувство.
Скрипнула дверь, и послышались быстрые шаги мокрых ног по полу здания. В комнату вошел Теодор.
– Началось, – объявил он и уселся на свободный стул напротив стола Эндрю. – Расходятся слухи, источник которых неясен, о том, что должна подпольно выйти книга, содержание которой, вероятно, антиправительственное. – Теодор улыбнулся. Он не помнил, когда улыбался в последний раз. – Кстати, Джошуа, книга должна быть несколько антиправительственной. У тебя есть наброски содержания и стиля?
– Есть.
– Прекрасно. Теперь можно сесть и обсудить общественное устройство, которое ты изобразишь в своем откровении.
– У тебя есть идеи? – спросил его Эндрю.
– Есть. Несколько.
Джошуа вдруг усмехнулся.
– Не бойтесь чумы,
Не бойтесь войны,
Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Идите, люди, за мной,
Я вам покажу, как надо».
– А это еще что? – удивленно спросил Эндрю.
Джошуа перевел.
(В оригинале текст стихотворения дан по-русски, с последующим переводом. Прим. перев.)
– Александр Галич, русский поэт, – добавил он.
Воцарилось молчание.
– Мило, – сказал, наконец, Теодор. – Ну просто очень мило.
– Итак, Джошуа, – сказал Эндрю, – значит, ты русский?
– Oh, non. Je ne suis pas russe.
(О нет, я не русский – фр.).
– Ах, вот как, – сказал Эндрю немного обиженно. – Что же, ты просто знаешь все языки на свете, или как?
– Нет, я не знаю всех языков на свете. Но знаю многие. И я не собираюсь раскрывать какие бы то ни было подробности своего прошлого.
Эндрю пожал плечами и обратился к Теодору:
– Записывать то, что ты говоришь?
– Лучше на кассету, – Теодор встал, на мгновение задумался о чем-то и снова сел. Эндрю приготовил маленький магнитофон.
– Итак, господа, основные положения религии. Нам нужно, чтобы люди пошли за нами, поверили в нас – но они держатся за старый порядок, как глупцы. Чтобы сделать их нашими сторонниками, нам нужны две вещи: прежде всего, найти то, что было плохо в старом порядке, а потом объяснить им, что будет по-другому и лучше в порядке новом.
– И у тебя есть идеи? – спросил Эндрю.
– Да, есть. Общая идея примерно такая: раньше у людей были общие законы. Правда, были те, которым давалось право делать то, что запрещалось другим, но все же были законы. Неизменные законы. Эта приверженность законам не давала нам развиваться с достаточной скоростью, приспосабливаться. Мы должны основать новое общество.
Эндрю потянул носом.
– Общество без законов? Анархию?
– Я бы не сказал – анархию. Мы же крутимся вокруг религии – так что у нас есть Бог. Бог говорит с Джошуа, но мы, простые смертные, не способны с Ним контактировать. В любой данный момент Бог говорит Джошуа, что ему делать, – но простым смертным нужен некий посредник; нечто, посредством чего они могли бы говорить с Богом. А поскольку Бога нет, понятно, что за этим «нечто» будем стоять мы – и, таким образом, у нас будет полная власть над всем человечеством.
– Но... – Эндрю слегка разволновался. – Но это несправедливо. Ты превращаешь нас в богов. Джошуа, ты же не можешь с этим согласиться! Ты же сам сказал: «Бойтесь того, кто скажет, что и как делать».
– Да, я сказал. Но Теодор прав. В данный момент нам нужна сильная абсолютная власть. Нам нужно спасти человечество. Возможно, при иных обстоятельствах... Но все дело в выборе момента, знаешь ли. Мы не можем позволить себе слишком долго колебаться.
– Но стоит ли спасать людей, у которых нет никакой свободы, которые все – рабы под властью кого-то одного?
– Неужели не стоит? – спросил Теодор. – Ты предпочитаешь позволить всему человечеству погибнуть?
– Но это же диктатура!
– Лучше диктатура, чем смерть!
– Я уже не уверен... Но у тебя нет права решать!
– Если хочешь, можешь пойти и повеситься хоть сейчас, идеалист несчастный. Но поверь мне, они выберут диктатуру.
– А если нет?
– А если нет, оставь рядом с собой свободное место. Это в любом случае не имеет значения, поскольку без диктатуры все мы в любом случае скоро умрем.
– Но это факт – они не используют подпространственный переход. И знаешь, почему, Теодор? Потому что у них есть надежда.
– Верно, у них есть надежда. Джошуа – это надежда. Я – это надежда. Религия – это надежда, и ничего, кроме этого. Чудес не бывает, Эндрю. Не бывает и никогда не будет. Или религия, или смерть.
– Хорошо, я пошел вешаться, – Эндрю встал и вышел из комнаты.
Теодор остался сидеть. Джошуа поднял на него удивленный взгляд.
– У него не хватит духу, – ответил Теодор на его немой вопрос.
– Скажи, – проговорил Джошуа, – ведь твоя фамилия Хаксли, верно?
– Да.
– Какая-нибудь связь с Олдосом Хаксли? Потому что идеи твои...
– «Прекрасный новый мир»? – Теодор усмехнулся. – Возможно, отдаленная связь. Никогда не интересовался. Только вот Олдос Хаксли был против этих идей; я же их высказываю.
Джошуа не успел ответить. Из соседней комнаты послышался странный шум: звук удара, а потом чего-то падающего и бьющегося. Теодор вскочил и поспешил проверить, в чем дело.
– Черт возьми! – послышался через минуту его крик. Он вошел в комнату, а следом за ним – Эндрю.
–Возможно, вы все-таки правы, – угрюмо сказал Эндрю. – Не знаю. Делайте, что хотите.
– Спасибо за разрешение, – процедил Теодор сквозь зубы. Он повернулся к Джошуа:
– Этот идиот опрокинул бар.
Эндрю опустил глаза и вонзил зубы в нижнюю губу.
–Ломать мебель с отчаянья ты можешь сколько угодно, но эта конкретная мебель была государственной собственностью, как и все бутылки в ней. И кому-то придется за это заплатить.
Эндрю вышел.
Черт, – пробормотал Теодор, – у меня уже горло болит, а выпить теперь нечего.
***
– И вообще – почему ты говоришь «диктатура»? Любая монархия есть абсолютная власть – кроме конституционной монархии, но мы сейчас не об этом. Диктатура считается таковой, только если власть монархическая, но таковой себя не определяет. Следовательно, диктатура определяет не саму систему, а способ самоопределения системы в определенной ситуации.
Эндрю кашлянул.
– Повтори это еще раз...
– При власти, которую мы называем монархической, монархия утверждена законом. Согласно закону, король имеет абсолютную, неограниченную власть, которую передает своему законному наследнику. При диктатуре же закон постановляет, что государство управляется демократическим правительством, избранным народом, – и вместе с тем, де факто власть действует как монархия. Как видишь, в обоих случаях мы имеем ту же самую систему – отличается только ее определение по закону. В этом, собственно, и вся разница. В нашем случае, мы открыто признаем перед народом, что Бог имеет абсолютную власть – более абсолютную, чем монархическая, если подумать. Следовательно, мы не обманываем относительно системы – мы обманываем только относительно того, кто за ней стоит, – Теодор улыбнулся.
– И все-таки при монархической власти люди становятся рабами. Демократия предпочтительнее.
– Демократия предпочтительнее в спокойные времена. Люди не всегда знают, что для них хорошо, – и тогда демократия оборачивается катастрофой.
– Как ты можешь так говорить? И даже если люди не знают сами, что для них хорошо, кто дает тебе право это решать?
– Права, друг мой Эндрю, не дают; права берут. Когда при демократической власти народ не знает, что для него хорошо, кто-то должен это понять и взять дело в свои руки.
– Но если люди хотят умереть, почему не позволить им это сделать?
– Умереть они всегда успеют; но если они останутся жить, они будут прославлять меня за то, что я не дал им поступить так, как они хотели.
– А если нет?
– А если да?..
– Но если нет?
– Ничто не оправдывает смерть. Лучше пусть живут хоть как-нибудь. Кроме того, люди никогда не хотят умереть – они, как страусы, прячут головы в песок. Вот и все, собственно.
– А если и вправду случится чудо?
– Я не верю в чудеса. И ты тоже не веришь в чудеса.
– Не верь в чудеса, но полагайся на них, – заметил Джошуа тихонько.
– Так поступают глупцы, – сказал Теодор. – И вообще, ты ведь на моей стороне, не так ли?
– В принципе, я на твоей стороне. Просто к слову пришлось.
Теодор пожал плечами.
– Итак, я повторяю – так поступают глупцы. Может быть, случится чудо. Хорошо. Но что, если чуда не случится? И кто сказал тебе, Эндрю, что чудо приведет нас к совершенноиу миру? А если даже и приведет, что лучше: рисковать и ждать совершенного мира – и, возможно, потерять все, – или предпочесть монархию, несовершенную, но безопасную?
– Не знаю, Теодор. Черт возьми, я не знаю.
– Зато я знаю. И я говорю тебе – лучше предпочесть монархию, несовершенную, но безопасную.
Эндрю вздохнул и опустил голову.
***
Скелет автобуса медленно петлял по улицам района D4, гремя металлическими костями. Водитель, Фридрих фон Хайль (откликавшийся, впрочем, на имя Фриц), корни которого были где-то среди немецких аристократов, размышлял о довоенных днях. В те дни Фриц лелеял брюшко средних размеров, но от этого хобби ему пришлось отказаться, поскольку с трудом удавалось найти еду, чтобы только выжить.
Автобус вдруг заскрежетал и остановился. Фриц негромко выругался. Он попытался завести мотор, но автобус заупрямился. Фриц бросил взгляд на проржавевшие останки приборной панели, после чего поднялся. Стоявшие рядом люди поняли, что произошло, и стали выходить, чтобы позволить ему сделать то же самое.
Фриц вышел из автобуса, подошел к крышке капота и попытался ее поднять. Та не поддавалась. Он попытался снова, и снова безуспешно. Кто-то из пассажиров подошел ему помочь. Они ухватились за крышку и потянули вверх. В конце концов, после минуты потения, крышка сдалась. Она начала медленно подниматься, а потом что-то злобно заскрипело, и крышка упала на землю.
– Черт, – пробормотал Фриц.
Дождь усилился. Кто-то забрался обратно в автобус.
Фриц приподнялся на носках и заглянул в мотор. Он просунул руку и попытался пошевелить что-то. Попытка, видимо, не удалась, потому что он вынул испачканную черным руку с расстроенным видом.
Кто-то еще подошел и заглянул внутрь мотора.
– Какая это модель? – спросил он Фрица.
– М-4, – сказал Фриц после короткого размышления.
Человек немного подумал, потом снова заглянул в мотор.
– Думаю, я вижу, – сказал он наконец. Он просунул внутрь обе руки и принялся что-то делать с выражением опытного хирурга, производящего операцию на сердце. Фриц поднялся на бампер и нагнулся к нему. Некоторое время они о чем-то говорили. Из беседы можно было уловить только обрывки фраз, вроде «Нет, это я уже чинил вчера, это надежно...»,– «Почему бы нет, собственно? Больше недели не продержится, но пока сойдет...», – «Нет, я же Вам сказал! Не трогайте фильтр, он и так еле держится...»
– Ага! – объявил, наконец, человек. – Я думаю, теперь заработает.
Фриц слез с бампера и забрался в автобус, чтобы проверить. «Работает!» – объявил он.
Люди набились обратно в автобус. Тот подпрыгнул, сердито выплюнул облако черного дыма и снова принялся петлять по улицам города.
***
– Как продвигается книга, Джошуа? – спросил Теодор.
– Можно сказать, закончена, полагаю.
– Можно посмотреть?
Джошуа достал из сумки пачку листов и протянул Теодору. Тот взял пачку, перелистал ее, наконец раскрыл наугад и начал читать вслух: «...Потому сказал мне ангел Господень в тот день Откровения, что готов мир к исполнению истинной воли Создателя. Не будет больше уз законов, ибо их узы разделяют нас. Господь сам поведет нас путем, который Он изберет, как пастырь ведет агнцев своих к цели...»
Теодор улыбнулся:
– Ты понимаешь, какая метафора у тебя здесь? Скажи мне, какая цель у пастыря овец?..
Джошуа тоже улыбнулся:
– Понимай, как хочешь. Пастырь всего лишь ведет.
– Но как поймут люди? – спросил Эндрю.
– Люди поймут так, как мы захотим, – ответил ему Теодор. – А мы захотим так, как нужно.
Эндрю вздохнул.
Теодор прочитал еще несколько страниц про себя, поднял бровь в нескольких местах, а затем вернул пачку Джошуа.
– Это хорошо, – сказал он. – В самом деле хорошо.
Эндрю взял пачку из рук Джошуа и тоже принялся просматривать.
– А теперь надо подумать, как это размножить, – Теодор сел. – Типографии у нас нет, а печатать все копии на пишущих машинках мы не намерены, как я понимаю. Использовать же копировальную машину в правительственном кабинете, разумеется, нельзя.
– Мне кажется, – сказал Джошуа, потирая подбородок, – что у кого-то в уцелевших домах есть копировальная машина. Правда, организовать копирование будет нелегко, но нам не понадобится много. Чем труднее будет достать копии, тем они будут более притягательны.
– Метод запретного плода всегда срабатывает, – улыбнулся Теодор, – и особенно, если он облегчает нам жизнь. Пойду сейчас организовывать копирование. Какой это район?
– Район D4, дом 7, квартира... Квартиру не помню. Некто по имени Фридрих фон Хайль. Спросишь.
***
Водитель автобуса Фридрих фон Хайль, известный как Фриц, привел автобус в гараж в ранних сумерках, напомнил кому-то, что «пришла его чертова очередь таскать эту развалину», и направился к дому.
Едва он закрыл за собой дверь, кто-то постучал.
– Кто это? – громко спросил Фриц.
– Теодор Хаксли, заместитель главы мегалополиса Нью-Йорк.
– Что за черт?.. – прошипел Фриц сквозь зубы, но поспешил открыть дверь.
Теодор вошел.
– Насколько я понимаю, в Вашем пользовании имеется копировальная машина...
– Да... – Фриц решил, что самое страшное, что может случиться, – у него отберут копировальную машину, которая ему все равно не нужна, – и поэтому ответил честно.
– Превосходно. Нам понадобится воспользоваться ею – в интересах правительства.
– Извините, сэр, – сказал Фриц, – но я собственными глазами видел, что в кабинете правительства есть копировальная машина...
– Это Вас не касается, господин Хайль. Нам нужна Ваша машина.
– Фон Хайль.
– Это Вас не касается, господин фон Хайль. Теперь, если позволите...
***
– Мы должны сделать его своим сообщником? – спросил Эндрю.
– Для?.. – ответил Теодор вопросом на вопрос.
– Он будет еще одним верующим.
– Все будут верующими в конце концов. А если нет – значит, мы провалились.
– Итак, – вмешался Джошуа, – когда книга будет готова к распространению?
– Очень скоро, друзья мои, – Теодор вышел в соседнюю комнату, чтобы закурить импровизированную сигарету. Через некоторое время он вернулся. – Очень скоро.
– А как ты собираешься ее распространять? – спросил Эндрю.
– Это произойдет почти само собой. Публика почти готова, благодаря тебе и мне. Джошуа раздаст несколько книг, и они пойдут от одного к другому с огромной скоростью.
Джошуа щелкнул суставами пальцев:
– Метод запретного плода срабатывает всегда.
4
I’ll face it with a grin,
I’m never giving in
On – with the show…
Queen,
“The Show Must Go On”
(И все же улыбнусь,
и все же не сдаюсь –
продолжается шоу...
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
7 месяцев спустя.
«...В продолжение всей истории человечества общество основывалось на законах. Было "нельзя" и было "можно". Даже если некоторым членам общества позволялось нарушать эти законы, у них были другие, свои законы – таким образом, они образовывали суб-общество внутри общества (как некоторые спецагентства, на которые не распространялась часть законов государства); но в любом случае оставались законы. Законы общества не были достаточно гибки, и в случае экстренной необходимости невозможно было изменить их в соответствии с ситуацией, даже ради выживания общества; это приводило иногда к замедлению развития общества, к уменьшению его приспособляемости из-за приверженности мертвым традициям, давно вышедшим из употребления, и обществу требовалось слишком много времени, чтобы побороть эти традиции и двигаться дальше...»
Джошуа Кристиан, «Общественное устройство, стоящее за религией»,
Глава 1: законы в истории.
***
– Твою новую книгу принимают хорошо, – сказал Теодор. – Они уже усвоили духовную сторону. А когда усвоят и сторону практическую, нам останется сделать две вещи...
– А именно? – спросил Эндрю.
Теодор сел к столу и принялся нервно грызть ручку. Обнаружив, что, несмотря на содержащиеся в ней витамины, ручка не является деликатесом даже по сравнению с радиоактивной пищей, он начал вертеть ее в пальцах.
– Нам нужно найти то, что сможет управлять людьми и давать им указания... И нам нужно каким-то образом распространить это учение на весь мир. И я не знаю, что труднее.
– Скажи, Джошуа, ты думал об этом, когда предлагал свою идею? – спросил Эндрю.
Джошуа заколебался на мгновение.
– Нет, – ответил он, наконец. – Я исполнитель. Я делаю то, что мне говорят. – Вдруг показалось, что Джошуа думает совсем не об этом, а о чем-то другом, гораздо более личном. – Я всегда делаю то, что мне говорят. Меня никогда не спрашивают. Я всегда... – вдруг он запнулся и обеспокоенно поднял глаза.
Теодор отложил ручку и уставился на Джошуа, как будто это была доска объявлений.
– Ты уже делал что-то подобное? И кто, собственно, не спрашивает тебя, хочешь ли ты? Разве не ты выдвинул эту идею?
– Да, я... – Джошуа опустил глаза. – Пожалуйста, забудьте о том, что я сказал.
– Дорогой мой Джошуа, – Теодор встал, – что ты от нас скрываешь?
– Ничего.
– Джошуа, я серьезно. Откуда ты? Что у тебя в прошлом? Сколько тебе лет?
Джошуа улыбнулся, но не ответил.
– Джошуа, кто ты такой? – Теодор подождал немного. – Что ты такое?
– Что я такое? – Джошуа поднял глаза на Теодора. – Хорошая формулировка...
Эндрю поднялся и встал рядом с Теодором.
– Ты не ответил на вопрос.
– И не отвечу.
– Ты что, черт побери, пришелец?
– Я не пришелец. Это я могу тебе гарантировать, – Джошуа бросил на Эндрю игривый взгляд.
– Так что же ты такое? Ты знаешь много языков, ты скрываешь свое прошлое, место своего рождения, возраст, ты говоришь непонятно... Ты интересная загадка...
– Первый раз в жизни, – сказал Джошуа после недолгого молчания, – я пытаюсь не говорить о том, кто я такой, вместо того, чтобы доказывать, что я есть тот, кто я есть.
– И кто же ты? – спросил его Эндрю.
– Я неясно выразился? Я не собираюсь говорить, кто я. И клянусь вам, я не изменю своего мнения по этому вопросу; во всяком случае, не раньше, чем все это закончится.
Теодор сел.
– Сядь, Эндрю. Думаю, нам стоит оставить его в покое.
Эндрю еще некоторое время стоял и смотрел на Джошуа, а потом последовал совету Теодора.
***
«...Хороший пример тому – Китай. Еще в начале нашей эры китайцы верили, что вначале цивилизация была совершенной, а с течением времени она лишь отдаляется от совершенства. По мнению Конфуция, которое было главенствующим в Китае, надлежит оставить существующую цивилизацию такой, как она есть; остановить всякое развитие и изменение – поскольку это только уведет цивилизацию еще дальше от совершенства. Идя этим путем, Китай, бывший одной из самых развитых цивилизаций в мире, скатился почти до положения страны третьего мира. Это только доказывает то, что приверженность старым традициям есть качество разрушительное, и потому мы должны учиться на ошибках прошлого и изменить общественный строй...»
Джошуа Кристиан, «Общественное устройство, стоящее за религией»,
Глава 1: законы в истории.
***
– В третий раз это у меня сегодня! – Фридрих фон Хайль ударил рукой по железному рулю. – В третий раз! Думается, этот автобус идет к чертям.
Фриц медленно встал и вышел из автобуса. Пятеро вышли с ним. Когда минут через двадцать он вернулся, кто-то из стоявших возле двери сунул ему в руку пакет с пачкой слегка помятых листов.
***
Фриц закрыл дверь своей квартиры, прислонился к ней, вытащил листы из пакета и взял первый лист. Когда он прочитал первые строки, лицо его побелело, а потом Фриц повалился на пол, тяжело дыша.
Фриц понял.
***
Еще семь месяцев назад, когда начала расходиться полузапрещенная книга человека, говорившего с Богом, Фриц заметил на страницах книги сероватую полоску, которую всегда оставляла его не совсем исправная копировальная машина.
Когда во второй раз Теодор Хаксли пришел к нему с просьбой – с требованием – сделать копии чего-то, Фриц улучил минутку и скопировал первый лист для себя. И теперь Фриц увидел, что он копировал вторую полузапрещенную книгу – ту, которую сейчас держал в руках. И он понял, что Теодор Хаксли каким-то странным образом стоит за этой книгой. И еще он понял, что либо правительство намеренно притворяется, что оно против, а на самом деле выпускает книгу само, либо Хаксли предает свое правительство.
Так или иначе, Фриц решил до поры до времени держать свои знания при себе.
***
– Теодор, когда ты собираешься сделать вас обоих моими учениками? – спросил Джошуа.
– Еще не сейчас... Подождем более широкого распространения этой твоей книги..
– И что мне надо будет делать?
– Тебе? Я думаю, что время нашего превращения в твоих учеников придет вместе со временем твоего первого явления народу.
– Как?
– Как? Тебе понадобится сцена для проповеди. После первого твоего появления на публике мы станем твоими учениками. А во второй раз мы уже будем признаны твоими официальными учениками.
– В таком случае, мне следует начать работать над речью?
– Можно. Определенно можно.
***
«...В своей теории Ницше показал, что общественная элита не связана моральными принципами. А мораль, как известно, есть основа законов общества – следовательно, общественная элита не связана законами. Из этого можно прийти к заключению, что законы существуют для слабых людей, которые в отсутствие законов не способны были бы жить в обществе. С другой стороны, люди, способные самостоятельно делать выводы и жить достойно даже без законов, – они имеют право нарушать законы, если таковые существуют. Однако такая система несовершенна, поскольку принадлежащие к элите не всегда будут приходить к согласию, и может установиться анархия, которая приведет, в конечном счете, к диктатуре. Когда же есть наставник, подобный Богу – который знает, как должен человек поступать в любой данный момент, – человеку не нужно думать, верны ли принятые Богом решения, ибо они верны по определению...»
Джошуа Кристиан, «Общественное устройство, стоящее за религией»,
Глава 2: Ницше как пророк общества будущего.
***
– Отлично, – вздохнул Теодор. – Я думаю, можно сказать, что мы закончили первую стадию.
– Ты делил это на стадии? – спросил Эндрю.
– До сих пор – нет. Но, полагаю, это в самом деле можно сделать.
– Подробнее.
– Итак, после полуподпольного распространения обеих книг народ знаком с Джошуа и готов перейти ко второй стадии – Джошуа становится проповедником, как я уже говорил, и начинает выбирать учеников.
– Кого еще, кроме нас? – спросил Эндрю.
– Остальных учеников Джошуа выберет сам. Не слишком много, и чтобы в них сочетались в разумных пропорциях фанатизм и реализм.
– Это возможно? – поинтересовался Джошуа.
Теодор растянул рот в гримасу, напоминающую улыбку:
– Попробуй. После того, как народ узнает Джошуа и его учеников, и когда люди превратятся в «истинно верующих», – завершится вторая стадия. И тогда, когда люди будут готовы к действию, мы организуем революцию.
– Революцию? – повысил голос Эндрю.
– Подобие революции. Сопротивление правительства не будет слишком серьезным: хотя они не захотят отказаться от своего положения, но у них нет силы без полиции и армии, – а они, в большинстве своем, должны будут оказаться на нашей стороне. Но нужно прочертить линию. Нужно показать видимое изменение – вот отсюда мы строим новое общество.
– И кто это организует?
– Организаторов найдем. Проблема в другом: к тому времени, когда произойдет революция, мы должны найти способ управлять людьми – то, что заменит Бога. Без этого нет смысла производить революцию.
– И когда произойдет революция и все превратятся в наших подданных, закончится третья стадия? – спросил Джошуа.
– Да. Третья стадия – это революция и превращение в «подданных», как ты это назвал... Четвертая стадия – распространение по всему миру, а потом ... – Теодор умолк.
– Да... А потом.
– Итак, мы знаем, что делать; но, начиная с середины третьей стадии, мы не имеем представления – как, – подвел итог Эндрю.
– Вот именно, – Теодор встал было, но снова сел, – но до тех пор еще есть время... Однако это не значит, что мы не должны думать на эту тему.
***
– Что?!
– Ты ведь меня слышал, так? – негромко сказал Фриц.
– Да...
Эрнест Гин был лучшим другом Фрица еще с довоенной поры. Убежденный оптимист, он предпочитал жить настоящим и не задумываться о будущем. Было немного странно, что именно Фриц, имевший почти противоположный взгляд на жизнь, был его лучшим другом. А может, именно в этом и была причина. Во всяком случае, факт оставался фактом, и после двухдневных раздумий Фриц решил рассказать Эрнесту о своем открытии.
– И что ты собираешься с этим делать? – спросил Эрнест после минутного молчания.
– Делать? А ты что предлагаешь?
– Ну... Я не знаю... Но ты должен показать это людям, рассказать...
– Зачем?
– Люди должны знать...
– Стоп.
Эрнест умолк.
– Прежде всего, – сказал Фриц, – нам нужно понять, что, собственно, происходит. Зачем зам. главы Нью-Йорка помогает тому, чему должен бы мешать?
Эрнест открыл было рот, но только издал придушенный вздох и закрыл его.
– Потому что именно он за этим и стоит! Он сам провоцирует недовольство правительства, чтобы создать интригующую романтическую атмосферу и облегчить будущий переворот.
– Ты уверен?..
– Почти уверен. По-моему, он это все и пишет. Выдумал себе псевдоним Иисуса – Джошуа Кристиан, сделайте одолжение! – и пишет все это...
– Но для чего?
– Для чего? Чтобы произвести переворот и стать диктатором!
– Но в книгах написано...
– В книгах написано, что направлять нас будет Бог. А Бога, друг мой Эрнест, нет.
Эрнест поднял сердитую бровь.
– Это я понял уже давно. Или его нет, или ему на нас наплевать. Так или иначе, нам от этого ничего не перепадает.
– Так что же...?
– Наш друг господин Хаксли просто будет работать Богом.
– Значит, все это – просто надувательство? Просто попытка дорваться до власти?..
– Да. Умно, между прочим. Очень умно. Если бы я сам до этого додумался, и если бы у меня были возможности, может быть, я бы и сам это сделал...
– Как ты можешь? В такое время...
– Помирать, так с музыкой.
– Ну, если ты так хочешь, почему бы тебе не распространить эту информацию, чтобы у Теодора ничего не вышло?
– Видишь ли, его провал мне не поможет. У меня нет писательских способностей, и кроме того, нет времени, чтобы убедить людей перестать верить одной религии, а потом еще заставить их поверить в другую... Просто не хватает времени. Иначе я бы, может, и взвесил эту возможность...Если бы нашел кого-то, кто умеет складно писать...
– Ты серьезно?..
– Абсолютно серьезно.
– Тогда почему бы тебе не попытаться войти в правительство Хаксли? – цинично спросил Эрнест.
– Как? Шантажировать его? В принципе, можно. Я могу все разрушить ... – Фриц немного подумал. – Впрочем, нет. С людьми это не пройдет – они хотят чуда, хотят чего-нибудь, и они хватаются за эту религию, как утопающий за соломинку. Они мне просто не поверят. Скорее всего, просто не станут слушать.
– Ты можешь обратиться в правительство; они же против этой идеи...
– Верно. Если я покажу это в правительстве, я тоже могу все разрушить. При условии, конечно, что правительство не инсценирует противодействие само, – Фриц помолчал немного, потирая подбородок. – В самом деле, я попробую. Я попробую войти в правительство Хаксли. По крайней мере, тогда при новой власти я получу приличный кусок...
***
– Кто-то стучит, – сказал Теодор.
– Кто, черт возьми?.. – Эндрю встал и вышел из комнаты. Послышался скрип двери.
– Здравствуйте, где я могу найти господина Хаксли?
Теодор вышел.
– Я здесь.
– А, Вы здесь... Это упрощает дело... Так вот, господин Хаксли, я думаю ,что нам надо поговорить...
– Вы ведь Фридрих фон Хайль, верно? – спросил Теодор.
– Совершенно верно. Вы у меня кое-что копировали. И именно об этом нам надо поговорить.
– Вы?..– Теодор внимательно поглядел на Фрица, склонив голову вправо, затем сжал губы в тонкую линию и кивнул. – Пройдемте, и расскажите нам все, что Вы знаете.
Фриц подчинился.
***
– Что ж, мило, – подытожил Теодор. – Однако угроза несколько неуместна.
– Это почему же?
– Потому что Вы допустили несколько ошибок. Некоторые из них несущественны, но не все.
– Я слушаю.
– Прежде всего, не я написал эти книги. Их написал господин Кристиан, вот он, – Теодор указал на Джошуа, и тот кивнул. – И это его настоящее имя. Кроме того, цель не есть власть. Или, во всяком случае, не только власть.
– Если так, в чем же цель?
– Цель воистину идеалистическая: спасение человечества.
– ?
– Мы намереваемся убедить людей использовать подпространственный двигатель, чтобы сбежать с Земли – и выжить.
– Вот как... В таком случае, я Вас недооценил... Но что же с религией?
– О, тут все верно. Мы действительно будем «Богом» и будем управлять людьми. Но мы еще работаем над способом...
– Да? Я как раз думаю, что знаю именно то, что вам нужно...
Теодор сузил глаза.
– Это значит, что Вы в любом случае останетесь с нами?
Фриц немного подумал.
– Да, почему бы нет? К черту все – если не получится, все равно помирать, но хоть будем знать, что попытались... Я с вами.
***
– Итак, о чем ты говорил, Фриц?
– Я говорил о КСКМе.
Теодор поднял бровь.
– Компьютер для слежения и контроля над мышлением.
– Что это? – спросил Эндрю.
– Это одно из великих американских изобретений довоенных времен. Это компьютер, который может общаться с людьми с помощью специальных чипов, вживляемых в голову, читать их мысли и, если понадобится, поощрять или подавлять определенную мысль.
– Откуда ты это знаешь?
Фриц ухмыльнулся, но не ответил.
– Ты собираешься засунуть всему человечеству чипы в голову? Люди же не согласятся! – возмутился Эндрю.
Теодор поскреб подбородок, немного подумал и сказал:
– Согласятся. Еще как согласятся; даже умолять будут.
На этот раз настала очередь Фрица поднять бровь.
– Они же хотят говорить с Богом, хотят, чтобы Бог направлял их. Но, как известно, Бог не может общаться с простыми смертными, и поэтому он будет общаться с ними через компьютер...
– А за компьютером будем стоять мы, – заметил Эндрю.
– За компьютером будет стоять программа, а не мы, – сказал Фриц. – Компьютер может контролировать мысли только в соответствии с заранее написанным кодом.
– Значит, нужны программисты? – спросил Джошуа.
– Нужны; я не умею писать программы...
– Хорошо. Фриц, – Теодор откашлялся, – как ты думаешь, ты сумеешь организовать это дело? Найти программистов, наладить производство этих чипов... Я могу помочь тебе найти нужных людей – но мы трое не можем сейчас надолго уезжать на поиски, мы нужны здесь.
– Сумею, – Фриц выпрямился. – Поверьте мне, сумею. К какому сроку?
– Постарайся через полгода. Но чем раньше, тем лучше.
– Информировать тех, с кем я буду работать?
– Как можно меньше. Хорошо бы разделить задачу так, чтобы никто из них не знал, что именно он делает.
– Считайте, что сделано! – рявкнул Фриц, щелкнул каблуками, отдал честь, повернулся на каблуках и промаршировал на несгибающихся ногах к двери.
Теодор снова поднял бровь, подумал и усмехнулся уголком рта. Он почувствовал вопросительный взгляд Эндрю, упирающийся ему в затылок.
– Немец, – сказал Теодор.
– Ты хочешь сказать, что..?
– Очень может быть.
– Но...!
– Не будь идеалистом, Эндрю. По моему, мы об этом уже говорили.
– Но я думал...
– Эндрю, перестань думать. Это тебе вредно, как я замечаю.
– Ты хочешь установить нацистский режим?!
– Я делаю то, что получается. Но чего ты ожидаешь от общества, в котором все делают только то, что хорошо для правительства?
[/b][/b]
I’ll face it with a grin,
I’m never giving in
On – with the show…
Queen,
“The Show Must Go On”
(И все же улыбнусь,
и все же не сдаюсь –
продолжается шоу...
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
7 месяцев спустя.
«...В продолжение всей истории человечества общество основывалось на законах. Было "нельзя" и было "можно". Даже если некоторым членам общества позволялось нарушать эти законы, у них были другие, свои законы – таким образом, они образовывали суб-общество внутри общества (как некоторые спецагентства, на которые не распространялась часть законов государства); но в любом случае оставались законы. Законы общества не были достаточно гибки, и в случае экстренной необходимости невозможно было изменить их в соответствии с ситуацией, даже ради выживания общества; это приводило иногда к замедлению развития общества, к уменьшению его приспособляемости из-за приверженности мертвым традициям, давно вышедшим из употребления, и обществу требовалось слишком много времени, чтобы побороть эти традиции и двигаться дальше...»
Джошуа Кристиан, «Общественное устройство, стоящее за религией»,
Глава 1: законы в истории.
***
– Твою новую книгу принимают хорошо, – сказал Теодор. – Они уже усвоили духовную сторону. А когда усвоят и сторону практическую, нам останется сделать две вещи...
– А именно? – спросил Эндрю.
Теодор сел к столу и принялся нервно грызть ручку. Обнаружив, что, несмотря на содержащиеся в ней витамины, ручка не является деликатесом даже по сравнению с радиоактивной пищей, он начал вертеть ее в пальцах.
– Нам нужно найти то, что сможет управлять людьми и давать им указания... И нам нужно каким-то образом распространить это учение на весь мир. И я не знаю, что труднее.
– Скажи, Джошуа, ты думал об этом, когда предлагал свою идею? – спросил Эндрю.
Джошуа заколебался на мгновение.
– Нет, – ответил он, наконец. – Я исполнитель. Я делаю то, что мне говорят. – Вдруг показалось, что Джошуа думает совсем не об этом, а о чем-то другом, гораздо более личном. – Я всегда делаю то, что мне говорят. Меня никогда не спрашивают. Я всегда... – вдруг он запнулся и обеспокоенно поднял глаза.
Теодор отложил ручку и уставился на Джошуа, как будто это была доска объявлений.
– Ты уже делал что-то подобное? И кто, собственно, не спрашивает тебя, хочешь ли ты? Разве не ты выдвинул эту идею?
– Да, я... – Джошуа опустил глаза. – Пожалуйста, забудьте о том, что я сказал.
– Дорогой мой Джошуа, – Теодор встал, – что ты от нас скрываешь?
– Ничего.
– Джошуа, я серьезно. Откуда ты? Что у тебя в прошлом? Сколько тебе лет?
Джошуа улыбнулся, но не ответил.
– Джошуа, кто ты такой? – Теодор подождал немного. – Что ты такое?
– Что я такое? – Джошуа поднял глаза на Теодора. – Хорошая формулировка...
Эндрю поднялся и встал рядом с Теодором.
– Ты не ответил на вопрос.
– И не отвечу.
– Ты что, черт побери, пришелец?
– Я не пришелец. Это я могу тебе гарантировать, – Джошуа бросил на Эндрю игривый взгляд.
– Так что же ты такое? Ты знаешь много языков, ты скрываешь свое прошлое, место своего рождения, возраст, ты говоришь непонятно... Ты интересная загадка...
– Первый раз в жизни, – сказал Джошуа после недолгого молчания, – я пытаюсь не говорить о том, кто я такой, вместо того, чтобы доказывать, что я есть тот, кто я есть.
– И кто же ты? – спросил его Эндрю.
– Я неясно выразился? Я не собираюсь говорить, кто я. И клянусь вам, я не изменю своего мнения по этому вопросу; во всяком случае, не раньше, чем все это закончится.
Теодор сел.
– Сядь, Эндрю. Думаю, нам стоит оставить его в покое.
Эндрю еще некоторое время стоял и смотрел на Джошуа, а потом последовал совету Теодора.
***
«...Хороший пример тому – Китай. Еще в начале нашей эры китайцы верили, что вначале цивилизация была совершенной, а с течением времени она лишь отдаляется от совершенства. По мнению Конфуция, которое было главенствующим в Китае, надлежит оставить существующую цивилизацию такой, как она есть; остановить всякое развитие и изменение – поскольку это только уведет цивилизацию еще дальше от совершенства. Идя этим путем, Китай, бывший одной из самых развитых цивилизаций в мире, скатился почти до положения страны третьего мира. Это только доказывает то, что приверженность старым традициям есть качество разрушительное, и потому мы должны учиться на ошибках прошлого и изменить общественный строй...»
Джошуа Кристиан, «Общественное устройство, стоящее за религией»,
Глава 1: законы в истории.
***
– В третий раз это у меня сегодня! – Фридрих фон Хайль ударил рукой по железному рулю. – В третий раз! Думается, этот автобус идет к чертям.
Фриц медленно встал и вышел из автобуса. Пятеро вышли с ним. Когда минут через двадцать он вернулся, кто-то из стоявших возле двери сунул ему в руку пакет с пачкой слегка помятых листов.
***
Фриц закрыл дверь своей квартиры, прислонился к ней, вытащил листы из пакета и взял первый лист. Когда он прочитал первые строки, лицо его побелело, а потом Фриц повалился на пол, тяжело дыша.
Фриц понял.
***
Еще семь месяцев назад, когда начала расходиться полузапрещенная книга человека, говорившего с Богом, Фриц заметил на страницах книги сероватую полоску, которую всегда оставляла его не совсем исправная копировальная машина.
Когда во второй раз Теодор Хаксли пришел к нему с просьбой – с требованием – сделать копии чего-то, Фриц улучил минутку и скопировал первый лист для себя. И теперь Фриц увидел, что он копировал вторую полузапрещенную книгу – ту, которую сейчас держал в руках. И он понял, что Теодор Хаксли каким-то странным образом стоит за этой книгой. И еще он понял, что либо правительство намеренно притворяется, что оно против, а на самом деле выпускает книгу само, либо Хаксли предает свое правительство.
Так или иначе, Фриц решил до поры до времени держать свои знания при себе.
***
– Теодор, когда ты собираешься сделать вас обоих моими учениками? – спросил Джошуа.
– Еще не сейчас... Подождем более широкого распространения этой твоей книги..
– И что мне надо будет делать?
– Тебе? Я думаю, что время нашего превращения в твоих учеников придет вместе со временем твоего первого явления народу.
– Как?
– Как? Тебе понадобится сцена для проповеди. После первого твоего появления на публике мы станем твоими учениками. А во второй раз мы уже будем признаны твоими официальными учениками.
– В таком случае, мне следует начать работать над речью?
– Можно. Определенно можно.
***
«...В своей теории Ницше показал, что общественная элита не связана моральными принципами. А мораль, как известно, есть основа законов общества – следовательно, общественная элита не связана законами. Из этого можно прийти к заключению, что законы существуют для слабых людей, которые в отсутствие законов не способны были бы жить в обществе. С другой стороны, люди, способные самостоятельно делать выводы и жить достойно даже без законов, – они имеют право нарушать законы, если таковые существуют. Однако такая система несовершенна, поскольку принадлежащие к элите не всегда будут приходить к согласию, и может установиться анархия, которая приведет, в конечном счете, к диктатуре. Когда же есть наставник, подобный Богу – который знает, как должен человек поступать в любой данный момент, – человеку не нужно думать, верны ли принятые Богом решения, ибо они верны по определению...»
Джошуа Кристиан, «Общественное устройство, стоящее за религией»,
Глава 2: Ницше как пророк общества будущего.
***
– Отлично, – вздохнул Теодор. – Я думаю, можно сказать, что мы закончили первую стадию.
– Ты делил это на стадии? – спросил Эндрю.
– До сих пор – нет. Но, полагаю, это в самом деле можно сделать.
– Подробнее.
– Итак, после полуподпольного распространения обеих книг народ знаком с Джошуа и готов перейти ко второй стадии – Джошуа становится проповедником, как я уже говорил, и начинает выбирать учеников.
– Кого еще, кроме нас? – спросил Эндрю.
– Остальных учеников Джошуа выберет сам. Не слишком много, и чтобы в них сочетались в разумных пропорциях фанатизм и реализм.
– Это возможно? – поинтересовался Джошуа.
Теодор растянул рот в гримасу, напоминающую улыбку:
– Попробуй. После того, как народ узнает Джошуа и его учеников, и когда люди превратятся в «истинно верующих», – завершится вторая стадия. И тогда, когда люди будут готовы к действию, мы организуем революцию.
– Революцию? – повысил голос Эндрю.
– Подобие революции. Сопротивление правительства не будет слишком серьезным: хотя они не захотят отказаться от своего положения, но у них нет силы без полиции и армии, – а они, в большинстве своем, должны будут оказаться на нашей стороне. Но нужно прочертить линию. Нужно показать видимое изменение – вот отсюда мы строим новое общество.
– И кто это организует?
– Организаторов найдем. Проблема в другом: к тому времени, когда произойдет революция, мы должны найти способ управлять людьми – то, что заменит Бога. Без этого нет смысла производить революцию.
– И когда произойдет революция и все превратятся в наших подданных, закончится третья стадия? – спросил Джошуа.
– Да. Третья стадия – это революция и превращение в «подданных», как ты это назвал... Четвертая стадия – распространение по всему миру, а потом ... – Теодор умолк.
– Да... А потом.
– Итак, мы знаем, что делать; но, начиная с середины третьей стадии, мы не имеем представления – как, – подвел итог Эндрю.
– Вот именно, – Теодор встал было, но снова сел, – но до тех пор еще есть время... Однако это не значит, что мы не должны думать на эту тему.
***
– Что?!
– Ты ведь меня слышал, так? – негромко сказал Фриц.
– Да...
Эрнест Гин был лучшим другом Фрица еще с довоенной поры. Убежденный оптимист, он предпочитал жить настоящим и не задумываться о будущем. Было немного странно, что именно Фриц, имевший почти противоположный взгляд на жизнь, был его лучшим другом. А может, именно в этом и была причина. Во всяком случае, факт оставался фактом, и после двухдневных раздумий Фриц решил рассказать Эрнесту о своем открытии.
– И что ты собираешься с этим делать? – спросил Эрнест после минутного молчания.
– Делать? А ты что предлагаешь?
– Ну... Я не знаю... Но ты должен показать это людям, рассказать...
– Зачем?
– Люди должны знать...
– Стоп.
Эрнест умолк.
– Прежде всего, – сказал Фриц, – нам нужно понять, что, собственно, происходит. Зачем зам. главы Нью-Йорка помогает тому, чему должен бы мешать?
Эрнест открыл было рот, но только издал придушенный вздох и закрыл его.
– Потому что именно он за этим и стоит! Он сам провоцирует недовольство правительства, чтобы создать интригующую романтическую атмосферу и облегчить будущий переворот.
– Ты уверен?..
– Почти уверен. По-моему, он это все и пишет. Выдумал себе псевдоним Иисуса – Джошуа Кристиан, сделайте одолжение! – и пишет все это...
– Но для чего?
– Для чего? Чтобы произвести переворот и стать диктатором!
– Но в книгах написано...
– В книгах написано, что направлять нас будет Бог. А Бога, друг мой Эрнест, нет.
Эрнест поднял сердитую бровь.
– Это я понял уже давно. Или его нет, или ему на нас наплевать. Так или иначе, нам от этого ничего не перепадает.
– Так что же...?
– Наш друг господин Хаксли просто будет работать Богом.
– Значит, все это – просто надувательство? Просто попытка дорваться до власти?..
– Да. Умно, между прочим. Очень умно. Если бы я сам до этого додумался, и если бы у меня были возможности, может быть, я бы и сам это сделал...
– Как ты можешь? В такое время...
– Помирать, так с музыкой.
– Ну, если ты так хочешь, почему бы тебе не распространить эту информацию, чтобы у Теодора ничего не вышло?
– Видишь ли, его провал мне не поможет. У меня нет писательских способностей, и кроме того, нет времени, чтобы убедить людей перестать верить одной религии, а потом еще заставить их поверить в другую... Просто не хватает времени. Иначе я бы, может, и взвесил эту возможность...Если бы нашел кого-то, кто умеет складно писать...
– Ты серьезно?..
– Абсолютно серьезно.
– Тогда почему бы тебе не попытаться войти в правительство Хаксли? – цинично спросил Эрнест.
– Как? Шантажировать его? В принципе, можно. Я могу все разрушить ... – Фриц немного подумал. – Впрочем, нет. С людьми это не пройдет – они хотят чуда, хотят чего-нибудь, и они хватаются за эту религию, как утопающий за соломинку. Они мне просто не поверят. Скорее всего, просто не станут слушать.
– Ты можешь обратиться в правительство; они же против этой идеи...
– Верно. Если я покажу это в правительстве, я тоже могу все разрушить. При условии, конечно, что правительство не инсценирует противодействие само, – Фриц помолчал немного, потирая подбородок. – В самом деле, я попробую. Я попробую войти в правительство Хаксли. По крайней мере, тогда при новой власти я получу приличный кусок...
***
– Кто-то стучит, – сказал Теодор.
– Кто, черт возьми?.. – Эндрю встал и вышел из комнаты. Послышался скрип двери.
– Здравствуйте, где я могу найти господина Хаксли?
Теодор вышел.
– Я здесь.
– А, Вы здесь... Это упрощает дело... Так вот, господин Хаксли, я думаю ,что нам надо поговорить...
– Вы ведь Фридрих фон Хайль, верно? – спросил Теодор.
– Совершенно верно. Вы у меня кое-что копировали. И именно об этом нам надо поговорить.
– Вы?..– Теодор внимательно поглядел на Фрица, склонив голову вправо, затем сжал губы в тонкую линию и кивнул. – Пройдемте, и расскажите нам все, что Вы знаете.
Фриц подчинился.
***
– Что ж, мило, – подытожил Теодор. – Однако угроза несколько неуместна.
– Это почему же?
– Потому что Вы допустили несколько ошибок. Некоторые из них несущественны, но не все.
– Я слушаю.
– Прежде всего, не я написал эти книги. Их написал господин Кристиан, вот он, – Теодор указал на Джошуа, и тот кивнул. – И это его настоящее имя. Кроме того, цель не есть власть. Или, во всяком случае, не только власть.
– Если так, в чем же цель?
– Цель воистину идеалистическая: спасение человечества.
– ?
– Мы намереваемся убедить людей использовать подпространственный двигатель, чтобы сбежать с Земли – и выжить.
– Вот как... В таком случае, я Вас недооценил... Но что же с религией?
– О, тут все верно. Мы действительно будем «Богом» и будем управлять людьми. Но мы еще работаем над способом...
– Да? Я как раз думаю, что знаю именно то, что вам нужно...
Теодор сузил глаза.
– Это значит, что Вы в любом случае останетесь с нами?
Фриц немного подумал.
– Да, почему бы нет? К черту все – если не получится, все равно помирать, но хоть будем знать, что попытались... Я с вами.
***
– Итак, о чем ты говорил, Фриц?
– Я говорил о КСКМе.
Теодор поднял бровь.
– Компьютер для слежения и контроля над мышлением.
– Что это? – спросил Эндрю.
– Это одно из великих американских изобретений довоенных времен. Это компьютер, который может общаться с людьми с помощью специальных чипов, вживляемых в голову, читать их мысли и, если понадобится, поощрять или подавлять определенную мысль.
– Откуда ты это знаешь?
Фриц ухмыльнулся, но не ответил.
– Ты собираешься засунуть всему человечеству чипы в голову? Люди же не согласятся! – возмутился Эндрю.
Теодор поскреб подбородок, немного подумал и сказал:
– Согласятся. Еще как согласятся; даже умолять будут.
На этот раз настала очередь Фрица поднять бровь.
– Они же хотят говорить с Богом, хотят, чтобы Бог направлял их. Но, как известно, Бог не может общаться с простыми смертными, и поэтому он будет общаться с ними через компьютер...
– А за компьютером будем стоять мы, – заметил Эндрю.
– За компьютером будет стоять программа, а не мы, – сказал Фриц. – Компьютер может контролировать мысли только в соответствии с заранее написанным кодом.
– Значит, нужны программисты? – спросил Джошуа.
– Нужны; я не умею писать программы...
– Хорошо. Фриц, – Теодор откашлялся, – как ты думаешь, ты сумеешь организовать это дело? Найти программистов, наладить производство этих чипов... Я могу помочь тебе найти нужных людей – но мы трое не можем сейчас надолго уезжать на поиски, мы нужны здесь.
– Сумею, – Фриц выпрямился. – Поверьте мне, сумею. К какому сроку?
– Постарайся через полгода. Но чем раньше, тем лучше.
– Информировать тех, с кем я буду работать?
– Как можно меньше. Хорошо бы разделить задачу так, чтобы никто из них не знал, что именно он делает.
– Считайте, что сделано! – рявкнул Фриц, щелкнул каблуками, отдал честь, повернулся на каблуках и промаршировал на несгибающихся ногах к двери.
Теодор снова поднял бровь, подумал и усмехнулся уголком рта. Он почувствовал вопросительный взгляд Эндрю, упирающийся ему в затылок.
– Немец, – сказал Теодор.
– Ты хочешь сказать, что..?
– Очень может быть.
– Но...!
– Не будь идеалистом, Эндрю. По моему, мы об этом уже говорили.
– Но я думал...
– Эндрю, перестань думать. Это тебе вредно, как я замечаю.
– Ты хочешь установить нацистский режим?!
– Я делаю то, что получается. Но чего ты ожидаешь от общества, в котором все делают только то, что хорошо для правительства?
[/b][/b]
***
– Правительство продажно! Правительство привело вас к тому, что вы видите сегодня! Если бы Господь вел нас – разве могла бы начаться война?
(Молчание).
– Я отвечаю вам: нет!
(Крики).
– Ибо Господь добр и милосерден! Он охранит нас от всякого зла! Когда Господь будет править миром, мы не изведаем больше горя, не изведаем больше боли!
(Аплодисменты).
– Справедливо будет править нами Господь! Господь неподкупен! Господь не думает только о своей выгоде, как правительство!
(Бурные аплодисменты).
– Потому – что нам надо сделать?
(Молчание).
– Нам надо остановить правительство!
(Бурные аплодисменты, переходящие в овацию).
– Время еще не пришло, друзья мои, но я говорю вам – мы еще увидим новый мир!
***
Равнодушно аплодировавший Теодор наклонился к стоящему рядом Эндрю и шепнул ему:
– У нас проблемы.
– Что такое? – спросил Эндрю, не переставая аплодировать и сохраняя восторженное выражение лица.
– Видишь там троих, в черной форме?
– Вижу...
– Пришли арестовывать нашего Джошуа. Мило, я и не знал, что еще существует действующая полиция...
– Ты уверен?
– Абсолютно.
И действительно, трое приблизились к Джошуа, схватили его за руки и увели в неизвестном направлении. Теодор подождал, пока толпа не рассеялась, а потом быстро пошел туда, где исчезли трое.
Эндрю помедлил несколько секунд.
Теодор повернулся к нему и резко бросил:
– Идем, Эндрю; нам предстоит спасать Мессию.
***
– В чем обвиняется этот человек?
– В подстрекательстве против правительства.
– Сэр, Вы смеетесь надо мной? Какого правительства?
– Правительства США, господин Хаксли. Вы это очень хорошо знаете.
– Правительство существует только на бумаге, и Вы это тоже очень хорошо знаете, господин как-Вас-там.
– Мы судим в соответствии с написанным на бумаге.
– Вы не думаете, что в такое время есть вещи поважнее, чем возиться с проповедниками?
– Мы будем возиться с тем, с чем сочтем нужным. Вы не представитель Верховного суда США, чтобы решать подобные вопросы.
– А что случилось со свободой слова?
Человек, казалось, смутился на долю секунды.
– В такое время мы не можем позволить себе антиправительственную пропаганду.
– Вы хотите посадить его в тюрьму?
– Думаю, придется – на несколько дней.
– А освобождение под залог?
– Деньги не имеют ценности. Вы это и сами знаете.
– Я просто надеялся, что и эта бумажка пережила войну...
– К сожалению, нет.
Теперь Теодор, в свою очередь, смутился. Он не ожидал, что власти отнесутся к делу настолько серьезно. Он размышлял, стоит ли решиться на отчаянный поступок. В конце концов он решил рискнуть. Он наклонился к клерку так, что их лица почти соприкасались, и заглянул ему в глаза.
– Вы хотите мне сказать, что не верите в то, что говорит Джошуа?
Клерк закусил нижнюю губу. Он молчал.
– Вы собственными руками посадите в тюрьму спасителя человечества? – Теодор старался, как мог, чтобы его голос звучал равнодушно, но он знал, что, если клерк окажется неверующим или вообще не в курсе дела, ему, Теодору, достанется много больше, чем грозит Джошуа.
Клерк все еще молчал. Теодор ждал.
– Я... – выпалил, наконец, клерк. – Я, конечно, читал обе книги...
– И после этого Вы хотите посадить Вашего спасителя в тюрьму собственными руками?
Клерк снова запустил зубы в нижнюю губу, опустил глаза, потом снова поднял их. Теодор смотрел в них, пытаясь угадать, улыбнется ли ему удача.
И удача улыбнулась.
– Может... Может, Вы и правы... – пробормотал клерк. Он встал и куда-то ушел.
Теодор поднялся и сделал несколько шагов вслед за клерком, потом остановился. С четверть часа он молча ждал, пока клерк не вернулся, ведя Джошуа.
– Уходите отсюда, скорее, – сказал он. – И не действуйте так открыто в следующий раз.
***
Теодор и Джошуа вышли из здания.
– Спасибо, – прошептал Джошуа.
– Не за что, – ответил Теодор, помолчав.
– Значит, мы уходим в подполье, – сказал Джошуа.
Теодор кивнул.
Эндрю, ожидавший неподалеку от здания, подошел к ним.
– Все уладилось?
– С трудом, – вздохнул Теодор. – Уходим в подполье.
– Уже?
– Да, уже.
– Как?
– Не здесь.
– Где же?
– Дом Фрица.
– Почему?
– Потому что искать будут в кабинете и в наших домах. Фриц же – единственный, кого не было на выступлении Джошуа, поэтому о нем они ничего не могут знать.
***
– Значит, нужно продолжать выступления, пока наш Фриц не обеспечит компьютер? – спросил Джошуа.
– Не обязательно, – Теодор откашлялся. – Сейчас нам надо подумать, как перейти в подполье, и разработать представление нас в качестве твоих учеников.
– Идеи есть?
– Есть, разумеется, есть, – улыбнулся Теодор. – Когда в последний раз у меня не было идей?
Эндрю открыл рот, чтобы что-то сказать, но, подумав, закрыл его.
– Итак, – продолжил Теодор, – мы продолжим выступления – но подпольно, тайно.
– И как именно?
– Нам надо выбрать «место сбора». После этого Эндрю начнет распускать слухи о встрече в этом месте...
– Где? Здесь, у Фрица? – спросил Эндрю.
– Хмм... Лучше бы нет, но пока у нас нет другой возможности... Может, когда Джошуа найдет еще учеников, мы сможем воспользоваться их помощью.
– Да, но что делаем пока?
– Пока собираемся здесь, выбора нет.
– Когда?
– Ты сможешь известить достаточно человек через... скажем, три дня?
Эндрю почесал нос, размышляя.
– Думаю, смогу.
– Прекрасно. Значит, через три дня. И тогда, Джошуа, начнешь искать учеников. Первая встреча будет ознакомительной – с тем, что мы делаем, и с подпольным положением... И поиск учеников.
– Я должен назначить их всех сразу?
– Выбор за тобой, правда. Но желательно, чтобы ты нашел всех в относительно короткий срок. Как я уже говорил тебе – попытайся найти тонкую грань между фанатизмом и реализмом.
– Сколько учеников мне еще нужно? Десять?
– Почему десять? – спросил Теодор. Потом он улыбнулся. – Двенадцать учеников, да?
Эндрю усмехнулся.
– Да, двенадцати достаточно...
***
– Двадцать три, – Эндрю хлопнул по плечу вошедшего и поглядел в сторону двери. – Пока последний.
– Добро пожаловать, – Теодор положил руку на плечо вошедшему и пожал ему руку.
Теодор выглядел очень официальным, очень серьезным; в глазах его была великая идея, граничившая с некоторым безумием. Он стоял, мощный, стройный – герой революции.
Герой революции, пронеслось в мозгу Эндрю. Одну такую революцию я знаю... Россия, 1917. И к чему это привело? – К тому самому, к чему и мы идем. Только у нас еще хуже – Ленин был в самом деле идеалистом; он верил в свои идеи. Мы же не верим даже в собственные идеи... Так что же это за вожди, которые не верят в собственные идеи?! – Единственные, которые смогут понять, что на самом деле происходит... Ведь я-то знаю, что они делают, черт бы их взял. Я вижу это своими глазами – и не останавливаю их. Я же продал им свою душу, свои убеждения... Но цель у них хорошая, и, черт побери, я не вижу другого способа это сделать. А если так, чего вообще стоят все мои убеждения, если нет в них силы, чтобы спасти людей? И если зло творит добро, остается ли оно злом? Или же созданное из зла неизбежно остается злом? С другой стороны, если нечто творит добро – почему я вообще называю его злом? А если так, такая подлая диктатура может быть хорошей? Справедливой? Правильной?..
Эндрю оперся рукой о стену, другой рукой помассировал глаза.
Вдруг он почувствовал руку на своем плече. Он открыл глаза и увидел напротив себя Джошуа. Тот улыбался, как бы говоря: «Ничего, я все понимаю».
Эндрю неуверенно огляделся по сторонам.
– Что, я сказал это вслух?..
Джошуа, не переставая улыбаться, отрицательно покачал головой, а потом отпустил плечо Эндрю и удалился.
Некоторое время Эндрю стоял, потрясенный. Он потер нос, поскреб усики, появившиеся у него за последние дни, – он был в таком напряжении, что забывал бриться, – потом обхватил себя руками и направился в соседнюю комнату, где уже собрались все.
***
Публика начала расходиться. В углу комнаты двое разговаривали с Теодором на грани слышимости. Джошуа сидел на стуле и пил большими жадными глотками, покашливая и массируя горло, – не удивительно, после почти двухчасовой горячей речи, которую только пару раз прерывал Теодор.
Эндрю ходил кругами в соседней комнате. Наконец он собрался с духом и подошел к Джошуа.
– Джошуа... – неуверенно начал он.
– Да? – ответил тот слабым голосом, поднимая глаза на Эндрю.
– Послушай... – Эндрю облизал губы. – Тогда, перед началом речи и всего, когда ты...
Джошуа слегка улыбнулся, поднялся, переложил стакан в левую руку и поманил Эндрю пальцем за собой в соседнюю комнату. Они вышли.
– Послушай, Эндрю, – начал Джошуа тихим голосом (Эндрю не был уверен, из-за того ли, что он охрип, или он не хотел, чтобы их услышали), – что, собственно, ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
– Что, собственно, тогда произошло? Ты понял, о чем я думал?
– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что я читаю мысли?..
Эндрю не понравилось то, как Джошуа подчеркнул слово «хочешь».
– Я хочу, чтобы ты сказал мне правду.
– А, – Джошуа переложил стакан из одной руки в другую, потом вернул его и улыбнулся, – правду.
– Черт бы тебя взял, Джошуа, что ты прячешь? Ты что, правительственный агент?
Джошуа расхохотался. Он смеялся долго. Он ткнул стакан в живот Эндрю, чтобы тот забрал его, согнулся и обхватил живот руками. Наконец, ноги его подогнулись, и он повалился на пол, смеясь.
Теодор и двое говоривших с ним вышли, взволнованные. Увидев, что происходит, Теодор усмехнулся с некоторым раздражением.
– Что ты ему такого сказал? – спросил он Эндрю.
– Потом, – сказал Эндрю. Он был совершенно серьезен.
Джошуа тем временем несколько успокоился. Он поднялся на колени и встал, опираясь на руку, протянутую Теодором. Он все еще посмеивался, вытирая слезы.
– Слушай, Энди, – сказал он, успокоившись окончательно, – это было лучшее, что я слышал за долгое время...
Двое говоривших с Теодором переглянулись, попрощались со всеми и вышли.
– А теперь, – Теодор повернулся к Эндрю, – что ты сказал ему такое, что свалило его с ног?
– Мы говорили... – Эндрю немного поколебался. – Я спросил, кто он на самом деле...
– Почему ты опять поднял эту тему?
Эндрю сжал губы, но не ответил.
– Но что его так насмешило? – Теодор перевел взгляд на Джошуа, а потом опять на Эндрю.
– Я сказал: «Ты что, черт возьми, правительственный агент?» – и все. А он начал смеяться.
Теодор посмотрел на Джошуа – тот улыбался, и видно было, что он сдерживается изо всех сил, чтобы не расхохотаться снова.
Теодор поднял бровь.
– Что ж, я вижу, что сейчас невозможно обсуждать с тобой что-нибудь серьезное, Джош. Скажи мне, когда успокоишься.
– Ага, – кивнул Джошуа.
Теодор ушел в другую комнату, а Джошуа опустился на первый попавшийся стул и снова принялся смеяться.
Только где-то через минуту Эндрю понял, что Джошуа так и не ответил на вопрос.
***
– Те двое, с которыми ты говорил, да... – Джошуа прищелкнул языком.
– Генри и Патрик, – сказал Теодор.
– Да... и еще тот, в синей рубашке с каштановыми волосами...
– Питер, – сказал Эндрю.
Джошуа улыбнулся чему-то и продолжал:
– И та, в джинсах, обритая...
– Она? Ну... – Эндрю постучал пальцем по подбородку, словно надеясь, что от этого имя выскочит в голове. – Хельга, кажется.
–Значит, у нас есть четверо. Это пока все? – спросил Теодор.
Джошуа утвердительно кивнул.
– Что ж, хорошо. Эндрю, пригласи их сюда завтра. Нам нужно поговорить.
***
– Я клянусь...
– Я клянусь... – повторили за Джошуа четыре голоса.
– Служить жизнью и смертью...
– Служить жизнью и смертью...
– И всем, что потребуется...
– И всем, что потребуется...
– Господу истинному и справедливому...
– Господу истинному и справедливому...
– И мне, Джошуа Кристиану...
– И тебе, Джошуа Кристиану...
– Его Мессии и пророку на Земле...
– Его Мессии и пророку на Земле...
– Которые поведут нас через эти суровые времена...
– Которые поведут нас через эти суровые времена...
– В лучший мир...
– В лучший мир...
– По воле Господа...
– По воле Господа...
– Да пребудет Господь с нами, в нас. Аминь.
– Да пребудет Господь с нами, в нас. Аминь.
Джошуа сложил руки молитвенным жестом на уровне лица. «С нами, в нас!» – он возвысил голос.
Четверо сложили руки в таком же жесте и воодушевленно воскликнули: «С нами, в нас!»
...А в соседней комнате Теодор усмехнулся уголком рта и процедил сквозь зубы: «Зиг хайль».
***
Все двенадцать стоят на сцене, руки сложены молитвенным жестом на уровне лица. Перед ними стоит Джошуа, подняв руки над головой. Он кажется неожиданно очень высоким – и словно не от мира сего; не таким, другим – непонятно только, к лучшему или к худшему. В нем действительно было что-то божественное...
– С нами, в нас, – бормотали двенадцать ртов. Джошуа молчал. – С нами, в нас, – голоса стали громче.
И вот они двенадцать, справа налево: Теодор, Эндрю, Питер, Патрик, Хельга, Генри, Джон, Сэм, Джеймс, Джессика, Томас и Эдвард.
Напротив них, под сценой, полная комната людей повторяла те же слова, сложив руки тем же жестом.
Наконец, бормотание переросло в крик. Тогда Джошуа присоединился к ним: «С нами, в нас!» Казалось, глотки скоро лопнут, не в силах выдержать крик – или, возможно, Божественную силу, царившую в комнате.
Но тут Джошуа протянул руки вперед. «Умолкните!» – крикнул он.
В комнате мгновенно воцарилась тишина, словно какая-то огромная рука отключила мощный усилитель. Эта тишина казалась тем более странной, что в ушах все еще звенело.
– Срок близок, – сказал Джошуа. – Друзья мои – срок близок.
И снова тишина. Напряженная тишина ожидания. Что скажет вождь? Что скажет Мессия и пророк?
...Что скажет Бог?
– Вскоре откроется нам Господь, и даст Он силу, дабы встретились вы с Ним.
Сила! Наконец-то Господь сможет направлять нас, как Он направляет Джошуа.
– Вскоре даст Он нам силу! Мы не будем больше страдать от законов и запретов старой власти. Тогда грядет наша славная революция! Наберитесь терпения, дети мои, вы еще увидите этот день!
– Правительство продажно! Правительство привело вас к тому, что вы видите сегодня! Если бы Господь вел нас – разве могла бы начаться война?
(Молчание).
– Я отвечаю вам: нет!
(Крики).
– Ибо Господь добр и милосерден! Он охранит нас от всякого зла! Когда Господь будет править миром, мы не изведаем больше горя, не изведаем больше боли!
(Аплодисменты).
– Справедливо будет править нами Господь! Господь неподкупен! Господь не думает только о своей выгоде, как правительство!
(Бурные аплодисменты).
– Потому – что нам надо сделать?
(Молчание).
– Нам надо остановить правительство!
(Бурные аплодисменты, переходящие в овацию).
– Время еще не пришло, друзья мои, но я говорю вам – мы еще увидим новый мир!
***
Равнодушно аплодировавший Теодор наклонился к стоящему рядом Эндрю и шепнул ему:
– У нас проблемы.
– Что такое? – спросил Эндрю, не переставая аплодировать и сохраняя восторженное выражение лица.
– Видишь там троих, в черной форме?
– Вижу...
– Пришли арестовывать нашего Джошуа. Мило, я и не знал, что еще существует действующая полиция...
– Ты уверен?
– Абсолютно.
И действительно, трое приблизились к Джошуа, схватили его за руки и увели в неизвестном направлении. Теодор подождал, пока толпа не рассеялась, а потом быстро пошел туда, где исчезли трое.
Эндрю помедлил несколько секунд.
Теодор повернулся к нему и резко бросил:
– Идем, Эндрю; нам предстоит спасать Мессию.
***
– В чем обвиняется этот человек?
– В подстрекательстве против правительства.
– Сэр, Вы смеетесь надо мной? Какого правительства?
– Правительства США, господин Хаксли. Вы это очень хорошо знаете.
– Правительство существует только на бумаге, и Вы это тоже очень хорошо знаете, господин как-Вас-там.
– Мы судим в соответствии с написанным на бумаге.
– Вы не думаете, что в такое время есть вещи поважнее, чем возиться с проповедниками?
– Мы будем возиться с тем, с чем сочтем нужным. Вы не представитель Верховного суда США, чтобы решать подобные вопросы.
– А что случилось со свободой слова?
Человек, казалось, смутился на долю секунды.
– В такое время мы не можем позволить себе антиправительственную пропаганду.
– Вы хотите посадить его в тюрьму?
– Думаю, придется – на несколько дней.
– А освобождение под залог?
– Деньги не имеют ценности. Вы это и сами знаете.
– Я просто надеялся, что и эта бумажка пережила войну...
– К сожалению, нет.
Теперь Теодор, в свою очередь, смутился. Он не ожидал, что власти отнесутся к делу настолько серьезно. Он размышлял, стоит ли решиться на отчаянный поступок. В конце концов он решил рискнуть. Он наклонился к клерку так, что их лица почти соприкасались, и заглянул ему в глаза.
– Вы хотите мне сказать, что не верите в то, что говорит Джошуа?
Клерк закусил нижнюю губу. Он молчал.
– Вы собственными руками посадите в тюрьму спасителя человечества? – Теодор старался, как мог, чтобы его голос звучал равнодушно, но он знал, что, если клерк окажется неверующим или вообще не в курсе дела, ему, Теодору, достанется много больше, чем грозит Джошуа.
Клерк все еще молчал. Теодор ждал.
– Я... – выпалил, наконец, клерк. – Я, конечно, читал обе книги...
– И после этого Вы хотите посадить Вашего спасителя в тюрьму собственными руками?
Клерк снова запустил зубы в нижнюю губу, опустил глаза, потом снова поднял их. Теодор смотрел в них, пытаясь угадать, улыбнется ли ему удача.
И удача улыбнулась.
– Может... Может, Вы и правы... – пробормотал клерк. Он встал и куда-то ушел.
Теодор поднялся и сделал несколько шагов вслед за клерком, потом остановился. С четверть часа он молча ждал, пока клерк не вернулся, ведя Джошуа.
– Уходите отсюда, скорее, – сказал он. – И не действуйте так открыто в следующий раз.
***
Теодор и Джошуа вышли из здания.
– Спасибо, – прошептал Джошуа.
– Не за что, – ответил Теодор, помолчав.
– Значит, мы уходим в подполье, – сказал Джошуа.
Теодор кивнул.
Эндрю, ожидавший неподалеку от здания, подошел к ним.
– Все уладилось?
– С трудом, – вздохнул Теодор. – Уходим в подполье.
– Уже?
– Да, уже.
– Как?
– Не здесь.
– Где же?
– Дом Фрица.
– Почему?
– Потому что искать будут в кабинете и в наших домах. Фриц же – единственный, кого не было на выступлении Джошуа, поэтому о нем они ничего не могут знать.
***
– Значит, нужно продолжать выступления, пока наш Фриц не обеспечит компьютер? – спросил Джошуа.
– Не обязательно, – Теодор откашлялся. – Сейчас нам надо подумать, как перейти в подполье, и разработать представление нас в качестве твоих учеников.
– Идеи есть?
– Есть, разумеется, есть, – улыбнулся Теодор. – Когда в последний раз у меня не было идей?
Эндрю открыл рот, чтобы что-то сказать, но, подумав, закрыл его.
– Итак, – продолжил Теодор, – мы продолжим выступления – но подпольно, тайно.
– И как именно?
– Нам надо выбрать «место сбора». После этого Эндрю начнет распускать слухи о встрече в этом месте...
– Где? Здесь, у Фрица? – спросил Эндрю.
– Хмм... Лучше бы нет, но пока у нас нет другой возможности... Может, когда Джошуа найдет еще учеников, мы сможем воспользоваться их помощью.
– Да, но что делаем пока?
– Пока собираемся здесь, выбора нет.
– Когда?
– Ты сможешь известить достаточно человек через... скажем, три дня?
Эндрю почесал нос, размышляя.
– Думаю, смогу.
– Прекрасно. Значит, через три дня. И тогда, Джошуа, начнешь искать учеников. Первая встреча будет ознакомительной – с тем, что мы делаем, и с подпольным положением... И поиск учеников.
– Я должен назначить их всех сразу?
– Выбор за тобой, правда. Но желательно, чтобы ты нашел всех в относительно короткий срок. Как я уже говорил тебе – попытайся найти тонкую грань между фанатизмом и реализмом.
– Сколько учеников мне еще нужно? Десять?
– Почему десять? – спросил Теодор. Потом он улыбнулся. – Двенадцать учеников, да?
Эндрю усмехнулся.
– Да, двенадцати достаточно...
***
– Двадцать три, – Эндрю хлопнул по плечу вошедшего и поглядел в сторону двери. – Пока последний.
– Добро пожаловать, – Теодор положил руку на плечо вошедшему и пожал ему руку.
Теодор выглядел очень официальным, очень серьезным; в глазах его была великая идея, граничившая с некоторым безумием. Он стоял, мощный, стройный – герой революции.
Герой революции, пронеслось в мозгу Эндрю. Одну такую революцию я знаю... Россия, 1917. И к чему это привело? – К тому самому, к чему и мы идем. Только у нас еще хуже – Ленин был в самом деле идеалистом; он верил в свои идеи. Мы же не верим даже в собственные идеи... Так что же это за вожди, которые не верят в собственные идеи?! – Единственные, которые смогут понять, что на самом деле происходит... Ведь я-то знаю, что они делают, черт бы их взял. Я вижу это своими глазами – и не останавливаю их. Я же продал им свою душу, свои убеждения... Но цель у них хорошая, и, черт побери, я не вижу другого способа это сделать. А если так, чего вообще стоят все мои убеждения, если нет в них силы, чтобы спасти людей? И если зло творит добро, остается ли оно злом? Или же созданное из зла неизбежно остается злом? С другой стороны, если нечто творит добро – почему я вообще называю его злом? А если так, такая подлая диктатура может быть хорошей? Справедливой? Правильной?..
Эндрю оперся рукой о стену, другой рукой помассировал глаза.
Вдруг он почувствовал руку на своем плече. Он открыл глаза и увидел напротив себя Джошуа. Тот улыбался, как бы говоря: «Ничего, я все понимаю».
Эндрю неуверенно огляделся по сторонам.
– Что, я сказал это вслух?..
Джошуа, не переставая улыбаться, отрицательно покачал головой, а потом отпустил плечо Эндрю и удалился.
Некоторое время Эндрю стоял, потрясенный. Он потер нос, поскреб усики, появившиеся у него за последние дни, – он был в таком напряжении, что забывал бриться, – потом обхватил себя руками и направился в соседнюю комнату, где уже собрались все.
***
Публика начала расходиться. В углу комнаты двое разговаривали с Теодором на грани слышимости. Джошуа сидел на стуле и пил большими жадными глотками, покашливая и массируя горло, – не удивительно, после почти двухчасовой горячей речи, которую только пару раз прерывал Теодор.
Эндрю ходил кругами в соседней комнате. Наконец он собрался с духом и подошел к Джошуа.
– Джошуа... – неуверенно начал он.
– Да? – ответил тот слабым голосом, поднимая глаза на Эндрю.
– Послушай... – Эндрю облизал губы. – Тогда, перед началом речи и всего, когда ты...
Джошуа слегка улыбнулся, поднялся, переложил стакан в левую руку и поманил Эндрю пальцем за собой в соседнюю комнату. Они вышли.
– Послушай, Эндрю, – начал Джошуа тихим голосом (Эндрю не был уверен, из-за того ли, что он охрип, или он не хотел, чтобы их услышали), – что, собственно, ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
– Что, собственно, тогда произошло? Ты понял, о чем я думал?
– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что я читаю мысли?..
Эндрю не понравилось то, как Джошуа подчеркнул слово «хочешь».
– Я хочу, чтобы ты сказал мне правду.
– А, – Джошуа переложил стакан из одной руки в другую, потом вернул его и улыбнулся, – правду.
– Черт бы тебя взял, Джошуа, что ты прячешь? Ты что, правительственный агент?
Джошуа расхохотался. Он смеялся долго. Он ткнул стакан в живот Эндрю, чтобы тот забрал его, согнулся и обхватил живот руками. Наконец, ноги его подогнулись, и он повалился на пол, смеясь.
Теодор и двое говоривших с ним вышли, взволнованные. Увидев, что происходит, Теодор усмехнулся с некоторым раздражением.
– Что ты ему такого сказал? – спросил он Эндрю.
– Потом, – сказал Эндрю. Он был совершенно серьезен.
Джошуа тем временем несколько успокоился. Он поднялся на колени и встал, опираясь на руку, протянутую Теодором. Он все еще посмеивался, вытирая слезы.
– Слушай, Энди, – сказал он, успокоившись окончательно, – это было лучшее, что я слышал за долгое время...
Двое говоривших с Теодором переглянулись, попрощались со всеми и вышли.
– А теперь, – Теодор повернулся к Эндрю, – что ты сказал ему такое, что свалило его с ног?
– Мы говорили... – Эндрю немного поколебался. – Я спросил, кто он на самом деле...
– Почему ты опять поднял эту тему?
Эндрю сжал губы, но не ответил.
– Но что его так насмешило? – Теодор перевел взгляд на Джошуа, а потом опять на Эндрю.
– Я сказал: «Ты что, черт возьми, правительственный агент?» – и все. А он начал смеяться.
Теодор посмотрел на Джошуа – тот улыбался, и видно было, что он сдерживается изо всех сил, чтобы не расхохотаться снова.
Теодор поднял бровь.
– Что ж, я вижу, что сейчас невозможно обсуждать с тобой что-нибудь серьезное, Джош. Скажи мне, когда успокоишься.
– Ага, – кивнул Джошуа.
Теодор ушел в другую комнату, а Джошуа опустился на первый попавшийся стул и снова принялся смеяться.
Только где-то через минуту Эндрю понял, что Джошуа так и не ответил на вопрос.
***
– Те двое, с которыми ты говорил, да... – Джошуа прищелкнул языком.
– Генри и Патрик, – сказал Теодор.
– Да... и еще тот, в синей рубашке с каштановыми волосами...
– Питер, – сказал Эндрю.
Джошуа улыбнулся чему-то и продолжал:
– И та, в джинсах, обритая...
– Она? Ну... – Эндрю постучал пальцем по подбородку, словно надеясь, что от этого имя выскочит в голове. – Хельга, кажется.
–Значит, у нас есть четверо. Это пока все? – спросил Теодор.
Джошуа утвердительно кивнул.
– Что ж, хорошо. Эндрю, пригласи их сюда завтра. Нам нужно поговорить.
***
– Я клянусь...
– Я клянусь... – повторили за Джошуа четыре голоса.
– Служить жизнью и смертью...
– Служить жизнью и смертью...
– И всем, что потребуется...
– И всем, что потребуется...
– Господу истинному и справедливому...
– Господу истинному и справедливому...
– И мне, Джошуа Кристиану...
– И тебе, Джошуа Кристиану...
– Его Мессии и пророку на Земле...
– Его Мессии и пророку на Земле...
– Которые поведут нас через эти суровые времена...
– Которые поведут нас через эти суровые времена...
– В лучший мир...
– В лучший мир...
– По воле Господа...
– По воле Господа...
– Да пребудет Господь с нами, в нас. Аминь.
– Да пребудет Господь с нами, в нас. Аминь.
Джошуа сложил руки молитвенным жестом на уровне лица. «С нами, в нас!» – он возвысил голос.
Четверо сложили руки в таком же жесте и воодушевленно воскликнули: «С нами, в нас!»
...А в соседней комнате Теодор усмехнулся уголком рта и процедил сквозь зубы: «Зиг хайль».
***
Все двенадцать стоят на сцене, руки сложены молитвенным жестом на уровне лица. Перед ними стоит Джошуа, подняв руки над головой. Он кажется неожиданно очень высоким – и словно не от мира сего; не таким, другим – непонятно только, к лучшему или к худшему. В нем действительно было что-то божественное...
– С нами, в нас, – бормотали двенадцать ртов. Джошуа молчал. – С нами, в нас, – голоса стали громче.
И вот они двенадцать, справа налево: Теодор, Эндрю, Питер, Патрик, Хельга, Генри, Джон, Сэм, Джеймс, Джессика, Томас и Эдвард.
Напротив них, под сценой, полная комната людей повторяла те же слова, сложив руки тем же жестом.
Наконец, бормотание переросло в крик. Тогда Джошуа присоединился к ним: «С нами, в нас!» Казалось, глотки скоро лопнут, не в силах выдержать крик – или, возможно, Божественную силу, царившую в комнате.
Но тут Джошуа протянул руки вперед. «Умолкните!» – крикнул он.
В комнате мгновенно воцарилась тишина, словно какая-то огромная рука отключила мощный усилитель. Эта тишина казалась тем более странной, что в ушах все еще звенело.
– Срок близок, – сказал Джошуа. – Друзья мои – срок близок.
И снова тишина. Напряженная тишина ожидания. Что скажет вождь? Что скажет Мессия и пророк?
...Что скажет Бог?
– Вскоре откроется нам Господь, и даст Он силу, дабы встретились вы с Ним.
Сила! Наконец-то Господь сможет направлять нас, как Он направляет Джошуа.
– Вскоре даст Он нам силу! Мы не будем больше страдать от законов и запретов старой власти. Тогда грядет наша славная революция! Наберитесь терпения, дети мои, вы еще увидите этот день!
3
On and on,
Does anybody know what we are looking for?
Queen,
“The Show Must Go On”
(Все вперед –
Да знает ли хоть кто, чего же ищем мы?
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
Незадолго до этого.
От Вашингтона уцелело немного. Большая часть города выглядела, как в старых рассказах о ядерной войне и не очень светлом будущем, – пыльная равнина, усеянная мокрыми камнями, насколько хватает глаз; там и сям виднеются металлические люки, как «мушки» для красоты на каком-то огромном теле... Только что красоты в этих люках не было, да и метровый диаметр был несколько великоват для того, что люди называют «мушкой».
***
Если много раз повторять какое-нибудь слово и долго думать о его смысле, чувствуешь, что этот смысл исчезает. Слово тускнеет, теряет вкус и аромат; становится чем-то непонятным, лишенным всякого значения и смысла.
Что-то похожее может иногда произойти, если долго думать о своей жизни и об окружающем; в конце концов начинаешь ощущать их чем-то далеким, как будто это жизнь другого человека – или что-то, увиденное во сне. И тут, внезапно, как острый нож, пронзает тебя понимание того, что это твоя жизнь. Твоя. В такие моменты ощущаешь дрожь во всем теле, а иногда – особенно, если жизнь твоя не слишком счастливая, – еще и легкую тошноту.
Именно это чувствовал Фриц, ступая по скользким камням равнины Вашингтон. Быстрая ходьба на почти прямых ногах, руки в карманах. И вдруг он странным образом ощутил, что это его жизнь закончится лет через двадцать – разве что они сумеют осуществить свой грандиозный план; но Фриц признался самому себе, что он вовсе не уверен в успехе этого плана. Его жизнь; его чувства; его мысли. По телу его прошла дрожь, сильнее, чем от холода. Он остановился, нагнулся и сплюнул.
Он снова вздрогнул. «Черт побери, –скрипнул он зубами, – я становлюсь идеалистом».
Однако Фриц быстро отмахнулся от таких мыслей и продолжил путь.
Он осматривал люк за люком, отыскивая нужный ему. Наконец он нашел его, подошел, присел на корточки. Он стер двумя пальцами мокрую пыль с крышки люка (давно его не открывали... или пыль здесь так быстро собирается?), нашел маленькую красную кнопку сбоку и нажал ее.
Из маленького динамика раздался громкий треск, который через несколько секунд стал тише. Потом послышался слабый свист, а затем голос: «Вашингтон, район Х-В34, комната А7, прием».
Фриц представился как «Фон Хайль Фридрих, посланец от имени правительства Нью-Йорка», и продолжил, назвав секретный код.
Воцарилась тишина, продолжавшаяся несколько минут; потом снова раздался голос: «Разрешение получено. Подготовка к открытию».
Фриц поднялся на ноги и отступил назад. Люк заскрежетал, из центра его поднялся плоский диск, повернулся немного, а потом весь люк поднялся и съехал в сторону, как выбегает из кастрюли кипящий суп.
Изнутри шел слабый красный свет. Странный свет, потому что, будучи красным, он был холодным; без сомнения, холодным.
***
Процедура кода была старой. Во всяком случае, даже если и не такой уж старой, то она успела устареть. Она была разработана тогда же, когда и система защиты Вашингтона со всеми ее подземными убежищами. Ее целью было ограничить, насколько возможно, выход на поверхность – или вообще открывание люков, – и достигалось это тем, что для каждой правительственной должности был установлен свой код, с которым посылали людей, и большинство обитателей убежищ открывали только кодам высоких рангов. По идее, эта система должна была использоваться на всей территории США, но там, где города более или менее уцелели – как Нью-Йорк, – предпочитали ее забросить и вести немного более нормальную городскую жизнь. Но Вашингтон, выглядевший в полном соответствии с ожиданиями довоенных лет, и действовал в полном соответствии с ними; он успешно вел полувоенную жизнь.
Однако Теодор еще помнил систему, хорошо помнил код и инструкции; помнил он и строение Вашингтона. Таким образом, он обеспечил Фрицу возможность благополучно добраться до места назначения.
***
Спустился по железной лестнице, прошуршал сапогами по серому плотному песку, следуя за провожатым.
Под землей было немного теплее, чем наверху, – то ли благодаря системе отопления, то ли потому, что здесь, под землей, ты не был открыт холодной милости выжженного неба и его черных дождевых облаков.
Фриц облизал потрескавшиеся губы, размял пальцы рук немного нервно.
В конце концов они пришли в маленькую комнату, очень слабо освещенную. Они сели за маленький стол и с минуту не говорили ни слова.
– Вы знаете, – начал, наконец, человек, – как давно уже не открывался люк этой комнаты?
Фриц отрицательно помотал головой.
– Я потерял точный счет дням, друг мой, но больше года. Точно больше года.
Фриц чуть-чуть приподнял правую бровь.
– Вы вообще не выходите?
– Нет.
– А... – Фриц играл одиноким волоском на правой щеке, – а как вы достаете еду, питье?..
– Наверху, на поверхности, так или иначе ничего не сохранилось. Питаемся тем немногим, что уцелело здесь – в вентиляционных ходах между помещениями...
– А вода?
Человек показал глазами на потолок. Фриц послушно взглянул – там был подвешен черный ящик, не очень большой, и от него по потолку змеились три трубы.
– Приспособление для фильтрации воды, – пояснил человек, когда они снова посмотрели друг на друга. – Дождевая вода, приходящая с поверхности, фильтруется и поступает в емкости в стенах.
Фриц кивнул.
– Итак, вы успешно изолировались от всего остального мира.
– Такова была цель.
– Рады, что достигли ее?
– В основном – да. В конце концов, у нас нет города, в котором мы могли бы жить. И, в принципе, никто не мешает нам встречаться.
– Прикажете понимать Вас так, что это только Вы так уединяетесь? Или то, о котором Вы говорите, – это только в принципе?
Человек усмехнулся.
– Из тех, кого я знаю, почти все так. Но в Вашингтоне очень много комнат...
– И до каких пор вы будете продолжать так жить?
– Пока крысы в вентиляционных тоннелях не перестанут размножаться, пока трава в трещинах тоннелей не погибнет, пока водяные фильтры не выйдут из строя или пока не прекратятся дожди. И ничего из этого не произойдет.
– ...Или до конца света, – улыбнулся Фриц.
– Да. Никогда не думал, что эта фраза будет когда-нибудь произноситься на полном серьезе, – собеседник Фрица потянул носом. – Но Вы ведь прибыли сюда по какому-то делу, верно?
Фриц вздохнул, словно для того, чтобы направить мысли в другом направлении.
– Совершенно верно, – сказал он. Он погрузил руку в глубины куртки и достал оттуда помятую папку, испачканную в нескольких местах чем-то непонятным – и, судя по виду, желательно, чтобы таким оно и осталось. – Вот, – протянул он папку собеседнику.
– Что это? – спросил тот, принимая папку.
– Прочтите – и узнаете.
***
Теодор дал Фрицу не только свой код допуска в Вашингтоне. Теодор дал ему также список людей. Там были люди, которые, как думал Теодор, возможно, смогут помочь; люди, знавшие людей, которые, возможно, смогут помочь, и люди, знавшие людей, которые знают людей, которые, возможно, смогут помочь. И еще он дал Фрицу слегка помятую папку, на которой была написана только одна буква – «Р» («религия», объяснил Теодор). В папке были пункты будущей программы, черновики алгоритмов этих пунктов и прочие примечания.
– Но если каждый программист будет работать отдельно, должен быть кто-то, объединяющий все, – сказал тогда Фриц Теодору. – Кто-то, кто разбирается во всем этом, кто-то, кто сможет руководить и в конце концов объединить все части...
– Именно, – ответил ему Теодор. – Он первый в списке, который я тебе дал. Харольд Бак, Вашингтон, район Х-В34, комната А7.
***
Воцарилось молчание. Харольд постукивал пальцами по груди, потом по носу. Наконец он заставил свои пальцы успокоиться и убрал их под стол.
– Гениально, – заключил, наконец, Харольд. – Ге-ни-ально.
– Это значит, что Вы согласны помочь?
– Это значит только то, что это гениально, –угрюмо усмехнулся Харольд. – Но это и не значит, что я не собираюсь помогать.
Фриц опустил голову, потер переносицу и снова выпрямился.
– У нас немного времени, господин Бак...
– Харольд.
– У нас немного времени, Харольд. Джошуа уже почти закончил выбирать учеников, не хватает только двоих...
– Короче говоря – Вам нужен мой ответ сейчас.
– Можно сформулировать это и так.
– Кончайте притворяться. Сколько у нас есть времени, чтобы это сделать?
У нас – он согласился, это он притворяется...
– Полгода.
– На программу такого объема?! Вас действительно поджимает время...
Фриц не ответил.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал Харольд, подождав немного. – Я в деле. Хоть что-то делать, а то так вот сидим и сидим без дела... даже скучно.
***
– Основной принцип таков – любая возможная мысль в конце концов возникает в мозгу человека; может быть, не сразу, но достаточно быстро. И в тот момент, когда программа обнаружит нужную ей идею, она усилит ее и заставит человека эту идею осуществить. – Харольд вытащил из кармана пачку сигарет, достал одну и закурил. – Хотите? – он протянул Фрицу сигарету.
– Не откажусь, – Фриц взял ее. – У нас в Нью-Йорке уже нет настоящих; все сами делаем...
– Люкс, – угрюмо усмехнулся Харольд. – Вашингтон, округ Колумбия, все-таки...
Фриц жадно втянул дым в легкие, закрыв глаза от счастья.
Настоящие сигареты...
Настоящие!
Но он быстро взял себя в руки, двумя пальцами вынул сигарету изо рта и выпустил на свет Божий облако дыма. Почему-то стало тихо.
– Да, – сказал, наконец, Фриц, – принцип точный. Машина не может создавать мысли и заставлять их появляться, но она может осуществить любую мысль, даже самую слабую, появившуюся у самого человека, – а эффект почти тот же.
– Отлично, – сказал Харольд. – Давайте попробуем теоретизировать. Согласны?
Фриц кивнул.
– Предположим, что у всех уже есть чипы в голове...
– Каждому ребенку имплантируют чип при рождении. Родители не смогут этому воспротивиться, поскольку любая мысль о сопротивлении будет подавлена.
– Разумеется. Пойдем дальше: у нас имеется новая планета. У нас есть совершенно нормальная жизнь. Давайте рассмотрим несколько ситуаций из жизни...
– Давайте.
– Ситуация первая: группа людей оказалась на необитаемом острове. Нет возможности найти их. И у них родятся дети...
Фриц заколебался только на секунду:
– Они убьют детей.
– Прекрасно. А что, если это будет настолько любящая и преданная пара, что такая мысль ни разу даже не мелькнет ни у кого из них?
– Маловероятно. И в любом случае, как только они окажутся в населенной местности, ребенка заберут и имплантируют ему чип. Или, в самом худшем случае, убьют.
– А что, если ребенок вырастет на острове – и в один прекрасный день вытащит чипы из головы у своих родителей?
– Вы хоть понимаете, насколько это невероятно? Но в любом случае – ну и что? Разве это угроза человечеству? Трое без чипов против миллиарда? И даже десять человек без чипов; даже двадцать или сто – какая в этом опасность? Как только компьютер снова обнаружит их, их всех схватят. Достаточно, чтобы один человек с чипом увидел их – компьютер сможет их распознать, и тогда все силы бросят для их захвата. Здесь нет никакой реальной угрозы.
– Собственно, это сводит к нулю любую возможность бунта или противодействия.
– Разумеется. Человек без чипа в обществе людей с чипами не выживет. Как только кто-нибудь с чипом увидит человека и компьютер обнаружит, что этим человеком он не может управлять, компьютер поймет, что этот человек не имеет чипа. Легко и просто.
– Слишком безупречно. Это страшновато. – Харольд затянулся сигаретой и продолжил. – Но я еще не закончил. Ситуация вторая: есть перебои в производстве чипов. Какая-то авария. Что тогда?
– Убивают детей, пока не наладят производство; или замораживают их, если у них будет нужная для этого технология.
– И остановится развитие?
– На некоторое время – да. Если будет необходимо, то да.
– А если неисправность не удастся устранить очень долго?
– Ну как – очень долго? Починят, раньше или позже. И я, собственно, преувеличил насчет детей. До определенного возраста можно позволить им жить и без чипов. Так что – сколько же времени, по-вашему, могут продолжаться перебои?
– А если до бесконечности, что тогда? Убьете всех детей?
– До бесконечности?.. Нет, зачем же быть жестокими... Если до бесконечности, мы позволим детям жить. Нет, мы не убьем все человечество. Ведь в случае такой затянувшейся до бесконечности аварии, у нас не будет шансов сохранить общество с чипами. Бог умрет. А если Бог так или иначе умирает, ему незачем тащить всех за собой в могилу. Это ничем не поможет ни им, ни ему.
– Это Вы сейчас так говорите.
– Так должна действовать программа, и таким образом она должна делать выбор. Но это настолько маловероятная ситуация, что я сомневаюсь, что нам придется когда-нибудь в ней оказаться. – Рука Фрица вдруг дернулась, и он уронил окурок; он так давно не курил настоящей сигареты, что не мог бросить ее, и она обожгла ему кончики пальцев. – Черт возьми, – пробормотал он.
Харольд улыбнулся.
– Есть еще одна область, которую я должен с Вами обсудить.
Фриц поднял бровь.
– Да?
– Обслуживание программы и компьютера. Ведь ничто не вечно.
– Это верно.
– Следовательно, кто-то должен время от времени чинить компьютер.
– И это верно.
– И кто же это будет? У него будет чип?
Фриц на минуту задумался.
– Чип у него должен быть, потому что людей без чипов быть вообще не должно – кроме нас, разумеется.
– И что для него будет значить обслуживание компьютера?
– Религиозный обряд. Без всякого понимания того, что делается на самом деле.
– Религиозный обряд, говорите. Значит, будут священнослужители, которые будут обучать своих преданных учеников церемонии обслуживания компьютера?
– Да.
– А будут и другие обряды, не имеющие практического значения?
– Возможно; если в них будет необходимость, чтобы подчеркнуть некоторые принципы религии – чтобы нужные мысли появлялись у людей как можно быстрее в любой ситуации.
– Однако во всем этом есть проблема: программа очень ограничит прогресс и развитие человечества.
– Программа будет самосовершенствоваться по мере необходимости. Это самообучающаяся, развивающаяся программа, которая при необходимости сможет изменить собственные принципы действия.
– И все же она остается программой. Она изменяет свои принципы, исходя из других заложенных в нее принципов. В человеческом обществе существуют внутренние конфликты, которые помогают развитию.
– Это будут внутренние конфликты программы, которые, по всей вероятности, не продлятся больше минуты. Программа взвесит все за и против – и примет решение.
– Вы сказали «внутренние конфликты программы». Но таковые могут появиться, только если существуют эмоции. Вы хотите программу с эмоциями?
– Не совсем. Возможно, я не совсем точно выразился – это достаточно холодная оценка того, что хорошо и что плохо для человечества.
– Но в таком случае это не будет по-человечески. Люди никогда не мыслят при помощи одной только холодной логики; всегда примешиваются эмоции – или почти всегда. Многие перемены совершались только из чувства гнева.
– А были ли они хороши?
– Все перевороты совершались, основываясь на чувстве гнева.
– Они произошли бы и так. Люди злились, потому что у них не было возможности достичь определенного уровня жизни; они и пытались бы его достичь.
– Это тема для другой дискуссии. И в любом случае, гнев – это не единственное чувство. Программа без эмоций бесчеловечна.
– Ладно. Бесчеловечна.
– Значит, Вы хотите, чтобы человечество стало бесчеловечным?
Фриц усмехнулся.
– А до сих пор оно было человечным...
– Есть разница между человечным – человеческим – и гуманным. Люди всегда «человечны», поскольку все, что делает человек, по определению является человеческим.
– Если так – да, это именно то, чего я хочу: чтобы человечество стало нечеловеческим. Может быть, так будет лучше.
– И Вы не боитесь того, куда это заведет? Вы не боитесь, что программа сделает неверный выбор?
– Неверный? Как Вы определяете «неверный»? Разве все человеческое верно? Разве ядерная война была верным выбором? Как Вы можете знать, верно что-то или нет?
– А Вы не боитесь, что программа решит, что наилучшее для человечества – уничтожить программу?
– Боюсь? Видите ли, если это случится, пока мы живы, тогда действительно – уничтожение программы приведет к тому, что нас линчуют. Это будет не слишком приятно. Но я вовсе не уверен, что существование программы – оптимальный вариант для человечества в любой ситуации, – Фриц облизал губу. – Однако я думаю, что стоит ввести в программу систему самосохранения – чтобы она просто не решила, что лучше всего для человечества ее уничтожить.
– Погодите, что для Вас важнее: чтобы жили спокойно и счастливо Вы – или человечество? Я думал, что второе.
– Трудный вопрос, – Фриц потер подбородок. – Знаете что, пусть будет так: пока мы живы, пусть программа оберегает свое существование и наше положение в обществе; когда мы умрем, пусть делает, что хочет – не все ли равно?
Харольд откинулся на спинку стула. – Ну хотя бы так.
Фриц кашлянул.
– Вообще-то я неправ... – сказал Харольд после короткого раздумья и вновь выпрямился на стуле. – Через какое-то время программа не сможет уничтожить себя, не уничтожив вместе с собой все человечество. Или же ей будет крайне сложно это сделать.
– Что Вы имеете в виду?
– Я имею в виду то, как работает человеческий мозг. Наш мозг склонен строить свою деятельность вокруг определенных внешних факторов, которые воздействуют на него непосредственно – или заставляют его функционировать, – и в конце концов вырабатывает «привыкание» к ним, так что не может нормально функционировать без них. Представьте себе ситуацию: ученики и их учитель. Этот учитель настолько строг, что на все, что ученик хочет делать, он должен просить разрешения у учителя; кроме того, учитель никогда не оставляет учеников, всегда рядом с ними, чтобы следить, не делают ли они чего-нибудь без его позволения. Теперь представьте, что через несколько лет учитель вдруг умрет. Ведь ученики ничего не смогут делать по собственной воле – им необходимо будет разрешение учителя, и мозг их будет ждать этого разрешения.
– Я понимаю, к чему Вы клоните. Если программа вдруг перестанет работать, даже из-за какой-нибудь неполадки, человечество не станет свободным – оно вымрет, потому что никто ничего не будет делать.
– Вот именно. Из чего следует, что крайне важно следить за исправностью компьютера.
– Без сомнения. Компьютер тут становится ахиллесовой пятой всего человечества.
– Действительно, неприятно. Не такая уж идеальная ситуация, как кажется на первый взгляд, если так. Но ничего не поделаешь. Поймите, мы здесь, в этой комнате, решаем судьбу человечества. Когда мы завертим колесо, его уже нельзя будет остановить. Мы сжигаем все мосты.
– Иногда мосты, которые мы сжигаем, освещают нам путь...
Харольд улыбнулся.
– А кроме того, – добавил Фриц, – колесо уже завертелось.
– Не совсем. Еще есть возможность остановить его. Мы должны быть абсолютно уверены в правильности того, что мы делаем, потому что потом будет уже слишком поздно для угрызений совести.
Фриц сделал глубокий вдох.
– Я полагаю, мы оба знаем ответ на этот вопрос. Мы знали его, когда приняли решение.
Воцарилось молчание. Фриц снова откашлялся.
– И еще один вопрос, последний, – сказал Харольд. – Что, если в программе будет «баг»? Ошибка, что-то, что мы не заметили? В конце концов, полгода – небольшой срок для написания программы.
– Начнем с того, что у нас еще будет время и после полугода. Даже во время работы программы у нас будет время для исправления ошибок, если таковые обнаружатся. Однако через какой-то период... – Фриц вздохнул. – Ладно, к тому времени программа должна работать достаточно хорошо, и даже если будут какие-то ошибки, то вряд ли серьезные. Но с этим мы действительно ничего не можем сделать. Можно надеяться, что наша самообучающаяся программа обнаружит ошибки внутри себя и устранит их – но если будет ошибка в самом этом процессе, то мы действительно окажемся совершенно беспомощны.
– Значит, нам останется только надеяться?
– Вот именно.
***
В секретном бункере в пригородах Вашингтона находился КСКМ. Бункер был не заперт, так как служил ядерным убежищем во время войны, и никто не потрудился запереть его после этого.
На месте, кроме самого компьютера, Фриц и Харольд нашли несколько компьютеров с платформами программирования для КСКМа, точные инструкции по производству и имплантированию чипов, упаковку с сотней готовых чипов и оборудование для имплантирования.
– Прекрасно, – сказал Фриц, оглядывая содержимое комнаты. – Прекрасно. В таком случае, можно начинать?
– Разумеется, – ответил Харольд. – Надо только найти нужных людей. Нас ждут путешествия по всей нашей Америке, насколько я понимаю.
Фриц кивнул и слегка улыбнулся уголком рта.
– Хорошо, –вздохнул Харольд, словно с облегчением. – Дайте мне эту вашу папку, посмотрим, думаем ли мы с Тэдом об одних и тех же людях...
On and on,
Does anybody know what we are looking for?
Queen,
“The Show Must Go On”
(Все вперед –
Да знает ли хоть кто, чего же ищем мы?
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
Незадолго до этого.
От Вашингтона уцелело немного. Большая часть города выглядела, как в старых рассказах о ядерной войне и не очень светлом будущем, – пыльная равнина, усеянная мокрыми камнями, насколько хватает глаз; там и сям виднеются металлические люки, как «мушки» для красоты на каком-то огромном теле... Только что красоты в этих люках не было, да и метровый диаметр был несколько великоват для того, что люди называют «мушкой».
***
Если много раз повторять какое-нибудь слово и долго думать о его смысле, чувствуешь, что этот смысл исчезает. Слово тускнеет, теряет вкус и аромат; становится чем-то непонятным, лишенным всякого значения и смысла.
Что-то похожее может иногда произойти, если долго думать о своей жизни и об окружающем; в конце концов начинаешь ощущать их чем-то далеким, как будто это жизнь другого человека – или что-то, увиденное во сне. И тут, внезапно, как острый нож, пронзает тебя понимание того, что это твоя жизнь. Твоя. В такие моменты ощущаешь дрожь во всем теле, а иногда – особенно, если жизнь твоя не слишком счастливая, – еще и легкую тошноту.
Именно это чувствовал Фриц, ступая по скользким камням равнины Вашингтон. Быстрая ходьба на почти прямых ногах, руки в карманах. И вдруг он странным образом ощутил, что это его жизнь закончится лет через двадцать – разве что они сумеют осуществить свой грандиозный план; но Фриц признался самому себе, что он вовсе не уверен в успехе этого плана. Его жизнь; его чувства; его мысли. По телу его прошла дрожь, сильнее, чем от холода. Он остановился, нагнулся и сплюнул.
Он снова вздрогнул. «Черт побери, –скрипнул он зубами, – я становлюсь идеалистом».
Однако Фриц быстро отмахнулся от таких мыслей и продолжил путь.
Он осматривал люк за люком, отыскивая нужный ему. Наконец он нашел его, подошел, присел на корточки. Он стер двумя пальцами мокрую пыль с крышки люка (давно его не открывали... или пыль здесь так быстро собирается?), нашел маленькую красную кнопку сбоку и нажал ее.
Из маленького динамика раздался громкий треск, который через несколько секунд стал тише. Потом послышался слабый свист, а затем голос: «Вашингтон, район Х-В34, комната А7, прием».
Фриц представился как «Фон Хайль Фридрих, посланец от имени правительства Нью-Йорка», и продолжил, назвав секретный код.
Воцарилась тишина, продолжавшаяся несколько минут; потом снова раздался голос: «Разрешение получено. Подготовка к открытию».
Фриц поднялся на ноги и отступил назад. Люк заскрежетал, из центра его поднялся плоский диск, повернулся немного, а потом весь люк поднялся и съехал в сторону, как выбегает из кастрюли кипящий суп.
Изнутри шел слабый красный свет. Странный свет, потому что, будучи красным, он был холодным; без сомнения, холодным.
***
Процедура кода была старой. Во всяком случае, даже если и не такой уж старой, то она успела устареть. Она была разработана тогда же, когда и система защиты Вашингтона со всеми ее подземными убежищами. Ее целью было ограничить, насколько возможно, выход на поверхность – или вообще открывание люков, – и достигалось это тем, что для каждой правительственной должности был установлен свой код, с которым посылали людей, и большинство обитателей убежищ открывали только кодам высоких рангов. По идее, эта система должна была использоваться на всей территории США, но там, где города более или менее уцелели – как Нью-Йорк, – предпочитали ее забросить и вести немного более нормальную городскую жизнь. Но Вашингтон, выглядевший в полном соответствии с ожиданиями довоенных лет, и действовал в полном соответствии с ними; он успешно вел полувоенную жизнь.
Однако Теодор еще помнил систему, хорошо помнил код и инструкции; помнил он и строение Вашингтона. Таким образом, он обеспечил Фрицу возможность благополучно добраться до места назначения.
***
Спустился по железной лестнице, прошуршал сапогами по серому плотному песку, следуя за провожатым.
Под землей было немного теплее, чем наверху, – то ли благодаря системе отопления, то ли потому, что здесь, под землей, ты не был открыт холодной милости выжженного неба и его черных дождевых облаков.
Фриц облизал потрескавшиеся губы, размял пальцы рук немного нервно.
В конце концов они пришли в маленькую комнату, очень слабо освещенную. Они сели за маленький стол и с минуту не говорили ни слова.
– Вы знаете, – начал, наконец, человек, – как давно уже не открывался люк этой комнаты?
Фриц отрицательно помотал головой.
– Я потерял точный счет дням, друг мой, но больше года. Точно больше года.
Фриц чуть-чуть приподнял правую бровь.
– Вы вообще не выходите?
– Нет.
– А... – Фриц играл одиноким волоском на правой щеке, – а как вы достаете еду, питье?..
– Наверху, на поверхности, так или иначе ничего не сохранилось. Питаемся тем немногим, что уцелело здесь – в вентиляционных ходах между помещениями...
– А вода?
Человек показал глазами на потолок. Фриц послушно взглянул – там был подвешен черный ящик, не очень большой, и от него по потолку змеились три трубы.
– Приспособление для фильтрации воды, – пояснил человек, когда они снова посмотрели друг на друга. – Дождевая вода, приходящая с поверхности, фильтруется и поступает в емкости в стенах.
Фриц кивнул.
– Итак, вы успешно изолировались от всего остального мира.
– Такова была цель.
– Рады, что достигли ее?
– В основном – да. В конце концов, у нас нет города, в котором мы могли бы жить. И, в принципе, никто не мешает нам встречаться.
– Прикажете понимать Вас так, что это только Вы так уединяетесь? Или то, о котором Вы говорите, – это только в принципе?
Человек усмехнулся.
– Из тех, кого я знаю, почти все так. Но в Вашингтоне очень много комнат...
– И до каких пор вы будете продолжать так жить?
– Пока крысы в вентиляционных тоннелях не перестанут размножаться, пока трава в трещинах тоннелей не погибнет, пока водяные фильтры не выйдут из строя или пока не прекратятся дожди. И ничего из этого не произойдет.
– ...Или до конца света, – улыбнулся Фриц.
– Да. Никогда не думал, что эта фраза будет когда-нибудь произноситься на полном серьезе, – собеседник Фрица потянул носом. – Но Вы ведь прибыли сюда по какому-то делу, верно?
Фриц вздохнул, словно для того, чтобы направить мысли в другом направлении.
– Совершенно верно, – сказал он. Он погрузил руку в глубины куртки и достал оттуда помятую папку, испачканную в нескольких местах чем-то непонятным – и, судя по виду, желательно, чтобы таким оно и осталось. – Вот, – протянул он папку собеседнику.
– Что это? – спросил тот, принимая папку.
– Прочтите – и узнаете.
***
Теодор дал Фрицу не только свой код допуска в Вашингтоне. Теодор дал ему также список людей. Там были люди, которые, как думал Теодор, возможно, смогут помочь; люди, знавшие людей, которые, возможно, смогут помочь, и люди, знавшие людей, которые знают людей, которые, возможно, смогут помочь. И еще он дал Фрицу слегка помятую папку, на которой была написана только одна буква – «Р» («религия», объяснил Теодор). В папке были пункты будущей программы, черновики алгоритмов этих пунктов и прочие примечания.
– Но если каждый программист будет работать отдельно, должен быть кто-то, объединяющий все, – сказал тогда Фриц Теодору. – Кто-то, кто разбирается во всем этом, кто-то, кто сможет руководить и в конце концов объединить все части...
– Именно, – ответил ему Теодор. – Он первый в списке, который я тебе дал. Харольд Бак, Вашингтон, район Х-В34, комната А7.
***
Воцарилось молчание. Харольд постукивал пальцами по груди, потом по носу. Наконец он заставил свои пальцы успокоиться и убрал их под стол.
– Гениально, – заключил, наконец, Харольд. – Ге-ни-ально.
– Это значит, что Вы согласны помочь?
– Это значит только то, что это гениально, –угрюмо усмехнулся Харольд. – Но это и не значит, что я не собираюсь помогать.
Фриц опустил голову, потер переносицу и снова выпрямился.
– У нас немного времени, господин Бак...
– Харольд.
– У нас немного времени, Харольд. Джошуа уже почти закончил выбирать учеников, не хватает только двоих...
– Короче говоря – Вам нужен мой ответ сейчас.
– Можно сформулировать это и так.
– Кончайте притворяться. Сколько у нас есть времени, чтобы это сделать?
У нас – он согласился, это он притворяется...
– Полгода.
– На программу такого объема?! Вас действительно поджимает время...
Фриц не ответил.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал Харольд, подождав немного. – Я в деле. Хоть что-то делать, а то так вот сидим и сидим без дела... даже скучно.
***
– Основной принцип таков – любая возможная мысль в конце концов возникает в мозгу человека; может быть, не сразу, но достаточно быстро. И в тот момент, когда программа обнаружит нужную ей идею, она усилит ее и заставит человека эту идею осуществить. – Харольд вытащил из кармана пачку сигарет, достал одну и закурил. – Хотите? – он протянул Фрицу сигарету.
– Не откажусь, – Фриц взял ее. – У нас в Нью-Йорке уже нет настоящих; все сами делаем...
– Люкс, – угрюмо усмехнулся Харольд. – Вашингтон, округ Колумбия, все-таки...
Фриц жадно втянул дым в легкие, закрыв глаза от счастья.
Настоящие сигареты...
Настоящие!
Но он быстро взял себя в руки, двумя пальцами вынул сигарету изо рта и выпустил на свет Божий облако дыма. Почему-то стало тихо.
– Да, – сказал, наконец, Фриц, – принцип точный. Машина не может создавать мысли и заставлять их появляться, но она может осуществить любую мысль, даже самую слабую, появившуюся у самого человека, – а эффект почти тот же.
– Отлично, – сказал Харольд. – Давайте попробуем теоретизировать. Согласны?
Фриц кивнул.
– Предположим, что у всех уже есть чипы в голове...
– Каждому ребенку имплантируют чип при рождении. Родители не смогут этому воспротивиться, поскольку любая мысль о сопротивлении будет подавлена.
– Разумеется. Пойдем дальше: у нас имеется новая планета. У нас есть совершенно нормальная жизнь. Давайте рассмотрим несколько ситуаций из жизни...
– Давайте.
– Ситуация первая: группа людей оказалась на необитаемом острове. Нет возможности найти их. И у них родятся дети...
Фриц заколебался только на секунду:
– Они убьют детей.
– Прекрасно. А что, если это будет настолько любящая и преданная пара, что такая мысль ни разу даже не мелькнет ни у кого из них?
– Маловероятно. И в любом случае, как только они окажутся в населенной местности, ребенка заберут и имплантируют ему чип. Или, в самом худшем случае, убьют.
– А что, если ребенок вырастет на острове – и в один прекрасный день вытащит чипы из головы у своих родителей?
– Вы хоть понимаете, насколько это невероятно? Но в любом случае – ну и что? Разве это угроза человечеству? Трое без чипов против миллиарда? И даже десять человек без чипов; даже двадцать или сто – какая в этом опасность? Как только компьютер снова обнаружит их, их всех схватят. Достаточно, чтобы один человек с чипом увидел их – компьютер сможет их распознать, и тогда все силы бросят для их захвата. Здесь нет никакой реальной угрозы.
– Собственно, это сводит к нулю любую возможность бунта или противодействия.
– Разумеется. Человек без чипа в обществе людей с чипами не выживет. Как только кто-нибудь с чипом увидит человека и компьютер обнаружит, что этим человеком он не может управлять, компьютер поймет, что этот человек не имеет чипа. Легко и просто.
– Слишком безупречно. Это страшновато. – Харольд затянулся сигаретой и продолжил. – Но я еще не закончил. Ситуация вторая: есть перебои в производстве чипов. Какая-то авария. Что тогда?
– Убивают детей, пока не наладят производство; или замораживают их, если у них будет нужная для этого технология.
– И остановится развитие?
– На некоторое время – да. Если будет необходимо, то да.
– А если неисправность не удастся устранить очень долго?
– Ну как – очень долго? Починят, раньше или позже. И я, собственно, преувеличил насчет детей. До определенного возраста можно позволить им жить и без чипов. Так что – сколько же времени, по-вашему, могут продолжаться перебои?
– А если до бесконечности, что тогда? Убьете всех детей?
– До бесконечности?.. Нет, зачем же быть жестокими... Если до бесконечности, мы позволим детям жить. Нет, мы не убьем все человечество. Ведь в случае такой затянувшейся до бесконечности аварии, у нас не будет шансов сохранить общество с чипами. Бог умрет. А если Бог так или иначе умирает, ему незачем тащить всех за собой в могилу. Это ничем не поможет ни им, ни ему.
– Это Вы сейчас так говорите.
– Так должна действовать программа, и таким образом она должна делать выбор. Но это настолько маловероятная ситуация, что я сомневаюсь, что нам придется когда-нибудь в ней оказаться. – Рука Фрица вдруг дернулась, и он уронил окурок; он так давно не курил настоящей сигареты, что не мог бросить ее, и она обожгла ему кончики пальцев. – Черт возьми, – пробормотал он.
Харольд улыбнулся.
– Есть еще одна область, которую я должен с Вами обсудить.
Фриц поднял бровь.
– Да?
– Обслуживание программы и компьютера. Ведь ничто не вечно.
– Это верно.
– Следовательно, кто-то должен время от времени чинить компьютер.
– И это верно.
– И кто же это будет? У него будет чип?
Фриц на минуту задумался.
– Чип у него должен быть, потому что людей без чипов быть вообще не должно – кроме нас, разумеется.
– И что для него будет значить обслуживание компьютера?
– Религиозный обряд. Без всякого понимания того, что делается на самом деле.
– Религиозный обряд, говорите. Значит, будут священнослужители, которые будут обучать своих преданных учеников церемонии обслуживания компьютера?
– Да.
– А будут и другие обряды, не имеющие практического значения?
– Возможно; если в них будет необходимость, чтобы подчеркнуть некоторые принципы религии – чтобы нужные мысли появлялись у людей как можно быстрее в любой ситуации.
– Однако во всем этом есть проблема: программа очень ограничит прогресс и развитие человечества.
– Программа будет самосовершенствоваться по мере необходимости. Это самообучающаяся, развивающаяся программа, которая при необходимости сможет изменить собственные принципы действия.
– И все же она остается программой. Она изменяет свои принципы, исходя из других заложенных в нее принципов. В человеческом обществе существуют внутренние конфликты, которые помогают развитию.
– Это будут внутренние конфликты программы, которые, по всей вероятности, не продлятся больше минуты. Программа взвесит все за и против – и примет решение.
– Вы сказали «внутренние конфликты программы». Но таковые могут появиться, только если существуют эмоции. Вы хотите программу с эмоциями?
– Не совсем. Возможно, я не совсем точно выразился – это достаточно холодная оценка того, что хорошо и что плохо для человечества.
– Но в таком случае это не будет по-человечески. Люди никогда не мыслят при помощи одной только холодной логики; всегда примешиваются эмоции – или почти всегда. Многие перемены совершались только из чувства гнева.
– А были ли они хороши?
– Все перевороты совершались, основываясь на чувстве гнева.
– Они произошли бы и так. Люди злились, потому что у них не было возможности достичь определенного уровня жизни; они и пытались бы его достичь.
– Это тема для другой дискуссии. И в любом случае, гнев – это не единственное чувство. Программа без эмоций бесчеловечна.
– Ладно. Бесчеловечна.
– Значит, Вы хотите, чтобы человечество стало бесчеловечным?
Фриц усмехнулся.
– А до сих пор оно было человечным...
– Есть разница между человечным – человеческим – и гуманным. Люди всегда «человечны», поскольку все, что делает человек, по определению является человеческим.
– Если так – да, это именно то, чего я хочу: чтобы человечество стало нечеловеческим. Может быть, так будет лучше.
– И Вы не боитесь того, куда это заведет? Вы не боитесь, что программа сделает неверный выбор?
– Неверный? Как Вы определяете «неверный»? Разве все человеческое верно? Разве ядерная война была верным выбором? Как Вы можете знать, верно что-то или нет?
– А Вы не боитесь, что программа решит, что наилучшее для человечества – уничтожить программу?
– Боюсь? Видите ли, если это случится, пока мы живы, тогда действительно – уничтожение программы приведет к тому, что нас линчуют. Это будет не слишком приятно. Но я вовсе не уверен, что существование программы – оптимальный вариант для человечества в любой ситуации, – Фриц облизал губу. – Однако я думаю, что стоит ввести в программу систему самосохранения – чтобы она просто не решила, что лучше всего для человечества ее уничтожить.
– Погодите, что для Вас важнее: чтобы жили спокойно и счастливо Вы – или человечество? Я думал, что второе.
– Трудный вопрос, – Фриц потер подбородок. – Знаете что, пусть будет так: пока мы живы, пусть программа оберегает свое существование и наше положение в обществе; когда мы умрем, пусть делает, что хочет – не все ли равно?
Харольд откинулся на спинку стула. – Ну хотя бы так.
Фриц кашлянул.
– Вообще-то я неправ... – сказал Харольд после короткого раздумья и вновь выпрямился на стуле. – Через какое-то время программа не сможет уничтожить себя, не уничтожив вместе с собой все человечество. Или же ей будет крайне сложно это сделать.
– Что Вы имеете в виду?
– Я имею в виду то, как работает человеческий мозг. Наш мозг склонен строить свою деятельность вокруг определенных внешних факторов, которые воздействуют на него непосредственно – или заставляют его функционировать, – и в конце концов вырабатывает «привыкание» к ним, так что не может нормально функционировать без них. Представьте себе ситуацию: ученики и их учитель. Этот учитель настолько строг, что на все, что ученик хочет делать, он должен просить разрешения у учителя; кроме того, учитель никогда не оставляет учеников, всегда рядом с ними, чтобы следить, не делают ли они чего-нибудь без его позволения. Теперь представьте, что через несколько лет учитель вдруг умрет. Ведь ученики ничего не смогут делать по собственной воле – им необходимо будет разрешение учителя, и мозг их будет ждать этого разрешения.
– Я понимаю, к чему Вы клоните. Если программа вдруг перестанет работать, даже из-за какой-нибудь неполадки, человечество не станет свободным – оно вымрет, потому что никто ничего не будет делать.
– Вот именно. Из чего следует, что крайне важно следить за исправностью компьютера.
– Без сомнения. Компьютер тут становится ахиллесовой пятой всего человечества.
– Действительно, неприятно. Не такая уж идеальная ситуация, как кажется на первый взгляд, если так. Но ничего не поделаешь. Поймите, мы здесь, в этой комнате, решаем судьбу человечества. Когда мы завертим колесо, его уже нельзя будет остановить. Мы сжигаем все мосты.
– Иногда мосты, которые мы сжигаем, освещают нам путь...
Харольд улыбнулся.
– А кроме того, – добавил Фриц, – колесо уже завертелось.
– Не совсем. Еще есть возможность остановить его. Мы должны быть абсолютно уверены в правильности того, что мы делаем, потому что потом будет уже слишком поздно для угрызений совести.
Фриц сделал глубокий вдох.
– Я полагаю, мы оба знаем ответ на этот вопрос. Мы знали его, когда приняли решение.
Воцарилось молчание. Фриц снова откашлялся.
– И еще один вопрос, последний, – сказал Харольд. – Что, если в программе будет «баг»? Ошибка, что-то, что мы не заметили? В конце концов, полгода – небольшой срок для написания программы.
– Начнем с того, что у нас еще будет время и после полугода. Даже во время работы программы у нас будет время для исправления ошибок, если таковые обнаружатся. Однако через какой-то период... – Фриц вздохнул. – Ладно, к тому времени программа должна работать достаточно хорошо, и даже если будут какие-то ошибки, то вряд ли серьезные. Но с этим мы действительно ничего не можем сделать. Можно надеяться, что наша самообучающаяся программа обнаружит ошибки внутри себя и устранит их – но если будет ошибка в самом этом процессе, то мы действительно окажемся совершенно беспомощны.
– Значит, нам останется только надеяться?
– Вот именно.
***
В секретном бункере в пригородах Вашингтона находился КСКМ. Бункер был не заперт, так как служил ядерным убежищем во время войны, и никто не потрудился запереть его после этого.
На месте, кроме самого компьютера, Фриц и Харольд нашли несколько компьютеров с платформами программирования для КСКМа, точные инструкции по производству и имплантированию чипов, упаковку с сотней готовых чипов и оборудование для имплантирования.
– Прекрасно, – сказал Фриц, оглядывая содержимое комнаты. – Прекрасно. В таком случае, можно начинать?
– Разумеется, – ответил Харольд. – Надо только найти нужных людей. Нас ждут путешествия по всей нашей Америке, насколько я понимаю.
Фриц кивнул и слегка улыбнулся уголком рта.
– Хорошо, –вздохнул Харольд, словно с облегчением. – Дайте мне эту вашу папку, посмотрим, думаем ли мы с Тэдом об одних и тех же людях...
2
Another hero,
Another mindless crime.
Behind the curtain,
In the pantomime…
Queen,
“The Show Must Go On”
(Другой герой,
Другой бездумный грех –
Все пантомима
На сцене, в темноте...)
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
2 года спустя.
Крики. Из-за них почти ничего не было слышно. В набитом до отказа зале каждый, казалось, кричит во всю мочь – а может, так оно и было. И тогда на сцену в передней части зала поднялся Джошуа.
– Тихо! – Он поднял руки.
Зал смолк в считанные секунды.
Джошуа опустил руки.
– Братья! Настал час мести! Мы должны свергнуть продажное правительство и установить справедливую власть! Сейчас, когда большинство добрых граждан США уже приняли нашу святую идею, когда они уже связаны с Господом Справедливым, мы можем выйти из наших нор и сражаться! И мы не только можем – это наш священный долг ради человечества!
Публика пришла в экстаз.
– С нами, в нас! – прокричал Джошуа во весь голос – и зал ответил:
– С нами, в нас!
– С нами, в нас!
– К оружию, братья! Вперед, в светлое будущее!
***
Люди вышли из зала – на священную войну и в светлое будущее. Стихли крики, но вместо тишины остался звон в ушах.
Джошуа спустился со сцены. Теодор похлопал его по плечу.
– Какая речь... «Выйти из наших нор и сражаться»? – Он улыбнулся. – Нужен еще чужак, жестокий захватчик, и тогда картина действительно будет полной.
– Я сдержался, чтобы не упомянуть жестокого захвачика, – ответил Джошуа.
– Садись, пророк, – сказал Эндрю, появляясь со стулом. – Тебе надо отдохнуть; ты достаточно изображал Иисуса Христа для одного дня.
Джошуа улыбнулся чему-то, сел и облегченно вздохнул.
– И если уж говорить о Христе и о религии – что вы думаете об этом нашем коллеге? – спросил Теодор, садясь на краю сцены.
Эндрю сел рядом с ним.
– Прежде всего, – начал Джошуа, – он не наш коллега. Он никогда не хотел основывать новую религию. Господь сделал из него – своего сына, кстати – козла отпущения для всех грехов человечества. Это не очень-то помогло, но попытка была неплохая. А Иисус? Какой у него, собственно, был выбор? Он проповедовал справедливость и разум, и это вначале казалось ему милым – но под конец стало костью у него в горле. Он же знал, что его распнут; все время знал, с самого начала. И он не злился на людей, распявших его, на Понтия Пилата или на евреев, и совершенно не важно, были они виновны в его казни или нет. Он злился на Бога за то, что Он сделал с собственным сыном.
Теодор помолчал немного.
– Но это при условии, что Иисус действительно был сыном Божьим, и при условии, что мы верим в Новый Завет.
– Разумеется, – сказал Джошуа слегка изменившимся голосом. – Я не говорю об исторических фактах. Я строю предположения по поводу Иисуса в религиозном аспекте, в религиозном аспекте. Говорить об историческом Иисусе – совершенно не то, что говорить об Иисусе в религии; если только ты сам не религиозен, и тогда для тебя Иисус в истории и в религии – это одно и то же. Или, выражаясь иначе, тогда для тебя нет Иисуса исторического.
– А ты религиозен? – спросил Теодор.
– Я? Нет, я атеист.
– Я не совсем с тобой согласен, – сказал Эндрю, подавшись вперед. – Почему, собственно, ты утверждаешь, что Иисус так ненавидел данную ему роль? Ведь он всемирный герой, люди видят в нем воплощение добра. Кроме того, он ведь воскрес и вознесся на небеса.
– А почему ты думаешь, что он хотел быть всемирным героем? Иисус был таким же человеком, как любой другой. Все, чего он хотел, – это жить тихо и спокойно, не думая о таких вещах, как Бог и грехи человечества. Ему ни разу не предоставили выбора. Никто никогда не спрашивал его, хочет ли он быть тем, что из него делают. И кроме того, это так просто звучит, когда ты говоришь, что он воскрес. Ты действительно думаешь, что ему нравилось быть прибитым к кресту? Ты хоть знаешь, как это больно?..
– Ты говоришь так, как будто не строишь предположения, – сказал Теодор. – Ты говоришь так, как будто точно знаешь.
– Возможно, потому, что мое предположение весьма вероятно – в религиозном аспекте. Если Иисус был сыном Божьим, то я почти уверен, что так все и было.
– Но если то, что ты говоришь, верно, – сказал Эндрю, – почему Иисус не сказал: "Хватит, надоело!" Почему он не махнул на все рукой и не ушел? Почему он не отказался?
– Да... – Джошуа вздохнул. – Этот вопрос я себе тоже часто задаю. Действительно, почему не отказался?.. – воцарилось долгое молчание. – Ну, прежде всего, не так-то легко отказать Богу. Возможно, у него даже была сила, чтобы это сделать, поскольку он был Его сыном – и, если так, он был единственным в мире, кто был на такое способен. Но тем не менее я не уверен, что это было в его силах. Так или иначе, была еще одна причина, очевидно, более важная: Иисус пожалел человечество. Он боялся – а возможно, и знал, – что, если он откажется, Бог оставит эту идею, и больше некому будет взять на себя людские грехи; что Бог рассердится окончательно и уничтожит все. Иногда я думаю, что именно Иисус убедил Бога не наказывать человечество, простить его. Возможно, ему не следовало этого делать...
– Если так, где же он теперь, почему не придет и не защитит человечество от гнева Господня?
– Может быть, ему надоело все время защищать человечество, – сказал Теодор. – Пришло время научиться самим разбирать тот кавардак, который мы создаем.
– Не теряй надежды, – улыбнулся Джошуа. – Никогда не теряй надежды.
Теодор усмехнулся:
– А каково все-таки твое мнение об историческом Иисусе?
– У меня нет определенного мнения по этому вопросу, – сказал Джошуа, немного подумав. – Но, вероятно, был такой парень. Ничего особенного. Ты себе представляешь, сколько таких пророков было тогда в округе? И римляне решили немного очистить пространство, потому что это начало их раздражать. Поймали кого-то и распяли. А евреи? Они вообще никак с этим не связаны. Но римляне должны же были что-то придумать, когда они стали мировым центром христианства...
– По моему личному мнению, – сказал Теодор, – Иисус есть образ эклектический. Составленный и смешанный из разных проповедников, которые были тогда в тех местах – что-то отсюда, что-то оттуда.
– Это возможно, – сказал Джошуа. – Но, в любом случае, христианство, каким мы знаем его сегодня, не есть учение Иисуса, каким бы он хотел его видеть. Прежде всего, был Павел, который увидел потенциал распространения учения Иисуса среди рабов, но, естественно, менял его, как хотел, чтобы подогнать к тому, что рабы хотели услышать. Кроме того – то, что Рим принял христианство, конечно, прекрасно; но как можно было, в самом деле, ожидать, что политеистическая культура примет и поймет до конца монотеистическую религию? Разумеется, люди изменили религию, подогнали ее под свои понятия, насколько могли. Мы можем это видеть в почти языческом поведении по отношению к различным святым. Конечно, есть отличия от действительно политеистической религии, но есть в христианстве много странностей – мягко говоря, – плохо согласующихся с «не будет у вас других богов, кроме меня».
– А ты что скажешь? – обратился Теодор к Эндрю.
– Я склонен согласиться с Джошуа. Видимо, был некто, Иисус из Назарета, который что-то проповедовал и имел учеников. Что касается евреев, то можно доказать, что они не виновны в распятии Иисуса. Не думаю, что имеет смысл сейчас вдаваться в подробности, но знающему человеку видно, что кто-то сфабриковал "еврейский вопрос" в Новом Завете, причем довольно грубо.
– А почему не вдаваться в подробности? Давай; интересно будет послушать, – сказал Теодор.
– Как хочешь, – Эндрю пожал плечами. – Начнем с того, что суд над Иисусом состоялся в пасхальный вечер. Ни один уважающий себя иудей, не говоря уж о первосвященнике, не пойдет в пасхальный вечер на заседание синедриона, чтобы судить какого-то там проповедника. У них есть другие занятия. Кроме того – Понтий Пилат был римским наместником в Иудее. И толпа евреев –это последнее, чего он боялся. Если он не хотел чего-то делать, то только его прямое начальство могло заставить его поступить по-другому. И еще я знаю, что во время суда над Иисусом были грубо нарушены законы синедриона. Я сейчас не помню точно, каковы законы синедриона, но одно точно – Иисусу не могли вынести приговор в тех условиях, в каких проводился суд...
– Мило, Эндрю. Откуда ты все это знаешь?
Эндрю пожал плечами:
– Оттуда, отсюда...
Джошуа улыбнулся.
Неожиданно висевший на стене радиопередатчик начал трещать. Теодор подошел и покрутил какую-то ручку. «Сообщение от Фрица», – сказал он.
После нескольких секунд шумов и треска послышался слабый голос Фрица: «Люди, приходите скорее ко мне, у нас тут проблема...»
Теодор схватил два автомата, стоявших у стены, бросил их Эндрю и Джошуа, взял себе третий автомат и направился к выходу. «Пошли. Похоже, наш Фриц столкнулся с чем-то серьезным».
***
Армейский джип привез троих к перекрестку, где должны были находиться Фриц и его люди. Они вышли из джипа, и Теодор велел водителю оставаться на месте.
Впереди слышались крики и стрельба. Что-то горело и дымило.
– Ждите здесь, – сказал Теодор Джошуа и Эндрю. – Я пойду поищу Фрица.
Он двинулся вперед быстрыми шагами. Донесся запах дыма, становившийся все сильнее. И еще запах паленой резины. Шины жгут? – промелькнуло в голове у Теодора. Но вскоре выяснилось, что запах резины исходил хоть и от горящих шин, но не от тех, что жгут ради демонстрации, – горели машины (часть все еще догорала), стоящие по сторонам улицы. Впереди Теодор заметил останки танка. Он тихо выругался.
Он продолжал идти и наконец нашел Фрица.
– Что здесь происходит? – прокричал Теодор, пытаясь перекричать треск выстрелов, который все еще слышался впереди и все усиливался. – В кого стреляют? И откуда здесь взялся танк?
– Происходят проблемы, – ответил Фриц. – Правительство решило послать против нас армию.
– Я думал, что армия на нашей стороне.
– Выходит, что нет. Не вся, во всяком случае.
– Черт возьми... Эта революция предполагалась как спектакль, игра... Немного ребяческого вандализма, не более...
– Добро пожаловать в реальность. Нам надо справиться с армией. Как?
– Как? С помощью людей. Большого количества людей. Большинство с нами.
– Но большинство армии с ними. У них больше оружия...
– А у нас люди. Сделаем бутылки с зажигательной смесью, используем то, что есть. Будет кровь. Много крови.
– Слишком много крови.
– У нас нет выбора.
Фриц пожал плечами, поднял автомат и зашагал вперед, к толпе в конце перекрестка.
– Позови остальных – и идем, – сказал он Теодору, не оборачиваясь. – Пойдем повоюем немножко.
Теодор отправился звать Эндрю и Джошуа. Они забрались в джип, и Теодор велел обогнуть толпу, чтобы посмотреть, что творится впереди. Когда они добрались туда, Теодор увидел приближающихся к перекрестку солдат. Люди впереди стреляли в них, а солдаты отстреливались. Вдали видны были танки. Вдруг к джипу подбежал Фриц.
– Тэд, ты видишь танки, так? Мы не удержимся здесь, нам придется отступить.
– Лучше разместиться здесь в домах, захватить позиции. Я поеду на склад, привезу боеприпасы и гранаты. Дай мне десяток крепких парней. Энди, Джош, слезайте здесь и идите за Фрицем.
Фриц отправился организовывать людей. Через минуту они явились, влезли в джип, забрались на крышу – и разместились все. Джип тронулся в путь.
***
Вернулись со снаряжением. Теодор выяснил, где обосновался Фриц; поднялся туда.
– Добро пожаловать, – сказал сидевший у окна Фриц.
– Есть кто снайпер? – спросил Теодор, поднимая снайперскую винтовку.
– Давай сюда, – сказал Фриц.
– Ты снайпер?
– Я много чего.
Теодор пожал плечами и бросил ему винтовку. Фриц отложил автомат, взял винтовку, выставил ее из окна и начал целиться.
– Сколько у нас времени до тех пор, пока танки смогут дострелить сюда?
– Время есть. Дома впереди на перекрестке заслоняют им почти весь обзор. Им придется выйти на сам перекресток, чтобы стрелять – а там они открыты. Нужно только, чтобы в дверях одного из домов их ждали с гранатами. Только так, чтобы они не заметили, что там кто-то есть.
– Я спущусь и все устрою, – сказал один из сидевших в комнате людей. Теодор протянул ему серый металлический ящик с гранатами.
Теодор сел в углу рядом с Эндрю и Джошуа.
– Тебе известен тот факт, что мы не можем оставаться здесь долго, верно? – спросил Джошуа как будто между прочим.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Эндрю.
– Я имею в виду, что мы не продержимся здесь, когда к ним придет подкрепление. Пусть вы даже сумели найти боеприпасы – у нас их не так много.
– Я знаю, – вздохнул Теодор. – Я предпочитаю немного подождать здесь, чтобы не отступать под прямым огнем.
Так сидели некоторое время, пока все здание не вздрогнуло от взрыва. Фриц отшатнулся от окна, прислонился к стене спиной и поставил винтовку рядом.
– Это был танк, – сказал он.
При этих словах дом вздрогнул во второй раз.
– А это был еще один танк, – усмехнулся Фриц. – Подходящее время для отступления, я бы сказал. Пройдет какое-то время, пока они стянут сюда еще силы, так что пока местность свободна.
***
Теодор ходил от стены к стене быстрыми нервными шагами, ругаясь про себя. Наконец он остановился и оперся руками о стол.
– Самомнение, – прошипел он сквозь зубы и ударил по столу ладонью. – Проклятое самомнение. Как я не подумал об этом? Как?
– Успокойся, Теодор, – сказал Эндрю, подойдя к нему. – Это не твоя вина.
– Еще как моя! – резко повернулся к нему Теодор. – Кто не подумал о проведении общей разведки? Кто, как дурак, верил, что правительство не будет сопротивляться? Кто был уверен, что большинство армии с нами?
– Откуда ты мог знать?
– А откуда они знали? Они-то все прекрасно знали. Они подготовили армию, и в тот момент, когда мы начали переворот, они вывели свои войска. Я уверен, что они точно знали, где мы начнем. Я готов держать пари, что, когда Фриц позвонит и доложит ситуацию в других местах – должен был, кстати, уже позвонить, – выяснится, что и их тоже атаковали эффективно. Я только надеюсь, что мы не потеряем слишком много людей.
– Но даже если бы ты знал, что бы ты мог сделать?
– Я мог бы еще потянуть! Подождать, черт возьми! Дать еще время. Можно было подождать, пока действительно всем не имплантируют чипы. Ведь пока из всех верующих только около 70 процентов имеют чипы. Мы должны были подождать, пока они будут у всех.
– И чем бы это тебе помогло?
– Тогда мы могли бы перетянуть военных на нашу сторону по одному. Силой, если понадобится.
– Силой? – Эндрю выглядел несколько шокированным. – Ты же сам говорил раньше, что мы не будем вживлять людям чипы против их воли!
Теодор хмыкнул.
– Когда я это говорил, Эндрю? И что, по-твоему, мы будем делать с теми, кто будет против? Заманивать их конфетами? У нас нет конфет, Эндрю. Все, что у нас есть, – это сила.
Эндрю сел.
– Но...
– Мы не об этом говорим, – оборвал его Теодор. – Нам нужно заняться более срочными делами.
И тут позвонил Фриц. Теодор молча слушал несколько минут, потом со злостью бросил трубку.
– Говорил же я вам, – сказал он, обессиленно опустившись на стул. – Черт возьми, какая глупость... – Он ударил рукой по спинке стула.
Неожиданно в комнату вошел какой-то человек и обратился к Теодору:
– Прибыл представитель правительства. Впустить?
Теодор встал.
– Да, впусти его, – обернулся он к человеку. Тот послушно вышел.
Теодор застегнул все пуговицы на рубашке, сделал глубокий вдох и попытался согнать с лица злость и отчаяние. Джошуа поднялся со своего стула и встал справа от Теодора.
– Тэд, будет лучше, если хотя бы вначале буду говорить я, – сказал он. – Помни, что для всего мира ты всего лишь мой ученик.
Вошел представитель. Он был одет достаточно официально и выглядел самоуверенно.
– Я пришел от лица президента Соединенных Штатов Америки, – сказал он. – Мы требуем от вас немедленно прекратить подрывную деятельность, которой вы занимаетесь, а также вернуть людей в прежнее состояние.
– Или?.. – усмехнулся Джошуа.
– Или вас публично расстреляют.
– Я очень надеюсь, что вы понимаете: голая сила вам здесь не поможет. Вы не можете уничтожить КСКМ. Это убьет всех людей, подключенных к нему.
– Совершенно верно. Поэтому мы требуем, чтобы вы сами остановили его, чтобы нам больше не пришлось проливать кровь.
– А если мы откажемся?
– Как я сказал – вас расстреляют публично.
– И чем это вам поможет?
– Вы хотите пожертвовать жизнью ради КСКМа? – представитель выглядел слегка потрясенным.
– Да, и еще раз да, – сказал Теодор. Он не был в этом совершенно уверен – но именно такой ответ требовался.
– В таком случае, мы всегда можем сами перепрограммировать компьютер.
– Тогда почему вы обращаетесь с просьбами к нам? Почему бы вам просто не расстрелять нас публично и перепрограммировать компьютер? – с усмешкой поинтересовался Теодор.
Представитель на мгновение смутился, но поспешил скрыть смущение.
– Мы не хотим ненужного кровопролития. Мы хотим закончить это дело с минимальными жертвами.
Блефуют, понял Теодор.
– В таком случае, почему вы не обратились к нам с этой просьбой раньше?
– Потому что раньше мы не знали, каковы ваши намерения. Только когда вы начали открытый мятеж, мы были вынуждены, помимо нашего желания, применить силу.
Чепуха, подумал Теодор. И правда, почему они не пришли к нам с солдатами раньше? Не хотели являться якобы без причины? Глупо, их демократия им только вредит. Как всегда.
– А если я скажу вам, что вы не в состоянии перепрограммировать компьютер? – спросил Джошуа.
– Это почему же?
– Потому что у вас нет исходного текста программы.
– Мы сможем его достать.
– Он уничтожен, – Джошуа тоже блефовал. Но, похоже, представитель боялся, что он это скажет.
– Мы найдем выход.
– У вас нет средств для этого.
– И вообще, – сказал Теодор, – зачем вам нужно воевать с нами? Неужели вы не понимаете? Сколько нам осталось жить на Земле? Какой смысл воевать?
– Однако я могу задать вам этот же вопрос. Мы воюем ради свободы и демократии.
– Вы воюете ради ничего! Вы застряли в вашем мировоззрении и не можете понять, что мир изменился! Мы спасаем мир – вы же воюете, чтобы уничтожить его.
Представитель откашлялся.
– Мне следует понимать это, как отказ от предложения, господин Хаксли?
– Именно, – ответил вместо него Джошуа. – Мы не собираемся служить такому подлому правительству, как это!
Представитель секунду стоял в молчании – и, наконец, сказал:
– Я передам это моему президенту.
Он повернулся и вышел.
Когда он вышел, Теодор и Джошуа сели одновременно.
– А теперь это открытая война, – сказал Джошуа. – Ты уверен, что нам нужно было так резко отказываться?
– Абсолютно. Что мы могли сделать? Они же просят, чтобы мы остановили КСКМ. Это же смешно.
– Я не понимаю, что они хотят делать, – сказал Эндрю. – У них же нет возможности самостоятельно перепрограммировать КСКМ. Он этого не сказал, но видно было, что он это понимает. Даже будь у них исходный текст программы, не думаю, что они смогли бы изменить программу КСКМа.
– Они воюют ради войны, – сказал Теодор. – Если только сумеют, они нас действительно расстреляют публично. И, может быть, даже уничтожат КСКМ.
– И убьют большинство населения США?
– Без нас все умрут через 20 лет. Какая разница? – Джошуа цинично усмехнулся.
– Я и сам не понимаю, – Теодор встал со стула. – Ситуация настолько абсурдна, что я не знаю, плакать или смеяться... Безумие, просто безумие. Слепая гордость.
Несколько минут все молчали. Наконец, Джошуа подвел итог:
– Итак, теперь мы в состоянии войны. Надо разработать настоящую стратегию.
Теодор кивнул, вздохнул и снова опустился на стул.
***
Полгода спустя.
Я пишу, чтобы понять. Эндрю остановился на мгновение и вздохнул. Взглянул на слова, написанные на листе, несколько секунд вертел в пальцах ручку, потом продолжил.
Я пишу, чтобы в голове улеглось все, что произошло. Неделю назад правительство США официально сдалось нам. С тех пор наши люди – все с чипами – прочесывают все бункеры Вашингтона в поисках «возможных враждебных элементов». Боже мой. А Харольд умирает. Это случилось уже после всего, когда мы победили. Так неуместно, так по-предательски... Кажется, я тогда потерял сознание. Был выстрел, и следом сразу – вода, резкая боль в затылке и лицо Теодора, склонившееся надо мной.
Но я отвлекся. Я опять забегаю в конец и все путаю...
Я пишу, потому что события последних 6 месяцев для меня – как клейкая каша. Слишком много всего втиснулось в этот отрезок времени.
Вначале правительство потребовало этой дурацкой войны. Войны без цели, войны ради войны, войны за мертвые принципы... Неужели мертвые? Может ли быть, что они все-таки были правы? Теодор вот говорит, что жизнь в любом случае предпочтительнее смерти. А я не знаю. Может, лучше было бы убить человечество сейчас? Есть ли смысл поднимать нас из праха после того, как мы сами себя в этот прах вогнали? Господи, уже больше трех лет я работаю над спасением человечества, и я все еще не уверен, действительно ли мы спасаем его – и нужно ли вообще его спасать.
И все-таки правительство не право. Даже если Теодор ошибается, зачем убивать людей? Даже если Теодор не имеет права решать за людей, чего они хотят, – но ведь и у правительства нет этого права. А люди, в конце концов, выбрали нас. Или люди и впрямь ошиблись в выборе? Или все продиктовано отчаянием? Но что предлагает правительство? Быструю смерть? Безумие.
... И все-таки правительство не право. Это можно сравнить с ситуацией, когда двое на тонущем корабле продолжают решать свой старый конфликт. Какое это имеет значение теперь, ради всего святого? Когда так поступают отдельные люди, это можно понять; человек может утратить контроль над собой, «сойти с катушек» в критической ситуации, действовать вопреки здравому смыслу. Но может ли так поступать целая армия? Смогла, как выяснилось. В конце концов, армия состоит из отдельных людей...
Итак, мы воевали. Поскольку выбора у нас не было. Бои были тяжелыми и кровопролитными. Слишком много крови. Мы посылали людей под гусеницы танков, только чтобы замедлить их продвижение. Господи, неужели это было нужно? Даже если мы сражались за идеалы, неужели для этого мы должны были пролить столько крови? Неужели все идеалы обязательно должны строиться на человеческой крови? Неужели идеалы менее ценны, если они не строятся на крови?
Почему нам обязательно надо чем-то жертвовать, чтобы добиться чего-то другого? Действительно ли для того, чтобы достичь нового уровня, мы должны что-то оставить позади – чтобы не мешало восхождению? Следует ли из этого, что человеческие жизни «мешают нашему восхождению» куда-то? Можно ли с чистым сердцем сказать это? Сомневаюсь, что мы бы так сказали, находясь среди тех людей, которые мешают восхождению кого-то другого. И вообще, откуда нам знать, что то, что мы оставили позади, не есть то самое, за чем мы лезем на вершину? А если и нет, останется ли вообще смысл в том, что мы найдем на вершине, – после того, как стольким пожертвовали? Но если мы полагаем, что нельзя взойти на вершину, не пожертвовав многим, то приходим к выводу, что невозможно реально достичь того, чего мы ищем. Если мы приносим в жертву человеческие жизни, наша чаша Грааля теряет всякий смысл; и вместе с тем, если мы не делаем этого, то вообще не можем найти чашу Грааля... А может, и впрямь, эту чашу невозможно найти. А может, люди – это и есть та самая чаша Грааля... Эндрю провел левой рукой по волосам и сжал пальцы в кулак. Он взглянул на лежавший перед ним лист. «К чему я клоню?» – спросил он пустоту вокруг. – «К чему, черт возьми, я клоню?»
Пустота молчала.
По спине Эндрю пробежали мурашки и поселились между лопаток. Я не знаю, что писать, подумал он. Потом он сказал это вслух: «Я не знаю, что писать», – словно для того, чтобы сообщить это открытие пустоте вокруг. – «Но я должен. Я должен писать».
Графомания, мелькнуло в голове. Он усмехнулся. Нет, не графомания. Он просто должен был понять. Привести все в порядок. Организовать.
Он немного подумал, потом нарисовал три маленьких кружочка под написанным текстом.
Я не знаю, была ли эта война справедливой, но сейчас не время размышлять над этим. Опять. Я возвращаюсь к этим вопросам снова и снова вот уже три года, и все еще остаюсь на том же месте. И боюсь, что там я и останусь.
Что сейчас важно – понять эту безумную войну. С самого начала мы были слабее, поскольку регулярная армия в большинстве своем была на стороне правительства. Мы играли только на людях – на их количестве. Жестокая игра, но эффективнее, чем мы боялись. Примерно через месяц кровопролитных боев все превратилось в гротескную пародию на окопную войну. Мы сумели удержать – хотя и с трудом – большинство наших позиций. А правительство, видимо, решило изменить стратегию. Мы поняли это слишком поздно. Тогда мы думали, что они опасаются выйти в открытую атаку, потому что боятся потерь – в отличие от нас, они не могли себе их позволить. Мы считали, что ситуация такой и останется.
До тех пор, пока правительство не обнаружило брешь в нашей линии обороны. Брешь, которую мы не заметили. Армия ворвалась в эту брешь, как пущенная из лука стрела – слишком быстро, чтобы мы могли переорганизовать линию обороны и послать туда наши силы. Правительство было пугающе эффективным. В считанные часы войска ворвались в наш «штаб» в Нью-Йорке. Нас четверых – меня, Джошуа, Теодора и Харольда – поместили в комнатушке под усиленной охраной, пока не будет решено, что с нами делать. На наше счастье, правительство хотело, очевидно, превратить нашу казнь в публичное действо. Они могли бы сразу пристрелить нас там, и все бы закончилось гораздо быстрее. И в их пользу.
Но они слишком долго ждали. Фриц с остальными нашими успел прибыть в Вашингтон, пока правительство было занято Нью-Йорком, – и создавшаяся ситуация была вроде той, когда двое стоят друг против друга, и каждый приставил к голове другого пистолет. Правительство, видимо, не предполагало такого хода; они ждали, что мы бросим все силы на Нью-Йорк, где они могли бы использовать тактику «бутылочного горлышка». Но Фриц действовал иначе.
И снова мы выкрутились только благодаря огромному численному преимуществу. Правительство в панике попыталось вернуть войска в Вашингтон, но в конце концов осталось ни с чем и там, и здесь. Прежде, чем они успели переорганизоваться, другие наши части вернулись в Нью-Йорк. Произошла короткая и довольно грязная стычка, и нас освободили.
Правда в том, что я сам не понимаю стратегию обеих сторон, даже сейчас, когда я пишу это. Очень может быть, что я ошибаюсь в деталях, что все было намного сложнее, чем я описываю. Но вопросы стратегии я оставил – и оставляю – другим.
Вертолет доставил нас в Вашингтон, где мы встретились с Фрицем. Мы впятером вошли – почти торжественно – в правительственный бункер в Вашингтоне. Что-то вроде триумфального шествия. От явного поражения – к победе. И снова – беспечность с нашей стороны. Похоже, вся эта война вертелась вокруг беспечности.
Мы вошли в бункер с высоко поднятой головой. И тут – выстрел, и сразу следом – вода, резкая боль в затылке и склонившееся надо мной лицо Теодора... Со скрипом открылась дверь. Эндрю резко повернулся на стуле и увидел в дверях Джошуа – лицо покрыто потом, волосы растрепаны, серые круги вокруг глаз. Он перевел дух, а потом тихим усталым голосом сказал:
– Харольд умер.
Another hero,
Another mindless crime.
Behind the curtain,
In the pantomime…
Queen,
“The Show Must Go On”
(Другой герой,
Другой бездумный грех –
Все пантомима
На сцене, в темноте...)
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
2 года спустя.
Крики. Из-за них почти ничего не было слышно. В набитом до отказа зале каждый, казалось, кричит во всю мочь – а может, так оно и было. И тогда на сцену в передней части зала поднялся Джошуа.
– Тихо! – Он поднял руки.
Зал смолк в считанные секунды.
Джошуа опустил руки.
– Братья! Настал час мести! Мы должны свергнуть продажное правительство и установить справедливую власть! Сейчас, когда большинство добрых граждан США уже приняли нашу святую идею, когда они уже связаны с Господом Справедливым, мы можем выйти из наших нор и сражаться! И мы не только можем – это наш священный долг ради человечества!
Публика пришла в экстаз.
– С нами, в нас! – прокричал Джошуа во весь голос – и зал ответил:
– С нами, в нас!
– С нами, в нас!
– К оружию, братья! Вперед, в светлое будущее!
***
Люди вышли из зала – на священную войну и в светлое будущее. Стихли крики, но вместо тишины остался звон в ушах.
Джошуа спустился со сцены. Теодор похлопал его по плечу.
– Какая речь... «Выйти из наших нор и сражаться»? – Он улыбнулся. – Нужен еще чужак, жестокий захватчик, и тогда картина действительно будет полной.
– Я сдержался, чтобы не упомянуть жестокого захвачика, – ответил Джошуа.
– Садись, пророк, – сказал Эндрю, появляясь со стулом. – Тебе надо отдохнуть; ты достаточно изображал Иисуса Христа для одного дня.
Джошуа улыбнулся чему-то, сел и облегченно вздохнул.
– И если уж говорить о Христе и о религии – что вы думаете об этом нашем коллеге? – спросил Теодор, садясь на краю сцены.
Эндрю сел рядом с ним.
– Прежде всего, – начал Джошуа, – он не наш коллега. Он никогда не хотел основывать новую религию. Господь сделал из него – своего сына, кстати – козла отпущения для всех грехов человечества. Это не очень-то помогло, но попытка была неплохая. А Иисус? Какой у него, собственно, был выбор? Он проповедовал справедливость и разум, и это вначале казалось ему милым – но под конец стало костью у него в горле. Он же знал, что его распнут; все время знал, с самого начала. И он не злился на людей, распявших его, на Понтия Пилата или на евреев, и совершенно не важно, были они виновны в его казни или нет. Он злился на Бога за то, что Он сделал с собственным сыном.
Теодор помолчал немного.
– Но это при условии, что Иисус действительно был сыном Божьим, и при условии, что мы верим в Новый Завет.
– Разумеется, – сказал Джошуа слегка изменившимся голосом. – Я не говорю об исторических фактах. Я строю предположения по поводу Иисуса в религиозном аспекте, в религиозном аспекте. Говорить об историческом Иисусе – совершенно не то, что говорить об Иисусе в религии; если только ты сам не религиозен, и тогда для тебя Иисус в истории и в религии – это одно и то же. Или, выражаясь иначе, тогда для тебя нет Иисуса исторического.
– А ты религиозен? – спросил Теодор.
– Я? Нет, я атеист.
– Я не совсем с тобой согласен, – сказал Эндрю, подавшись вперед. – Почему, собственно, ты утверждаешь, что Иисус так ненавидел данную ему роль? Ведь он всемирный герой, люди видят в нем воплощение добра. Кроме того, он ведь воскрес и вознесся на небеса.
– А почему ты думаешь, что он хотел быть всемирным героем? Иисус был таким же человеком, как любой другой. Все, чего он хотел, – это жить тихо и спокойно, не думая о таких вещах, как Бог и грехи человечества. Ему ни разу не предоставили выбора. Никто никогда не спрашивал его, хочет ли он быть тем, что из него делают. И кроме того, это так просто звучит, когда ты говоришь, что он воскрес. Ты действительно думаешь, что ему нравилось быть прибитым к кресту? Ты хоть знаешь, как это больно?..
– Ты говоришь так, как будто не строишь предположения, – сказал Теодор. – Ты говоришь так, как будто точно знаешь.
– Возможно, потому, что мое предположение весьма вероятно – в религиозном аспекте. Если Иисус был сыном Божьим, то я почти уверен, что так все и было.
– Но если то, что ты говоришь, верно, – сказал Эндрю, – почему Иисус не сказал: "Хватит, надоело!" Почему он не махнул на все рукой и не ушел? Почему он не отказался?
– Да... – Джошуа вздохнул. – Этот вопрос я себе тоже часто задаю. Действительно, почему не отказался?.. – воцарилось долгое молчание. – Ну, прежде всего, не так-то легко отказать Богу. Возможно, у него даже была сила, чтобы это сделать, поскольку он был Его сыном – и, если так, он был единственным в мире, кто был на такое способен. Но тем не менее я не уверен, что это было в его силах. Так или иначе, была еще одна причина, очевидно, более важная: Иисус пожалел человечество. Он боялся – а возможно, и знал, – что, если он откажется, Бог оставит эту идею, и больше некому будет взять на себя людские грехи; что Бог рассердится окончательно и уничтожит все. Иногда я думаю, что именно Иисус убедил Бога не наказывать человечество, простить его. Возможно, ему не следовало этого делать...
– Если так, где же он теперь, почему не придет и не защитит человечество от гнева Господня?
– Может быть, ему надоело все время защищать человечество, – сказал Теодор. – Пришло время научиться самим разбирать тот кавардак, который мы создаем.
– Не теряй надежды, – улыбнулся Джошуа. – Никогда не теряй надежды.
Теодор усмехнулся:
– А каково все-таки твое мнение об историческом Иисусе?
– У меня нет определенного мнения по этому вопросу, – сказал Джошуа, немного подумав. – Но, вероятно, был такой парень. Ничего особенного. Ты себе представляешь, сколько таких пророков было тогда в округе? И римляне решили немного очистить пространство, потому что это начало их раздражать. Поймали кого-то и распяли. А евреи? Они вообще никак с этим не связаны. Но римляне должны же были что-то придумать, когда они стали мировым центром христианства...
– По моему личному мнению, – сказал Теодор, – Иисус есть образ эклектический. Составленный и смешанный из разных проповедников, которые были тогда в тех местах – что-то отсюда, что-то оттуда.
– Это возможно, – сказал Джошуа. – Но, в любом случае, христианство, каким мы знаем его сегодня, не есть учение Иисуса, каким бы он хотел его видеть. Прежде всего, был Павел, который увидел потенциал распространения учения Иисуса среди рабов, но, естественно, менял его, как хотел, чтобы подогнать к тому, что рабы хотели услышать. Кроме того – то, что Рим принял христианство, конечно, прекрасно; но как можно было, в самом деле, ожидать, что политеистическая культура примет и поймет до конца монотеистическую религию? Разумеется, люди изменили религию, подогнали ее под свои понятия, насколько могли. Мы можем это видеть в почти языческом поведении по отношению к различным святым. Конечно, есть отличия от действительно политеистической религии, но есть в христианстве много странностей – мягко говоря, – плохо согласующихся с «не будет у вас других богов, кроме меня».
– А ты что скажешь? – обратился Теодор к Эндрю.
– Я склонен согласиться с Джошуа. Видимо, был некто, Иисус из Назарета, который что-то проповедовал и имел учеников. Что касается евреев, то можно доказать, что они не виновны в распятии Иисуса. Не думаю, что имеет смысл сейчас вдаваться в подробности, но знающему человеку видно, что кто-то сфабриковал "еврейский вопрос" в Новом Завете, причем довольно грубо.
– А почему не вдаваться в подробности? Давай; интересно будет послушать, – сказал Теодор.
– Как хочешь, – Эндрю пожал плечами. – Начнем с того, что суд над Иисусом состоялся в пасхальный вечер. Ни один уважающий себя иудей, не говоря уж о первосвященнике, не пойдет в пасхальный вечер на заседание синедриона, чтобы судить какого-то там проповедника. У них есть другие занятия. Кроме того – Понтий Пилат был римским наместником в Иудее. И толпа евреев –это последнее, чего он боялся. Если он не хотел чего-то делать, то только его прямое начальство могло заставить его поступить по-другому. И еще я знаю, что во время суда над Иисусом были грубо нарушены законы синедриона. Я сейчас не помню точно, каковы законы синедриона, но одно точно – Иисусу не могли вынести приговор в тех условиях, в каких проводился суд...
– Мило, Эндрю. Откуда ты все это знаешь?
Эндрю пожал плечами:
– Оттуда, отсюда...
Джошуа улыбнулся.
Неожиданно висевший на стене радиопередатчик начал трещать. Теодор подошел и покрутил какую-то ручку. «Сообщение от Фрица», – сказал он.
После нескольких секунд шумов и треска послышался слабый голос Фрица: «Люди, приходите скорее ко мне, у нас тут проблема...»
Теодор схватил два автомата, стоявших у стены, бросил их Эндрю и Джошуа, взял себе третий автомат и направился к выходу. «Пошли. Похоже, наш Фриц столкнулся с чем-то серьезным».
***
Армейский джип привез троих к перекрестку, где должны были находиться Фриц и его люди. Они вышли из джипа, и Теодор велел водителю оставаться на месте.
Впереди слышались крики и стрельба. Что-то горело и дымило.
– Ждите здесь, – сказал Теодор Джошуа и Эндрю. – Я пойду поищу Фрица.
Он двинулся вперед быстрыми шагами. Донесся запах дыма, становившийся все сильнее. И еще запах паленой резины. Шины жгут? – промелькнуло в голове у Теодора. Но вскоре выяснилось, что запах резины исходил хоть и от горящих шин, но не от тех, что жгут ради демонстрации, – горели машины (часть все еще догорала), стоящие по сторонам улицы. Впереди Теодор заметил останки танка. Он тихо выругался.
Он продолжал идти и наконец нашел Фрица.
– Что здесь происходит? – прокричал Теодор, пытаясь перекричать треск выстрелов, который все еще слышался впереди и все усиливался. – В кого стреляют? И откуда здесь взялся танк?
– Происходят проблемы, – ответил Фриц. – Правительство решило послать против нас армию.
– Я думал, что армия на нашей стороне.
– Выходит, что нет. Не вся, во всяком случае.
– Черт возьми... Эта революция предполагалась как спектакль, игра... Немного ребяческого вандализма, не более...
– Добро пожаловать в реальность. Нам надо справиться с армией. Как?
– Как? С помощью людей. Большого количества людей. Большинство с нами.
– Но большинство армии с ними. У них больше оружия...
– А у нас люди. Сделаем бутылки с зажигательной смесью, используем то, что есть. Будет кровь. Много крови.
– Слишком много крови.
– У нас нет выбора.
Фриц пожал плечами, поднял автомат и зашагал вперед, к толпе в конце перекрестка.
– Позови остальных – и идем, – сказал он Теодору, не оборачиваясь. – Пойдем повоюем немножко.
Теодор отправился звать Эндрю и Джошуа. Они забрались в джип, и Теодор велел обогнуть толпу, чтобы посмотреть, что творится впереди. Когда они добрались туда, Теодор увидел приближающихся к перекрестку солдат. Люди впереди стреляли в них, а солдаты отстреливались. Вдали видны были танки. Вдруг к джипу подбежал Фриц.
– Тэд, ты видишь танки, так? Мы не удержимся здесь, нам придется отступить.
– Лучше разместиться здесь в домах, захватить позиции. Я поеду на склад, привезу боеприпасы и гранаты. Дай мне десяток крепких парней. Энди, Джош, слезайте здесь и идите за Фрицем.
Фриц отправился организовывать людей. Через минуту они явились, влезли в джип, забрались на крышу – и разместились все. Джип тронулся в путь.
***
Вернулись со снаряжением. Теодор выяснил, где обосновался Фриц; поднялся туда.
– Добро пожаловать, – сказал сидевший у окна Фриц.
– Есть кто снайпер? – спросил Теодор, поднимая снайперскую винтовку.
– Давай сюда, – сказал Фриц.
– Ты снайпер?
– Я много чего.
Теодор пожал плечами и бросил ему винтовку. Фриц отложил автомат, взял винтовку, выставил ее из окна и начал целиться.
– Сколько у нас времени до тех пор, пока танки смогут дострелить сюда?
– Время есть. Дома впереди на перекрестке заслоняют им почти весь обзор. Им придется выйти на сам перекресток, чтобы стрелять – а там они открыты. Нужно только, чтобы в дверях одного из домов их ждали с гранатами. Только так, чтобы они не заметили, что там кто-то есть.
– Я спущусь и все устрою, – сказал один из сидевших в комнате людей. Теодор протянул ему серый металлический ящик с гранатами.
Теодор сел в углу рядом с Эндрю и Джошуа.
– Тебе известен тот факт, что мы не можем оставаться здесь долго, верно? – спросил Джошуа как будто между прочим.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Эндрю.
– Я имею в виду, что мы не продержимся здесь, когда к ним придет подкрепление. Пусть вы даже сумели найти боеприпасы – у нас их не так много.
– Я знаю, – вздохнул Теодор. – Я предпочитаю немного подождать здесь, чтобы не отступать под прямым огнем.
Так сидели некоторое время, пока все здание не вздрогнуло от взрыва. Фриц отшатнулся от окна, прислонился к стене спиной и поставил винтовку рядом.
– Это был танк, – сказал он.
При этих словах дом вздрогнул во второй раз.
– А это был еще один танк, – усмехнулся Фриц. – Подходящее время для отступления, я бы сказал. Пройдет какое-то время, пока они стянут сюда еще силы, так что пока местность свободна.
***
Теодор ходил от стены к стене быстрыми нервными шагами, ругаясь про себя. Наконец он остановился и оперся руками о стол.
– Самомнение, – прошипел он сквозь зубы и ударил по столу ладонью. – Проклятое самомнение. Как я не подумал об этом? Как?
– Успокойся, Теодор, – сказал Эндрю, подойдя к нему. – Это не твоя вина.
– Еще как моя! – резко повернулся к нему Теодор. – Кто не подумал о проведении общей разведки? Кто, как дурак, верил, что правительство не будет сопротивляться? Кто был уверен, что большинство армии с нами?
– Откуда ты мог знать?
– А откуда они знали? Они-то все прекрасно знали. Они подготовили армию, и в тот момент, когда мы начали переворот, они вывели свои войска. Я уверен, что они точно знали, где мы начнем. Я готов держать пари, что, когда Фриц позвонит и доложит ситуацию в других местах – должен был, кстати, уже позвонить, – выяснится, что и их тоже атаковали эффективно. Я только надеюсь, что мы не потеряем слишком много людей.
– Но даже если бы ты знал, что бы ты мог сделать?
– Я мог бы еще потянуть! Подождать, черт возьми! Дать еще время. Можно было подождать, пока действительно всем не имплантируют чипы. Ведь пока из всех верующих только около 70 процентов имеют чипы. Мы должны были подождать, пока они будут у всех.
– И чем бы это тебе помогло?
– Тогда мы могли бы перетянуть военных на нашу сторону по одному. Силой, если понадобится.
– Силой? – Эндрю выглядел несколько шокированным. – Ты же сам говорил раньше, что мы не будем вживлять людям чипы против их воли!
Теодор хмыкнул.
– Когда я это говорил, Эндрю? И что, по-твоему, мы будем делать с теми, кто будет против? Заманивать их конфетами? У нас нет конфет, Эндрю. Все, что у нас есть, – это сила.
Эндрю сел.
– Но...
– Мы не об этом говорим, – оборвал его Теодор. – Нам нужно заняться более срочными делами.
И тут позвонил Фриц. Теодор молча слушал несколько минут, потом со злостью бросил трубку.
– Говорил же я вам, – сказал он, обессиленно опустившись на стул. – Черт возьми, какая глупость... – Он ударил рукой по спинке стула.
Неожиданно в комнату вошел какой-то человек и обратился к Теодору:
– Прибыл представитель правительства. Впустить?
Теодор встал.
– Да, впусти его, – обернулся он к человеку. Тот послушно вышел.
Теодор застегнул все пуговицы на рубашке, сделал глубокий вдох и попытался согнать с лица злость и отчаяние. Джошуа поднялся со своего стула и встал справа от Теодора.
– Тэд, будет лучше, если хотя бы вначале буду говорить я, – сказал он. – Помни, что для всего мира ты всего лишь мой ученик.
Вошел представитель. Он был одет достаточно официально и выглядел самоуверенно.
– Я пришел от лица президента Соединенных Штатов Америки, – сказал он. – Мы требуем от вас немедленно прекратить подрывную деятельность, которой вы занимаетесь, а также вернуть людей в прежнее состояние.
– Или?.. – усмехнулся Джошуа.
– Или вас публично расстреляют.
– Я очень надеюсь, что вы понимаете: голая сила вам здесь не поможет. Вы не можете уничтожить КСКМ. Это убьет всех людей, подключенных к нему.
– Совершенно верно. Поэтому мы требуем, чтобы вы сами остановили его, чтобы нам больше не пришлось проливать кровь.
– А если мы откажемся?
– Как я сказал – вас расстреляют публично.
– И чем это вам поможет?
– Вы хотите пожертвовать жизнью ради КСКМа? – представитель выглядел слегка потрясенным.
– Да, и еще раз да, – сказал Теодор. Он не был в этом совершенно уверен – но именно такой ответ требовался.
– В таком случае, мы всегда можем сами перепрограммировать компьютер.
– Тогда почему вы обращаетесь с просьбами к нам? Почему бы вам просто не расстрелять нас публично и перепрограммировать компьютер? – с усмешкой поинтересовался Теодор.
Представитель на мгновение смутился, но поспешил скрыть смущение.
– Мы не хотим ненужного кровопролития. Мы хотим закончить это дело с минимальными жертвами.
Блефуют, понял Теодор.
– В таком случае, почему вы не обратились к нам с этой просьбой раньше?
– Потому что раньше мы не знали, каковы ваши намерения. Только когда вы начали открытый мятеж, мы были вынуждены, помимо нашего желания, применить силу.
Чепуха, подумал Теодор. И правда, почему они не пришли к нам с солдатами раньше? Не хотели являться якобы без причины? Глупо, их демократия им только вредит. Как всегда.
– А если я скажу вам, что вы не в состоянии перепрограммировать компьютер? – спросил Джошуа.
– Это почему же?
– Потому что у вас нет исходного текста программы.
– Мы сможем его достать.
– Он уничтожен, – Джошуа тоже блефовал. Но, похоже, представитель боялся, что он это скажет.
– Мы найдем выход.
– У вас нет средств для этого.
– И вообще, – сказал Теодор, – зачем вам нужно воевать с нами? Неужели вы не понимаете? Сколько нам осталось жить на Земле? Какой смысл воевать?
– Однако я могу задать вам этот же вопрос. Мы воюем ради свободы и демократии.
– Вы воюете ради ничего! Вы застряли в вашем мировоззрении и не можете понять, что мир изменился! Мы спасаем мир – вы же воюете, чтобы уничтожить его.
Представитель откашлялся.
– Мне следует понимать это, как отказ от предложения, господин Хаксли?
– Именно, – ответил вместо него Джошуа. – Мы не собираемся служить такому подлому правительству, как это!
Представитель секунду стоял в молчании – и, наконец, сказал:
– Я передам это моему президенту.
Он повернулся и вышел.
Когда он вышел, Теодор и Джошуа сели одновременно.
– А теперь это открытая война, – сказал Джошуа. – Ты уверен, что нам нужно было так резко отказываться?
– Абсолютно. Что мы могли сделать? Они же просят, чтобы мы остановили КСКМ. Это же смешно.
– Я не понимаю, что они хотят делать, – сказал Эндрю. – У них же нет возможности самостоятельно перепрограммировать КСКМ. Он этого не сказал, но видно было, что он это понимает. Даже будь у них исходный текст программы, не думаю, что они смогли бы изменить программу КСКМа.
– Они воюют ради войны, – сказал Теодор. – Если только сумеют, они нас действительно расстреляют публично. И, может быть, даже уничтожат КСКМ.
– И убьют большинство населения США?
– Без нас все умрут через 20 лет. Какая разница? – Джошуа цинично усмехнулся.
– Я и сам не понимаю, – Теодор встал со стула. – Ситуация настолько абсурдна, что я не знаю, плакать или смеяться... Безумие, просто безумие. Слепая гордость.
Несколько минут все молчали. Наконец, Джошуа подвел итог:
– Итак, теперь мы в состоянии войны. Надо разработать настоящую стратегию.
Теодор кивнул, вздохнул и снова опустился на стул.
***
Полгода спустя.
Я пишу, чтобы понять. Эндрю остановился на мгновение и вздохнул. Взглянул на слова, написанные на листе, несколько секунд вертел в пальцах ручку, потом продолжил.
Я пишу, чтобы в голове улеглось все, что произошло. Неделю назад правительство США официально сдалось нам. С тех пор наши люди – все с чипами – прочесывают все бункеры Вашингтона в поисках «возможных враждебных элементов». Боже мой. А Харольд умирает. Это случилось уже после всего, когда мы победили. Так неуместно, так по-предательски... Кажется, я тогда потерял сознание. Был выстрел, и следом сразу – вода, резкая боль в затылке и лицо Теодора, склонившееся надо мной.
Но я отвлекся. Я опять забегаю в конец и все путаю...
Я пишу, потому что события последних 6 месяцев для меня – как клейкая каша. Слишком много всего втиснулось в этот отрезок времени.
Вначале правительство потребовало этой дурацкой войны. Войны без цели, войны ради войны, войны за мертвые принципы... Неужели мертвые? Может ли быть, что они все-таки были правы? Теодор вот говорит, что жизнь в любом случае предпочтительнее смерти. А я не знаю. Может, лучше было бы убить человечество сейчас? Есть ли смысл поднимать нас из праха после того, как мы сами себя в этот прах вогнали? Господи, уже больше трех лет я работаю над спасением человечества, и я все еще не уверен, действительно ли мы спасаем его – и нужно ли вообще его спасать.
И все-таки правительство не право. Даже если Теодор ошибается, зачем убивать людей? Даже если Теодор не имеет права решать за людей, чего они хотят, – но ведь и у правительства нет этого права. А люди, в конце концов, выбрали нас. Или люди и впрямь ошиблись в выборе? Или все продиктовано отчаянием? Но что предлагает правительство? Быструю смерть? Безумие.
... И все-таки правительство не право. Это можно сравнить с ситуацией, когда двое на тонущем корабле продолжают решать свой старый конфликт. Какое это имеет значение теперь, ради всего святого? Когда так поступают отдельные люди, это можно понять; человек может утратить контроль над собой, «сойти с катушек» в критической ситуации, действовать вопреки здравому смыслу. Но может ли так поступать целая армия? Смогла, как выяснилось. В конце концов, армия состоит из отдельных людей...
Итак, мы воевали. Поскольку выбора у нас не было. Бои были тяжелыми и кровопролитными. Слишком много крови. Мы посылали людей под гусеницы танков, только чтобы замедлить их продвижение. Господи, неужели это было нужно? Даже если мы сражались за идеалы, неужели для этого мы должны были пролить столько крови? Неужели все идеалы обязательно должны строиться на человеческой крови? Неужели идеалы менее ценны, если они не строятся на крови?
Почему нам обязательно надо чем-то жертвовать, чтобы добиться чего-то другого? Действительно ли для того, чтобы достичь нового уровня, мы должны что-то оставить позади – чтобы не мешало восхождению? Следует ли из этого, что человеческие жизни «мешают нашему восхождению» куда-то? Можно ли с чистым сердцем сказать это? Сомневаюсь, что мы бы так сказали, находясь среди тех людей, которые мешают восхождению кого-то другого. И вообще, откуда нам знать, что то, что мы оставили позади, не есть то самое, за чем мы лезем на вершину? А если и нет, останется ли вообще смысл в том, что мы найдем на вершине, – после того, как стольким пожертвовали? Но если мы полагаем, что нельзя взойти на вершину, не пожертвовав многим, то приходим к выводу, что невозможно реально достичь того, чего мы ищем. Если мы приносим в жертву человеческие жизни, наша чаша Грааля теряет всякий смысл; и вместе с тем, если мы не делаем этого, то вообще не можем найти чашу Грааля... А может, и впрямь, эту чашу невозможно найти. А может, люди – это и есть та самая чаша Грааля... Эндрю провел левой рукой по волосам и сжал пальцы в кулак. Он взглянул на лежавший перед ним лист. «К чему я клоню?» – спросил он пустоту вокруг. – «К чему, черт возьми, я клоню?»
Пустота молчала.
По спине Эндрю пробежали мурашки и поселились между лопаток. Я не знаю, что писать, подумал он. Потом он сказал это вслух: «Я не знаю, что писать», – словно для того, чтобы сообщить это открытие пустоте вокруг. – «Но я должен. Я должен писать».
Графомания, мелькнуло в голове. Он усмехнулся. Нет, не графомания. Он просто должен был понять. Привести все в порядок. Организовать.
Он немного подумал, потом нарисовал три маленьких кружочка под написанным текстом.
Я не знаю, была ли эта война справедливой, но сейчас не время размышлять над этим. Опять. Я возвращаюсь к этим вопросам снова и снова вот уже три года, и все еще остаюсь на том же месте. И боюсь, что там я и останусь.
Что сейчас важно – понять эту безумную войну. С самого начала мы были слабее, поскольку регулярная армия в большинстве своем была на стороне правительства. Мы играли только на людях – на их количестве. Жестокая игра, но эффективнее, чем мы боялись. Примерно через месяц кровопролитных боев все превратилось в гротескную пародию на окопную войну. Мы сумели удержать – хотя и с трудом – большинство наших позиций. А правительство, видимо, решило изменить стратегию. Мы поняли это слишком поздно. Тогда мы думали, что они опасаются выйти в открытую атаку, потому что боятся потерь – в отличие от нас, они не могли себе их позволить. Мы считали, что ситуация такой и останется.
До тех пор, пока правительство не обнаружило брешь в нашей линии обороны. Брешь, которую мы не заметили. Армия ворвалась в эту брешь, как пущенная из лука стрела – слишком быстро, чтобы мы могли переорганизовать линию обороны и послать туда наши силы. Правительство было пугающе эффективным. В считанные часы войска ворвались в наш «штаб» в Нью-Йорке. Нас четверых – меня, Джошуа, Теодора и Харольда – поместили в комнатушке под усиленной охраной, пока не будет решено, что с нами делать. На наше счастье, правительство хотело, очевидно, превратить нашу казнь в публичное действо. Они могли бы сразу пристрелить нас там, и все бы закончилось гораздо быстрее. И в их пользу.
Но они слишком долго ждали. Фриц с остальными нашими успел прибыть в Вашингтон, пока правительство было занято Нью-Йорком, – и создавшаяся ситуация была вроде той, когда двое стоят друг против друга, и каждый приставил к голове другого пистолет. Правительство, видимо, не предполагало такого хода; они ждали, что мы бросим все силы на Нью-Йорк, где они могли бы использовать тактику «бутылочного горлышка». Но Фриц действовал иначе.
И снова мы выкрутились только благодаря огромному численному преимуществу. Правительство в панике попыталось вернуть войска в Вашингтон, но в конце концов осталось ни с чем и там, и здесь. Прежде, чем они успели переорганизоваться, другие наши части вернулись в Нью-Йорк. Произошла короткая и довольно грязная стычка, и нас освободили.
Правда в том, что я сам не понимаю стратегию обеих сторон, даже сейчас, когда я пишу это. Очень может быть, что я ошибаюсь в деталях, что все было намного сложнее, чем я описываю. Но вопросы стратегии я оставил – и оставляю – другим.
Вертолет доставил нас в Вашингтон, где мы встретились с Фрицем. Мы впятером вошли – почти торжественно – в правительственный бункер в Вашингтоне. Что-то вроде триумфального шествия. От явного поражения – к победе. И снова – беспечность с нашей стороны. Похоже, вся эта война вертелась вокруг беспечности.
Мы вошли в бункер с высоко поднятой головой. И тут – выстрел, и сразу следом – вода, резкая боль в затылке и склонившееся надо мной лицо Теодора... Со скрипом открылась дверь. Эндрю резко повернулся на стуле и увидел в дверях Джошуа – лицо покрыто потом, волосы растрепаны, серые круги вокруг глаз. Он перевел дух, а потом тихим усталым голосом сказал:
– Харольд умер.
1
The show must go on,
The show must go on.
Inside my heart is breaking,
My make up may be flaking,
But my smile still stays on…
Queen,
“The Show Must Go On”
(Продолжить шоу,
Продолжить шоу...
Если сердце и разбито,
И с лица вся краска смыта –
Остается улыбка...
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
Более десятилетия спустя.
– Видишь, с чем мне приходится иметь дело, – сказал Теодор с отвращением, делая жест рукой в направлении человека, стоявшего на коленях в соседней комнате, за толстой стеклянной перегородкой.
– Никто тебя не заставляет, – возразил Эндрю. – Ты сам берешься заниматься ими... Только скажи – у тебя будет армия жлобов, и все они будут рваться набить морду этому бедняге.
– Именно в этом-то и проблема – в жлобах, – Теодор взял стул и уселся рядом с Эндрю. – Проблема не в том, чтобы поймать и имплантировать. Я хочу, чтобы они этого захотели. Чтобы захотели всей душой, чтобы плакали и умоляли, и просили прощения за то, что не пришли сюда раньше.
– Они могут солгать.
– Солгать недостаточно. Они действительно захотят, чтобы мы имплантировали им чип. Они действительно захотят быть единым целым с Богом. И тогда – только тогда – мы имплантируем им чипы.
– Но какое это имеет значение? Результат-то будет тот же.
– И да, и нет. Надо обезопасить себя со всех сторон. Нам не нужны святые мученики. Нельзя, чтобы кто-нибудь мог найти изъян, пусть самый маленький, в учении. Все должно быть идеальным. Абсолютно.
– Но что можно найти? Кто найдет? Все – ходячие зомби, и что ж – ты хочешь, чтобы они восстали, если обнаружат, что кому-то когда-то имплантировали чип против его воли?
– Если они поверят в нас до того, как чип будет имплантирован, будет гораздо легче пробудить в них нужные мысли после этого. У святых мучеников мысли в нашу пользу могут и вовсе не появиться – и это может создать проблему. Есть риск, что они станут «овощами», у которых все мысли подавляются, и они ничего не могут делать.
– Пока все идет прекрасно...
– Однако не стоит рисковать. Мы сейчас не в том положении, чтобы рисковать. У нас нет никаких причин, чтобы просто так терять людей.
– Ты стал страшным, Тэд.
– Это моя работа.
– И все-таки, никто тебя не заставляет делать это лично... Это же...
– Грязная работа, – закончил Теодор.
Эндрю облизнул губы.
– Ну да... Это же так грязно, Тэд.
– И ты боишься испачкать свои нежные ручки, а? Друг мой Эндрю, если ты отдаешь приказы, ты должен быть готов сам их исполнять.
Эндрю вздохнул, но не ответил.
– Я не лицемер. У меня есть самоуважение, хоть ты и видишь во мне только монстра. Я же знаю, Эндрю. Столько лет прошло – а ты все еще не в состоянии решить, с нами ты или против нас.
– Я... – начал былоЭндрю, но замолчал.
– Вот, – Теодор указал на человека в соседней комнате. – Вот эти против нас. Вот что с ними происходит. Я советую тебе выбрать сейчас, по какую именно сторону стекла ты хочешь быть. Потому что третьей возможности, Эндрю, у тебя нет. Если ты встанешь в позу, это никому не поможет. Ты бессчетное число раз видел, что случается с теми, кто становится в позу. Ты хочешь быть там? Я не уверен, что у тебя хватит духу.
– Я завидую им, Теодор. Иногда я им завидую. У них есть сила воли, чтобы это сделать. Они знают – они понимают, они догадываются, – что собираются с ними сделать. И все-таки у них хватает силы воли не изменять своим убеждениям. А у меня... – Эндрю вздохнул. – А у меня нет. Я боюсь. Боли боюсь. Того, что я вижу, – того, что вы делаете с ними... Я боюсь, – Эндрю опустил глаза.
– Убеждения? Чего стоят убеждения, если все, что с ними можно сделать, – это умереть с достоинством? Хотя мы и не убиваем на самом деле никого из них, я же знаю – вы воспринимаете это, как смерть, –ты и они. А если и не как смерть, то как самое худшее, что есть кроме смерти, – быть «овощем».
Эндрю поднял на Теодора слегка рассерженный взгляд:
– Убеждения должны основываться на справедливости, а не силе.
Теодор усмехнулся:
– Тут ты ошибаешься. Видишь ли, именно в этом твоя проблема – ты идеалист. Ты из тех, которые поклоняются истине.
– И что в этом плохого? Разве истина не есть высшее благо? Разве наши наивысшие стремления не есть истина и справедливость?
– Нет такого понятия – истина. Истина существует только для каждого отдельного человека, и она есть то, во что он верит в данный момент.
– Но истина существует! Где-то, выше уровня человеческого восприятия, существует же истина! Есть же что-то, что действительно существует, и будет существовать, знаем мы об этом или нет!
– И что с того? Что ты будешь с этим делать? Чем это, собственно, тебе поможет? Для тех, у которых есть чип, – Бог есть истина. Все, что делается, – для них истинно и справедливо. Следовательно, мы воплотили в жизнь твое высшее благо – истину и справедливость.
– Но ведь это ложь! Обман масс!
– Истина и есть обман масс. Истина есть обман, в который ты веришь в данный момент. Что ты хочешь делать с этой твоей замечательной, вечной, независимой истиной? Скажем, к примеру, что в этой комнате сидит сейчас монстр – вон там, в углу. Но ты не можешь его увидеть, унюхать, нащупать или уловить какими-либо еще органами чувств. Ты можешь пройти рядом с ним, сквозь него – и ничего не изменится. Монстр не может тебе повредить, не может с тобой общаться, и ты никогда – никогда – не узнаешь, что он там. Скажи мне, Эндрю, разве это не то же самое, как если бы монстра там вообще не было?
– Но он там! Он же там, и какая разница, что мы не можем его воспринимать? Он же там!
– И что ты с ним там будешь делать? Молиться на него? Это Бог, дружище. Он там, но ты не можешь воспринимать его. А этот монстр – чушь, точно так же, как и Бог – чушь. Плод слишком буйного человеческого воображения. Если тебе нечего делать с этим монстром, тебе следует считать, что его вообще не существует. Это же, если на то пошло, основа науки. Ты можешь думать, если это тебе доставляет удовольствие, что монстр существует. Но когда ты действуешь, ты действуешь так, как будто его не существует. Ты действуешь, исходя из предположения, что твоя личная истина и есть та самая независимая истина. Да иначе ты и не можешь действовать, потому что независимую истину ты даже никогда не сможешь воспринять и понять. Хотя бы потому, что сам факт, что ты воспринимаешь ее с помощью своих органов чувств, делает ее зависимой от них. Ты никогда не сможешь узнать, что ты не под гипнозом, не спишь или что-либо подобное...
Эндрю прикусил нижнюю губу.
– И даже если, – сказал Теодор, – даже если мы примем эту твою истину за некий принцип, то справедливость-то уж точно в руках людей, и только. Или ты хочешь сказать, что есть некие принципы справедливости вне человека? Некие моральные принципы, которые существуют вечно и останутся навеки, даже если мы все умрем?
– А почему нет, собственно?
– Чушь! Мы сами создаем свои моральные принципы. Мы творим справедливость, и наша справедливость есть только и единственно то, что мы считаем справедливым. Это точно как с истиной – то, что, по твоему убеждению, является справедливым, и есть справедливость относительно тебя. А то, что является справедливым по мнению общества, есть справедливость относительно общества. Легко и просто.
– Ну, хорошо, справедливость действительно создана людьми. Но ты ведь знаешь, ты ведь понимаешь, что то, что ты делаешь, не есть справедливость!
– Это еще и какая справедливость. Это самая чистая справедливость, какой ты когда-либо достигнешь, – все люди, без исключений, согласны, что они живут справедливо и счастливо.
– Но это всего лишь иллюзия!
– Ты ошибаешься. Иллюзия есть, но она совсем не в этом. Иллюзия, которую ты ищешь, вот в чем: иллюзия, что они вообще люди. Они не люди, они животные. Они счастливы, и это все, что они умеют, – быть счастливыми. Они как будто постоянно одурманены.
– Ну вот, ты сам говоришь, что превращаешь их в не-людей, в зомби! Ты их кастрируешь!
– Я делаю их счастливыми.
– Но чего стоит твое счастье? Есть нечто гораздо большее, чем банальное счастье...
– Ребята, я думаю, есть кое-что, что вы захотите посмотреть, – послышался вдруг голос Джошуа. Эндрю и Теодор повернулись к нему и обнаружили его в дверях, прислонившимся к косяку.
– Ты давно здесь нас слушаешь? – спросил Теодор.
– Достаточно, чтобы понять, о чем разговор.
– Так что ты хотел нам показать?
– Кое-что, что я написал вскоре после славной революции в США. Я так и не нашел времени это закончить; собственно даже, еле-еле начал... Так, кое-какие мысли возникли... Разумеется, это вовсе не предназначено для публикации. Но я думаю, что вам будет достаточно интересно почитать, – он подошел к ним и протянул Теодору несколько сложенных вчетверо листков. Теодор развернул их, расправил на колене и прочитал несколько драматическим тоном заглавие: «Истина, стоящая за религией».
Он бросил взгляд в сторону Джошуа – словно прося разрешения продолжать чтение. Джошуа слегка кивнул. Тогда Теодор прочистил горло и начал читать.
***
Джошуа Кристиан, «Истина, стоящая за религией»
Предисловие: что есть доминикратия?
Доминус – Бог, господин (лат.) Кратос – власть (греч.)
Доминикратия есть правление, при котором правительство, прямо или косвенно, имеет абсолютную власть над мыслями и поступками людей и способно заставить их думать и делать что угодно, без исключения.
Прямой способ: ситуация, при которой правительство постоянно и напрямую контролирует действия людей в каждый момент и управляет их действиями. Такова была бы ситуация, если бы действительно Бог управлял человечеством.
Косвенный способ: ситуация, когда нечто другое, а не правительство, контролирует людей – но по воле правительства. Это нынешняя ситуация, когда людей контролирует не правительство, а компьютер, – однако в соответствии с заложенной в него программой.
Доминикратическое общество может существовать, в принципе, только при помощи неких внешних технических приспособлений, которые обеспечили бы правительству такую абсолютную власть.
Глава 1: о счастье и об оправдании уничтожения разума.
В своей книге "Основы метафизики этики" Кант писал следующее:
«...Если бы в отношении существа, обладающего разумом и волей, истинной целью природы было сохранение его, его преуспеяние - одним словом, его счастье, то она распорядилась бы очень плохо, возложив на его разум выполнение этого своего намерения. В самом деле, все поступки, какие ему следует совершать для этого, и все правила его поведения были бы предначертаны ему гораздо точнее инстинктом, и с помощью его можно было бы достигнуть указанной цели гораздо вернее, чем это может быть когда-либо сделано при помощи разума. Если же вдобавок покровительствуемое существо должно было быть наделено разумом, то этот разум должен был бы служить ему только для того, чтобы размышлять о счастливой склонности своей природы, восхищаться и радоваться ей и благодарить за нее благодетельную причину, но не для того, чтобы подчинять слабому и обманчивому руководству его свою способность желания и ввязываться в намерение природы. Одним словом, природа воспрепятствовала бы практическому применению разума и его дерзким попыткам своим слабым пониманием измышлять план счастья и средства его достижения; природа взяла бы на себя не только выбор целей, но и выбор самих средств, и с мудрой предусмотрительностью доверила бы и то и другое одному только инстинкту.
На самом деле мы и находим, что, чем больше просвещенный разум предается мысли о наслаждении жизнью и счастьем, тем дальше человек от истинной удовлетворенности. Отсюда у многих людей, и притом самых искушенных в применении разума, если только они достаточно искренни, чтобы в этом признаться, возникает некоторая степень мизологии, т. е. ненависть к разуму, так как по вычислении всех выгод, которые они получают (...),они все же находят, что на деле навязали себе на шею только больше тягот, а никак не выиграли в счастье. Поэтому они в конечном счете не столько презирают, сколько завидуют той породе более простых людей, которая гораздо больше руководствуется природным инстинктом и не дает разуму приобретать большое влияние на их поведение...»
Но Кант утверждает это, исходя из того, что есть у природы некая высшая цель, ради которой дан нам разум, – и отсюда он приходит к выводу, что разум должен служить нам для того, чтобы быть нравственными и поступать в соответствии с моральным долгом. Разумеется, Кант предполагал, что природа, создавая нас, преследовала некую цель, и иначе он думать не мог, поскольку был верующим христианином и существование Бога не подлежало для него сомнению. Но что, если мы предположим, что Бога нет, а есть только чистая эволюция, которая дала нам разум не с неким намерением, а случайно, потому что так она, эволюция, развивалась – и еще потому, что природные инстинкты не развиваются и не приспосабливаются к окружающей среде так, как это может разум?
А если ситуация такова, нет причин не использовать разум для достижения чистого счастья – жаль, конечно, что у нас нет для этой цели инстинктов, но надо максимально использовать то, что есть.
И Кант был прав, говоря, что разум – не лучший инструмент для достижения высшего счастья; а поскольку достаточно сильных инстинктов у нас нет, нам надо создать их для себя. Если разум мешает нам достичь счастья, мы должны уничтожить его – или дать ему роль «стороннего наблюдателя», согласно Канту.
В нашем случае в роли инстинктов выступает управление при помощи компьютера – разум исчезает полностью, и нам остается только делать то, что указывает нам компьютер, что совершенно равноценно действиям по велению инстинктов.
Здесь уместно будет спросить, можем ли мы с чистой совестью назвать такое положение счастьем. Для этой цели приведу цитату из философа Дж. Дж. К. Смарта, из книги «Утилитаризм – за и против». В ней он приводит в пример известный эксперимент, когда мышам вживляли электроды в определенные участки мозга, и мыши могли, нажимая на педаль, вызывать у себя ощущение полного счастья. Смарт описывает ситуацию, в которой людям были бы вживлены такие электроды, и они могли бы включать эти электроды, чтобы достичь удовольствия. А теперь посмотрим, что он говорит о счастье этих людей:
«Итак, пришло время по-новому взглянуть на понятие счастья. Можно ли сказать, что подключенный к электродам действительно и искренне счастлив? На этот вопрос трудно дать ясный ответ, поскольку понятие счастья есть понятие очень сложное. Однако, скажем ли мы, что подключенный к электродам «счастлив», или же нет, несомненно, что а) он удовлетворен и б) он получает удовольствие. Нежелание утверждать, что подключенный к электродам «счастлив», может быть вызвано вот чем: возможно, подключенный к электродам полностью удовлетворен, полностью наслаждается действием электродов и, возможно, не хочет променять эту судьбу ни на какую другую. И мы сами, если бы были подключены к электродам, возможно, были бы полностью удовлетворены. Но, несмотря на это, в своем нынешнем состоянии мы просто не хотим быть подключенными к электродам. Мы хотим другого – может быть, написать книгу или быть принятым в сборную по крикету. Если бы кто-то сказал нам: «С завтрашнего дня вы будете обязаны подключиться к электродам», – нам бы это не понравилось. Возможно, с завтрашнего дня, с момента начала действия электродов, мы стали бы удовлетворены, но сейчас нас не прельщает эта возможность. Нам не нравится, когда нам говорят, что с завтрашнего дня мы окажемся в некоем состоянии, даже если мы знаем, что с завтрашнего дня мы будем абсолютно довольны. (...) Это частично объясняет, полагаю, наши колебания по поводу того, можно ли назвать подключенного к электродам «счастливым». Понятие счастья связано с понятием удовлетворения: чтобы быть счастливым в достаточной мере, нужно, как минимум, быть довольным в достаточной мере, хотя нужно и еще кое-что. Хотя, возможно, мы будем удовлетворены, если будем подключены к электродам, но в данный момент нам не доставляет удовлетворения возможность подключения к электродам. Подобно этому, если бы Сократ сделался глупцом, возможно, после этого он был бы совершенно доволен жизнью. Тем не менее, если бы ему заранее сообщили, что в будущем он превратится в глупца, он стал бы еще более несчастным, чем был в действительности до этого. (...) И в случае с подключенным к электродам, и в случае с Сократом и глупцом, мы разрываемся между двумя противоречивыми желаниями.»
Однако здесь в логике Смарта есть некоторая проблема: он предполагает, что у подключенных к электродам нет другого выбора, кроме как стать таковыми, как и у Сократа нет выбора, кроме как стать глупцом. Но как насчет ситуации, когда людям предоставляется свободный выбор – подключаться к электродам или нет? Согласно Смарту, люди непременно предпочтут остаться разумными и иметь другие желания, а не подключаться к электродам, – но это не так. Прежде всего, простые люди, которые так или иначе хотят получить от жизни максимум удовольствия, выберут, скорее всего, подключение к электродам. Те, у которых нет стремлений, выходящих за рамки повседневной жизни; те, у кого нет высоких духовных запросов, – те, которые живут достаточно животной жизнью.
Конечно, можно предположить, что интеллектуалы, философы, ученые не захотят подключаться к электродам ни в коем случае, – однако в приведенной выше цитате из Канта можно найти доказательство того, что даже они могут выбрать такую жизнь, поскольку он говорит о «мизологии» и о зависти интеллектуалов к простонародью.
Разумеется, не все согласятся на подключение к электродам. Лично я первый воспротивился бы этому – так же, как я первый воспротивился бы имплантированию чипа мне в голову, что лишило бы меня свободы выбора. Но большинство населения, несомненно, согласится с идеей электродов – ведь большинство населения действительно согласилось пожертвовать своей свободой выбора.
Кроме того, на мой взгляд, определение счастья у Смарта слишком объективно – не в том смысле «объективно», что оно относится ко всем людям, а в том смысле, что относится ко всем состояниям данного человека. Действительно, мудрый Сократ не был бы счастлив от известия, что он превратится в глупца. Но глупый Сократ – это другой человек, и он не знает, что когда-то был несчастен от мысли, что станет тем, кто он есть сегодня, – и он совершенно счастлив. Итак, человек несчастный (мудрый Сократ, знающий, что превратится в глупца) превращается в человека совершенно счастливого (глупого Сократа) – и нет больше мудрого Сократа, который был бы несчастлив. Поэтому, на мой взгляд, если некий человек счастлив в той ситуации, в которой он находится в данный момент, – он счастливый человек в полном смысле этого слова, потому что он никогда не был несчастлив (его раньше и не существовало); нет больше никого другого, кто был бы несчастлив. Эти разные состояния человека можно назвать «личностями». Тогда, если «личность» счастлива, – счастье это полное, и не имеет значения мнение «личностей», бывших до нее.
Таким образом, даже если пытками заставить человека подключиться к электродам, он, как «личность», подключенная к электродам, будет счастлив точно так же, как человек, который сам выбрал подключение к электродам, сознавая все последствия. И даже если он вспомнит пытки, то подумает: «До чего же глуп я был, что не хотел подключаться к электродам! Как хорошо, что меня заставили это сделать!»
Фраза «заставить быть счастливым» кажется странной – но это верно только тогда, когда мы говорим об отдельной «личности». Верно, невозможно заставить одну «личность» быть счастливой. Однако можно заменить эту «личность» на «личность» счастливую, и ее уже не нужно будет заставлять быть чем-то.
И потому я положительно отвечаю на вопрос: да, мы можем с чистым сердцем назвать положение, когда нами управляет компьютер, «счастьем» – потому что наши «личности», которые будут в этом положении, будут действительно счастливы.
Если же мы пришли к выводу, что высшее и абсолютное счастье достигается путем уничтожения разума, – перед нами встает вопрос: почему мы должны выбирать счастье, а не разум? Разумеется, здесь мнения разделятся. Телеологическое (оценивающее моральные достоинства поступка по его результатам, каковы бы ни были намерения) учение Аристотеля, которое изначально отождествляет счастье с познанием (и разумом), выбрало бы разум – поскольку изначально отказалось бы назвать ситуацию доминикратии «счастьем». Точнее говоря, это учение тоже выбрало бы «счастье», только его определение бы в корне отличалось – и, честно говоря, оно несколько странно, ибо, насколько я знаю, немногие, кроме Аристотеля, согласны с утверждением, что высшее счастье есть познание. Разумеется также, что утилитаризм Бентама и Милля, который отождествляет счастье с наслаждением и отсутствием боли, выбрал бы счастье. В подтверждение учения доминикратии, покажу также, что деонтологическое (оценивающее моральные достоинства поступка по его намерениям, каковы бы ни были результаты) учение Канта выбрало бы счастье, а не разум, – хотя на первый взгляд кажется, что именно Кант стоит за разум.
Основной принцип учения Канта есть категорический императив: я всегда должен поступать только так, чтобы я также мог желать превращения моей максимы во всеобщий закон. То есть, если человек хочет что-то сделать, он должен сперва подумать, может ли он пожелать, чтобы этот его поступок стал всеобщим законом – чтобы все поступали подобным образом.
А теперь давайте взглянем на максиму, т. е. принцип действий, доминикрата: «Я предоставляю правительству свободу выбора и свой разум, потому что я знаю, что так я буду совершенно счастлив и буду полностью уверен в том, что я делаю». Ясно, что доминикрат захочет превращения этой максимы во всеобщий закон: «Все люди в мире предоставят правительству свободу выбора и свой разум и таким образом будут совершенно счастливы и будут полностью уверены в том, что они делают». Также и в виде закона природы («я всегда должен поступать только так, чтобы я также мог желать превращения моей максимы во всеобщий закон природы») это не вызывает возражений – поскольку нет закона природы, обязывающего нас пользоваться разумом. Напротив, разум есть нечто, присущее в природе только нам, так что, если уж на то пошло, это исключение, а не закон. И если, пользуясь разумом, мы решаем отказаться от него, нет причин тому, чтобы природа этому воспротивилась.
The show must go on,
The show must go on.
Inside my heart is breaking,
My make up may be flaking,
But my smile still stays on…
Queen,
“The Show Must Go On”
(Продолжить шоу,
Продолжить шоу...
Если сердце и разбито,
И с лица вся краска смыта –
Остается улыбка...
Группа «Куин»,
«Шоу должно продолжаться»)
***
Более десятилетия спустя.
– Видишь, с чем мне приходится иметь дело, – сказал Теодор с отвращением, делая жест рукой в направлении человека, стоявшего на коленях в соседней комнате, за толстой стеклянной перегородкой.
– Никто тебя не заставляет, – возразил Эндрю. – Ты сам берешься заниматься ими... Только скажи – у тебя будет армия жлобов, и все они будут рваться набить морду этому бедняге.
– Именно в этом-то и проблема – в жлобах, – Теодор взял стул и уселся рядом с Эндрю. – Проблема не в том, чтобы поймать и имплантировать. Я хочу, чтобы они этого захотели. Чтобы захотели всей душой, чтобы плакали и умоляли, и просили прощения за то, что не пришли сюда раньше.
– Они могут солгать.
– Солгать недостаточно. Они действительно захотят, чтобы мы имплантировали им чип. Они действительно захотят быть единым целым с Богом. И тогда – только тогда – мы имплантируем им чипы.
– Но какое это имеет значение? Результат-то будет тот же.
– И да, и нет. Надо обезопасить себя со всех сторон. Нам не нужны святые мученики. Нельзя, чтобы кто-нибудь мог найти изъян, пусть самый маленький, в учении. Все должно быть идеальным. Абсолютно.
– Но что можно найти? Кто найдет? Все – ходячие зомби, и что ж – ты хочешь, чтобы они восстали, если обнаружат, что кому-то когда-то имплантировали чип против его воли?
– Если они поверят в нас до того, как чип будет имплантирован, будет гораздо легче пробудить в них нужные мысли после этого. У святых мучеников мысли в нашу пользу могут и вовсе не появиться – и это может создать проблему. Есть риск, что они станут «овощами», у которых все мысли подавляются, и они ничего не могут делать.
– Пока все идет прекрасно...
– Однако не стоит рисковать. Мы сейчас не в том положении, чтобы рисковать. У нас нет никаких причин, чтобы просто так терять людей.
– Ты стал страшным, Тэд.
– Это моя работа.
– И все-таки, никто тебя не заставляет делать это лично... Это же...
– Грязная работа, – закончил Теодор.
Эндрю облизнул губы.
– Ну да... Это же так грязно, Тэд.
– И ты боишься испачкать свои нежные ручки, а? Друг мой Эндрю, если ты отдаешь приказы, ты должен быть готов сам их исполнять.
Эндрю вздохнул, но не ответил.
– Я не лицемер. У меня есть самоуважение, хоть ты и видишь во мне только монстра. Я же знаю, Эндрю. Столько лет прошло – а ты все еще не в состоянии решить, с нами ты или против нас.
– Я... – начал былоЭндрю, но замолчал.
– Вот, – Теодор указал на человека в соседней комнате. – Вот эти против нас. Вот что с ними происходит. Я советую тебе выбрать сейчас, по какую именно сторону стекла ты хочешь быть. Потому что третьей возможности, Эндрю, у тебя нет. Если ты встанешь в позу, это никому не поможет. Ты бессчетное число раз видел, что случается с теми, кто становится в позу. Ты хочешь быть там? Я не уверен, что у тебя хватит духу.
– Я завидую им, Теодор. Иногда я им завидую. У них есть сила воли, чтобы это сделать. Они знают – они понимают, они догадываются, – что собираются с ними сделать. И все-таки у них хватает силы воли не изменять своим убеждениям. А у меня... – Эндрю вздохнул. – А у меня нет. Я боюсь. Боли боюсь. Того, что я вижу, – того, что вы делаете с ними... Я боюсь, – Эндрю опустил глаза.
– Убеждения? Чего стоят убеждения, если все, что с ними можно сделать, – это умереть с достоинством? Хотя мы и не убиваем на самом деле никого из них, я же знаю – вы воспринимаете это, как смерть, –ты и они. А если и не как смерть, то как самое худшее, что есть кроме смерти, – быть «овощем».
Эндрю поднял на Теодора слегка рассерженный взгляд:
– Убеждения должны основываться на справедливости, а не силе.
Теодор усмехнулся:
– Тут ты ошибаешься. Видишь ли, именно в этом твоя проблема – ты идеалист. Ты из тех, которые поклоняются истине.
– И что в этом плохого? Разве истина не есть высшее благо? Разве наши наивысшие стремления не есть истина и справедливость?
– Нет такого понятия – истина. Истина существует только для каждого отдельного человека, и она есть то, во что он верит в данный момент.
– Но истина существует! Где-то, выше уровня человеческого восприятия, существует же истина! Есть же что-то, что действительно существует, и будет существовать, знаем мы об этом или нет!
– И что с того? Что ты будешь с этим делать? Чем это, собственно, тебе поможет? Для тех, у которых есть чип, – Бог есть истина. Все, что делается, – для них истинно и справедливо. Следовательно, мы воплотили в жизнь твое высшее благо – истину и справедливость.
– Но ведь это ложь! Обман масс!
– Истина и есть обман масс. Истина есть обман, в который ты веришь в данный момент. Что ты хочешь делать с этой твоей замечательной, вечной, независимой истиной? Скажем, к примеру, что в этой комнате сидит сейчас монстр – вон там, в углу. Но ты не можешь его увидеть, унюхать, нащупать или уловить какими-либо еще органами чувств. Ты можешь пройти рядом с ним, сквозь него – и ничего не изменится. Монстр не может тебе повредить, не может с тобой общаться, и ты никогда – никогда – не узнаешь, что он там. Скажи мне, Эндрю, разве это не то же самое, как если бы монстра там вообще не было?
– Но он там! Он же там, и какая разница, что мы не можем его воспринимать? Он же там!
– И что ты с ним там будешь делать? Молиться на него? Это Бог, дружище. Он там, но ты не можешь воспринимать его. А этот монстр – чушь, точно так же, как и Бог – чушь. Плод слишком буйного человеческого воображения. Если тебе нечего делать с этим монстром, тебе следует считать, что его вообще не существует. Это же, если на то пошло, основа науки. Ты можешь думать, если это тебе доставляет удовольствие, что монстр существует. Но когда ты действуешь, ты действуешь так, как будто его не существует. Ты действуешь, исходя из предположения, что твоя личная истина и есть та самая независимая истина. Да иначе ты и не можешь действовать, потому что независимую истину ты даже никогда не сможешь воспринять и понять. Хотя бы потому, что сам факт, что ты воспринимаешь ее с помощью своих органов чувств, делает ее зависимой от них. Ты никогда не сможешь узнать, что ты не под гипнозом, не спишь или что-либо подобное...
Эндрю прикусил нижнюю губу.
– И даже если, – сказал Теодор, – даже если мы примем эту твою истину за некий принцип, то справедливость-то уж точно в руках людей, и только. Или ты хочешь сказать, что есть некие принципы справедливости вне человека? Некие моральные принципы, которые существуют вечно и останутся навеки, даже если мы все умрем?
– А почему нет, собственно?
– Чушь! Мы сами создаем свои моральные принципы. Мы творим справедливость, и наша справедливость есть только и единственно то, что мы считаем справедливым. Это точно как с истиной – то, что, по твоему убеждению, является справедливым, и есть справедливость относительно тебя. А то, что является справедливым по мнению общества, есть справедливость относительно общества. Легко и просто.
– Ну, хорошо, справедливость действительно создана людьми. Но ты ведь знаешь, ты ведь понимаешь, что то, что ты делаешь, не есть справедливость!
– Это еще и какая справедливость. Это самая чистая справедливость, какой ты когда-либо достигнешь, – все люди, без исключений, согласны, что они живут справедливо и счастливо.
– Но это всего лишь иллюзия!
– Ты ошибаешься. Иллюзия есть, но она совсем не в этом. Иллюзия, которую ты ищешь, вот в чем: иллюзия, что они вообще люди. Они не люди, они животные. Они счастливы, и это все, что они умеют, – быть счастливыми. Они как будто постоянно одурманены.
– Ну вот, ты сам говоришь, что превращаешь их в не-людей, в зомби! Ты их кастрируешь!
– Я делаю их счастливыми.
– Но чего стоит твое счастье? Есть нечто гораздо большее, чем банальное счастье...
– Ребята, я думаю, есть кое-что, что вы захотите посмотреть, – послышался вдруг голос Джошуа. Эндрю и Теодор повернулись к нему и обнаружили его в дверях, прислонившимся к косяку.
– Ты давно здесь нас слушаешь? – спросил Теодор.
– Достаточно, чтобы понять, о чем разговор.
– Так что ты хотел нам показать?
– Кое-что, что я написал вскоре после славной революции в США. Я так и не нашел времени это закончить; собственно даже, еле-еле начал... Так, кое-какие мысли возникли... Разумеется, это вовсе не предназначено для публикации. Но я думаю, что вам будет достаточно интересно почитать, – он подошел к ним и протянул Теодору несколько сложенных вчетверо листков. Теодор развернул их, расправил на колене и прочитал несколько драматическим тоном заглавие: «Истина, стоящая за религией».
Он бросил взгляд в сторону Джошуа – словно прося разрешения продолжать чтение. Джошуа слегка кивнул. Тогда Теодор прочистил горло и начал читать.
***
Джошуа Кристиан, «Истина, стоящая за религией»
Предисловие: что есть доминикратия?
Доминус – Бог, господин (лат.) Кратос – власть (греч.)
Доминикратия есть правление, при котором правительство, прямо или косвенно, имеет абсолютную власть над мыслями и поступками людей и способно заставить их думать и делать что угодно, без исключения.
Прямой способ: ситуация, при которой правительство постоянно и напрямую контролирует действия людей в каждый момент и управляет их действиями. Такова была бы ситуация, если бы действительно Бог управлял человечеством.
Косвенный способ: ситуация, когда нечто другое, а не правительство, контролирует людей – но по воле правительства. Это нынешняя ситуация, когда людей контролирует не правительство, а компьютер, – однако в соответствии с заложенной в него программой.
Доминикратическое общество может существовать, в принципе, только при помощи неких внешних технических приспособлений, которые обеспечили бы правительству такую абсолютную власть.
Глава 1: о счастье и об оправдании уничтожения разума.
В своей книге "Основы метафизики этики" Кант писал следующее:
«...Если бы в отношении существа, обладающего разумом и волей, истинной целью природы было сохранение его, его преуспеяние - одним словом, его счастье, то она распорядилась бы очень плохо, возложив на его разум выполнение этого своего намерения. В самом деле, все поступки, какие ему следует совершать для этого, и все правила его поведения были бы предначертаны ему гораздо точнее инстинктом, и с помощью его можно было бы достигнуть указанной цели гораздо вернее, чем это может быть когда-либо сделано при помощи разума. Если же вдобавок покровительствуемое существо должно было быть наделено разумом, то этот разум должен был бы служить ему только для того, чтобы размышлять о счастливой склонности своей природы, восхищаться и радоваться ей и благодарить за нее благодетельную причину, но не для того, чтобы подчинять слабому и обманчивому руководству его свою способность желания и ввязываться в намерение природы. Одним словом, природа воспрепятствовала бы практическому применению разума и его дерзким попыткам своим слабым пониманием измышлять план счастья и средства его достижения; природа взяла бы на себя не только выбор целей, но и выбор самих средств, и с мудрой предусмотрительностью доверила бы и то и другое одному только инстинкту.
На самом деле мы и находим, что, чем больше просвещенный разум предается мысли о наслаждении жизнью и счастьем, тем дальше человек от истинной удовлетворенности. Отсюда у многих людей, и притом самых искушенных в применении разума, если только они достаточно искренни, чтобы в этом признаться, возникает некоторая степень мизологии, т. е. ненависть к разуму, так как по вычислении всех выгод, которые они получают (...),они все же находят, что на деле навязали себе на шею только больше тягот, а никак не выиграли в счастье. Поэтому они в конечном счете не столько презирают, сколько завидуют той породе более простых людей, которая гораздо больше руководствуется природным инстинктом и не дает разуму приобретать большое влияние на их поведение...»
Но Кант утверждает это, исходя из того, что есть у природы некая высшая цель, ради которой дан нам разум, – и отсюда он приходит к выводу, что разум должен служить нам для того, чтобы быть нравственными и поступать в соответствии с моральным долгом. Разумеется, Кант предполагал, что природа, создавая нас, преследовала некую цель, и иначе он думать не мог, поскольку был верующим христианином и существование Бога не подлежало для него сомнению. Но что, если мы предположим, что Бога нет, а есть только чистая эволюция, которая дала нам разум не с неким намерением, а случайно, потому что так она, эволюция, развивалась – и еще потому, что природные инстинкты не развиваются и не приспосабливаются к окружающей среде так, как это может разум?
А если ситуация такова, нет причин не использовать разум для достижения чистого счастья – жаль, конечно, что у нас нет для этой цели инстинктов, но надо максимально использовать то, что есть.
И Кант был прав, говоря, что разум – не лучший инструмент для достижения высшего счастья; а поскольку достаточно сильных инстинктов у нас нет, нам надо создать их для себя. Если разум мешает нам достичь счастья, мы должны уничтожить его – или дать ему роль «стороннего наблюдателя», согласно Канту.
В нашем случае в роли инстинктов выступает управление при помощи компьютера – разум исчезает полностью, и нам остается только делать то, что указывает нам компьютер, что совершенно равноценно действиям по велению инстинктов.
Здесь уместно будет спросить, можем ли мы с чистой совестью назвать такое положение счастьем. Для этой цели приведу цитату из философа Дж. Дж. К. Смарта, из книги «Утилитаризм – за и против». В ней он приводит в пример известный эксперимент, когда мышам вживляли электроды в определенные участки мозга, и мыши могли, нажимая на педаль, вызывать у себя ощущение полного счастья. Смарт описывает ситуацию, в которой людям были бы вживлены такие электроды, и они могли бы включать эти электроды, чтобы достичь удовольствия. А теперь посмотрим, что он говорит о счастье этих людей:
«Итак, пришло время по-новому взглянуть на понятие счастья. Можно ли сказать, что подключенный к электродам действительно и искренне счастлив? На этот вопрос трудно дать ясный ответ, поскольку понятие счастья есть понятие очень сложное. Однако, скажем ли мы, что подключенный к электродам «счастлив», или же нет, несомненно, что а) он удовлетворен и б) он получает удовольствие. Нежелание утверждать, что подключенный к электродам «счастлив», может быть вызвано вот чем: возможно, подключенный к электродам полностью удовлетворен, полностью наслаждается действием электродов и, возможно, не хочет променять эту судьбу ни на какую другую. И мы сами, если бы были подключены к электродам, возможно, были бы полностью удовлетворены. Но, несмотря на это, в своем нынешнем состоянии мы просто не хотим быть подключенными к электродам. Мы хотим другого – может быть, написать книгу или быть принятым в сборную по крикету. Если бы кто-то сказал нам: «С завтрашнего дня вы будете обязаны подключиться к электродам», – нам бы это не понравилось. Возможно, с завтрашнего дня, с момента начала действия электродов, мы стали бы удовлетворены, но сейчас нас не прельщает эта возможность. Нам не нравится, когда нам говорят, что с завтрашнего дня мы окажемся в некоем состоянии, даже если мы знаем, что с завтрашнего дня мы будем абсолютно довольны. (...) Это частично объясняет, полагаю, наши колебания по поводу того, можно ли назвать подключенного к электродам «счастливым». Понятие счастья связано с понятием удовлетворения: чтобы быть счастливым в достаточной мере, нужно, как минимум, быть довольным в достаточной мере, хотя нужно и еще кое-что. Хотя, возможно, мы будем удовлетворены, если будем подключены к электродам, но в данный момент нам не доставляет удовлетворения возможность подключения к электродам. Подобно этому, если бы Сократ сделался глупцом, возможно, после этого он был бы совершенно доволен жизнью. Тем не менее, если бы ему заранее сообщили, что в будущем он превратится в глупца, он стал бы еще более несчастным, чем был в действительности до этого. (...) И в случае с подключенным к электродам, и в случае с Сократом и глупцом, мы разрываемся между двумя противоречивыми желаниями.»
Однако здесь в логике Смарта есть некоторая проблема: он предполагает, что у подключенных к электродам нет другого выбора, кроме как стать таковыми, как и у Сократа нет выбора, кроме как стать глупцом. Но как насчет ситуации, когда людям предоставляется свободный выбор – подключаться к электродам или нет? Согласно Смарту, люди непременно предпочтут остаться разумными и иметь другие желания, а не подключаться к электродам, – но это не так. Прежде всего, простые люди, которые так или иначе хотят получить от жизни максимум удовольствия, выберут, скорее всего, подключение к электродам. Те, у которых нет стремлений, выходящих за рамки повседневной жизни; те, у кого нет высоких духовных запросов, – те, которые живут достаточно животной жизнью.
Конечно, можно предположить, что интеллектуалы, философы, ученые не захотят подключаться к электродам ни в коем случае, – однако в приведенной выше цитате из Канта можно найти доказательство того, что даже они могут выбрать такую жизнь, поскольку он говорит о «мизологии» и о зависти интеллектуалов к простонародью.
Разумеется, не все согласятся на подключение к электродам. Лично я первый воспротивился бы этому – так же, как я первый воспротивился бы имплантированию чипа мне в голову, что лишило бы меня свободы выбора. Но большинство населения, несомненно, согласится с идеей электродов – ведь большинство населения действительно согласилось пожертвовать своей свободой выбора.
Кроме того, на мой взгляд, определение счастья у Смарта слишком объективно – не в том смысле «объективно», что оно относится ко всем людям, а в том смысле, что относится ко всем состояниям данного человека. Действительно, мудрый Сократ не был бы счастлив от известия, что он превратится в глупца. Но глупый Сократ – это другой человек, и он не знает, что когда-то был несчастен от мысли, что станет тем, кто он есть сегодня, – и он совершенно счастлив. Итак, человек несчастный (мудрый Сократ, знающий, что превратится в глупца) превращается в человека совершенно счастливого (глупого Сократа) – и нет больше мудрого Сократа, который был бы несчастлив. Поэтому, на мой взгляд, если некий человек счастлив в той ситуации, в которой он находится в данный момент, – он счастливый человек в полном смысле этого слова, потому что он никогда не был несчастлив (его раньше и не существовало); нет больше никого другого, кто был бы несчастлив. Эти разные состояния человека можно назвать «личностями». Тогда, если «личность» счастлива, – счастье это полное, и не имеет значения мнение «личностей», бывших до нее.
Таким образом, даже если пытками заставить человека подключиться к электродам, он, как «личность», подключенная к электродам, будет счастлив точно так же, как человек, который сам выбрал подключение к электродам, сознавая все последствия. И даже если он вспомнит пытки, то подумает: «До чего же глуп я был, что не хотел подключаться к электродам! Как хорошо, что меня заставили это сделать!»
Фраза «заставить быть счастливым» кажется странной – но это верно только тогда, когда мы говорим об отдельной «личности». Верно, невозможно заставить одну «личность» быть счастливой. Однако можно заменить эту «личность» на «личность» счастливую, и ее уже не нужно будет заставлять быть чем-то.
И потому я положительно отвечаю на вопрос: да, мы можем с чистым сердцем назвать положение, когда нами управляет компьютер, «счастьем» – потому что наши «личности», которые будут в этом положении, будут действительно счастливы.
Если же мы пришли к выводу, что высшее и абсолютное счастье достигается путем уничтожения разума, – перед нами встает вопрос: почему мы должны выбирать счастье, а не разум? Разумеется, здесь мнения разделятся. Телеологическое (оценивающее моральные достоинства поступка по его результатам, каковы бы ни были намерения) учение Аристотеля, которое изначально отождествляет счастье с познанием (и разумом), выбрало бы разум – поскольку изначально отказалось бы назвать ситуацию доминикратии «счастьем». Точнее говоря, это учение тоже выбрало бы «счастье», только его определение бы в корне отличалось – и, честно говоря, оно несколько странно, ибо, насколько я знаю, немногие, кроме Аристотеля, согласны с утверждением, что высшее счастье есть познание. Разумеется также, что утилитаризм Бентама и Милля, который отождествляет счастье с наслаждением и отсутствием боли, выбрал бы счастье. В подтверждение учения доминикратии, покажу также, что деонтологическое (оценивающее моральные достоинства поступка по его намерениям, каковы бы ни были результаты) учение Канта выбрало бы счастье, а не разум, – хотя на первый взгляд кажется, что именно Кант стоит за разум.
Основной принцип учения Канта есть категорический императив: я всегда должен поступать только так, чтобы я также мог желать превращения моей максимы во всеобщий закон. То есть, если человек хочет что-то сделать, он должен сперва подумать, может ли он пожелать, чтобы этот его поступок стал всеобщим законом – чтобы все поступали подобным образом.
А теперь давайте взглянем на максиму, т. е. принцип действий, доминикрата: «Я предоставляю правительству свободу выбора и свой разум, потому что я знаю, что так я буду совершенно счастлив и буду полностью уверен в том, что я делаю». Ясно, что доминикрат захочет превращения этой максимы во всеобщий закон: «Все люди в мире предоставят правительству свободу выбора и свой разум и таким образом будут совершенно счастливы и будут полностью уверены в том, что они делают». Также и в виде закона природы («я всегда должен поступать только так, чтобы я также мог желать превращения моей максимы во всеобщий закон природы») это не вызывает возражений – поскольку нет закона природы, обязывающего нас пользоваться разумом. Напротив, разум есть нечто, присущее в природе только нам, так что, если уж на то пошло, это исключение, а не закон. И если, пользуясь разумом, мы решаем отказаться от него, нет причин тому, чтобы природа этому воспротивилась.
***
Теодор положил листки на колени. Воцарилось молчание.
Наконец Эндрю сказал:
– Очень мило, что ты мне доказываешь, что по теории Канта все в порядке. Но я не совсем согласен с Кантом, извините. Кант полагает, что, если отбросить все эмоции, ощущения и склонности человека, обнаружится некий рационал, высший и единый, – и тогда все люди, без исключения, придут к полному согласию. Но я не согласен с тем, что только чувства приводят нас к расхождению во мнениях. По-моему, нет никакого высшего рационала, единого для всех людей. Каждый мыслит по-своему. Теодор вот согласен, чтобы всем имплантировали чипы. Я – нет. Наши «всеобщие законы» различны; и что ты предлагаешь нам делать в таком случае? И вообще, что ты думаешь? Ты думаешь, что надо отказаться от разума? Но это же – как будто ты убиваешь свою «личность», как ты это назвал. Это же как самоубийство.
– Начнем с того, что большинство людей согласились на это сами, – ответил Джошуа. – И, по правде говоря, этого большинства уже достаточно, чтобы мы могли делать все, что захотим. Если хочешь, называй их самоубийцами – но я и не имею ничего против самоубийства. «Личность» моя – следовательно, что хочу, то с ней и делаю.
– Ты сравниваешь это с подключением к электродам. Подключенные к электродам – словно одурманенные наркотиком. Есть причина, по которой наркотики запрещались законом, – и не потому, что они вредят здоровью.
– Совершенно верно. Знаешь, в чем причина? Причина в том, что общество наркоманов не способно функционировать. Если каждый находится в собственном маленьком счастливом мирке иллюзий, то некому обеспечивать людей едой, водой, электричеством и т. п. Поэтому наркотики были вне закона. Это делалось не ради блага людей – это делалось ради блага общества. А в нашем случае, все наши счастливые «наркоманы» могут выполнять свои функции. Они даже будут функционировать с максимальной отдачей, будут работать, как лошади, – если компьютер решит, что это нужно для общего блага. И, несмотря на это, будут счастливы, как никогда.
– А что же с тем, что делает здесь Теодор? С этим ты тоже согласен?!
– Это точно как с незаконными наркотиками – все ради общества. Мы действительно не можем подвергать себя риску мятежа гордых граждан в неподходящее время... И так у нас остались не очень светлые воспоминания от революции в США. Кроме того, у меня есть ощущение, что мы кое о чем забываем. Разум, счастье... Мы же делаем все это, чтобы спасти человечество. Другого выбора у нас нет – во всяком случае, мы его не нашли, а теперь уже нет времени что-то сделать. Мы ведь это делаем не ради счастья, мы это делаем ради жизни...
– Но все-таки... Ведь это несправедливо! Ты же наш пророк, Джош, скажи хоть ты что-нибудь!
– Все решает Теодор, а не я. Если он думает, что лучше так, – кто я такой, чтобы возражать?
Эндрю взглянул на Джошуа в отчаянии:
– Ты же пророк... Это была твоя идея с самого начала! Ты не можешь сидеть сложа руки и смотреть, ни слова не говоря, на то, что творится с миром вокруг тебя!
– Я могу, Эндрю. Я могу, и именно это я и делаю, – и, произнеся эти слова, Джошуа повернулся и вышел из комнаты – оставив свою рукопись у Теодора.
***
– Ты почти заставил меня устыдиться себя, – сказал Теодор, подходя к Джошуа, который сидел за столом в соседней комнате, положив голову на стол, на скрещенные руки. Можно было подумать, что он спит, – но Теодор знал, что это не так. Он вообще не видел, чтобы Джошуа спал в последние недели. Когда он его об этом спросил, Джошуа ответил что-то невразумительное насчет приступов бессонницы, которые у него иногда случаются, и что с ним все будет в порядке.
– Почти? – спросил Джошуа, не подымая головы от стола. Это прозвучало не цинично, как обычно, а почти даже грустно.
– Да, Джош, почти.
Джошуа не ответил. Они сидели несколько минут в молчании, Теодор нервно облизывал тонкие губы.
– Где Эндрю? – спросил вдруг Джошуа – все еще не подымая головы от стола.
– Вышел куда-то, не объяснил...
– Надеюсь, он не собирается покончить с собой, – заметил Джошуа – и Теодор опять обратил внимание, что и в этой фразе не было никакого цинизма. Джошуа сказал это совершенно серьезно.
Теодор легонько тронул Джошуа за плечо:
– Джош, ты в порядке?
Джошуа поднял голову и посмотрел на Теодора. Глаза у него были красные и мокрые – он плакал, понял Теодор. Взгляд у него был, как у собаки. Теодор поднял бровь. «Джош?..» – спросил он неуверенно. – «Ты?..»
– У тебя есть закурить что-нибудь? – прервал его Джошуа тихим голосом.
– С каких пор ты куришь?
Джошуа не ответил. Он только потянул носом и ждал, пока наконец Теодор вытащил из кармана зажигалку и желтоватую бумажную коробочку, достал оттуда сигарету и протянул то и другое Джошуа. Джошуа зажег сигарету, втянул дым в легкие, а потом выдохнул через нос. Проделывая это, он почему-то нервно хихикнул, от чего дым расплылся вокруг его лица странными фигурами.
– Конец приближается, – сказал он. – Знаешь, все, что случилось с момента революции, кажется мне почему-то таким сюрреалистическим; как будто это было во сне. Покорение мира, строительство пищевых фабрик, публичные выступления, одно за другим, одно за другим, без перерыва, без передышки, без остановки где-либо больше, чем на неделю...
– Да, в этом что-то есть...
– Конец... – сказал Джошуа, и взгляд его уставился в пространство, куда-то за Теодора, за комнату, вообще – за. – Конец.
– Конец, – повторил за ним Теодор.
– Конец есть всего лишь новое начало, – процитировал Джошуа. Вдруг взгляд его снова сосредоточился на Теодоре. – А что потом?
– Когда – потом?
– Тогда, потом. Ты думал об этом когда-нибудь? О том, что будет, когда все это кончится. Там, на новой планете, которую вы найдете, – что вы там будете делать?
Теодору не понравилось то, как Джошуа употребил второе лицо.
– Будем жить, полагаю, – сказал он наконец.
– Будете жить – и что делать? Что будешь делать там ты, Фриц, Эндрю? Подумай.
– И ты, – добавил Теодор.
Джошуа взглянул на него на секунду. – Ты думал об этом когда-нибудь? – повторил он свой вопрос.
– Этот мост мы сожжем, когда до него доберемся, – сказал Теодор. – Что ты хочешь, чтобы мы там делали? Будем строить новый мир. Лучшее будущее, если ты это хочешь услышать.
– Лучшее будущее? Да вы же сожрете друг друга...
Теодор поднял бровь:
– Это еще что?
– Поразмышляй логически. Вы с Фрицем вместе не уживетесь ни в коем случае. Вы оба хотите власти, и оба хотите власти полной. Вы – два волка-одиночки, и не потерпите партнера по роли. Кто-то из вас победит и убьет другого – или всадит ему чип. Это неизбежно. Если бы мне пришлось делать ставки, я бы поставил на тебя. Но мой тебе совет – начни уже сейчас организовывать себе защиту против Фрица. Я уверен, что он тоже понял, к чему идет дело, – а если еще не понял, то скоро поймет, – и организует себе такую же защиту против тебя. Я думаю, что в данный момент у тебя больше власти, и поэтому верю, что ты победишь в этой борьбе. Но кто-то из вас наверняка не выйдет из этой битвы живым – или, по крайней мере, живым в том смысле, в каком бы он хотел.
Теодор помолчал немного.
– А ты? Как насчет тебя?
– Я? – Джошуа вздохнул. – Что мне там делать? Мне нет места в этом будущем, вся моя роль здесь, на Земле. Мне просто нечего там делать. Поэтому, видимо, я там ничего делать и не буду.
– Что ты имеешь в виду – ничего не будешь делать? Ты слишком важная личность, чтобы просто так сойти со сцены.
– Честно говоря, нет. Есть кое-что, о чем я должен вам сказать, небольшой план. Но об этом я расскажу, когда придет Эндрю, он тоже должен это услышать.
– Если уж речь зашла об Эндрю – что, по-твоему, будет с ним, а?
– С ним? Это зависит от него, собственно. Если он начнет возражать против того, что происходит, то, очевидно, разделит судьбу проигравшего в борьбе – смерть или чип. Хотя, если победит Фриц, думаю, такая судьба будет ждать Эндрю в любом случае. Фриц не любит Эндрю и не понимает, что у тебя с ним общего. Должен признаться, я тоже не всегда это понимаю.
Теодор не ответил. Он только внимательно смотрел на Джошуа. На него, на маленькую оранжевую точку на конце его сигареты, на тонкие змейки дыма, вьющиеся из этой точки.
– А вот и Эндрю! – сказал вдруг Джошуа. Он сунул сигарету в угол рта и встал.
Эндрю вошел с равнодушным видом, бросил на Джошуа удивленный взгляд – «А с каких пор ты куришь?..» – и уселся на свободный стул возле стола.
– Джошуа, – сказал Теодор, – ты хотел что-то рассказать, когда придет Эндрю?
– Да, – сказал Джошуа и снова сел на стул. – Дело в том, что мы должны завершить дело не просто так, но как-то по-особенному. Нужно сделать в заключение что-то необычное, что-то, что запомнится во веки веков, что-то, что станет неотъемлемой частью религии.
– Что-то грандиозное, – сказал Теодор. – Да, ты прав. Это действительно поможет имиджу. И что ты предлагаешь? Я так понимаю, что у тебя уже есть идея...
– Именно так: самопожертвование.
Эндрю поднял бровь.
Джошуа встал и сделал жест, как будто режет себе вену.
– Самоубийство. Ради человечества и все такое. Это старый известный мотив, и он хорошо сработает, как срабатывал всегда. Чтобы ободрить людей, нет ничего лучше, чем альтруистическое самопожертвование. Это образец для подражания – что-то такое, на что люди сами не способны, но понимают всей душой, что это очень и очень хорошо.
– С зажигательной речью вначале, полагаю.
– Ну, ясно. У меня найдется много чепухи, которую можно сказать в этой речи, за меня не беспокойся.
– Много красивых слов, много спецэффектов... – Теодор в задумчивости поднял взгляд к потолку и снова опустил его. – Да. Это в самом деле может сработать.
Эндрю некоторое время сидел молча.
– Но зачем, я не понимаю? Ведь все так или иначе сделают то, что мы хотим... Или нет?
– Во-первых – это красиво, – Теодор нервно усмехнулся.
– А? – не понял Эндрю.
– Это довольно старый анекдот, – объяснил Теодор. – Приходят к ребе и спрашивают: ребе, зачем нужно делать обрезание? Ребе отвечает: во-первых – это красиво.
Эндрю помолчал немного.
– Не понял, – сказал он наконец сердито. – Что смешного?
Теодор захихикал и сделал в сторону Эндрю жест, показывая, что нет никаких шансов, что тот когда-либо сможет понять тонкий юмор этой шутки. – В любом случае, Эндрю, это, прежде всего, красиво. А кроме того, в этом есть своего рода совершенство. Это вносит свой вклад. Нужно, чтобы была какая-то религия, даже при наличии чипов. Это поможет созданию общества. Религии обряды нужны, как воздух. Нам нужны обряды.
– А что ты будешь делать потом? – спросил Эндрю у Джошуа. – Притворишься мертвым? Будешь прятаться от всех, не показываться на людях?
– Да, – ответил Джошуа, помолчав. – Это, собственно, главная причина того, почему я хочу это сделать, – мне так надоели мои обязанности перед людьми, перед миром... У меня нет никакого желания каждый день быть гвоздем программы, я хочу отдохнуть. Но, пока я не умру, мне никогда не дадут отдохнуть. Так что мне придется умереть.
– А есть у тебя какие-нибудь идеи относительно причины, по которой ты это сделаешь? – спросил Теодор после короткого молчания. – Ты же знаешь, публике надо что-то сказать...
– Есть, и много, – сказал Джошуа. – Придумать что-то – не проблема...Скажем, какая-то авария при запуске, и только я – черт его знает, почему – могу спасти положение... Не так уж трудно изобрести что-нибудь подходящее.
– Авария – звучит неплохо, – сказал Теодор. – Ты поднимаешься на сцену, произносишь зажигательную речь, а потом что-то случается, и ты единственный, кто может помочь; и ты жертвуешь собой ради... – Он помолчал секунду и почесал нос. – Да. Можно. В самом деле можно.
– Джошуа улыбнулся:
– Я рад, что эта идея тебе понравилась.
Воцарилось молчание. Наконец Теодор хлопнул себя по коленям и встал.
– Хорошо, если так, надо все спланировать, подготовить все оборудование для этого... А потом надо связаться с Фрицем, где бы он ни был, выяснить, как обстоят дела с подготовкой к запуску. Расписание плотное, в конце концов, свободного времени у нас нет.
***
Огромная серая платформа, забитая людьми, тянущаяся от горизонта до горизонта. Жуткий шум, ничего не слышно, кроме людских криков. Эндрю стоял за сценой, в волнении переминаясь с ноги на ногу. Теодор в конце комнаты говорил с Фрицем о чем-то техническом. Джошуа пропал куда-то несколько минут назад и еще не вернулся.
Потом Теодор подошел к Эндрю. – Началось, – сказал он.
– Что началось? – спросил Эндрю срывающимся голосом.
– Запуск. Мы почти готовы к взлету.
Постояли молча несколько минут.
– А где Джошуа? – спросил Теодор.
– Здесь, – ответил Джошуа, появляясь. – Что, готовы?
– Почти.
Джошуа взял стул и сел. – Вот и все, – сказал он. – Вы понимаете? Мы добились своего. Закончили.
– Мы спасли человечество, – сказал Теодор.
– Да... Мы спасли человечество.
Джошуа встал и сделал несколько кругов по комнате.
– Вон там твое снаряжение для представления, – сказал Теодор. – Ты помнишь, как и что, так?
– Помню, помню, – ответил Джошуа как-то равнодушно. – И всю речь уже помню наизусть. «Великий момент для человечества» и прочая чепуха.
Эндрю вздохнул, отошел в другой конец комнаты и сел там. Теодор постоял некоторое время, а затем последовал примеру Эндрю.
И тут зазвонил телефон. Теодор вскочил и подошел к нему. Когда он положил трубку, Джошуа встал и вопросительно взглянул на него. Теодор кивнул в знак согласия – это был Фриц; все уже готово, теперь очередь Джошуа подняться на сцену.
Теодор вздохнул. Джошуа бросил последний взгляд на снаряжение, лежавшее возле него, и быстрым шагом направился к сцене. Теодор секунду стоял в растерянности, потом подбежал к Джошуа, схватил его за плечо и резко развернул к себе.
– Что ты делаешь, черт побери? Почему ты поднимаешься на сцену, не надев снаряжения?
Джошуа какое-то мгновение стоял молча, а потом улыбнулся Теодору немного печальной улыбкой. Теодор стоял, не в силах выдавить из себя ни слова. Потом Джошуа снял руку Теодора со своего плеча. Эндрю неуверенно подошел к ним.
Они стояли молча несколько секунд. Наконец, Теодор выдавил из себя еле слышно:
– Кто ты?
Джошуа снова улыбнулся. – Ты уже забыл, как меня зовут?.. – он похлопал Теодора по плечу, повернулся и пошел к сцене.
Эндрю посмотрел ему вслед, а потом повернулся к Теодору.
– Он... Он хочет сказать, что он?.. Но...
– Да, Эндрю, – тихо сказал Теодор. – Это он.
– Так как же ты позволил ему уйти?! –вскрикнул Эндрю и уже вознамерился бежать следом за Джошуа на сцену – но Теодор остановил его.
– Ради совершенства, Эндрю. Нам нельзя оставлять в учении изъяна. Даже самого маленького. Что бы там ни было – он на самом деле это совершил.
– Но как ты можешь? – спросил Эндрю в отчаянии. – Мы... Мы же убиваем его, Теодор! Мы убили его! Опять...
– Он не хотел с нами оставаться; его место не с нами. Он пророк, а не политик. Он не хочет быть здесь и видеть то, что будет дальше.
Эндрю опустился на пол; по щекам его текли слезы.
– Что мы наделали, Тэд? Что мы наделали?..
Но Теодор не ответил. Он только смотрел наружу, на капли дождя, падающие на деревянный помост.
...Это был последний из дождей.
ПУСК
Теодор положил листки на колени. Воцарилось молчание.
Наконец Эндрю сказал:
– Очень мило, что ты мне доказываешь, что по теории Канта все в порядке. Но я не совсем согласен с Кантом, извините. Кант полагает, что, если отбросить все эмоции, ощущения и склонности человека, обнаружится некий рационал, высший и единый, – и тогда все люди, без исключения, придут к полному согласию. Но я не согласен с тем, что только чувства приводят нас к расхождению во мнениях. По-моему, нет никакого высшего рационала, единого для всех людей. Каждый мыслит по-своему. Теодор вот согласен, чтобы всем имплантировали чипы. Я – нет. Наши «всеобщие законы» различны; и что ты предлагаешь нам делать в таком случае? И вообще, что ты думаешь? Ты думаешь, что надо отказаться от разума? Но это же – как будто ты убиваешь свою «личность», как ты это назвал. Это же как самоубийство.
– Начнем с того, что большинство людей согласились на это сами, – ответил Джошуа. – И, по правде говоря, этого большинства уже достаточно, чтобы мы могли делать все, что захотим. Если хочешь, называй их самоубийцами – но я и не имею ничего против самоубийства. «Личность» моя – следовательно, что хочу, то с ней и делаю.
– Ты сравниваешь это с подключением к электродам. Подключенные к электродам – словно одурманенные наркотиком. Есть причина, по которой наркотики запрещались законом, – и не потому, что они вредят здоровью.
– Совершенно верно. Знаешь, в чем причина? Причина в том, что общество наркоманов не способно функционировать. Если каждый находится в собственном маленьком счастливом мирке иллюзий, то некому обеспечивать людей едой, водой, электричеством и т. п. Поэтому наркотики были вне закона. Это делалось не ради блага людей – это делалось ради блага общества. А в нашем случае, все наши счастливые «наркоманы» могут выполнять свои функции. Они даже будут функционировать с максимальной отдачей, будут работать, как лошади, – если компьютер решит, что это нужно для общего блага. И, несмотря на это, будут счастливы, как никогда.
– А что же с тем, что делает здесь Теодор? С этим ты тоже согласен?!
– Это точно как с незаконными наркотиками – все ради общества. Мы действительно не можем подвергать себя риску мятежа гордых граждан в неподходящее время... И так у нас остались не очень светлые воспоминания от революции в США. Кроме того, у меня есть ощущение, что мы кое о чем забываем. Разум, счастье... Мы же делаем все это, чтобы спасти человечество. Другого выбора у нас нет – во всяком случае, мы его не нашли, а теперь уже нет времени что-то сделать. Мы ведь это делаем не ради счастья, мы это делаем ради жизни...
– Но все-таки... Ведь это несправедливо! Ты же наш пророк, Джош, скажи хоть ты что-нибудь!
– Все решает Теодор, а не я. Если он думает, что лучше так, – кто я такой, чтобы возражать?
Эндрю взглянул на Джошуа в отчаянии:
– Ты же пророк... Это была твоя идея с самого начала! Ты не можешь сидеть сложа руки и смотреть, ни слова не говоря, на то, что творится с миром вокруг тебя!
– Я могу, Эндрю. Я могу, и именно это я и делаю, – и, произнеся эти слова, Джошуа повернулся и вышел из комнаты – оставив свою рукопись у Теодора.
***
– Ты почти заставил меня устыдиться себя, – сказал Теодор, подходя к Джошуа, который сидел за столом в соседней комнате, положив голову на стол, на скрещенные руки. Можно было подумать, что он спит, – но Теодор знал, что это не так. Он вообще не видел, чтобы Джошуа спал в последние недели. Когда он его об этом спросил, Джошуа ответил что-то невразумительное насчет приступов бессонницы, которые у него иногда случаются, и что с ним все будет в порядке.
– Почти? – спросил Джошуа, не подымая головы от стола. Это прозвучало не цинично, как обычно, а почти даже грустно.
– Да, Джош, почти.
Джошуа не ответил. Они сидели несколько минут в молчании, Теодор нервно облизывал тонкие губы.
– Где Эндрю? – спросил вдруг Джошуа – все еще не подымая головы от стола.
– Вышел куда-то, не объяснил...
– Надеюсь, он не собирается покончить с собой, – заметил Джошуа – и Теодор опять обратил внимание, что и в этой фразе не было никакого цинизма. Джошуа сказал это совершенно серьезно.
Теодор легонько тронул Джошуа за плечо:
– Джош, ты в порядке?
Джошуа поднял голову и посмотрел на Теодора. Глаза у него были красные и мокрые – он плакал, понял Теодор. Взгляд у него был, как у собаки. Теодор поднял бровь. «Джош?..» – спросил он неуверенно. – «Ты?..»
– У тебя есть закурить что-нибудь? – прервал его Джошуа тихим голосом.
– С каких пор ты куришь?
Джошуа не ответил. Он только потянул носом и ждал, пока наконец Теодор вытащил из кармана зажигалку и желтоватую бумажную коробочку, достал оттуда сигарету и протянул то и другое Джошуа. Джошуа зажег сигарету, втянул дым в легкие, а потом выдохнул через нос. Проделывая это, он почему-то нервно хихикнул, от чего дым расплылся вокруг его лица странными фигурами.
– Конец приближается, – сказал он. – Знаешь, все, что случилось с момента революции, кажется мне почему-то таким сюрреалистическим; как будто это было во сне. Покорение мира, строительство пищевых фабрик, публичные выступления, одно за другим, одно за другим, без перерыва, без передышки, без остановки где-либо больше, чем на неделю...
– Да, в этом что-то есть...
– Конец... – сказал Джошуа, и взгляд его уставился в пространство, куда-то за Теодора, за комнату, вообще – за. – Конец.
– Конец, – повторил за ним Теодор.
– Конец есть всего лишь новое начало, – процитировал Джошуа. Вдруг взгляд его снова сосредоточился на Теодоре. – А что потом?
– Когда – потом?
– Тогда, потом. Ты думал об этом когда-нибудь? О том, что будет, когда все это кончится. Там, на новой планете, которую вы найдете, – что вы там будете делать?
Теодору не понравилось то, как Джошуа употребил второе лицо.
– Будем жить, полагаю, – сказал он наконец.
– Будете жить – и что делать? Что будешь делать там ты, Фриц, Эндрю? Подумай.
– И ты, – добавил Теодор.
Джошуа взглянул на него на секунду. – Ты думал об этом когда-нибудь? – повторил он свой вопрос.
– Этот мост мы сожжем, когда до него доберемся, – сказал Теодор. – Что ты хочешь, чтобы мы там делали? Будем строить новый мир. Лучшее будущее, если ты это хочешь услышать.
– Лучшее будущее? Да вы же сожрете друг друга...
Теодор поднял бровь:
– Это еще что?
– Поразмышляй логически. Вы с Фрицем вместе не уживетесь ни в коем случае. Вы оба хотите власти, и оба хотите власти полной. Вы – два волка-одиночки, и не потерпите партнера по роли. Кто-то из вас победит и убьет другого – или всадит ему чип. Это неизбежно. Если бы мне пришлось делать ставки, я бы поставил на тебя. Но мой тебе совет – начни уже сейчас организовывать себе защиту против Фрица. Я уверен, что он тоже понял, к чему идет дело, – а если еще не понял, то скоро поймет, – и организует себе такую же защиту против тебя. Я думаю, что в данный момент у тебя больше власти, и поэтому верю, что ты победишь в этой борьбе. Но кто-то из вас наверняка не выйдет из этой битвы живым – или, по крайней мере, живым в том смысле, в каком бы он хотел.
Теодор помолчал немного.
– А ты? Как насчет тебя?
– Я? – Джошуа вздохнул. – Что мне там делать? Мне нет места в этом будущем, вся моя роль здесь, на Земле. Мне просто нечего там делать. Поэтому, видимо, я там ничего делать и не буду.
– Что ты имеешь в виду – ничего не будешь делать? Ты слишком важная личность, чтобы просто так сойти со сцены.
– Честно говоря, нет. Есть кое-что, о чем я должен вам сказать, небольшой план. Но об этом я расскажу, когда придет Эндрю, он тоже должен это услышать.
– Если уж речь зашла об Эндрю – что, по-твоему, будет с ним, а?
– С ним? Это зависит от него, собственно. Если он начнет возражать против того, что происходит, то, очевидно, разделит судьбу проигравшего в борьбе – смерть или чип. Хотя, если победит Фриц, думаю, такая судьба будет ждать Эндрю в любом случае. Фриц не любит Эндрю и не понимает, что у тебя с ним общего. Должен признаться, я тоже не всегда это понимаю.
Теодор не ответил. Он только внимательно смотрел на Джошуа. На него, на маленькую оранжевую точку на конце его сигареты, на тонкие змейки дыма, вьющиеся из этой точки.
– А вот и Эндрю! – сказал вдруг Джошуа. Он сунул сигарету в угол рта и встал.
Эндрю вошел с равнодушным видом, бросил на Джошуа удивленный взгляд – «А с каких пор ты куришь?..» – и уселся на свободный стул возле стола.
– Джошуа, – сказал Теодор, – ты хотел что-то рассказать, когда придет Эндрю?
– Да, – сказал Джошуа и снова сел на стул. – Дело в том, что мы должны завершить дело не просто так, но как-то по-особенному. Нужно сделать в заключение что-то необычное, что-то, что запомнится во веки веков, что-то, что станет неотъемлемой частью религии.
– Что-то грандиозное, – сказал Теодор. – Да, ты прав. Это действительно поможет имиджу. И что ты предлагаешь? Я так понимаю, что у тебя уже есть идея...
– Именно так: самопожертвование.
Эндрю поднял бровь.
Джошуа встал и сделал жест, как будто режет себе вену.
– Самоубийство. Ради человечества и все такое. Это старый известный мотив, и он хорошо сработает, как срабатывал всегда. Чтобы ободрить людей, нет ничего лучше, чем альтруистическое самопожертвование. Это образец для подражания – что-то такое, на что люди сами не способны, но понимают всей душой, что это очень и очень хорошо.
– С зажигательной речью вначале, полагаю.
– Ну, ясно. У меня найдется много чепухи, которую можно сказать в этой речи, за меня не беспокойся.
– Много красивых слов, много спецэффектов... – Теодор в задумчивости поднял взгляд к потолку и снова опустил его. – Да. Это в самом деле может сработать.
Эндрю некоторое время сидел молча.
– Но зачем, я не понимаю? Ведь все так или иначе сделают то, что мы хотим... Или нет?
– Во-первых – это красиво, – Теодор нервно усмехнулся.
– А? – не понял Эндрю.
– Это довольно старый анекдот, – объяснил Теодор. – Приходят к ребе и спрашивают: ребе, зачем нужно делать обрезание? Ребе отвечает: во-первых – это красиво.
Эндрю помолчал немного.
– Не понял, – сказал он наконец сердито. – Что смешного?
Теодор захихикал и сделал в сторону Эндрю жест, показывая, что нет никаких шансов, что тот когда-либо сможет понять тонкий юмор этой шутки. – В любом случае, Эндрю, это, прежде всего, красиво. А кроме того, в этом есть своего рода совершенство. Это вносит свой вклад. Нужно, чтобы была какая-то религия, даже при наличии чипов. Это поможет созданию общества. Религии обряды нужны, как воздух. Нам нужны обряды.
– А что ты будешь делать потом? – спросил Эндрю у Джошуа. – Притворишься мертвым? Будешь прятаться от всех, не показываться на людях?
– Да, – ответил Джошуа, помолчав. – Это, собственно, главная причина того, почему я хочу это сделать, – мне так надоели мои обязанности перед людьми, перед миром... У меня нет никакого желания каждый день быть гвоздем программы, я хочу отдохнуть. Но, пока я не умру, мне никогда не дадут отдохнуть. Так что мне придется умереть.
– А есть у тебя какие-нибудь идеи относительно причины, по которой ты это сделаешь? – спросил Теодор после короткого молчания. – Ты же знаешь, публике надо что-то сказать...
– Есть, и много, – сказал Джошуа. – Придумать что-то – не проблема...Скажем, какая-то авария при запуске, и только я – черт его знает, почему – могу спасти положение... Не так уж трудно изобрести что-нибудь подходящее.
– Авария – звучит неплохо, – сказал Теодор. – Ты поднимаешься на сцену, произносишь зажигательную речь, а потом что-то случается, и ты единственный, кто может помочь; и ты жертвуешь собой ради... – Он помолчал секунду и почесал нос. – Да. Можно. В самом деле можно.
– Джошуа улыбнулся:
– Я рад, что эта идея тебе понравилась.
Воцарилось молчание. Наконец Теодор хлопнул себя по коленям и встал.
– Хорошо, если так, надо все спланировать, подготовить все оборудование для этого... А потом надо связаться с Фрицем, где бы он ни был, выяснить, как обстоят дела с подготовкой к запуску. Расписание плотное, в конце концов, свободного времени у нас нет.
***
Огромная серая платформа, забитая людьми, тянущаяся от горизонта до горизонта. Жуткий шум, ничего не слышно, кроме людских криков. Эндрю стоял за сценой, в волнении переминаясь с ноги на ногу. Теодор в конце комнаты говорил с Фрицем о чем-то техническом. Джошуа пропал куда-то несколько минут назад и еще не вернулся.
Потом Теодор подошел к Эндрю. – Началось, – сказал он.
– Что началось? – спросил Эндрю срывающимся голосом.
– Запуск. Мы почти готовы к взлету.
Постояли молча несколько минут.
– А где Джошуа? – спросил Теодор.
– Здесь, – ответил Джошуа, появляясь. – Что, готовы?
– Почти.
Джошуа взял стул и сел. – Вот и все, – сказал он. – Вы понимаете? Мы добились своего. Закончили.
– Мы спасли человечество, – сказал Теодор.
– Да... Мы спасли человечество.
Джошуа встал и сделал несколько кругов по комнате.
– Вон там твое снаряжение для представления, – сказал Теодор. – Ты помнишь, как и что, так?
– Помню, помню, – ответил Джошуа как-то равнодушно. – И всю речь уже помню наизусть. «Великий момент для человечества» и прочая чепуха.
Эндрю вздохнул, отошел в другой конец комнаты и сел там. Теодор постоял некоторое время, а затем последовал примеру Эндрю.
И тут зазвонил телефон. Теодор вскочил и подошел к нему. Когда он положил трубку, Джошуа встал и вопросительно взглянул на него. Теодор кивнул в знак согласия – это был Фриц; все уже готово, теперь очередь Джошуа подняться на сцену.
Теодор вздохнул. Джошуа бросил последний взгляд на снаряжение, лежавшее возле него, и быстрым шагом направился к сцене. Теодор секунду стоял в растерянности, потом подбежал к Джошуа, схватил его за плечо и резко развернул к себе.
– Что ты делаешь, черт побери? Почему ты поднимаешься на сцену, не надев снаряжения?
Джошуа какое-то мгновение стоял молча, а потом улыбнулся Теодору немного печальной улыбкой. Теодор стоял, не в силах выдавить из себя ни слова. Потом Джошуа снял руку Теодора со своего плеча. Эндрю неуверенно подошел к ним.
Они стояли молча несколько секунд. Наконец, Теодор выдавил из себя еле слышно:
– Кто ты?
Джошуа снова улыбнулся. – Ты уже забыл, как меня зовут?.. – он похлопал Теодора по плечу, повернулся и пошел к сцене.
Эндрю посмотрел ему вслед, а потом повернулся к Теодору.
– Он... Он хочет сказать, что он?.. Но...
– Да, Эндрю, – тихо сказал Теодор. – Это он.
– Так как же ты позволил ему уйти?! –вскрикнул Эндрю и уже вознамерился бежать следом за Джошуа на сцену – но Теодор остановил его.
– Ради совершенства, Эндрю. Нам нельзя оставлять в учении изъяна. Даже самого маленького. Что бы там ни было – он на самом деле это совершил.
– Но как ты можешь? – спросил Эндрю в отчаянии. – Мы... Мы же убиваем его, Теодор! Мы убили его! Опять...
– Он не хотел с нами оставаться; его место не с нами. Он пророк, а не политик. Он не хочет быть здесь и видеть то, что будет дальше.
Эндрю опустился на пол; по щекам его текли слезы.
– Что мы наделали, Тэд? Что мы наделали?..
Но Теодор не ответил. Он только смотрел наружу, на капли дождя, падающие на деревянный помост.
...Это был последний из дождей.
ПУСК
-
Camil
- Бой-кот
- Сообщения: 17706
- Зарегистрирован: 11 сен 2006, 15:11
- Откуда: город креста, ветра, тумана и блинов с лопаты
Не жалею, что читал(для меня это очень высокая оценка молодому автору 
в этом разделе я ее всего во второй раз ставлю), хотя сейчас мне максимы автора уже не очень близки.
Жалко, что юмора нету
Как минимум, этот рассказ можно посоветать в теме "Подскажите что-нибудь умное"
Именно рассказ, хотя мыслей хватит на цельный роман. Сюжета добавить бы, экшена. И вышел бы чистый Дэн Симмонс.
На "Пандем" Дяченковский похоже. Не совсем оно, под другим углом чтоли... И злее намного...
А вообще, это джазовая импровизация, использующая известные темы и даже аранжировки; иногда хаотично, но чаще подчиняясь каким-то законам, используя классические ходы. Однако, смешение "Джингл белс" и "Траурного марша" здесь дает все же либо первую, либо втрой. Но не что-то новое
Я бы в 16 лет такого точно не написал. Да и сейчас вряд ли... А потом - точно нет. Максимализм уже уходит, к сожалению.
1.Из общего: персонажи никакие. Теодор с Эндрю особенно. Одинаковые. Немца хотя бы имя выделяет.
2.
В религиозном тексте не допустимы такие длинные сложноподчиненные предложения! Может, в Ветхом Завете - да, но тот был написан для жрецов, зачем остальным, если они и читать-то не умеют? А современный мир - это совсем не Иудея. Новая религия как правило нужна черни. Не думаю, что апокалипсис уменьшил процентное количество "нищих духом". Вообще, логика должна быть, но религиозный текст не может основываться на голой логике, так как направлен к толпе. А с толпой ни в коем случае нельзя говорить, применяя логические постулаты!
3. Ну, просто - моя программерская душа протестует.
4. Явно читал или скорее разговоры слушал.
5.Это даже не недостаток... но городские бои - отличное поле деятельности для писателя, вот тут я бы точно развернулся
6.
И напоследок. У того же Симмонса встретил(на самом деле не такой уж и фанат Дэна, но день сегодня такой, наверное). Не знаю, был ли этот "профессор Колберг", или Дэн его выдумал, мне это не важно, но мысль перекликается, а где-то опровергает выводы "благодетелей" из рассказа:
в этом разделе я ее всего во второй раз ставлю), хотя сейчас мне максимы автора уже не очень близки.
Жалко, что юмора нету
Как минимум, этот рассказ можно посоветать в теме "Подскажите что-нибудь умное"
Именно рассказ, хотя мыслей хватит на цельный роман. Сюжета добавить бы, экшена. И вышел бы чистый Дэн Симмонс.
На "Пандем" Дяченковский похоже. Не совсем оно, под другим углом чтоли... И злее намного...
А вообще, это джазовая импровизация, использующая известные темы и даже аранжировки; иногда хаотично, но чаще подчиняясь каким-то законам, используя классические ходы. Однако, смешение "Джингл белс" и "Траурного марша" здесь дает все же либо первую, либо втрой. Но не что-то новое
Я бы в 16 лет такого точно не написал. Да и сейчас вряд ли... А потом - точно нет. Максимализм уже уходит, к сожалению.
1.Из общего: персонажи никакие. Теодор с Эндрю особенно. Одинаковые. Немца хотя бы имя выделяет.
2.
Законы общества не были достаточно гибки, и в случае экстренной необходимости невозможно было изменить их в соответствии с ситуацией, даже ради выживания общества; это приводило иногда к замедлению развития общества, к уменьшению его приспособляемости из-за приверженности мертвым традициям, давно вышедшим из употребления, и обществу требовалось слишком много времени, чтобы побороть эти традиции и двигаться дальше
В религиозном тексте не допустимы такие длинные сложноподчиненные предложения! Может, в Ветхом Завете - да, но тот был написан для жрецов, зачем остальным, если они и читать-то не умеют? А современный мир - это совсем не Иудея. Новая религия как правило нужна черни. Не думаю, что апокалипсис уменьшил процентное количество "нищих духом". Вообще, логика должна быть, но религиозный текст не может основываться на голой логике, так как направлен к толпе. А с толпой ни в коем случае нельзя говорить, применяя логические постулаты!
3.
То бишь - искусственный интеллект.. Это за пол года написания-то... Фантастика это одно, а вот мистика - совсем другоеЭто самообучающаяся, развивающаяся программа, которая при необходимости сможет изменить собственные принципы действия
Ну, просто - моя программерская душа протестует. 4.
Почему? А чего тогда боялся? До Рима далеко.. Сорри, я не очень в ладах с древней историей... Кроме того, вот эту-то часть автор точно не на основе только своих выводов писалПонтий Пилат был римским наместником в Иудее. И толпа евреев –это последнее, чего он боялся
Явно читал или скорее разговоры слушал.5.Это даже не недостаток... но городские бои - отличное поле деятельности для писателя, вот тут я бы точно развернулся
6.
Кричу как Станиславский: "Не верю!". А ведь всего одной фразой можно было исправить - "Они говорили об этом даже не в сотый раз, а в тысячный или десятитысячный..". Ну, что-то вроде этого))) Т.к. все эти мысли сразу у сомневающегося должны были возникнуть... А второй должен был сделать его своим "гласом совести". Очень распространенный психологический тандем. Но появиться он должен почти сразу, а не "более десятилетия спустя."Более десятилетия спустя.
- Видишь, с чем мне приходится иметь дело, - сказал Теодор с отвращением...
И напоследок. У того же Симмонса встретил(на самом деле не такой уж и фанат Дэна, но день сегодня такой, наверное). Не знаю, был ли этот "профессор Колберг", или Дэн его выдумал, мне это не важно, но мысль перекликается, а где-то опровергает выводы "благодетелей" из рассказа:
Колберг установил семь стадий морального развития, соответствующих разным культурам, эпохам и странам. Первая стадия характеризовалась младенческим уровнем сознания - отсутствие представлений о добре и зле, все поступки регулируются исключительно инстинктами и потребностями, их реализация подавляется лишь отрицательными стимулами. Этические суждения основаны исключительно на классической модели: боль - удовольствие. На второй стадии люди начинают различать добро и зло, руководствуясь авторитетом власти. "Большим людям, мол, виднее". Представители третьей стадии жестко зависят от законов и правил. "Я следовал указаниям". Этика представителей четвертой стадии целиком определялась мнением большинства, "стадным чувством". На пятой стадии человек посвящает свою жизнь созданию и защите законов, которые в самом широком смысле служат идее общего блага, но в то же время не ущемляют права тех, чьи взгляды для людей пятой стадии неприемлемы. Эти люди становятся прекрасными адвокатами. Люди шестого уровня способны были подняться над узкоправовым сознанием пятого уровня и сосредоточить свое внимание на более высокой идее блага и этических принципах, не зависящих от национальных, культурных или общественных границ. Седьмая стадия руководствуется исключительно общечеловеческими моральными принципами. Подобные индивиды - редкое явление на Земле: Иисус Христос, Гаутама, наконец - Махатма Ганди...
Camil:
Спасибо за отзыв!
Симмонса он не читал ничего.
Ну да, это читанное и слышанное (от нас, преимущественно). Так ведь и Эндрю говорит, что он это "где-то читал".
По поводу последней цитаты этот "философ" сказал, что всё это интересно, но попахивает Ницше. В смысле - некто, считающий, что существующие законы ниже его и не для него писаны, а он будет изменять мир по своему усмотрению. Для своего удобства или для всеобщего блага - другой вопрос (кстати, не дошла разница между "этическими принципами, не зависящими от национальных, культурных или общественных границ" на шестой стадии и "общечеловеческими моральными принципами" на седьмой. По-моему, это одно и то же). И кроме того, сказал он, почему сей пророк так уверен, что ЕГО понимание всеобщего блага и морали - единственно верное?
Спасибо за отзыв!
Собственно, тут можно процитировать Пелевина: "Мнение автора не совпадает с его точкой зрения". Автор НЕ считает, что герои правы. Кроме того, у каждого из них своя правда. Кто тут прав - читатель решает для себя.сейчас мне максимы автора уже не очень близки.
Симмонса он не читал ничего.
Да вроде есть немножко... Так, как Олди, не все могут писать...Жалко, что юмора нету
Сюжета добавить бы, экшена.
А вот у него экшен - самое слабое место. На уличных боях заклинило напрочь, и после полугодового простоя по моей подсказке плюнул и ограничился дневником Эндрю.городские бои - отличное поле деятельности для писателя, вот тут я бы точно развернулся
Это есть, об этом говорилось с ним уже. Работать надо...персонажи никакие. Теодор с Эндрю особенно.
Что-то не поняла.смешение "Джингл белс" и "Траурного марша"
Пожалуй. Принято. Впрочем, речи Джошуа перед толпой вроде бы достаточно эмоциональны.В религиозном тексте не допустимы такие длинные сложноподчиненные предложения!... А с толпой ни в коем случае нельзя говорить, применяя логические постулаты!
Имелось в виду, что на оном компьютере существовали какие-то наработки, он для подобных целей и создавался. Они далеко не с нуля писали. (Михаэль в принципе достаточно разбирается в програмировании).искусственный интеллект.. Это за пол года написания-то.
И тем не менее доноса императору Пилат боялся куда больше, чем кучки мятежников. Тиберий задолбал Рим своей подозрительностью, системой доносов и новым законом "Об оскорблении императорского величества" (вспомните "Мастера и Маргариту").А чего тогда боялся? До Рима далеко.. Сорри, я не очень в ладах с древней историей.
Ну да, это читанное и слышанное (от нас, преимущественно). Так ведь и Эндрю говорит, что он это "где-то читал".
Собственно, так оно и было - с самого начала Эндрю спорил с Теодором. Именно на этом основана, видимо, их странная дружба. И этот разговор - явно "не в сотый раз, а в тысячный или десятитысячный". Хотя фраза такая действительно не помешала бы.Т.к. все эти мысли сразу у сомневающегося должны были возникнуть... А второй должен был сделать его своим "гласом совести".
По поводу последней цитаты этот "философ" сказал, что всё это интересно, но попахивает Ницше. В смысле - некто, считающий, что существующие законы ниже его и не для него писаны, а он будет изменять мир по своему усмотрению. Для своего удобства или для всеобщего блага - другой вопрос (кстати, не дошла разница между "этическими принципами, не зависящими от национальных, культурных или общественных границ" на шестой стадии и "общечеловеческими моральными принципами" на седьмой. По-моему, это одно и то же). И кроме того, сказал он, почему сей пророк так уверен, что ЕГО понимание всеобщего блага и морали - единственно верное?
-
Camil
- Бой-кот
- Сообщения: 17706
- Зарегистрирован: 11 сен 2006, 15:11
- Откуда: город креста, ветра, тумана и блинов с лопаты
Я собственно не об этом. А о мотивациях, заставляющих писать именно о всеобщем счастье, религии, втором пришествии, конце света и т.п. в таком ключеМнение автора не совпадает с его точкой зрениясейчас мне максимы автора уже не очень близки.
Мнение персонажей от мнения автора как правило отличаю Оставим. Музыкальные сравнения мне никогда не давалисьЧто-то не поняла.смешение "Джингл белс" и "Траурного марша"
Здесь я как та собака - все понимаю, но сказать не могу И даже профессиональны, претензия была только к тексту "новой Библии"Впрочем, речи Джошуа перед толпой вроде бы достаточно эмоциональны.
Я лет с 16 до 19 "бесился", читал только хвилософов. Но к 19 понял, что "низкая" литература иногда даже лучше "зауми", и мыслей там бывает не меньшеСиммонса он не читал ничего
Может, отсюда и появилось у Михаэля слабое место - экшн.Почему Ницше? Колберг взял на себя право судить, не более. Сомневаюсь, что он относил себя хотя бы к 6-й категорииПо поводу последней цитаты этот "философ" сказал, что всё это интересно, но попахивает Ницше
Шестая стадия отличается от седьмой тем, что на 6-й человек еще думает о себе, на 7-й его заботит только благо человечества: Махатма Ганди здесь даже более удачный пример, чем Иисус. Это не сказано, но подразумевается, ИМХО ессно.
Забыл еще вчера сказать переводчику: название группы - это торговая марка. Она должна писаться оригинальными буквами. Да и "Куин" по-русски смотрится как-то странно
Пророку так кажется, ведь он руководствуется только общечеловеческими принципами.почему сей пророк так уверен, что ЕГО понимание всеобщего блага и морали - единственно верное
"Зачем вам Европа, русские? Трудно найти более самодостаточный народ чем вы. Это Европа нуждается в вас, но не вы в ней. Вас так много – целых три страны, а единства нет! У вас есть все своё: много земли, энергия, топливо, вода, наука, промышленность, культура." ©
Нет, вообще-то он большой любитель фантастики. Но экшен в оной его интересует мало, как и в жизни. Видимо, в этом проблема. А философия - следствие пары курсов в Открытом университете. При чем тут Ницше - не знаю, он в этом разбирается лучше меня. Как я понимаю, именно в том плане, что кто-то "возводит" себя выше существующих законов и присваивает себе право эти законы менять.Я лет с 16 до 19 "бесился", читал только хвилософов.
Сорриназвание группы - это торговая марка. Она должна писаться оригинальными буквами.
Поменять?Вот то-то и оно: КАЖЕТСЯ. А правильно ли кажется?.. Благие намерения - все знают, куда ведут.Пророку так кажется
-
Шалдорн Кардихат
- Чекист-крестоносец
- Сообщения: 9425
- Зарегистрирован: 23 сен 2007, 10:24
Что сказать? Умных мыслей много. Даже философскую дискуссию можно устроить.
Но я сам не очень люблю литературу подобного рода.
Минусы (ИМХО): 1) Очень коротко. Мыслей много, но сжато и даже скомкано.
2) Неживые персонажи. Ну неживые. Безликие.
3) Недостаточно проработан вторичный мир. Непонятно, при чем тут вообще Черная дыра. И эти чипы зомбирования… А из темы Конца Света можно ооочень много извлечь для хорошего сюжета.
4) Сухо. Весь рассказ напоминает скорее философскую статью о том, как спасти гибнущий мир путем религии. Если честно, скучно читать.
Плюсы (ИМХО): 1) Интересная концепция нового государства и религии.
2) Вообще этот сюжет – золотое дно. Грозящая катастрофа, мир на грани гибели, всюду разруха, но кучка авантюристов взялась захватить власть, чтобы спасти Землю…
Что можно сделать (Тоже ИМХО): Этот бы рассказ растянуть на роман страниц эдак на 500, персонажей пореалистичнее, чтобы видно было, что они разные люди, а не куклы, любовь, война стычки с гибнущей государственной властью, а потом оказывается, что весь фанатизм, весь пыл верующих служил только лишь для целей шайки шарлатанов...ТРАГЕДИЯ! Между прочим, у вас, Irena, очень хороший язык повествования – лаконичный, четкий, емкий, много диалогов. Я думаю, что из этой задумки при надлежащем подходе можно извлечь много ценного. Похудожественней, и получился бы отличный приключенческо-философский роман о нашем мрачном будущем.
Удачи!
Но я сам не очень люблю литературу подобного рода.
Минусы (ИМХО): 1) Очень коротко. Мыслей много, но сжато и даже скомкано.
2) Неживые персонажи. Ну неживые. Безликие.
3) Недостаточно проработан вторичный мир. Непонятно, при чем тут вообще Черная дыра. И эти чипы зомбирования… А из темы Конца Света можно ооочень много извлечь для хорошего сюжета.
4) Сухо. Весь рассказ напоминает скорее философскую статью о том, как спасти гибнущий мир путем религии. Если честно, скучно читать.
Плюсы (ИМХО): 1) Интересная концепция нового государства и религии.
2) Вообще этот сюжет – золотое дно. Грозящая катастрофа, мир на грани гибели, всюду разруха, но кучка авантюристов взялась захватить власть, чтобы спасти Землю…
Что можно сделать (Тоже ИМХО): Этот бы рассказ растянуть на роман страниц эдак на 500, персонажей пореалистичнее, чтобы видно было, что они разные люди, а не куклы, любовь, война стычки с гибнущей государственной властью, а потом оказывается, что весь фанатизм, весь пыл верующих служил только лишь для целей шайки шарлатанов...ТРАГЕДИЯ! Между прочим, у вас, Irena, очень хороший язык повествования – лаконичный, четкий, емкий, много диалогов. Я думаю, что из этой задумки при надлежащем подходе можно извлечь много ценного. Похудожественней, и получился бы отличный приключенческо-философский роман о нашем мрачном будущем.
Удачи!
Вера, сталь и порох делают Империю великой, как она есть.
Шалдорн Кардихат:
Большое спасибо за отзыв!
В целом я с Вашими замечаниями согласна. Но тут одно маленькое "но": это не я писала, а мой сын, было ему тогда 16. Отсюда и некоторая схематичность и мира, и персонажей. И по той же причине роман не получился - как я уже писала, предполагалось войну за власть, "деяния апостолов" и прочее описывать подробно, но сюжет не пошел никак, не умеет он такое писать, да и я тут не подсказчик.
И еще немножко поясню.
Большое спасибо за отзыв!
В целом я с Вашими замечаниями согласна. Но тут одно маленькое "но": это не я писала, а мой сын, было ему тогда 16. Отсюда и некоторая схематичность и мира, и персонажей. И по той же причине роман не получился - как я уже писала, предполагалось войну за власть, "деяния апостолов" и прочее описывать подробно, но сюжет не пошел никак, не умеет он такое писать, да и я тут не подсказчик.
И еще немножко поясню.
Был способ перемещаться в космосе, через подпространство. Но способ этот был разработан только теоретически, и выяснилось, что "при запуске какого-либо объекта в подпространство пространство-время вокруг объекта коллапсирует, образуя,таким образом, миниатюрную черную дыру", в которую будет втянута вся Земля. То есть нельзя было запустить корабль и ждать, пока он прилетит и принесет какие-то сведения. Люди на Земле вымирали, но улететь, сжигая за собой мосты, боялись. Религия и "зомбирование" дали возможность подчинить ВСЕХ настолько, что можно стало вывезти с Земли сразу всех оставшихся людей. Ну а правомерно ли спасать человечество ТАКИМ образом - вопрос остается открытым. Ведь самое смешное - это не шарлатаны, рвущиеся к власти любой ценой, они действительно человечество спасали. А Джошуа... ну понятно кто.[/quote]Непонятно, при чем тут вообще Черная дыра. И эти чипы зомбирования
Если кто куда пошел -
он пошел кормить кота.
Если не кормить кота -
то зачем вообще идти?
он пошел кормить кота.
Если не кормить кота -
то зачем вообще идти?
-
Шалдорн Кардихат
- Чекист-крестоносец
- Сообщения: 9425
- Зарегистрирован: 23 сен 2007, 10:24
Да как я поняла - в неизвестность... Искать подходящую для жизни планету. Может, было что-то на примете. Тут вообще-то очень туманно, но он углубляться в подробности не захотел, а я не стала настаивать. В конце концов, речь не об этом.
Если кто куда пошел -
он пошел кормить кота.
Если не кормить кота -
то зачем вообще идти?
он пошел кормить кота.
Если не кормить кота -
то зачем вообще идти?
-
Шалдорн Кардихат
- Чекист-крестоносец
- Сообщения: 9425
- Зарегистрирован: 23 сен 2007, 10:24
Да мне тоже жалко Поначалу была даже мысль довести действие до другой планеты и показать развитие событий. Но - сюжет не придумался, пришлось ограничиться только намеками Джошуа. И вряд ли Михаэль в ближайшее время к этому вернется, у него сейчас другие идеи.
Поначалу была даже мысль довести действие до другой планеты и показать развитие событий. Но - сюжет не придумался, пришлось ограничиться только намеками Джошуа. И вряд ли Михаэль в ближайшее время к этому вернется, у него сейчас другие идеи.Если кто куда пошел -
он пошел кормить кота.
Если не кормить кота -
то зачем вообще идти?
он пошел кормить кота.
Если не кормить кота -
то зачем вообще идти?
-
Шалдорн Кардихат
- Чекист-крестоносец
- Сообщения: 9425
- Зарегистрирован: 23 сен 2007, 10:24
Статистика
Наша команда
Активные участники
Новые пользователи