Добавлено: 22 фев 2012, 17:44
№19
Суженый-ряженый
Неисповедимы всё-таки пути родительской любви! Казалось бы, батюшка – столько наук превзошел, в мире колдуном слывет из-за учености своей великой. И на тебе... Зачем, спрашивается, было ее, Василису, во всю эту премудрость посвящать, да еще и требовать строго? Чтобы потом заявить: «Замуж тебе пора, дочь моя любимая, единственная. И решение мое бесповоротно!» - для этого, что ли? Василиса и спросила прямо, не выдержав: зачем же, батюшка? А батюшка возьми да и ответь: думал, мол, что ты дурость свою детскую потешишь да и успокоишься. Дурость детскую – слыхано ли? Книжищи эти толстенные, сам черт голову сломит – дурость?! Она было перечить стала, а батюшка послушал-послушал, да после по столу кулаком хватил, молнией полыхнул, так что кот второй молнией из кабинета кинулся: «Будешь упрямиться – в лягушку превращу!»
В лягушку – пустое, конечно. Но на что батюшка и впрямь способен, дочь единственная хорошо знала. Потому спор пока решила прекратить – только спросила, кто женихом выбран. И тут-то стало ей совсем худо: вместо алхимиков франкских, медикусов арабских либо философов синьских, с кем хоть побеседовать можно вволю, были на уме у батюшки сынки царские-королевские, невежды спесивые, один другого хуже. Зачем, батюшка? Слава по всему миру гремит, подвалы от золота ломятся – али мало? А он: «Не о злате мысли мои – а только ты, дочь моя, достойна супруга царских кровей, и никак не менее. А мозгов у тебя одной на двоих хватит». Вот так-то.
Поначалу Василиса, на мозги свои премудрые полагаясь, надеялась, что с горе-женихами как-нибудь управится. Чай, не чудища... А они, некоторые, похуже чудищ оказались. Один был... ох, вспомнить тошно. Всех своих жен убивал после первой ночи! А батюшка: это всё пустые сплетни, не верь. Богат государь сей несметно, вот ему и завидуют. Привез ее к женишку во дворец - с будущим мужем знакомиться. А женишок смотрит... как змея на мышонка. Рядом сядет, за руку возьмет: порадуй меня, бесценная моя, поговори со мною. Слабость у него была: истории дивные любил слушать. Василиса и рассказывала – какие знала, какие на ходу сочиняла. Пока суженый под сказки заснет на мягких подушках - уж язык, бывало, заплетается. Сколько ж времени там провести пришлось, пока выпытала-таки у слуг про комнату тайную, куда женишок, сокол ясный, прошлых жен запирал... Показала батюшке в волшебное зеркальце – смотри, родитель премудрый, на пустые сплетни! Хочешь ли и мне такой судьбы? ...
Думала – угомонится батюшка, увидевши такое. Куда там! Месяца не прошло – нового нашел. Дикарь дикарем, грамоте даже не обучен – царский сын, называется! Отец его очень диковинки всякие любил – вроде тех, что батюшка был мастер делать. Птица золотая в клетке, дивные песни петь обученная, или зеркальце, что весь мир показывает, или яблоко, что все болезни лечит... Как прослышит о чем таком, посылает верных людей – добыть. Не купить – украсть! Василиса заикнулась было: Ванюша, негоже царю красть-то! А он: а кто царю указ? Мой, говорит, батюшка – сильный царь, что захочет, то и возьмет! Зачем зря деньги тратить, коли и так взять можно? Дурак... был. Родные братья зарубили: послали их втроем за какой-то очередной цацкой, а они не поделили, кому добытое отцу отдавать и награду получать. Решила Василиса домой вернуться, раз такое дело; хватилась - конь с конюшни пропал: не иначе, свекор будущий постарался. Кони-то у батюшки на диво, есть на что позариться. И зеркальце исчезло, батюшку на помощь и не вызвать. Пришлось тайком из дворца до ближайшего леса добираться – благо, лес там чуть ли не к самому городу подступает – а там волка заветным словом вызывать да упрашивать. Еле согласился – и то, видно, от удивления: мало кто, кроме любимой бабушки Яги, с лесным зверьем говорить умел; даже батюшка, премудрый колдун, не силен был в этой науке.
А потом еще... да что вспоминать!
Так что в конце концов, отчаявшись, отправилась Василиса к бабушке – помощи просить.
- Ты чего раньше-то ко мне с этим не пришла? - спросила Яга, уперев руки в боки. - Я бы ему, умнику этому...
. Ехидная старушка хоть и уважала ученого зятя, но не слишком любила за «спесь и барство» - и во дворце его редко показывалась, предпочитая избушку в лесной глухомани. Травы ей там, видите ли, особенные изучать надо. С характером была бабушка. (Впрочем, и батюшка тещу недолюбливал – за ехидство, за «селянские повадки и скоморошество»: за платочек в крапинку, за латаный фартушек, за неказистую избушку и деревянную ступу – при том, что была бабушка магистром нескольких академий и знала невесть сколько языков, людских и иных, новых, древних и давно мертвых.)
- Вот потому и не пришла, - вздохнула Василиса. – Боялась тебя с батюшкой поссорить. Думала, сама как-нибудь...
- Сама она... – проворчала бабушка, пододвигая поближе к расстроенной внучке блюдо с пирожками. – Всё-то вам, молодым, своим умом хочется... всё бы самим все шишки набить. Ты ешь пирожки-то, свежие, с ягодами, как сердце чуяло – утром напекла... А ты, морда усатая, брысь, не мети хвостом по тарелке-то!
Огромный черный кот посветил зеленым глазом, вальяжно прошел по столу и спрыгнул Василисе на колени. Потоптался, улегся, заурчал. Бабкин любимец характер имел – почище хозяйкиного, людей не признавал, отличая только саму бабку и почему-то Василису.
- Ну, и что теперь стряслось, с чем прибежала? – допытывалась Яга.
Девушка еще раз вздохнула, шмыгнула носом совсем по-детски. Взяла пирожок, сунула в рот.
- Нашел батюшка нового жениха. Сказал: ежели и за этого не пойдешь, заупрямишься – за Дракона тебя выдам! Уж у него ты шелковая станешь! А отец женишка-то уж очень сильно в судьбу верит. Вот батюшка и подарил ему стрелку заговоренную: на суженую указывать. Должен был сынок пойти, куда стрелка ведет, и на кого выведет – на той и жениться. А заговорена стрелка была, конечно, на меня. Вот, а я-то знаю, как стрелка работает, и тишком переделала ее малость, так что привела стрелка не ко мне, а к двойнику моему. Батюшка меня как бы путешествовать послал, чтоб с женишком будто случайно встретиться, а путешествует двойник мой. А я – к тебе.
- Да хорош ли двойник-то? – забеспокоилась бабушка. – Неровен час, рассыплется али рябью пойдет – что тогда?
- Нет, двойники у меня хороши выходят. - Василиса дожевала очередной пирожок и достала зеркальце. – Вот, гляди. Вот женишок мой, а вот и я сама.
Бабка пригляделась и ахнула:
- Это – ты? Да ты в уме ли – этакая лягушка! Хорош двойник! Он же жениться на такой не захочет!
- Вот и я думала: не захочет, - пригорюнилась Василиса. – Откажется – а я вроде и не виновата. Сколько работы было – и двойника сделать, и связь с ним держать, и слуг моих всех заговорить, чтобы они не эту образину видели, а меня... Да он, вишь ты, ответственный оказался: слово дал, говорит, что на кого стрелка укажет... И слово мое алмаза крепче.
- И то хлеб, - рассудила Яга. – Честный, значит.
- Честный, - кивнула девушка. – И добрый вроде: говорит со мной – с ней, то есть – ласково, виду не кажет, что смотреть ему тошно. Но тоже ведь дурак... Я – то есть она - ему: а книжки ты читать любишь? А он удивляется: да я и грамоте не обучен, а зачем? На то писари есть, не царское дело ручки в чернилах марать, глаза над закорючками слепить. Что ж мне с ним? Ей-богу, уж лучше Дракон – тот хоть жесток, да учен, говорят. Всё одно пропадать...
По Василисиным щекам побежали слезы.
- Постой-постой, - прищурилась бабушка. – Ой, не всё говоришь, внученька, ой, темнишь... Ну, что прячешь? Давай уж, говори. Али есть кто на примете? Неужто милый друг?
Девушка замялась, покраснела.
- Как к тебе ехала – а ехала-то одна...
- А шар как же?! – всплеснула руками Яга. – Почему шар не взяла, кротовину не открыла?!
- Это портал, что ли? – переспросила Василиса. (Яга не признавала иноземного слова «портал» и упорно называла открываемые хрустальным шаром проходы «кротовинами» либо просто «дырами» - что сильно злило Василисиного батюшку; может, потому и называла). – Да не умею я толком без батюшки, боюсь... И как бы я шар взяла? Своего нет, а батюшкин – так он узнает. Ну вот...
- Так ведь злодеев сколько на дорогах! Неровен час, случилось бы что с тобой! Вот дурища-то на мою голову!
От бабкиных криков кот, дремавший у внучки на коленях, проснулся. Потянулся, спрыгнул на пол и стал тереться у Ягусиных ног: мол, ну что кричишь, не случилось же!
А может, просто есть просил.
- Ну не случилось же... – Василиса покраснела еще больше. – А как через море плыли, пристал наш корабль к острову одному. Князь там молоденький совсем, Гвидо... славный такой. Он мне стихи сочинил. Белой лебедушкой называл.
- Да что ты говоришь? Покажешь стихи-то? – хихикнула бабушка, но, глянув на внучку, успокоила: - Да шучу я, понимаю, чай...
- У них там от разбойников морских защиты никакой, - продолжала Василиса, - так я с русалками поговорила, чтоб охраняли владения его. Он такой счастливый был! И всё расспрашивал, всё выпытывал, какие науки я знаю да откуда премудрость сия. Всё-то интересно ему. Уж такой-то не скажет, что дурость это и не к лицу ему руки марать.
- Да уж марает, - кивнула Яга, - коль стихи-то пишет. По сердцу он тебе, значит. Так он же князь, не простолюдин – за чем дело стало?
- Али ты, бабуля, батюшку не знаешь? – Василиса задумчиво поглядела на пустую тарелку из-под пирожков, тяжело вздохнула. – Самовольство, скажет... Да и князь-то он – одно название. Остров с гулькин нос. Он-то, Гвидо, царский сын, да у его матушки с батюшкой-царем какая-то размолвка. Ее вроде оклеветали, а царь поверил и выгнал ее с младенцем, с тех пор и слышать о них не хочет. Еще то диво, что кинул островок этот во владение, а мог бы...
- Да, добрая душа, - согласилась Яга (непонятно, всерьез или нет). – Но неумен: негоже так легко наветам верить. А не худо бы проверить, в чем там дело: может, коли Гвидо твоего с батюшкой помирить, да коли сделался бы он наследником царства, то и родитель твой подобрел бы. Послать мушку-мошку да посмотреть, что к чему, – дело нехитрое...
- Дело-то нехитрое, а как с Иванушкой быть? Ежели я ни с того ни с сего двойника уберу – решат, что невеста пропала, искать станут. Да и батюшка тогда, если я вдруг с другим объявлюсь...
- Тогда ты одним Драконом не отделаешься, - бабушка поджала губы. – Твой кощей в гневе и впрямь заколдует да расколдовать забудет.
Кощеем бабушка называла Василисиного отца за необычайную худобу (обычно за глаза, но могла и в лоб ляпнуть); он же величал ее старой метелкой.
Яга села напротив Василисы, подперла щеку рукой и задумалась. Девушка смотрела на нее с надеждой, а кот – недоверчиво.
- А скажи-ка, - прервала молчание бабка, - твой Иванушка тебя царю-батюшке уже показывал, знакомил?
- Да нет еще, - усмехнулась Василиса. – Всё не решается, видно. Но скоро должен быть пир во дворце, и там-то мне появиться непременно надо будет. Да не всё ли равно: царь, может, и покривится, а портить отношения с батюшкой моим не решится.
- Вот и славно! – обрадовалась старушка. – Вот и появишься! Только не рожа эта лягушачья, а ты сама. Не бойся: провожу тебя, кротовину открою, да и там помогу. Чай, внучек у меня не сотня. Пусть двойник твой скажет Иванушке: мол, утро вечера мудренее, езжай во дворец, а я следом буду. Он уедет, а ты двойника-то уберешь – да во всей красе...
- Да что ты такое говоришь? –растерялась внучка. - Он же тогда, не приведи господь, влюбится, последний разум потеряет!
- Вот это-то нам и надо, - подмигнула Яга, - чтоб потерял! Я еще и наговор добавлю - чтоб устоять не смог и прямо на пиру бы к тебе...
- Бабушка, да ты что! – Василиса ахнула и закрыла лицо руками.
- А то самое! – отрезала бабуся. – Небось, приморозить его сможешь, чтоб на месте застыл? Слова не забыла? Ну и славно. А сама скажешь этак гневно: ах ты, охальник этакий, да ноги моей в этом доме боле не будет, и искать меня не вздумай, не то батюшка мой... Ну, найдешь, что сказать. После в птичку какую перекинешься и вылетишь. Место-то заранее присмотри, чтоб окно открытое рядом было, или во дворе. А я неподалеку ждать буду: сама знаешь – далеко на птичьих крыльях ты не улетишь. И уберемся оттуда, а виноват Иван останется. Да не гляди ты на меня так. Жалеешь его? Да ему с тобой маета одна! Ему, такому, надо мягкую, теплую, послушную, чтоб лишней дурью мозги не сушила, а чтоб жарко целовала да детей рожала. Захочешь ежели – потом стрелочку-то поправим да подходящую боярышню ему пошлем, он и утешится. Но это потом. А пока, до того пира, нам с тобой надо с другом твоим сердечным и батюшкой его дело решить. Мошку мне послать, али сама пошлешь? Поверь старухе – сладится всё. Будет за твоим Гвидо царство, да ежели он кощея твоего улестит – про ученость его великую, к примеру, запоет, в ученики проситься будет... знаю я родителя твоего, знаю: ему такое – как медом по сердцу. В ученье, может, и не возьмет... сразу; а тебя в жены - покочевряжится, испытывать станет, но отдаст.
- Правда? – с надеждой спросила девушка.
- А пусть попробует не отдать – я с ним тогда по-своему говорю. С испытаниями-то, небось, поможешь мил-дружку? Эх, ты... Пришла бы ко мне раньше – не пришлось бы столько маяться.
- А тогда бы я, может, Гвидо моего не встретила... – прошептала Василиса и опять покраснела.
«Да, - подумала Яга, - встретить суженого – счастье. Да если еще и узнать его... Ведь у нас с Дракошенькой всё могло быть по-другому... Эх, дура я, дура... молодость, ветер в голове...»
И пригорюнилась.
Суженый-ряженый
Неисповедимы всё-таки пути родительской любви! Казалось бы, батюшка – столько наук превзошел, в мире колдуном слывет из-за учености своей великой. И на тебе... Зачем, спрашивается, было ее, Василису, во всю эту премудрость посвящать, да еще и требовать строго? Чтобы потом заявить: «Замуж тебе пора, дочь моя любимая, единственная. И решение мое бесповоротно!» - для этого, что ли? Василиса и спросила прямо, не выдержав: зачем же, батюшка? А батюшка возьми да и ответь: думал, мол, что ты дурость свою детскую потешишь да и успокоишься. Дурость детскую – слыхано ли? Книжищи эти толстенные, сам черт голову сломит – дурость?! Она было перечить стала, а батюшка послушал-послушал, да после по столу кулаком хватил, молнией полыхнул, так что кот второй молнией из кабинета кинулся: «Будешь упрямиться – в лягушку превращу!»
В лягушку – пустое, конечно. Но на что батюшка и впрямь способен, дочь единственная хорошо знала. Потому спор пока решила прекратить – только спросила, кто женихом выбран. И тут-то стало ей совсем худо: вместо алхимиков франкских, медикусов арабских либо философов синьских, с кем хоть побеседовать можно вволю, были на уме у батюшки сынки царские-королевские, невежды спесивые, один другого хуже. Зачем, батюшка? Слава по всему миру гремит, подвалы от золота ломятся – али мало? А он: «Не о злате мысли мои – а только ты, дочь моя, достойна супруга царских кровей, и никак не менее. А мозгов у тебя одной на двоих хватит». Вот так-то.
Поначалу Василиса, на мозги свои премудрые полагаясь, надеялась, что с горе-женихами как-нибудь управится. Чай, не чудища... А они, некоторые, похуже чудищ оказались. Один был... ох, вспомнить тошно. Всех своих жен убивал после первой ночи! А батюшка: это всё пустые сплетни, не верь. Богат государь сей несметно, вот ему и завидуют. Привез ее к женишку во дворец - с будущим мужем знакомиться. А женишок смотрит... как змея на мышонка. Рядом сядет, за руку возьмет: порадуй меня, бесценная моя, поговори со мною. Слабость у него была: истории дивные любил слушать. Василиса и рассказывала – какие знала, какие на ходу сочиняла. Пока суженый под сказки заснет на мягких подушках - уж язык, бывало, заплетается. Сколько ж времени там провести пришлось, пока выпытала-таки у слуг про комнату тайную, куда женишок, сокол ясный, прошлых жен запирал... Показала батюшке в волшебное зеркальце – смотри, родитель премудрый, на пустые сплетни! Хочешь ли и мне такой судьбы? ...
Думала – угомонится батюшка, увидевши такое. Куда там! Месяца не прошло – нового нашел. Дикарь дикарем, грамоте даже не обучен – царский сын, называется! Отец его очень диковинки всякие любил – вроде тех, что батюшка был мастер делать. Птица золотая в клетке, дивные песни петь обученная, или зеркальце, что весь мир показывает, или яблоко, что все болезни лечит... Как прослышит о чем таком, посылает верных людей – добыть. Не купить – украсть! Василиса заикнулась было: Ванюша, негоже царю красть-то! А он: а кто царю указ? Мой, говорит, батюшка – сильный царь, что захочет, то и возьмет! Зачем зря деньги тратить, коли и так взять можно? Дурак... был. Родные братья зарубили: послали их втроем за какой-то очередной цацкой, а они не поделили, кому добытое отцу отдавать и награду получать. Решила Василиса домой вернуться, раз такое дело; хватилась - конь с конюшни пропал: не иначе, свекор будущий постарался. Кони-то у батюшки на диво, есть на что позариться. И зеркальце исчезло, батюшку на помощь и не вызвать. Пришлось тайком из дворца до ближайшего леса добираться – благо, лес там чуть ли не к самому городу подступает – а там волка заветным словом вызывать да упрашивать. Еле согласился – и то, видно, от удивления: мало кто, кроме любимой бабушки Яги, с лесным зверьем говорить умел; даже батюшка, премудрый колдун, не силен был в этой науке.
А потом еще... да что вспоминать!
Так что в конце концов, отчаявшись, отправилась Василиса к бабушке – помощи просить.
- Ты чего раньше-то ко мне с этим не пришла? - спросила Яга, уперев руки в боки. - Я бы ему, умнику этому...
. Ехидная старушка хоть и уважала ученого зятя, но не слишком любила за «спесь и барство» - и во дворце его редко показывалась, предпочитая избушку в лесной глухомани. Травы ей там, видите ли, особенные изучать надо. С характером была бабушка. (Впрочем, и батюшка тещу недолюбливал – за ехидство, за «селянские повадки и скоморошество»: за платочек в крапинку, за латаный фартушек, за неказистую избушку и деревянную ступу – при том, что была бабушка магистром нескольких академий и знала невесть сколько языков, людских и иных, новых, древних и давно мертвых.)
- Вот потому и не пришла, - вздохнула Василиса. – Боялась тебя с батюшкой поссорить. Думала, сама как-нибудь...
- Сама она... – проворчала бабушка, пододвигая поближе к расстроенной внучке блюдо с пирожками. – Всё-то вам, молодым, своим умом хочется... всё бы самим все шишки набить. Ты ешь пирожки-то, свежие, с ягодами, как сердце чуяло – утром напекла... А ты, морда усатая, брысь, не мети хвостом по тарелке-то!
Огромный черный кот посветил зеленым глазом, вальяжно прошел по столу и спрыгнул Василисе на колени. Потоптался, улегся, заурчал. Бабкин любимец характер имел – почище хозяйкиного, людей не признавал, отличая только саму бабку и почему-то Василису.
- Ну, и что теперь стряслось, с чем прибежала? – допытывалась Яга.
Девушка еще раз вздохнула, шмыгнула носом совсем по-детски. Взяла пирожок, сунула в рот.
- Нашел батюшка нового жениха. Сказал: ежели и за этого не пойдешь, заупрямишься – за Дракона тебя выдам! Уж у него ты шелковая станешь! А отец женишка-то уж очень сильно в судьбу верит. Вот батюшка и подарил ему стрелку заговоренную: на суженую указывать. Должен был сынок пойти, куда стрелка ведет, и на кого выведет – на той и жениться. А заговорена стрелка была, конечно, на меня. Вот, а я-то знаю, как стрелка работает, и тишком переделала ее малость, так что привела стрелка не ко мне, а к двойнику моему. Батюшка меня как бы путешествовать послал, чтоб с женишком будто случайно встретиться, а путешествует двойник мой. А я – к тебе.
- Да хорош ли двойник-то? – забеспокоилась бабушка. – Неровен час, рассыплется али рябью пойдет – что тогда?
- Нет, двойники у меня хороши выходят. - Василиса дожевала очередной пирожок и достала зеркальце. – Вот, гляди. Вот женишок мой, а вот и я сама.
Бабка пригляделась и ахнула:
- Это – ты? Да ты в уме ли – этакая лягушка! Хорош двойник! Он же жениться на такой не захочет!
- Вот и я думала: не захочет, - пригорюнилась Василиса. – Откажется – а я вроде и не виновата. Сколько работы было – и двойника сделать, и связь с ним держать, и слуг моих всех заговорить, чтобы они не эту образину видели, а меня... Да он, вишь ты, ответственный оказался: слово дал, говорит, что на кого стрелка укажет... И слово мое алмаза крепче.
- И то хлеб, - рассудила Яга. – Честный, значит.
- Честный, - кивнула девушка. – И добрый вроде: говорит со мной – с ней, то есть – ласково, виду не кажет, что смотреть ему тошно. Но тоже ведь дурак... Я – то есть она - ему: а книжки ты читать любишь? А он удивляется: да я и грамоте не обучен, а зачем? На то писари есть, не царское дело ручки в чернилах марать, глаза над закорючками слепить. Что ж мне с ним? Ей-богу, уж лучше Дракон – тот хоть жесток, да учен, говорят. Всё одно пропадать...
По Василисиным щекам побежали слезы.
- Постой-постой, - прищурилась бабушка. – Ой, не всё говоришь, внученька, ой, темнишь... Ну, что прячешь? Давай уж, говори. Али есть кто на примете? Неужто милый друг?
Девушка замялась, покраснела.
- Как к тебе ехала – а ехала-то одна...
- А шар как же?! – всплеснула руками Яга. – Почему шар не взяла, кротовину не открыла?!
- Это портал, что ли? – переспросила Василиса. (Яга не признавала иноземного слова «портал» и упорно называла открываемые хрустальным шаром проходы «кротовинами» либо просто «дырами» - что сильно злило Василисиного батюшку; может, потому и называла). – Да не умею я толком без батюшки, боюсь... И как бы я шар взяла? Своего нет, а батюшкин – так он узнает. Ну вот...
- Так ведь злодеев сколько на дорогах! Неровен час, случилось бы что с тобой! Вот дурища-то на мою голову!
От бабкиных криков кот, дремавший у внучки на коленях, проснулся. Потянулся, спрыгнул на пол и стал тереться у Ягусиных ног: мол, ну что кричишь, не случилось же!
А может, просто есть просил.
- Ну не случилось же... – Василиса покраснела еще больше. – А как через море плыли, пристал наш корабль к острову одному. Князь там молоденький совсем, Гвидо... славный такой. Он мне стихи сочинил. Белой лебедушкой называл.
- Да что ты говоришь? Покажешь стихи-то? – хихикнула бабушка, но, глянув на внучку, успокоила: - Да шучу я, понимаю, чай...
- У них там от разбойников морских защиты никакой, - продолжала Василиса, - так я с русалками поговорила, чтоб охраняли владения его. Он такой счастливый был! И всё расспрашивал, всё выпытывал, какие науки я знаю да откуда премудрость сия. Всё-то интересно ему. Уж такой-то не скажет, что дурость это и не к лицу ему руки марать.
- Да уж марает, - кивнула Яга, - коль стихи-то пишет. По сердцу он тебе, значит. Так он же князь, не простолюдин – за чем дело стало?
- Али ты, бабуля, батюшку не знаешь? – Василиса задумчиво поглядела на пустую тарелку из-под пирожков, тяжело вздохнула. – Самовольство, скажет... Да и князь-то он – одно название. Остров с гулькин нос. Он-то, Гвидо, царский сын, да у его матушки с батюшкой-царем какая-то размолвка. Ее вроде оклеветали, а царь поверил и выгнал ее с младенцем, с тех пор и слышать о них не хочет. Еще то диво, что кинул островок этот во владение, а мог бы...
- Да, добрая душа, - согласилась Яга (непонятно, всерьез или нет). – Но неумен: негоже так легко наветам верить. А не худо бы проверить, в чем там дело: может, коли Гвидо твоего с батюшкой помирить, да коли сделался бы он наследником царства, то и родитель твой подобрел бы. Послать мушку-мошку да посмотреть, что к чему, – дело нехитрое...
- Дело-то нехитрое, а как с Иванушкой быть? Ежели я ни с того ни с сего двойника уберу – решат, что невеста пропала, искать станут. Да и батюшка тогда, если я вдруг с другим объявлюсь...
- Тогда ты одним Драконом не отделаешься, - бабушка поджала губы. – Твой кощей в гневе и впрямь заколдует да расколдовать забудет.
Кощеем бабушка называла Василисиного отца за необычайную худобу (обычно за глаза, но могла и в лоб ляпнуть); он же величал ее старой метелкой.
Яга села напротив Василисы, подперла щеку рукой и задумалась. Девушка смотрела на нее с надеждой, а кот – недоверчиво.
- А скажи-ка, - прервала молчание бабка, - твой Иванушка тебя царю-батюшке уже показывал, знакомил?
- Да нет еще, - усмехнулась Василиса. – Всё не решается, видно. Но скоро должен быть пир во дворце, и там-то мне появиться непременно надо будет. Да не всё ли равно: царь, может, и покривится, а портить отношения с батюшкой моим не решится.
- Вот и славно! – обрадовалась старушка. – Вот и появишься! Только не рожа эта лягушачья, а ты сама. Не бойся: провожу тебя, кротовину открою, да и там помогу. Чай, внучек у меня не сотня. Пусть двойник твой скажет Иванушке: мол, утро вечера мудренее, езжай во дворец, а я следом буду. Он уедет, а ты двойника-то уберешь – да во всей красе...
- Да что ты такое говоришь? –растерялась внучка. - Он же тогда, не приведи господь, влюбится, последний разум потеряет!
- Вот это-то нам и надо, - подмигнула Яга, - чтоб потерял! Я еще и наговор добавлю - чтоб устоять не смог и прямо на пиру бы к тебе...
- Бабушка, да ты что! – Василиса ахнула и закрыла лицо руками.
- А то самое! – отрезала бабуся. – Небось, приморозить его сможешь, чтоб на месте застыл? Слова не забыла? Ну и славно. А сама скажешь этак гневно: ах ты, охальник этакий, да ноги моей в этом доме боле не будет, и искать меня не вздумай, не то батюшка мой... Ну, найдешь, что сказать. После в птичку какую перекинешься и вылетишь. Место-то заранее присмотри, чтоб окно открытое рядом было, или во дворе. А я неподалеку ждать буду: сама знаешь – далеко на птичьих крыльях ты не улетишь. И уберемся оттуда, а виноват Иван останется. Да не гляди ты на меня так. Жалеешь его? Да ему с тобой маета одна! Ему, такому, надо мягкую, теплую, послушную, чтоб лишней дурью мозги не сушила, а чтоб жарко целовала да детей рожала. Захочешь ежели – потом стрелочку-то поправим да подходящую боярышню ему пошлем, он и утешится. Но это потом. А пока, до того пира, нам с тобой надо с другом твоим сердечным и батюшкой его дело решить. Мошку мне послать, али сама пошлешь? Поверь старухе – сладится всё. Будет за твоим Гвидо царство, да ежели он кощея твоего улестит – про ученость его великую, к примеру, запоет, в ученики проситься будет... знаю я родителя твоего, знаю: ему такое – как медом по сердцу. В ученье, может, и не возьмет... сразу; а тебя в жены - покочевряжится, испытывать станет, но отдаст.
- Правда? – с надеждой спросила девушка.
- А пусть попробует не отдать – я с ним тогда по-своему говорю. С испытаниями-то, небось, поможешь мил-дружку? Эх, ты... Пришла бы ко мне раньше – не пришлось бы столько маяться.
- А тогда бы я, может, Гвидо моего не встретила... – прошептала Василиса и опять покраснела.
«Да, - подумала Яга, - встретить суженого – счастье. Да если еще и узнать его... Ведь у нас с Дракошенькой всё могло быть по-другому... Эх, дура я, дура... молодость, ветер в голове...»
И пригорюнилась.