Рассказ №1. Голос Тиведанского леса
По заледенелой дороге звонко простучали копыта, громко всхрапнула лошадь и спустя несколько мгновений вечернюю тишину разорвал громкий стук в ворота. Кеттиль Свенсон - хозяин единственного постоялого двора Хьюхельма - удивленно приподнял брови: до праздника Йоль оставался еще почти месяц и эти дни для их небольшого торгового городка, притулившегося на западном берегу озера Веттерн, по обыкновению были самыми глухими неделями в году. Ведь мало кто рискует отправляться в путь пока господствует осенняя распутица и пока студеное дыхание Йотунхейма не проложит крепкие ледяные дороги через водную гладь озера. Но в отличие от прошлых лет, когда целыми неделями его постоялый двор не видал в эту пору никого постороннего, теперешние гости были уже третьими по счету за два дня. Впрочем, удивление ничуть не помешало хозяину повелительным жестом отправить встречать приезжих младшего сына Бьерна и Стейна-конюха, лучше всех в усадьбе способного позаботится об усталых лошадях. А самому поспешить к столу, где расположилась довольно шумная компания, уже начавшая выражать нетерпение из-за задержки ужина.
Спустя некоторое время входная дверь скрипнула, впуская вновьприбывших.
- Мир, тебе, Кеттиль-бонд, и да пошлет Господь благополучия твоему дому и всем чадам и домочадцам! - переступивший порог старый священник поднял руку в благословляющем жесте. - Мир и вам, добрые люди!
- С приездом, отец Римберт! - обитатели усадьбы с искренней радостью окружили настоятеля варнхеймской церкви, щедрость души, милосердие и благочестие которого были широко известны по всей округе.
Сам хозяин поспешил к вошедшему и, облобызав сухую старческую ладонь, помог снять промокший, в ошметках сырого снега плащ, который девчонка-прислужница немедля утащила чистить и сушить. Кеттиль же, быстро скинув собственную меховую безрукавку, набросил ее на плечи гостя и повел того к почетному месту возле очага.
- Ты запамятовала про нынешний пост, йомфру,- мягко упрекнул священник юную хозяйскую дочь, поднесшую было ему кубок с хмельным медовым напитком, как полагалось по древнему обычаю встречи знатных гостей. И прибавил, не желая обидеть смутившую чуть ли не до слез девушку. - Вполне достаточно будет простой воды...
- Прости, святой отец, мы совсем забыли про запрет на хмельное! Гудрун, - хозяин грузно повернулся к дочери, - беги налей в кубок брусничного отвара, положи сотового меда и быстро подогрей на очаге. Да не забудь добавить корицы с имбирем.
- Чуть-чуть, на кончике ножа, будет в самый раз, - отец Римберт опустился в предложенное кресло, подождал, пока Кеттиль закончит давать распоряжения насчет постных блюд для вновь прибывших (двое церковных служек уже разместились на нижних столах среди многочисленной челяди), и перевел взгляд на сидевших за отдельным столом мужчин, явно воинского обличия.- И до вас, значит, дошла ратная стрела?
- Дошла. Вчера в полдень гонец проезжал, рассказал про смерть Рагнвальда-конунга, о срочном тинге, что собирает хранитель законов Карл из Эдсвэры, и об угрозе нападения Сигурда Норвежского. Слухи ходят, что сейчас воинов у того втрое больше, чем во время последнего похода в Смолланд две зимы назад.
- Только эти люди,- бонд склонился к настоятелю и перешел почти на шепот, - едут не на тинг, а в противоположную сторону, на полночь. Подозреваю, что они поклоняются Старым Богам, а потому будь с ними поосторожнее, отче!
- Ничего, - беспечно отмахнулся тот, - Господь не оставит своего смиренного служителя. Кстати, Рунольв-камнетёс... Спасибо милая,- Римберт принял из рук смущенно потупившейся девушки чашу горячего ароматного напитка, сделал большой глоток и, одобрительно кивнув, продолжил. - Так вот Рунольв-камнетёс уже закончил свою работу, выбив, как и договаривались «Кеттиль воздвиг этот камень в память своей жены Каты, сестры Торгиля»
- Вот уж не ожидал, что так быстро управится, думал только после праздника, - тут хозяин запнулся, внезапно сообразив, что негоже при христианском священнике упоминать языческий Йоль, - ну, после рождества, то есть... Ведь и поминальную службу надо...
- Ничего-ничего, управляйся со всеми торговыми делами. Как приедешь, так и отслужу молебен,- отец Римберт, вполне понимая нежелание хозяина отлучаться на время праздничного торга, добродушно усмехнулся и перевел взгляд на незнакомца, сидящего во главе соседнего стола и напряженно вслушивающегося в их разговор, в то время когда все остальные его спутники жадно поглощали обильный ужин.- Ты что-то хотел спросить, почтенный? Кто ты и по каким делам странствуешь?
Приезжий, под мирным одеянием которого Кеттиль легко угадал опытного воина, чей возраст выдавала только обильная седина в бороде, встал и, подойдя вплотную к хозяйскому столу, приветствовал священника:
- Люди называют меня Снорри Хельгерсеном, почтеннейшие, - в глубоком звучном голосе представившегося чуткое ухо священника легко уловило какие-то непривычные нотки. Римберт порылся в памяти — подобным образом звучала речь торговцев, что долгое время проводили в Гардах. А гость тем временем продолжал:
- Прибыл усталый путник
Долгою рыб дорогой
Рунный камень воздвигнуть
В память гостя валькирий.
Ворон же дал совет мне,
Что сохранятся руны
Лучше всего под сенью
Древнего Тиведана.
- Нечасто в наш Хьюхельм наведываются скальды, достопочтенный, - по знаку хозяина из внутренних покоев было вынесено еще одно кресло, а неутомимая Гудрун тут же поставила перед Снорри чашу с добрым ячменным пивом. - Раз ты приехал с полудня, то, наверное знаешь какие-нибудь подробности о недавних событиях?
- Я сам был среди тех, кто укладывал камни погребального кургана, - скальд немного помолчал, по его лицу было видно, что поэт в нем борется с очевидцем, и поэт в конце концов победил. -
Гостем из стран заморских
Был затворен в кургане
Рагнвальд-конунг из рода,
Что Отца Битв прогневал.
Стать он хотел владыкой
Свеев, готов и гетов,
А получил в итоге
Лишь в землях Хель поместье.
Эта простая виса как громом поразила всех присутствующих и на некоторое время за столами воцарилась тишина. Снорри выждал некоторое время, видимо ожидая вопросов, но, не дождавшись, обратился к священнику :
- Не подскажешь ли, достопочтенный, как мне найти того искусного камнетёса, о котором вы говорили? Среди моих людей есть хороший резчик по камню, но неплохо бы заполучить и такого, кто знаком с повадками местных камней.
- Извини, если разочарую тебя, но никто не поможет в этом деле.
- Почему?
- Ты ведь направляешься в Тиведан?
- Именно о нем было мне знамение.
- В этом лесу уже много лет живет прислужница Дьявола, - отец Римберт осенил себя крестом, Кеттиль поспешил последовать его примеру, а скальд в задумчивости коснулся одной из подвесок в форме молота, крепившихся к богатому воинскому поясу. - Некоторые называют ее ночной охотницей, некоторые вёльвой или голосом Тиведана, но местных под страхом смерти не уговоришь отправиться туда.
- Извини, но это больше похоже на суеверные байки темных старух, - Снорри пожал плечами и отхлебнул пива. - Ты же кажешься мне человеком ученым и не склонным верить всяким бабьим выдумкам.
- Я бы и не поверил, если б сам не видел ведьму и не убедился затем в лживости ее пророчеств, - старый священник откинулся в кресле и полуприкрыл глаза, воскрешая в памяти давние воспоминания. - Это было почти шестьдесят зим назад, я был тогда мальчиком-прислужников у епископа Адальварда. Конунг Стенкиль устроил большую охоту в здешних лесах и так получилось, что конунг с епископом остались одни, не считая нескольких телохранителей, а вся большая свита отстала, увлекшись погоней за дичью. Звуки рога раздавались где-то совсем далеко в стороне, время уже близилось к вечеру и, посовещавшись со спутниками, Стенкиль приказал спешиться и двигаться вдоль встретившегося ручейка, надеясь в конце-концов выбраться к берегу озера. Вскоре мы наткнулись на узенькую тропку, ведущую в нужном направлении, по которой можно было уже ехать верхом.
Я как раз помогал его преосвященству подняться в седло, когда на склоне ближайшего холма рядом с большим плоским камнем появилась ОНА. Черная фигура без лица, - отец Римберт судорожно перекрестился и, совладав с собой, продолжал. - Ну, то есть, нам всем так показалось на первый взгляд. Потом уже, вспоминая все подробно, я понял, что это был плащ с глухим капюшоном, чтобы скрыть лицо. «Кто ты?»- громко крикнул конунг, изготавливая лук. А надо сказать, что он был лучшим стрелком из когда-либо рождавшихся в Вестергётланде. Не получив ответа, помедлил мгновение и спустил тетиву. Казалось, стрела пробила незнакомку насквозь, но та продолжала стоять, как ни в чем не бывало. И почти сразу же раздался ее злорадный смех: «Ты мог бы целиться и получше, о Улль свеев!»
«Кто ты?»- повторил вопрос Стенкиль, торопливо творя крестное знамение. - «И чего тебе нужно от меня?»
«Люди называют меня по разному. Кто ночной охотницей, кто вёльвой. Большинство - Той, что Помнит и Видит», - голос все время странно менялся и невозможно сказать было молода его обладательница или стара. - «А еще Голосом Тиведана и это тебе, конунг, кое-что нужно от меня!»
«Ты смотришь в грядущее? И можешь рассказать об увиденном?»
«Зажги огонь от девяти деревьев на этом камне и пусть девять мужчин принесут девять жертв — тогда и услышишь желаемое!»
«Опомнись, Стенкиль!» - епископ, сжимая в руке большой наперсный крест, бросился к конунгу и затряс его за плечи. - «Исчадие Ада хочет погубить твою душу, заставив совершить приношение своим темным хозяевам!»
«Разве сила святого креста не защитит меня, как ты всегда уверял в своих проповедях? - усмехнулся тот, освобождаясь.- Вот и посмотрим чья возьмет!»
«Как быть, нас только восемь человек..» - но слова пропали впустую, ибо у камня уже никого не было.
Не в обиду ему будь сказано, но Стенкиль-конунг отличался особенным упрямством и если уж чего-нибудь вбивал себе в голову, то не было такой силы, чтобы заставила его отказаться от задуманного. Трое телохранителей были посланы набрать хвороста, оставшиеся двое отправились по тропинке с заданием привести - «Хоть из-под земли!» - еще одного человека, необходимого для обряда. Правду говоря, недоумение еще вызвали слова ночной охотницы про «девять деревьев» - как их надо было понимать, но его преосвященство посоветовал собрать ветки девяти разных лесных пород. Дескать, тогда точно ошибки не будет. Сам же он отошел к своей лошади и, пока конунг в ожидании нетерпеливо мерил шагами поляну, что-то торопливо искал в седельных сумах.
Вскоре стали возвращаться посланные за хворостом. Сухие ветви дуба, сосны, березы, ольхи и ели были уложены в основание костра, сверху к ним добавились липа, осина, рябина и ясень. Когда приготовления уже подходили к концу, послышался торопливый стук копыт — это возвращались двое телохранителей в сопровождении закутанного в потрепаный плащ путника, чья серая невзрачная кобыла едва поспевала за рослыми боевыми жеребцами.
Конунг коротким кивком велел незнакомцу встать у камня и хотел уже высечь искру кресалом, как епископ остановил его:
«Сын мой, раз уж решение твое неизменно, то пусть огонь будет зажжен свечой из храма господня, а жертвой будут частицы Святых Даров!»
«Что ж, твои слова весьма разумны, и поставленные нам условия ни в чем не будут нарушены» - согласно кивнул тот.
Свеча была установлена на камне и, пока один из телохранителей зажигал ее, святой отец достал из дароносицы и раздал каждому по кусочку гостии со знаком креста. Наконец, все заняли свои места вокруг камня и долгожданное пламя взвилось к уже начавшим еле заметно темнеть небесам. По знаку преосвященного каждый из нас бросил жертву в огонь и почти сразу с вершины холма раздался хриплый хохот.
«А ты умен и хитер, служитель Распятого! - знакомая черная фигура замерла в десятке шагов от нас. - И преисполнен гордыни к тому же — вознамерился построить церковь в Скаре, как надгробный памятник себе! Что ж, каменная гробница с надписью Адельвард обретет себе постояльца не позднее, чем через две луны.»
«А у тебя, конунг, впереди только два урожая и правая рука его, - тонкий палец ведьмы указал на давешнего незнакомца, - положит камень в могильный холм последнего из Стенкилей. Прощай!»
Ее черный плащ взметнулся, словно вороново крыло, и яркая вспышка пламени ослепила всех нас... - старый священник замолк и потянулся к чаше, чтобы смочить пересохшее горло.
- А что же дальше? Сбылись ли предсказания? - по мере рассказа все больше и больше присутствующих завершали собственные разговоры и присоединялись к слушателям, а потому нетерпеливые вопросы Гудрун прозвучали в напряженной тишине особенно громко.
- В том-то и дело, что нет, - отец Римберт сделал большой глоток и улыбнулся смущенно опустившей глаза девушке, - совсем ни одного.
Епископ Адальвард спустя короткое время покинул нас, вернувшись в Бремен, где и окончил свои дни через несколько зим.
Стенкиля-конунга, так и не дождавшегося второго урожая, похоронили уже в начале следующего лета.
Но главным доказательством лживости встреченного порождения Тьмы был как раз встреченный бродяга — чуть позднее все мы увидели, что у него нет правой руки. Никто не заметил этого сразу только потому, что он скрывал увечье под плащом!
* * *
Наутро священник, сопровождаемый хозяином вышел на двор усадьбы, где готовились к отъезду Снорри и его спутники.
- Когда я проезжал через Скару, - скальд пристально и серьезно взглянул в глаза Римберту, - люди говорили мне, что предшественника твоего епископа звали тем же именем Адальвард. И именно его мощи уже почти шестьдесят зим лежат в церкви девы Марии.
Два урожая Стенкиля суть два поколения его потомков, последний из которых — внук Стенкиля Рагнвальд совсем недавно упокоился в кургане.
И еще — встреченный вами незнакомец был никто иной, как мой учитель Арнир-однорукий скальд. Я же, недостойный, чаще других учеников сопровождал его в странствиях, потому и получил прозвище «правой руки Арнира».
Помяни его своей молитвой, отче, - тяжелая золотая монета легла в ладонь священника, Снорри же, чуть помедлив, с почти юношеской легкостью взлетел в седло своего жеребца. - Нас ждет дорога на полночь!
Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Модераторы: Stasia, Маленькая Лошадка, K.H.Hynta, Irena
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №2. Сказки тёмной зимы
Злой, ненасытный ветер за стенами рвал ставни, и Эльнурал поёжился, ощущая неминуемость судьбы. Поёжился так, чтобы никто не заметил: товарищи не должны видеть у лидера даже тень страха, хотя, казалось бы, какая теперь разница? Теперь, когда они проиграли все свои битвы, и более нет даже призрачной надежды, неужели так нужно показывать окружающим свою храбрость?
Но иначе нельзя. Держаться до последнего, до последнего демонстрировать уверенность - он просто не умел по-другому. Не учили его другому, и именно сейчас нужно постараться, чтобы учителя гордились им. Даже если нет этих учителей давно на свете.
- Ну что, эльф, - на соседний табурет бухнул своё приземистое тело Гаррагор. - Ты помолился своим богам? Отец Земли и Вод говорит, что сегодня мы не уснём, как прежде. Сон крепче будет.
- Тебе бы всё шутить, гном.
Гаррагор расхохотался, и гримаса на бородатом лице говорила, шутки нынче будут недобрыми. Недобрыми для тварей, скрывающих свои лица там, во тьме, за завесой злого зимнего ветра.
Эльнурал видел: борода гнома заплетена в эту ночь очень особым образом; и расположение мудрёных косичек ясно, без лишних толкований скажет любому соплеменнику Гаррагора - гном собрался умирать. Вот так, сейчас и здесь собрался. Решил для себя всё и навсегда, и более нет у него дел на этом свете, кроме одного: пустить перед собой побольше врагов.
Ну что же, это хорошо. Хорошо, как бы цинично подобное ни звучало. В Гаррагоре эльф уверен всегда. Гном не подведёт, и его настрой им поможет. Не победить, нет, - победить не поможет уже никто и ничто; но умереть достойно тоже многого стоит.
А вот победить уже нельзя. Кто бы что ни говорил, сколько бы ни повторял, что "надежда есть всегда" - не в этот раз. Лазурные башни Фиарлэя давно торчат, словно гнилые зубы, а маги из Грау Мурлада оказались предателями. Мир захвачен врагом, и это данность, с которой пришлось смириться самым несговорчивым. Захвачен тварями из глубин преисподней, и, возможно, горстка, собравшаяся в старом, видавшем виды придорожном трактире, - это последние живые существа в мире. Но ненадолго.
Эльф встал и, подойдя к окну, осторожно выглянул в щель между досками. Они там, Эльнурал видел поблёскивающие в темноте глаза, отблеск луны на странной броне, слышал шорохи и непонятные звуки, доносящиеся сквозь вой ветра. Они там, и скоро они придут.
- Я видел в небе дракона.
Тихий голос, неожиданно раздавшийся рядом, не выражал никаких эмоций, и эльф едва улыбнулся уголками губ. Меррик, наверное, единственный из людей, кто мог подойти к эльфу вплотную незаметно. Великий следопыт, великий разведчик. Неудивительно, что этот мужчина с чёрными, полными боли глазами выжил в бойне на Уррадском мосту. Единственный выжил. Выжил, оставив в кровавой каше всех, кого знал и любил, и теперь, как и гном, готовился уйти так, чтобы не стыдно было смотреть им в глаза на той стороне.
Но вести он принёс страшные. Если появились драконы, то десяток потрёпанных воинов не успеет даже выбраться из трактира. Смерть с неба придёт так быстро, что они и заметить не успеют.
- Нужно выходить, - тихо сказал Эльнурал.
Сказал, точно зная, что произносит сейчас приговор им всем.
- А чего ждём-то?! - рыкнул гном, перехватывая свой страшный топор, покрытый рунами. - Часом раньше, часом позже.
Эльф оглядел сгрудившихся в центре зала людей. Даже несколько женщин нашли себе оружие, и взгляд их не выражал ничего, кроме обречённой решимости.
- Проверьте щиты. Гаррагор, ты нанёс свои руны на каждый?
- Всё как и положено, - ухмыльнулся в бороду гном. - Крепче стали будут.
Магия гномов страшная, тёмная, но сегодня она, возможно, поможет им выжить на пару мгновений дольше. Выжить - и забрать с собой ещё парочку врагов.
А теперь пришло время для того, чего Эльнурал страшился даже более, чем выхода в злую тьму за стенами. Нужно сказать своим соратникам последние слова. Действительно последние слова. Произнести речь, которая ободрит их перед лицом смерти, даст сил принять судьбу, твёрдо стоя на ногах. Но возможно ли найти такие слова?
Эльф вышел в круг света, образованный факелами, и заговорил, призвав на помощь всю свою выдержку и трёхсотлетний опыт.
- Друзья! - слава Лазурным Башням, голос не дрогнул. - Мы все здесь разные, и пришли из разных мест. Но нам больше некуда идти. За этими стенами - враг, который отобрал у нас наш мир. Враг, который не берёт в плен. А значит, все мы теперь едины в том, что пришло время для последнего боя. Для шага на ту дорогу, которая поведёт за последние врата. Я не могу вам приказывать, но я вас прошу. Станем же единым целым. Чтобы ни одна рука не дрогнула, чтобы ни одна капля нашей крови не пропала зря. Чтобы за каждую эту каплю врагов умерло вдесятеро больше. Пускай они бегут перед нами и всем на той стороне говорят, что последние выжившие не отдали свой мир без боя.
Некоторое время стояла тишина, а потом каждый в помещении поднял вверх руку. И каждая рука сжимала оружие. Даже безусый мальчишка Николас, раздобывший где-то мясницкий нож, - и тот смотрел твердо и решительно.
Никакой крик ободрения, никакой боевой клич не наполнил бы Эльнурала большей гордостью за эту горстку храбрецов.
- Ну, значит, пошли.
Эльф повернулся к заблокированной большим кухонным шкафом двери. Гаррагор зарычал и, ухватив шкаф, сдвинул его в сторону. В распахнувшиеся, полусорванные с петель двери ворвался ледяной ветер, а вместе с ним и звуки из тьмы.
- Начнём, - эльф перехватил поудобнее украшенную ажурной гардой саблю и первым шагнул во тьму.
В глаза ударил адский свет, блистающие тёмной бронёй твари двинулись к нему почти сразу - но, нанося первый удар, эльф улыбался.
* * *
- Твою мать, Джонни, я же сказал - осторожнее!
- А что я могу сделать?! Это, по-твоему, так просто?! Посмотри на весь этот бардак! Часто такое видел?
Гарри Таггарт и сам понимал, что кричал на сержанта зря. Даже дюжие спецназовцы едва справлялись со всем тем дерьмом, что нынче ночью свалилось на них.
- Дай мне силы, отец земли! - заорал вдруг коренастый толстяк, которого одетые в бронежилеты копы, ругаясь и пыхтя, тащили к фургону.
- А ну заткнись, наркоман! - ещё громче взревел сержант Джо Перкинс и отвесил толстяку такую затрещину, что у того щёлкнули зубы, а с лица слетела странная самодельная борода, сделанная, похоже, из старой мочалки.
- Брось, Джонни, не стоит. Адвокаты вой поднимут.
- Да пошли они, - буркнул Джо. - Я, может, тоже вой поднять хочу. Новый год на носу, почти час ночи уже, меня семья ждёт, а я должен возиться с какой-то бандой окончательно спятивших от героина придурков, которые пытаются поубивать копов сельхозинвентарём. Видал, с чем этот сукин сын на меня бросился?
Джо пнул валяющийся на земле старый, ржавый колун.
- Это не героин, Джо, ты и сам знаешь.
- Да знаю я, - сержант устало провёл рукой по лицу, смахивая редкие снежинки. - Ублюдок опять взялся за старое.
Да уж, взялся, Гарри от злости едва зубами не заскрипел, да только толку от этого скрипа. Чёрный Шутник - не просто ублюдок. Он воистину гениальный психопат, признать это пришлось даже Гарри, а новый наркотик - его рук дело. Очередное жуткое порождение человеческого разума, призванное калечить жизни.
- Я слышал, - Гарри поглубже засунул руки в карманы пальто - Вчера такие же обдолбанные психи из Чикаго возомнили себя ангелами и попрыгали с небоскрёба.
Джо замысловато выругался. Гарри смотрел на ночное, затянутое зимними тучами небо, рассекаемое ярким лучом. Даже небо не любит этот город.
- Передай, что вертолёт больше не нужен, - Таггарт направился к машине. - Скажи парням спасибо.
- А ты куда?
- Попробую кое-что узнать. Придурков в психушку пока не вези, запри в тюрьме, в отдельных камерах. Посмотрим, что завтра скажут. Если в себя придут.
- Поздно уже, - Джо покачал головой. - Ты на чёрта похож. Езжай домой, выспись.
- Посмотрим, - Гарри сел в свой "бьюик" и захлопнул дверь.
Спать сегодня он не собирался. Машина рассекала ночной город, словно выпущенный на волю голодный пёс, урчала, чуя добычу, а Гарри даже не смотрел по сторонам. Не на что смотреть. Город пожирает сам себя, переваривает, гниёт, перерождается, и ничего, кроме хирургии, его уже не спасёт. А хирургия, почти всегда, бывает жестокой. Иначе не получается.
Снег всё так же лениво сыпал на тёмные улицы, на которых жизнь не стоит ничего, а такие, как Чёрный Шутник, давно стали обыденностью. Хотя нет, этот обыденностью не станет никогда. Очень уж выделяется, даже на фоне самых неприятных порождений города.
Бриллиант среди остальных. Для чего он всё это делал? Никто не знал. Гарри догадывался, но догадками своими не делился. Не с кем делиться. Никто уже не поможет. Полиция прогнила, юристы, давно продавшие свои души, только и ждут возможности повыпускать на улицы самых отпетых ублюдков, политики переставшие быть людьми ещё в утробе матери. Всё сгнило, всё смердит предательством. Доверять нельзя никому, кроме самого себя. Но верить себе - это уже немало на этих улицах. Он привык. Давно понял: тьма, пожирающая город, пачкает всё, к чему прикасается даже на мгновение, и надеяться в такой ситуации можно только на собственные силы.
Но кое-что эта тьма пожрать не может, и не сможет никогда. Кое-что, что темнее самой тьмы. Кое-что, к чему даже тьма боится приблизиться. Такое "кое-что" было, и пора ему появиться на улицах этой ночью.
Знакомый квартал, застроенный коробками складов и пакгаузов. Не включая фар, Гарри вырулил в узкий проулок, на стенах которого многолетняя грязь вперемешку со снегом рисовала замысловатые узоры. Часть, казалось бы, монолитной стены ушла в сторону, и "бьюик", не сбавляя скорости, въехал в просторный зал. Стена позади встала на место.
Он вышел из машины, некоторое время стоял, разминая ноги, а затем приложил руку к нужному месту на стене. Вспыхнул свет. Большая часть собранных здесь вещей сильно удивила бы любого, особенно полицию, но никому знать про эти вещи не полагалось. Они и не знали.
Гарри подошёл к широкому шкафу высотой с человеческий рост. Стальная коробка, больше напоминающая сейф, и маленькая панель на боку. Набрал код. Тоненько пискнула система, отключающая самоуничтожение, и шкаф открылся. Внутри угольной чернотой отсвечивал костюм - странный, пугающий, но одновременно притягивающий взгляд, и чем-то неуловимо напоминающий доспехи.
Результат почти полуторалетней работы, тщательной и кропотливой - над каждой кевларовой пластиной, каждым приспособлением на поясе. Даже маска несла свою функцию и имела столько секретов, что многие бы удивились самой возможности подобного.
Чем дольше он смотрел на костюм, тем сильнее знакомое ощущение охватывало его. Гарри Таггарт растворялся, уходил. Сегодня на ночные улицы снова выйдет Ночной Бегун. То самое, что темнее самой тьмы и чего следует бояться каждому, кто нарушает закон в этом городе. Не тот закон, написанный на бумажках, и который якобы защищают продажные болтуны, а ЕГО закон. Закон Ночного Бегуна, чьи приговоры не обсуждаются и не отменяются. И каждый мерзавец на прогнивших улицах знал, если к тебе пришёл "демон из тьмы", адвоката звать уже бесполезно. Даже молиться бесполезно.
Переодевание, проверка оборудования - всё заняло не более десяти минут. Он отрабатывал каждое движение месяцами, доводил до автоматизма. И когда ночной зимний ветер ударил в лицо, а чёрный плащ за спиной взметнулся крыльями, Гарри исчез окончательно.
Он нёсся сквозь тьму, перелетая с крыши на крышу, не ощущая ни усталости, ни страха - лишь знакомое чувство понимания каждой мелочи, которую следует учесть.
Вот и нужная крыша. Гарри мягко спланировал на обледеневшую поверхность. Под ним темнел город - холодный, злой, совсем не новогодний; но Гарри верил: каждый его выход в ночь что-то меняет. Пускай и на неуловимые доли, но меняет.
Долго же он искал это логово. Нору, откуда психопат отдаёт свои приказы. Откуда рассылает смерть невинным людям. Сегодня пришла пора поставить ещё одну точку и сделать город ещё на крупицу лучше.
Он шагнул к чердачной двери - и тут же с трёх сторон глаза резанул яркий свет, а в сторону Гарри метнулось несколько грузных фигур. Он ошибся. Просчитался в чём-то. Ночного Бегуна сегодня ждали.
Первого он вырубил походя, второй получил ногой в живот. Небольшой крюк вылетел из манжеты костюма в сторону соседнего здания - нужно только зацепиться за крышу... но он не успел. В затылок словно врезался грузовик, в глазах потемнело, руки заломили за спину с такой силой, что сервоприводы костюма завизжали.
- И кто это к нам сегодня пожаловал? - услышал Гарри издевательский, насмешливый, до боли знакомый голос, прежде чем сознание ухнуло во тьму.
* * *
- Миссис Гаррисон, вы вообще понимаете, что произошло?
- Я... Д-да. Понимаю, конечно.
- А мне вот кажется, что не очень, - доктор Мильтон снял очки и уставился на сидевшую перед ним женщину, подслеповато щурясь. - Вашего мужа сняли с крыши супермаркета посреди ночи. Он бегал там в одних трусах. Завернувшись в простыню. Слышали бы вы, что по этому поводу говорили пожарные, которые его оттуда стаскивали! Кстати, поблагодарите парней: они, возможно, спасли вашему мужу жизнь.
- Но, доктор, вы же знаете - он актёр. Вы разве не понимаете, как это бывает? Он сейчас работает над ролью супергероя. Ночного мстителя.
- Я знаю, что он актёр, миссис Гаррисон, что он прекрасный актёр; но если в следующий раз ваш муж возомнит себя канарейкой и попытается вылететь в окно десятого этажа, то, сами понимаете, на его актёрской карьере это скажется самым ужасным образом.
- Это всё стресс. Нервы. Доктор, он так работал...
- Миссис Гаррисон, если бы в ту ночь я смог извлечь из крови вашего мужа весь кокаин, то стал бы богаче Пабло Эскобара. Не нужно мне рассказывать про нервы и напряжённую работу. Мы не заштатная больница на окраине, мы лучшая клиника в Малибу, и тайны хранить умеем. У нас таких "перетрудившихся"... - доктор замолчал и вздохнул: - Немало. И не все успевают попасть сюда до того, как случается... всякое. Поэтому берите вашего мужа в охапку и тащите к нам. Желательно побыстрее, это мой вам совет.
Небольшая камера безопасности, висевшая в углу кабинета, как обычно, периодически помаргивала зелёным зрачком биосканера, но доктор и понятия не имел, что смотрел изображение с этой камеры сейчас не только специально отобранный охранник. Из небольшой каморки для швабр в другом крыле больницы вышел молодой человек в комбинезоне ремонтника "Электрик Дивижн Групп" и, мило улыбнувшись проходившей мимо медсестре, произнёс:
- Ну и пришлось же повозиться.
Медсестра окинула парня заинтересованным взглядом: работники корпораций, даже низшего звена, всегда неплохой вариант для знакомства; но девушка явно спешила, говорить ей было некогда, а паренёк в комбинезоне и не настаивал. Легкой походкой он проследовал к выходу, приложил к сканеру карточку допуска и, дружелюбно кивнув охраннику, вышел на залитую солнцем больничную стоянку.
Несмотря на декабрь, холодно не было. Даже снега в этом году нет - хотя какой снег в центре города? Усевшись в фургон с логотипом корпорации, он провёл по правому плечу ладонью. Рукав комбинезона отстегнулся, и оказалось, что вдоль всей руки у парня протянуто щупальце "лизуна".
Микки Рейн отвалил за нанощуп бешеные деньги, пережил немало неприятных моментов во время операции по встраиванию его в нервную систему, но теперь "лизун" был главным его инструментом. Лучшим из всего, чем пользовался Микки ранее. И не нужно теперь бояться, что скачки защиты корпоративных серверов сожгут сопроцессор в мозгу.
Микки выехал со стоянки, вырулил на скоростную автостраду и, отдав управление компьютеру, соскользнул в Сеть. По экрану, напылённому на сетчатку глаз, знакомо понеслись вереницы цифр и изображений. Микки был лучшим, а их хак-группа была самой лучшей, и сегодня, в очередной раз, он это подтвердил. Работёнка, конечно, плёвая, а добытые сведения - не корпоративные секреты, но и за светские сплетни тоже можно получить кое-какие денежки. Торговля информацией теперь - самый прибыльный бизнес, и нужно уметь удовлетворять потребности всех слоёв населения.
"Дыхание сети" он ощутил мгновенно, паутины перед глазами сплелись в изображение.
- Привет, - Микки улыбнулся.
Этому человеку он был рад в любое время, хоть и никогда не видел от него улыбку в ответ.
- Что у тебя?
- Томас Гаррисон. Вчера обдолбался в хлам и бегал по крышам в одних трусах. Видимо, скоро жена отправит его в психушку. Лови разговор с врачом. Думаю, порталы светских сплетен за это заплатят. Только поторопись, пока не перехватили.
Девушка на экране кивнула. Микки, как обычно, пытался разглядеть на этом полудетском лице хоть какие-то эмоции, но невозмутимость их лидера была поистине легендарной. Однако даже такая она Микки нравилась. Красотка ведь, хоть и не улыбается. И эти её волосы. Сейчас многие девушки красятся в кислотные оттенки, но в этом случае голубой цвет казался до странности естественным.
- Сигнал Краузера пропал.
Микки сразу напрягся. Это ещё что за фокусы? Сигнал нейрочипа может пропасть, только если владелец мертв или его взломали. Взлом члена группы - это нехорошо.
- Где он был до этого?
- Приватная вечеринка в Меркьюри-Систем.
Мик хмыкнул. Неслабое Краузер себе дельце урвал. Это вам не спятивший от наркоты актёр. Там весь цвет политики и бизнеса.
- Я начну поиски.
- Без подготовки? - девушка покачала головой.
- Эльви, если парня взломали, нам нужно действовать очень быстро. Через его голову выйдут на наши сервера.
- Если попадёшься, вытаскивать тебя будет некому.
- Я не попадусь. Я же лучший.
Фургон нёсся по одному из подвесных шоссе среди эстакад и белоснежных громадин жилых комплексов, а Микки яростно мониторил Сеть в поисках хотя бы малейших следов Краузера. Ничего. Ни среди хакерских групп, ни на корпоративных порталах, ни "на дне", куда немногие и попасть-то могли. И лишь к вечеру, когда Микки проверил все возможные варианты, неожиданно пришло сообщение. Одно слово: "Помоги".
Подписи не было, но она и не была нужна. Кодировка их группы, алгоритм передачи, написанный буквально в единственном экземпляре, - это, без сомнения, отправил один из своих. Но кто? Краузер? Или кто-то ещё попал в неприятности? А день начинался так хорошо.
- Отследить источник, - приказал Микки программе-ищейке.
Паутина, которая высветилась перед глазами, вряд ли поддавалась расшифровке, но Микки и не нужно было её расшифровывать. Он знал, какие следы фальшивые, какие созданы для отвода глаз и ведут в ловушки, а на какие стоит обратить внимание.
Окраина. Один из спальных районов. Мик терпеливо снимал шелуху, словно луковицу чистил, пока точно не узнал, откуда отправлено сообщение. Небогатый коттедж, такой же, как и сотни вокруг, найти почти невозможно. Значит, Краузера держат там, и взяли его не самые серьёзные люди в их "пруду". Нарвись он на корпоративную службу безопасности - сидел бы сейчас в одном из небоскрёбов центра, а не в этом пластиковом коттедже.
Ну и что дальше? Микки припарковал фургон неподалёку и теперь сидел, разглядывая здание, причем не только глазами. Шагать туда одному? С одной стороны, глупо; но Микки уже взломал в доме все камеры и вычислил валяющегося на полу одной из комнат Дональда Краузера, прикованного за ногу. Вроде живой, но едва шевелится. Больше никого.
Только вот почему нет связи с нейрочипом? Это беспокоило Микки больше всего. Если поработала какая-то местная гопота, то хакеры у них очень уж умелые. Подозрительно умелые.
Микки достал из бардачка пистолет. Он редко пользовался оружием, да и не было в доме никого, но мало ли. Несмотря на молодость, стрелять Микки умел.
Входная дверь, пискнув, открылась: Микки загодя запустил в компьютер замка микровирус. Обстановка небогатая, но и не дыра. Так живёт менеджер среднего звена или сотрудник корпоративной структуры - уже не мусор, но ещё и не босс.
Микки осторожно шагал по упругому пластиковому полу, направляясь к одной из внутренних дверей, но та открылась на несколько секунд раньше, чем он приказал. В комнату вошли двое. Они мерцали и расплывались, словно в калейдоскопе, и Микки, уже всё понявший, бросился в сторону ближайшего окна.
На краю сознания бился вопрос: когда? Когда его успели взломать? Уже здесь - или вели ещё от больницы? Пластиковые белые стены поплыли, превращаясь в облезлую кирпичную кладку, и Микки сейчас хотел только одного: чтобы окно, к которому он бежал, оказалось действительно окном, а не визуальным миражом, передаваемым ему в мозг.
Окно оказалось настоящим. Он вышиб его всем телом - но вместо того, чтобы удариться плечом о газон, неожиданно ухнул куда-то, и в голове словно выключили свет.
* * *
- Марина Васильевна, ну что это такое? Ну скажите мне, чего ему там понадобилось?
Невысокая худая женщина, сидевшая на стуле перед Алексеем, нахмурилась:
- Вот прибудет домой, я у него и спрошу. Отец уже ремень подбирает. Покрепче.
- Ремень, конечно, не помешает, потому как всё могло кончиться и не так удачно. Ну хорошо, я понимаю: четырнадцать лет - возраст, когда и я творил чёрт-те что. Но если уж собрался подглядывать в женскую баню, то делай это, как положено.
- Это как же положено, гражданин участковый? - ехидно поинтересовалась Марина Васильевна.
- Ну там... в окно, - засмущался Алексей. - Но какого, извините, хрена лезть в старую подсобку, а оттуда на чердак? И это в здании, которое ещё пленные немцы строили, с тех пор оно и не ремонтировалось. Там же кругом арматура да старая проводка.
Марина Васильевна вздохнула и спросила:
- А в окно он чего сиганул-то?
- Электриков испугался. Мужики из нашего ЖЭКа провод менять собрались, вот и полезли на чердак. А там ваш пацан. С камерой засел. Растерялся, видимо. Думал, его ловить пришли.
- Я ему растеряюсь! Так растеряюсь...
- Ну, он и так натерпелся, так что вы уж не перегибайте. Сломанная лодыжка - это неприятно.
- Нога заживёт, но камеру эту я у него отберу, - грозно пообещала Марина Васильевна. - Он с этой камерой совсем ума лишился. Говорит - стану великим блоггером. Снимает всё подряд, как полоумный. Видела я, чего они там наснимали. Бред всякий. Теперь вот в женскую баню полез, великий блоггер. Вчера рассказывал, что новогодний репортаж делать будет, так вот теперь понятно, что за "репортаж".
- Ну ладно, Марина Васильевна, в тюрьму вашего Ромку никто сажать не будет, но воспитательные меры примите.
Выпроводив женщину из своего маленького кабинета, Алексей откинулся на спинку стула и устало потянулся. Блоггер, ну надо же. Хотя - чем ещё заняться пацану с камерой в декабре месяце? Не снеговика же лепить. Тем более - в их городе сейчас стандартная для этого времени года погода, которую можно описать одним словом: "грязь".
Алексею было всего тридцать пять, и он, в отличие от его "главной агентуры" - бабушек у подъезда, пацана понимал. Сейчас это модно. Шляться туда-сюда, снимать всё подряд да унавоживать Интернет эдакими "шедеврами".
На сегодня больше дел не было. Ну разве что побеседовать с композитором Никольским из третьего подъезда, чтобы не орал по ночам в окно матерные частушки, но тот уже третий день в запое, сейчас вечер, и вряд ли беседа получится продуктивной. Лучше уж завтра с утра зайти. Работа участкового - это конечно не уголовный розыск, но к людям подход тоже нужен.
А пока делать нечего, и рабочий день ещё не закончился, можно творчеством заняться. Не только ведь пацанов возле женской бани отлавливать.
На одном из форумов начался литературный конкурс, и Алексей собирался отправить туда рассказ, но, как назло, вот уже вторую неделю ничего толкового в голову не приходило. Не описывать же сегодняшнюю историю "великого блогггера"!
Ладно, главное - начать, а там, может, и само пойдёт. Алексей открыл Ворд, минут пять пялился на белую страницу - и наконец напечатал: "Злой, ненасытный ветер за стенами рвал ставни, и Эльнурал поёжился, ощущая неминуемость судьбы."
Злой, ненасытный ветер за стенами рвал ставни, и Эльнурал поёжился, ощущая неминуемость судьбы. Поёжился так, чтобы никто не заметил: товарищи не должны видеть у лидера даже тень страха, хотя, казалось бы, какая теперь разница? Теперь, когда они проиграли все свои битвы, и более нет даже призрачной надежды, неужели так нужно показывать окружающим свою храбрость?
Но иначе нельзя. Держаться до последнего, до последнего демонстрировать уверенность - он просто не умел по-другому. Не учили его другому, и именно сейчас нужно постараться, чтобы учителя гордились им. Даже если нет этих учителей давно на свете.
- Ну что, эльф, - на соседний табурет бухнул своё приземистое тело Гаррагор. - Ты помолился своим богам? Отец Земли и Вод говорит, что сегодня мы не уснём, как прежде. Сон крепче будет.
- Тебе бы всё шутить, гном.
Гаррагор расхохотался, и гримаса на бородатом лице говорила, шутки нынче будут недобрыми. Недобрыми для тварей, скрывающих свои лица там, во тьме, за завесой злого зимнего ветра.
Эльнурал видел: борода гнома заплетена в эту ночь очень особым образом; и расположение мудрёных косичек ясно, без лишних толкований скажет любому соплеменнику Гаррагора - гном собрался умирать. Вот так, сейчас и здесь собрался. Решил для себя всё и навсегда, и более нет у него дел на этом свете, кроме одного: пустить перед собой побольше врагов.
Ну что же, это хорошо. Хорошо, как бы цинично подобное ни звучало. В Гаррагоре эльф уверен всегда. Гном не подведёт, и его настрой им поможет. Не победить, нет, - победить не поможет уже никто и ничто; но умереть достойно тоже многого стоит.
А вот победить уже нельзя. Кто бы что ни говорил, сколько бы ни повторял, что "надежда есть всегда" - не в этот раз. Лазурные башни Фиарлэя давно торчат, словно гнилые зубы, а маги из Грау Мурлада оказались предателями. Мир захвачен врагом, и это данность, с которой пришлось смириться самым несговорчивым. Захвачен тварями из глубин преисподней, и, возможно, горстка, собравшаяся в старом, видавшем виды придорожном трактире, - это последние живые существа в мире. Но ненадолго.
Эльф встал и, подойдя к окну, осторожно выглянул в щель между досками. Они там, Эльнурал видел поблёскивающие в темноте глаза, отблеск луны на странной броне, слышал шорохи и непонятные звуки, доносящиеся сквозь вой ветра. Они там, и скоро они придут.
- Я видел в небе дракона.
Тихий голос, неожиданно раздавшийся рядом, не выражал никаких эмоций, и эльф едва улыбнулся уголками губ. Меррик, наверное, единственный из людей, кто мог подойти к эльфу вплотную незаметно. Великий следопыт, великий разведчик. Неудивительно, что этот мужчина с чёрными, полными боли глазами выжил в бойне на Уррадском мосту. Единственный выжил. Выжил, оставив в кровавой каше всех, кого знал и любил, и теперь, как и гном, готовился уйти так, чтобы не стыдно было смотреть им в глаза на той стороне.
Но вести он принёс страшные. Если появились драконы, то десяток потрёпанных воинов не успеет даже выбраться из трактира. Смерть с неба придёт так быстро, что они и заметить не успеют.
- Нужно выходить, - тихо сказал Эльнурал.
Сказал, точно зная, что произносит сейчас приговор им всем.
- А чего ждём-то?! - рыкнул гном, перехватывая свой страшный топор, покрытый рунами. - Часом раньше, часом позже.
Эльф оглядел сгрудившихся в центре зала людей. Даже несколько женщин нашли себе оружие, и взгляд их не выражал ничего, кроме обречённой решимости.
- Проверьте щиты. Гаррагор, ты нанёс свои руны на каждый?
- Всё как и положено, - ухмыльнулся в бороду гном. - Крепче стали будут.
Магия гномов страшная, тёмная, но сегодня она, возможно, поможет им выжить на пару мгновений дольше. Выжить - и забрать с собой ещё парочку врагов.
А теперь пришло время для того, чего Эльнурал страшился даже более, чем выхода в злую тьму за стенами. Нужно сказать своим соратникам последние слова. Действительно последние слова. Произнести речь, которая ободрит их перед лицом смерти, даст сил принять судьбу, твёрдо стоя на ногах. Но возможно ли найти такие слова?
Эльф вышел в круг света, образованный факелами, и заговорил, призвав на помощь всю свою выдержку и трёхсотлетний опыт.
- Друзья! - слава Лазурным Башням, голос не дрогнул. - Мы все здесь разные, и пришли из разных мест. Но нам больше некуда идти. За этими стенами - враг, который отобрал у нас наш мир. Враг, который не берёт в плен. А значит, все мы теперь едины в том, что пришло время для последнего боя. Для шага на ту дорогу, которая поведёт за последние врата. Я не могу вам приказывать, но я вас прошу. Станем же единым целым. Чтобы ни одна рука не дрогнула, чтобы ни одна капля нашей крови не пропала зря. Чтобы за каждую эту каплю врагов умерло вдесятеро больше. Пускай они бегут перед нами и всем на той стороне говорят, что последние выжившие не отдали свой мир без боя.
Некоторое время стояла тишина, а потом каждый в помещении поднял вверх руку. И каждая рука сжимала оружие. Даже безусый мальчишка Николас, раздобывший где-то мясницкий нож, - и тот смотрел твердо и решительно.
Никакой крик ободрения, никакой боевой клич не наполнил бы Эльнурала большей гордостью за эту горстку храбрецов.
- Ну, значит, пошли.
Эльф повернулся к заблокированной большим кухонным шкафом двери. Гаррагор зарычал и, ухватив шкаф, сдвинул его в сторону. В распахнувшиеся, полусорванные с петель двери ворвался ледяной ветер, а вместе с ним и звуки из тьмы.
- Начнём, - эльф перехватил поудобнее украшенную ажурной гардой саблю и первым шагнул во тьму.
В глаза ударил адский свет, блистающие тёмной бронёй твари двинулись к нему почти сразу - но, нанося первый удар, эльф улыбался.
* * *
- Твою мать, Джонни, я же сказал - осторожнее!
- А что я могу сделать?! Это, по-твоему, так просто?! Посмотри на весь этот бардак! Часто такое видел?
Гарри Таггарт и сам понимал, что кричал на сержанта зря. Даже дюжие спецназовцы едва справлялись со всем тем дерьмом, что нынче ночью свалилось на них.
- Дай мне силы, отец земли! - заорал вдруг коренастый толстяк, которого одетые в бронежилеты копы, ругаясь и пыхтя, тащили к фургону.
- А ну заткнись, наркоман! - ещё громче взревел сержант Джо Перкинс и отвесил толстяку такую затрещину, что у того щёлкнули зубы, а с лица слетела странная самодельная борода, сделанная, похоже, из старой мочалки.
- Брось, Джонни, не стоит. Адвокаты вой поднимут.
- Да пошли они, - буркнул Джо. - Я, может, тоже вой поднять хочу. Новый год на носу, почти час ночи уже, меня семья ждёт, а я должен возиться с какой-то бандой окончательно спятивших от героина придурков, которые пытаются поубивать копов сельхозинвентарём. Видал, с чем этот сукин сын на меня бросился?
Джо пнул валяющийся на земле старый, ржавый колун.
- Это не героин, Джо, ты и сам знаешь.
- Да знаю я, - сержант устало провёл рукой по лицу, смахивая редкие снежинки. - Ублюдок опять взялся за старое.
Да уж, взялся, Гарри от злости едва зубами не заскрипел, да только толку от этого скрипа. Чёрный Шутник - не просто ублюдок. Он воистину гениальный психопат, признать это пришлось даже Гарри, а новый наркотик - его рук дело. Очередное жуткое порождение человеческого разума, призванное калечить жизни.
- Я слышал, - Гарри поглубже засунул руки в карманы пальто - Вчера такие же обдолбанные психи из Чикаго возомнили себя ангелами и попрыгали с небоскрёба.
Джо замысловато выругался. Гарри смотрел на ночное, затянутое зимними тучами небо, рассекаемое ярким лучом. Даже небо не любит этот город.
- Передай, что вертолёт больше не нужен, - Таггарт направился к машине. - Скажи парням спасибо.
- А ты куда?
- Попробую кое-что узнать. Придурков в психушку пока не вези, запри в тюрьме, в отдельных камерах. Посмотрим, что завтра скажут. Если в себя придут.
- Поздно уже, - Джо покачал головой. - Ты на чёрта похож. Езжай домой, выспись.
- Посмотрим, - Гарри сел в свой "бьюик" и захлопнул дверь.
Спать сегодня он не собирался. Машина рассекала ночной город, словно выпущенный на волю голодный пёс, урчала, чуя добычу, а Гарри даже не смотрел по сторонам. Не на что смотреть. Город пожирает сам себя, переваривает, гниёт, перерождается, и ничего, кроме хирургии, его уже не спасёт. А хирургия, почти всегда, бывает жестокой. Иначе не получается.
Снег всё так же лениво сыпал на тёмные улицы, на которых жизнь не стоит ничего, а такие, как Чёрный Шутник, давно стали обыденностью. Хотя нет, этот обыденностью не станет никогда. Очень уж выделяется, даже на фоне самых неприятных порождений города.
Бриллиант среди остальных. Для чего он всё это делал? Никто не знал. Гарри догадывался, но догадками своими не делился. Не с кем делиться. Никто уже не поможет. Полиция прогнила, юристы, давно продавшие свои души, только и ждут возможности повыпускать на улицы самых отпетых ублюдков, политики переставшие быть людьми ещё в утробе матери. Всё сгнило, всё смердит предательством. Доверять нельзя никому, кроме самого себя. Но верить себе - это уже немало на этих улицах. Он привык. Давно понял: тьма, пожирающая город, пачкает всё, к чему прикасается даже на мгновение, и надеяться в такой ситуации можно только на собственные силы.
Но кое-что эта тьма пожрать не может, и не сможет никогда. Кое-что, что темнее самой тьмы. Кое-что, к чему даже тьма боится приблизиться. Такое "кое-что" было, и пора ему появиться на улицах этой ночью.
Знакомый квартал, застроенный коробками складов и пакгаузов. Не включая фар, Гарри вырулил в узкий проулок, на стенах которого многолетняя грязь вперемешку со снегом рисовала замысловатые узоры. Часть, казалось бы, монолитной стены ушла в сторону, и "бьюик", не сбавляя скорости, въехал в просторный зал. Стена позади встала на место.
Он вышел из машины, некоторое время стоял, разминая ноги, а затем приложил руку к нужному месту на стене. Вспыхнул свет. Большая часть собранных здесь вещей сильно удивила бы любого, особенно полицию, но никому знать про эти вещи не полагалось. Они и не знали.
Гарри подошёл к широкому шкафу высотой с человеческий рост. Стальная коробка, больше напоминающая сейф, и маленькая панель на боку. Набрал код. Тоненько пискнула система, отключающая самоуничтожение, и шкаф открылся. Внутри угольной чернотой отсвечивал костюм - странный, пугающий, но одновременно притягивающий взгляд, и чем-то неуловимо напоминающий доспехи.
Результат почти полуторалетней работы, тщательной и кропотливой - над каждой кевларовой пластиной, каждым приспособлением на поясе. Даже маска несла свою функцию и имела столько секретов, что многие бы удивились самой возможности подобного.
Чем дольше он смотрел на костюм, тем сильнее знакомое ощущение охватывало его. Гарри Таггарт растворялся, уходил. Сегодня на ночные улицы снова выйдет Ночной Бегун. То самое, что темнее самой тьмы и чего следует бояться каждому, кто нарушает закон в этом городе. Не тот закон, написанный на бумажках, и который якобы защищают продажные болтуны, а ЕГО закон. Закон Ночного Бегуна, чьи приговоры не обсуждаются и не отменяются. И каждый мерзавец на прогнивших улицах знал, если к тебе пришёл "демон из тьмы", адвоката звать уже бесполезно. Даже молиться бесполезно.
Переодевание, проверка оборудования - всё заняло не более десяти минут. Он отрабатывал каждое движение месяцами, доводил до автоматизма. И когда ночной зимний ветер ударил в лицо, а чёрный плащ за спиной взметнулся крыльями, Гарри исчез окончательно.
Он нёсся сквозь тьму, перелетая с крыши на крышу, не ощущая ни усталости, ни страха - лишь знакомое чувство понимания каждой мелочи, которую следует учесть.
Вот и нужная крыша. Гарри мягко спланировал на обледеневшую поверхность. Под ним темнел город - холодный, злой, совсем не новогодний; но Гарри верил: каждый его выход в ночь что-то меняет. Пускай и на неуловимые доли, но меняет.
Долго же он искал это логово. Нору, откуда психопат отдаёт свои приказы. Откуда рассылает смерть невинным людям. Сегодня пришла пора поставить ещё одну точку и сделать город ещё на крупицу лучше.
Он шагнул к чердачной двери - и тут же с трёх сторон глаза резанул яркий свет, а в сторону Гарри метнулось несколько грузных фигур. Он ошибся. Просчитался в чём-то. Ночного Бегуна сегодня ждали.
Первого он вырубил походя, второй получил ногой в живот. Небольшой крюк вылетел из манжеты костюма в сторону соседнего здания - нужно только зацепиться за крышу... но он не успел. В затылок словно врезался грузовик, в глазах потемнело, руки заломили за спину с такой силой, что сервоприводы костюма завизжали.
- И кто это к нам сегодня пожаловал? - услышал Гарри издевательский, насмешливый, до боли знакомый голос, прежде чем сознание ухнуло во тьму.
* * *
- Миссис Гаррисон, вы вообще понимаете, что произошло?
- Я... Д-да. Понимаю, конечно.
- А мне вот кажется, что не очень, - доктор Мильтон снял очки и уставился на сидевшую перед ним женщину, подслеповато щурясь. - Вашего мужа сняли с крыши супермаркета посреди ночи. Он бегал там в одних трусах. Завернувшись в простыню. Слышали бы вы, что по этому поводу говорили пожарные, которые его оттуда стаскивали! Кстати, поблагодарите парней: они, возможно, спасли вашему мужу жизнь.
- Но, доктор, вы же знаете - он актёр. Вы разве не понимаете, как это бывает? Он сейчас работает над ролью супергероя. Ночного мстителя.
- Я знаю, что он актёр, миссис Гаррисон, что он прекрасный актёр; но если в следующий раз ваш муж возомнит себя канарейкой и попытается вылететь в окно десятого этажа, то, сами понимаете, на его актёрской карьере это скажется самым ужасным образом.
- Это всё стресс. Нервы. Доктор, он так работал...
- Миссис Гаррисон, если бы в ту ночь я смог извлечь из крови вашего мужа весь кокаин, то стал бы богаче Пабло Эскобара. Не нужно мне рассказывать про нервы и напряжённую работу. Мы не заштатная больница на окраине, мы лучшая клиника в Малибу, и тайны хранить умеем. У нас таких "перетрудившихся"... - доктор замолчал и вздохнул: - Немало. И не все успевают попасть сюда до того, как случается... всякое. Поэтому берите вашего мужа в охапку и тащите к нам. Желательно побыстрее, это мой вам совет.
Небольшая камера безопасности, висевшая в углу кабинета, как обычно, периодически помаргивала зелёным зрачком биосканера, но доктор и понятия не имел, что смотрел изображение с этой камеры сейчас не только специально отобранный охранник. Из небольшой каморки для швабр в другом крыле больницы вышел молодой человек в комбинезоне ремонтника "Электрик Дивижн Групп" и, мило улыбнувшись проходившей мимо медсестре, произнёс:
- Ну и пришлось же повозиться.
Медсестра окинула парня заинтересованным взглядом: работники корпораций, даже низшего звена, всегда неплохой вариант для знакомства; но девушка явно спешила, говорить ей было некогда, а паренёк в комбинезоне и не настаивал. Легкой походкой он проследовал к выходу, приложил к сканеру карточку допуска и, дружелюбно кивнув охраннику, вышел на залитую солнцем больничную стоянку.
Несмотря на декабрь, холодно не было. Даже снега в этом году нет - хотя какой снег в центре города? Усевшись в фургон с логотипом корпорации, он провёл по правому плечу ладонью. Рукав комбинезона отстегнулся, и оказалось, что вдоль всей руки у парня протянуто щупальце "лизуна".
Микки Рейн отвалил за нанощуп бешеные деньги, пережил немало неприятных моментов во время операции по встраиванию его в нервную систему, но теперь "лизун" был главным его инструментом. Лучшим из всего, чем пользовался Микки ранее. И не нужно теперь бояться, что скачки защиты корпоративных серверов сожгут сопроцессор в мозгу.
Микки выехал со стоянки, вырулил на скоростную автостраду и, отдав управление компьютеру, соскользнул в Сеть. По экрану, напылённому на сетчатку глаз, знакомо понеслись вереницы цифр и изображений. Микки был лучшим, а их хак-группа была самой лучшей, и сегодня, в очередной раз, он это подтвердил. Работёнка, конечно, плёвая, а добытые сведения - не корпоративные секреты, но и за светские сплетни тоже можно получить кое-какие денежки. Торговля информацией теперь - самый прибыльный бизнес, и нужно уметь удовлетворять потребности всех слоёв населения.
"Дыхание сети" он ощутил мгновенно, паутины перед глазами сплелись в изображение.
- Привет, - Микки улыбнулся.
Этому человеку он был рад в любое время, хоть и никогда не видел от него улыбку в ответ.
- Что у тебя?
- Томас Гаррисон. Вчера обдолбался в хлам и бегал по крышам в одних трусах. Видимо, скоро жена отправит его в психушку. Лови разговор с врачом. Думаю, порталы светских сплетен за это заплатят. Только поторопись, пока не перехватили.
Девушка на экране кивнула. Микки, как обычно, пытался разглядеть на этом полудетском лице хоть какие-то эмоции, но невозмутимость их лидера была поистине легендарной. Однако даже такая она Микки нравилась. Красотка ведь, хоть и не улыбается. И эти её волосы. Сейчас многие девушки красятся в кислотные оттенки, но в этом случае голубой цвет казался до странности естественным.
- Сигнал Краузера пропал.
Микки сразу напрягся. Это ещё что за фокусы? Сигнал нейрочипа может пропасть, только если владелец мертв или его взломали. Взлом члена группы - это нехорошо.
- Где он был до этого?
- Приватная вечеринка в Меркьюри-Систем.
Мик хмыкнул. Неслабое Краузер себе дельце урвал. Это вам не спятивший от наркоты актёр. Там весь цвет политики и бизнеса.
- Я начну поиски.
- Без подготовки? - девушка покачала головой.
- Эльви, если парня взломали, нам нужно действовать очень быстро. Через его голову выйдут на наши сервера.
- Если попадёшься, вытаскивать тебя будет некому.
- Я не попадусь. Я же лучший.
Фургон нёсся по одному из подвесных шоссе среди эстакад и белоснежных громадин жилых комплексов, а Микки яростно мониторил Сеть в поисках хотя бы малейших следов Краузера. Ничего. Ни среди хакерских групп, ни на корпоративных порталах, ни "на дне", куда немногие и попасть-то могли. И лишь к вечеру, когда Микки проверил все возможные варианты, неожиданно пришло сообщение. Одно слово: "Помоги".
Подписи не было, но она и не была нужна. Кодировка их группы, алгоритм передачи, написанный буквально в единственном экземпляре, - это, без сомнения, отправил один из своих. Но кто? Краузер? Или кто-то ещё попал в неприятности? А день начинался так хорошо.
- Отследить источник, - приказал Микки программе-ищейке.
Паутина, которая высветилась перед глазами, вряд ли поддавалась расшифровке, но Микки и не нужно было её расшифровывать. Он знал, какие следы фальшивые, какие созданы для отвода глаз и ведут в ловушки, а на какие стоит обратить внимание.
Окраина. Один из спальных районов. Мик терпеливо снимал шелуху, словно луковицу чистил, пока точно не узнал, откуда отправлено сообщение. Небогатый коттедж, такой же, как и сотни вокруг, найти почти невозможно. Значит, Краузера держат там, и взяли его не самые серьёзные люди в их "пруду". Нарвись он на корпоративную службу безопасности - сидел бы сейчас в одном из небоскрёбов центра, а не в этом пластиковом коттедже.
Ну и что дальше? Микки припарковал фургон неподалёку и теперь сидел, разглядывая здание, причем не только глазами. Шагать туда одному? С одной стороны, глупо; но Микки уже взломал в доме все камеры и вычислил валяющегося на полу одной из комнат Дональда Краузера, прикованного за ногу. Вроде живой, но едва шевелится. Больше никого.
Только вот почему нет связи с нейрочипом? Это беспокоило Микки больше всего. Если поработала какая-то местная гопота, то хакеры у них очень уж умелые. Подозрительно умелые.
Микки достал из бардачка пистолет. Он редко пользовался оружием, да и не было в доме никого, но мало ли. Несмотря на молодость, стрелять Микки умел.
Входная дверь, пискнув, открылась: Микки загодя запустил в компьютер замка микровирус. Обстановка небогатая, но и не дыра. Так живёт менеджер среднего звена или сотрудник корпоративной структуры - уже не мусор, но ещё и не босс.
Микки осторожно шагал по упругому пластиковому полу, направляясь к одной из внутренних дверей, но та открылась на несколько секунд раньше, чем он приказал. В комнату вошли двое. Они мерцали и расплывались, словно в калейдоскопе, и Микки, уже всё понявший, бросился в сторону ближайшего окна.
На краю сознания бился вопрос: когда? Когда его успели взломать? Уже здесь - или вели ещё от больницы? Пластиковые белые стены поплыли, превращаясь в облезлую кирпичную кладку, и Микки сейчас хотел только одного: чтобы окно, к которому он бежал, оказалось действительно окном, а не визуальным миражом, передаваемым ему в мозг.
Окно оказалось настоящим. Он вышиб его всем телом - но вместо того, чтобы удариться плечом о газон, неожиданно ухнул куда-то, и в голове словно выключили свет.
* * *
- Марина Васильевна, ну что это такое? Ну скажите мне, чего ему там понадобилось?
Невысокая худая женщина, сидевшая на стуле перед Алексеем, нахмурилась:
- Вот прибудет домой, я у него и спрошу. Отец уже ремень подбирает. Покрепче.
- Ремень, конечно, не помешает, потому как всё могло кончиться и не так удачно. Ну хорошо, я понимаю: четырнадцать лет - возраст, когда и я творил чёрт-те что. Но если уж собрался подглядывать в женскую баню, то делай это, как положено.
- Это как же положено, гражданин участковый? - ехидно поинтересовалась Марина Васильевна.
- Ну там... в окно, - засмущался Алексей. - Но какого, извините, хрена лезть в старую подсобку, а оттуда на чердак? И это в здании, которое ещё пленные немцы строили, с тех пор оно и не ремонтировалось. Там же кругом арматура да старая проводка.
Марина Васильевна вздохнула и спросила:
- А в окно он чего сиганул-то?
- Электриков испугался. Мужики из нашего ЖЭКа провод менять собрались, вот и полезли на чердак. А там ваш пацан. С камерой засел. Растерялся, видимо. Думал, его ловить пришли.
- Я ему растеряюсь! Так растеряюсь...
- Ну, он и так натерпелся, так что вы уж не перегибайте. Сломанная лодыжка - это неприятно.
- Нога заживёт, но камеру эту я у него отберу, - грозно пообещала Марина Васильевна. - Он с этой камерой совсем ума лишился. Говорит - стану великим блоггером. Снимает всё подряд, как полоумный. Видела я, чего они там наснимали. Бред всякий. Теперь вот в женскую баню полез, великий блоггер. Вчера рассказывал, что новогодний репортаж делать будет, так вот теперь понятно, что за "репортаж".
- Ну ладно, Марина Васильевна, в тюрьму вашего Ромку никто сажать не будет, но воспитательные меры примите.
Выпроводив женщину из своего маленького кабинета, Алексей откинулся на спинку стула и устало потянулся. Блоггер, ну надо же. Хотя - чем ещё заняться пацану с камерой в декабре месяце? Не снеговика же лепить. Тем более - в их городе сейчас стандартная для этого времени года погода, которую можно описать одним словом: "грязь".
Алексею было всего тридцать пять, и он, в отличие от его "главной агентуры" - бабушек у подъезда, пацана понимал. Сейчас это модно. Шляться туда-сюда, снимать всё подряд да унавоживать Интернет эдакими "шедеврами".
На сегодня больше дел не было. Ну разве что побеседовать с композитором Никольским из третьего подъезда, чтобы не орал по ночам в окно матерные частушки, но тот уже третий день в запое, сейчас вечер, и вряд ли беседа получится продуктивной. Лучше уж завтра с утра зайти. Работа участкового - это конечно не уголовный розыск, но к людям подход тоже нужен.
А пока делать нечего, и рабочий день ещё не закончился, можно творчеством заняться. Не только ведь пацанов возле женской бани отлавливать.
На одном из форумов начался литературный конкурс, и Алексей собирался отправить туда рассказ, но, как назло, вот уже вторую неделю ничего толкового в голову не приходило. Не описывать же сегодняшнюю историю "великого блогггера"!
Ладно, главное - начать, а там, может, и само пойдёт. Алексей открыл Ворд, минут пять пялился на белую страницу - и наконец напечатал: "Злой, ненасытный ветер за стенами рвал ставни, и Эльнурал поёжился, ощущая неминуемость судьбы."
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №3. ДАНИКА
Два дня не покрывался белым снежным пухом хрупкий наст. Два дня не тревожил ветер широкие еловые лапы и не срывал с них полные горсти ледяных искр, обрушивая их на расстеленный саван, прошитый цепочкой следов. Вага присел на корточки и протянул мозолистую руку к одному из них. Человек, что и слыхом не слыхивал о сафках, мог бы подумать, что индюк лапами трёхпалыми след этот оставил. Мог бы, да не подумал бы. Потому что не бывает таких больших индюков. Ладонь Ваги в следе этом утопала, как ладошка дитяти малого в руке взрослого мужика. Да и палец средний у сафки длиннее, чем два других – не спутать. Тварь прошла здесь недавно, задела чешуйчатым боком сосновый ствол и оставила на нём несколько глубоких зазубрин. Смола ещё не успела засохнуть, и значило это, что путь Ваги почти к концу подошёл. Ещё до полуночи доберётся он до сафки. Что дальше делать, он не знал. Слыхал только байки да сплетни, что старики, на солнышке греясь, рассказывали. Только истории, которыми мамки детей пугали.
Из далёка-далека вдруг прорвался в лесную глушь тоненький девичий голосок. Вага вздрогнул так, словно кто его ушатом холодной воды окатил. Ничего страшного в голосе этом не было. Грустная-грустная песня, слова которой он с самого детства знал, не могла испугать умелого охотника. Раньше не могла…
Он оглянулся на сани и, поднявшись во весь свой великанский рост, подошёл к Данике. Вот она, его ненагляда, совсем рядышком, а так далече. В меховую парку закутана, только личико из-под неё видать. Ах, как красива Даника! Брови вразлёт, личико точёное, словно из мрамора умелым мастером высечено. На щеках и веках закрытых иней серебрится. Это Вага виноват. Вага сделал её такой. Чёрная силушка долгонько в жилах билась да на волю рвалась, но противился ей охотник. В самую глубь сердца загонял. Только, бывало, задумается, жарким летом водицы из колодца испив, спустит тёмное своё умение, как цепного пса, посмотрит на дело рук своих – и бежит без оглядки. А народ потом удивляется: откуда в жару в ведре лёд появился. Знал Вага, что нельзя никому свой дар показывать. Ни мига не потерпят рядом с собой чёрного колдуна сельчане. Палками да каменьями забьют насмерть. Потому и таился охотник. До тех пор таился, пока беда на порог не пришла. Теперь он словно зверь лесной, человеческого голоса боялся. Песни, что мамка в детстве пела… Боялся…
В косы заплетала
Вьюга серебро,
За крылечком стало
Вдруг белым-бело.
Не видать дороги,
Так метель метёт.
К моему порогу
Милый не придёт.
Разливалась песня среди деревьев, словно речка невидимая. Заслушался Вага, и стал его по капле страх покидать, что душу острыми коготками царапал. Тепло стало от песни той далёкой. Шажок, потом другой. Там, за леса стеной, заздравные песни, там пироги, что мамка печёт, да крепкие объятья друзей. Не могут они его смерти лютой предать! Ещё шаг…
Обернулся Вага, на Данику глянул. А личико её уж от морозных объятий избавилось. На щёки румянец вернулся, губки алые-алые, а дыхание белыми клубами возле них вьётся. Ещё шаг назад, и дрогнули веки у зазнобушки. Вот-вот глаза откроет и удивлённо так посмотрит.
«Ай, ай, ай, Вага! Что же ты со мной сделал? Зачем кровушку в жилах остановил?»
«НЕТ!»
Бросился обратно к Данике Вага в ту секунду, когда ресницы её дрогнули. Вновь синева кожу милой покрыла, а слезинка, что по щеке скатиться норовила, белым пятнышком застыла.
«Нельзя тебе просыпаться, Даника! И десяти вдохов не сделаешь, как смерть лютая за тобой придёт…»
Вспомнил Вага, как под вечер к дому милой шёл, словно на крыльях летел. Три дня провёл он в дальнем урочище и воротился с добычей богатой. Сердце, что ныло сладостно в ожидании, замерло в ужасе, когда он выбитое окно увидел, да след от когтей на брёвнах. Хоть и говаривали, что сафки давно перевелись в лесах, но Вага знал, что неправда это. Часто у дальнего рубежа он эти следы видел. Не смели твари за черту переступать и к жилищам человеческим подходить. Помнили, как народ их огню предавал.
Даника в горнице лежала. Кровь из ранки платье слегка смочила. Тварь в бедро девицу ужалила и в окно сиганула. Знала, что в её власти отныне Даника. И пяти минут не пройдёт, как смерть косой своей младую жизнь подрубит, а через час из тела распухшего сотни детёнышей полезут. Недолго думал Вага. Заморозил Данику даром своим, на сани погрузил и по следу свежему в лес подался. И ему, и милой его путь в село отныне заказан был. Никто колдуна и ужаленную сафкой рядом терпеть не будет. На одном костре сожгут.
Лишь одна надежда оставалась у Ваги. Слыхал он, что сафки колдовским даром наделены. Что жизнь в жертвах за счёт этой силы зарождается. Если убить тварь до того, как кровь по венам впрыснутый яд разнесёт, спасётся Даника. Потому и спешил охотник. Потому и тянул за собой сани. Ведь рядом должна быть милая, чтоб мог он от неё даром своим смерть отпугивать.
***
Почитай лет десять никто из селян сафку не видел. Уж забываться стало то время, когда ночью боялись за порог выходить, а окна крепкими ставнями прикрывали. Вырождался род поганый, да не выродился. Последняя сафка всё не решалась к людям приближаться, всё зову природы противилась. Но век её к концу шёл. Последние капли жизни из неё утекали. И вот, когда снова год сменился, поняла она чутьём своим звериным, что до следующего ей не дожить. Страх перед людьми забываться стал. Что ей смерть, коль потомства не завела? А молодняк только ужалив человека получить можно было. Лишь кровь человечья столько силы скрытой имела, чтоб его взрастить. Шаг за шагом ступила сафка на землю людскую. Осмелела настолько, что средь бела дня в дом залезла.
И вот, когда уже всё сделано, когда потомство её подобно мышам-полёвкам по подполам да сараям должно разбежаться, что-то изменилось. Не чувствовала сафка свои создания. Бег её замедлился, в шаг перешёл. Потом сафка и вовсе встала, с ноги на ногу переминаясь и словно прислушиваясь, вскликнула горестно, и бросилась по следам своим обратно.
***
Вага все повадки звериные знал. Зимой приходилось и лося подраненного преследовать, и на кабана в одиночку идти. Слух у охотника – что у зайца. Здесь наст под лапой хрустнул, там ветка свой снежный груз сбросила – всё слышит. Крупный зверь уж минут двадцать как кругами ходил, всё никак напасть не решался. Нет, не было страха за свою жизнь у Ваги. Но сердце сжималось, когда он о Данике думал. А след их тем временем на поляну вывел. Луна полная снег нетронутый серебрит. Кажется, словно кто-то щедрой рукой самоцветы по поляне рассыпал. Ни одного следа.
Понял Вага, что тварь по своему следу обратно пошла. Обернулся охотник, да так и замер. Сафка в пяти шагах стояла. Ростом немногим выше Ваги. Голова на череп коровий похожа, язык змеиный раздвоенный так и мелькает. На двух больших лапах стояла, покачивалась, а глаза в лунном свете словно рубины поблескивали. Сафки – тоже из плоти и крови слеплены. Убить такую тварь – дело нехитрое, кабы не одно её свойство.
Вага был наслышан о том, что тварь лесная может огнём плеваться. Потому, когда сафка пасть распахнула так широко, словно ей воздуха не хватило, да огненный шар в охотника выпустила, он уже ладони вперед себя держал, холодной стеной себя и Данику защищая. Сафка фыркнула в раздражении и закружилась вокруг саней, снег выше головы взметая. Вага шагу боится от милой ступить, а тварь, словно чуя, что на нём сила завязана, которая не даёт молодняку на свет появиться, ни минуты роздыха не даёт. То огнём полыхнёт, то когтями на верхних лапах полоснуть норовит. Хоть и старая сафка, но сил в ней побольше, чем в охотнике. Чует Вага, что изводит его тварь, да поделать ничего не может. Если отойдёт от саней, то пробудится от ледяного сна Даника. И тут удача охотничья улыбнулась Ваге. Застряла лапа лесной твари в развилке меж двух стволов. На миг застряла, но охотнику большего и не понадобилось. Прикинул он на глазок расстояние, да и бросился к сафке. Ни пламя выпустить, ни когтем оцарапать тварь не успела. Ледяной коркой вмиг покрылась, как только руки колдуна её чешуи коснулись. Не усыплял её охотник, как милую свою, а смерти быстрой предал. Смотрел Вага на статую сверкающую, в которую его дар сафку обратил, да взгляда оторвать не мог, пока за спиной голос не услышал:
– Так вот ты какой, Вага-охотник…
Озорной голос. Словно колокольчик серебряный. Вага бросился к милой, сжал в объятьях. Повиниться хотел, сказать, что не по своей воле стал колдуном, что сызмальства эта сила в нём сидела и ничегошеньки он с ней поделать не мог. Но только с его губ первые слова сорвались, как тёплая ладошка ему рот прикрыла.
«Не говори ничего, милый! Я не сужу тебя! Я всё понимаю…»
Высоко-высоко над лесом глаз луны жемчужный на влюблённых посматривал. Сверху всё видно, как на ладошке. Полянка среди вековых деревьев, словно озерцо белое. У самого краешка ледяная статуя чудного зверя блестит, переливается. Рядышком сани. И две фигурки, что крепко обнявшись стоят.
***
– А как у тебя, Вага, всё это получается? Слова какие тайные знаешь?
Вага отпустил ремень, за который сани тянул, и к Данике, что рядом шагала, повернулся. Свёл руки вместе, лишь промежуток малый между ними оставил.
– Смотри!
И сразу меж ладоней снежинки появились, закрутились в танце, словно мотыльки вокруг свечки горящей. От красоты такой у Даники дух захватило. Всплеснула руками, засмеялась заливисто. А снежинки всё прибывали и прибывали, свивались в кокон, а из кокона этого роза ледяная распустилась лепесток за лепестком. Даника руку протянула, и цветок, словно хрусталик переливаясь, в ладонь ей опустился. И в тот же миг на эту красоту кровь брызнула. Одна стрела Ваге горло пробила, другая глубоко в глазницу вошла. Стояла Даника недвижно, цветок ледяной держала, и смотрела невидящими глазами, как двое охотников, что ещё вчера хлеб с Вагой делили, рубят тесаками уже мёртвое тело её суженого.
«Вага, Вага! Обо всём на свете забыл, мне угождая! Не услышал, как убийцы твои по следам нашим пришли… И себя сгубил, и меня одну оставил!»
Один из молодцев голову поднял и посмотрел на Данику так, словно подозревал в чём-то. Под взглядом этим затряслась она, словно лист на ветру. Губы сами собой слова сказали. Не Даника их говорила, а страх её, что кольцом холодным сердце сжал.
– Увёл меня из дому. Усыпил колдовством своим чёрным да на санях в лес уволок. Спасибо вам. Погубил бы меня, проклятый.
Сощурил глаза детина, подумал малость, да тяжёлой рукой её в грудь толкнул.
– Отойди, женщина! Не мешай! Твоё счастье, что мы мимо шли! Кто мог подумать, что Вага – колдун мерзкий! Тьфу!
Вот уж и снег кровью пропитался, а Даника глаз отвести от картины этой страшной не может. Цветок ледяной от тепла подтаял, всю красоту растерял. Уронила его в снег кровавый Даника. Ни слова не проронила, ни стона не издала. Лишь раз оглянулась, когда с охотниками в сторону деревни шла. Лишь одна одинокая слезинка по щеке скатилась.
Два дня не покрывался белым снежным пухом хрупкий наст. Два дня не тревожил ветер широкие еловые лапы и не срывал с них полные горсти ледяных искр, обрушивая их на расстеленный саван, прошитый цепочкой следов. Вага присел на корточки и протянул мозолистую руку к одному из них. Человек, что и слыхом не слыхивал о сафках, мог бы подумать, что индюк лапами трёхпалыми след этот оставил. Мог бы, да не подумал бы. Потому что не бывает таких больших индюков. Ладонь Ваги в следе этом утопала, как ладошка дитяти малого в руке взрослого мужика. Да и палец средний у сафки длиннее, чем два других – не спутать. Тварь прошла здесь недавно, задела чешуйчатым боком сосновый ствол и оставила на нём несколько глубоких зазубрин. Смола ещё не успела засохнуть, и значило это, что путь Ваги почти к концу подошёл. Ещё до полуночи доберётся он до сафки. Что дальше делать, он не знал. Слыхал только байки да сплетни, что старики, на солнышке греясь, рассказывали. Только истории, которыми мамки детей пугали.
Из далёка-далека вдруг прорвался в лесную глушь тоненький девичий голосок. Вага вздрогнул так, словно кто его ушатом холодной воды окатил. Ничего страшного в голосе этом не было. Грустная-грустная песня, слова которой он с самого детства знал, не могла испугать умелого охотника. Раньше не могла…
Он оглянулся на сани и, поднявшись во весь свой великанский рост, подошёл к Данике. Вот она, его ненагляда, совсем рядышком, а так далече. В меховую парку закутана, только личико из-под неё видать. Ах, как красива Даника! Брови вразлёт, личико точёное, словно из мрамора умелым мастером высечено. На щеках и веках закрытых иней серебрится. Это Вага виноват. Вага сделал её такой. Чёрная силушка долгонько в жилах билась да на волю рвалась, но противился ей охотник. В самую глубь сердца загонял. Только, бывало, задумается, жарким летом водицы из колодца испив, спустит тёмное своё умение, как цепного пса, посмотрит на дело рук своих – и бежит без оглядки. А народ потом удивляется: откуда в жару в ведре лёд появился. Знал Вага, что нельзя никому свой дар показывать. Ни мига не потерпят рядом с собой чёрного колдуна сельчане. Палками да каменьями забьют насмерть. Потому и таился охотник. До тех пор таился, пока беда на порог не пришла. Теперь он словно зверь лесной, человеческого голоса боялся. Песни, что мамка в детстве пела… Боялся…
В косы заплетала
Вьюга серебро,
За крылечком стало
Вдруг белым-бело.
Не видать дороги,
Так метель метёт.
К моему порогу
Милый не придёт.
Разливалась песня среди деревьев, словно речка невидимая. Заслушался Вага, и стал его по капле страх покидать, что душу острыми коготками царапал. Тепло стало от песни той далёкой. Шажок, потом другой. Там, за леса стеной, заздравные песни, там пироги, что мамка печёт, да крепкие объятья друзей. Не могут они его смерти лютой предать! Ещё шаг…
Обернулся Вага, на Данику глянул. А личико её уж от морозных объятий избавилось. На щёки румянец вернулся, губки алые-алые, а дыхание белыми клубами возле них вьётся. Ещё шаг назад, и дрогнули веки у зазнобушки. Вот-вот глаза откроет и удивлённо так посмотрит.
«Ай, ай, ай, Вага! Что же ты со мной сделал? Зачем кровушку в жилах остановил?»
«НЕТ!»
Бросился обратно к Данике Вага в ту секунду, когда ресницы её дрогнули. Вновь синева кожу милой покрыла, а слезинка, что по щеке скатиться норовила, белым пятнышком застыла.
«Нельзя тебе просыпаться, Даника! И десяти вдохов не сделаешь, как смерть лютая за тобой придёт…»
Вспомнил Вага, как под вечер к дому милой шёл, словно на крыльях летел. Три дня провёл он в дальнем урочище и воротился с добычей богатой. Сердце, что ныло сладостно в ожидании, замерло в ужасе, когда он выбитое окно увидел, да след от когтей на брёвнах. Хоть и говаривали, что сафки давно перевелись в лесах, но Вага знал, что неправда это. Часто у дальнего рубежа он эти следы видел. Не смели твари за черту переступать и к жилищам человеческим подходить. Помнили, как народ их огню предавал.
Даника в горнице лежала. Кровь из ранки платье слегка смочила. Тварь в бедро девицу ужалила и в окно сиганула. Знала, что в её власти отныне Даника. И пяти минут не пройдёт, как смерть косой своей младую жизнь подрубит, а через час из тела распухшего сотни детёнышей полезут. Недолго думал Вага. Заморозил Данику даром своим, на сани погрузил и по следу свежему в лес подался. И ему, и милой его путь в село отныне заказан был. Никто колдуна и ужаленную сафкой рядом терпеть не будет. На одном костре сожгут.
Лишь одна надежда оставалась у Ваги. Слыхал он, что сафки колдовским даром наделены. Что жизнь в жертвах за счёт этой силы зарождается. Если убить тварь до того, как кровь по венам впрыснутый яд разнесёт, спасётся Даника. Потому и спешил охотник. Потому и тянул за собой сани. Ведь рядом должна быть милая, чтоб мог он от неё даром своим смерть отпугивать.
***
Почитай лет десять никто из селян сафку не видел. Уж забываться стало то время, когда ночью боялись за порог выходить, а окна крепкими ставнями прикрывали. Вырождался род поганый, да не выродился. Последняя сафка всё не решалась к людям приближаться, всё зову природы противилась. Но век её к концу шёл. Последние капли жизни из неё утекали. И вот, когда снова год сменился, поняла она чутьём своим звериным, что до следующего ей не дожить. Страх перед людьми забываться стал. Что ей смерть, коль потомства не завела? А молодняк только ужалив человека получить можно было. Лишь кровь человечья столько силы скрытой имела, чтоб его взрастить. Шаг за шагом ступила сафка на землю людскую. Осмелела настолько, что средь бела дня в дом залезла.
И вот, когда уже всё сделано, когда потомство её подобно мышам-полёвкам по подполам да сараям должно разбежаться, что-то изменилось. Не чувствовала сафка свои создания. Бег её замедлился, в шаг перешёл. Потом сафка и вовсе встала, с ноги на ногу переминаясь и словно прислушиваясь, вскликнула горестно, и бросилась по следам своим обратно.
***
Вага все повадки звериные знал. Зимой приходилось и лося подраненного преследовать, и на кабана в одиночку идти. Слух у охотника – что у зайца. Здесь наст под лапой хрустнул, там ветка свой снежный груз сбросила – всё слышит. Крупный зверь уж минут двадцать как кругами ходил, всё никак напасть не решался. Нет, не было страха за свою жизнь у Ваги. Но сердце сжималось, когда он о Данике думал. А след их тем временем на поляну вывел. Луна полная снег нетронутый серебрит. Кажется, словно кто-то щедрой рукой самоцветы по поляне рассыпал. Ни одного следа.
Понял Вага, что тварь по своему следу обратно пошла. Обернулся охотник, да так и замер. Сафка в пяти шагах стояла. Ростом немногим выше Ваги. Голова на череп коровий похожа, язык змеиный раздвоенный так и мелькает. На двух больших лапах стояла, покачивалась, а глаза в лунном свете словно рубины поблескивали. Сафки – тоже из плоти и крови слеплены. Убить такую тварь – дело нехитрое, кабы не одно её свойство.
Вага был наслышан о том, что тварь лесная может огнём плеваться. Потому, когда сафка пасть распахнула так широко, словно ей воздуха не хватило, да огненный шар в охотника выпустила, он уже ладони вперед себя держал, холодной стеной себя и Данику защищая. Сафка фыркнула в раздражении и закружилась вокруг саней, снег выше головы взметая. Вага шагу боится от милой ступить, а тварь, словно чуя, что на нём сила завязана, которая не даёт молодняку на свет появиться, ни минуты роздыха не даёт. То огнём полыхнёт, то когтями на верхних лапах полоснуть норовит. Хоть и старая сафка, но сил в ней побольше, чем в охотнике. Чует Вага, что изводит его тварь, да поделать ничего не может. Если отойдёт от саней, то пробудится от ледяного сна Даника. И тут удача охотничья улыбнулась Ваге. Застряла лапа лесной твари в развилке меж двух стволов. На миг застряла, но охотнику большего и не понадобилось. Прикинул он на глазок расстояние, да и бросился к сафке. Ни пламя выпустить, ни когтем оцарапать тварь не успела. Ледяной коркой вмиг покрылась, как только руки колдуна её чешуи коснулись. Не усыплял её охотник, как милую свою, а смерти быстрой предал. Смотрел Вага на статую сверкающую, в которую его дар сафку обратил, да взгляда оторвать не мог, пока за спиной голос не услышал:
– Так вот ты какой, Вага-охотник…
Озорной голос. Словно колокольчик серебряный. Вага бросился к милой, сжал в объятьях. Повиниться хотел, сказать, что не по своей воле стал колдуном, что сызмальства эта сила в нём сидела и ничегошеньки он с ней поделать не мог. Но только с его губ первые слова сорвались, как тёплая ладошка ему рот прикрыла.
«Не говори ничего, милый! Я не сужу тебя! Я всё понимаю…»
Высоко-высоко над лесом глаз луны жемчужный на влюблённых посматривал. Сверху всё видно, как на ладошке. Полянка среди вековых деревьев, словно озерцо белое. У самого краешка ледяная статуя чудного зверя блестит, переливается. Рядышком сани. И две фигурки, что крепко обнявшись стоят.
***
– А как у тебя, Вага, всё это получается? Слова какие тайные знаешь?
Вага отпустил ремень, за который сани тянул, и к Данике, что рядом шагала, повернулся. Свёл руки вместе, лишь промежуток малый между ними оставил.
– Смотри!
И сразу меж ладоней снежинки появились, закрутились в танце, словно мотыльки вокруг свечки горящей. От красоты такой у Даники дух захватило. Всплеснула руками, засмеялась заливисто. А снежинки всё прибывали и прибывали, свивались в кокон, а из кокона этого роза ледяная распустилась лепесток за лепестком. Даника руку протянула, и цветок, словно хрусталик переливаясь, в ладонь ей опустился. И в тот же миг на эту красоту кровь брызнула. Одна стрела Ваге горло пробила, другая глубоко в глазницу вошла. Стояла Даника недвижно, цветок ледяной держала, и смотрела невидящими глазами, как двое охотников, что ещё вчера хлеб с Вагой делили, рубят тесаками уже мёртвое тело её суженого.
«Вага, Вага! Обо всём на свете забыл, мне угождая! Не услышал, как убийцы твои по следам нашим пришли… И себя сгубил, и меня одну оставил!»
Один из молодцев голову поднял и посмотрел на Данику так, словно подозревал в чём-то. Под взглядом этим затряслась она, словно лист на ветру. Губы сами собой слова сказали. Не Даника их говорила, а страх её, что кольцом холодным сердце сжал.
– Увёл меня из дому. Усыпил колдовством своим чёрным да на санях в лес уволок. Спасибо вам. Погубил бы меня, проклятый.
Сощурил глаза детина, подумал малость, да тяжёлой рукой её в грудь толкнул.
– Отойди, женщина! Не мешай! Твоё счастье, что мы мимо шли! Кто мог подумать, что Вага – колдун мерзкий! Тьфу!
Вот уж и снег кровью пропитался, а Даника глаз отвести от картины этой страшной не может. Цветок ледяной от тепла подтаял, всю красоту растерял. Уронила его в снег кровавый Даника. Ни слова не проронила, ни стона не издала. Лишь раз оглянулась, когда с охотниками в сторону деревни шла. Лишь одна одинокая слезинка по щеке скатилась.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №4. ПРОКЛЯТИЕ ЦВЕРГОВ
Крепкая зима пришла, студёная. Вон, какой из распахнувшейся двери пар повалил, густой да вязкий.
– Деда, деда! – внуки вцепились в его рубаху красными от мороза ручонками. – Расскажи историю!
– Цыц, пострелята! – притворно нахмурился старик. – Кто дверь затворять будет? Горницу всю выморозили! Какую еще историю? Про рыжего лешего и болотную лихорадку?
– Не, про лешего знаем! Расскажи про Габриза-прорицателя, как его злой бургомистр казнил, и за это Создатель на людей прогневался!
Старик вздрогнул, нахмурился, подошёл к двери. Снежная вьюга трепала поросль мёртвого жёлтого ковыля. Пылили дымом сугробы, а в отдалении мерещилась высокая белая фигура.
«Или злая нечисть тоску навевает, или помирать скоро?». А только вспомнились неожиданно дела прошлые, страшные. Аж сердце защемило, заныло в груди.
Прав был блаженный Габриз, когда предрекал гибель всему живому от чёрного снега. Не послушали святого человека – надругались, камнями забили. Эко, говорили, выдумал дурак, чёрный снег. Только всё по словам убогого вышло. Утром проснулись, глянули – словно пеплом дворы замело. Не знали прежде в Бродице такой напасти. Со времен Красного Мора худшего не случалось. А тут вдруг словно дьявол в людей вселился. Ярость безумная в сердца вошла. Сын на отца и дочь на мать ополчились – кровь потекла по улицам славного города, а началось всё с купцов северных, что на крутобоком кнорре в гости пожаловали.
Не понравились эти гости незваные Мареку, ох не понравились. Самый низкорослый на полголовы выше него, морды словно из камня топором вытесанные, кулачищи, что пивные кружки, и у каждого меч длиной в два, а то и в три локтя будет. А скажите на милость, зачем мирному купцу такое железо таскать? Для охраны наёмные люди есть. А эти сами перепоясаны. А всё потому, что не купцы это – вои.
Екнуло сердце в нехорошем предчувствии. Вспомнились былые годы, когда земляки этих пегобородых во славу своего конунга Хальрика Одноглазого весь Базидар подмять задумали. Отбились чудом, король Братомит, божьей милостью, войска из Даброса привел. Отбились, а страх и недоверие никуда не делись. Смотрел Марек на купцов северных, на их стать и ширину плеч дивился, на товары облизывался, а сам в любой момент дёру дать готовился, ждал. И дождался.
Как забили несчастного Габриза камнями по приказу бургомистра, так на другой день и началось. Видать бог за юродивого прогневался. Запорошил узкие улочки чёрный пепел, погнал его студёный ветер от двора к двору, от хаты к хате, и пошло бесовское веселье. Обнажили северяне длинные мечи и пошли кромсать всё живое. Рубили старого и малого, и друг друга не жалели – по всему видно, чёрный снег у всех двуногих одинаково разум отбирает. А вослед за подданными Одноглазого и селяне родным и соседям глотки рвать принялись. Не стал Марек ждать, пока тоже с ума спрыгнет – вскочил на жеребца верного и помчался прочь. А когда оглянулся – увидел, как чёрная пыль двери родимого дома облизывает. Успел, значит.
Зима в этом году лютая, снежная. Птицы аж на лету замерзают. Месяц на ночном небе заледенел, звёзды на землю битым стеклом просыпались. Сидит Марек у костра трескучего, в лисьем воротнике щёки прячет, а сам мысли невесёлые перебирает. В Бродице нынче чёрная смерть обосновалась надолго ли, кто знает? Может, и не судьба обратно вернуться. А всё же дом там был, и служба на глупца бургомистра, и хоть не большие, а гроши. А в Дабросе что? Ни кола, ни двора. Благо что столица. Да и доберётся ли он живым до этого Даброса? Завтра Поющую дубраву проезжать будет, а там уж который год ватага Плешивого Титуса промышляет. Душегубы, каких свет не видывал. Бургомистр даже у короля Братомита войска просил. А что толку? Разбойнички в лесу растворились – только их и видели. Вот напасть. От расстройства Марек в костёр плюнул и вдруг напрягся. Жеребец всхрапнул тревожно. Напрасно всматривался человек в непроглядную тьму – слепой больше увидит. Так и сидел прислушиваясь. Только все одно не услышал. Закрыла пламя огромная тень. Стоит перед ним северный купец. Из тех, что в Бродице резню устроили.
Вскочил Марек в ужасе на ноги, хотел бежать, да где там. Шершавая ладонь в горло впилась – ни вздохнуть, ни охнуть. А безумные глаза смотрят на него и будто смеются, и в них пламя костра отражается. Обмочился человек от предчувствия лютой смерти, задёргался в лапище исполина, а тот спросил негромко:
– Хлеб есть?
Разжалась ладонь, рухнул Марек седалищем в снег, из глаз слёзы хлынули.
А северянин нахмурился недовольно:
– Мне казалось, что я неплохо говорю на вашем языке. Прости, если напугал. Со вчерашнего вечера ничего не ел.
И поскольку Марек продолжал сидеть и дрожать, незнакомец возвысил голос:
– Я спросил, есть ли у тебя еда?
Словно плетью огрели по спине Марека. Бросился к седельной сумке, извлек свёрток со снедью, развязал скатёрку.
Ноздри здоровяка затрепетали, когда Марек протянул ему кусок вяленого мяса. Ел он, почти не жуя, глотал и урчал, как голодный зверь.
Базидарец немного осмелел и уже более уверенно преломил хлеб.
– Ты запасливый человек, – с набитым ртом похвалил северянин, – до Даброса нам хватит, если не будем обжираться. Ты ведь в Даброс едешь?
Марек кивнул:
– Так, господин.
– Я тебе не господин, а ты не мой трель. Меня зовут Вульфер. Я хускарл ярла Торстена Деревянного, которого сегодня утром насадил на меч. – Незнакомец поморщился, – знатно сел на клинок старина Торстен, прямо как кабан на вертел.
Марек внутренне сжался. «Он убил своего хозяина и меня убьёт».
Вульфер постелил на камень свой плащ из волчьей шкуры, плюхнулся на него и сделал знак Мареку сесть рядом. Когда тот осторожно присел, северянин вновь заговорил:
– А всему виной проклятый уголь цвергов. Достаточно одной щепотки, чтобы погубить целый мир. Я спасся лишь благодаря слезам Нифльхельги. Воистину, кто владеет её слезами – тому не страшно чёрное безумие. Ты понимаешь, о чем я толкую?
Марек не понял ни единого слова, но старательно закивал.
– Видно, что ты не дурак, – засмеялся северянин. – Ты худой и слабый, чем занимаешься?
– Я был писарем у бургомистра. Не знаю, жив ли мой хозяин…
– Мёртв, – зевнул Вульфер, – Все мертвы. Только ты и я выжили. Я видел, как ты удирал. Оказывается, ты еще больший мудрец, чем я думал, человек, умеющий рисовать слова. Научишь меня рисовать моё имя? Когда я вернусь в Ютунхейм – мне все будут завидовать.
Марек кивнул.
–Хорошо, – улыбнулся Вульфер, – подбрось веток в огонь, а я посплю. Был очень тяжёлый день.
Марек затравленно смотрел на завернувшегося в шкуру северянина и вспоминал, что ему известно о пришельцах с далекого Ютунхейма. Они безжалостны и свирепы. Не признают других королей, кроме своего конунга. Не ценят чужую жизнь и с легкостью забирают. Если ему не хватит еды – он тотчас свернёт мне шею. А её не хватит. До Даброса три дня пути верхом. А ещё говорят, что эти викинги людоеды. Староста как-то рассказывал, как эти нелюди насаживали младенцев на вилы, поджаривали на костре и сжирали. Марека передёрнуло от ужаса и отвращения. Бежать. Бежать, пока страшный чужак не проснулся и не прибил его просто так, от нечего делать.
Сон северянина был тих и безмятежен. «Пусть как следует уснёт, – уговаривал себя Марек, – самый сон на рассвете. Вот тогда и двинусь. Грейся, убийца, – шептал он, подбрасывая ветки в жадные языки пламени, – Тебе тепло, душегуб».
Дым свечой уходил в розовеющее морозное небо, когда базидарец, тихо ступая, повёл коня прочь. Он медленно крался, проваливаясь в высокие сугробы, и постоянно оглядывался. И только отойдя на пятьдесят шагов от костра, забрался в седло и осторожно тронул поводья. Жеребец, предвкушая весёлую скачку, радостно всхрапнул, неторопливо затрусил, а потом сорвался в галоп, разбрызгивая горячей грудью пушистый снег.
* * *
Ох, не зря опасался Марек Поющей дубравы, не зря. Ехал медленно, останавливался, долго прислушивался, а всё одно попался. Будто шмель в отдалении загудел, а потом бац по лбу, вроде и не сильно, а враз темнота накрыла. Уже после дотумкал – из пращи его ссадили.
Очнулся от холода. Лежит в чём мать родила на снегу, на лице кровь сосульками заледенела, а вокруг какие-то люди суетятся. Один его тулуп примеряет, другой Марековы свиные сапоги в котомку прячет, третий знакомую скатёрку развязал и мясцо зубами рвёт. Вот оно как всё обернулось.
Приподнялся на локтях, голова кругом идет, тело от холода огнём горит. Горло словно калёным железом дерёт. Хотел заговорить, да только просипел невразумительно. Тот, что в его тулуп облачился, обернулся, захохотал весело:
– Гляди, Титус, купчина очухался. А ты говорил, он сдох.
Рыжебородый детина в драном треухе оскалил гнилые зубы:
– Хорошо, что живучий попался. Будет нам веселье.
Подошёл, нагнулся над Мареком: – Чего так мало денег, купец? В пояс только восемь сребреников зашил. Где остальное? Не верю я, что ты с собой столько взял. Почему один? Где охрана? Где обоз?
Марек с усилием прошептал:
– Один я…нет никого.
– Не хочешь говорить? – насупился разбойник. – А знаешь, как все поют, когда у них шестопер в заднице проворачивают? Не оттого ли эти места поющими назвали?
Лихие люди захохотали над шуткою вожака.
– Вот что, – распорядился Титус, – накиньте на него дерюгу и в повозку – пусть поживёт чуток. Дома ему язык развяжем.
Марека обернули в какое-то тряпье и словно чурку забросили на сани. Раздались крики и свист. Разбойники седлали коней.
Повалил густой снег. Ограбленный оглушённый Марек не ведал, сколько прошло времени. Он лежал скрюченный и посиневший. Дерюга мало давала тепла, он совсем задубел. Тело сотрясал озноб и, казалось, даже мысли в голове замёрзли. Ехали мучительно долго. Пришёл срок святой мессе или рано еще – колокола в лесу нет. Душегубы ехали весело, не таясь. Перебрасывались грубыми шутками, хохотали.
Внезапно наступила тишина. Сани дёрнулись и остановились. Марек услышал чей-то шёпот:
– А это еще кто? Человек или нежить?
– Глянь, совсем белый…
Несмотря на придавившую разум апатию, базидарец поднял голову и сквозь налипшую на глаза кровь вгляделся вдаль.
Вульфер стоял словно статуя, не шелохнувшись. Запорошенный снегом с ног до головы. В бороде серебрился лёд.
– Кто ты?! – крикнул Титус, – человек или демон?! Обзовись!
– Я Вульфер Белый! – рявкнул северянин. – А ты кто, захвативший моего друга?!
Титус облегчённо выдохнул. То, что существо оказалось человеком, вернуло ему уверенность. Он рассмеялся:
– Ты не врёшь – действительно, весь белый. Знай же, чужеземец, что меня зовут Титус, и я хозяин здешних лесов!
– Я слышал о тебе, – ответил Вульфер. – Тебя прозывают Плешивым, и за твою голову назначена хорошая награда.
– Уж не хочешь ли её получить?
– Уже иду, – кивнул северянин и вытянул меч из ножен.
– Лешко, – негромко позвал атаман.
Один из разбойников слез с лошади, выудил из-за пазухи пращу.
Полёт камня был неожиданным и молниеносным. Но не для Вульфера. Сверкнуло лезвие меча, раздался звук удара, и брызнули во все стороны гранитные крошки.
Главарь лихих людей нахмурился.
– Спешиться. Взять в кольцо. Живым он не нужен.
Разбойников было восемь, теперь Марек смог их посчитать. Словно голодные волки, ощетинившись сталью, они крадучись приближались к одинокому воину. Вульфер шёл им навстречу вразвалочку, словно на прогулке. Четверо молодчиков подались в стороны, стремясь обойти врага.
Последнее, что запомнил Марек, прежде чем провалиться в забытьё – страшная белозубая улыбка викинга и блеск его клинка.
Очнулся он от жгучей боли в теле. Он лежал на санях голый, а северянин с озорным хэканьем втирал в него холоднющий снег. Марек завопил, задёргался.
– Куда?! – прикрикнул на него Вульфер, – лежи! – и с довольным смешком продолжал истязание. Словно кипятком обварили. Кожа так и пылает, ещё миг, и пузырями пойдет.
– Смилуйся! – кричит Марек, – нету сил терпеть!
Только не слушает варвар. Как игрушку на живот перевернул, пригоршню снега зачерпнул и ну по больной спине водить. Мареку казалось, пять раз за кромку жизни уходил, прежде чем пытка закончилась. А потом северянин смазал намученное тело вонючей мазью и сказал:
– Повезло, что меня встретил. Такую болтушку только в Ютунхейме варить умеют, а морозы там покрепче тутошних.
И вправду, боль вдруг затихла, и так тепло и уютно стало, что Марек глаза прикрыл и спать было собрался. Но крутанул его за ухо окаянный чужак и вознегодовал:
– Ишь, чего удумал! Некогда разлёживаться. Надевай порты. В Дабросе отоспишься!
И ведь верно, не то место для сна. Поглядел Марек вокруг и содрогнулся: мёртвые тела на снегу чернеют, и кровь, кровь.
Вульфер поднял отрубленную голову Титуса, по лысому темечку погладил:
– Какой красавец. С собой надо взять, а то кто мне поверит, что я его упокоил?
Стараясь не смотреть на синюшную харю предводителя лихих людей, Марек сказал:
– У него браслеты особые, из красной меди. По ним узнают.
– Э, не скажи, – не согласился Вульфер, – браслеты браслетами, может он продал, а я купил. А голову не поменяешь. В мешок положу – холодно, не протухнет.
– Послушай, – запоздало вымолвил Марек, – спасибо тебе, что живот мой спас. Век не забуду.
– Чудак, – усмехнулся северянин, – ты же хлеб со мной преломил – мы теперь, как родня.
* * *
Всю ночь выла вьюга. Днём снова падал снег. Два всадника миновали Поющие леса и въехали в предгорье.
– Завтра утром будем в Дабросе! – Марек подмигнул северянину, – это наша столица! Приходилось бывать?
– Приходилось, – лениво откликнулся Вульфер. – Было дело, на десяти драккарах приходили. Было бы пятнадцать – пал бы Даброс.
– Вон оно как, – нахмурился базидарец. – С мечом, значит, приходил. Чужие земли покоя не дают?
– Я воин, человек-рисующий слова. Конунг Хальрик сказал – ярл Торстен пошёл, а я при нём.
– А тебе, значит, всё равно, кого убивать?
– Не всё равно. Богатых лучше – добыча больше.
– Так чем ты тогда лучше Титуса Плешивого?! – возмутился Марек.
– Я лучше, – усмехнулся викинг. – Я живой, а голова Титуса здесь, – северянин похлопал по мешку, дно которого заледенело кровавыми сосульками.
Марек помрачнел:
– У каждого своя правда. У тебя правда разбойника и татя.
– А у тебя?
– У меня своя, – насупился Марек, – пытаюсь жить по совести.
– Говорят, принцесса Клементина чудо, как хороша? – неожиданно спросил Вульфер.
– Да, она красавица. Соседние вельможи иссохли от тоски по ней. Только она всем отказывает.
– Может, богатого жениха ждёт?
– У короля Братомита и так сокровищ без счёта – любовь она ждёт.
– Понятно, – хмыкнул Вульфер. – Значит, за конунга Хальрика Одноглазого добровольно не пойдёт?
– Ты шутишь, что ли? – удивился Марек, – он же старый, как стоптанный сапог!
– Он так не думает, – оскалился викинг.
– Скажи мне, – Марек понизил голос до шепота, – эта напасть, снег этот чёрный… от вас пришёл?
– От нас, – не стал лукавить северянин, – проклятие подгорных жителей.
– Проклятие? Что за проклятие?
– Однажды наш прежний король смертельно оскорбил повелителя цвергов. Злобный карлик поклялся, что изведёт всех людей под корень, и с помощью чёрного колдовства превратил обычную угольную пыль в порошок безумия. Рассыпал его на поверхности и стал ждать. И проклятие затопило землю. Города обезлюдели, поля поросли бурьяном, но сжалилась над нашими предками белокурая и синеокая богиня Нифльхельга, пролила горькие слезы над телами убитых, и отступила прочь магия коварных рудокопов. Давно это было, но слёзы прекрасной богини и по сей день единственное спасение от угольной чумы. Достаточно одной капли, и не тронет тебя ворожба. – С этими словами Вульфер вытащил из поясного кошеля маленькую склянку из красного стекла с прозрачной жидкостью, потряс перед носом базидарца и аккуратно убрал назад.
– Так ты что, мог остановить эту заразу? – вскричал Марек.
– Не успел, – вздохнул северянин, – поздно спохватился. Только себя смог обрызгать. Ютунхейм издавна под покровительством богини Нифльхельги, а ваши земли не защищены. Разносит ветер уголь цвергов, плодит его злоба человеческая, питает кровь горячая. Видать, кто-то из наших на себе бич этот принёс…
Вульфер выпустил поводья и сокрушённо закрыл лицо руками:
– Не успел, спал и не слышал. А потом времени не было. Братья Олофсоны знатные рубаки были. Если бы не их безумие – не одолел бы. Старшему, Рагнару, по зубам рукоятью съездил, младшему, Магнусу, под клинок поднырнул и требуху лезвием взрезал, а потом и до ярла Торстена дошло!
При воспоминании о схватке глаза Вульфера заблестели, борода вздыбилась, а лицо раскраснелось. Он так увлекся, что не заметил, как с вершины горы сполз огромный валун и с утробным грохотом покатился вниз.
– Берегись! – завопил Марек.
Но рассказчик не обратил на него внимание. И тогда Марек что есть силы врезал ногой в бочкообразную грудь Вульфера. Так сильно врезал от страха и отчаяния, что вылетел из седла северянин. А после и сам Марек спрыгнул, и вовремя! Страшная сила смела обоих коней, прокатилась по живой плоти, ломая кости и обрывая каменным рыком предсмертное ржание. Вздыбилось каменное облако, шибануло шершавой горечью по ноздрям, да и осело в окровавленный снег.
Показалась над сугробом взлохмаченная голова Вульфера, борода и нос в снегу, а на губах удивлённая ухмылка:
– Эй, писарь, живой?
Марек заворочался неподалёку, приподнял голову:
– Вроде…
– Это тролли. Точно тебе говорю, их работа. Горные тролли.
– У нас такие не водятся, – Марек встал, оглянулся на изломанные трупы животных и тяжело вздохнул.
– У вас и угля цвергов раньше не было, – задумчиво проговорил Вульфер. – А ведь ты мне жизнь спас…
– До Даброса день пути, – ответил Марек, – не пропадём.
Северянин подошёл к нему, положил руку на плечо, наклонил голову, заглядывая в глаза, и торжественно произнёс:
– Я тебе обещаю, Марек из Бродицы, я заберу тебя в Ютунхейм. Ты будешь жить не хуже конунга – есть лучший хлеб, пить самое вкусное пиво и спать с самыми жаркими женщинами. Клянусь, не будь я Вульфер Белый!
* * *
– А что же не сказал, что ты посол вашего конунга? – перекрикивая шум, прокричал в ухо Вульфера Марек.
Они оба сидели на почётном месте за длинным столом, заставленном всевозможной снедью. От пиршественной какофонии Марек ошалел, блеск золота, серебра и драгоценных камней резал глаза. Сразу столько важных вельмож в одном месте видеть ему не доводилось. Ноздри трепетали от изысканных запахов. Как же богат королевский стол! На серебряной тарелке исходит соком жареное оленье мясо, облитое горячим перцовым соусом, а дальше в отсветах факелов дрожат в туманном мареве румяные павлины, лебеди, утки. Диковинные колбасы лоснятся боками и манят взор. Бараньи ноги, приправленные шафраном, кабанье мясо с изюмом и сливами, зайцы, кролики, куропатки, каплуны. Пироги с мясной начинкой, соус из варёной моркови, шпинат. Иноземные финики, яблоки из королевского сада. А сколько у короля вин! Марек уже попробовал четыре сорта, а ему уже подносят пятое.
Вульфер отбросил от себя обглоданную кабанью ляжку, рыгнул и пьяно рассмеялся:
– Так я и не посол. Послом был мой ярл. Я только взял у него грамоту.
– Королю уже донесли, что в Бродице поселилось черное безумие. Когда ты отдашь ему волшебное зелье?
– Погоди, писарь, слезы Нифльхельги дорого стоят. Может, я обменяю их на слёзы живой девчонки. Эта Клементина действительно недурна собой.
– Брось, разбойник, она слишком молода для твоего конунга. Оставь её в покое.
– Нет, писарь, пусть ваш король сам мне об этом скажет.
– Не дури, Вульфер! – Марек попытался удержать северянина за столом, но тот отпихнул его руку и поднялся.
– Я хочу выпить за короля Братомита! – рявкнул викинг. – Да будут благосклонны к нему боги!
Король улыбнулся уголками губ и принял из рук стольника наполненный кубок, он ждал продолжения.
– Ваш мир силён! –рыкнул Вульфер, – Но есть и другой мир, не менее могучий. Это мир Вускеруда, Харлаганда и Ютунхейма! Это мир Севера!
Конунг Хальрик по прозвищу Одноглазый предлагает королю Братомиту союз. Объединившись, мы станем непобедимы и с легкостью отгоним от кормушки прочих царьков и властителей. А скрепит этот союз брак моего конунга и твоей дочери, владыка Базидара! Вот предложение моего повелителя! Что скажешь, король?!
В зале повисла мёртвая тишина. Придворные перестали жевать, и было слышно, как капает пиво на пол из опрокинутого кувшина.
По лицу Братомита пробежала тень. Что же касается королевны Клементины, то она побледнела и с испугом посмотрела на отца.
Король всего Базидара поднялся. Мгновение пристально смотрел в глаза посла, а потом тихо заговорил:
– Я польщён предложением моего брата, конунга Севера, но с сожалением вынужден отказаться. Дело в том, что у королевны Клементины есть жених.
– Вот как, – нахмурился Вульфер, – Не думаю, что этот счастливчик столь же могущественен, как мой конунг. Ты хорошо подумал, король?
Ярость сверкнула в глазах Братомита. Сверкнула и погасла:
– Я принял решение, и не в моих обычаях забирать данное слово. Я ценю предложение твоего властителя и думаю, что мудрый Хальрик не станет нарушать мирный договор из-за женщины.
– Может и не станет, – буркнул посол, плюхнулся на скамью и залпом осушил кубок с вином. Вытер мокрые губы рукавом и вдруг подмигнул Братомиту, – точно не станет!
Напряжение, возникшее в трапезной, рассеялось. Вновь загомонили захмелевшие гости, притихшие музыканты ударили по струнам лютней, запели флейты, рожки и волынки, запрыгали и заголосили дурными голосами скоморохи, заходили на руках акробаты.
Король Братомит хлопнул в ладоши, призывая к тишине.
– Вульфер Белый и Марек из Бродицы, мы ценим ваш подарок жителям Базидара, – король ткнул пальцем в серебряное блюдо, на котором покоилась отрубленная голова предводителя разбойников Титуса Плешивого. – Желаю отдариться!
Под радостные вопли собравшихся слуги преподнесли Мареку и Вульферу изысканное оружие. Северянин получил широкий нож в самоцветных ножнах, а Марек – небольшой изящный самострел и замшевый колчан со стрелами. Оба остались весьма довольны подарками.
– Я тоже прибыл не с пустыми руками! – заорал Вульфер. – Прикажи послать в Бродицы людей! Там в доме бургомистра остались дары Хальрика Одноглазого! Ты будешь доволен, король!
Северянин радостно жмурился, поглаживая пальцами драгоценные каменья, щедро покрывающие рукоять и ножны подарка, и прикидывал их возможную стоимость. А Марек так просто ошалел от счастья, вертя в руках иноземный чудо-лук. Изящные, но крепкие плечи из рогов белого оленя, умело вделанные в дубовую соху с полированным ложем, червлёный желобок для стрелы и хитроумный механизм натягивания тетивы – повергли писаря в благоговейный трепет. Не в силах сдержать желание, он попросил соизволения испытать оружие и после кивка владыки – выскочил на двор. Ранее Марек уже встречался с тяжёлыми брюшными цапами и ножными гастрофетами. Заряжать их было неудобно, ибо рычажный механизм взведения требовал известных усилий. Этот же малютка заряжался легко и быстро. С ним справилась бы и простоволосая девка из обслуги. До самой темноты Марек пулял короткие болты с тряпичным оперением в ствол королевского дуба для лучных состязаний, чем изрядно потешал стражников. Аккуратно вырезал ножом застрявшие наконечники из серой очищенной от коры древесины и вновь отправлял короткие стрелы в цель. Лишь когда очередной раз промахнулся и не смог отыскать в темноте драгоценную стрелку – с сожалением вернулся к пиршественному столу.
Оказалось, что гости изрядно захмелели. Кое-кто уже ушёл в приготовленные комнаты, кто-то захрапел прямо за столом, уткнувшись бородой в остатки трапезы, и лишь самые стойкие продолжали накачиваться дармовой выпивкой. Короля и королевны во главе стола не было. Матово блестел в свете факелов пустой серебряный поднос, на котором еще недавно покоилась мёртвая голова Титуса Плешивого. Лишь крошечное пятнышко засохшей крови напоминало о страшном подарке Вульфера базидарцам. Сам северянин также исчез.
Марек широко зевнул и обвёл осоловевшим взглядом просторную залу. Никто не предложил ему место для ночлега, но бывший писарь из Бродицы не унывал – обратился к вытиравшей стол девице, и та провела его в палату для виночерпиев. Там было темно и холодно. Факелы и свечи отсутствовали, не было даже каменной корзины с тлеющими углями. Воздух был пропитан потом и немытыми телами. Люди спали на полу. С трудом найдя свободное место между храпящей королевской челядью, Марек опустился на сырую солому, пристроил подарок короля на груди и мгновенно уснул.
* * *
Ему снится блаженный Габриз. Тот стоит на коленях и молится. Драная рубаха развевается на ветру, обнажая гнойники и уродливые язвы нищего. Лицо старика мокрое от слез, он протягивает худые руки к небу и восклицает: «Отче, подай нам тепла и света, ибо замёрзли сердца людей, заледенели души и покрылись светлые помыслы чёрной коростой неправды».
Марек смотрит на небо, и его охватывает ужас. Сияние небес меркнет, как истлевшая лучина, облака оборачиваются могильными тучами и исторгают из себя чёрный снег. Его все больше и больше, он устилает землю толстым колышущимся ковром, наползает на стены домов, покрывает стволы деревьев, погребает под собой реки и озёра, сам воздух набухает и чернеет, тьма глубокая и беспросветная медленно катится по опустевшим городам и селам, и мир корчится в агонии, раздавленный потусторонним злом.
«Покайтесь! – вопит блаженный, – ибо надвинулся на людей гнев Божий!».
«Не слушайте дурака! – Марек видит перекошенное злобой лицо бургомистра. – Такие, как он, вселяют страх в сердца ваши! Он нехристь и тать! Он сеет семена безумия! Бейте его!».
Чёрные тени бросаются к недостроенному колодцу, разбирают, смеются, злобствуют. Увесистые булыжники летят в старика, сбивают с ног, убивают…
Габриз поворачивает к Мареку окровавленное лицо и шепчет разбитыми губами: «Помоги! Помолись за меня и за погибающий Базидар».
Марек вскакивает. Несмотря на леденящий холод, по лицу струится горячий пот. Сердце неровно бухает в груди, а в ушах раздаётся тихий голос: «Помоги». Марек машет головой, пытаясь отогнать наваждение, но голос внутри него не исчезает, может лишь становится чуть тише. И тогда бывший писарь встаёт на ноги и, переступая через тела спящих, выходит из палаты.
В зале намного теплее. Камины дают много жара, потрескивают факелы на стенах, догорают оплывшие свечи в бронзовых канделябрах. Марек совсем один. Один в этом огромном помещении – спящие люди не в счёт. Уроженец Бродиц кожей ощущает, что лишь он бодрствует, остальными овладел странный тяжёлый сон. Тихий голос продолжает зов, и Марек послушно идет. Минует пекарню, паровую баню, кухню. Переступает через тела спящих стражников, поднимается по лестнице вверх, проходит второй этаж, минует третий. Где-то здесь покои короля, но Марек продолжает путь.
Перед ним королевская капелла. Из-под неплотно закрытой двери пробивается вздрагивающий свет. Марек заходит внутрь и замирает на пороге, поражённый увиденным.
Он не сразу узнал Вульфера, тот словно стал выше ростом. В трепещущем свете факелов его фигура кажется нереально огромной. Лицо влажно блестит багровым потом. Ноздри хищно раздуваются, бледные губы шевелятся, словно два мокрых слизня.
– Ты крепко спишь! – захохотал северянин, и его зычный бас прокатился по храму, отразился от стен и затих где-то под потолком. – Я уж думал, что не сумею пробудить тебя.
У ног викинга лежит связанная женщина. На голове холщовый мешок, но Марек без труда узнаёт королевну Клементину. Предупреждая его вопрос, Вульфер хохочет:
– Да, да, писарь, ты не ошибся, это дочка глупого Братомита. Ведь я обещал её своему конунгу. Из всех жителей Даброса проклятия цвергов избегнете только вы двое.
– Так ты колдун, – шепчет Марек. – Как же я сразу не понял…
– Не колдун, – кривит губы Вульфер, – а боевой маг. Единственный, кто овладел секретом подземных чародеев. Отойди в сторону и смотри! Увидишь то, что не видел до тебя ни один чужеземец – Рождение самой смерти, я буду петь песню для неё. Она восстанет из угольной пыли, и сожрёт всё живое, но не тронет тебя, ибо слёзы прекрасной и милосердной Нифльхельги коснулись твоей одежды.
– Ты лжец! – рычит Марек. – Ты обещал моему королю союз, а хочешь обречь на смерть!
– Я обещал ему союз в обмен на девку, но он поступил, как глупый тюлень. Теперь Хальрик заберет Клементину и весь Базидар даром. А тебе я обещал много хлеба, лучшего пива и жарких баб – так и будет, в чём же я солгал?
– Мне не нужны твои дары, убийца!
– Писарь, не забывай, что я вырвал тебя из лап Титуса!
– Ты спас меня, а я спас тебя – я тебе ничего не должен!
– Ты потом всё поймешь, Марек из Бродиц, – вздыхает Вульфер. – А теперь молчи и смотри.
Он вздымает мускулистые руки к потолку и начинает громко и напевно произносить странные слова. И от этих слов гранитный пол капеллы озаряется нереальным зеленоватым сиянием, из ветвистой трещины прямо на глазах вырастает уродливый кривой гриб, взрывается с тихим хлопком и оседает на камни черным пеплом. И пепел этот расползается во все стороны, словно полчища чёрных блох…
– Я уже всё понял, – говорит Марек и поднимает самострел. – Будь ты проклят, Вульфер Белый!
Короткая арбалетная стрела бьёт северянина в грудь. Тот удивлённо трогает оперение, а затем медленно оседает на колени. Смотрит на Марека с выражением обиженного ребёнка и заваливается навзничь. Глаза стекленеют, а окровавленные губы шепчут:
– Ты же мог жить, как король… глупец…
Марек бросается к умирающему северянину, срывает с пояса кошель. Вот она – волшебная влага! Он щедро поливает ею расползающуюся по углам тьму, и помещение взрывается пронзительным, раздирающим барабанные перепонки визгом. Так, наверное, визжат обожжённые святой водой бесы.
* * *
– Не, про лешего знаем! Расскажи про Габриза-прорицателя, как его злой бургомистр казнил, и за это Создатель на людей прогневался!
Старик вздрогнул, нахмурился, подошел к двери. Снежная вьюга трепала поросль мёртвого жёлтого ковыля. Пылили дымом сугробы, а в отдалении мерещилась высокая белая фигура. Она тянет к нему руки, и сквозь вой ветра слышится тихий прерывистый шёпот: «Ты же мог жить, как король… глупец…».
Марек захлопнул дверь и строго посмотрел на внуков:
– Откуда прознали?
– Люди сказывали.
– А что ещё сказывали?
– Много. Про чёрный снег, белого демона, и как ты весь Базидар спас! Деда, расскажи!
Марек тряхнул седыми кудрями:
– Вы вот что, выбросите это из головы. Болтают люди лишнего. Ни к чему вам эти тёмные сказки! Идите вона на печь греться, ночь на пороге.
Когда внуки, обиженно шмыгая, поплелись прочь, Марек широко перекрестился и с грустной улыбкой взглянул в угол хаты. Там, рядом с распятием, на полочке, освещаемая вздрагивающим пламенем свечи, стояла неприметная бутылочка из красного стекла.
Крепкая зима пришла, студёная. Вон, какой из распахнувшейся двери пар повалил, густой да вязкий.
– Деда, деда! – внуки вцепились в его рубаху красными от мороза ручонками. – Расскажи историю!
– Цыц, пострелята! – притворно нахмурился старик. – Кто дверь затворять будет? Горницу всю выморозили! Какую еще историю? Про рыжего лешего и болотную лихорадку?
– Не, про лешего знаем! Расскажи про Габриза-прорицателя, как его злой бургомистр казнил, и за это Создатель на людей прогневался!
Старик вздрогнул, нахмурился, подошёл к двери. Снежная вьюга трепала поросль мёртвого жёлтого ковыля. Пылили дымом сугробы, а в отдалении мерещилась высокая белая фигура.
«Или злая нечисть тоску навевает, или помирать скоро?». А только вспомнились неожиданно дела прошлые, страшные. Аж сердце защемило, заныло в груди.
Прав был блаженный Габриз, когда предрекал гибель всему живому от чёрного снега. Не послушали святого человека – надругались, камнями забили. Эко, говорили, выдумал дурак, чёрный снег. Только всё по словам убогого вышло. Утром проснулись, глянули – словно пеплом дворы замело. Не знали прежде в Бродице такой напасти. Со времен Красного Мора худшего не случалось. А тут вдруг словно дьявол в людей вселился. Ярость безумная в сердца вошла. Сын на отца и дочь на мать ополчились – кровь потекла по улицам славного города, а началось всё с купцов северных, что на крутобоком кнорре в гости пожаловали.
Не понравились эти гости незваные Мареку, ох не понравились. Самый низкорослый на полголовы выше него, морды словно из камня топором вытесанные, кулачищи, что пивные кружки, и у каждого меч длиной в два, а то и в три локтя будет. А скажите на милость, зачем мирному купцу такое железо таскать? Для охраны наёмные люди есть. А эти сами перепоясаны. А всё потому, что не купцы это – вои.
Екнуло сердце в нехорошем предчувствии. Вспомнились былые годы, когда земляки этих пегобородых во славу своего конунга Хальрика Одноглазого весь Базидар подмять задумали. Отбились чудом, король Братомит, божьей милостью, войска из Даброса привел. Отбились, а страх и недоверие никуда не делись. Смотрел Марек на купцов северных, на их стать и ширину плеч дивился, на товары облизывался, а сам в любой момент дёру дать готовился, ждал. И дождался.
Как забили несчастного Габриза камнями по приказу бургомистра, так на другой день и началось. Видать бог за юродивого прогневался. Запорошил узкие улочки чёрный пепел, погнал его студёный ветер от двора к двору, от хаты к хате, и пошло бесовское веселье. Обнажили северяне длинные мечи и пошли кромсать всё живое. Рубили старого и малого, и друг друга не жалели – по всему видно, чёрный снег у всех двуногих одинаково разум отбирает. А вослед за подданными Одноглазого и селяне родным и соседям глотки рвать принялись. Не стал Марек ждать, пока тоже с ума спрыгнет – вскочил на жеребца верного и помчался прочь. А когда оглянулся – увидел, как чёрная пыль двери родимого дома облизывает. Успел, значит.
Зима в этом году лютая, снежная. Птицы аж на лету замерзают. Месяц на ночном небе заледенел, звёзды на землю битым стеклом просыпались. Сидит Марек у костра трескучего, в лисьем воротнике щёки прячет, а сам мысли невесёлые перебирает. В Бродице нынче чёрная смерть обосновалась надолго ли, кто знает? Может, и не судьба обратно вернуться. А всё же дом там был, и служба на глупца бургомистра, и хоть не большие, а гроши. А в Дабросе что? Ни кола, ни двора. Благо что столица. Да и доберётся ли он живым до этого Даброса? Завтра Поющую дубраву проезжать будет, а там уж который год ватага Плешивого Титуса промышляет. Душегубы, каких свет не видывал. Бургомистр даже у короля Братомита войска просил. А что толку? Разбойнички в лесу растворились – только их и видели. Вот напасть. От расстройства Марек в костёр плюнул и вдруг напрягся. Жеребец всхрапнул тревожно. Напрасно всматривался человек в непроглядную тьму – слепой больше увидит. Так и сидел прислушиваясь. Только все одно не услышал. Закрыла пламя огромная тень. Стоит перед ним северный купец. Из тех, что в Бродице резню устроили.
Вскочил Марек в ужасе на ноги, хотел бежать, да где там. Шершавая ладонь в горло впилась – ни вздохнуть, ни охнуть. А безумные глаза смотрят на него и будто смеются, и в них пламя костра отражается. Обмочился человек от предчувствия лютой смерти, задёргался в лапище исполина, а тот спросил негромко:
– Хлеб есть?
Разжалась ладонь, рухнул Марек седалищем в снег, из глаз слёзы хлынули.
А северянин нахмурился недовольно:
– Мне казалось, что я неплохо говорю на вашем языке. Прости, если напугал. Со вчерашнего вечера ничего не ел.
И поскольку Марек продолжал сидеть и дрожать, незнакомец возвысил голос:
– Я спросил, есть ли у тебя еда?
Словно плетью огрели по спине Марека. Бросился к седельной сумке, извлек свёрток со снедью, развязал скатёрку.
Ноздри здоровяка затрепетали, когда Марек протянул ему кусок вяленого мяса. Ел он, почти не жуя, глотал и урчал, как голодный зверь.
Базидарец немного осмелел и уже более уверенно преломил хлеб.
– Ты запасливый человек, – с набитым ртом похвалил северянин, – до Даброса нам хватит, если не будем обжираться. Ты ведь в Даброс едешь?
Марек кивнул:
– Так, господин.
– Я тебе не господин, а ты не мой трель. Меня зовут Вульфер. Я хускарл ярла Торстена Деревянного, которого сегодня утром насадил на меч. – Незнакомец поморщился, – знатно сел на клинок старина Торстен, прямо как кабан на вертел.
Марек внутренне сжался. «Он убил своего хозяина и меня убьёт».
Вульфер постелил на камень свой плащ из волчьей шкуры, плюхнулся на него и сделал знак Мареку сесть рядом. Когда тот осторожно присел, северянин вновь заговорил:
– А всему виной проклятый уголь цвергов. Достаточно одной щепотки, чтобы погубить целый мир. Я спасся лишь благодаря слезам Нифльхельги. Воистину, кто владеет её слезами – тому не страшно чёрное безумие. Ты понимаешь, о чем я толкую?
Марек не понял ни единого слова, но старательно закивал.
– Видно, что ты не дурак, – засмеялся северянин. – Ты худой и слабый, чем занимаешься?
– Я был писарем у бургомистра. Не знаю, жив ли мой хозяин…
– Мёртв, – зевнул Вульфер, – Все мертвы. Только ты и я выжили. Я видел, как ты удирал. Оказывается, ты еще больший мудрец, чем я думал, человек, умеющий рисовать слова. Научишь меня рисовать моё имя? Когда я вернусь в Ютунхейм – мне все будут завидовать.
Марек кивнул.
–Хорошо, – улыбнулся Вульфер, – подбрось веток в огонь, а я посплю. Был очень тяжёлый день.
Марек затравленно смотрел на завернувшегося в шкуру северянина и вспоминал, что ему известно о пришельцах с далекого Ютунхейма. Они безжалостны и свирепы. Не признают других королей, кроме своего конунга. Не ценят чужую жизнь и с легкостью забирают. Если ему не хватит еды – он тотчас свернёт мне шею. А её не хватит. До Даброса три дня пути верхом. А ещё говорят, что эти викинги людоеды. Староста как-то рассказывал, как эти нелюди насаживали младенцев на вилы, поджаривали на костре и сжирали. Марека передёрнуло от ужаса и отвращения. Бежать. Бежать, пока страшный чужак не проснулся и не прибил его просто так, от нечего делать.
Сон северянина был тих и безмятежен. «Пусть как следует уснёт, – уговаривал себя Марек, – самый сон на рассвете. Вот тогда и двинусь. Грейся, убийца, – шептал он, подбрасывая ветки в жадные языки пламени, – Тебе тепло, душегуб».
Дым свечой уходил в розовеющее морозное небо, когда базидарец, тихо ступая, повёл коня прочь. Он медленно крался, проваливаясь в высокие сугробы, и постоянно оглядывался. И только отойдя на пятьдесят шагов от костра, забрался в седло и осторожно тронул поводья. Жеребец, предвкушая весёлую скачку, радостно всхрапнул, неторопливо затрусил, а потом сорвался в галоп, разбрызгивая горячей грудью пушистый снег.
* * *
Ох, не зря опасался Марек Поющей дубравы, не зря. Ехал медленно, останавливался, долго прислушивался, а всё одно попался. Будто шмель в отдалении загудел, а потом бац по лбу, вроде и не сильно, а враз темнота накрыла. Уже после дотумкал – из пращи его ссадили.
Очнулся от холода. Лежит в чём мать родила на снегу, на лице кровь сосульками заледенела, а вокруг какие-то люди суетятся. Один его тулуп примеряет, другой Марековы свиные сапоги в котомку прячет, третий знакомую скатёрку развязал и мясцо зубами рвёт. Вот оно как всё обернулось.
Приподнялся на локтях, голова кругом идет, тело от холода огнём горит. Горло словно калёным железом дерёт. Хотел заговорить, да только просипел невразумительно. Тот, что в его тулуп облачился, обернулся, захохотал весело:
– Гляди, Титус, купчина очухался. А ты говорил, он сдох.
Рыжебородый детина в драном треухе оскалил гнилые зубы:
– Хорошо, что живучий попался. Будет нам веселье.
Подошёл, нагнулся над Мареком: – Чего так мало денег, купец? В пояс только восемь сребреников зашил. Где остальное? Не верю я, что ты с собой столько взял. Почему один? Где охрана? Где обоз?
Марек с усилием прошептал:
– Один я…нет никого.
– Не хочешь говорить? – насупился разбойник. – А знаешь, как все поют, когда у них шестопер в заднице проворачивают? Не оттого ли эти места поющими назвали?
Лихие люди захохотали над шуткою вожака.
– Вот что, – распорядился Титус, – накиньте на него дерюгу и в повозку – пусть поживёт чуток. Дома ему язык развяжем.
Марека обернули в какое-то тряпье и словно чурку забросили на сани. Раздались крики и свист. Разбойники седлали коней.
Повалил густой снег. Ограбленный оглушённый Марек не ведал, сколько прошло времени. Он лежал скрюченный и посиневший. Дерюга мало давала тепла, он совсем задубел. Тело сотрясал озноб и, казалось, даже мысли в голове замёрзли. Ехали мучительно долго. Пришёл срок святой мессе или рано еще – колокола в лесу нет. Душегубы ехали весело, не таясь. Перебрасывались грубыми шутками, хохотали.
Внезапно наступила тишина. Сани дёрнулись и остановились. Марек услышал чей-то шёпот:
– А это еще кто? Человек или нежить?
– Глянь, совсем белый…
Несмотря на придавившую разум апатию, базидарец поднял голову и сквозь налипшую на глаза кровь вгляделся вдаль.
Вульфер стоял словно статуя, не шелохнувшись. Запорошенный снегом с ног до головы. В бороде серебрился лёд.
– Кто ты?! – крикнул Титус, – человек или демон?! Обзовись!
– Я Вульфер Белый! – рявкнул северянин. – А ты кто, захвативший моего друга?!
Титус облегчённо выдохнул. То, что существо оказалось человеком, вернуло ему уверенность. Он рассмеялся:
– Ты не врёшь – действительно, весь белый. Знай же, чужеземец, что меня зовут Титус, и я хозяин здешних лесов!
– Я слышал о тебе, – ответил Вульфер. – Тебя прозывают Плешивым, и за твою голову назначена хорошая награда.
– Уж не хочешь ли её получить?
– Уже иду, – кивнул северянин и вытянул меч из ножен.
– Лешко, – негромко позвал атаман.
Один из разбойников слез с лошади, выудил из-за пазухи пращу.
Полёт камня был неожиданным и молниеносным. Но не для Вульфера. Сверкнуло лезвие меча, раздался звук удара, и брызнули во все стороны гранитные крошки.
Главарь лихих людей нахмурился.
– Спешиться. Взять в кольцо. Живым он не нужен.
Разбойников было восемь, теперь Марек смог их посчитать. Словно голодные волки, ощетинившись сталью, они крадучись приближались к одинокому воину. Вульфер шёл им навстречу вразвалочку, словно на прогулке. Четверо молодчиков подались в стороны, стремясь обойти врага.
Последнее, что запомнил Марек, прежде чем провалиться в забытьё – страшная белозубая улыбка викинга и блеск его клинка.
Очнулся он от жгучей боли в теле. Он лежал на санях голый, а северянин с озорным хэканьем втирал в него холоднющий снег. Марек завопил, задёргался.
– Куда?! – прикрикнул на него Вульфер, – лежи! – и с довольным смешком продолжал истязание. Словно кипятком обварили. Кожа так и пылает, ещё миг, и пузырями пойдет.
– Смилуйся! – кричит Марек, – нету сил терпеть!
Только не слушает варвар. Как игрушку на живот перевернул, пригоршню снега зачерпнул и ну по больной спине водить. Мареку казалось, пять раз за кромку жизни уходил, прежде чем пытка закончилась. А потом северянин смазал намученное тело вонючей мазью и сказал:
– Повезло, что меня встретил. Такую болтушку только в Ютунхейме варить умеют, а морозы там покрепче тутошних.
И вправду, боль вдруг затихла, и так тепло и уютно стало, что Марек глаза прикрыл и спать было собрался. Но крутанул его за ухо окаянный чужак и вознегодовал:
– Ишь, чего удумал! Некогда разлёживаться. Надевай порты. В Дабросе отоспишься!
И ведь верно, не то место для сна. Поглядел Марек вокруг и содрогнулся: мёртвые тела на снегу чернеют, и кровь, кровь.
Вульфер поднял отрубленную голову Титуса, по лысому темечку погладил:
– Какой красавец. С собой надо взять, а то кто мне поверит, что я его упокоил?
Стараясь не смотреть на синюшную харю предводителя лихих людей, Марек сказал:
– У него браслеты особые, из красной меди. По ним узнают.
– Э, не скажи, – не согласился Вульфер, – браслеты браслетами, может он продал, а я купил. А голову не поменяешь. В мешок положу – холодно, не протухнет.
– Послушай, – запоздало вымолвил Марек, – спасибо тебе, что живот мой спас. Век не забуду.
– Чудак, – усмехнулся северянин, – ты же хлеб со мной преломил – мы теперь, как родня.
* * *
Всю ночь выла вьюга. Днём снова падал снег. Два всадника миновали Поющие леса и въехали в предгорье.
– Завтра утром будем в Дабросе! – Марек подмигнул северянину, – это наша столица! Приходилось бывать?
– Приходилось, – лениво откликнулся Вульфер. – Было дело, на десяти драккарах приходили. Было бы пятнадцать – пал бы Даброс.
– Вон оно как, – нахмурился базидарец. – С мечом, значит, приходил. Чужие земли покоя не дают?
– Я воин, человек-рисующий слова. Конунг Хальрик сказал – ярл Торстен пошёл, а я при нём.
– А тебе, значит, всё равно, кого убивать?
– Не всё равно. Богатых лучше – добыча больше.
– Так чем ты тогда лучше Титуса Плешивого?! – возмутился Марек.
– Я лучше, – усмехнулся викинг. – Я живой, а голова Титуса здесь, – северянин похлопал по мешку, дно которого заледенело кровавыми сосульками.
Марек помрачнел:
– У каждого своя правда. У тебя правда разбойника и татя.
– А у тебя?
– У меня своя, – насупился Марек, – пытаюсь жить по совести.
– Говорят, принцесса Клементина чудо, как хороша? – неожиданно спросил Вульфер.
– Да, она красавица. Соседние вельможи иссохли от тоски по ней. Только она всем отказывает.
– Может, богатого жениха ждёт?
– У короля Братомита и так сокровищ без счёта – любовь она ждёт.
– Понятно, – хмыкнул Вульфер. – Значит, за конунга Хальрика Одноглазого добровольно не пойдёт?
– Ты шутишь, что ли? – удивился Марек, – он же старый, как стоптанный сапог!
– Он так не думает, – оскалился викинг.
– Скажи мне, – Марек понизил голос до шепота, – эта напасть, снег этот чёрный… от вас пришёл?
– От нас, – не стал лукавить северянин, – проклятие подгорных жителей.
– Проклятие? Что за проклятие?
– Однажды наш прежний король смертельно оскорбил повелителя цвергов. Злобный карлик поклялся, что изведёт всех людей под корень, и с помощью чёрного колдовства превратил обычную угольную пыль в порошок безумия. Рассыпал его на поверхности и стал ждать. И проклятие затопило землю. Города обезлюдели, поля поросли бурьяном, но сжалилась над нашими предками белокурая и синеокая богиня Нифльхельга, пролила горькие слезы над телами убитых, и отступила прочь магия коварных рудокопов. Давно это было, но слёзы прекрасной богини и по сей день единственное спасение от угольной чумы. Достаточно одной капли, и не тронет тебя ворожба. – С этими словами Вульфер вытащил из поясного кошеля маленькую склянку из красного стекла с прозрачной жидкостью, потряс перед носом базидарца и аккуратно убрал назад.
– Так ты что, мог остановить эту заразу? – вскричал Марек.
– Не успел, – вздохнул северянин, – поздно спохватился. Только себя смог обрызгать. Ютунхейм издавна под покровительством богини Нифльхельги, а ваши земли не защищены. Разносит ветер уголь цвергов, плодит его злоба человеческая, питает кровь горячая. Видать, кто-то из наших на себе бич этот принёс…
Вульфер выпустил поводья и сокрушённо закрыл лицо руками:
– Не успел, спал и не слышал. А потом времени не было. Братья Олофсоны знатные рубаки были. Если бы не их безумие – не одолел бы. Старшему, Рагнару, по зубам рукоятью съездил, младшему, Магнусу, под клинок поднырнул и требуху лезвием взрезал, а потом и до ярла Торстена дошло!
При воспоминании о схватке глаза Вульфера заблестели, борода вздыбилась, а лицо раскраснелось. Он так увлекся, что не заметил, как с вершины горы сполз огромный валун и с утробным грохотом покатился вниз.
– Берегись! – завопил Марек.
Но рассказчик не обратил на него внимание. И тогда Марек что есть силы врезал ногой в бочкообразную грудь Вульфера. Так сильно врезал от страха и отчаяния, что вылетел из седла северянин. А после и сам Марек спрыгнул, и вовремя! Страшная сила смела обоих коней, прокатилась по живой плоти, ломая кости и обрывая каменным рыком предсмертное ржание. Вздыбилось каменное облако, шибануло шершавой горечью по ноздрям, да и осело в окровавленный снег.
Показалась над сугробом взлохмаченная голова Вульфера, борода и нос в снегу, а на губах удивлённая ухмылка:
– Эй, писарь, живой?
Марек заворочался неподалёку, приподнял голову:
– Вроде…
– Это тролли. Точно тебе говорю, их работа. Горные тролли.
– У нас такие не водятся, – Марек встал, оглянулся на изломанные трупы животных и тяжело вздохнул.
– У вас и угля цвергов раньше не было, – задумчиво проговорил Вульфер. – А ведь ты мне жизнь спас…
– До Даброса день пути, – ответил Марек, – не пропадём.
Северянин подошёл к нему, положил руку на плечо, наклонил голову, заглядывая в глаза, и торжественно произнёс:
– Я тебе обещаю, Марек из Бродицы, я заберу тебя в Ютунхейм. Ты будешь жить не хуже конунга – есть лучший хлеб, пить самое вкусное пиво и спать с самыми жаркими женщинами. Клянусь, не будь я Вульфер Белый!
* * *
– А что же не сказал, что ты посол вашего конунга? – перекрикивая шум, прокричал в ухо Вульфера Марек.
Они оба сидели на почётном месте за длинным столом, заставленном всевозможной снедью. От пиршественной какофонии Марек ошалел, блеск золота, серебра и драгоценных камней резал глаза. Сразу столько важных вельмож в одном месте видеть ему не доводилось. Ноздри трепетали от изысканных запахов. Как же богат королевский стол! На серебряной тарелке исходит соком жареное оленье мясо, облитое горячим перцовым соусом, а дальше в отсветах факелов дрожат в туманном мареве румяные павлины, лебеди, утки. Диковинные колбасы лоснятся боками и манят взор. Бараньи ноги, приправленные шафраном, кабанье мясо с изюмом и сливами, зайцы, кролики, куропатки, каплуны. Пироги с мясной начинкой, соус из варёной моркови, шпинат. Иноземные финики, яблоки из королевского сада. А сколько у короля вин! Марек уже попробовал четыре сорта, а ему уже подносят пятое.
Вульфер отбросил от себя обглоданную кабанью ляжку, рыгнул и пьяно рассмеялся:
– Так я и не посол. Послом был мой ярл. Я только взял у него грамоту.
– Королю уже донесли, что в Бродице поселилось черное безумие. Когда ты отдашь ему волшебное зелье?
– Погоди, писарь, слезы Нифльхельги дорого стоят. Может, я обменяю их на слёзы живой девчонки. Эта Клементина действительно недурна собой.
– Брось, разбойник, она слишком молода для твоего конунга. Оставь её в покое.
– Нет, писарь, пусть ваш король сам мне об этом скажет.
– Не дури, Вульфер! – Марек попытался удержать северянина за столом, но тот отпихнул его руку и поднялся.
– Я хочу выпить за короля Братомита! – рявкнул викинг. – Да будут благосклонны к нему боги!
Король улыбнулся уголками губ и принял из рук стольника наполненный кубок, он ждал продолжения.
– Ваш мир силён! –рыкнул Вульфер, – Но есть и другой мир, не менее могучий. Это мир Вускеруда, Харлаганда и Ютунхейма! Это мир Севера!
Конунг Хальрик по прозвищу Одноглазый предлагает королю Братомиту союз. Объединившись, мы станем непобедимы и с легкостью отгоним от кормушки прочих царьков и властителей. А скрепит этот союз брак моего конунга и твоей дочери, владыка Базидара! Вот предложение моего повелителя! Что скажешь, король?!
В зале повисла мёртвая тишина. Придворные перестали жевать, и было слышно, как капает пиво на пол из опрокинутого кувшина.
По лицу Братомита пробежала тень. Что же касается королевны Клементины, то она побледнела и с испугом посмотрела на отца.
Король всего Базидара поднялся. Мгновение пристально смотрел в глаза посла, а потом тихо заговорил:
– Я польщён предложением моего брата, конунга Севера, но с сожалением вынужден отказаться. Дело в том, что у королевны Клементины есть жених.
– Вот как, – нахмурился Вульфер, – Не думаю, что этот счастливчик столь же могущественен, как мой конунг. Ты хорошо подумал, король?
Ярость сверкнула в глазах Братомита. Сверкнула и погасла:
– Я принял решение, и не в моих обычаях забирать данное слово. Я ценю предложение твоего властителя и думаю, что мудрый Хальрик не станет нарушать мирный договор из-за женщины.
– Может и не станет, – буркнул посол, плюхнулся на скамью и залпом осушил кубок с вином. Вытер мокрые губы рукавом и вдруг подмигнул Братомиту, – точно не станет!
Напряжение, возникшее в трапезной, рассеялось. Вновь загомонили захмелевшие гости, притихшие музыканты ударили по струнам лютней, запели флейты, рожки и волынки, запрыгали и заголосили дурными голосами скоморохи, заходили на руках акробаты.
Король Братомит хлопнул в ладоши, призывая к тишине.
– Вульфер Белый и Марек из Бродицы, мы ценим ваш подарок жителям Базидара, – король ткнул пальцем в серебряное блюдо, на котором покоилась отрубленная голова предводителя разбойников Титуса Плешивого. – Желаю отдариться!
Под радостные вопли собравшихся слуги преподнесли Мареку и Вульферу изысканное оружие. Северянин получил широкий нож в самоцветных ножнах, а Марек – небольшой изящный самострел и замшевый колчан со стрелами. Оба остались весьма довольны подарками.
– Я тоже прибыл не с пустыми руками! – заорал Вульфер. – Прикажи послать в Бродицы людей! Там в доме бургомистра остались дары Хальрика Одноглазого! Ты будешь доволен, король!
Северянин радостно жмурился, поглаживая пальцами драгоценные каменья, щедро покрывающие рукоять и ножны подарка, и прикидывал их возможную стоимость. А Марек так просто ошалел от счастья, вертя в руках иноземный чудо-лук. Изящные, но крепкие плечи из рогов белого оленя, умело вделанные в дубовую соху с полированным ложем, червлёный желобок для стрелы и хитроумный механизм натягивания тетивы – повергли писаря в благоговейный трепет. Не в силах сдержать желание, он попросил соизволения испытать оружие и после кивка владыки – выскочил на двор. Ранее Марек уже встречался с тяжёлыми брюшными цапами и ножными гастрофетами. Заряжать их было неудобно, ибо рычажный механизм взведения требовал известных усилий. Этот же малютка заряжался легко и быстро. С ним справилась бы и простоволосая девка из обслуги. До самой темноты Марек пулял короткие болты с тряпичным оперением в ствол королевского дуба для лучных состязаний, чем изрядно потешал стражников. Аккуратно вырезал ножом застрявшие наконечники из серой очищенной от коры древесины и вновь отправлял короткие стрелы в цель. Лишь когда очередной раз промахнулся и не смог отыскать в темноте драгоценную стрелку – с сожалением вернулся к пиршественному столу.
Оказалось, что гости изрядно захмелели. Кое-кто уже ушёл в приготовленные комнаты, кто-то захрапел прямо за столом, уткнувшись бородой в остатки трапезы, и лишь самые стойкие продолжали накачиваться дармовой выпивкой. Короля и королевны во главе стола не было. Матово блестел в свете факелов пустой серебряный поднос, на котором еще недавно покоилась мёртвая голова Титуса Плешивого. Лишь крошечное пятнышко засохшей крови напоминало о страшном подарке Вульфера базидарцам. Сам северянин также исчез.
Марек широко зевнул и обвёл осоловевшим взглядом просторную залу. Никто не предложил ему место для ночлега, но бывший писарь из Бродицы не унывал – обратился к вытиравшей стол девице, и та провела его в палату для виночерпиев. Там было темно и холодно. Факелы и свечи отсутствовали, не было даже каменной корзины с тлеющими углями. Воздух был пропитан потом и немытыми телами. Люди спали на полу. С трудом найдя свободное место между храпящей королевской челядью, Марек опустился на сырую солому, пристроил подарок короля на груди и мгновенно уснул.
* * *
Ему снится блаженный Габриз. Тот стоит на коленях и молится. Драная рубаха развевается на ветру, обнажая гнойники и уродливые язвы нищего. Лицо старика мокрое от слез, он протягивает худые руки к небу и восклицает: «Отче, подай нам тепла и света, ибо замёрзли сердца людей, заледенели души и покрылись светлые помыслы чёрной коростой неправды».
Марек смотрит на небо, и его охватывает ужас. Сияние небес меркнет, как истлевшая лучина, облака оборачиваются могильными тучами и исторгают из себя чёрный снег. Его все больше и больше, он устилает землю толстым колышущимся ковром, наползает на стены домов, покрывает стволы деревьев, погребает под собой реки и озёра, сам воздух набухает и чернеет, тьма глубокая и беспросветная медленно катится по опустевшим городам и селам, и мир корчится в агонии, раздавленный потусторонним злом.
«Покайтесь! – вопит блаженный, – ибо надвинулся на людей гнев Божий!».
«Не слушайте дурака! – Марек видит перекошенное злобой лицо бургомистра. – Такие, как он, вселяют страх в сердца ваши! Он нехристь и тать! Он сеет семена безумия! Бейте его!».
Чёрные тени бросаются к недостроенному колодцу, разбирают, смеются, злобствуют. Увесистые булыжники летят в старика, сбивают с ног, убивают…
Габриз поворачивает к Мареку окровавленное лицо и шепчет разбитыми губами: «Помоги! Помолись за меня и за погибающий Базидар».
Марек вскакивает. Несмотря на леденящий холод, по лицу струится горячий пот. Сердце неровно бухает в груди, а в ушах раздаётся тихий голос: «Помоги». Марек машет головой, пытаясь отогнать наваждение, но голос внутри него не исчезает, может лишь становится чуть тише. И тогда бывший писарь встаёт на ноги и, переступая через тела спящих, выходит из палаты.
В зале намного теплее. Камины дают много жара, потрескивают факелы на стенах, догорают оплывшие свечи в бронзовых канделябрах. Марек совсем один. Один в этом огромном помещении – спящие люди не в счёт. Уроженец Бродиц кожей ощущает, что лишь он бодрствует, остальными овладел странный тяжёлый сон. Тихий голос продолжает зов, и Марек послушно идет. Минует пекарню, паровую баню, кухню. Переступает через тела спящих стражников, поднимается по лестнице вверх, проходит второй этаж, минует третий. Где-то здесь покои короля, но Марек продолжает путь.
Перед ним королевская капелла. Из-под неплотно закрытой двери пробивается вздрагивающий свет. Марек заходит внутрь и замирает на пороге, поражённый увиденным.
Он не сразу узнал Вульфера, тот словно стал выше ростом. В трепещущем свете факелов его фигура кажется нереально огромной. Лицо влажно блестит багровым потом. Ноздри хищно раздуваются, бледные губы шевелятся, словно два мокрых слизня.
– Ты крепко спишь! – захохотал северянин, и его зычный бас прокатился по храму, отразился от стен и затих где-то под потолком. – Я уж думал, что не сумею пробудить тебя.
У ног викинга лежит связанная женщина. На голове холщовый мешок, но Марек без труда узнаёт королевну Клементину. Предупреждая его вопрос, Вульфер хохочет:
– Да, да, писарь, ты не ошибся, это дочка глупого Братомита. Ведь я обещал её своему конунгу. Из всех жителей Даброса проклятия цвергов избегнете только вы двое.
– Так ты колдун, – шепчет Марек. – Как же я сразу не понял…
– Не колдун, – кривит губы Вульфер, – а боевой маг. Единственный, кто овладел секретом подземных чародеев. Отойди в сторону и смотри! Увидишь то, что не видел до тебя ни один чужеземец – Рождение самой смерти, я буду петь песню для неё. Она восстанет из угольной пыли, и сожрёт всё живое, но не тронет тебя, ибо слёзы прекрасной и милосердной Нифльхельги коснулись твоей одежды.
– Ты лжец! – рычит Марек. – Ты обещал моему королю союз, а хочешь обречь на смерть!
– Я обещал ему союз в обмен на девку, но он поступил, как глупый тюлень. Теперь Хальрик заберет Клементину и весь Базидар даром. А тебе я обещал много хлеба, лучшего пива и жарких баб – так и будет, в чём же я солгал?
– Мне не нужны твои дары, убийца!
– Писарь, не забывай, что я вырвал тебя из лап Титуса!
– Ты спас меня, а я спас тебя – я тебе ничего не должен!
– Ты потом всё поймешь, Марек из Бродиц, – вздыхает Вульфер. – А теперь молчи и смотри.
Он вздымает мускулистые руки к потолку и начинает громко и напевно произносить странные слова. И от этих слов гранитный пол капеллы озаряется нереальным зеленоватым сиянием, из ветвистой трещины прямо на глазах вырастает уродливый кривой гриб, взрывается с тихим хлопком и оседает на камни черным пеплом. И пепел этот расползается во все стороны, словно полчища чёрных блох…
– Я уже всё понял, – говорит Марек и поднимает самострел. – Будь ты проклят, Вульфер Белый!
Короткая арбалетная стрела бьёт северянина в грудь. Тот удивлённо трогает оперение, а затем медленно оседает на колени. Смотрит на Марека с выражением обиженного ребёнка и заваливается навзничь. Глаза стекленеют, а окровавленные губы шепчут:
– Ты же мог жить, как король… глупец…
Марек бросается к умирающему северянину, срывает с пояса кошель. Вот она – волшебная влага! Он щедро поливает ею расползающуюся по углам тьму, и помещение взрывается пронзительным, раздирающим барабанные перепонки визгом. Так, наверное, визжат обожжённые святой водой бесы.
* * *
– Не, про лешего знаем! Расскажи про Габриза-прорицателя, как его злой бургомистр казнил, и за это Создатель на людей прогневался!
Старик вздрогнул, нахмурился, подошел к двери. Снежная вьюга трепала поросль мёртвого жёлтого ковыля. Пылили дымом сугробы, а в отдалении мерещилась высокая белая фигура. Она тянет к нему руки, и сквозь вой ветра слышится тихий прерывистый шёпот: «Ты же мог жить, как король… глупец…».
Марек захлопнул дверь и строго посмотрел на внуков:
– Откуда прознали?
– Люди сказывали.
– А что ещё сказывали?
– Много. Про чёрный снег, белого демона, и как ты весь Базидар спас! Деда, расскажи!
Марек тряхнул седыми кудрями:
– Вы вот что, выбросите это из головы. Болтают люди лишнего. Ни к чему вам эти тёмные сказки! Идите вона на печь греться, ночь на пороге.
Когда внуки, обиженно шмыгая, поплелись прочь, Марек широко перекрестился и с грустной улыбкой взглянул в угол хаты. Там, рядом с распятием, на полочке, освещаемая вздрагивающим пламенем свечи, стояла неприметная бутылочка из красного стекла.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №5. Потерянный рай
В родовой пещере было сегодня жарко: утром посланные три дня назад за топливом нижние гомонявы подняли из дальних пещер черные камни, которые теперь Шаман щедро подбрасывал в священный костер. Многие из почтенных старейшин грелись у самого костра и вели неспешные беседы. Но неожиданно их покой был нарушен шумным появлением охотника Хадыма. Он ввалился в пещеру, принеся холод с улицы, его шуба и шапка были все запорошены снегом, копья упали на пол и рассыпались, но охотник будто не обратил на это внимания - он что-то крепко удерживал и прикрывал полами шубы. И даже позволил себе пройти к священному костру в верхних одеждах. Шаман хотел на него прикрикнуть и ударить по непочтительной спине посохом, но рука его так и замерла на взмахе, потому что он увидел, что так старательно укрывает Хадым. Тут же подозванный гомонява принес шубу, ее бросили возле костра, и охотник положил на нее женщину. Женщина эта была совершенно не похожа на тех, кого раньше находили в снегах Великой Равнины. Она была худенькой, с небольшой грудью, с плоским задом, а в бедрах совсем не было объема; но женщина была жива, это Шаман понял по едва различимому дыханию. И это была первая живая женщина за много дней, которую охотники смогли донести до родовой пещеры.
Тут же к костру принесли горячительной воды и можий жир, и шаман вместе с охотником стали в четыре руки растирать девушку. Потом ее завернули в шубу, и Хадым отнес ее в свою нишу в родовой пещере. Народ сразу же оживился, разговоры пошли громче. В основном обсуждали, переживет ли такая худенькая женщина эту ночь, сможет ли выносить ребенка. Иногда кто-то из старших подходил к нише, разворачивал шубы, смотрел на девушку или даже трогал, а потом удалялся через дальние проходы вместе с гомонявами. Хадыму это не нравилось и даже злило. Он сидел возле ниши и вытачивал копья, встречая каждого нового паломника ревнивым взглядом. Это новое чувство, ранее ему не ведомое, жгло изнутри: с одной стороны, он понимал, что никто не отнимет у него права быть у этой женщины первым, но с другой стороны - знал, что женщина не его, а племени. В прошлый раз, когда охотник Тайман нашел в снегах женщину, Хадым спокойно отнесся к ее появлению и нисколько не обиделся, что ему она так и не досталась. К сожалению, женщины обладали слишком слабым здоровьем, а племя было большим. Но теперь все было совершенно по-другому: это он нашел женщину, это он нес ее, прикрывая своими одеждами, сквозь снежную пургу, это он чувствовал ее еле-еле бьющееся сердце!
Наутро женщина стала подавать признаки жизни, иногда ее взгляд становился осмысленным, иногда она стонала. А на третий день поднялась на своем ложе и внимательно осмотрела пещеру. Хадым тут же подошел к ней и дал воды, она жадно выпила и улыбнулась, потом закуталась в шубы и так и просидела весь день, наблюдая за мужчинами и не произнося при этом ни звука. Старейшины племени совещались, стоит ли сейчас устроить праздник зачатия или дать женщине еще время, чтобы прийти в норму; и стоит ли ждать от нее нормы - уж больно женщина была подозрительной, тощей, и все время молчала. Может, просто принести ее в жертву? Но голос шамана стал решающим: он напомнил всем, что уже очень давно ни один охотник не мог найти живую женщину, лишь их окоченевшие трупы, а последний рожденный, Калтан, уже скоро пойдет на свою первую охоту. И не стоит племени разбрасываться такими подарками богов: худа ли женщина, умеет ли говорить, неважно; главная задача - понести и родить для племени ребенка. Поэтому общим собранием порешили, что день зачатия будет завтра.
Все утро племя готовилось к торжественному событию. Родовая пещера была вычищена, гомонявы тщательно вымыли своих старейшин, намазали их жиром и нанесли ритуальные рисунки, а женщине были принесены символические дары из блестящих камней. А когда наступила ночь, священный костер забросали черными камнями, так что пламя поднялось выше человеческого роста и в пещере стало так же светло, как днем на улице. И начались ритуальные танцы под ритмичный бой шаманского бубна. У каждого из мужчин, участвовавших в танце, была надета кожаная набедренная повязка, на голове закреплены рога, у охотников на груди красовались еще и ожерелья из клыков. Шаман был обнажен, а на лице его была закреплена маска; она не только скрывала его лицо, но и мешала ему видеть остальных, однако во время всего танца он ни разу не сбился, ни с кем не столкнулся и не потерял ритм. Хадым единственный был полностью обнажен и не имел никаких украшений, его тело не обмывали гомонявы и не наносили рисунков. Он участвовал в общем танце, набираясь сил, и лишь когда почувствовал полное единение со своим племенем, вышел из круга и пошел к женщине. Хадым был очень решителен и заряжен силой, поэтому без лишних движений и какого-либо сопротивления откинул в стороны шубы, в которые куталась она, повалил ее на ложе и сделал то, ради чего и был устроен этот праздник. Потом еще и еще повторял, пока не успокоились и не упали без сил последние из старейшин.
Женщина кричала, женщина сопротивлялась, но Хадым не обращал на это внимания: он знал, что так и будет, женщина должна сопротивляться, а он должен ее победить - и он это сделал. Хадым был горд. Хадым был счастлив: теперь он станет не просто охотником, а одним из старейшин.
Но все это было ночью, а наутро пришло отрезвление. Он проснулся поздно. В большом зале родовой пещеры были лишь гомонявы, отмывавшие пол. Рядом на ложе лежала женщина, но поза ее была слишком напряженной, и как Хадым ее ни гладил, она к нему не поворачивалась, хотя было понятно, что она не спит. Все то воодушевление, от которого хотелось сворачивать горы, куда-то делось, осталась лишь непонятная Хадыму апатия. Он посчитал, что выполнил все свои обязанности перед племенем и может отправляться на охоту. О женщине позаботятся, а ему совершенно незачем ждать рождения ребенка, место старейшины и так теперь закреплено за ним.
Хадым быстро собрался, оделся и вышел. Первый день он ходил и проверял свои ловушки, собирал пойманных зверей и все это отнес на ближайшую заимку, где развел огонь и лег спать. Только уснуть не смог. Каждый раз, когда он закрывал глаза, - вместо того, чтобы провалиться в спасительную безмятежность, видел женщину, ее белое и нежное тело. Он возбуждался, вскакивал, ходил по юрте кругами, выбегал на мороз; но каждый раз, когда ему казалось, что сердце успокоилось и он готов уснуть, женщина опять возвращалась в его мысли. Тогда Хадым решил пойти охотится на маджуна - самого опасного зверя из всех: мысли об охоте должны были перебить все остальные. Но вместо ожидаемой долгой изнурительной слежки и тяжелого боя, он практически сразу выследил маджуна и победил. Тогда он посвятил весь день разделке туши и заготовке мяса, без сил упал на ложе посреди ночи - но во снах видел только женщину.
На третий день Хадым вернулся в родовую пещеру. Он приволок на санках много мяса и шкур. Все были рады и хвалили его. Но на этот раз Хадым совершенно не обратил внимания на похвалы, а сразу прошел к своей нише. Женщина сидела на каких-то тряпках, обнаженная, вокруг ее ног стояли тарелки с дарами и едой, но ничего не было тронуто. Отсутствующим взглядом она смотрела в центр священного костра и не замечала ни Хадыма, ни кого-либо еще. А еще от женщины плохо пахло, потому что все эти три дня она ходила под себя. Хадым хотел разозлиться, но ему было только жалко женщину. Первым делом он отнес ее к горячей воде, потом вернулся в родовую пещеру, вычистил свою нишу, вынес еду, оставил только блестящие камни для женщины. Потом он вернулся за нею и отнес обратно. Ему даже показалось, что она немного ожила, ее голова прижималась к плечу Хадыма, и это было ему очень приятно. Он лег спать вместе с женщиной в своей нише и в первый раз за три дня смог спокойно уснуть и выспаться.
Наутро он решил для себя, что будет заботиться о женщине: ведь это на пользу племени. Она действительно была очень слабой и могла не выносить ребенка, а это было самое главное. Теперь Хадым не уходил из пещеры дольше, чем на сутки, а когда возвращался, женщина всегда встречала его улыбкой, и от этого еще больше хотелось возвращаться. Каждый миг и каждый вдох теперь были заполнены женщиной, но думы эти не были ему в тягость – наоборот, каждый раз, когда он вспоминал свою женщину, любое дело спорилось быстрее.
Единственное, что всегда омрачало и мучило его, это неизбежность того, что она будет принадлежать племени, и поэтому совершенно неосознанно он стал готовить план возможного побега. Первым делом Хадым сделал для женщины одежду и обувь и даже изредка выгуливал ее по свежему воздуху, когда не было ветра и мороз был не так зол. Уходя на охоту, он обязательно относил какой-то запас продуктов на заимку. Но никакого определенного смысла в этом для него самого тогда еще не было.
Но вот однажды они заняли в пещерах с горячей водой самую дальнюю и самую маленькую камеру. Сидели они тихо. После того самого первого раза Хадым больше никогда не обладал женщиной, но по-прежнему считал ее своей. В соседнюю камеру пришел старейшина Араым со своими гомонявами, они недолго плескались в воде и потом успокоились. Хадыму через небольшое слуховое отверстие было прекрасно слышно, что происходит в соседней камере, но он даже не прислушивался к разговору, пока в речи не проскользнуло упоминание о его женщине. Говорил гомонява – кажется, его звали Кут:
- Не кажется ли вам, старейшина, что Хадым очень сильно привязался к женщине? И не боитесь ли, что с ним произойдет то же, что и с охотником Барымом?
- Глупый, какая нам разница, привязался он к женщине или нет? В любом случае, она будет наша. Если он будет такой глупец, что поведет себя, как Барым, то мы и с ним поступим, как с Барымом; если же будет умным, то займет свое место у костра или же пойдет охотиться, как всегда. И вообще, не дело это гомонявы - обсуждать такие вопросы, тебе есть чем заняться…
Сердце Хадыма стучало так громко, что ему казалось - его могли слышать во всех пещерах. Гнев бушевал в душе, ему хотелось выскочить из воды, пробежать в соседнюю камеру и задушить Араыма своими руками. Но нежное прикосновение женщины остановило этот порыв. Вдруг весь тот план, что он так долго и неосознанно готовил, выстроился в его голове в единую четкую линию; теперь он знал совершенно точно, что и как надо делать. Они вышли очень тихо, чтобы никто их не услышал, и прошли пустыми камерами к родовой пещере, где улеглись в свою нишу.
Женщина в первый раз положила свою голову на плечо Хадыма и крепко его обняла. Он ждал вечера. Он наблюдал, как старейшины медленно ужинают и разбредаются по своим нишам, он смотрел и пытался отговорить себя, пытался убедить себя, что интересы племени намного важнее чувств одного человека, что женщина коварна... но все внутри говорило об обратном, он сжимал в объятиях свою женщину и понимал, насколько она беззащитна. Неужели ее можно отдать всему племени? Когда большинство старейшин легло спать, Хадым сел на своей лежанке и сказал:
- Что-то не спится, давай прогуляемся?
Женщина, как всегда, ничего не ответила, но сразу встала и начала быстро одеваться. Разум Хадыма еще колебался, но душа уже командовала всем телом. Он взял свою женщину за руку и повел к выходу. Морозный воздух придал ему уверенности. Они сразу же направились к небольшому тайнику, откуда Хадым достал мешок с припасами и снегоступы, и быстро пошли в глубину ночи. Хадым ничего не объяснял женщине: он не мог подобрать нужных слов, чтобы объяснить, почему они убегают и куда. Он знал только одно: надо уйти. Будущее было туманным, он надеялся лишь на волю богов. Расчет же его был очень прост: пока кто-то поймет, что они сбежали, пройдет много времени, никто не снарядит погоню ночью, потому что все знают, как злы духи, когда бог Ярдым прячется под покровом Небесного Пастуха. Только самый отчаянный или изгнанник мог отправится ночью в поход. До ближайшей заимки они дойдут к утру, там отдохнут и отправятся в путь дальше. Они всегда будут идти по ночам, и у них будет преимущество перед погоней, которая по ночам будет прятаться.
До заимки они дошли даже быстрее, чем ожидал Хадым. Развели огонь, быстро перекусили. И только тогда Хадым решил объясниться.
- Понимаешь, мы должны были уйти. После родов ты должна была достаться всему племени, а я этого не хочу. Я хочу, чтобы ты была только моя. Я…
Он не смог договорить, потому что женщина крепко обняла его - и слова перестали быть нужны. Необычайная силы веры в правильность того, что он делает, вдруг наполнила Хадыма, и он больше не сомневался. Он дал своей женщине немного поспать, а сам сидел, поглаживая ее голову, покоящуюся на его ногах, и вслушивался в шорохи снаружи; но угроза так и не пришла. Затем они встали и собрали вещи. Он взял немного припасов и побольше черных камней для огня. Женщине пришлось тащить за собой на салазках свернутую юрту. Когда они тронулись в путь, пошел небольшой снег, Хадым посчитал это хорошим знаком: когда погоня доберется до этой заимки, их следы уже заметет.
Они шли весь день и всю ночь, и только когда утром Небесный Пастух скинул свой полог и выпустил бога Ярдыма на Небо, добрались до следующей заимки. Едва успев развести огонь, они упали, обессиленные, крепко прижавшись к друг другу, и крепко уснули. Но когда Хадым проснулся, он увидел, что его женщина сидит на земле и внимательно смотрит на горизонт, откуда могла прийти угроза. Они опять основательно поели и пошли в путь, все дальше и дальше отдаляясь от обжитых земель. Они вышли на Белую Равнину – снежную пустошь, что простиралась до самых Красных Гор. Припасы берегли и питались в основном мелкой дичью, что ловил Хадым. Шли они так долго, что перестали бояться и даже думать о погоне.
Останавливались теперь, когда уставали; просто ставили юрту и могли в ней прожить несколько дней, не меняя места. Красные горы были уже близко.
Эта расслабленность сыграла с ними плохую шутку. Однажды они проснулись утром от шума. Когда Хадым вышел из юрты, оказалось, что они окружены целым стадом изамов - и изамы не были дикими. Тут же к нему подошли два пастуха и предъявили свои права на эту землю, где они остановились, и потребовали в уплату отдать им женщину. Хадым понял сразу, что разговаривать с ними бесполезно: должно быть, эти люди их давно уже выследили и шли по следу. Он не произнес ни звука, а сразу вступил в схватку. Она была короткой, но очень кровавой: ему пришлось убить не только двух охотников, но и четырех охмуров, охранявших стадо. Изамы тревожно мычали, нюхали кровавый снег. А Хадым и его женщина быстро свернули свои вещи и тронулись в путь. По привычке ходить за людьми стадо медленно тронулось за ними, а они все ускоряли свой ход. Небо, три дня копившее снег, вдруг разразилось жуткой бурей, и даже Хадым – опытный охотник - не разглядел ее приближения. Сначала они обвязали себя веревкой, чтобы в снежном буране не потеряться, но ветер настолько усилился, что не оставалось ничего другого, как сесть на землю и крепко прижаться друг к другу.
Снег завывал и хлестал их по лицам. Казалось, сами духи разгневались на Хадыма и пытались ему отомстить за убийство пастухов; но он и не думал просить пощады, потому что как никогда был уверен в своем выборе. Сколько прошло времени, они не знали. Казалось этот буран был всегда и именно сейчас и зародился мир - потому что бесконечные завывания вдруг сменилиь оглушительной тишиной. Хадым огляделся: снег лежал вокруг, воздух был прозрачен, а над головой ослепительной голубизной сияло небо. Справа от них высились Красные Горы - совсем рядом, хотя еще вчера по прикидкам Хадыма до них было не меньше трех дней пути. Хадым и его женщина встали с трудом - все мышцы затекли. Буран, хоть они и пытались прятать лица, все равно оставил на них свой отпечаток тонкими красными полосами. На удивление, все вещи остались на месте, не разбросанные ветром. Поэтому собрались очень быстро. И опять был путь в полном одиночестве. Слева - бескрайняя белая пустошь, а справа - красная каменная стена.
Они шли дни и ночи, останавливались на ночлег, иногда отдыхали - и снова шли, но картина мира вокруг них всегда оставалась неизменной. Живот женщины давно и заметно округлился и отяжелел, запасы черных камней значительно истощились и заплечный мешок стал совсем легким, поэтому теперь его несла на себе женщина, а Хадым тащил за собой салазки с юртой. Он был близок к отчаянью, но единственное, что придавало ему уверенности, – это непоколебимая вера женщины, которая ни разу не засомневалась и не упала духом. Поэтому держался и Хадым.
Однажды они увидели ущелье, которое, будто след от гигантского топора, разбивало гору. Оно было очень узким: в нем мог спокойно пройти человек, но двоим разойтись было тяжело. Поэтому Хадым и его женщина отправились друг за дружкой по каменной тропе. Очень скоро каменные своды над их головой сомкнулись и скрыли солнце. Но полной темноты не было: впереди ярко выделялась вертикальная полоска света. Они шли медленно, опираясь руками о стены, но полоска света все никак не становилась шире, и казалось, что они топчутся на месте.
Потом вдруг как-то резко Хадым уперся в стену перед собой, и оказалось, что полоса эта - всего лишь щель в каменной стене, а сквозь нее было видно сказочный мир, где не было снега и земля была покрыта зеленым ковром; там росли диковинные деревья и была вода, которая не замерзала и текла сама, а еще Хадым успел рассмотреть животных, и все это было так близко - в щель можно было просунуть руку и ощутить теплый воздух. Хадым пытался расширить проход, но камень не поддавался никакому инструменту, даже не крошился. В бессильной ярости охотник разбил кулаки о стену. Потом он решил обследовать пещеру. Медленно, не отрывая руки от стены, обошел ее всю. Оказалось, она чуть больше их юрты, и выход из нее был только один: тот, откуда они пришли. Хадым лег рядом с женщиной и положил голову на ее колени, а она стала тихо его гладить. Он успел перебрать множество вариантов, как поступить, но выход оставался один: вернуться обратно на белую пустошь и продолжить путь вдоль горы.
Хадым встал, отряхнул пыль с колен и протянул руку женщине:
- Ладно, что сидеть – пошли.
Теперь, когда они шли обратно и чудесная полоска света была позади, им ничего не было видно, поэтому Хадым проверял путь впереди, а женщина двумя руками держалась за его куртку сзади. Они медленно продвигались вперед, но даже не сообразили, что вышли наружу, лишь воздух стал более свежим да стенки ущелья шире. Была ночь, такая темная, что даже звезд не видно на небе. Они дошли до оставленной около ущелья юрты и решили не делать остановки. Хадым взвалил ремни на плечи и потащил юрту. Но салазки будто не скользили, постоянно за что-то задевали и каждый раз норовили перетянуть охотника на себя. Он долго с ними боролся, упорно прокладывал дорогу вперед, под конец не выдержал иначал ругаться, потом бросил ремни в бессильной злобе набросился на сложенную юрту, топтал ее ногами и кричал и вдруг резко остановился.
Его женщина стояла на четвереньках и одной рукой держалась за живот, ее рот был открыт, а на лице застыла гримаса боли. Хадым забыл про все: теперь его главной заботой было появление ребенка. Он хотел расчистить мсето от снега, но оказалось, что никакого снега нет. Думать об этом не было времени, он быстро набросал вещи в кучу, положил на них женщину, раздел и стал помогать. Ребенок шел мучительно и долго. Женщина смотрела на Хадыма то с укором, то с мольбой, она то забывалась, вся выгибалась и кричала, то лежала почти без чувств. Когда вокруг уже посветлело, Хадым наконец смог ухватиться за ребенка и вытащить его. Утреннюю зарю оглушил детский плач. Хадым сразу бросился протирать ребенка и кутать. Но, уже запеленав его, понял, что мог не стараться, потому что было очень тепло. Раньше он думал, что ему жарко только из-за напряжения, но теперь понимал, что дело не в этом.
Крепко прижимая к себе ребенка, он оглянулся - и перед ним предстал удивительный мир. Здесь не было снега. Они находились на поляне, заросшей высокой травой; вдалеке виднелась лесная чаща, из которой вышла парочка удивительных животных, что с опаской издалека наблюдали за ними. Хадым обернулся и посмотрел на женщину. Обнаженная, с широко раздвинутыми ногами, она выглядела уснувшей. Сначала ему показалось, что это пуповина торчит между ее ног, но она шевелилась, и он понял - это был корень или какой-то побег, который медленно выползал из земли и опутывал ноги женщины; потом полезли еще корни и побеги, все больше окутывая обнаженное тело. Когда оно окончательно скрылось в коконе, земля расступилась и поглотила его.
Ни страха, ни удивления не было в душе Хадыма. Он опять посмотрел в сторону леса - там вслед за настороженными животными появились девушки. Они также с опаской поглядывали на него издалека. Но у Хадыма было то, что заинтересует любую из них: на его руках мирно спал ребенок. Хадым лег в густую траву и стал ждать.
В родовой пещере было сегодня жарко: утром посланные три дня назад за топливом нижние гомонявы подняли из дальних пещер черные камни, которые теперь Шаман щедро подбрасывал в священный костер. Многие из почтенных старейшин грелись у самого костра и вели неспешные беседы. Но неожиданно их покой был нарушен шумным появлением охотника Хадыма. Он ввалился в пещеру, принеся холод с улицы, его шуба и шапка были все запорошены снегом, копья упали на пол и рассыпались, но охотник будто не обратил на это внимания - он что-то крепко удерживал и прикрывал полами шубы. И даже позволил себе пройти к священному костру в верхних одеждах. Шаман хотел на него прикрикнуть и ударить по непочтительной спине посохом, но рука его так и замерла на взмахе, потому что он увидел, что так старательно укрывает Хадым. Тут же подозванный гомонява принес шубу, ее бросили возле костра, и охотник положил на нее женщину. Женщина эта была совершенно не похожа на тех, кого раньше находили в снегах Великой Равнины. Она была худенькой, с небольшой грудью, с плоским задом, а в бедрах совсем не было объема; но женщина была жива, это Шаман понял по едва различимому дыханию. И это была первая живая женщина за много дней, которую охотники смогли донести до родовой пещеры.
Тут же к костру принесли горячительной воды и можий жир, и шаман вместе с охотником стали в четыре руки растирать девушку. Потом ее завернули в шубу, и Хадым отнес ее в свою нишу в родовой пещере. Народ сразу же оживился, разговоры пошли громче. В основном обсуждали, переживет ли такая худенькая женщина эту ночь, сможет ли выносить ребенка. Иногда кто-то из старших подходил к нише, разворачивал шубы, смотрел на девушку или даже трогал, а потом удалялся через дальние проходы вместе с гомонявами. Хадыму это не нравилось и даже злило. Он сидел возле ниши и вытачивал копья, встречая каждого нового паломника ревнивым взглядом. Это новое чувство, ранее ему не ведомое, жгло изнутри: с одной стороны, он понимал, что никто не отнимет у него права быть у этой женщины первым, но с другой стороны - знал, что женщина не его, а племени. В прошлый раз, когда охотник Тайман нашел в снегах женщину, Хадым спокойно отнесся к ее появлению и нисколько не обиделся, что ему она так и не досталась. К сожалению, женщины обладали слишком слабым здоровьем, а племя было большим. Но теперь все было совершенно по-другому: это он нашел женщину, это он нес ее, прикрывая своими одеждами, сквозь снежную пургу, это он чувствовал ее еле-еле бьющееся сердце!
Наутро женщина стала подавать признаки жизни, иногда ее взгляд становился осмысленным, иногда она стонала. А на третий день поднялась на своем ложе и внимательно осмотрела пещеру. Хадым тут же подошел к ней и дал воды, она жадно выпила и улыбнулась, потом закуталась в шубы и так и просидела весь день, наблюдая за мужчинами и не произнося при этом ни звука. Старейшины племени совещались, стоит ли сейчас устроить праздник зачатия или дать женщине еще время, чтобы прийти в норму; и стоит ли ждать от нее нормы - уж больно женщина была подозрительной, тощей, и все время молчала. Может, просто принести ее в жертву? Но голос шамана стал решающим: он напомнил всем, что уже очень давно ни один охотник не мог найти живую женщину, лишь их окоченевшие трупы, а последний рожденный, Калтан, уже скоро пойдет на свою первую охоту. И не стоит племени разбрасываться такими подарками богов: худа ли женщина, умеет ли говорить, неважно; главная задача - понести и родить для племени ребенка. Поэтому общим собранием порешили, что день зачатия будет завтра.
Все утро племя готовилось к торжественному событию. Родовая пещера была вычищена, гомонявы тщательно вымыли своих старейшин, намазали их жиром и нанесли ритуальные рисунки, а женщине были принесены символические дары из блестящих камней. А когда наступила ночь, священный костер забросали черными камнями, так что пламя поднялось выше человеческого роста и в пещере стало так же светло, как днем на улице. И начались ритуальные танцы под ритмичный бой шаманского бубна. У каждого из мужчин, участвовавших в танце, была надета кожаная набедренная повязка, на голове закреплены рога, у охотников на груди красовались еще и ожерелья из клыков. Шаман был обнажен, а на лице его была закреплена маска; она не только скрывала его лицо, но и мешала ему видеть остальных, однако во время всего танца он ни разу не сбился, ни с кем не столкнулся и не потерял ритм. Хадым единственный был полностью обнажен и не имел никаких украшений, его тело не обмывали гомонявы и не наносили рисунков. Он участвовал в общем танце, набираясь сил, и лишь когда почувствовал полное единение со своим племенем, вышел из круга и пошел к женщине. Хадым был очень решителен и заряжен силой, поэтому без лишних движений и какого-либо сопротивления откинул в стороны шубы, в которые куталась она, повалил ее на ложе и сделал то, ради чего и был устроен этот праздник. Потом еще и еще повторял, пока не успокоились и не упали без сил последние из старейшин.
Женщина кричала, женщина сопротивлялась, но Хадым не обращал на это внимания: он знал, что так и будет, женщина должна сопротивляться, а он должен ее победить - и он это сделал. Хадым был горд. Хадым был счастлив: теперь он станет не просто охотником, а одним из старейшин.
Но все это было ночью, а наутро пришло отрезвление. Он проснулся поздно. В большом зале родовой пещеры были лишь гомонявы, отмывавшие пол. Рядом на ложе лежала женщина, но поза ее была слишком напряженной, и как Хадым ее ни гладил, она к нему не поворачивалась, хотя было понятно, что она не спит. Все то воодушевление, от которого хотелось сворачивать горы, куда-то делось, осталась лишь непонятная Хадыму апатия. Он посчитал, что выполнил все свои обязанности перед племенем и может отправляться на охоту. О женщине позаботятся, а ему совершенно незачем ждать рождения ребенка, место старейшины и так теперь закреплено за ним.
Хадым быстро собрался, оделся и вышел. Первый день он ходил и проверял свои ловушки, собирал пойманных зверей и все это отнес на ближайшую заимку, где развел огонь и лег спать. Только уснуть не смог. Каждый раз, когда он закрывал глаза, - вместо того, чтобы провалиться в спасительную безмятежность, видел женщину, ее белое и нежное тело. Он возбуждался, вскакивал, ходил по юрте кругами, выбегал на мороз; но каждый раз, когда ему казалось, что сердце успокоилось и он готов уснуть, женщина опять возвращалась в его мысли. Тогда Хадым решил пойти охотится на маджуна - самого опасного зверя из всех: мысли об охоте должны были перебить все остальные. Но вместо ожидаемой долгой изнурительной слежки и тяжелого боя, он практически сразу выследил маджуна и победил. Тогда он посвятил весь день разделке туши и заготовке мяса, без сил упал на ложе посреди ночи - но во снах видел только женщину.
На третий день Хадым вернулся в родовую пещеру. Он приволок на санках много мяса и шкур. Все были рады и хвалили его. Но на этот раз Хадым совершенно не обратил внимания на похвалы, а сразу прошел к своей нише. Женщина сидела на каких-то тряпках, обнаженная, вокруг ее ног стояли тарелки с дарами и едой, но ничего не было тронуто. Отсутствующим взглядом она смотрела в центр священного костра и не замечала ни Хадыма, ни кого-либо еще. А еще от женщины плохо пахло, потому что все эти три дня она ходила под себя. Хадым хотел разозлиться, но ему было только жалко женщину. Первым делом он отнес ее к горячей воде, потом вернулся в родовую пещеру, вычистил свою нишу, вынес еду, оставил только блестящие камни для женщины. Потом он вернулся за нею и отнес обратно. Ему даже показалось, что она немного ожила, ее голова прижималась к плечу Хадыма, и это было ему очень приятно. Он лег спать вместе с женщиной в своей нише и в первый раз за три дня смог спокойно уснуть и выспаться.
Наутро он решил для себя, что будет заботиться о женщине: ведь это на пользу племени. Она действительно была очень слабой и могла не выносить ребенка, а это было самое главное. Теперь Хадым не уходил из пещеры дольше, чем на сутки, а когда возвращался, женщина всегда встречала его улыбкой, и от этого еще больше хотелось возвращаться. Каждый миг и каждый вдох теперь были заполнены женщиной, но думы эти не были ему в тягость – наоборот, каждый раз, когда он вспоминал свою женщину, любое дело спорилось быстрее.
Единственное, что всегда омрачало и мучило его, это неизбежность того, что она будет принадлежать племени, и поэтому совершенно неосознанно он стал готовить план возможного побега. Первым делом Хадым сделал для женщины одежду и обувь и даже изредка выгуливал ее по свежему воздуху, когда не было ветра и мороз был не так зол. Уходя на охоту, он обязательно относил какой-то запас продуктов на заимку. Но никакого определенного смысла в этом для него самого тогда еще не было.
Но вот однажды они заняли в пещерах с горячей водой самую дальнюю и самую маленькую камеру. Сидели они тихо. После того самого первого раза Хадым больше никогда не обладал женщиной, но по-прежнему считал ее своей. В соседнюю камеру пришел старейшина Араым со своими гомонявами, они недолго плескались в воде и потом успокоились. Хадыму через небольшое слуховое отверстие было прекрасно слышно, что происходит в соседней камере, но он даже не прислушивался к разговору, пока в речи не проскользнуло упоминание о его женщине. Говорил гомонява – кажется, его звали Кут:
- Не кажется ли вам, старейшина, что Хадым очень сильно привязался к женщине? И не боитесь ли, что с ним произойдет то же, что и с охотником Барымом?
- Глупый, какая нам разница, привязался он к женщине или нет? В любом случае, она будет наша. Если он будет такой глупец, что поведет себя, как Барым, то мы и с ним поступим, как с Барымом; если же будет умным, то займет свое место у костра или же пойдет охотиться, как всегда. И вообще, не дело это гомонявы - обсуждать такие вопросы, тебе есть чем заняться…
Сердце Хадыма стучало так громко, что ему казалось - его могли слышать во всех пещерах. Гнев бушевал в душе, ему хотелось выскочить из воды, пробежать в соседнюю камеру и задушить Араыма своими руками. Но нежное прикосновение женщины остановило этот порыв. Вдруг весь тот план, что он так долго и неосознанно готовил, выстроился в его голове в единую четкую линию; теперь он знал совершенно точно, что и как надо делать. Они вышли очень тихо, чтобы никто их не услышал, и прошли пустыми камерами к родовой пещере, где улеглись в свою нишу.
Женщина в первый раз положила свою голову на плечо Хадыма и крепко его обняла. Он ждал вечера. Он наблюдал, как старейшины медленно ужинают и разбредаются по своим нишам, он смотрел и пытался отговорить себя, пытался убедить себя, что интересы племени намного важнее чувств одного человека, что женщина коварна... но все внутри говорило об обратном, он сжимал в объятиях свою женщину и понимал, насколько она беззащитна. Неужели ее можно отдать всему племени? Когда большинство старейшин легло спать, Хадым сел на своей лежанке и сказал:
- Что-то не спится, давай прогуляемся?
Женщина, как всегда, ничего не ответила, но сразу встала и начала быстро одеваться. Разум Хадыма еще колебался, но душа уже командовала всем телом. Он взял свою женщину за руку и повел к выходу. Морозный воздух придал ему уверенности. Они сразу же направились к небольшому тайнику, откуда Хадым достал мешок с припасами и снегоступы, и быстро пошли в глубину ночи. Хадым ничего не объяснял женщине: он не мог подобрать нужных слов, чтобы объяснить, почему они убегают и куда. Он знал только одно: надо уйти. Будущее было туманным, он надеялся лишь на волю богов. Расчет же его был очень прост: пока кто-то поймет, что они сбежали, пройдет много времени, никто не снарядит погоню ночью, потому что все знают, как злы духи, когда бог Ярдым прячется под покровом Небесного Пастуха. Только самый отчаянный или изгнанник мог отправится ночью в поход. До ближайшей заимки они дойдут к утру, там отдохнут и отправятся в путь дальше. Они всегда будут идти по ночам, и у них будет преимущество перед погоней, которая по ночам будет прятаться.
До заимки они дошли даже быстрее, чем ожидал Хадым. Развели огонь, быстро перекусили. И только тогда Хадым решил объясниться.
- Понимаешь, мы должны были уйти. После родов ты должна была достаться всему племени, а я этого не хочу. Я хочу, чтобы ты была только моя. Я…
Он не смог договорить, потому что женщина крепко обняла его - и слова перестали быть нужны. Необычайная силы веры в правильность того, что он делает, вдруг наполнила Хадыма, и он больше не сомневался. Он дал своей женщине немного поспать, а сам сидел, поглаживая ее голову, покоящуюся на его ногах, и вслушивался в шорохи снаружи; но угроза так и не пришла. Затем они встали и собрали вещи. Он взял немного припасов и побольше черных камней для огня. Женщине пришлось тащить за собой на салазках свернутую юрту. Когда они тронулись в путь, пошел небольшой снег, Хадым посчитал это хорошим знаком: когда погоня доберется до этой заимки, их следы уже заметет.
Они шли весь день и всю ночь, и только когда утром Небесный Пастух скинул свой полог и выпустил бога Ярдыма на Небо, добрались до следующей заимки. Едва успев развести огонь, они упали, обессиленные, крепко прижавшись к друг другу, и крепко уснули. Но когда Хадым проснулся, он увидел, что его женщина сидит на земле и внимательно смотрит на горизонт, откуда могла прийти угроза. Они опять основательно поели и пошли в путь, все дальше и дальше отдаляясь от обжитых земель. Они вышли на Белую Равнину – снежную пустошь, что простиралась до самых Красных Гор. Припасы берегли и питались в основном мелкой дичью, что ловил Хадым. Шли они так долго, что перестали бояться и даже думать о погоне.
Останавливались теперь, когда уставали; просто ставили юрту и могли в ней прожить несколько дней, не меняя места. Красные горы были уже близко.
Эта расслабленность сыграла с ними плохую шутку. Однажды они проснулись утром от шума. Когда Хадым вышел из юрты, оказалось, что они окружены целым стадом изамов - и изамы не были дикими. Тут же к нему подошли два пастуха и предъявили свои права на эту землю, где они остановились, и потребовали в уплату отдать им женщину. Хадым понял сразу, что разговаривать с ними бесполезно: должно быть, эти люди их давно уже выследили и шли по следу. Он не произнес ни звука, а сразу вступил в схватку. Она была короткой, но очень кровавой: ему пришлось убить не только двух охотников, но и четырех охмуров, охранявших стадо. Изамы тревожно мычали, нюхали кровавый снег. А Хадым и его женщина быстро свернули свои вещи и тронулись в путь. По привычке ходить за людьми стадо медленно тронулось за ними, а они все ускоряли свой ход. Небо, три дня копившее снег, вдруг разразилось жуткой бурей, и даже Хадым – опытный охотник - не разглядел ее приближения. Сначала они обвязали себя веревкой, чтобы в снежном буране не потеряться, но ветер настолько усилился, что не оставалось ничего другого, как сесть на землю и крепко прижаться друг к другу.
Снег завывал и хлестал их по лицам. Казалось, сами духи разгневались на Хадыма и пытались ему отомстить за убийство пастухов; но он и не думал просить пощады, потому что как никогда был уверен в своем выборе. Сколько прошло времени, они не знали. Казалось этот буран был всегда и именно сейчас и зародился мир - потому что бесконечные завывания вдруг сменилиь оглушительной тишиной. Хадым огляделся: снег лежал вокруг, воздух был прозрачен, а над головой ослепительной голубизной сияло небо. Справа от них высились Красные Горы - совсем рядом, хотя еще вчера по прикидкам Хадыма до них было не меньше трех дней пути. Хадым и его женщина встали с трудом - все мышцы затекли. Буран, хоть они и пытались прятать лица, все равно оставил на них свой отпечаток тонкими красными полосами. На удивление, все вещи остались на месте, не разбросанные ветром. Поэтому собрались очень быстро. И опять был путь в полном одиночестве. Слева - бескрайняя белая пустошь, а справа - красная каменная стена.
Они шли дни и ночи, останавливались на ночлег, иногда отдыхали - и снова шли, но картина мира вокруг них всегда оставалась неизменной. Живот женщины давно и заметно округлился и отяжелел, запасы черных камней значительно истощились и заплечный мешок стал совсем легким, поэтому теперь его несла на себе женщина, а Хадым тащил за собой салазки с юртой. Он был близок к отчаянью, но единственное, что придавало ему уверенности, – это непоколебимая вера женщины, которая ни разу не засомневалась и не упала духом. Поэтому держался и Хадым.
Однажды они увидели ущелье, которое, будто след от гигантского топора, разбивало гору. Оно было очень узким: в нем мог спокойно пройти человек, но двоим разойтись было тяжело. Поэтому Хадым и его женщина отправились друг за дружкой по каменной тропе. Очень скоро каменные своды над их головой сомкнулись и скрыли солнце. Но полной темноты не было: впереди ярко выделялась вертикальная полоска света. Они шли медленно, опираясь руками о стены, но полоска света все никак не становилась шире, и казалось, что они топчутся на месте.
Потом вдруг как-то резко Хадым уперся в стену перед собой, и оказалось, что полоса эта - всего лишь щель в каменной стене, а сквозь нее было видно сказочный мир, где не было снега и земля была покрыта зеленым ковром; там росли диковинные деревья и была вода, которая не замерзала и текла сама, а еще Хадым успел рассмотреть животных, и все это было так близко - в щель можно было просунуть руку и ощутить теплый воздух. Хадым пытался расширить проход, но камень не поддавался никакому инструменту, даже не крошился. В бессильной ярости охотник разбил кулаки о стену. Потом он решил обследовать пещеру. Медленно, не отрывая руки от стены, обошел ее всю. Оказалось, она чуть больше их юрты, и выход из нее был только один: тот, откуда они пришли. Хадым лег рядом с женщиной и положил голову на ее колени, а она стала тихо его гладить. Он успел перебрать множество вариантов, как поступить, но выход оставался один: вернуться обратно на белую пустошь и продолжить путь вдоль горы.
Хадым встал, отряхнул пыль с колен и протянул руку женщине:
- Ладно, что сидеть – пошли.
Теперь, когда они шли обратно и чудесная полоска света была позади, им ничего не было видно, поэтому Хадым проверял путь впереди, а женщина двумя руками держалась за его куртку сзади. Они медленно продвигались вперед, но даже не сообразили, что вышли наружу, лишь воздух стал более свежим да стенки ущелья шире. Была ночь, такая темная, что даже звезд не видно на небе. Они дошли до оставленной около ущелья юрты и решили не делать остановки. Хадым взвалил ремни на плечи и потащил юрту. Но салазки будто не скользили, постоянно за что-то задевали и каждый раз норовили перетянуть охотника на себя. Он долго с ними боролся, упорно прокладывал дорогу вперед, под конец не выдержал иначал ругаться, потом бросил ремни в бессильной злобе набросился на сложенную юрту, топтал ее ногами и кричал и вдруг резко остановился.
Его женщина стояла на четвереньках и одной рукой держалась за живот, ее рот был открыт, а на лице застыла гримаса боли. Хадым забыл про все: теперь его главной заботой было появление ребенка. Он хотел расчистить мсето от снега, но оказалось, что никакого снега нет. Думать об этом не было времени, он быстро набросал вещи в кучу, положил на них женщину, раздел и стал помогать. Ребенок шел мучительно и долго. Женщина смотрела на Хадыма то с укором, то с мольбой, она то забывалась, вся выгибалась и кричала, то лежала почти без чувств. Когда вокруг уже посветлело, Хадым наконец смог ухватиться за ребенка и вытащить его. Утреннюю зарю оглушил детский плач. Хадым сразу бросился протирать ребенка и кутать. Но, уже запеленав его, понял, что мог не стараться, потому что было очень тепло. Раньше он думал, что ему жарко только из-за напряжения, но теперь понимал, что дело не в этом.
Крепко прижимая к себе ребенка, он оглянулся - и перед ним предстал удивительный мир. Здесь не было снега. Они находились на поляне, заросшей высокой травой; вдалеке виднелась лесная чаща, из которой вышла парочка удивительных животных, что с опаской издалека наблюдали за ними. Хадым обернулся и посмотрел на женщину. Обнаженная, с широко раздвинутыми ногами, она выглядела уснувшей. Сначала ему показалось, что это пуповина торчит между ее ног, но она шевелилась, и он понял - это был корень или какой-то побег, который медленно выползал из земли и опутывал ноги женщины; потом полезли еще корни и побеги, все больше окутывая обнаженное тело. Когда оно окончательно скрылось в коконе, земля расступилась и поглотила его.
Ни страха, ни удивления не было в душе Хадыма. Он опять посмотрел в сторону леса - там вслед за настороженными животными появились девушки. Они также с опаской поглядывали на него издалека. Но у Хадыма было то, что заинтересует любую из них: на его руках мирно спал ребенок. Хадым лег в густую траву и стал ждать.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №6. Капризы погоды
"Красотка" наша, хоть и старая калоша, но нынешних новеньких спокойно сделает. И ничто её с курса не собьёт. Ну, разве что прямое попадание метеорита. Именно это и случилось. Везли мы дункваксы с Лямбды Лебедя на Сигму Центавра. Только входим в рукав - шарах! Главный движок в хлам! Так маленькими прыжочками и пробирались. Что твоя жаба. Слава Богу, что ещё "переходник" не зацепило. А то пришлось бы на одних "ионках" ползти. Прикиньте, сто двадцать парсек! Что нам оставалось? Выпасть на какую-нибудь планету и вызывать ремонтников. Или там их найти, если повезёт.
Ну, Мануэль у нас везунчик. Нет, ремонтников мы там не нашли, но подходящая планета отыскалась быстро. Аккуратненько посадил "Красотку" наш кабальеро, как буковку вписал. Даже чай в чашках не выплеснулся.
Короче, вываливаем все наружу, осматриваемся кругом и офигеваем. Стоит наша "Красотка" на песчаном берегу, метрах в десяти от озера. Вокруг лес, деревья высоченные, на наши сосны чем-то похожие. Вода прозрачная. Небо синее-синее. Тепло. Где-то птички чирикают. Солнышко местное светит. Благодать, короче. Сидим, балдеем. Светка сразу же полезла купаться. Ганс у себя в рубке засел - в Мировое пространство сигналит. А мы вчетвером сидим, медитируем, натурой любуемся. Тут Мануэль, в порыве чувств, вдаряет кулаком рядом с собой и говорит:
- Трес канделас эн куло! Какая красотища, компаньерос!
- Да, - соглашаюсь, - точно.
- Вэлл! - говорит Роджер, не выпуская травинки изо рта.
А Мануэль продолжает:
- Вот, честное слово, ребята, это мой последний рейс. Завязываю с торговым флотом. Подамся в первопроходцы. Так уже достали эти заплывшие жиром перрос капиталистас...
Тут Светка из воды кааак выскочит!
- Засранец! Хам! Урод!..
Бедный наш навигатор настолько был сбит с панталыку, что и сопротивляться не мог, только глаза прикрывал.
- Сволооочь!!! Гааад!!!
Светка нанесла ещё один удар - и тотчас же разревелась.
- Что это на неё нашло?
Да ясно, что. У Светки бзик насчёт фигуры. Всё ей кажется, будто она толстая. И без конца сидит на диетах. От неё уже сбежало не то десять, не то двенадцать мужиков. И ваш покорный слуга среди них, да. Наверное, про кого-то там заплывшего жиром она услыхала, а всё прочее нет, вот и отнесла сказанное к себе. "В этом причина, - подумал я, - но всё-таки надо проверить."
- Свет, - говорю, - что там случилось? Что на тебя напало?
Но Светка ж уже вся на нервах! Кому-то что-то там объяснять - ниже ее достоинства.
- Да пошли вы все ...! Надоели!!! Без вас обойдусь!
Она сорвала с руки браслет, шмякнула оземь, обернулась и зашагала прочь.
- Стой! Подожди! - Мануэль вскочил.
- Сиди, - говорю, - далеко не уйдёт. Успокоится - вернётся.
И правда, метрах в ста устроилась наша красавица, прынцесса оскорблённая. "Ничего, - думаю, - посиди. Пусть тебе ветерок малость процессор остудит."
Ну, короче, сидим мы втроём. Светка отдельно. Настроение паршивое, даже красоты ландшафта как бы потускнели. А тут ещё вроде и холодать начало. Или мне так кажется? Да нет, вон и Мигель ёжится, и Роджер тоже.
Погода и впрямь начинала портиться. Небо заволокло. С озера подул холодный ветер.
Пришлось разжечь костёр. Благо за сухими ветками, хворостом и всем прочим ходить недалеко. Через десять-пятнадцать минут пламя трещало уже вовсю. Толку, правда, от него было чуть. Ветер становился всё холоднее.
Светка тоже там у себя костёр разожгла. Сидит, скукожившись вся. Зябко.
- Надо возвращаться на "Красотку", ребята, - говорит Роджер, - у леди слишком непостоянный характер.
- Это да, - отвечаю, - возвращаться надо. Светка! На борт!
Не слышит. Или делает вид, что не слышит. Орём, орём - никакой реакции. Сидит. Дрожит. Веточки в огонь подкладывает...
А погода-то всё портится! Мало того, что темно, как у хубра в заднице, так ещё и снег в морду летит. Колючий...
- Все на борт! - командую. - Репкина! Особое приглашение?
Не буду говорить, чего пообещал в случае невыполнения приказа. Сами догадайтесь. Торчим чёрте-где. Светка у себя в каюте сидит, ни с кем не разговаривает. Мануэль чувствует, что в чём-то виноват, но никак не может взять в толк, в чём именно. И потому тоже злой, как сто грызуг.
Короче, на нервах все. Снаружи вообще ни хрена не видать. И вдобавок что-то воет там, снаружи. Экраны пустые. Экстрафоны молчат...
На третьи или четвёртые сутки Мануэль не выдержал. Гонор свой засунул сами понимаете, куда, в Светкину дверь стучится...
Что там между ними было? А грызуг его знает! Истерика так точно была. Но кабальеро оказался стоек. Часика через два смотрю: выходят. У одного рожа обалделая, у другого виноватая. Сами догадайтесь, у кого какая.
Все мы быстро повеселели. Особенно Ганс. Он-то по Светке давно вздыхает. Только подойти боится, барон фон Грюнвальдус недоделанный. Вваливается в кают-компанию. Дурацкая улыбочка. Глаза на лбу.
- Солнце!
Действительно, вышло солнце. Просто удивительно, как быстро сменяются времена года на этой планете. Часа не прошло, а уже и травка зазеленела. Цветочки расцвели. Что-то там летает над ними, жужжит...
***
А на следующий день пришёл "Слон". Не тот, что с хоботом, а метеоритный тральщик с таким названием. Едва сел - распахивается люк, выскакивает эдакая мечта кабальеро. Восемьдесят... нет, пожалуй, все девяносто килограмм мечты. Бёдра там, бюст... и всё прочее. Мигель на неё сделал стойку. Светка уронила челюсть. Роджер спешно забормотал молитвы от соблазна. А Ганс воскликнул:
- О, майн Готт!
На что толстушка тотчас же возразила:
- Не, чувак! Ошибаешься. Я не твой бог. Я тут работаю в астероидном поясе. Ну, чего тут у вас?
Осмотр занял не больше минуты. Диагноз был неутешителен.
- Задница.
- Что? - не сразу сообразил я, так как в тот момент думал вовсе не о движке, а совсем о других вещах.
- Задница, говорю. Полная! Почти, как у меня. Только не такая мягкая. Так что перебирайтесь-ка вы все ко мне. Найдём тягач...
- А чиниться? - вякнул Роджер.
- Какой чиниться? Каскадник вдребезги! Всю ходовую часть надо менять.
Светка поинтересовалась:
- А не тяжело будет взлетать?
Ох, уж эти мне!.. Но, слава всем богам, пронесло:
- Не-а. Я - восемьдесят три кило, ты... ну, семьдесят максимум. Ну, и ребята... Потянет, пожалуй. Хотя груз я-таки оставлю здесь, наверно.
Короче, летим домой. Мы из запасов бутылочку выудили, за знакомство. Хозяйка всякой закуси на стол выставила. Разговоры пошли о том, о сём...
- Эх, ребята, так вы ничего и не поняли! "Воздушные массы", "атмосферная аномалия", "неизвестный фактор"... Да просто всё! Неужели сами ещё не догадались?
Да, не перевелись у нас ещё люди, верящие во всякие чудеса. В планеты-эмпаты, например. Но я не сомневаюсь, я почти не сомневаюсь, что всем этим странным вещам есть вполне рациональное объяснение. А вы уж, как хотите.
"Красотка" наша, хоть и старая калоша, но нынешних новеньких спокойно сделает. И ничто её с курса не собьёт. Ну, разве что прямое попадание метеорита. Именно это и случилось. Везли мы дункваксы с Лямбды Лебедя на Сигму Центавра. Только входим в рукав - шарах! Главный движок в хлам! Так маленькими прыжочками и пробирались. Что твоя жаба. Слава Богу, что ещё "переходник" не зацепило. А то пришлось бы на одних "ионках" ползти. Прикиньте, сто двадцать парсек! Что нам оставалось? Выпасть на какую-нибудь планету и вызывать ремонтников. Или там их найти, если повезёт.
Ну, Мануэль у нас везунчик. Нет, ремонтников мы там не нашли, но подходящая планета отыскалась быстро. Аккуратненько посадил "Красотку" наш кабальеро, как буковку вписал. Даже чай в чашках не выплеснулся.
Короче, вываливаем все наружу, осматриваемся кругом и офигеваем. Стоит наша "Красотка" на песчаном берегу, метрах в десяти от озера. Вокруг лес, деревья высоченные, на наши сосны чем-то похожие. Вода прозрачная. Небо синее-синее. Тепло. Где-то птички чирикают. Солнышко местное светит. Благодать, короче. Сидим, балдеем. Светка сразу же полезла купаться. Ганс у себя в рубке засел - в Мировое пространство сигналит. А мы вчетвером сидим, медитируем, натурой любуемся. Тут Мануэль, в порыве чувств, вдаряет кулаком рядом с собой и говорит:
- Трес канделас эн куло! Какая красотища, компаньерос!
- Да, - соглашаюсь, - точно.
- Вэлл! - говорит Роджер, не выпуская травинки изо рта.
А Мануэль продолжает:
- Вот, честное слово, ребята, это мой последний рейс. Завязываю с торговым флотом. Подамся в первопроходцы. Так уже достали эти заплывшие жиром перрос капиталистас...
Тут Светка из воды кааак выскочит!
- Засранец! Хам! Урод!..
Бедный наш навигатор настолько был сбит с панталыку, что и сопротивляться не мог, только глаза прикрывал.
- Сволооочь!!! Гааад!!!
Светка нанесла ещё один удар - и тотчас же разревелась.
- Что это на неё нашло?
Да ясно, что. У Светки бзик насчёт фигуры. Всё ей кажется, будто она толстая. И без конца сидит на диетах. От неё уже сбежало не то десять, не то двенадцать мужиков. И ваш покорный слуга среди них, да. Наверное, про кого-то там заплывшего жиром она услыхала, а всё прочее нет, вот и отнесла сказанное к себе. "В этом причина, - подумал я, - но всё-таки надо проверить."
- Свет, - говорю, - что там случилось? Что на тебя напало?
Но Светка ж уже вся на нервах! Кому-то что-то там объяснять - ниже ее достоинства.
- Да пошли вы все ...! Надоели!!! Без вас обойдусь!
Она сорвала с руки браслет, шмякнула оземь, обернулась и зашагала прочь.
- Стой! Подожди! - Мануэль вскочил.
- Сиди, - говорю, - далеко не уйдёт. Успокоится - вернётся.
И правда, метрах в ста устроилась наша красавица, прынцесса оскорблённая. "Ничего, - думаю, - посиди. Пусть тебе ветерок малость процессор остудит."
Ну, короче, сидим мы втроём. Светка отдельно. Настроение паршивое, даже красоты ландшафта как бы потускнели. А тут ещё вроде и холодать начало. Или мне так кажется? Да нет, вон и Мигель ёжится, и Роджер тоже.
Погода и впрямь начинала портиться. Небо заволокло. С озера подул холодный ветер.
Пришлось разжечь костёр. Благо за сухими ветками, хворостом и всем прочим ходить недалеко. Через десять-пятнадцать минут пламя трещало уже вовсю. Толку, правда, от него было чуть. Ветер становился всё холоднее.
Светка тоже там у себя костёр разожгла. Сидит, скукожившись вся. Зябко.
- Надо возвращаться на "Красотку", ребята, - говорит Роджер, - у леди слишком непостоянный характер.
- Это да, - отвечаю, - возвращаться надо. Светка! На борт!
Не слышит. Или делает вид, что не слышит. Орём, орём - никакой реакции. Сидит. Дрожит. Веточки в огонь подкладывает...
А погода-то всё портится! Мало того, что темно, как у хубра в заднице, так ещё и снег в морду летит. Колючий...
- Все на борт! - командую. - Репкина! Особое приглашение?
Не буду говорить, чего пообещал в случае невыполнения приказа. Сами догадайтесь. Торчим чёрте-где. Светка у себя в каюте сидит, ни с кем не разговаривает. Мануэль чувствует, что в чём-то виноват, но никак не может взять в толк, в чём именно. И потому тоже злой, как сто грызуг.
Короче, на нервах все. Снаружи вообще ни хрена не видать. И вдобавок что-то воет там, снаружи. Экраны пустые. Экстрафоны молчат...
На третьи или четвёртые сутки Мануэль не выдержал. Гонор свой засунул сами понимаете, куда, в Светкину дверь стучится...
Что там между ними было? А грызуг его знает! Истерика так точно была. Но кабальеро оказался стоек. Часика через два смотрю: выходят. У одного рожа обалделая, у другого виноватая. Сами догадайтесь, у кого какая.
Все мы быстро повеселели. Особенно Ганс. Он-то по Светке давно вздыхает. Только подойти боится, барон фон Грюнвальдус недоделанный. Вваливается в кают-компанию. Дурацкая улыбочка. Глаза на лбу.
- Солнце!
Действительно, вышло солнце. Просто удивительно, как быстро сменяются времена года на этой планете. Часа не прошло, а уже и травка зазеленела. Цветочки расцвели. Что-то там летает над ними, жужжит...
***
А на следующий день пришёл "Слон". Не тот, что с хоботом, а метеоритный тральщик с таким названием. Едва сел - распахивается люк, выскакивает эдакая мечта кабальеро. Восемьдесят... нет, пожалуй, все девяносто килограмм мечты. Бёдра там, бюст... и всё прочее. Мигель на неё сделал стойку. Светка уронила челюсть. Роджер спешно забормотал молитвы от соблазна. А Ганс воскликнул:
- О, майн Готт!
На что толстушка тотчас же возразила:
- Не, чувак! Ошибаешься. Я не твой бог. Я тут работаю в астероидном поясе. Ну, чего тут у вас?
Осмотр занял не больше минуты. Диагноз был неутешителен.
- Задница.
- Что? - не сразу сообразил я, так как в тот момент думал вовсе не о движке, а совсем о других вещах.
- Задница, говорю. Полная! Почти, как у меня. Только не такая мягкая. Так что перебирайтесь-ка вы все ко мне. Найдём тягач...
- А чиниться? - вякнул Роджер.
- Какой чиниться? Каскадник вдребезги! Всю ходовую часть надо менять.
Светка поинтересовалась:
- А не тяжело будет взлетать?
Ох, уж эти мне!.. Но, слава всем богам, пронесло:
- Не-а. Я - восемьдесят три кило, ты... ну, семьдесят максимум. Ну, и ребята... Потянет, пожалуй. Хотя груз я-таки оставлю здесь, наверно.
Короче, летим домой. Мы из запасов бутылочку выудили, за знакомство. Хозяйка всякой закуси на стол выставила. Разговоры пошли о том, о сём...
- Эх, ребята, так вы ничего и не поняли! "Воздушные массы", "атмосферная аномалия", "неизвестный фактор"... Да просто всё! Неужели сами ещё не догадались?
Да, не перевелись у нас ещё люди, верящие во всякие чудеса. В планеты-эмпаты, например. Но я не сомневаюсь, я почти не сомневаюсь, что всем этим странным вещам есть вполне рациональное объяснение. А вы уж, как хотите.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №7. ОТТЕПЕЛЬ
Несмотря на приоткрытое окно, в комнате было душно и порядком накурено. Сизый туман клубился около оконной щели, и было непонятно, то ли это струи сигаретного дыма рвались на волю, то ли парил попавший в комнату холодный воздух. До новогоднего обращения гаранта оставалось еще верных два часа, и женщины торопливо дорезали разнообразные салатики на кухне, пока их супруги веселились в чисто мужской компании под несмолкаемый бубнеж телевизора.
- А я говорю, что зима и в этом году будет теплой! – продолжал упрямо гнуть свое Стас. – Считай, третий год уже как. Потепление, слыхал?
- Да ладно тебе, с потеплением твоим! – отмахнулся Серега. - Ты смотри, сколько снега навалило, машину второй день откопать из сугроба не могу. Коль, скажи!
Николай, не обращая внимания на спорщиков, неуверенно перебирал гитарные струны и что-то тихонько напевал себе под нос. Приятели, поспорив еще пару-тройку минут чисто из любви к искусству, наконец утратили интерес к теме диспута и стали прислушиваться к музыке.
- Жаль, некому теперь сыграть… - пробормотал Стас, но был услышан.
Пальцы музыканта резко рванули струны, вызвав неприятные диссонирующие звуки, словно застонал сам инструмент. Помедлив минуту, Николай бережно положил гитару в кресло, стоящее в самом углу. На столе, напротив кресла, красовался одинокий полный стакан, накрытый ломтем черного хлеба.
- За ушедших друзей! – нарушил затянувшееся молчание Сергей, поднимая свой стакан.
Мужчины молча выпили.
***
Однообразный пейзаж за окном навевал дремоту, и, несмотря на тихо урчащий мотор, казалось, что машина стоит на месте. Едва прикрытая порошей трасса серебрилась под полной луной, а микроскопические кристаллики, попадая под свет фар, вспыхивали драгоценными камнями.
Чтобы не заснуть, Антон закурил сигарету и чуточку приоткрыл окно, и в салон машины тут же ворвался колючий морозный воздух. Глубоко вдохнув зимней свежести, Антон вновь сосредоточился на дороге. По-хорошему, надо было бы остаться у друзей до утра, а не ехать в глухую ночь, тем более, если тебя дома никто не ждет. Но что-то не давало Антону покоя и гнало прочь с теплых дружеских посиделок, и, с нетерпением дождавшись боя курантов, он буквально сбежал от приятелей, напрочь игнорируя их возмущенные крики: - Тошка, оставайся! Куда прешься на ночь-то?!
Все так же искрилась дорога, и Антон смог сбросить оцепенение, только увидев серебристо-серый «хаммер», застывший у обочины. Следы протекторов были полностью занесены выпавшей порошей, и, значит, машина простояла здесь достаточно долго. Притормозив рядом, Антон перегнулся через соседнее сидение и открыл окно.
- Помощь нужна? – окликнул он водителя, неподвижно замершего перед рулем.
Девушка повернулась к нему и после секундной заминки отрицательно покачала головой. Антон пожал плечами и собирался уже тронуть машину, но потом, мысленно чертыхнувшись, передумал и вылез из теплого салона.
Снаружи оказалось на удивление холодно. В памяти сразу стали всплывать различные эпитеты типа «лютый мороз», «стужа» и прочие, но Антон остановился на наиболее говорящем – «собачий холод».
Подойдя вплотную к «хаммеру», Антон постучал в стекло.
- Девушка, бога ради простите за назойливость, но вы же здесь так замерзнете! Мне же совесть не позволит просто взять и уехать, оставив вас, фактически, в чистом поле!
- Я вызвала эвакуатор, - как-то равнодушно отозвалась девушка. – Жду.
- Вы правда верите, что он вот-вот приедет, это в новогоднюю-то ночь? – удивился ее наивности Антон. – Оставайтесь в машине, позвольте мне просто глянуть, что могло случиться с двигателем.
Поколебавшись, девушка все-таки разблокировала доступ к двигателю, и Антон тут же заглянул под капот. Ему хватило одного взгляда, чтобы изумленно присвистнуть – все провода и детали мотора были покрыты даже не инеем, а хорошим таким слоем льда, словно машину недавно вытащили из озера или реки, ну или просто плеснули туда ведром воды.
Разочарованно вздохнув, Антон выпрямился и вздрогнул – рядом с ним стояла девушка. Ее глаза цвета пасмурного зимнего неба пристально изучали Антона. Девушка была красива. Очень красива и холодна, словно выточенная изо льда скульптура. От ее легкого дыхания не колебался длинный мех на капюшоне ее шикарной шубки, и казалось, что она вовсе не дышит. Антону представилось, что он видит перед собой сказочную Снегурочку или, скорее, Снежную Королеву. Ее красота выстуживала и завораживала одновременно. Наконец он вспомнил о проблеме с машиной.
- Э-э-э… - растерянно протянул Антон, - вы знаете, боюсь, я не смогу помочь в данной ситуации.
Девушка продолжала молча смотреть на Антона, и этот ее неподвижный трагический взгляд его особенно нервировал.
- Может быть, вы все-таки позволите довезти вас до дому? Или хотя бы до ближайшего населенного пункта? Вы же на самом деле можете замерзнуть!
Последние слова словно пробудили девушку, она вздрогнула и оглядела пустынное поле, залитое колдовским светом полной луны.
- Да-да, - запинаясь, произнесла она, - если вам не трудно, довезите меня до дачного поселка «Юпитер».
- Конечно, - с облегчением выдохнул Антон, мысленно присвистнув: «Юпитер» был не просто элитным дачным поселком, а чуть ли не VIP-класса. Но главное было - поскорее доставить девицу домой. Он и сам не мог понять, почему его так волновало благополучие этого, по сути, совершенно постороннего человека.
Дождавшись, пока будущая попутчица тщательно закроет свой «хаммер», Антон помог ей сесть в свой автомобиль и, заняв водительское место, плавно тронул машину.
Снова потянулся однообразный пейзаж, но в сон Антона больше не клонило. Он нет-нет да поглядывал на точеный профиль своей спутницы, попутно отмечая лилейный цвет лица и бесцветные губы красавицы. «Замерзла, бедняжка!» – с сочувствием подумал он и усилил теплый воздушный поток обогревателя.
- Я закурю, вы не против? – поинтересовался Антон, не отрываясь от дороги. – И да, простите, не представился раньше, меня зовут Антон.
- Нет, - равнодушно отозвалась соседка. Сидела она все так же неподвижно и молча, не отрывая взгляда от бегущей навстречу полосы запорошенного асфальта. – Алена.
Дальше Антон ехал молча, не пытаясь больше разговорить свою спутницу. Он пытался проанализировать свои ощущения и выяснить, что же его так беспокоит. Определенно, беспокойство было связано с его соседкой, но вот в чем именно оно выражалось…
Так он и маялся смутными предчувствиями, пока девушка не указала съезд на грунтовую дорогу, ведущую, как понял Антон, к поселку. Вид этой дороги его несказанно удивил: он скорее ожидал, что дорога к элитному поселению будет больше похожа на широкий проспект, чем на обычный проселок. Впрочем, через некоторое время он понял, что они подъехали к «Юпитеру» с черного входа, если можно так выразиться, каким-то хитрым образом миновав неизбежную охрану на въезде.
Вскоре они подъехали к пятиэтажному кирпичному особняку, стоящему несколько на отшибе от прочих строений. Трехметровый кованый забор, покрытый наледью, казался переплетением диковинных узоров, грозно щетинясь торчащими под немыслимыми углами сосульками.
По просьбе Алены Антон притормозил перед воротами, и девушка легко выскользнула из автомобиля. После недолгих колебаний мужчина последовал за ней, нерешительно остановившись рядом с машиной.
- Может, зайдете? – смущенно спросила Алена, и несмелая улыбка едва тронула ее губы. Лицо разом ожило и на него словно вернулись краски, а в серых глазах заплясали лукавые искорки. – Отдохнете, чаю выпьете, тоже ведь… замерзли.
На последнем слове девушка слегка запнулась, но оглушенный ее красотой Антон ничего не заметил. Он подумал было отказаться под каким-нибудь благовидным предлогом, но не нашел в себе сил и последовал за своей прекрасной спутницей, которая уверенно прошла в незаметную калитку и повела гостя к дому.
Двери им открыл сухонький угловатый мужичок, своим видом напомнивший высохшее деревце. Сперва не заметив гостя, он кинулся помогать Алене снимать шубку, заодно выговаривая ей старческим фальцетом:
- Ну что же вы так задержались-то, Алена Юрьевна! Ваш дедушка беспокоиться изволят! Серчает, поди, хоть на улицу носу не кажи! Мороз трескучий, инда веки смерзаются! А тут еще очередную «скульптуру» надысь привезли, в саду установили…
Тут он заметил Антона и стушевался, пробормотал невнятные извинения и, убрав шубку Алены, помог раздеться и Антону. А тот не сводил глаз с Алены. В первый момент ему показалось, что девушка совершенно седая, и только присмотревшись к косе, уложенной на голове в высокую корону, он понял, что она – платиновая блондинка. В сочетании с черными бровями и густыми черными же ресницами эффект был просто сногсшибательным.
- Леша, отведи гостя в зимний сад, а я пока дедушку проведаю, предупрежу, что у нас гости. - И Алена упорхнула куда-то во внутренние комнаты.
Антон последовал за мужичком и скоро, выйдя через французское окно, оказался в домашней оранжерее, том самом зимнем саду, о котором упомянула Алена. Впрочем, эти посадки трудно было назвать оранжереей, да и на сад не тянули, скорее, похожи были на парк. И Антон даже представить боялся, каковы реальные размеры дома, в глубине которого может прятаться такой парк.
В центре зимнего сада возвышалась огромная чаша каскадного фонтана с замерзшими струями воды. Художественно застывший лед разбрасывал вокруг дрожащие радужные искры, которые создавали праздничное настроение. Воздух был теплым, несмотря на обилие снега, укутавшего деревья и газоны. И вообще складывалось впечатление полного сюрреализма.
Антон бродил по дорожкам сада, пока не вышел к нескольким рядам скульптур. В них не было ничего античного, героического или художественного - обычные мужские фигуры,
скованные льдом, собственно, как и все в этом саду.
Именно там и нашла его Алена. Он стоял и задумчиво рассматривал теряющийся вдали ряд статуй. Почувствовав взгляд девушки, Антон обернулся. Глядя на нее, он припомнил, как на пустынной дороге она показалась ему Снежной Королевой из сказки. И тот ускользнувший вначале от его внимания факт, что на лютом морозе облачка пара от ее дыхания не осаждались инеем на опушке капюшона и воротнике шубки. Потому что его просто-напросто не было, этого пара.
- Ты… - голос изменил Алене, и она неловко умолкла.
- Да, – коротко ответил Антон.
- Ты догадался?! – неверяще прошептала девушка. – Но как?
- Неважно, - Антон шагнул к ней. – Но я готов рискнуть.
- Нет! – вскрикнула Алена и попятилась. – Я не хочу! Не хочу, чтобы так…
- Я не боюсь, - Антон приобнял ее за плечи. – Поверь мне.
Он наклонился к Снегурочке и нежным поцелуем прикоснулся к холодным бледным губам, продолжая глядеть в ее огромные серые глаза. Словно ледяная игла пронзила ему грудь и кончиком уперлась в самое сердце, мешая дыханию. Тело стало тяжелым и неповоротливым, но Антон все смотрел и смотрел в ее глаза, в которых собирались слезы и колючими льдинками скатывались по белоснежным щекам, на которых легкими тенями стал проступать румянец.
- А я говорю, что зима и в этом году будет теплой! – уперся Стас. – Считай, пятый год подряд уже! Глобальное потепление, во как! Понял?
- Да ты достал уже с этим потеплением! – взбеленился Сергей, - Зимы в последнее время такие снежные, что все рекорды бьют! А ты – «потепление, потепление»!
- Так при потеплении всегда ж снега много! Колька, скажи!
Николай, до этого наигрывавший на гитаре некий бодрый мотивчик, отложил инструмент в сторону.
- Да, снега в последнее время действительно много, - заметил он, подходя к окну. – И зимы стали теплее… Самая холодная была в тот год, когда Тошка пропал, верно? А после этого зимы стали мягкими, снежными. Прям оттепель какая-то... – Он задумчиво смотрел на большущие пушистые хлопья снега, своим видом вызывающие скорее ассоциацию с теплым пухом, нежели с чем-то холодным.
Стас с Сергеем удивленно уставились на Колю – до сих пор он очень болезненно реагировал на любое упоминание о пропавшем друге.
- Коль, а ты пиво с водкой не мешал, случаем? – осторожно осведомился Сергей. – Где успел отметиться, на гулянке на площади?
- Не-а, не пил, - лениво откликнулся Николай, возвращаясь к столу. – Но на площади был, да. Там сегодня выступали потрясающие Дед Мороз со Снегурочкой. Особенно Снегурочка…
- Ты смотри, Светка услышит, всю плешь тебе проест! – заржал Стас, обрадованный, что разговор свернул со скользкой темы. – То-то я смотрю, ты словно пыльным мешком стукнутый ходишь!
- Да нет, просто встретил… кое-кого, - Коля неопределенно покрутил рукой.
- Кого? – озадачился Серега. - Ну, чего молчишь-то?
- Даже не знаю. По-моему, я видел Антона.
- Че-е-го-о-о?! – изумленно выдохнул Стас. – Как? Он же…
- Погиб? – совершенно спокойно спросил Николай. – А тело кто-нибудь видел? Ты не видел, и я не видел.
- А это точно был он? – насторожился Сергей. - Ты же с ним поговорил?
- Нет, не говорил. Я даже не подошел.
- Ты чего?! То есть, ты так и не знаешь, был это Тошка или просто кто-то на него похожий? – возмутился Стас. – Да как же это!
- Ну, он был не очень-то и похож. Светлые волосы, как будто седой, светлые глаза…
- Вот блин! Так чего же ты тут бред несешь, какой Антон? Он же темный у нас! – возмутился Стас.
- Ну, он мог поседеть, - неуверенно предположил Сергей. - Правда, глаза…
- Он меня узнал, – спокойно завершил рассказ Николай. – Махнул рукой, да и по взгляду было понятно.
- Так чего же ты не подошел-то?! – взвыл Стас. – Сидели бы сейчас вместе, отмечали…
- Он был с девушкой. У нее была очаровательная улыбка.
Николай поднял стакан с водкой, накрытый хлебом.
- Думаю, в нем больше нет нужды. Разве что сказать тост за здоровье и счастье друга. – И он выпил его залпом, как простую воду.
Несмотря на приоткрытое окно, в комнате было душно и порядком накурено. Сизый туман клубился около оконной щели, и было непонятно, то ли это струи сигаретного дыма рвались на волю, то ли парил попавший в комнату холодный воздух. До новогоднего обращения гаранта оставалось еще верных два часа, и женщины торопливо дорезали разнообразные салатики на кухне, пока их супруги веселились в чисто мужской компании под несмолкаемый бубнеж телевизора.
- А я говорю, что зима и в этом году будет теплой! – продолжал упрямо гнуть свое Стас. – Считай, третий год уже как. Потепление, слыхал?
- Да ладно тебе, с потеплением твоим! – отмахнулся Серега. - Ты смотри, сколько снега навалило, машину второй день откопать из сугроба не могу. Коль, скажи!
Николай, не обращая внимания на спорщиков, неуверенно перебирал гитарные струны и что-то тихонько напевал себе под нос. Приятели, поспорив еще пару-тройку минут чисто из любви к искусству, наконец утратили интерес к теме диспута и стали прислушиваться к музыке.
- Жаль, некому теперь сыграть… - пробормотал Стас, но был услышан.
Пальцы музыканта резко рванули струны, вызвав неприятные диссонирующие звуки, словно застонал сам инструмент. Помедлив минуту, Николай бережно положил гитару в кресло, стоящее в самом углу. На столе, напротив кресла, красовался одинокий полный стакан, накрытый ломтем черного хлеба.
- За ушедших друзей! – нарушил затянувшееся молчание Сергей, поднимая свой стакан.
Мужчины молча выпили.
***
Однообразный пейзаж за окном навевал дремоту, и, несмотря на тихо урчащий мотор, казалось, что машина стоит на месте. Едва прикрытая порошей трасса серебрилась под полной луной, а микроскопические кристаллики, попадая под свет фар, вспыхивали драгоценными камнями.
Чтобы не заснуть, Антон закурил сигарету и чуточку приоткрыл окно, и в салон машины тут же ворвался колючий морозный воздух. Глубоко вдохнув зимней свежести, Антон вновь сосредоточился на дороге. По-хорошему, надо было бы остаться у друзей до утра, а не ехать в глухую ночь, тем более, если тебя дома никто не ждет. Но что-то не давало Антону покоя и гнало прочь с теплых дружеских посиделок, и, с нетерпением дождавшись боя курантов, он буквально сбежал от приятелей, напрочь игнорируя их возмущенные крики: - Тошка, оставайся! Куда прешься на ночь-то?!
Все так же искрилась дорога, и Антон смог сбросить оцепенение, только увидев серебристо-серый «хаммер», застывший у обочины. Следы протекторов были полностью занесены выпавшей порошей, и, значит, машина простояла здесь достаточно долго. Притормозив рядом, Антон перегнулся через соседнее сидение и открыл окно.
- Помощь нужна? – окликнул он водителя, неподвижно замершего перед рулем.
Девушка повернулась к нему и после секундной заминки отрицательно покачала головой. Антон пожал плечами и собирался уже тронуть машину, но потом, мысленно чертыхнувшись, передумал и вылез из теплого салона.
Снаружи оказалось на удивление холодно. В памяти сразу стали всплывать различные эпитеты типа «лютый мороз», «стужа» и прочие, но Антон остановился на наиболее говорящем – «собачий холод».
Подойдя вплотную к «хаммеру», Антон постучал в стекло.
- Девушка, бога ради простите за назойливость, но вы же здесь так замерзнете! Мне же совесть не позволит просто взять и уехать, оставив вас, фактически, в чистом поле!
- Я вызвала эвакуатор, - как-то равнодушно отозвалась девушка. – Жду.
- Вы правда верите, что он вот-вот приедет, это в новогоднюю-то ночь? – удивился ее наивности Антон. – Оставайтесь в машине, позвольте мне просто глянуть, что могло случиться с двигателем.
Поколебавшись, девушка все-таки разблокировала доступ к двигателю, и Антон тут же заглянул под капот. Ему хватило одного взгляда, чтобы изумленно присвистнуть – все провода и детали мотора были покрыты даже не инеем, а хорошим таким слоем льда, словно машину недавно вытащили из озера или реки, ну или просто плеснули туда ведром воды.
Разочарованно вздохнув, Антон выпрямился и вздрогнул – рядом с ним стояла девушка. Ее глаза цвета пасмурного зимнего неба пристально изучали Антона. Девушка была красива. Очень красива и холодна, словно выточенная изо льда скульптура. От ее легкого дыхания не колебался длинный мех на капюшоне ее шикарной шубки, и казалось, что она вовсе не дышит. Антону представилось, что он видит перед собой сказочную Снегурочку или, скорее, Снежную Королеву. Ее красота выстуживала и завораживала одновременно. Наконец он вспомнил о проблеме с машиной.
- Э-э-э… - растерянно протянул Антон, - вы знаете, боюсь, я не смогу помочь в данной ситуации.
Девушка продолжала молча смотреть на Антона, и этот ее неподвижный трагический взгляд его особенно нервировал.
- Может быть, вы все-таки позволите довезти вас до дому? Или хотя бы до ближайшего населенного пункта? Вы же на самом деле можете замерзнуть!
Последние слова словно пробудили девушку, она вздрогнула и оглядела пустынное поле, залитое колдовским светом полной луны.
- Да-да, - запинаясь, произнесла она, - если вам не трудно, довезите меня до дачного поселка «Юпитер».
- Конечно, - с облегчением выдохнул Антон, мысленно присвистнув: «Юпитер» был не просто элитным дачным поселком, а чуть ли не VIP-класса. Но главное было - поскорее доставить девицу домой. Он и сам не мог понять, почему его так волновало благополучие этого, по сути, совершенно постороннего человека.
Дождавшись, пока будущая попутчица тщательно закроет свой «хаммер», Антон помог ей сесть в свой автомобиль и, заняв водительское место, плавно тронул машину.
Снова потянулся однообразный пейзаж, но в сон Антона больше не клонило. Он нет-нет да поглядывал на точеный профиль своей спутницы, попутно отмечая лилейный цвет лица и бесцветные губы красавицы. «Замерзла, бедняжка!» – с сочувствием подумал он и усилил теплый воздушный поток обогревателя.
- Я закурю, вы не против? – поинтересовался Антон, не отрываясь от дороги. – И да, простите, не представился раньше, меня зовут Антон.
- Нет, - равнодушно отозвалась соседка. Сидела она все так же неподвижно и молча, не отрывая взгляда от бегущей навстречу полосы запорошенного асфальта. – Алена.
Дальше Антон ехал молча, не пытаясь больше разговорить свою спутницу. Он пытался проанализировать свои ощущения и выяснить, что же его так беспокоит. Определенно, беспокойство было связано с его соседкой, но вот в чем именно оно выражалось…
Так он и маялся смутными предчувствиями, пока девушка не указала съезд на грунтовую дорогу, ведущую, как понял Антон, к поселку. Вид этой дороги его несказанно удивил: он скорее ожидал, что дорога к элитному поселению будет больше похожа на широкий проспект, чем на обычный проселок. Впрочем, через некоторое время он понял, что они подъехали к «Юпитеру» с черного входа, если можно так выразиться, каким-то хитрым образом миновав неизбежную охрану на въезде.
Вскоре они подъехали к пятиэтажному кирпичному особняку, стоящему несколько на отшибе от прочих строений. Трехметровый кованый забор, покрытый наледью, казался переплетением диковинных узоров, грозно щетинясь торчащими под немыслимыми углами сосульками.
По просьбе Алены Антон притормозил перед воротами, и девушка легко выскользнула из автомобиля. После недолгих колебаний мужчина последовал за ней, нерешительно остановившись рядом с машиной.
- Может, зайдете? – смущенно спросила Алена, и несмелая улыбка едва тронула ее губы. Лицо разом ожило и на него словно вернулись краски, а в серых глазах заплясали лукавые искорки. – Отдохнете, чаю выпьете, тоже ведь… замерзли.
На последнем слове девушка слегка запнулась, но оглушенный ее красотой Антон ничего не заметил. Он подумал было отказаться под каким-нибудь благовидным предлогом, но не нашел в себе сил и последовал за своей прекрасной спутницей, которая уверенно прошла в незаметную калитку и повела гостя к дому.
Двери им открыл сухонький угловатый мужичок, своим видом напомнивший высохшее деревце. Сперва не заметив гостя, он кинулся помогать Алене снимать шубку, заодно выговаривая ей старческим фальцетом:
- Ну что же вы так задержались-то, Алена Юрьевна! Ваш дедушка беспокоиться изволят! Серчает, поди, хоть на улицу носу не кажи! Мороз трескучий, инда веки смерзаются! А тут еще очередную «скульптуру» надысь привезли, в саду установили…
Тут он заметил Антона и стушевался, пробормотал невнятные извинения и, убрав шубку Алены, помог раздеться и Антону. А тот не сводил глаз с Алены. В первый момент ему показалось, что девушка совершенно седая, и только присмотревшись к косе, уложенной на голове в высокую корону, он понял, что она – платиновая блондинка. В сочетании с черными бровями и густыми черными же ресницами эффект был просто сногсшибательным.
- Леша, отведи гостя в зимний сад, а я пока дедушку проведаю, предупрежу, что у нас гости. - И Алена упорхнула куда-то во внутренние комнаты.
Антон последовал за мужичком и скоро, выйдя через французское окно, оказался в домашней оранжерее, том самом зимнем саду, о котором упомянула Алена. Впрочем, эти посадки трудно было назвать оранжереей, да и на сад не тянули, скорее, похожи были на парк. И Антон даже представить боялся, каковы реальные размеры дома, в глубине которого может прятаться такой парк.
В центре зимнего сада возвышалась огромная чаша каскадного фонтана с замерзшими струями воды. Художественно застывший лед разбрасывал вокруг дрожащие радужные искры, которые создавали праздничное настроение. Воздух был теплым, несмотря на обилие снега, укутавшего деревья и газоны. И вообще складывалось впечатление полного сюрреализма.
Антон бродил по дорожкам сада, пока не вышел к нескольким рядам скульптур. В них не было ничего античного, героического или художественного - обычные мужские фигуры,
скованные льдом, собственно, как и все в этом саду.
Именно там и нашла его Алена. Он стоял и задумчиво рассматривал теряющийся вдали ряд статуй. Почувствовав взгляд девушки, Антон обернулся. Глядя на нее, он припомнил, как на пустынной дороге она показалась ему Снежной Королевой из сказки. И тот ускользнувший вначале от его внимания факт, что на лютом морозе облачка пара от ее дыхания не осаждались инеем на опушке капюшона и воротнике шубки. Потому что его просто-напросто не было, этого пара.
- Ты… - голос изменил Алене, и она неловко умолкла.
- Да, – коротко ответил Антон.
- Ты догадался?! – неверяще прошептала девушка. – Но как?
- Неважно, - Антон шагнул к ней. – Но я готов рискнуть.
- Нет! – вскрикнула Алена и попятилась. – Я не хочу! Не хочу, чтобы так…
- Я не боюсь, - Антон приобнял ее за плечи. – Поверь мне.
Он наклонился к Снегурочке и нежным поцелуем прикоснулся к холодным бледным губам, продолжая глядеть в ее огромные серые глаза. Словно ледяная игла пронзила ему грудь и кончиком уперлась в самое сердце, мешая дыханию. Тело стало тяжелым и неповоротливым, но Антон все смотрел и смотрел в ее глаза, в которых собирались слезы и колючими льдинками скатывались по белоснежным щекам, на которых легкими тенями стал проступать румянец.
- А я говорю, что зима и в этом году будет теплой! – уперся Стас. – Считай, пятый год подряд уже! Глобальное потепление, во как! Понял?
- Да ты достал уже с этим потеплением! – взбеленился Сергей, - Зимы в последнее время такие снежные, что все рекорды бьют! А ты – «потепление, потепление»!
- Так при потеплении всегда ж снега много! Колька, скажи!
Николай, до этого наигрывавший на гитаре некий бодрый мотивчик, отложил инструмент в сторону.
- Да, снега в последнее время действительно много, - заметил он, подходя к окну. – И зимы стали теплее… Самая холодная была в тот год, когда Тошка пропал, верно? А после этого зимы стали мягкими, снежными. Прям оттепель какая-то... – Он задумчиво смотрел на большущие пушистые хлопья снега, своим видом вызывающие скорее ассоциацию с теплым пухом, нежели с чем-то холодным.
Стас с Сергеем удивленно уставились на Колю – до сих пор он очень болезненно реагировал на любое упоминание о пропавшем друге.
- Коль, а ты пиво с водкой не мешал, случаем? – осторожно осведомился Сергей. – Где успел отметиться, на гулянке на площади?
- Не-а, не пил, - лениво откликнулся Николай, возвращаясь к столу. – Но на площади был, да. Там сегодня выступали потрясающие Дед Мороз со Снегурочкой. Особенно Снегурочка…
- Ты смотри, Светка услышит, всю плешь тебе проест! – заржал Стас, обрадованный, что разговор свернул со скользкой темы. – То-то я смотрю, ты словно пыльным мешком стукнутый ходишь!
- Да нет, просто встретил… кое-кого, - Коля неопределенно покрутил рукой.
- Кого? – озадачился Серега. - Ну, чего молчишь-то?
- Даже не знаю. По-моему, я видел Антона.
- Че-е-го-о-о?! – изумленно выдохнул Стас. – Как? Он же…
- Погиб? – совершенно спокойно спросил Николай. – А тело кто-нибудь видел? Ты не видел, и я не видел.
- А это точно был он? – насторожился Сергей. - Ты же с ним поговорил?
- Нет, не говорил. Я даже не подошел.
- Ты чего?! То есть, ты так и не знаешь, был это Тошка или просто кто-то на него похожий? – возмутился Стас. – Да как же это!
- Ну, он был не очень-то и похож. Светлые волосы, как будто седой, светлые глаза…
- Вот блин! Так чего же ты тут бред несешь, какой Антон? Он же темный у нас! – возмутился Стас.
- Ну, он мог поседеть, - неуверенно предположил Сергей. - Правда, глаза…
- Он меня узнал, – спокойно завершил рассказ Николай. – Махнул рукой, да и по взгляду было понятно.
- Так чего же ты не подошел-то?! – взвыл Стас. – Сидели бы сейчас вместе, отмечали…
- Он был с девушкой. У нее была очаровательная улыбка.
Николай поднял стакан с водкой, накрытый хлебом.
- Думаю, в нем больше нет нужды. Разве что сказать тост за здоровье и счастье друга. – И он выпил его залпом, как простую воду.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
ВНЕКОНКУРСНОЕ
Страшки Темной зимы
(Новогоднее предупреждение)
К тем, кто курит беспрерывно
И дымит, как паровоз,
Влезет, кашляя надрывно,
Добрый Дедушка Склероз.
К тем, кто пьет вино нехило
Водку, пиво, кальвадос,
Виски, ром, коньяк, текилу -
Не замедлит Дед Цирроз.
К тем, кто гиподинамично
Пятой точкой в кресло врос,
К тем приходит, как обычно,
Добрый Дедушка Артроз.
К тем, кто жрет икру лопатой,
Оливье за возом воз,
Колбасу, балык, салаты -
В гости рвется Дед Понос.
К тем, кто зол и невоздержан,
И всегда бубнит под нос -
К тем стремится безудержно
Добрый Дедушка Психоз.
Баб меняешь как перчатки
И до брака не дорос -
Поиграет с тобой в прятки
Добрый Дед Хламидиоз.
***
Так поднимем же бокалы,
Чтоб поменьше лить нам слёз -
Меры чтоб во всем хватало
И пришёл к нам Дед Мороз!
Страшки Темной зимы
(Новогоднее предупреждение)
К тем, кто курит беспрерывно
И дымит, как паровоз,
Влезет, кашляя надрывно,
Добрый Дедушка Склероз.
К тем, кто пьет вино нехило
Водку, пиво, кальвадос,
Виски, ром, коньяк, текилу -
Не замедлит Дед Цирроз.
К тем, кто гиподинамично
Пятой точкой в кресло врос,
К тем приходит, как обычно,
Добрый Дедушка Артроз.
К тем, кто жрет икру лопатой,
Оливье за возом воз,
Колбасу, балык, салаты -
В гости рвется Дед Понос.
К тем, кто зол и невоздержан,
И всегда бубнит под нос -
К тем стремится безудержно
Добрый Дедушка Психоз.
Баб меняешь как перчатки
И до брака не дорос -
Поиграет с тобой в прятки
Добрый Дед Хламидиоз.
***
Так поднимем же бокалы,
Чтоб поменьше лить нам слёз -
Меры чтоб во всем хватало
И пришёл к нам Дед Мороз!
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №8. Приди на мой голос
Мертвые говорят с нами.
Когда солнце с каждым днем всё раньше уходит в ночь, когда замолкают лесные птицы, и в воздухе гаснут последние звуки осени, до первых зимних звезд – мертвые смотрят на нас.
Когда приходят первые метели, а небо и земля, кажется, вот-вот поменяются местами, чей голос услышишь ты в голосе бури? Кто возьмет твою протянутую от света ладонь в свои холодные пальцы?
Мертвые зовут, но живые не хотят слышать тихих речей. Редко внемлют их шепоту.
***
В окна светило солнце. Служанка, Нона, взбивала перину, пылинки от нее кружили в полосах яркого света.
Если долго стоять с раскрытой ладонью, то пылинки упадут в нее, все-все. А можно идти им навстречу, окнам навстречу, золотые пылинки будут танцевать вокруг.
Можно кружиться с ними вместе в солнечном коридоре, чтобы шитье и подвески дрожащими бликами сверкали на стенах. Освещая на миг даже самые темные углы.
- Артан, - позвала она, остановившись. Комната все еще плыла перед глазами. - Артан!
Служанка замерла у изножья кровати, раскинув руки, словно паучиха. Страшная, серая, противная паучиха. Доносчица.
- Госпожа? – неуверенно окликнула она.
- Батюшка, братик, где вы? Почему не приходите?
«Он убил Артана!»
Артвен сжала руками голову, чтобы не звенели подвески. Голоса родных пропали, и солнце там, за окном, ушло в тучу.
- Братик, Ит, прошу тебя…
- Госпожа?!
- Пошла вон, - она повернулась к окну.
За частым переплетом… – он новый, раньше стекла привозили морем. Большие стекла, почти с две ладони. За частым переплетом снова началась метель.
- Братик, батюшка, где же вы? Он привел бастарда в наш дом, в последнюю ночь он объявит его наследником. Гости съехались давно, такие же как он чужаки с юга, они пируют который день за нашим столом. Шериф и аббат будут завтра, помните их?
Артвен подняла с сундука плащ, голубой и желтый шелк на куньем меху.
Подарок лорда супруга.
- А моего сына он привез с охоты мертвым.
Проклятые гости уже собираются внизу. Разговаривают на чужом языке, словно каркают вороны, смотрят исподтишка. Им всё здесь в диковинку – и светлые коридоры, и широкие двери. Стены из белого дерева, высокие окна, обращенные к югу.
- Через две ночи зажгутся зимние звезды, вам придет пора уходить. Но сначала вернитесь ко мне. Братик, слышишь ли?
Вьюга ударила в окна за ее спиной, распахнув одно, но Артвен не обернулась.
За порогом служанка Нона бросилась застегивать на ней плащ, обернутый вокруг плеч. Молодой чужак с поклоном подал руку, помогая сойти с лестницы. Чужак в темном наряде, с непокрытыми волосами. Бастард мужа, едва ли на пять лет старше Артана.
Артвен руку приняла.
- Уезжай, Энри, - шепнула она, на миг поддавшись жалости, - уезжай, мальчик, покинь завтра своего лорда и отца. На юге у вас скоро придет весна, зацветет дикий лук, солнце нагреет всю землю и воду. Ты хочешь увидеть весну, Энри?
Но лестница уже закончилась, и чужак отступил назад. Он взглянул свысока, глупый мальчишка.
- Мое имя Генрих, госпожа. Что это за цветы – лук? У нас цветут розы! А лук пусть едят дикари в своей похлебке.
- Генрих, опомнись! Как ты говоришь с миледи?
Лорд Энвил, новый господин этой земли.
«Он забрал твой венец, братик, хоть и похож на ворона, не на правителя. Он надел твои перстни. Он привел своего бастарда в наш дом, братик, слышишь ли?!»
Метель за окном билась в стекла яростной птицей.
Гости ждали хозяев у широкого очага. Их глаза блестели от вина и отсветов пламени, руки, протянутые к огню, просвечивали алым.
Артвен улыбнулась мужу.
- Господин мой Anfri, господин anwir, где же Артан? – спросила она в полный голос. – Где мой сын? Почему не приходит навестить мать в её покои?
«По первому снегу взял его на большую охоту. Одиннадцать лет моему сыну исполнилось летом – первый кинжал, первый конь. Охота на вепря».
- Что же вы остановились, господин мой? Ведите к столу, гости нас ждут.
- Артвен… - пальцы, высоко державшие ее ладонь, дрогнули.
- Гости ждут, - шепнула она, склонив голову. – Господин мой, не послать ли людей навстречу аббату и шерифу? Дороги замело, а дни короткие, вдруг они не успеют? Ночевать в поле в плохую погоду опасно, помните, вы говорили батюшке?
***
Наутро ветер утих, снег лежал ровными волнами, скрыв поля и дороги.
Со стены до самого дальнего леса, до реки, открывалось белое, белое море. Вот показались у кромки леса темные точки на сияющем снегу. И одна точка побольше – повозка, господин аббат уже стар, чтобы ехать зимой верхом.
Он и тогда был стар, намного старше батюшки, и также ехал в повозке.
«Дочь моя», - говорил тогда аббат, - «твоя скорбь велика, но Энвил твой жених по слову отца, а земли нельзя оставлять без защиты».
«Согласись, и я сам проведу обряд. Ваши с ним дети унаследуют всё, не нарушая старых законов».
«Род твоего отца не прервется, Артвен», - так говорил он.
Они все тогда много говорили.
«Должно быть, берег над бродом обрушился, когда отряд переходил реку. В землях вашего… в ваших землях нет разбойников, леди Артвен, да и кто мог напасть на лорда?»
«Мы найдем их, - поклялся шериф. – Тела ваших родных не останутся непогребенными!»
«Река, видно, унесла их далеко к морю, осенние дожди размыли дороги, но весной…»
Потом пришла весна, потекли и высохли большие ручьи в долинах. Отцвел дикий лук, боярышник и рябина. Все забыли вас, поклонились новому господину.
Когда ветки яблонь от урожая склонились к земле, родился Артан.
«А в самом начале осени я увидела твою пряжку, братик, на плаще у сержанта моего мужа».
***
Вокруг большой точки – повозки много всадников, люди шерифа ищут старую дорогу, выезжают по очереди вперед. Едут быстро.
Они спешат, так спешат все. Ведь завтра будет объявлен наследник.
- Завтра будет важный день, правда? – спросила она у снега и ветра. – Земля не может остаться без лорда. Они собираются свидетельствовать.
Шаги за спиной.
- Артвен. Пойдем вниз.
«Он черный как ворон, братик. Он чужой здесь, как все его люди. И глаза его пустые словно небо в июле. Он отдаст твои земли своему бастарду, братик Ит. А мой сын!..»
Не отвечая, она шагнула прочь от снега и чужака в родных цветах, пришедшего за ней. Солдаты переговаривались во дворе, то и дело хохоча, вспоминали ярмарку.
«Кто из них вместе с Энвилом догнал вас тогда на осенней дороге? Кто подстерег сонных? – или, быть может, вы встретились в поле у Овечьей реки?»
Артвен осторожно спускалась по обледеневшей лестнице, рука об руку с мужем. Последние гости прибыли на праздник, скоро откроются широкие ворота, чтобы впустить их – кони, всадники, слуги заполнят двор. Скоро на землю опустится темнота, и никакие факелы не разгонят ее до утра.
«Вы оставили меня, братик, батюшка, ушли прочь. Так бывает, я знаю».
На пороге Артвен остановилась.
- Где же Артан? – с улыбкой спросила она, заглянув в глаза мужа, - Где мой сын, наследник этой земли? Вы подарили ему прекрасного коня, господин, но даже самый лучший конь не вывезет его этой ночью из бури. Ведь так? Ответьте же мне, не молчите.
- Артвен, опомнись! – чужак заслонил ее плечом от зала, чтобы встряхнуть. Потом еще раз, так что подвески на волосах жалобно звякнули. Но Артвен безмятежно улыбалась, глядя в искаженное гневом лицо. – Опомнись, очнись, наш сын…
- Мне снился ужасный сон, господин мой anfri, - перебила она, прикоснувшись к его щеке, - мне снилось, что сын мой не справился с пугливым жеребцом. Что тот сбросил его, едва увидев вепря. Что красивый кинжал был еще не по руке моему Артану.
- Нет, он мечтал об этом кинжале, ты знаешь!..
- Мне приснилось недавно, - негромко продолжала Артвен, - что моего сына привезли домой мертвым, перекинув через нарядное седло рыжего коня. И его кровь – моя кровь, стекала по ногам жеребца на эти камни. Что вепрь распорол его живот от паха до грудины, растоптал кишки из раны в мерзкую кашу. И никого не было рядом с моим сыном, чтобы спасти его.
Она протянула к мужу руки ладонями вверх.
- Прошу. Скажи, что это неправда, Энвил, я так хочу проснуться!
- Идем, - глухо промолвил чужак. – Не годится заставлять гостей долго ждать.
Они все были здесь: все, кто убивал тогда, и кто лгал. Одетые в дорогие плащи, гости сидели на почетных местах, отрывали мясо руками, сплевывая кости на белый пол.
«Чужаки во всем подобны свиньям, которых сейчас едят. Братик Ит, прошу тебя, откликнись! Вчера было рано, а завтра первые разъедутся!»
«Не дай пролившим нашу кровь остаться безнаказанными».
Давние гости были уже пьяны, и шериф, не моргая, смотрел на стену зала, словно читал на ней дивные письмена. Энвил тяжело опирался локтями о стол, глядя на дно кубка, черные волосы занавешивали лицо.
«Я знала, мужчины часто решают сами, жить другим мужчинам или умереть. Сколько прожил бы Энвил после нашей свадьбы, братик, когда бы стал ненужен? Я простила его за вас».
«Но мой Артан, мой медвежонок… Мой сын».
«Как посмел Энвил вернуть мне его мертвым?!»
Артвен опустила взгляд на свои руки, спокойно лежащие на столе. Пора.
- Не уходи, - пробормотал лорд, не поднимая головы. – Останься, Артвен.
- Ты не слышишь, господин мой? В ворота стучат новые гости, пришло время открыть им.
Она взяла со стола свой серебряный кубок, и большой круглый хлеб, и нож. В очаге горело яркое пламя, освещая её, когда Артвен положила в огонь хлеб, и разрезала руку над кубком.
- Батюшка мой, Томос, братик Ит, и все, с ними бывшие. Прошу вас, хлебом и кровью прошу вас – вернитесь в наш дом. Будьте моими гостями! Пусть расступится над вами река, пусть зимние кони домчат вас быстрее ветра.
Чьи-то шаги послышались перед входом, веселый голос затянул песню без слов. Бряцала сбруя, топали по камням неподкованные кони. На мгновенье всё стихло.
Артвен помедлила, глядя на вскочившего мужа. На гостей-южан, орущих хмельные песни на чужом языке. Опрокинула кубок в огонь.
- Сегодня и до первых зимних звезд, будьте моими гостями, батюшка, братик. Я всех чужаков отдаю вам, братик, слышишь ли? Пусть начнется пир!
И широкие двери распахнулись, впуская их.
***
От первых метелей и до зимних звезд – мертвые смотрят на нас. Мертвые говорят с нами с той, другой стороны, но мы их не слышим.
А потом они уходят за край земли, в самую темную ночь. Они забирают с собой наши песни и слезы, и всё то, что мы сами подарили им, вспоминая ушедших. И хлеб, преломленный над могилой, и пролитое для них вино.
Чтобы затем вернуться к нам снова, с последним осенним дождем, с первой вьюгой.
Пусть начнется пир!
__________
* anfri –(валл.) позор, бесчестье
** anwir – (валл.) лжец
Мертвые говорят с нами.
Когда солнце с каждым днем всё раньше уходит в ночь, когда замолкают лесные птицы, и в воздухе гаснут последние звуки осени, до первых зимних звезд – мертвые смотрят на нас.
Когда приходят первые метели, а небо и земля, кажется, вот-вот поменяются местами, чей голос услышишь ты в голосе бури? Кто возьмет твою протянутую от света ладонь в свои холодные пальцы?
Мертвые зовут, но живые не хотят слышать тихих речей. Редко внемлют их шепоту.
***
В окна светило солнце. Служанка, Нона, взбивала перину, пылинки от нее кружили в полосах яркого света.
Если долго стоять с раскрытой ладонью, то пылинки упадут в нее, все-все. А можно идти им навстречу, окнам навстречу, золотые пылинки будут танцевать вокруг.
Можно кружиться с ними вместе в солнечном коридоре, чтобы шитье и подвески дрожащими бликами сверкали на стенах. Освещая на миг даже самые темные углы.
- Артан, - позвала она, остановившись. Комната все еще плыла перед глазами. - Артан!
Служанка замерла у изножья кровати, раскинув руки, словно паучиха. Страшная, серая, противная паучиха. Доносчица.
- Госпожа? – неуверенно окликнула она.
- Батюшка, братик, где вы? Почему не приходите?
«Он убил Артана!»
Артвен сжала руками голову, чтобы не звенели подвески. Голоса родных пропали, и солнце там, за окном, ушло в тучу.
- Братик, Ит, прошу тебя…
- Госпожа?!
- Пошла вон, - она повернулась к окну.
За частым переплетом… – он новый, раньше стекла привозили морем. Большие стекла, почти с две ладони. За частым переплетом снова началась метель.
- Братик, батюшка, где же вы? Он привел бастарда в наш дом, в последнюю ночь он объявит его наследником. Гости съехались давно, такие же как он чужаки с юга, они пируют который день за нашим столом. Шериф и аббат будут завтра, помните их?
Артвен подняла с сундука плащ, голубой и желтый шелк на куньем меху.
Подарок лорда супруга.
- А моего сына он привез с охоты мертвым.
Проклятые гости уже собираются внизу. Разговаривают на чужом языке, словно каркают вороны, смотрят исподтишка. Им всё здесь в диковинку – и светлые коридоры, и широкие двери. Стены из белого дерева, высокие окна, обращенные к югу.
- Через две ночи зажгутся зимние звезды, вам придет пора уходить. Но сначала вернитесь ко мне. Братик, слышишь ли?
Вьюга ударила в окна за ее спиной, распахнув одно, но Артвен не обернулась.
За порогом служанка Нона бросилась застегивать на ней плащ, обернутый вокруг плеч. Молодой чужак с поклоном подал руку, помогая сойти с лестницы. Чужак в темном наряде, с непокрытыми волосами. Бастард мужа, едва ли на пять лет старше Артана.
Артвен руку приняла.
- Уезжай, Энри, - шепнула она, на миг поддавшись жалости, - уезжай, мальчик, покинь завтра своего лорда и отца. На юге у вас скоро придет весна, зацветет дикий лук, солнце нагреет всю землю и воду. Ты хочешь увидеть весну, Энри?
Но лестница уже закончилась, и чужак отступил назад. Он взглянул свысока, глупый мальчишка.
- Мое имя Генрих, госпожа. Что это за цветы – лук? У нас цветут розы! А лук пусть едят дикари в своей похлебке.
- Генрих, опомнись! Как ты говоришь с миледи?
Лорд Энвил, новый господин этой земли.
«Он забрал твой венец, братик, хоть и похож на ворона, не на правителя. Он надел твои перстни. Он привел своего бастарда в наш дом, братик, слышишь ли?!»
Метель за окном билась в стекла яростной птицей.
Гости ждали хозяев у широкого очага. Их глаза блестели от вина и отсветов пламени, руки, протянутые к огню, просвечивали алым.
Артвен улыбнулась мужу.
- Господин мой Anfri, господин anwir, где же Артан? – спросила она в полный голос. – Где мой сын? Почему не приходит навестить мать в её покои?
«По первому снегу взял его на большую охоту. Одиннадцать лет моему сыну исполнилось летом – первый кинжал, первый конь. Охота на вепря».
- Что же вы остановились, господин мой? Ведите к столу, гости нас ждут.
- Артвен… - пальцы, высоко державшие ее ладонь, дрогнули.
- Гости ждут, - шепнула она, склонив голову. – Господин мой, не послать ли людей навстречу аббату и шерифу? Дороги замело, а дни короткие, вдруг они не успеют? Ночевать в поле в плохую погоду опасно, помните, вы говорили батюшке?
***
Наутро ветер утих, снег лежал ровными волнами, скрыв поля и дороги.
Со стены до самого дальнего леса, до реки, открывалось белое, белое море. Вот показались у кромки леса темные точки на сияющем снегу. И одна точка побольше – повозка, господин аббат уже стар, чтобы ехать зимой верхом.
Он и тогда был стар, намного старше батюшки, и также ехал в повозке.
«Дочь моя», - говорил тогда аббат, - «твоя скорбь велика, но Энвил твой жених по слову отца, а земли нельзя оставлять без защиты».
«Согласись, и я сам проведу обряд. Ваши с ним дети унаследуют всё, не нарушая старых законов».
«Род твоего отца не прервется, Артвен», - так говорил он.
Они все тогда много говорили.
«Должно быть, берег над бродом обрушился, когда отряд переходил реку. В землях вашего… в ваших землях нет разбойников, леди Артвен, да и кто мог напасть на лорда?»
«Мы найдем их, - поклялся шериф. – Тела ваших родных не останутся непогребенными!»
«Река, видно, унесла их далеко к морю, осенние дожди размыли дороги, но весной…»
Потом пришла весна, потекли и высохли большие ручьи в долинах. Отцвел дикий лук, боярышник и рябина. Все забыли вас, поклонились новому господину.
Когда ветки яблонь от урожая склонились к земле, родился Артан.
«А в самом начале осени я увидела твою пряжку, братик, на плаще у сержанта моего мужа».
***
Вокруг большой точки – повозки много всадников, люди шерифа ищут старую дорогу, выезжают по очереди вперед. Едут быстро.
Они спешат, так спешат все. Ведь завтра будет объявлен наследник.
- Завтра будет важный день, правда? – спросила она у снега и ветра. – Земля не может остаться без лорда. Они собираются свидетельствовать.
Шаги за спиной.
- Артвен. Пойдем вниз.
«Он черный как ворон, братик. Он чужой здесь, как все его люди. И глаза его пустые словно небо в июле. Он отдаст твои земли своему бастарду, братик Ит. А мой сын!..»
Не отвечая, она шагнула прочь от снега и чужака в родных цветах, пришедшего за ней. Солдаты переговаривались во дворе, то и дело хохоча, вспоминали ярмарку.
«Кто из них вместе с Энвилом догнал вас тогда на осенней дороге? Кто подстерег сонных? – или, быть может, вы встретились в поле у Овечьей реки?»
Артвен осторожно спускалась по обледеневшей лестнице, рука об руку с мужем. Последние гости прибыли на праздник, скоро откроются широкие ворота, чтобы впустить их – кони, всадники, слуги заполнят двор. Скоро на землю опустится темнота, и никакие факелы не разгонят ее до утра.
«Вы оставили меня, братик, батюшка, ушли прочь. Так бывает, я знаю».
На пороге Артвен остановилась.
- Где же Артан? – с улыбкой спросила она, заглянув в глаза мужа, - Где мой сын, наследник этой земли? Вы подарили ему прекрасного коня, господин, но даже самый лучший конь не вывезет его этой ночью из бури. Ведь так? Ответьте же мне, не молчите.
- Артвен, опомнись! – чужак заслонил ее плечом от зала, чтобы встряхнуть. Потом еще раз, так что подвески на волосах жалобно звякнули. Но Артвен безмятежно улыбалась, глядя в искаженное гневом лицо. – Опомнись, очнись, наш сын…
- Мне снился ужасный сон, господин мой anfri, - перебила она, прикоснувшись к его щеке, - мне снилось, что сын мой не справился с пугливым жеребцом. Что тот сбросил его, едва увидев вепря. Что красивый кинжал был еще не по руке моему Артану.
- Нет, он мечтал об этом кинжале, ты знаешь!..
- Мне приснилось недавно, - негромко продолжала Артвен, - что моего сына привезли домой мертвым, перекинув через нарядное седло рыжего коня. И его кровь – моя кровь, стекала по ногам жеребца на эти камни. Что вепрь распорол его живот от паха до грудины, растоптал кишки из раны в мерзкую кашу. И никого не было рядом с моим сыном, чтобы спасти его.
Она протянула к мужу руки ладонями вверх.
- Прошу. Скажи, что это неправда, Энвил, я так хочу проснуться!
- Идем, - глухо промолвил чужак. – Не годится заставлять гостей долго ждать.
Они все были здесь: все, кто убивал тогда, и кто лгал. Одетые в дорогие плащи, гости сидели на почетных местах, отрывали мясо руками, сплевывая кости на белый пол.
«Чужаки во всем подобны свиньям, которых сейчас едят. Братик Ит, прошу тебя, откликнись! Вчера было рано, а завтра первые разъедутся!»
«Не дай пролившим нашу кровь остаться безнаказанными».
Давние гости были уже пьяны, и шериф, не моргая, смотрел на стену зала, словно читал на ней дивные письмена. Энвил тяжело опирался локтями о стол, глядя на дно кубка, черные волосы занавешивали лицо.
«Я знала, мужчины часто решают сами, жить другим мужчинам или умереть. Сколько прожил бы Энвил после нашей свадьбы, братик, когда бы стал ненужен? Я простила его за вас».
«Но мой Артан, мой медвежонок… Мой сын».
«Как посмел Энвил вернуть мне его мертвым?!»
Артвен опустила взгляд на свои руки, спокойно лежащие на столе. Пора.
- Не уходи, - пробормотал лорд, не поднимая головы. – Останься, Артвен.
- Ты не слышишь, господин мой? В ворота стучат новые гости, пришло время открыть им.
Она взяла со стола свой серебряный кубок, и большой круглый хлеб, и нож. В очаге горело яркое пламя, освещая её, когда Артвен положила в огонь хлеб, и разрезала руку над кубком.
- Батюшка мой, Томос, братик Ит, и все, с ними бывшие. Прошу вас, хлебом и кровью прошу вас – вернитесь в наш дом. Будьте моими гостями! Пусть расступится над вами река, пусть зимние кони домчат вас быстрее ветра.
Чьи-то шаги послышались перед входом, веселый голос затянул песню без слов. Бряцала сбруя, топали по камням неподкованные кони. На мгновенье всё стихло.
Артвен помедлила, глядя на вскочившего мужа. На гостей-южан, орущих хмельные песни на чужом языке. Опрокинула кубок в огонь.
- Сегодня и до первых зимних звезд, будьте моими гостями, батюшка, братик. Я всех чужаков отдаю вам, братик, слышишь ли? Пусть начнется пир!
И широкие двери распахнулись, впуская их.
***
От первых метелей и до зимних звезд – мертвые смотрят на нас. Мертвые говорят с нами с той, другой стороны, но мы их не слышим.
А потом они уходят за край земли, в самую темную ночь. Они забирают с собой наши песни и слезы, и всё то, что мы сами подарили им, вспоминая ушедших. И хлеб, преломленный над могилой, и пролитое для них вино.
Чтобы затем вернуться к нам снова, с последним осенним дождем, с первой вьюгой.
Пусть начнется пир!
__________
* anfri –(валл.) позор, бесчестье
** anwir – (валл.) лжец
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №9. Самая длинная ночь
Дороги бывают разные: прямые, как стрела, и извилистые, как речь словоблуда; мрачные, страшные, с дурной славой, ведущие через лесные дебри и горные расщелины, - и светлые, радостные, звонкие, наполненные солнцем и радостным птичьим гомоном, пролегающие через луга или молодые рощицы; широкие тракты или едва заметные тропинки. Но иногда наступают времена, когда все дороги связываются в узел, скручиваются в клубок, сплетаются самым немыслимым способом. Вот в такое время и становятся центром мироздания маленькие придорожные гостиницы, шинки, кабаки и таверны. Да мало ли как называется пристанище на пересечении дорог - лишь бы были стены и крыша, чтобы укрыться от непогоды, горящий очаг, горячая еда и кружка напитка, успокаивающего нервы и горячащего кровь.
Вот и сегодня погода сошла с ума. Снег валил с утра, ветер подхватывал целые сугробы и взметал к небесам, закручивая клубами, вздымая необъятными столбами, чтобы обрушить обратно на землю, стирая все следы дорог. Тысячи ледяных кристаллов носились в воздухе, поджидая своих жертв. Обжигали лица и руки, забирались под одежду, сбивали с ног путников и стреноживали лошадей. Будь ты пешим или конным, обладателем саней или роскошного экипажа, дальше пути не было.
Двери придорожной корчмы беспрерывно хлопали, впуская все новых и новых посетителей. Все нетерпеливо стучали по стойке, требуя комнату, ужин и вина. Прислуга сбилась с ног. Кухарка в третий раз готовила ужин, из погреба выкатили второй бочонок вина, а корчмарь счастливо улыбался, мысленно подсчитывая прибыль. Жилые комнаты уже давно были заняты господами с тяжелыми кошельками; те, кто был победнее или менее удачлив, занимали места в общем зале, компенсируя отсутствие удобств обилием еды, выпивки и общения.
Прокопченный обеденный зал наполнялся гулом голосов, ароматом жарящегося мяса и горячего вина. Чуть позже, когда посетители уже отогрелись, насытились и утолили жажду, каждый пытался развлечься доступным ему способом. За угловым столиком господа посостоятельнее неспешно перекидывались в картишки. Народ попроще резался в кости; кто-то заигрывал с раскрасневшейся, запыхавшейся служанкой. Подвыпившие лесорубы распевали скабрезные песенки, постукивая кружками по столу. У стойки бродячий музыкант неспешно перебирал струны, поджидая своего часа.
А вьюга за окном все пела и пела свои песни. А пурга за окном танцевала в такт, лишая всех застрявших в корчме надежды выбраться до утра.
Входная дверь хлопнула в последний раз, впуская запоздавшего путника. Стряхнув снег с плаща, он пристроился у стойки рядом с очагом. Заказал себе кружку горячего вина и миску жаркого.
- Черт знает что творится… - пробормотал он словно сам себе, грея ладони о кружку. - Меня, видно, бес кружил по лесу часа три. Думал, что уже и не выберусь живым. По пятам - не поверите - неслась целая стая волков, как будто между небом и землей, а впереди вместо вожака была белоснежная лисица. А временами я видел даже огромного медведя. Спрашивается, откуда ему взяться зимой, он же должен в берлоге спать? Черт знает что творится, до сих пор слышу их вой…
- Зря ты в такую ночь нечистого поминаешь, - промолвил корчмарь. – Бес тут вовсе ни при чем. Шастают в карачунову ночь, а нечистый им виноват. Вот местные точно знают: с Карачуном шутки плохи. Их даже по большой нужде в такую ночь из дома не выманишь.
Жила у нас в селе девица - умница да красавица, а уж рукодельница, каких свет не видывал. За что ни возьмется, все в руках горит. Если пряжа, то тонкая, как паутинка, а если вышивка - так не в каждом господском доме такую встретишь. Но лучше всего у нее вязаные платки выходили: невесомые, мягкие, пушистые, а уж узор - так глаз не отвести, будто ледяная вязь на зимнем окне. Да и как ей рукодельницей не быть: родителей лихоманка унесла, и осталась она совсем крохой у старой бабушки на руках. Бедно они поначалу жили, всего хозяйства у них - старый домишко-развалюха, огородик на задворках да пара коз. Баловать-то ей некогда было, с малых лет ее к ремеслу бабушка приучала. Это уж позже за ее работами купцы со всей округи съезжались. А как Тильда в возраст невесты вошла, бог и бабушку прибрал, осталась она совсем одна. Многие тогда из нашего села к ней сватались. Всем хотелось красавицу да работницу в дом привести, только всем от ворот поворот дала. Все твердила: я замуж по любви пойду. На другую бы батька цыкнул да замуж выдал, не спросясь, а Тильда одна как перст. Вот нос и задирала. Все принца, видать, ждала, никак не меньше.
Как-то по весне вдруг, ни с того ни с сего, появился в доме у Тильды парень. Откуда взялся - никто не знает, пришлый какой-то. Вчера его еще не было, а сегодня уже крыльцо поправляет и крышу латает, голь перекатная.
Весна туманила голову, веселила кровь, сводила с ума. Все вокруг пело, кружилось и влюблялось. Солнце припекало совсем по-летнему. Теплый ветер шептал непристойности молодой листве. На полянке девушка плела венок из заблудившихся в траве солнышек. И было во всем этом весеннее волшебство, которому невозможно сопротивляться, - в клейком, терпком аромате, витавшем над поляной, в золотистом непослушном завитке, ласкавшем шею, в россыпи веснушек, золотившей кожу. А потом мы встретились глазами - и мир вздрогнул и изменился раз и навсегда. А дальше было все так, как должно быть, и иначе быть просто не могло, потому что не было его и её - были они и весь мир, созданный для них.
Приняла его Тильда у себя в доме, вот ведь стыд какой. Девка незамужняя да мужик молодой под одной крышей ночуют. Слухи по селу поползли, а она лишь отшучивается да счастливыми глазами сверкает. Пела по утрам, как птичка, да смехом переливчатым заходилась. Священник местный пытался ее к порядку призвать, а она все твердит: жених это мой, по осени свадьбу сыграем.
- О чем шепчет солнечный луч, скользящий по подушке?
- О любви, моя маленькая Тилль, о любви, дающей жизнь всему на этой земле и за ее пределами, о всепоглощающей любви, лишающей разума и творящей безумства.
- Ты расскажешь мне эту историю?
Конечно, моя чудная Тилль, как только услышу ее до конца…
Да не дождались мы свадьбы: уехал ее жених по осени на ярмарку с Тильдиным рукоделием - да и не вернулся. Ни слуху ни духу, как в воду канул. Осталась гордячка одна, без жениха и без денег.
Тяжело было Тильде, не простили на селе блеск шалых, счастливых глаз. Ну а кто-то припомнил, как Тильда сыну или брату отказала. Вот и начали ее всем селом травить: иначе как гулящей ее уже никто и не называл, бабы вслед плевали, парни дегтем ворота перемазали, да все пытались кто вечерком в дом пробраться, а кто и в темном переулке зажать. Только Тильда спуску никому не давала - кого острым словом отошьет, кого холодной водой окатит, а особо настырным так и коромыслом по спине доставалось. Слез ее никто не видел. Кремень была, а не девка. Но по зиме будто что-то надломилось в ней. Таять начала, как свечка, в глазах безразличие и пустота поселились. С виду – девка-красавица, а в глаза заглянешь - и оторопь берет: старуха при смерти.
- О чем стучит ночью дождь по крыше?
- Он поет песню о дальних странах, моя маленькая Тилль. О бурлящих морях и прозрачных реках, о ледяных родничках-малютках и шумных непоседах-ручьях.
- О чем эта песня?
- О встречах и расставаниях, моя любимая Тилль.
- Ты споешь мне эту песню?
- Конечно, как только запишу ее полностью, моя милая Тилль.
- Ты никогда меня не покинешь? Не уйдешь в свои далекие страны?
- Ты мой мир, моя единственная Тилль. Я никогда не смогу уйти от тебя, потому что все дороги в моем мире ведут только к тебе, Тилль…
Вот в Карачунову ночь ушла она из дома и замерзла. С тех пор ходит по селу в Карачунову ночь, обидчиков выискивает. В чье окно заглянет, у того на окне образ ее и останется, как будто так и стоит она - и так до самой оттепели. А пока она в окно смотрит, беда в этом доме обязательно случится: то корова сляжет, то сарай сгорит, а то и домочадца лихоманка сгубит. У нас теперь на Карачуна окна ставнями закрывают, да еще изнутри и полотном завешивают.
Притихла корчма, лишь трещит огонь в камине да воет ветер в трубе. Тучи на небе расступились, выпустив огромную, любопытную луну, а ветер все швырял и швырял в нее охапками снега, пытаясь заставить скрыться с глаз людских.
- А я слышал по-другому, – вступил в разговор бродячий музыкант. – Что жила на свете девица-раскрасавица, умница, скромница да рукодельница, сердцем чиста и к людям добра. И ждала она любви большой да настоящей. Всем богам молилась, чтобы послали ей по сердцу суженого. Услышали небеса ее молитвы - и послали они паренька ей под стать. Жили они ладно да счастливо, к свадьбе готовились. Дату назначили. Все село пригласили. Как известно, большая свадьба требует больших денег, вот и собрали они все, что в доме продать можно было, и поехал ее суженый на ярмарку. Продал Тильдино рукоделие. Хорошие деньги выручил. Прикупил кольца обручальные, отрез на свадебный наряд, чтобы была его Тильда самой красивой и нарядной невестой. А по дороге домой встретили его в лесу лихие люди. Деньги, обновки отобрали, да и самого порешили. Сначала Тильда все ждала, каждый день за околицу ходила, а потом кто-то сказал ей, что сгнил ее суженый в лесу давно. С той поры как будто умерло что-то в душе у Тильды. А зимой пришел за ней Карачун. Не было у нее сил сопротивляться его зову, вот и забрал он ее к себе в терем в услужение. Сердце выморозил, памяти лишил. Прядет она ему ледяную пряжу, вяжет ледяные узоры да снежные уборы для деревьев, и только раз в году, в Карачунову ночь, выпускает он ее из своего терема. Бегает она тогда по дорогам в виде снежной лисицы в сопровождении волков-буранов, ищет среди путников своего суженого, да только вспомнить его не может.
- Не лихие люди Тильдина суженого порешили, а свои, местные, – вздохнув, промолвила служанка, – припомнили давние обиды, да и встретили его в лесу. Только забили не до смерти. Нашла его чуть живого в лесу бабка-ворожея. Целый год выхаживала у себя в землянке.
- О чем кричит ворон в ночной тишине?
- О разлуке и предательстве, моя чудная Тилль…
- Я не хочу слушать про это…
- Я не буду записывать эту историю, ведь она не про нас… Спи и не волнуйся, моя милая Тилль.
Выжил он, да только память у него напрочь отбило. Всё его по ночам голос звал, а кто и куда - вспомнить не мог. Как только сил набрался, так и ушел. Вот так и ходит по земле, всё ищет свою невесту.
Сложились кусочки мозаики. Вскочил парень, одиноко сидевший в углу, и кинулся к выходу. Попытались его остановить - да куда там. У влюбленных и сумасшедших силы вдесятеро прибавляется. Вырвался и выскочил за дверь. Бросились все к окнам. А парень взбежал на пригорок и закричал… Он кричал, срывая голос, перекрикивая ветер. Звал свою Тилль, вымаливая у нее прощение.
Вынырнула из снежной мглы лисица, кинулась ему под ноги, ударилась о землю и превратилась в девушку. Стояли в лунном свете, обнявшись и став единым целым, Тильда и ее суженый. Бились ветры, пытаясь растащить их в разные стороны, кидались волки-бураны, силясь разъединить влюбленных. Да все без толку. Эти двое ничего не замечали - слишком долго они искали друг друга.
- О чем звенит ручей в лесной чаще? О чем поет соловей в вечерних сумерках? О чем трещит сверчок ночью за печью?
- О нас, моя ласковая Тилль, о том, что этот мир создан Для нас двоих. О том, что этот мир создан нами двоими, - и это самая лучшая сказка, которую я слышал, моя Любимая Тилль…
И утих ветер. Отступился Карачун. И ушли влюбленные, держась за руки, по лунной тропинке, и только вилась за ними поземка, заметая лисьим хвостом следы на снегу.
А утром мороз утих. Непогода улеглась, и даже выглянуло солнце. На крыше проснулись сосульки и запели едва слышно синицам песенку о Тилль и ее возлюбленном. Подхватили ее синицы и понесли по всему свету, насвистывая: «Тилль, Тилль, Тилль».
Закончилась Карачунова ночь… Конечно, до весны было еще очень далеко, просто день стал немного длинней.
Дороги бывают разные: прямые, как стрела, и извилистые, как речь словоблуда; мрачные, страшные, с дурной славой, ведущие через лесные дебри и горные расщелины, - и светлые, радостные, звонкие, наполненные солнцем и радостным птичьим гомоном, пролегающие через луга или молодые рощицы; широкие тракты или едва заметные тропинки. Но иногда наступают времена, когда все дороги связываются в узел, скручиваются в клубок, сплетаются самым немыслимым способом. Вот в такое время и становятся центром мироздания маленькие придорожные гостиницы, шинки, кабаки и таверны. Да мало ли как называется пристанище на пересечении дорог - лишь бы были стены и крыша, чтобы укрыться от непогоды, горящий очаг, горячая еда и кружка напитка, успокаивающего нервы и горячащего кровь.
Вот и сегодня погода сошла с ума. Снег валил с утра, ветер подхватывал целые сугробы и взметал к небесам, закручивая клубами, вздымая необъятными столбами, чтобы обрушить обратно на землю, стирая все следы дорог. Тысячи ледяных кристаллов носились в воздухе, поджидая своих жертв. Обжигали лица и руки, забирались под одежду, сбивали с ног путников и стреноживали лошадей. Будь ты пешим или конным, обладателем саней или роскошного экипажа, дальше пути не было.
Двери придорожной корчмы беспрерывно хлопали, впуская все новых и новых посетителей. Все нетерпеливо стучали по стойке, требуя комнату, ужин и вина. Прислуга сбилась с ног. Кухарка в третий раз готовила ужин, из погреба выкатили второй бочонок вина, а корчмарь счастливо улыбался, мысленно подсчитывая прибыль. Жилые комнаты уже давно были заняты господами с тяжелыми кошельками; те, кто был победнее или менее удачлив, занимали места в общем зале, компенсируя отсутствие удобств обилием еды, выпивки и общения.
Прокопченный обеденный зал наполнялся гулом голосов, ароматом жарящегося мяса и горячего вина. Чуть позже, когда посетители уже отогрелись, насытились и утолили жажду, каждый пытался развлечься доступным ему способом. За угловым столиком господа посостоятельнее неспешно перекидывались в картишки. Народ попроще резался в кости; кто-то заигрывал с раскрасневшейся, запыхавшейся служанкой. Подвыпившие лесорубы распевали скабрезные песенки, постукивая кружками по столу. У стойки бродячий музыкант неспешно перебирал струны, поджидая своего часа.
А вьюга за окном все пела и пела свои песни. А пурга за окном танцевала в такт, лишая всех застрявших в корчме надежды выбраться до утра.
Входная дверь хлопнула в последний раз, впуская запоздавшего путника. Стряхнув снег с плаща, он пристроился у стойки рядом с очагом. Заказал себе кружку горячего вина и миску жаркого.
- Черт знает что творится… - пробормотал он словно сам себе, грея ладони о кружку. - Меня, видно, бес кружил по лесу часа три. Думал, что уже и не выберусь живым. По пятам - не поверите - неслась целая стая волков, как будто между небом и землей, а впереди вместо вожака была белоснежная лисица. А временами я видел даже огромного медведя. Спрашивается, откуда ему взяться зимой, он же должен в берлоге спать? Черт знает что творится, до сих пор слышу их вой…
- Зря ты в такую ночь нечистого поминаешь, - промолвил корчмарь. – Бес тут вовсе ни при чем. Шастают в карачунову ночь, а нечистый им виноват. Вот местные точно знают: с Карачуном шутки плохи. Их даже по большой нужде в такую ночь из дома не выманишь.
Жила у нас в селе девица - умница да красавица, а уж рукодельница, каких свет не видывал. За что ни возьмется, все в руках горит. Если пряжа, то тонкая, как паутинка, а если вышивка - так не в каждом господском доме такую встретишь. Но лучше всего у нее вязаные платки выходили: невесомые, мягкие, пушистые, а уж узор - так глаз не отвести, будто ледяная вязь на зимнем окне. Да и как ей рукодельницей не быть: родителей лихоманка унесла, и осталась она совсем крохой у старой бабушки на руках. Бедно они поначалу жили, всего хозяйства у них - старый домишко-развалюха, огородик на задворках да пара коз. Баловать-то ей некогда было, с малых лет ее к ремеслу бабушка приучала. Это уж позже за ее работами купцы со всей округи съезжались. А как Тильда в возраст невесты вошла, бог и бабушку прибрал, осталась она совсем одна. Многие тогда из нашего села к ней сватались. Всем хотелось красавицу да работницу в дом привести, только всем от ворот поворот дала. Все твердила: я замуж по любви пойду. На другую бы батька цыкнул да замуж выдал, не спросясь, а Тильда одна как перст. Вот нос и задирала. Все принца, видать, ждала, никак не меньше.
Как-то по весне вдруг, ни с того ни с сего, появился в доме у Тильды парень. Откуда взялся - никто не знает, пришлый какой-то. Вчера его еще не было, а сегодня уже крыльцо поправляет и крышу латает, голь перекатная.
Весна туманила голову, веселила кровь, сводила с ума. Все вокруг пело, кружилось и влюблялось. Солнце припекало совсем по-летнему. Теплый ветер шептал непристойности молодой листве. На полянке девушка плела венок из заблудившихся в траве солнышек. И было во всем этом весеннее волшебство, которому невозможно сопротивляться, - в клейком, терпком аромате, витавшем над поляной, в золотистом непослушном завитке, ласкавшем шею, в россыпи веснушек, золотившей кожу. А потом мы встретились глазами - и мир вздрогнул и изменился раз и навсегда. А дальше было все так, как должно быть, и иначе быть просто не могло, потому что не было его и её - были они и весь мир, созданный для них.
Приняла его Тильда у себя в доме, вот ведь стыд какой. Девка незамужняя да мужик молодой под одной крышей ночуют. Слухи по селу поползли, а она лишь отшучивается да счастливыми глазами сверкает. Пела по утрам, как птичка, да смехом переливчатым заходилась. Священник местный пытался ее к порядку призвать, а она все твердит: жених это мой, по осени свадьбу сыграем.
- О чем шепчет солнечный луч, скользящий по подушке?
- О любви, моя маленькая Тилль, о любви, дающей жизнь всему на этой земле и за ее пределами, о всепоглощающей любви, лишающей разума и творящей безумства.
- Ты расскажешь мне эту историю?
Конечно, моя чудная Тилль, как только услышу ее до конца…
Да не дождались мы свадьбы: уехал ее жених по осени на ярмарку с Тильдиным рукоделием - да и не вернулся. Ни слуху ни духу, как в воду канул. Осталась гордячка одна, без жениха и без денег.
Тяжело было Тильде, не простили на селе блеск шалых, счастливых глаз. Ну а кто-то припомнил, как Тильда сыну или брату отказала. Вот и начали ее всем селом травить: иначе как гулящей ее уже никто и не называл, бабы вслед плевали, парни дегтем ворота перемазали, да все пытались кто вечерком в дом пробраться, а кто и в темном переулке зажать. Только Тильда спуску никому не давала - кого острым словом отошьет, кого холодной водой окатит, а особо настырным так и коромыслом по спине доставалось. Слез ее никто не видел. Кремень была, а не девка. Но по зиме будто что-то надломилось в ней. Таять начала, как свечка, в глазах безразличие и пустота поселились. С виду – девка-красавица, а в глаза заглянешь - и оторопь берет: старуха при смерти.
- О чем стучит ночью дождь по крыше?
- Он поет песню о дальних странах, моя маленькая Тилль. О бурлящих морях и прозрачных реках, о ледяных родничках-малютках и шумных непоседах-ручьях.
- О чем эта песня?
- О встречах и расставаниях, моя любимая Тилль.
- Ты споешь мне эту песню?
- Конечно, как только запишу ее полностью, моя милая Тилль.
- Ты никогда меня не покинешь? Не уйдешь в свои далекие страны?
- Ты мой мир, моя единственная Тилль. Я никогда не смогу уйти от тебя, потому что все дороги в моем мире ведут только к тебе, Тилль…
Вот в Карачунову ночь ушла она из дома и замерзла. С тех пор ходит по селу в Карачунову ночь, обидчиков выискивает. В чье окно заглянет, у того на окне образ ее и останется, как будто так и стоит она - и так до самой оттепели. А пока она в окно смотрит, беда в этом доме обязательно случится: то корова сляжет, то сарай сгорит, а то и домочадца лихоманка сгубит. У нас теперь на Карачуна окна ставнями закрывают, да еще изнутри и полотном завешивают.
Притихла корчма, лишь трещит огонь в камине да воет ветер в трубе. Тучи на небе расступились, выпустив огромную, любопытную луну, а ветер все швырял и швырял в нее охапками снега, пытаясь заставить скрыться с глаз людских.
- А я слышал по-другому, – вступил в разговор бродячий музыкант. – Что жила на свете девица-раскрасавица, умница, скромница да рукодельница, сердцем чиста и к людям добра. И ждала она любви большой да настоящей. Всем богам молилась, чтобы послали ей по сердцу суженого. Услышали небеса ее молитвы - и послали они паренька ей под стать. Жили они ладно да счастливо, к свадьбе готовились. Дату назначили. Все село пригласили. Как известно, большая свадьба требует больших денег, вот и собрали они все, что в доме продать можно было, и поехал ее суженый на ярмарку. Продал Тильдино рукоделие. Хорошие деньги выручил. Прикупил кольца обручальные, отрез на свадебный наряд, чтобы была его Тильда самой красивой и нарядной невестой. А по дороге домой встретили его в лесу лихие люди. Деньги, обновки отобрали, да и самого порешили. Сначала Тильда все ждала, каждый день за околицу ходила, а потом кто-то сказал ей, что сгнил ее суженый в лесу давно. С той поры как будто умерло что-то в душе у Тильды. А зимой пришел за ней Карачун. Не было у нее сил сопротивляться его зову, вот и забрал он ее к себе в терем в услужение. Сердце выморозил, памяти лишил. Прядет она ему ледяную пряжу, вяжет ледяные узоры да снежные уборы для деревьев, и только раз в году, в Карачунову ночь, выпускает он ее из своего терема. Бегает она тогда по дорогам в виде снежной лисицы в сопровождении волков-буранов, ищет среди путников своего суженого, да только вспомнить его не может.
- Не лихие люди Тильдина суженого порешили, а свои, местные, – вздохнув, промолвила служанка, – припомнили давние обиды, да и встретили его в лесу. Только забили не до смерти. Нашла его чуть живого в лесу бабка-ворожея. Целый год выхаживала у себя в землянке.
- О чем кричит ворон в ночной тишине?
- О разлуке и предательстве, моя чудная Тилль…
- Я не хочу слушать про это…
- Я не буду записывать эту историю, ведь она не про нас… Спи и не волнуйся, моя милая Тилль.
Выжил он, да только память у него напрочь отбило. Всё его по ночам голос звал, а кто и куда - вспомнить не мог. Как только сил набрался, так и ушел. Вот так и ходит по земле, всё ищет свою невесту.
Сложились кусочки мозаики. Вскочил парень, одиноко сидевший в углу, и кинулся к выходу. Попытались его остановить - да куда там. У влюбленных и сумасшедших силы вдесятеро прибавляется. Вырвался и выскочил за дверь. Бросились все к окнам. А парень взбежал на пригорок и закричал… Он кричал, срывая голос, перекрикивая ветер. Звал свою Тилль, вымаливая у нее прощение.
Вынырнула из снежной мглы лисица, кинулась ему под ноги, ударилась о землю и превратилась в девушку. Стояли в лунном свете, обнявшись и став единым целым, Тильда и ее суженый. Бились ветры, пытаясь растащить их в разные стороны, кидались волки-бураны, силясь разъединить влюбленных. Да все без толку. Эти двое ничего не замечали - слишком долго они искали друг друга.
- О чем звенит ручей в лесной чаще? О чем поет соловей в вечерних сумерках? О чем трещит сверчок ночью за печью?
- О нас, моя ласковая Тилль, о том, что этот мир создан Для нас двоих. О том, что этот мир создан нами двоими, - и это самая лучшая сказка, которую я слышал, моя Любимая Тилль…
И утих ветер. Отступился Карачун. И ушли влюбленные, держась за руки, по лунной тропинке, и только вилась за ними поземка, заметая лисьим хвостом следы на снегу.
А утром мороз утих. Непогода улеглась, и даже выглянуло солнце. На крыше проснулись сосульки и запели едва слышно синицам песенку о Тилль и ее возлюбленном. Подхватили ее синицы и понесли по всему свету, насвистывая: «Тилль, Тилль, Тилль».
Закончилась Карачунова ночь… Конечно, до весны было еще очень далеко, просто день стал немного длинней.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №10. Чьё-то тепло
И на этот Новый Год родители отправились с Димой к дедушке и бабушке в Сибирь, в глубину лесов. Диме сказали, что всё будет замечательно, что там живёт Дед Мороз и как здорово встречать этот праздник, можно сказать, почти у него дома. В принципе тут не было ничего страшного. Но Диме уже было аж 8 лет и он уже понимал, что Дед Мороз это одна из величайших фальсификаций детва, проводимая под эгидой повсеместной гегемонии взрослых над детьми.
Он смог бы особо не принимать это к сердцу и смириться с подарками из рук поддельного, выдуманного Деда Мороза если бы не одно "но". Он так хотел встретить Новый Год дома, поиграть с утра с друзьями, днём посмотреть мультики по телевизору, а ночью получить подарки, посмотреть фейерверк и весело провести время со знакомыми родителей и их детьми. Ведь так делали все, ему это здорово описывали другие дети, когда он каждый год возвращался под конец каникул с Сибири.
Но он был в Сибири, в отчаянной и холодной глуши. Ни радушное общество бабушки и дедушки, ни радость и энтузиазм родителей, ни плоды Сибири на столе, ни могучий лес, ни озёра и реки, ни чистый, искрящийся, белейший снег, ни подлинный, качественный мороз района вечной мерзлоты, не бодрил дух Димы новогодним весельем.
Весьма дежурно и не примечательно пришёл для Димы Новый Год,- подарки и веселье.
Видя состояние внука дед подсел к нему и попытался поправить положение сказкой бывшей в ходу в этих краях уже несколько сот лет. Показалось старику, что подходящий момент передать её.
- Раньше во времена сильных морозов, в небе появлялся огромный шерстяной плед, который в небе был похож на яркий ковёр с лёгкими цветами, которым небо укрывало уж слишком околевающую земли.
"Снова ложь" подумал Дима.
- Но на самом деле этот ковёр был из бабочек, но бабочек зимних, покрытых шерстью, яркой, красивой, лёгкой, тёплой!
"Охххх" восхищённо вздохнул в уме Дима.
- Но ведь для бабочек нужны цветы. Получается и шерстяные цветы были?
- Нет, цветов не было, вместо цветов были Снегурочки, внучки чудотворных Дедов Морозов. Совсем мало их осталось, хорошо если ещё один из них остался, давно не было чудес в наших краях. Ну кроме... Сказал старик и кивнул на подаренные Диме игрушки.
- Аааа Дед Мороз. Сказал Дима и уставился в точку.
Обидно стало Диме, подумал он, что снова делают из него дурачка с этим Дедом Морозом.
Увидел старик, что не поверил внук его сказке, оборвался момент и похоже закончилась эта история на нём, не будет её Дима своим детям и внукам рассказывать. Что ж, прошло её время значит, да и всё меньше и меньше живёт людей в их краю, что уж про сказки говорить. Вот так просто. И ему стало горько немного.
- Я пошёл спать. Сказал Дима и сорвался в свою комнату.
- Приходи через 15 минут, будет торт. Весело сказала мама.
- И в игры поиграем. Озорно проговорил в след отец.
Но не пришёл Дима. Пять минут злился он в своей кровати и крепился чтоб не пойти торт кушать и в игры играть. Оделся Дима, отворил окно и побежал в Лес. Чистое небо, звёзды, высокие ели, скрипучий снежок, манящие горизонты. Забылся Дима в беге, а когда опомнился не понял где он. Вокруг темень, и поддувать стало. Был он уже согласен и торт кушать и в игры играть, и дедушкина сказка милой ему показалась.
- Паааапааааа!!! Закричал Дима, но не отозвался никто. Но не поник Дима духом, ибо было у него в запасе ещё одно верное средство против беды всякой.
- Мааааммаааааа! Но и мама не отозвалась.
- Вььююю, вьююю. Только ветер просвистел в ответ.
И тут Дима уже совсем пригорюнился, на пятёрочку, до влажных глаз, дрожных ног, и мокрых позывов. Побежал он бедолашный обратно. Выбежал на чистое место, обрадовался, побежал совсем без оглядки и упал в прорубь. Рекой чистое место оказалось.
Страшный мороз, раздирающий, жизнь и тепло высасывающий, схватили его маленькое тело. Потянули его обмокнувшую одежду на дно вместе с ним, в темноту, в отчаяние и смерть, хоть и двигал он отчаянно и ногами и руками что было сил.
Чья-то сильная рука схватила Диму и быстро и непреодолимо потянула наверх, вытащила его. Это был ОН. Большая белая борода, роскошный красный тулуп, шапка, статная фигура и ... тепло, рядом с ним было очень тепло! Дед Мороз, красный нос, борода из волос, он жизнь Диме принёс.
- Хо, хо что же ты это мальчик делаешь, вдруг бы рыбу-медведя разбудил, а до весны вон ещё сколько! Как звать тебя?
- Дииимаа,- восхищённо сквозь дрожь сказал Дима.
- Переодень Диму, внученька, а то подзяб он маленько.
Дима обернулся,- в облаке цветных шерстяных бабочек, к нему приближалась красивая девочка, в вязаном платье, чуть старше него, красные губы, волосы лунного цвета, светлые голубые глаза, плавные поэтичные черты лица.
Обняла она его, бабочки их облепили, слилась с Димой сердцем, прошептала что-то на ухо и отпустила. Мгновение это длилось, но улетел Дима в вечность. Стоял он уже в вязанных, шерстяных штанах, свитере, раскрасневшийся, и следа от обморожения не осталось.
- Поди ждут тебя Дима дома?
- Да! Меня наверное мама с папой давно уже ищут, волнуются! Опомнился Дима.
Он снова огляделся. Чудно! Это было не то место где он ушёл под воду. Вокруг были деревья на которых висели разноцветные коконы, они чуть светились, приятным тёплым светом. В одном месте он увидел среди деревьев других Снегурочек. Они смотрели на небольшое облачко из бабочек кружившихся над ними. Тянули к ним руки, смеялись, что-то говорили. И тоже странно,- тут было тело, тепло не только от чудесной одежды. Тут был тёплый воздух. Но снег не таял...
- Хо, хо. Ждут значит, волнуются. Сказал Дед Мороз, посмотрел на часы и что-то пошуршал в них.
- Поспеши домой тогда, Снегурочка тебя проведёт, она короткий путь знает.
Потащила Снегурочка Диму к проруби. Не мало изумления пережил Дима, но покорился. Снегурочке видней. Прыгнули они в прорубь, а вынырнули возле избы, прямо у окна открытого.
Но не отпустила девочка Думу сразу, а стала говорить что-то ему. На языке не ведомом Диме, но он как будто что-то понимал, очень интересовался, и радовался почему-то сказанному. Хотя может дело было не в значении слов, а в том как и кем они были сказаны. Вскоре Снегурочка замолчала, Дима не произвольно ответил
- Понял. Она кивнула, вскинула ладонь, чтоб дать пять и исчезла в миг удара.
Вошёл в комнату Дима как раз через 15 минут, как его и ждали родные. Мама с папой удивились откуда у сына такая красивая шерстяная одежда, бабушка с дедушкой пораженно, восхищённо смотрели. Дима уж хотел ответить как есть, но дедушка первым сказал, что это они с бабушкой положили ему на кровать. Подарок.
Праздник наступил и Дима был весел и словно пьян. Поел торт, поиграл в игры немного, и тут же взял Дима ручку с тетрадкой и всю ночь и следующие дни выпытывал у дедушки с бабушкой все местные сказки, во всех подробностях и интерестностях. Как завороженный, очумелый внимал он их сказу. С перерывами на обед, игру, веселье и прогулки конечно. Во время которых он долго ходил, много прислушивался и внимательно всматривался в окружающую природу.
Страшно обрадовались бабушка с дедушкой, чувствовали что большое дело случилось, видели что внук от сердца интересуется. И что нравится ему у них.
Как вернулся домой, уже не печалился от рассказов друзей. И когда внезапно начал понимать, что тогда ему на ухо прошептала Снегурочка и что возле окна говорила, так и вовсе в городе стал забывать про город. И понял как проведёт свою жизнь. Здорово проведёт.
А каждую ночь, ближе к полночи, ложась спать он любил надевать те шерстяные свитер и штаны которые достались ему от Снегурочки. Странное дело,- они всегда были тёплыми. Диме нравилось чувствовать это тепло, он думал, что оно чьё-то и нужно его беречь. В эти моменты он так же берёг тишину и казалось ему, что если прислушаться, то не только снова услышишь шёпот продолжения рассказа Снегурочки, но и дыхание и запах. Её и того таинственного Леса.
А может и не казалось.
И на этот Новый Год родители отправились с Димой к дедушке и бабушке в Сибирь, в глубину лесов. Диме сказали, что всё будет замечательно, что там живёт Дед Мороз и как здорово встречать этот праздник, можно сказать, почти у него дома. В принципе тут не было ничего страшного. Но Диме уже было аж 8 лет и он уже понимал, что Дед Мороз это одна из величайших фальсификаций детва, проводимая под эгидой повсеместной гегемонии взрослых над детьми.
Он смог бы особо не принимать это к сердцу и смириться с подарками из рук поддельного, выдуманного Деда Мороза если бы не одно "но". Он так хотел встретить Новый Год дома, поиграть с утра с друзьями, днём посмотреть мультики по телевизору, а ночью получить подарки, посмотреть фейерверк и весело провести время со знакомыми родителей и их детьми. Ведь так делали все, ему это здорово описывали другие дети, когда он каждый год возвращался под конец каникул с Сибири.
Но он был в Сибири, в отчаянной и холодной глуши. Ни радушное общество бабушки и дедушки, ни радость и энтузиазм родителей, ни плоды Сибири на столе, ни могучий лес, ни озёра и реки, ни чистый, искрящийся, белейший снег, ни подлинный, качественный мороз района вечной мерзлоты, не бодрил дух Димы новогодним весельем.
Весьма дежурно и не примечательно пришёл для Димы Новый Год,- подарки и веселье.
Видя состояние внука дед подсел к нему и попытался поправить положение сказкой бывшей в ходу в этих краях уже несколько сот лет. Показалось старику, что подходящий момент передать её.
- Раньше во времена сильных морозов, в небе появлялся огромный шерстяной плед, который в небе был похож на яркий ковёр с лёгкими цветами, которым небо укрывало уж слишком околевающую земли.
"Снова ложь" подумал Дима.
- Но на самом деле этот ковёр был из бабочек, но бабочек зимних, покрытых шерстью, яркой, красивой, лёгкой, тёплой!
"Охххх" восхищённо вздохнул в уме Дима.
- Но ведь для бабочек нужны цветы. Получается и шерстяные цветы были?
- Нет, цветов не было, вместо цветов были Снегурочки, внучки чудотворных Дедов Морозов. Совсем мало их осталось, хорошо если ещё один из них остался, давно не было чудес в наших краях. Ну кроме... Сказал старик и кивнул на подаренные Диме игрушки.
- Аааа Дед Мороз. Сказал Дима и уставился в точку.
Обидно стало Диме, подумал он, что снова делают из него дурачка с этим Дедом Морозом.
Увидел старик, что не поверил внук его сказке, оборвался момент и похоже закончилась эта история на нём, не будет её Дима своим детям и внукам рассказывать. Что ж, прошло её время значит, да и всё меньше и меньше живёт людей в их краю, что уж про сказки говорить. Вот так просто. И ему стало горько немного.
- Я пошёл спать. Сказал Дима и сорвался в свою комнату.
- Приходи через 15 минут, будет торт. Весело сказала мама.
- И в игры поиграем. Озорно проговорил в след отец.
Но не пришёл Дима. Пять минут злился он в своей кровати и крепился чтоб не пойти торт кушать и в игры играть. Оделся Дима, отворил окно и побежал в Лес. Чистое небо, звёзды, высокие ели, скрипучий снежок, манящие горизонты. Забылся Дима в беге, а когда опомнился не понял где он. Вокруг темень, и поддувать стало. Был он уже согласен и торт кушать и в игры играть, и дедушкина сказка милой ему показалась.
- Паааапааааа!!! Закричал Дима, но не отозвался никто. Но не поник Дима духом, ибо было у него в запасе ещё одно верное средство против беды всякой.
- Мааааммаааааа! Но и мама не отозвалась.
- Вььююю, вьююю. Только ветер просвистел в ответ.
И тут Дима уже совсем пригорюнился, на пятёрочку, до влажных глаз, дрожных ног, и мокрых позывов. Побежал он бедолашный обратно. Выбежал на чистое место, обрадовался, побежал совсем без оглядки и упал в прорубь. Рекой чистое место оказалось.
Страшный мороз, раздирающий, жизнь и тепло высасывающий, схватили его маленькое тело. Потянули его обмокнувшую одежду на дно вместе с ним, в темноту, в отчаяние и смерть, хоть и двигал он отчаянно и ногами и руками что было сил.
Чья-то сильная рука схватила Диму и быстро и непреодолимо потянула наверх, вытащила его. Это был ОН. Большая белая борода, роскошный красный тулуп, шапка, статная фигура и ... тепло, рядом с ним было очень тепло! Дед Мороз, красный нос, борода из волос, он жизнь Диме принёс.
- Хо, хо что же ты это мальчик делаешь, вдруг бы рыбу-медведя разбудил, а до весны вон ещё сколько! Как звать тебя?
- Дииимаа,- восхищённо сквозь дрожь сказал Дима.
- Переодень Диму, внученька, а то подзяб он маленько.
Дима обернулся,- в облаке цветных шерстяных бабочек, к нему приближалась красивая девочка, в вязаном платье, чуть старше него, красные губы, волосы лунного цвета, светлые голубые глаза, плавные поэтичные черты лица.
Обняла она его, бабочки их облепили, слилась с Димой сердцем, прошептала что-то на ухо и отпустила. Мгновение это длилось, но улетел Дима в вечность. Стоял он уже в вязанных, шерстяных штанах, свитере, раскрасневшийся, и следа от обморожения не осталось.
- Поди ждут тебя Дима дома?
- Да! Меня наверное мама с папой давно уже ищут, волнуются! Опомнился Дима.
Он снова огляделся. Чудно! Это было не то место где он ушёл под воду. Вокруг были деревья на которых висели разноцветные коконы, они чуть светились, приятным тёплым светом. В одном месте он увидел среди деревьев других Снегурочек. Они смотрели на небольшое облачко из бабочек кружившихся над ними. Тянули к ним руки, смеялись, что-то говорили. И тоже странно,- тут было тело, тепло не только от чудесной одежды. Тут был тёплый воздух. Но снег не таял...
- Хо, хо. Ждут значит, волнуются. Сказал Дед Мороз, посмотрел на часы и что-то пошуршал в них.
- Поспеши домой тогда, Снегурочка тебя проведёт, она короткий путь знает.
Потащила Снегурочка Диму к проруби. Не мало изумления пережил Дима, но покорился. Снегурочке видней. Прыгнули они в прорубь, а вынырнули возле избы, прямо у окна открытого.
Но не отпустила девочка Думу сразу, а стала говорить что-то ему. На языке не ведомом Диме, но он как будто что-то понимал, очень интересовался, и радовался почему-то сказанному. Хотя может дело было не в значении слов, а в том как и кем они были сказаны. Вскоре Снегурочка замолчала, Дима не произвольно ответил
- Понял. Она кивнула, вскинула ладонь, чтоб дать пять и исчезла в миг удара.
Вошёл в комнату Дима как раз через 15 минут, как его и ждали родные. Мама с папой удивились откуда у сына такая красивая шерстяная одежда, бабушка с дедушкой пораженно, восхищённо смотрели. Дима уж хотел ответить как есть, но дедушка первым сказал, что это они с бабушкой положили ему на кровать. Подарок.
Праздник наступил и Дима был весел и словно пьян. Поел торт, поиграл в игры немного, и тут же взял Дима ручку с тетрадкой и всю ночь и следующие дни выпытывал у дедушки с бабушкой все местные сказки, во всех подробностях и интерестностях. Как завороженный, очумелый внимал он их сказу. С перерывами на обед, игру, веселье и прогулки конечно. Во время которых он долго ходил, много прислушивался и внимательно всматривался в окружающую природу.
Страшно обрадовались бабушка с дедушкой, чувствовали что большое дело случилось, видели что внук от сердца интересуется. И что нравится ему у них.
Как вернулся домой, уже не печалился от рассказов друзей. И когда внезапно начал понимать, что тогда ему на ухо прошептала Снегурочка и что возле окна говорила, так и вовсе в городе стал забывать про город. И понял как проведёт свою жизнь. Здорово проведёт.
А каждую ночь, ближе к полночи, ложась спать он любил надевать те шерстяные свитер и штаны которые достались ему от Снегурочки. Странное дело,- они всегда были тёплыми. Диме нравилось чувствовать это тепло, он думал, что оно чьё-то и нужно его беречь. В эти моменты он так же берёг тишину и казалось ему, что если прислушаться, то не только снова услышишь шёпот продолжения рассказа Снегурочки, но и дыхание и запах. Её и того таинственного Леса.
А может и не казалось.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №11. СЫГРАЕМ?
Дракон спал, и это было главным разочарованием для принцессы. Она даже подумала, что он притворяется, и потрогала его большой, белесоватый, с жемчужным отливом нос. Тот был неожиданно мягкий, покрытый нежным пушком, и принцесса задержала на нем свою ладонь, но ненадолго: он был ледяным наощупь. Дракон от такой наглости даже не пошевелился; лишь по лёгкому дыханию можно было догадаться, что он жив. Принцесса со вздохом оглянулась туда, откуда пришла - на длинный спуск с горы Аркар, на долину, уже покрытую вечерними сумерками, на начинающее темнеть багрово-фиолетовым небо.
— Ну и как прикажете теперь с ним договариваться? — имея в виду дракона, вслух спросила принцесса, ни к кому конкретно не обращаясь, и поёжилась. Холодало. Из снега с тихим шёпотом поднимались морозные души, кружась в воздухе и смеясь. Особо смелые из них уже подобрались к принцессе и щипали её за щёки.
Принцесса представила, что ей опять придётся спать, зарывшись в сугробe и обернувшись мохнатой медвежьей шкурой; задумчиво посмотрела на тяжёлые приоткрытые ворота и виднеющийся за ними проход, ведущий вглубь горы. Немного постояла, раздумывая, и решительно пошла внутрь. Ворота гулко захлопнулись за ней.
— Это что ещё за фокусы? — принцесса подергала большую резную ручку, но дверь не поддалась. Зато на стенах сами по себе вспыхнули факелы, освещая принцессе путь. Выбора у той не было, и она, ворча, побрела по длинному извилистому проходу.
***
Она ожидала увидеть что угодно - пещеру, лабиринт, тупик, но не огромный зал, обставленную изысканной мебелью. Прекрасная комната, в которую она зашла, была устлана дорогими коврами, украшена парчовыми драпировками и картинами в золочёных рамах. C темных потолочных балок свисала хрустальная люстра; она сияла и переливалась огнями тысячи свечей.
— Ого! — восхитилась принцесса.
— Да, — неожиданно ответил ей вкрадчивый голос, — Всё, что здесь есть и происходит – «ого», «ах» и «неужели».
Принцесса увидела даму в старомодном наряде, поднимающуюся с мягкого кресла. Высокую, темноволосую, с горделивой осанкой. Видимо, она грелась у жарко горящего камина.
— Добро пожаловать, - улыбнулась дама и представилась: — Куива... Хранительница горы. Позволь узнать твоё имя, нежданная гостья?
— Шио... - хрипло ответила принцесса. У неё пересохло в горле.
— Шио? — Куива прищурилась — Это означает... Фея?
— Принцесса я! — спесиво вскинула подбородок Шио.
— Принцесса?!
Шио показалось, что глаза Куивы сверкнули, но она тут же решила, что «бедная старуха никогда не встречала особу королевских кровей и это очень впечатляюще для неё». Да, именно так и подумала принцесса.
— Какими судьбами в наших краях, Ваше Высочество? — продолжала Куива, и принцессе показалось, что она намеренно выделяет слово "ваше".
Шио неожиданно для себя смутилась. «Право, что это со мной? – с досадой подумала она. – Только недавно я была готова вступить в переговоры со страшным драконом, а тут пасую перед какой-то дамой, и неизвестно, насколько благородной!»
Но она тут же осадила себя, вспомнив, что воспитанным принцессам должны быть присущи терпение, величие и умение отвечать на любые, даже самые нелепые, вопросы, если уж судьба не даёт шанса избежать щекотоливого разговора.
- Я ненадолго, - сказала она и посмотрела на Куиву немного свысока. – Мне надо решить... вопрос. И потом я немедля избавлю вас от своего общества.
Губы Куивы растянулись в широкой улыбке, но глаза её оставались холодными. Она задумчиво смотрела на принцессу, словно что-то прикидывая в уме, и Шио почувствовала себя совсем уж неуютно. Но тут взгляд Куивы потеплел.
- Никакого беспокойства, принцесса! Прошу прощения за мою нерасторопность. Вы, верно, устали и проголодались в дороге? Позвольте угостить вас лёгким ужином и предложить мягкую постель?
***
На длинном столе, покрытом белоснежной скатертью, разместились покрытые позолотой фарфоровые тарелки, пузатые графины с медовыми, багряными и изумрудными напитками, вазы с фруктами, тонкие бокалы, небольшие букеты цветов. Живые цветы посреди зимы? Шио потрогала один из букетов и с изумлением поняла, что сделаны они из камня, но настолько виртуозно, что их трудно отличить от настоящих.
Рядом с ней на столе лежала изящная карточка с надписью: «Принцесса Шио».
- Не хотите ли вина? – спросила Куива, но тут же спохватилась: - Ах, вы же ещё слишком молоды для этого...
Принцесса вспыхнула.
- Отчего же? – с вызовом спросила она. – Мне уже семнадцать, и я постоянно во дворце пью... Ну, не прямо вот постоянно, но время от времени... То есть за ужином, конечно, со взрослыми... я даже дымную трубку однажды пробовала... Я очень самостоятельная!
И замолчала, чувствуя, что сказала что-то не то. Но Куива, казалось, ничего не заметила.
- В таком случае я бы порекомендовала вам вересковую настойку, - ласково пропела она. – Очень редкий напиток, гномы хранят в тайне секрет его приготовления. – она наклонилась вперед, опершись грудью о край стола, и доверительным голосом добавила: - Говорят, некоторые из маленького народца даже предпочли расстаться с жизнью, но не выдать этот секрет.
За столом прислуживал старый гном. Гинзя, - представила его Куива.
Одни блюда быстро сменялись другими, суп-пюре – салатом из дикого лука, жаркое – рыбным суфле, икра – тушёными грибами, закусочные бутерброды – персиковым джемом... Принцесса не понимала, почему первые блюда подавались после десерта, а морские гребешки – вместе с гусиным паштетом, но спрашивать не стала – посчитала, что это будет неприлично с её стороны. Иногда Шио не успевала подцепить на серебряную вилку даже кусочек предлагаемого лакомства, как его уносили и на его месте появлялось новое.
Гинзя постоянно подливал ей то вересковой настойки, то лягушачьего вина, то пузырящегося шампанского, и принцессе вскоре стало тепло и весело. Как-то незаметно для себя она рассказала всё. Ну или почти всё. И что она – пятая дочь короля, и как она устала, что её постоянно балуют, и что у неё во дворце была маленькая собачка, такая пушистая глупышка, и что за ней ухаживает принц Деррик, ну, как ухаживает... осторожно и нелепо, в общем. Подумайте только – он подарки присылает. Ах нет, не розы... Карету с маленькой печкой. Чтобы тепло. Или шапочку с такими завязками, чтобы уши закрывали. Подумайте только – принцесса в шапке с завязками, да где такое видано?
И ведь знает, что Шио ему всё в глаза выскажет, потому и подарки доставляет мальчик-слуга. Принцесса уже сколько раз ругалась, и кричала, что она не такая, и её подарками не купишь, и велела забрать всё назад, но слуга отказывался наотрез, ведь принц приказал, и вот он принёс...
А ещё принц Деррик нерешительный, - продолжала откровенничать Шио. Подумайте только – как бы случайно подкарауливает её на прогулке! Вот идёт принцесса вся такая нарядная (в серебристом платье, и тут вот рюши, а по вороту тонкое кружево, по рукаву плиссировка, а где вы свои платья шьёте, милая хозяйка, могу я порекомендовать одного портного в долине?), с сёстрами и фрейлинами, и тут он такой весь в белом, и одной сестре ласковое слово, и другой, а смотрит на Шио и глаз не отводит... Нет, каков, а? А сёстры каковы? Каждой лишь бы замуж выскочить, а что он для неё, Шио, тут, они как бы и не замечают...
А самое ужасное случилось несколько дней назад. Подумайте только – сидит себе принцесса в библиотеке, книгу листает, в окно задумчиво смотрит, собачку гладит, и тут принц такой весь нарядный, в алом камзоле – готовился, наверное, - и на одно колено, и кольцо, и говорит – предлагаю тебе, прекрасная Шио, руку, сердце, и полцарства у меня для тебя будет, потому что у меня только один брат. В смысле, у принца один брат.
Куива до этого момента внимательно слушала сбивчивую речь принцессы, улыбаясь и кивая, а тут насторожилась. Но разгорячённая принцесса не заметила этой перемены.
- И что же вы ответили, Ваше Высочество? – мягко спросила Куива.
- Ничего! – с обидой выкрикнула принцесса. – Как он вообще посмел? Так всё красиво и романтично... И шапка, и на прогулке, и вообще... А тут...
И Шио уткнулась лбом в сложенные на столе руки. Глухо сказала:
- Сбежала я. Решила – если найдет меня, не побоится с драконом сразиться, то ладно. Думала – приду, поговорю с драконом, чтобы он принца не сильно бил. Я же не зверь какой. А дракон спит...
И принцесса захныкала.
- Ну-ну, - ласково сказала Куива. – Не плачьте, принцесса. Придёт ваш принц. Вот увидите! А сейчас съешьте этот прекрасный мусс, и отдыхайте. Утром всё будет по-другому, обещаю!
Шио подняла голову и увидала розовую массу в крошечном стаканчике.
- Поклон от поварихи, - объяснила Куива и кивнула в сторону – туда, где стояла раскасневшаяся гномиха и застенчиво теребила край пестрого передника.
- Ага... спасибо, - вежливо сказала принцесса, съела ложку мусса и тут же провалилась в сон. Она не почувствовала, как её отнесли в спальню, уложили на перину и крепко привязали к кровати шёлковыми шарфами.
***
И почему она назвала себя хранительницей горы? Куива не знала. Эти слова сорвались с языка прежде, чем она смогла что-либо сообразить. Но вышло как нельзя более удачно, и Куива моментально простила себя — она списала это на долгое общение с драконом. На привычку просчитывать свои шаги наперед, лгать и притворяться.
Она чувствовала себя пустой в этой горе. Словно не Аркар был выдолблен маленькими трудолюбивыми гномами на множество комнат, лабиринтов, коридоров, а Куива – полая, бездушная, бесчувственная.
А ведь когда-то она была такой же, как маленькая Шио – смелая, весёлая, лёгкая. Просыпалась с улыбкой, любила всех вокруг – от отца до самой маленькой мыши на кухне, верила каждому слову, держала данные обещания. Матери своей она не помнила – та умерла, когда Куива была совсем крошкой. Отец женился во второй раз, и девушка была не против. Куива сразу потянулась к мачехе, открылась, как самому близкому человеку. Та была красавицей, да... Изысканная, как экзотический цветок. Ведьма.
- Милый, посмотри, какая некрасивая наша Куива! Ей будет трудно найти жениха! – говорила она отцу. – Надо схитрить. Я научу тебя – как.
И отец слушал молодую жену. Он позволил себе внушить, что женихи будут охотнее биться за труднодоступную награду. Он искренне доверился мачехе и принял её решение заточить Куиву в горе Аркар, под охраной дракона, наложить заклятие – чтобы падчерица смогла выйти за ворота только если жених не побоится приехать к ней, несмотря на кровожадную тварь.
Не побоится, да.
Куива сама боялась дракона. Тот разглядывал её в окно, словно аппетитную овцу. Огромный, равнодушный, жестокий. Иногда показывал острые, как мечи, зубы. Иногда, забавы ради, дышал ледяным пламенем на гору, и тогда Куива неделями не видела солнца – стекла покрывались толстым слоем инея. Дракон прочищал окна когтем и опять заглядывал – здесь ли пленница, не сбежала ли?
Надо отдать должное мачехе – она приставила Куиве в услужение гномов, но девушке от этого было не намного легче – горные гномы косноязычны и глуповаты, и умненькой Куиве было с ними скучно. Конечно, гномы хорошие расторопные работники, но ведь когда-то хочется и поговорить... Хотя бы.
Куива развлекалась чтением, благо библиотека в горе была огромная. Девушке мечталось, что в одной из книг будет способ снять заклятие, но она так ничего и не нашла. Вместо этого Куива изучила науку о звёздах, о растениях, ядах и лекарствах, выяснила многое о звере, держащем мир на горбу, узнала о жизни в дальних землях. Некоторые книги завораживали её, другие были скучны, третьи вызывали отвращение.
Также девушка забавлялась игрой в шахматы. В одной из комнат была громадная клетчатая доска с фигурами чуть ниже Куивы. Девушка перетаскивала их с места на место, и со временем стала сильнее.
Иногда дракон летал вниз, в долину, воровал коров, а после трапезы, сытый, засыпал на несколько дней; тогда Куива выходила на самый верх горы, на открытую площадку, и смотрела вдаль. Ветер швырял в неё сухим колючим снегом, вытачивал силуэт, выстужал сердце. Он словно выдувал всё доброе, доверчивое, радостное, что ещё оставалось в девушке. Со временем Куива даже полюбила этот ритуал, ветер казался ей другом, в его вое она слышала слова и пение, но бледное солнце вечером сползало вниз, цепляясь из последних сил за небо и оставляя кровоточащие раны зарева, и девушке приходилось возвращаться в темноту и одиночество горы.
На горе Аркар редко таял снег. Дураков, готовых покорить вершину и дракона ради Куивы, не находилось, отчаяние стало верным спутником девушки; она потихоньку сходила с ума и разговаривала сама с собой. Ей уже и гном Гинзя не казался уродливым — ведь где он, жених, и какая вообще разница, если закрыть глаза и...
И когда уже она была готова сделать это - закрыть глаза, чтобы потом пожалеть, — в окошко заглянул холодный голубой глаз дракона. Посмотрел оценивающе, сощурился насмешливо. А потом дракон спросил:
— Сыграем?
***
Они играли в шахматы с переменным успехом. Иногда Куива выигрывала и страшно гордилась с собой. Но чаще выигрывал дракон. Куива не возражала: ей нравилось разговаривать с ним во время игры, дракон был умён, многое знал и был приятным собеседником. Она уже не так сильно его боялась. Пока дракон не предложил сыграть на интерес.
Интересом для него являлись женихи.
- Человеки сладкие, - шипел дракон. – Но получить их можно только по-честному, они не корова, в долине поймать драконий закон не позволяет. Надо заманить. Ты будешь приманкой. А потом играем – твой человек или мой.
Куива содрогнулась. Но поразмыслила и решила рискнуть – выигрывала же она у дракона? А вдруг получится? А вдруг... свобода?
Они летали над городами и селеньями. Куива сидела на загривке дракона, сжавшись от страха и холода, вцепившись в уздечку, сшитую гномами. Люди замечали их, что-то кричали, показывали пальцами. Дракон вел себя как ручной – ледяным огнём не плевался, Куиву нёс на себе бережно. Люди, похоже, от такой картины верили, что дракон не страшный, и у него спрятана принцесса, которую можно легко добыть.
Вот он, мачехин план.
Люди шли на гору – простолюдины, купцы, принцы, - чтобы предложить Куиве освобождение. И с тех пор Куива перестала выигрывать у дракона. Позже девушка поняла, что раньше он специально ей поддавался. Обманом заманил в ловушку... И Куива стояла наверху, на площадке, и смотрела, как снег внизу окрашивается алым... Победить дракона не мог никто.
Со временем желающих покорить гору было меньше, меньше... А Куива взрослела, потом старела... и совершенствовалась в игре.
И вот она выиграла у дракона. Куива даже толком не поняла, как это случилось – то ли она стала лучше играть, то ли дракон расслабился. Как бы то ни было, дракон в бешенстве заморозил гору и улетел в долину, за коровой...
***
Завтра она будет далеко – так далеко, где дракон не найдет её. И неважно, спасёт её принц или нет – она спасётся сама, это Куива твёрдо решила. Убежать... убежать от крови, одиночества и сумасшествия. И какая разница, что потом. Главное – завтра она проснётся не от тусклого света, еле пробивающегося сквозь мёрзлое окно, не от звенящей тишины. Там, куда она сбежит, будет обязательно шумно. И много людей вокруг.
Шио пошевелилилась на кровати. Куива обернулась и с любопытством посмотрела на неё. Жалости не было – а кто жалел Куиву? Шио молодая, дождётся снятия заклятия. Когда-нибудь.
- Что... что такое? Зачем вы меня связали? – прошептала Шио, сонно хлопая глазами.
- Принц Деррик уже близко, - ответила Куива. – Я видела тёмную точку вдали, в снегу. Он близко.
Она была счастлива, впервые за многие годы. Но Шио всё ещё не понимала. И тогда Куива объяснила:
- Ты так и не догадалась, глупая? Я тоже принцесса, как и ты. Моё заклятие действует на всех принцесс в этой горе. Я сейчас уйду, а ты останешься ждать другого принца. И тогда ты тоже сможешь выйти... если дракон позволит.
- Но это мой принц! – закричала Шио. – Он пришёл за мной!
Она металась на кровати, пытаясь высвободить руки, но безуспешно. Куива наклонилась к ней и презрительно сказала:
- Нет, милая, это мой принц. Я его выиграла.
***
Дракон проснулся. Он был ещё сыт и потому медлителен. С удивлением посмотрел на приближающуюся фигурку в доспехах, надетых на мохнатую шубу.
- Ты кто? – спросил с ленцой, прикидывая, успеет ли он съесть человека до того, как выскочит из ворот Куива. И стоит ли... желудок полон.
- Принц Деррик, пришёл за принцессой Шио! – ответил мохнатый.
Дракон удивился.
- За какой, говоришь, принцессой? Ты, случаем, не ошибся? – подумал немного. - Хотя... Предлагаю длинную безмятежную беседу.
И он пополз вокруг принца, пытаясь своим длинным телом окружить его, словно кольцом.
Скрипнула дверь. Это Куива, не желая терять времени, сбежала вниз и толкнула тяжелые створки. И – о чудо! – они поддались. Мало того – они выпустили Куиву наружу! Словно плёнка, ранее закрывающая выход, треснула и порвалась.
- Он мой! – закричала Куива дракону. – У нас договор!
- Кто же верит слову дракона, - прошипел тот.
- Я ухожу и забираю принца с собой! – яростно орала Куива. – А тебе останется другая принцесса, молодая дурочка Шио!
- Да откуда взялась... – дракон на секунду растерялся, а Куива, позабыв про принца, уже бежала вниз по склону, то и дело проваливаясь в сугробы, но не останавливаясь – свобода же вот она, вот, в снеге под ногами, в приближающейся долине, где харчевня, и жареный на углях барашек, и болтливые посетители...
— Куива! — зашипел дракон.
— Куива!!! — застонал. И, словно силы покинули его, тихо выдохнул:
— Куива...
Ледяной огонь из его пасти нагнал принцессу. Заморозил, закрутил в вихре, поднял высоко в воздух, а потом бросил сломанной игрушкой в снег.
— Куива... — прошептал дракон. Подполз и дотронулся лапой — очень бережно, но заледеневшая фигурка даже от лёгкого прикосновения звякнула и рассыпалась на тысячи сияющих хрусталиков...
***
А что же случилось с принцем Дерриком и принцессой Шио?
Услышав, что Шио внутри, Деррик кинулся к воротам и успел протиснуться как раз тогда, когда заклятие опять начало действовать, запирая вход. Оказалось, что оно действует и на безрассудных принцев, влюблённых в заточённых в Аркар принцесс.
Гномы иногда спускаются с горы и рассказывают новости. Говорят, Деррик и Шио счастливы вместе. Говорят, у них скоро появится малыш – маленькая принцесса или принц. И тогда...
А пока, в хорошую погоду, можно услышать прекрасную музыку, доносящуюся с драконьей горы. Некоторые очевидцы с особо чутким слухом утверждают, что в пении ветра можно даже услышать свистящее:
- Сыграем?
Дракон спал, и это было главным разочарованием для принцессы. Она даже подумала, что он притворяется, и потрогала его большой, белесоватый, с жемчужным отливом нос. Тот был неожиданно мягкий, покрытый нежным пушком, и принцесса задержала на нем свою ладонь, но ненадолго: он был ледяным наощупь. Дракон от такой наглости даже не пошевелился; лишь по лёгкому дыханию можно было догадаться, что он жив. Принцесса со вздохом оглянулась туда, откуда пришла - на длинный спуск с горы Аркар, на долину, уже покрытую вечерними сумерками, на начинающее темнеть багрово-фиолетовым небо.
— Ну и как прикажете теперь с ним договариваться? — имея в виду дракона, вслух спросила принцесса, ни к кому конкретно не обращаясь, и поёжилась. Холодало. Из снега с тихим шёпотом поднимались морозные души, кружась в воздухе и смеясь. Особо смелые из них уже подобрались к принцессе и щипали её за щёки.
Принцесса представила, что ей опять придётся спать, зарывшись в сугробe и обернувшись мохнатой медвежьей шкурой; задумчиво посмотрела на тяжёлые приоткрытые ворота и виднеющийся за ними проход, ведущий вглубь горы. Немного постояла, раздумывая, и решительно пошла внутрь. Ворота гулко захлопнулись за ней.
— Это что ещё за фокусы? — принцесса подергала большую резную ручку, но дверь не поддалась. Зато на стенах сами по себе вспыхнули факелы, освещая принцессе путь. Выбора у той не было, и она, ворча, побрела по длинному извилистому проходу.
***
Она ожидала увидеть что угодно - пещеру, лабиринт, тупик, но не огромный зал, обставленную изысканной мебелью. Прекрасная комната, в которую она зашла, была устлана дорогими коврами, украшена парчовыми драпировками и картинами в золочёных рамах. C темных потолочных балок свисала хрустальная люстра; она сияла и переливалась огнями тысячи свечей.
— Ого! — восхитилась принцесса.
— Да, — неожиданно ответил ей вкрадчивый голос, — Всё, что здесь есть и происходит – «ого», «ах» и «неужели».
Принцесса увидела даму в старомодном наряде, поднимающуюся с мягкого кресла. Высокую, темноволосую, с горделивой осанкой. Видимо, она грелась у жарко горящего камина.
— Добро пожаловать, - улыбнулась дама и представилась: — Куива... Хранительница горы. Позволь узнать твоё имя, нежданная гостья?
— Шио... - хрипло ответила принцесса. У неё пересохло в горле.
— Шио? — Куива прищурилась — Это означает... Фея?
— Принцесса я! — спесиво вскинула подбородок Шио.
— Принцесса?!
Шио показалось, что глаза Куивы сверкнули, но она тут же решила, что «бедная старуха никогда не встречала особу королевских кровей и это очень впечатляюще для неё». Да, именно так и подумала принцесса.
— Какими судьбами в наших краях, Ваше Высочество? — продолжала Куива, и принцессе показалось, что она намеренно выделяет слово "ваше".
Шио неожиданно для себя смутилась. «Право, что это со мной? – с досадой подумала она. – Только недавно я была готова вступить в переговоры со страшным драконом, а тут пасую перед какой-то дамой, и неизвестно, насколько благородной!»
Но она тут же осадила себя, вспомнив, что воспитанным принцессам должны быть присущи терпение, величие и умение отвечать на любые, даже самые нелепые, вопросы, если уж судьба не даёт шанса избежать щекотоливого разговора.
- Я ненадолго, - сказала она и посмотрела на Куиву немного свысока. – Мне надо решить... вопрос. И потом я немедля избавлю вас от своего общества.
Губы Куивы растянулись в широкой улыбке, но глаза её оставались холодными. Она задумчиво смотрела на принцессу, словно что-то прикидывая в уме, и Шио почувствовала себя совсем уж неуютно. Но тут взгляд Куивы потеплел.
- Никакого беспокойства, принцесса! Прошу прощения за мою нерасторопность. Вы, верно, устали и проголодались в дороге? Позвольте угостить вас лёгким ужином и предложить мягкую постель?
***
На длинном столе, покрытом белоснежной скатертью, разместились покрытые позолотой фарфоровые тарелки, пузатые графины с медовыми, багряными и изумрудными напитками, вазы с фруктами, тонкие бокалы, небольшие букеты цветов. Живые цветы посреди зимы? Шио потрогала один из букетов и с изумлением поняла, что сделаны они из камня, но настолько виртуозно, что их трудно отличить от настоящих.
Рядом с ней на столе лежала изящная карточка с надписью: «Принцесса Шио».
- Не хотите ли вина? – спросила Куива, но тут же спохватилась: - Ах, вы же ещё слишком молоды для этого...
Принцесса вспыхнула.
- Отчего же? – с вызовом спросила она. – Мне уже семнадцать, и я постоянно во дворце пью... Ну, не прямо вот постоянно, но время от времени... То есть за ужином, конечно, со взрослыми... я даже дымную трубку однажды пробовала... Я очень самостоятельная!
И замолчала, чувствуя, что сказала что-то не то. Но Куива, казалось, ничего не заметила.
- В таком случае я бы порекомендовала вам вересковую настойку, - ласково пропела она. – Очень редкий напиток, гномы хранят в тайне секрет его приготовления. – она наклонилась вперед, опершись грудью о край стола, и доверительным голосом добавила: - Говорят, некоторые из маленького народца даже предпочли расстаться с жизнью, но не выдать этот секрет.
За столом прислуживал старый гном. Гинзя, - представила его Куива.
Одни блюда быстро сменялись другими, суп-пюре – салатом из дикого лука, жаркое – рыбным суфле, икра – тушёными грибами, закусочные бутерброды – персиковым джемом... Принцесса не понимала, почему первые блюда подавались после десерта, а морские гребешки – вместе с гусиным паштетом, но спрашивать не стала – посчитала, что это будет неприлично с её стороны. Иногда Шио не успевала подцепить на серебряную вилку даже кусочек предлагаемого лакомства, как его уносили и на его месте появлялось новое.
Гинзя постоянно подливал ей то вересковой настойки, то лягушачьего вина, то пузырящегося шампанского, и принцессе вскоре стало тепло и весело. Как-то незаметно для себя она рассказала всё. Ну или почти всё. И что она – пятая дочь короля, и как она устала, что её постоянно балуют, и что у неё во дворце была маленькая собачка, такая пушистая глупышка, и что за ней ухаживает принц Деррик, ну, как ухаживает... осторожно и нелепо, в общем. Подумайте только – он подарки присылает. Ах нет, не розы... Карету с маленькой печкой. Чтобы тепло. Или шапочку с такими завязками, чтобы уши закрывали. Подумайте только – принцесса в шапке с завязками, да где такое видано?
И ведь знает, что Шио ему всё в глаза выскажет, потому и подарки доставляет мальчик-слуга. Принцесса уже сколько раз ругалась, и кричала, что она не такая, и её подарками не купишь, и велела забрать всё назад, но слуга отказывался наотрез, ведь принц приказал, и вот он принёс...
А ещё принц Деррик нерешительный, - продолжала откровенничать Шио. Подумайте только – как бы случайно подкарауливает её на прогулке! Вот идёт принцесса вся такая нарядная (в серебристом платье, и тут вот рюши, а по вороту тонкое кружево, по рукаву плиссировка, а где вы свои платья шьёте, милая хозяйка, могу я порекомендовать одного портного в долине?), с сёстрами и фрейлинами, и тут он такой весь в белом, и одной сестре ласковое слово, и другой, а смотрит на Шио и глаз не отводит... Нет, каков, а? А сёстры каковы? Каждой лишь бы замуж выскочить, а что он для неё, Шио, тут, они как бы и не замечают...
А самое ужасное случилось несколько дней назад. Подумайте только – сидит себе принцесса в библиотеке, книгу листает, в окно задумчиво смотрит, собачку гладит, и тут принц такой весь нарядный, в алом камзоле – готовился, наверное, - и на одно колено, и кольцо, и говорит – предлагаю тебе, прекрасная Шио, руку, сердце, и полцарства у меня для тебя будет, потому что у меня только один брат. В смысле, у принца один брат.
Куива до этого момента внимательно слушала сбивчивую речь принцессы, улыбаясь и кивая, а тут насторожилась. Но разгорячённая принцесса не заметила этой перемены.
- И что же вы ответили, Ваше Высочество? – мягко спросила Куива.
- Ничего! – с обидой выкрикнула принцесса. – Как он вообще посмел? Так всё красиво и романтично... И шапка, и на прогулке, и вообще... А тут...
И Шио уткнулась лбом в сложенные на столе руки. Глухо сказала:
- Сбежала я. Решила – если найдет меня, не побоится с драконом сразиться, то ладно. Думала – приду, поговорю с драконом, чтобы он принца не сильно бил. Я же не зверь какой. А дракон спит...
И принцесса захныкала.
- Ну-ну, - ласково сказала Куива. – Не плачьте, принцесса. Придёт ваш принц. Вот увидите! А сейчас съешьте этот прекрасный мусс, и отдыхайте. Утром всё будет по-другому, обещаю!
Шио подняла голову и увидала розовую массу в крошечном стаканчике.
- Поклон от поварихи, - объяснила Куива и кивнула в сторону – туда, где стояла раскасневшаяся гномиха и застенчиво теребила край пестрого передника.
- Ага... спасибо, - вежливо сказала принцесса, съела ложку мусса и тут же провалилась в сон. Она не почувствовала, как её отнесли в спальню, уложили на перину и крепко привязали к кровати шёлковыми шарфами.
***
И почему она назвала себя хранительницей горы? Куива не знала. Эти слова сорвались с языка прежде, чем она смогла что-либо сообразить. Но вышло как нельзя более удачно, и Куива моментально простила себя — она списала это на долгое общение с драконом. На привычку просчитывать свои шаги наперед, лгать и притворяться.
Она чувствовала себя пустой в этой горе. Словно не Аркар был выдолблен маленькими трудолюбивыми гномами на множество комнат, лабиринтов, коридоров, а Куива – полая, бездушная, бесчувственная.
А ведь когда-то она была такой же, как маленькая Шио – смелая, весёлая, лёгкая. Просыпалась с улыбкой, любила всех вокруг – от отца до самой маленькой мыши на кухне, верила каждому слову, держала данные обещания. Матери своей она не помнила – та умерла, когда Куива была совсем крошкой. Отец женился во второй раз, и девушка была не против. Куива сразу потянулась к мачехе, открылась, как самому близкому человеку. Та была красавицей, да... Изысканная, как экзотический цветок. Ведьма.
- Милый, посмотри, какая некрасивая наша Куива! Ей будет трудно найти жениха! – говорила она отцу. – Надо схитрить. Я научу тебя – как.
И отец слушал молодую жену. Он позволил себе внушить, что женихи будут охотнее биться за труднодоступную награду. Он искренне доверился мачехе и принял её решение заточить Куиву в горе Аркар, под охраной дракона, наложить заклятие – чтобы падчерица смогла выйти за ворота только если жених не побоится приехать к ней, несмотря на кровожадную тварь.
Не побоится, да.
Куива сама боялась дракона. Тот разглядывал её в окно, словно аппетитную овцу. Огромный, равнодушный, жестокий. Иногда показывал острые, как мечи, зубы. Иногда, забавы ради, дышал ледяным пламенем на гору, и тогда Куива неделями не видела солнца – стекла покрывались толстым слоем инея. Дракон прочищал окна когтем и опять заглядывал – здесь ли пленница, не сбежала ли?
Надо отдать должное мачехе – она приставила Куиве в услужение гномов, но девушке от этого было не намного легче – горные гномы косноязычны и глуповаты, и умненькой Куиве было с ними скучно. Конечно, гномы хорошие расторопные работники, но ведь когда-то хочется и поговорить... Хотя бы.
Куива развлекалась чтением, благо библиотека в горе была огромная. Девушке мечталось, что в одной из книг будет способ снять заклятие, но она так ничего и не нашла. Вместо этого Куива изучила науку о звёздах, о растениях, ядах и лекарствах, выяснила многое о звере, держащем мир на горбу, узнала о жизни в дальних землях. Некоторые книги завораживали её, другие были скучны, третьи вызывали отвращение.
Также девушка забавлялась игрой в шахматы. В одной из комнат была громадная клетчатая доска с фигурами чуть ниже Куивы. Девушка перетаскивала их с места на место, и со временем стала сильнее.
Иногда дракон летал вниз, в долину, воровал коров, а после трапезы, сытый, засыпал на несколько дней; тогда Куива выходила на самый верх горы, на открытую площадку, и смотрела вдаль. Ветер швырял в неё сухим колючим снегом, вытачивал силуэт, выстужал сердце. Он словно выдувал всё доброе, доверчивое, радостное, что ещё оставалось в девушке. Со временем Куива даже полюбила этот ритуал, ветер казался ей другом, в его вое она слышала слова и пение, но бледное солнце вечером сползало вниз, цепляясь из последних сил за небо и оставляя кровоточащие раны зарева, и девушке приходилось возвращаться в темноту и одиночество горы.
На горе Аркар редко таял снег. Дураков, готовых покорить вершину и дракона ради Куивы, не находилось, отчаяние стало верным спутником девушки; она потихоньку сходила с ума и разговаривала сама с собой. Ей уже и гном Гинзя не казался уродливым — ведь где он, жених, и какая вообще разница, если закрыть глаза и...
И когда уже она была готова сделать это - закрыть глаза, чтобы потом пожалеть, — в окошко заглянул холодный голубой глаз дракона. Посмотрел оценивающе, сощурился насмешливо. А потом дракон спросил:
— Сыграем?
***
Они играли в шахматы с переменным успехом. Иногда Куива выигрывала и страшно гордилась с собой. Но чаще выигрывал дракон. Куива не возражала: ей нравилось разговаривать с ним во время игры, дракон был умён, многое знал и был приятным собеседником. Она уже не так сильно его боялась. Пока дракон не предложил сыграть на интерес.
Интересом для него являлись женихи.
- Человеки сладкие, - шипел дракон. – Но получить их можно только по-честному, они не корова, в долине поймать драконий закон не позволяет. Надо заманить. Ты будешь приманкой. А потом играем – твой человек или мой.
Куива содрогнулась. Но поразмыслила и решила рискнуть – выигрывала же она у дракона? А вдруг получится? А вдруг... свобода?
Они летали над городами и селеньями. Куива сидела на загривке дракона, сжавшись от страха и холода, вцепившись в уздечку, сшитую гномами. Люди замечали их, что-то кричали, показывали пальцами. Дракон вел себя как ручной – ледяным огнём не плевался, Куиву нёс на себе бережно. Люди, похоже, от такой картины верили, что дракон не страшный, и у него спрятана принцесса, которую можно легко добыть.
Вот он, мачехин план.
Люди шли на гору – простолюдины, купцы, принцы, - чтобы предложить Куиве освобождение. И с тех пор Куива перестала выигрывать у дракона. Позже девушка поняла, что раньше он специально ей поддавался. Обманом заманил в ловушку... И Куива стояла наверху, на площадке, и смотрела, как снег внизу окрашивается алым... Победить дракона не мог никто.
Со временем желающих покорить гору было меньше, меньше... А Куива взрослела, потом старела... и совершенствовалась в игре.
И вот она выиграла у дракона. Куива даже толком не поняла, как это случилось – то ли она стала лучше играть, то ли дракон расслабился. Как бы то ни было, дракон в бешенстве заморозил гору и улетел в долину, за коровой...
***
Завтра она будет далеко – так далеко, где дракон не найдет её. И неважно, спасёт её принц или нет – она спасётся сама, это Куива твёрдо решила. Убежать... убежать от крови, одиночества и сумасшествия. И какая разница, что потом. Главное – завтра она проснётся не от тусклого света, еле пробивающегося сквозь мёрзлое окно, не от звенящей тишины. Там, куда она сбежит, будет обязательно шумно. И много людей вокруг.
Шио пошевелилилась на кровати. Куива обернулась и с любопытством посмотрела на неё. Жалости не было – а кто жалел Куиву? Шио молодая, дождётся снятия заклятия. Когда-нибудь.
- Что... что такое? Зачем вы меня связали? – прошептала Шио, сонно хлопая глазами.
- Принц Деррик уже близко, - ответила Куива. – Я видела тёмную точку вдали, в снегу. Он близко.
Она была счастлива, впервые за многие годы. Но Шио всё ещё не понимала. И тогда Куива объяснила:
- Ты так и не догадалась, глупая? Я тоже принцесса, как и ты. Моё заклятие действует на всех принцесс в этой горе. Я сейчас уйду, а ты останешься ждать другого принца. И тогда ты тоже сможешь выйти... если дракон позволит.
- Но это мой принц! – закричала Шио. – Он пришёл за мной!
Она металась на кровати, пытаясь высвободить руки, но безуспешно. Куива наклонилась к ней и презрительно сказала:
- Нет, милая, это мой принц. Я его выиграла.
***
Дракон проснулся. Он был ещё сыт и потому медлителен. С удивлением посмотрел на приближающуюся фигурку в доспехах, надетых на мохнатую шубу.
- Ты кто? – спросил с ленцой, прикидывая, успеет ли он съесть человека до того, как выскочит из ворот Куива. И стоит ли... желудок полон.
- Принц Деррик, пришёл за принцессой Шио! – ответил мохнатый.
Дракон удивился.
- За какой, говоришь, принцессой? Ты, случаем, не ошибся? – подумал немного. - Хотя... Предлагаю длинную безмятежную беседу.
И он пополз вокруг принца, пытаясь своим длинным телом окружить его, словно кольцом.
Скрипнула дверь. Это Куива, не желая терять времени, сбежала вниз и толкнула тяжелые створки. И – о чудо! – они поддались. Мало того – они выпустили Куиву наружу! Словно плёнка, ранее закрывающая выход, треснула и порвалась.
- Он мой! – закричала Куива дракону. – У нас договор!
- Кто же верит слову дракона, - прошипел тот.
- Я ухожу и забираю принца с собой! – яростно орала Куива. – А тебе останется другая принцесса, молодая дурочка Шио!
- Да откуда взялась... – дракон на секунду растерялся, а Куива, позабыв про принца, уже бежала вниз по склону, то и дело проваливаясь в сугробы, но не останавливаясь – свобода же вот она, вот, в снеге под ногами, в приближающейся долине, где харчевня, и жареный на углях барашек, и болтливые посетители...
— Куива! — зашипел дракон.
— Куива!!! — застонал. И, словно силы покинули его, тихо выдохнул:
— Куива...
Ледяной огонь из его пасти нагнал принцессу. Заморозил, закрутил в вихре, поднял высоко в воздух, а потом бросил сломанной игрушкой в снег.
— Куива... — прошептал дракон. Подполз и дотронулся лапой — очень бережно, но заледеневшая фигурка даже от лёгкого прикосновения звякнула и рассыпалась на тысячи сияющих хрусталиков...
***
А что же случилось с принцем Дерриком и принцессой Шио?
Услышав, что Шио внутри, Деррик кинулся к воротам и успел протиснуться как раз тогда, когда заклятие опять начало действовать, запирая вход. Оказалось, что оно действует и на безрассудных принцев, влюблённых в заточённых в Аркар принцесс.
Гномы иногда спускаются с горы и рассказывают новости. Говорят, Деррик и Шио счастливы вместе. Говорят, у них скоро появится малыш – маленькая принцесса или принц. И тогда...
А пока, в хорошую погоду, можно услышать прекрасную музыку, доносящуюся с драконьей горы. Некоторые очевидцы с особо чутким слухом утверждают, что в пении ветра можно даже услышать свистящее:
- Сыграем?
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №12. О любви неземной
Рассказать вам про любовь? Вот нашли о чём спросить старого холостяка, да ещё в лесной избушке возле печки. Кстати, знаете, чем молодой холостяк отличается от старого? Ну, кроме возраста, конечно. Нет? Молодой сначала наводит порядок, потом приглашает женщину, а старый приглашает женщину, чтобы она заодно и порядок в квартире навела. Так-то вот. Сходили бы лучше на лыжах по лесу, смолистым духом подышали. Находились? Надышались? Наболтались, и больше поговорить не о чем? Ну ладно, уговорили – слушайте. Трындеть-то – не мешки ворочать.
Был и я когда-то молод, глуп и вполне готов напялить семейный хомут, даже успел сделать одно предложение. После института по распределению мне достался город Комсомольск-на-Амуре. Да-да, во времена исторического материализма после вуза приходилось три года отрабатывать по специальности, представляете? А молодым специалистам, верите ли, особенно семейным, с ходу могли и квартиру подкинуть. И вот, собираясь увеличить собой население Дальнего Востока, предложил я одной симпатичной девушке сделать это вместе:
– Предлагаю руку, сердце, Комсомольск и квартиру.
К тому времени я только начинал за ней ухаживать, и до серьёзных отношений дело не дошло, так что Света мне вежливо отказала, посоветовав сделать такое заманчивое предложение другой, мол, любая согласится.
– Любая мне не нужна, – выдал в ответ я - и укатил навстречу солнцу в гордом одиночестве.
Собственно, сама история, которую я вам хочу рассказать, случилась уже после моего возвращения с амурских берегов, где за эти три года я так и не женился. Квартирой, как холостяка, меня не облагодетельствовали, машиной и другими материальными благами тоже не разжился, так что прибыл к родным пенатам в первозданном виде: гол как сокол. В своём же городе устроился в технический отдел прокатного цеха, инженером-конструктором третьего – самого низшего - разряда. Да и то, похоже, взяли на безрыбье, так как по диплому я технолог, и начерталка у нас была по самому минимуму. Зато коллектив попался хороший, дружный, со своими, конечно, нюансами. Ну, этого я по ходу коснусь.
Времена тогда настали весёлые: перестройка, ускорение, гласность… Железный занавес рухнул… и хлынуло из-за него всякого-разного, и светлого, и мутного… как же – свобода. В том числе эзотерика, мистицизм и биоэнергетика. Всё это жутко меня тогда заинтересовало: аура, поле, меридианы, инь-ян и прочее. Так торкнуло, что даже решился пойти на курсы по биоэнергетическому массажу. К нам в город тогда приехали преподаватели Санкт-Петербургского колледжа по этим делам. Как сейчас помню: иду, рассуждаю о чём-то нездешнем, попутно листаю городскую газету - и вижу объявление с заманчивым предложением. Окончательно меня соблазнило обещание помогать себе и близким без лекарств и аптек.
Преподавали нам этот массаж молодые, толковые ребята, научили делать настоящий массаж, а не просто руками махать "по методу Джуны"; я потом в "лихие девяностые" несколько лет на жизнь этим зарабатывал. Основное отличие этого метода от классического массажа было в манипуляциях согласно течению энергии "ци" по меридианам тела и применении некоторых приёмов психологического характера. В общем, не буду углубляться, но система оказалась очень эффективной, в этом мне повезло. Ещё повезло в том, что приобщили к целительству хорошие учителя, а не какие-нибудь шарлатаны и дилетанты.
Я потом много где обучался и могу сравнивать на собственном опыте. Самая бесполезная школа с самым красивым сертификатом носила и самое громкое название: "Тибетская школа бессмертия "Чёрный лотос". Может, она и вполне приличная, но до нас дошла через третьи руки: кто-то обучался у нормальных преподавателей, эти неофиты сразу кинулись сами зарабатывать, обучая следующую партию, и вот эти третьи и приехали окучивать нашу провинцию, не имея никакого практического опыта.
А в питерском колледже мы обучались у авторов метода, причём практика занимала больше времени, чем теория. Ребята буквально "ставили" нам руки, разбив на пары, и заставляли отрабатывать каждый приём до автоматизма.
В общем, после этих курсов у меня, как у любого неофита, руки горели опробовать полученные знания и умения. Так что я принялся массажировать всех, кто под руку подвернётся. Родственники быстро закончились, и я перекинулся на коллег по работе, начиная от начальника отдела и заканчивая последней чертёжницей. Народ особенно не возражал, охотно подставляя свои болящие шеи, плечи, спины, руки-ноги и прочие части тела, тем более, что положительный эффект был неоспорим: шеи начинали вертеться, поясницы сгибались-разгибались, нервы успокаивались и всё такое.
Таким образом, к новому году осталась у меня неохваченной только Лидия Сергеевна – инженер по оборудованию. Женщина под тридцать, на лицо не красавица, однако миловидная, среднего роста, стройной фигуры, но сложного характера. Если совсем коротко, то животных она любила больше, чем людей. По должности Лидия Сергеевна ходила по цехам и следила за оборудованием: какое в ремонт отправить, какое из ремонта забрать и тому подобное. Все заводские собачки её отлично знали, чуяли издалека и бежали навстречу, виляя хвостами ещё из-за угла. Мне кажется, она сама столько колбасы и котлеток за месяц не ела, сколько своим питомцам скармливала за неделю. Если бы ей нужно было этот обход ежедневно делать, ей-ей, разорилась бы махом.
Болела Лидия Сергеевна редко, но тут и её хондроз прихватил, если мне память не изменяет – за поясницу. Конечно, самолично ко мне на стол она бы никогда не легла, но наши учителя говорили, что этот массаж можно делать и на расстоянии, просто при таком подходе всё будет решать энергетическая составляющая. Я же как раз жаждал поэкспериментировать с таким – внетелесным подходом. Так что уломал её попробовать; видно, сильно её хворь достала, да она и сама такими вещами немного увлекалась.
В общем, договорились о конкретном времени на выходных: в такой-то час "Х" она ложится на живот, расслабляется и... ждёт; я, в этот же час, делаю гимнастику для рук, заряжаюсь целительной энергией и... представляю, что делаю ей этот массаж по полной программе.
В обусловленное время, зарядившись энергией по самую маковку, ложусь и я на свой диванчик, расслабляюсь, концентрируюсь на ощущениях, представляю себе Лидию Сергеевну во всей красе... вернее, её спину... и начинаю делать весь комплекс... Сначала по позвоночному каналу – сушумне, потом по иде и пингале – околопозвоночным, и далее всё, как полагается.
Всё идёт отлично, ощущения в натруженных руках прямо как при настоящем массаже, почти вижу перед собой её плечи, спину, талию... и вот тут что-то воображение разыгралось... представились ещё и ягодицы... вполне себе такие аппетитные...
Попробовал отогнать мешающие образы, но... не смог совладать с разыгравшейся фантазией, перевернул пациентку на спину, увидел грудь и... всё остальное... Тут уж руки пошли вовсе не по предписанным схемам... В общем: Стыд! Срам! Грех! Попрание профессиональной этики... падение... падение... дисквалификация...
Господи, да это же всё не на самом деле! Но как, чёрт, похоже... Вот и не верь после этого в разные астральные штучки.
На работу после выходных шёл с тревогой, надеясь, однако, что с нашим опытом ничего не получилось, просто у меня фантазия вышла из-под контроля и подтолкнула воображение не в ту сторону.
В отделе Лидия... Сергеевна как-то очень странно на меня посмотрела и... пригласила в темнушку с чертежами.
"Ну всё, – подумал я, зайдя туда, – сейчас как влепит пощёчину!" - и на всякий случай закрыл глаза. Вот-вот, сейчас прилетит... ну... И тут я чувствую, как её руки обнимают меня, тело прижимается тесно, а губы находят губы...
Оказалось, что после нашего разговора Лида позвонила какой-то подружке, и та наболтала ей про опасность таких опытов, так что решила моя Сергеевна не рисковать. Да вот беда, я-то тогда без телефона жил, мобильников и в помине не было, как же ускользнуть от вездесущей энергетики? И решила она в критический час отнюдь не расслабляться на диване, а наоборот – напрячься стиркой белья, невзирая на хондроз.
Задумано – сделано: развела серьёзную стирку. Да вот незадача: ровно в договорённое время чувствует тепловые волны по всей спине, сначала слабые, едва заметные, но чем больше она старается "тащить и не пущать", тем сильнее ощущения. Потом чувства приобретают ещё и тактильные оттенки, охватывают всё тело... В общем... дело закончилось... экстазом. И хондроз пропал бесследно.
Военный совет с той же подругой, после долгого совещания, решил – это судьба! А от неё не уйдёшь.
Что дальше было? Роман наш был бурный, но недолгий: к праздничным и выходным добавили несколько отгулов и встретили Новый год на такой же туристической базе: снег, свежий воздух, лес, лыжи, только мы вдвоём и больше никого... пожалуй, это были самые счастливые дни в моей жизни. Только я об этом тогда не знал. Так что цените каждое мгновение, впитывайте это ощущение счастья каждой клеточкой тела и души, наслаждайтесь собой и природой, не тратьте много времени на старого ворчуна, у которого теперь хорошо работает только язык.
Чем дело закончилось? Да вот жить вместе мы не смогли, хороший она человек – добрый, но нельзя же к мужчине относиться, как к собачке, не зря она в новые времена приют для бездомных животных организовала. А мы тогда расстались по хорошему. Потом у меня крутой поворот случился: ушёл я с завода и двинул в лечебно-оздоровительную сферу. Вот такие пироги. Ну, бегите на природу, у меня-то язык без костей: если на уши присяду – не переслушаешь.
Рассказать вам про любовь? Вот нашли о чём спросить старого холостяка, да ещё в лесной избушке возле печки. Кстати, знаете, чем молодой холостяк отличается от старого? Ну, кроме возраста, конечно. Нет? Молодой сначала наводит порядок, потом приглашает женщину, а старый приглашает женщину, чтобы она заодно и порядок в квартире навела. Так-то вот. Сходили бы лучше на лыжах по лесу, смолистым духом подышали. Находились? Надышались? Наболтались, и больше поговорить не о чем? Ну ладно, уговорили – слушайте. Трындеть-то – не мешки ворочать.
Был и я когда-то молод, глуп и вполне готов напялить семейный хомут, даже успел сделать одно предложение. После института по распределению мне достался город Комсомольск-на-Амуре. Да-да, во времена исторического материализма после вуза приходилось три года отрабатывать по специальности, представляете? А молодым специалистам, верите ли, особенно семейным, с ходу могли и квартиру подкинуть. И вот, собираясь увеличить собой население Дальнего Востока, предложил я одной симпатичной девушке сделать это вместе:
– Предлагаю руку, сердце, Комсомольск и квартиру.
К тому времени я только начинал за ней ухаживать, и до серьёзных отношений дело не дошло, так что Света мне вежливо отказала, посоветовав сделать такое заманчивое предложение другой, мол, любая согласится.
– Любая мне не нужна, – выдал в ответ я - и укатил навстречу солнцу в гордом одиночестве.
Собственно, сама история, которую я вам хочу рассказать, случилась уже после моего возвращения с амурских берегов, где за эти три года я так и не женился. Квартирой, как холостяка, меня не облагодетельствовали, машиной и другими материальными благами тоже не разжился, так что прибыл к родным пенатам в первозданном виде: гол как сокол. В своём же городе устроился в технический отдел прокатного цеха, инженером-конструктором третьего – самого низшего - разряда. Да и то, похоже, взяли на безрыбье, так как по диплому я технолог, и начерталка у нас была по самому минимуму. Зато коллектив попался хороший, дружный, со своими, конечно, нюансами. Ну, этого я по ходу коснусь.
Времена тогда настали весёлые: перестройка, ускорение, гласность… Железный занавес рухнул… и хлынуло из-за него всякого-разного, и светлого, и мутного… как же – свобода. В том числе эзотерика, мистицизм и биоэнергетика. Всё это жутко меня тогда заинтересовало: аура, поле, меридианы, инь-ян и прочее. Так торкнуло, что даже решился пойти на курсы по биоэнергетическому массажу. К нам в город тогда приехали преподаватели Санкт-Петербургского колледжа по этим делам. Как сейчас помню: иду, рассуждаю о чём-то нездешнем, попутно листаю городскую газету - и вижу объявление с заманчивым предложением. Окончательно меня соблазнило обещание помогать себе и близким без лекарств и аптек.
Преподавали нам этот массаж молодые, толковые ребята, научили делать настоящий массаж, а не просто руками махать "по методу Джуны"; я потом в "лихие девяностые" несколько лет на жизнь этим зарабатывал. Основное отличие этого метода от классического массажа было в манипуляциях согласно течению энергии "ци" по меридианам тела и применении некоторых приёмов психологического характера. В общем, не буду углубляться, но система оказалась очень эффективной, в этом мне повезло. Ещё повезло в том, что приобщили к целительству хорошие учителя, а не какие-нибудь шарлатаны и дилетанты.
Я потом много где обучался и могу сравнивать на собственном опыте. Самая бесполезная школа с самым красивым сертификатом носила и самое громкое название: "Тибетская школа бессмертия "Чёрный лотос". Может, она и вполне приличная, но до нас дошла через третьи руки: кто-то обучался у нормальных преподавателей, эти неофиты сразу кинулись сами зарабатывать, обучая следующую партию, и вот эти третьи и приехали окучивать нашу провинцию, не имея никакого практического опыта.
А в питерском колледже мы обучались у авторов метода, причём практика занимала больше времени, чем теория. Ребята буквально "ставили" нам руки, разбив на пары, и заставляли отрабатывать каждый приём до автоматизма.
В общем, после этих курсов у меня, как у любого неофита, руки горели опробовать полученные знания и умения. Так что я принялся массажировать всех, кто под руку подвернётся. Родственники быстро закончились, и я перекинулся на коллег по работе, начиная от начальника отдела и заканчивая последней чертёжницей. Народ особенно не возражал, охотно подставляя свои болящие шеи, плечи, спины, руки-ноги и прочие части тела, тем более, что положительный эффект был неоспорим: шеи начинали вертеться, поясницы сгибались-разгибались, нервы успокаивались и всё такое.
Таким образом, к новому году осталась у меня неохваченной только Лидия Сергеевна – инженер по оборудованию. Женщина под тридцать, на лицо не красавица, однако миловидная, среднего роста, стройной фигуры, но сложного характера. Если совсем коротко, то животных она любила больше, чем людей. По должности Лидия Сергеевна ходила по цехам и следила за оборудованием: какое в ремонт отправить, какое из ремонта забрать и тому подобное. Все заводские собачки её отлично знали, чуяли издалека и бежали навстречу, виляя хвостами ещё из-за угла. Мне кажется, она сама столько колбасы и котлеток за месяц не ела, сколько своим питомцам скармливала за неделю. Если бы ей нужно было этот обход ежедневно делать, ей-ей, разорилась бы махом.
Болела Лидия Сергеевна редко, но тут и её хондроз прихватил, если мне память не изменяет – за поясницу. Конечно, самолично ко мне на стол она бы никогда не легла, но наши учителя говорили, что этот массаж можно делать и на расстоянии, просто при таком подходе всё будет решать энергетическая составляющая. Я же как раз жаждал поэкспериментировать с таким – внетелесным подходом. Так что уломал её попробовать; видно, сильно её хворь достала, да она и сама такими вещами немного увлекалась.
В общем, договорились о конкретном времени на выходных: в такой-то час "Х" она ложится на живот, расслабляется и... ждёт; я, в этот же час, делаю гимнастику для рук, заряжаюсь целительной энергией и... представляю, что делаю ей этот массаж по полной программе.
В обусловленное время, зарядившись энергией по самую маковку, ложусь и я на свой диванчик, расслабляюсь, концентрируюсь на ощущениях, представляю себе Лидию Сергеевну во всей красе... вернее, её спину... и начинаю делать весь комплекс... Сначала по позвоночному каналу – сушумне, потом по иде и пингале – околопозвоночным, и далее всё, как полагается.
Всё идёт отлично, ощущения в натруженных руках прямо как при настоящем массаже, почти вижу перед собой её плечи, спину, талию... и вот тут что-то воображение разыгралось... представились ещё и ягодицы... вполне себе такие аппетитные...
Попробовал отогнать мешающие образы, но... не смог совладать с разыгравшейся фантазией, перевернул пациентку на спину, увидел грудь и... всё остальное... Тут уж руки пошли вовсе не по предписанным схемам... В общем: Стыд! Срам! Грех! Попрание профессиональной этики... падение... падение... дисквалификация...
Господи, да это же всё не на самом деле! Но как, чёрт, похоже... Вот и не верь после этого в разные астральные штучки.
На работу после выходных шёл с тревогой, надеясь, однако, что с нашим опытом ничего не получилось, просто у меня фантазия вышла из-под контроля и подтолкнула воображение не в ту сторону.
В отделе Лидия... Сергеевна как-то очень странно на меня посмотрела и... пригласила в темнушку с чертежами.
"Ну всё, – подумал я, зайдя туда, – сейчас как влепит пощёчину!" - и на всякий случай закрыл глаза. Вот-вот, сейчас прилетит... ну... И тут я чувствую, как её руки обнимают меня, тело прижимается тесно, а губы находят губы...
Оказалось, что после нашего разговора Лида позвонила какой-то подружке, и та наболтала ей про опасность таких опытов, так что решила моя Сергеевна не рисковать. Да вот беда, я-то тогда без телефона жил, мобильников и в помине не было, как же ускользнуть от вездесущей энергетики? И решила она в критический час отнюдь не расслабляться на диване, а наоборот – напрячься стиркой белья, невзирая на хондроз.
Задумано – сделано: развела серьёзную стирку. Да вот незадача: ровно в договорённое время чувствует тепловые волны по всей спине, сначала слабые, едва заметные, но чем больше она старается "тащить и не пущать", тем сильнее ощущения. Потом чувства приобретают ещё и тактильные оттенки, охватывают всё тело... В общем... дело закончилось... экстазом. И хондроз пропал бесследно.
Военный совет с той же подругой, после долгого совещания, решил – это судьба! А от неё не уйдёшь.
Что дальше было? Роман наш был бурный, но недолгий: к праздничным и выходным добавили несколько отгулов и встретили Новый год на такой же туристической базе: снег, свежий воздух, лес, лыжи, только мы вдвоём и больше никого... пожалуй, это были самые счастливые дни в моей жизни. Только я об этом тогда не знал. Так что цените каждое мгновение, впитывайте это ощущение счастья каждой клеточкой тела и души, наслаждайтесь собой и природой, не тратьте много времени на старого ворчуна, у которого теперь хорошо работает только язык.
Чем дело закончилось? Да вот жить вместе мы не смогли, хороший она человек – добрый, но нельзя же к мужчине относиться, как к собачке, не зря она в новые времена приют для бездомных животных организовала. А мы тогда расстались по хорошему. Потом у меня крутой поворот случился: ушёл я с завода и двинул в лечебно-оздоровительную сферу. Вот такие пироги. Ну, бегите на природу, у меня-то язык без костей: если на уши присяду – не переслушаешь.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №13. В зиму голодную
Широко раскинулись видимые земли, и многие из них уже заселены людьми, а в других люди когда-нибудь побывают; но ещё шире простираются земли невидимые, которые и за горизонтом, всегда успевающим убежать дальше вперёд, и над облаками, и в толще скал, и порой даже внутри невзрачного камушка, и рядом, и поодаль, и всегда позади: повернёшься – а другой мир снова за спиной. Порой проход в те земли открывается в горной расщелине, которой раньше не было, или с верхушки самого высокого дерева, или в камушке засветится крохотное окошко, а там – чужие края, странные, каких нигде больше не увидеть. Живут в землях невидимых то люди, то звери говорящие, а то попадутся существа, которым и название не подобрать.
И кое-где проходы и окна попадаются чаще, чем в других местах.
- Разве не помнишь, – говорил плотник Широкозуб старому Чесачу, – в тот год, когда из города стая собак прибежала, а Перечник белоногую корову купил, у Синяков в доме лишняя дверь появилась. Они её открыть боялись...
- Верно, верно, – подтвердил Коврига, – ведуна позвали аж с той стороны леса, он дверь открыл, зашёл туда – ни двери, ни ведуна!
- Больше слушай, – покачал головой Чесач, – наслушаешься. Я за свои годы устал уж. Что ни ярмарка, кто-нибудь плетёт, как брат свата узнал от свата брата. Что, мол, тот сам видел, как кто-то куда-то ушёл. Да не вернулся. А ты сам кого видал? Из тех, кого знаешь. Чтоб ушёл, да не вернулся. Или чтоб вернулся. Не видал. И я тоже.
И заводились такие разговоры в Пересёлках и окрестностях всякий раз, как нечего больше делать да обо всём остальном переговорили. И Быстрогон слушал вполуха, не зная, верить или нет. И даже не думал, что однажды сам попадёт в другие края.
Зима тогда выдалась голодная. Скажи пожалуйста: и летом работали, и осенью радовались урожаю, а как стало подмораживать, да не теплеть, как сугробов намело, льдом реку чуть не до дна сковало – тут и припасы стали таять. Чтобы дотянуть до весны, кто ел помалу, кто скотину резал, кто в лесу охотиться пытался. Трудно было.
Быстрогон сладил снегоступы, в город собрался. Если вдоль реки, да на холм, там до леса, а потом уже реку перейти – к вечеру дошёл бы. Но чуть поодаль от Пересёлков, вот только холм вдали завидел, вдруг в яму провалился. Вроде овражка, неглубокая, стенки гладкие – видать, была когда-то меньше, а со временем водами размыло.
Стал Быстрогон щупать стенки ямы, стукать по ним, думать, как сподручнее выбраться. Стукнул по одной стене, она и сдвинулась, и открылся проход. Ну, Быстрогона долго учить не надо – ясное дело, невидимая земля стала видимой, зайти приглашает.
Шагнул туда, всё обратно сдвинулось, закрылось. Пошёл вперёд. Не темно там было, и проход расширялся, и вскоре перед Быстрогоном раскинулся другой мир. Было там не так, как у нас, а наоборот: что тут снизу вверх растёт, там со сводов свисало. И жители местные, шагнув на стену, так по ней и шли, как по ровной земле, а потом вверх переступали, и ходили вниз головой, будто ничего не случилось.
Снаружи всё под снегом, стужей опутано, инеем покрыто – а с этой стороны, что летом есть растущего да цветущего, повылезало. И тепло, будто солнышко тоже ушло сюда. Само солнышко, правда, не видать, да и где ему быть под землёй, а только светло повсюду. Ну, как если б земля прозрачная была и через неё сверху свет проходил. Да вдобавок из стен корни торчат, посвечивают, жуки огненные ползают туда-обратно.
Быстрогон ходил по подземельям, и на что ни глядел, всё думал: вон она куда прячется, наша пшеница – местным урожай даёт; а вот и яблочки из Молчухиного сада – ни у кого таких нет, один бок жёлтый, другой красный, прямо как летом; ишь как, стало быть!
Как раз здесь урожай собирали – богатый был урожай, как бы не больше, чем в Пересёлках. Быстрогону пришла одна мысль, уж очень он рыбачить любил. Пошёл в ту сторону, где полагалось быть реке – так и есть, вода течёт, рыбы плавают, трое мужиков их неводом тащат.
Быстрогон встал, засмотрелся. Вот бы сейчас столько рыбы поймать! До весны есть можно.
Тут его кто-то по плечу хлопнул.
- Ты кто будешь, человек незнакомый?
Быстрогон увидел перед собой мужичка, ну, всем обычный мужичок, как из соседнего села приехал. Только одёжа наизнанку.
- Сам я Быстрогон, из Пересёлок. А ты кто есть? И что тут за земли удивительные?
Мужичок обрадовался.
- Ааа, так ты снаружи! Это как же ты сюда попал, что мы не видали, да и ты сам ничего не знаешь.
Потом опомнился, имя своё назвал:
- А я Старай, здешний. Так ты какими путями? Или проход открылся?
- Открылся, – сказал Быстрогон кратко. А про себя подумал: много ему говорить не надо. Кто их ещё знает, что тут за места, да какие люди живут.
- Тогда пошли, к Заглавному тебя отведу. Он новым всегда рад.
Заглавный жил в большой пещере: стены и свод уставлены, а на полу только лавка широкая. На ней седой, как та зима, старик расселся, вроде лет ему – не сосчитать, но крепкий и бодрый. Глянул – как пригвоздил.
- Давно здесь не бывало людей с той стороны... А отсюда к вам ещё реже попадают, – сказал он наконец. – Ты по делу или случайно? В гости или, может, навсегда останешься?
Быстрогон задумался.
- А мог бы навсегда?
- Было бы желание! Мы здесь любим, когда кто сам приходит.
Ещё подумал Быстрогон.
- Нет, Заглавный, не останусь я тут. Земли ваши красивые, щедрые, люди вроде приветливые... а всё-таки в родных местах лучше.
- Ну, как знаешь. Ты погуляй здесь ещё. А то отдохни, ночь пробудь. Глядишь – иначе рассудишь.
Быстрогон провёл в гостях у обратных жителей день и ночь, а больше остаться не захотел. Кормили его сытно, поили сладко, речи вели весёлые, да ведь дома хозяйство – как бросишь. И думу одну думал, покоя она ему не давала. С Заглавным решил поговорить прямо. Сперва, как водится, поблагодарил за гостеприимство, за доброту, а перед тем как прощаться, сказал:
- Одно меня печалит, Заглавный. У нас сейчас холода лютые, не растёт ничего, люди последнее доедают. А здесь сытно да привольно. А ведь пшеничка-то – с наших полей. И река...
- Ясно, ясно, и река по вашим землям течёт, и лес с грибами весь ваш. Понял я тебя, гость дорогой.
- Али ты сердишься, Заглавный? Может, я неправду сказал?
Помолчал Заглавный.
- Если неправдой назову, надо тебе правду сказать. А я этого делать не могу. Так что и я промолчу, и ты свои речи прекращай. Дам тебе еды, сколько унесёшь. Только смотри, не говори никому, где взял, иначе быть худу. И сюда больше не являйся. Если только навсегда поселиться придёшь.
Делать нечего, пришлось уговориться. А то бы, глядишь, не отпустили.
Набили ему четыре мешка, по два через плечо: рыб вяленых, грибов сушёных, зерна ржаного да пшеничного, да яблок, да ягод, да морковей и кореньев разных – не сосчитать. Ну, Быстрогон сильный, знать бы только до прохода донести, а там разберётся.
Когда выходил, оглянулся последний раз: жители все свои дела делают, будто его и не видят.
У каждого места свои обычаи.
Домой вернувшись, Быстрогон не пожадничал, соседей угостил. Вроде четыре мешка и немного, а всем хватило, у кого припасы кончились. Уж как его благодарили! Он, уговор с Заглавным помня, ни словом про земли наоборот не обмолвился: мешки, сказал, дали, когда несколько саней, в город ехавшие, в сугробах застряли, а он выбраться помог.
...А там солнышко выглянуло, а там согрелось всё, весна пришла, живое из-под земли полезло – закипела работа; дальше лето, осень – собирай урожай! Кончились голодные времена, настали времена сытные. Только Быстрогон, на посевы глядя, вспоминал, куда они девались, когда бывали нужны.
Год, другой, пятый терпел он. И вот настала зима ещё лютее, ещё метелистее, да голоднее всех других. До весны было ещё ждать и ждать, а уж последнюю корову зарезали. Потом ноги стали протягивать с голоду, кто послабее. Тогда Быстрогон и решился: собрал соседей и рассказал, где побывал. Те сперва не поверили, но он позвал их с собой – твёрдо решил пойти к Заглавному и потребовать, что Пересёлкам причитается.
Отыскали яму, куда Быстрогон упал, спустились, по стенке стукнули – сдвинулась земля, открылся ход. Вошли дружно и поспешили к Заглавному. Соседи всё по сторонам глазели, да Быстрогон их поторапливал. А здешние глаза отводили.
Заглавный, как увидел гостей, брови сдвинул.
- Али не было уговора, что всё про себя сохранишь? Зачем явился? Может, жителей новых в наши места привёл? Тогда хорошо, пусть остаются, у нас этот год урожайный, работа найдётся.
- Не за этим я пришёл, Заглавный! – Быстрогон знал, что с ним правда, и говорил твёрдо. – Помнишь ты и сам, что здешние урожаи за наш счёт. Делись с нами по чести!
Тут дрогнул пол под ногами у Быстрогона, но он и вида не подал, что заметил. Заглавный усмехнулся.
- А что, дорогие гости сперва отдохнуть желают ли? Примем всех, да ещё лучше, чем тебя в тот раз!
- Отдохнут и гости, отдохну и я! Только до завтра, нам задерживаться нельзя.
Тут дрогнули стены вокруг, но Быстрогон и здесь прикинулся, что всё как надо. Уж так пристально Заглавный на него глядел – надо высказать, о чём думал!
- В другой раз и ещё гостей сюда приведу – пусть косточки согреют!
Тут и своды подземелья дрогнули, соседи все от страха вскрикнули. А Заглавный расхохотался.
- Ну что, говорил ты прямо, да понял криво. За твою прямоту открою правду – всё одно наружу не уйдёшь! Знай, что тебе тут не дальнее село, куда можно явиться когда попало, а посмертное царство. А яма, в которой ход открывался – могила пустая. Давным-давно жил в Пересёлке душегуб и колдун. Когда его изловили, то судили и решили сжечь, а сперва приказали вырыть себе могилу. Он вырыл и в ту же ночь из-под стражи-то сбежал. Искали его, искали, да след простыл. Плюнули все в яму и разошлись.
Быстрогон и хотел бы не слушать, а не мог шевельнуться и слово сказать, чтобы Заглавного остановить. Знал, что дальше услышит.
- Я тот колдун! И здесь теперь моё царство. Пригляделся бы, узнал бы кого из жителей. А захотел бы остаться навсегда – и родители к тебе пришли бы!
Тут только понял Быстрогон, что Старай, который ему в первый раз встретился, точь-в-точь похож на дядю – тот помер, когда он маленький был. Звали дядю, правда, Небрежник... да ведь земли-то! Обратные...
- Но раз пришли вы все сюда, – продолжал Заглавный, – и погостить желаете, и все Пересёлки заходить собрались, будет по-вашему. Мы уж и не ждали такого подарка. Но когда живые к мёртвым хотят – тут сама земля поможет!
Встал да топнул ногой.
И перевернулась земля под Пересёлками, и все, кто были снаружи, попали вниз, а на их место переместились покойники. Быстрогон же с соседями так и остался в подземельях, и смотрел, как навсегда туда спустились все, кого он знал. Да с домами, с пустыми амбарами, холодными печами и голодным брюхом. Что уж было с ними после – гадай, разгадывай...
А в Пересёлках стали жить-поживать свои вторые жизни те, кто уже и вздохнуть не чаял. Одёжу только носили поначалу наизнанку, а скоро переодели как положено, и было их не отличить от обычных людей. Быстро хозяйство справили, помогали друг другу. И зажили как судьба даст, ни на холод, ни на жару, ни на голода не жалуясь.
Так по сию пору и живут.
Широко раскинулись видимые земли, и многие из них уже заселены людьми, а в других люди когда-нибудь побывают; но ещё шире простираются земли невидимые, которые и за горизонтом, всегда успевающим убежать дальше вперёд, и над облаками, и в толще скал, и порой даже внутри невзрачного камушка, и рядом, и поодаль, и всегда позади: повернёшься – а другой мир снова за спиной. Порой проход в те земли открывается в горной расщелине, которой раньше не было, или с верхушки самого высокого дерева, или в камушке засветится крохотное окошко, а там – чужие края, странные, каких нигде больше не увидеть. Живут в землях невидимых то люди, то звери говорящие, а то попадутся существа, которым и название не подобрать.
И кое-где проходы и окна попадаются чаще, чем в других местах.
- Разве не помнишь, – говорил плотник Широкозуб старому Чесачу, – в тот год, когда из города стая собак прибежала, а Перечник белоногую корову купил, у Синяков в доме лишняя дверь появилась. Они её открыть боялись...
- Верно, верно, – подтвердил Коврига, – ведуна позвали аж с той стороны леса, он дверь открыл, зашёл туда – ни двери, ни ведуна!
- Больше слушай, – покачал головой Чесач, – наслушаешься. Я за свои годы устал уж. Что ни ярмарка, кто-нибудь плетёт, как брат свата узнал от свата брата. Что, мол, тот сам видел, как кто-то куда-то ушёл. Да не вернулся. А ты сам кого видал? Из тех, кого знаешь. Чтоб ушёл, да не вернулся. Или чтоб вернулся. Не видал. И я тоже.
И заводились такие разговоры в Пересёлках и окрестностях всякий раз, как нечего больше делать да обо всём остальном переговорили. И Быстрогон слушал вполуха, не зная, верить или нет. И даже не думал, что однажды сам попадёт в другие края.
Зима тогда выдалась голодная. Скажи пожалуйста: и летом работали, и осенью радовались урожаю, а как стало подмораживать, да не теплеть, как сугробов намело, льдом реку чуть не до дна сковало – тут и припасы стали таять. Чтобы дотянуть до весны, кто ел помалу, кто скотину резал, кто в лесу охотиться пытался. Трудно было.
Быстрогон сладил снегоступы, в город собрался. Если вдоль реки, да на холм, там до леса, а потом уже реку перейти – к вечеру дошёл бы. Но чуть поодаль от Пересёлков, вот только холм вдали завидел, вдруг в яму провалился. Вроде овражка, неглубокая, стенки гладкие – видать, была когда-то меньше, а со временем водами размыло.
Стал Быстрогон щупать стенки ямы, стукать по ним, думать, как сподручнее выбраться. Стукнул по одной стене, она и сдвинулась, и открылся проход. Ну, Быстрогона долго учить не надо – ясное дело, невидимая земля стала видимой, зайти приглашает.
Шагнул туда, всё обратно сдвинулось, закрылось. Пошёл вперёд. Не темно там было, и проход расширялся, и вскоре перед Быстрогоном раскинулся другой мир. Было там не так, как у нас, а наоборот: что тут снизу вверх растёт, там со сводов свисало. И жители местные, шагнув на стену, так по ней и шли, как по ровной земле, а потом вверх переступали, и ходили вниз головой, будто ничего не случилось.
Снаружи всё под снегом, стужей опутано, инеем покрыто – а с этой стороны, что летом есть растущего да цветущего, повылезало. И тепло, будто солнышко тоже ушло сюда. Само солнышко, правда, не видать, да и где ему быть под землёй, а только светло повсюду. Ну, как если б земля прозрачная была и через неё сверху свет проходил. Да вдобавок из стен корни торчат, посвечивают, жуки огненные ползают туда-обратно.
Быстрогон ходил по подземельям, и на что ни глядел, всё думал: вон она куда прячется, наша пшеница – местным урожай даёт; а вот и яблочки из Молчухиного сада – ни у кого таких нет, один бок жёлтый, другой красный, прямо как летом; ишь как, стало быть!
Как раз здесь урожай собирали – богатый был урожай, как бы не больше, чем в Пересёлках. Быстрогону пришла одна мысль, уж очень он рыбачить любил. Пошёл в ту сторону, где полагалось быть реке – так и есть, вода течёт, рыбы плавают, трое мужиков их неводом тащат.
Быстрогон встал, засмотрелся. Вот бы сейчас столько рыбы поймать! До весны есть можно.
Тут его кто-то по плечу хлопнул.
- Ты кто будешь, человек незнакомый?
Быстрогон увидел перед собой мужичка, ну, всем обычный мужичок, как из соседнего села приехал. Только одёжа наизнанку.
- Сам я Быстрогон, из Пересёлок. А ты кто есть? И что тут за земли удивительные?
Мужичок обрадовался.
- Ааа, так ты снаружи! Это как же ты сюда попал, что мы не видали, да и ты сам ничего не знаешь.
Потом опомнился, имя своё назвал:
- А я Старай, здешний. Так ты какими путями? Или проход открылся?
- Открылся, – сказал Быстрогон кратко. А про себя подумал: много ему говорить не надо. Кто их ещё знает, что тут за места, да какие люди живут.
- Тогда пошли, к Заглавному тебя отведу. Он новым всегда рад.
Заглавный жил в большой пещере: стены и свод уставлены, а на полу только лавка широкая. На ней седой, как та зима, старик расселся, вроде лет ему – не сосчитать, но крепкий и бодрый. Глянул – как пригвоздил.
- Давно здесь не бывало людей с той стороны... А отсюда к вам ещё реже попадают, – сказал он наконец. – Ты по делу или случайно? В гости или, может, навсегда останешься?
Быстрогон задумался.
- А мог бы навсегда?
- Было бы желание! Мы здесь любим, когда кто сам приходит.
Ещё подумал Быстрогон.
- Нет, Заглавный, не останусь я тут. Земли ваши красивые, щедрые, люди вроде приветливые... а всё-таки в родных местах лучше.
- Ну, как знаешь. Ты погуляй здесь ещё. А то отдохни, ночь пробудь. Глядишь – иначе рассудишь.
Быстрогон провёл в гостях у обратных жителей день и ночь, а больше остаться не захотел. Кормили его сытно, поили сладко, речи вели весёлые, да ведь дома хозяйство – как бросишь. И думу одну думал, покоя она ему не давала. С Заглавным решил поговорить прямо. Сперва, как водится, поблагодарил за гостеприимство, за доброту, а перед тем как прощаться, сказал:
- Одно меня печалит, Заглавный. У нас сейчас холода лютые, не растёт ничего, люди последнее доедают. А здесь сытно да привольно. А ведь пшеничка-то – с наших полей. И река...
- Ясно, ясно, и река по вашим землям течёт, и лес с грибами весь ваш. Понял я тебя, гость дорогой.
- Али ты сердишься, Заглавный? Может, я неправду сказал?
Помолчал Заглавный.
- Если неправдой назову, надо тебе правду сказать. А я этого делать не могу. Так что и я промолчу, и ты свои речи прекращай. Дам тебе еды, сколько унесёшь. Только смотри, не говори никому, где взял, иначе быть худу. И сюда больше не являйся. Если только навсегда поселиться придёшь.
Делать нечего, пришлось уговориться. А то бы, глядишь, не отпустили.
Набили ему четыре мешка, по два через плечо: рыб вяленых, грибов сушёных, зерна ржаного да пшеничного, да яблок, да ягод, да морковей и кореньев разных – не сосчитать. Ну, Быстрогон сильный, знать бы только до прохода донести, а там разберётся.
Когда выходил, оглянулся последний раз: жители все свои дела делают, будто его и не видят.
У каждого места свои обычаи.
Домой вернувшись, Быстрогон не пожадничал, соседей угостил. Вроде четыре мешка и немного, а всем хватило, у кого припасы кончились. Уж как его благодарили! Он, уговор с Заглавным помня, ни словом про земли наоборот не обмолвился: мешки, сказал, дали, когда несколько саней, в город ехавшие, в сугробах застряли, а он выбраться помог.
...А там солнышко выглянуло, а там согрелось всё, весна пришла, живое из-под земли полезло – закипела работа; дальше лето, осень – собирай урожай! Кончились голодные времена, настали времена сытные. Только Быстрогон, на посевы глядя, вспоминал, куда они девались, когда бывали нужны.
Год, другой, пятый терпел он. И вот настала зима ещё лютее, ещё метелистее, да голоднее всех других. До весны было ещё ждать и ждать, а уж последнюю корову зарезали. Потом ноги стали протягивать с голоду, кто послабее. Тогда Быстрогон и решился: собрал соседей и рассказал, где побывал. Те сперва не поверили, но он позвал их с собой – твёрдо решил пойти к Заглавному и потребовать, что Пересёлкам причитается.
Отыскали яму, куда Быстрогон упал, спустились, по стенке стукнули – сдвинулась земля, открылся ход. Вошли дружно и поспешили к Заглавному. Соседи всё по сторонам глазели, да Быстрогон их поторапливал. А здешние глаза отводили.
Заглавный, как увидел гостей, брови сдвинул.
- Али не было уговора, что всё про себя сохранишь? Зачем явился? Может, жителей новых в наши места привёл? Тогда хорошо, пусть остаются, у нас этот год урожайный, работа найдётся.
- Не за этим я пришёл, Заглавный! – Быстрогон знал, что с ним правда, и говорил твёрдо. – Помнишь ты и сам, что здешние урожаи за наш счёт. Делись с нами по чести!
Тут дрогнул пол под ногами у Быстрогона, но он и вида не подал, что заметил. Заглавный усмехнулся.
- А что, дорогие гости сперва отдохнуть желают ли? Примем всех, да ещё лучше, чем тебя в тот раз!
- Отдохнут и гости, отдохну и я! Только до завтра, нам задерживаться нельзя.
Тут дрогнули стены вокруг, но Быстрогон и здесь прикинулся, что всё как надо. Уж так пристально Заглавный на него глядел – надо высказать, о чём думал!
- В другой раз и ещё гостей сюда приведу – пусть косточки согреют!
Тут и своды подземелья дрогнули, соседи все от страха вскрикнули. А Заглавный расхохотался.
- Ну что, говорил ты прямо, да понял криво. За твою прямоту открою правду – всё одно наружу не уйдёшь! Знай, что тебе тут не дальнее село, куда можно явиться когда попало, а посмертное царство. А яма, в которой ход открывался – могила пустая. Давным-давно жил в Пересёлке душегуб и колдун. Когда его изловили, то судили и решили сжечь, а сперва приказали вырыть себе могилу. Он вырыл и в ту же ночь из-под стражи-то сбежал. Искали его, искали, да след простыл. Плюнули все в яму и разошлись.
Быстрогон и хотел бы не слушать, а не мог шевельнуться и слово сказать, чтобы Заглавного остановить. Знал, что дальше услышит.
- Я тот колдун! И здесь теперь моё царство. Пригляделся бы, узнал бы кого из жителей. А захотел бы остаться навсегда – и родители к тебе пришли бы!
Тут только понял Быстрогон, что Старай, который ему в первый раз встретился, точь-в-точь похож на дядю – тот помер, когда он маленький был. Звали дядю, правда, Небрежник... да ведь земли-то! Обратные...
- Но раз пришли вы все сюда, – продолжал Заглавный, – и погостить желаете, и все Пересёлки заходить собрались, будет по-вашему. Мы уж и не ждали такого подарка. Но когда живые к мёртвым хотят – тут сама земля поможет!
Встал да топнул ногой.
И перевернулась земля под Пересёлками, и все, кто были снаружи, попали вниз, а на их место переместились покойники. Быстрогон же с соседями так и остался в подземельях, и смотрел, как навсегда туда спустились все, кого он знал. Да с домами, с пустыми амбарами, холодными печами и голодным брюхом. Что уж было с ними после – гадай, разгадывай...
А в Пересёлках стали жить-поживать свои вторые жизни те, кто уже и вздохнуть не чаял. Одёжу только носили поначалу наизнанку, а скоро переодели как положено, и было их не отличить от обычных людей. Быстро хозяйство справили, помогали друг другу. И зажили как судьба даст, ни на холод, ни на жару, ни на голода не жалуясь.
Так по сию пору и живут.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Рассказ №14. Зима души нашей
Из окна этого замка виден только заснеженный лес до самого горизонта: серое и черное, черное и серое. Низкое хмурое небо над головой, склонившиеся под тяжестью снега ели. Наверное, в солнечный день это было бы даже красиво – но старик уже не помнил, когда в последний раз видел солнце. Только тяжелые тучи и снег, всюду снег.
Он и сам не знал, зачем каждый день, несмотря на больные ноги, поднимался на замковую башню и вглядывался в мутный горизонт. Когда-то ждал возвращения сына. Теперь ждать некого. Дорога, ведущая к замку, давно пуста. Лес подступил к самым стенам, и по ночам слышен волчий вой. Хотя, возможно, это ветер.
Горгульи на крыше кутались в снежные шубы – каменным стражам тоже было холодно.
- Что, невесело? – спросил их старик. – Хотите улететь в теплые края?
Ближайшая статуя покосилась на человека, но ничего не ответила - на каменных крыльях далеко не улетишь. Да и существуют ли эти теплые края на самом деле? В детстве он спрашивал отца, когда же наступит лето – ведь в книгах пишут, что лето сменяет зиму. Отец отвечал, что это сказки. Наверное, отец был прав. Здесь всегда зима – почему в других местах должно быть иначе?
Вечерняя темнота подкрадывалась к замку неторопливо. Вот скрылась в синей лесной тени заброшенная дорога, в далеком горизонте утонуло небо. Ветер вздохнул над головой, осыпав снегом с карниза.
В деревнях графства в такое время уже зажигали вечерние огни. Но сейчас в округе темно и тихо, и ни единого огонька не видно со стороны ближайшей деревни. Днем в ней всегда ходили люди, мычала в загонах скотина – всё выглядело, как обычно; а теперь...
Почему никто не зажег огня?
Почему только белый снег лежит на месте, где стояла деревня? Нет, не может быть, это вечерние тени лгут. Ему просто показалось, конечно же, - устали глаза.
Старик плотнее запахнул куртку и двинулся в обратный путь. Одной рукой опираясь на трость, а другой вцепляясь в темное дерево перил, он осторожно спускался по узкой винтовой лестнице. Только бы не оступиться – ступени сырые, вытертые, скользкие. Стены здесь всегда влажные, ледяные. И сквозняки, вечные сквозняки по всем коридорам. Приходилось то и дело останавливаться и отрывать руку от перил, чтобы поправить ворот куртки, всё время норовивший распахнуться. Это возраст, думал старик, это старость. Он лгал сам себе: дело было не только в возрасте. В замке действительно царил холод. Казалось, сами стены высасывали тепло, противились ему. Даже возле каминов – даже возле огромного, в половину стены, камина в главном зале – было холодно, словно огонь горел неохотно и не желал делиться с трудом добытым теплом с кем бы то ни было.
Неудивительно, думал старик, что сын уехал отсюда, как только смог. Сын сказал, что никогда не вернется в эту промерзшую развалюху. Старик тогда промолчал. Он ведь и сам когда-то, в молодости, хотел уехать. Или уезжал и вернулся? Не вспомнить теперь... Если у него есть сын – значит, была и жена, значит, где-то он должен был с нею познакомиться; но где же она, что с нею стало? Умерла? Уехала? Они развелись? Господи, почему он ничего не помнит о ней? Сына – помнит, и этот последний разговор. А больше ничего.
Это всё старость, конечно же, старость. Злые шутки памяти. Когда отказывает тело, это еще полбеды. Хуже, гораздо хуже, когда отказывает разум.
Наконец лестница закончилась. Старик прошаркал в столовую, холодную и сырую, как все комнаты в замке. Безо всякого аппетита ел что-то безвкусное и остывшее. Ругать слугу было бессмысленно - тот всякий раз божился, что всё прямо с плиты:
- Только кухня, милорд, вона где, а столовая туточки, да и я, милорд, уже не молоденький, хорошо бы молодого нанять, да где ж его взять-то?
Может, и не врал: замок и впрямь был велик, а единственный слуга стар, как и его хозяин. Но еда от этих объяснений горячее не становилась. Иногда старик даже подумывал, не лучше ли обедать прямо на кухне: тогда был бы шанс получить горячий суп, да и вообще возле кухонных плит должно быть хоть немного теплее. Но гордость не позволяла так опускаться.
Суеверные крестьяне вбили себе в голову, что замок проклят, думал старик, с трудом прожевывая жесткое холодное мясо. Почему проклят, спрашивается? Глупости, ничего подобного.
Вот только как быть с темнотой за стенами замка? Словно от всего мира остались край поля и лес. Темный, промерзший лес, черный и серый под серым небом.
Он попытался вспомнить, когда в последний раз крестьяне приходили в замок. Ведь слуга берет у них муку и мясо, и молоко для скользкой утренней каши. Он почти вспомнил, почти… но отвлекся вдруг на огонь в камине. И забыл.
Да, старый слуга оказался самым преданным из всех. Только он и остался с хозяином, он и его жена, стряпуха. Не с кем слова сказать: в замке, кроме него и слуг, только горгульи на крыше, да еще призраки. И те, и другие - плохие собеседники. Давным-давно, в детстве, он боялся призраков, хотя ничего плохого они не делали – проплывали себе мимо по своим призрачным делам. Отец, узнав об этом, сделал ему выговор.
«Это фамильные привидения, Грегори, - сказал тогда отец, - это наши родственники, и к ним следует относиться с почтением, покойные они или нет».
Не то чтобы он перестал бояться – но со временем привык к полупрозрачным силуэтам, скользящим по коридорам. Вот покойный прапрадед, вот двоюродный дядя.... А вот и отец. С отцом он долгое время по привычке здоровался, и стоило большого труда отучить себя от этого: не смешно ли здороваться с привидениями?
В последнее время старику иногда казалось, что он и сам давно уже призрак, что ему только кажется, что он жив.
**
Едва дождавшись совершеннолетия, он начал ремонт замка. Отец говорил: это невозможно. Но тогда он считал, что уже имеет право настоять на своем. По коридорам ходили перемазанные краской рабочие из соседнего города, всюду что-то постоянно гремело, пылило и сыпалось, сквозняки были сильнее обычного, слуги – тогда у них еще было немало слуг – оставили бесплодные попытки отмыть полы... а он радовался, предвкушая: уже скоро! Когда же наконец рабочие получили расчет и ушли, с гордостью позвал отца.
«Смотри!» – он открыл двери центрального зала.
«Нет, это ты смотри,» - сказал отец.
Он взглянул – и не поверил своим глазам: выцветшие шпалеры, вытертый паркет, мутные стекла, темные пятна плесени... серость и ветхость.
«Я же говорил, что это невозможно, - вздохнул отец. – Замок этого не желает.»
И тогда он закричал.
**
Старик проснулся от собственного крика и долго лежал неподвижно, ожидая, пока успокоится бешено колотящееся сердце. Опять этот сон. Раз за разом ему снилось одно и то же, и раз за разом он ломал голову, пытаясь вспомнить, было это на самом деле или нет. Он ведь действительно мечтал когда-то, что перестроит тут всё, как только получит на это право. Однако замок выглядел так, словно его не ремонтировали лет сто, а то и больше. Отец не разрешил? А после смерти отца?
Как-то раз он не выдержал и спросил слугу, когда в последний раз в замке делали ремонт. Слуга, подумав, ответил, что рабочие, точно, приходили, но уже давно, кто распоряжался – не помнит, грязи было много, это да. На вопрос же о результатах пожал плечами: не присматривался, мы люди простые; должно быть, красивше стало. А почему сейчас всё такое ветхое? Так ведь, милорд, давно оно было. Можно бы опять сделать, только где рабочих взять?
Яснее не стало. И каждый раз, просыпаясь от крика, старик вновь гадал: было? Не было? Но не может же быть, чтобы замок действительно «не хотел» чего-то? Или... или может?
Еще часто снилось, что он хочет покинуть замок, а двери, одна за другой, закрываются, не давая ему выйти. Захлопываются ставни, опускаются решетки, и в конце концов стены начинают сжиматься вокруг него, давят, душат. Но это уж точно был просто сон: старость, сердце шалит, вот и снится удушье. Теперь старик точно вспомнил: в молодости он уезжал отсюда. И с женой познакомился на каком-то городском балу. Их представили друг другу. Да, верно! Русые волосы, острый подбородок, игра на клавесине, превосходное воспитание... Но как же ее звали? Забыл...
Зато теперь он был уверен, что невозможность выйти из замка – всё-таки сон. Он не выходит уже много лет, потому что не хочет, потому что стар и болен, и не любит общества. Да и нет его, общества, некуда ехать. Но если бы он захотел...
Старик боялся задать себе вопрос: захоти он выйти - выпустит ли его замок теперь?
**
Подъем на башню дался тяжелее обычного. Но врачи говорят, что двигаться полезно. Говорят... Что они понимают, эти доктора? У них, наверное, никогда не болит поясница, не ноют колени, не прерывается дыхание от малейшего усилия...
Почему он вспомнил о докторах? Никакой эскулап не посещал замок уже многие годы. «Где ж его взять?» - повторял свою вечную присказку старый слуга – и лечил хозяина травяными настоями.
Просто, видно, он сегодня нездоров... больше обычного.
Главная его болезнь – старость. Но это не лечится, к сожалению. Со временем проходит само, да только не так, как хотелось бы.
Странно, что отца он не помнил старым и больным. Ах, да: он ведь надолго уехал, вчера он вспомнил, что уезжал. Видимо, вернулся уже после смерти отца. Неужели отец вот так же поднимался каждый день на башню и ждал возвращения сына? Волновался, как он там; надеялся на встречу, писал письма? Это трудно было представить: отец остался в памяти строгим, даже суровым, и неизменно спокойным. А он сам писал сыну письма? Раньше, когда еще ждал? Отвечал ли ему сын? И писал ли он своему отцу – тогда, в молодости? Старик напрягал память. Ничего. Пусто. Может, где-то сохранились письма – если они были? Поискать? Но где? Да и вряд ли: он не склонен к сентиментальности, а отец тем более не стал бы хранить бесполезный хлам.
Бесполезный хлам? Письма от сына?
Вот и вершина башни, смотровая комната. Холод и ветер, как всегда. Кажется, даже сильнее, чем обычно. Выглянув в окно, старик вздрогнул: в первый момент ему показалось, что каменные фигуры, украшавшие крышу, исчезли. Улетели?! Но, приглядевшись, он понял, что статуи укрыло снегом по пояс, по плечи, а то и целиком. Темный глаз знакомой горгульи смотрел на старика с явной укоризной.
- Ты же не думаешь, что это моя вина? – спросил он у статуи. – Что вечная зима – действительно наше проклятие, наказание за старые грехи?
Горгулья промолчала. Каменные статуи – плохие собеседники... впрочем, это он уже говорил. То есть думал. Неважно. Надо же говорить хоть с кем-нибудь.
Отец, кажется...
Почему он всё время возвращается к воспоминаниям об отце? Зачем постоянно пытается вспомнить то, чего уже не вернуть? Чтобы не думать о безрадостном настоящем? Но воспоминания уворачивались, юлили, прятались – и в душу закрадывались сомнения: что если всё это – сон, выдумка? Что если у него никогда не было ни жены, ни сына?
Жил ли он вообще когда-нибудь?!
Старик остановился передохнуть, ухватился за перила обеими руками. Руки дрожали. С такими мыслями и с лестницы упасть недолго. Что это он насочинял? Он же помнит! Помнит отца, помнит детство! И – вот, вспомнил: он дарил жене цветы перед свадьбой! У нее были цветы, светлое шелковое платье, веер в руках... Значит, тогда – в тех краях – не было зимы? Значит, не сказки?
Или и это – сон?
Но если правда, то почему тогда здесь... Неужели крестьяне – глупые, невежественные крестьяне – оказались правы?
Он прошел в галерею, где по стенам были развешаны портреты его предков. Долго ходил от одной картины к другой, вглядываясь в лица. Пытался ли понять, кто из этих одинаково равнодушных людей виноват в вечном холоде? Искал ли доказательства тому, что существует на самом деле и не придумал свою жизнь? Он нашел собственный портрет в молодости – смотрел и не узнавал. Это надменное лицо было ему незнакомо.
В галерее было холоднее, чем где бы то ни было.
За ужином, ковыряя ложкой остывшую кашу, старик вдруг вспомнил: жена приехала сюда вместе с ним, но вскоре решила навестить родителей – да так и не вернулась. Сыну было тогда... лет десять? Пожалуй, даже меньше. Мальчик сначала спрашивал, когда вернется мама. Потом перестал. Старик неожиданно сообразил, что и сам он не помнит матери. Тоже «уехала к родителям»? И в галерее были только мужские портреты. Замок не терпит женщин? Странно.
Впереди ночь, опять будут кошмары. Надо бы попросить у слуги что-нибудь для сна. Где, хотелось бы знать, он берет нужные травы?
**
Старику снился отец.
- Ты можешь уехать куда угодно, - говорил он. – Это неважно. Твое место здесь. Однажды замок позовет тебя, и ты вернешься. Мы не в силах противиться этому зову.
Глаза у отца были ледяными, и ледяным был голос. И холодом веяло от слов:
- Замок призовет... мы не в силах противиться...
Он проснулся, дрожа от холода под двумя пуховыми одеялами. Голос отца, казалось, всё еще звучал в комнате, и старик даже огляделся по сторонам – но нет, рядом призраков не было. Им, как он успел выяснить, не было никакого дела до живых. И они никогда, сколько он помнил, не заговаривали с людьми.
Не было дела до живых... Что-то важное крылось в этих словах, но мысль ускользала. Пытаясь ее поймать, старик несколько раз споткнулся на лестнице в башню. Стоял у окна, смотрел на пустую дорогу и замерзшие скульптуры – и всё думал, думал...
«Нет дела,» - явственно сказала горгулья у окна. Нет дела...
Понимание обожгло холодом, какого он не знал раньше. Вот оно, прошептал старик, вот проклятие нашего рода. Нам нет дела ни до кого, мы не умеем любить, в наших душах, в наших сердцах – лед. Любил ли я отца? Не уверен. Любил ли отец меня? - сомневаюсь. Любил ли я жену, если сейчас с трудом вспомнил о ее существовании?
Не знаю, когда это началось. Замок не виноват – он просто впитал холод своих хозяев. И этого холода было столько, что выморозило всю округу. Недаром люди бегут отсюда. И наши жены – они не выдерживают, уезжают, а мы отнимаем детей и воспитываем их здесь, в этих ледяных стенах, чтобы продолжить проклятый род... Может, и к лучшему, что замок притягивает нас к себе, не дает разъехаться по свету и заморозить всю землю.
Мы не живем – разве это жизнь? Мы призраки. Живые, мы мало отличаемся от мертвых.
В глазах рябило. Слезы? Старик моргнул несколько раз и снова выглянул в окно. И замер, уставившись на экипаж, показавшийся на дороге.
Это его сын, больше некому! Всё-таки вернулся!
Старик заторопился вниз. Идти оказалось легко, как в юности – словно не шел, а летел. Это от радости, думал он. Внезапно он понял, что любит сына, и это радовало еще больше. Не всё потеряно – он может, может любить! Сейчас он скажет сыну, что очень рад его видеть, что ждал и надеялся, и расспросит о жизни, а если у сына есть дети – о, он будет любить внуков, он уже их любит! И, может быть, сын тоже скажет ему, что рад... Вдвоем они покончат с проклятием, они согреют, наконец, этот замок, они...
Сын стоял в прихожей, а рядом – мальчик лет десяти. Старик шагнул к ним – и словно споткнулся об испуганный взгляд ребенка.
- Это твой дед, - холодно сказал сын. – Не бойся его. Призракам нет дела до живых.
Из окна этого замка виден только заснеженный лес до самого горизонта: серое и черное, черное и серое. Низкое хмурое небо над головой, склонившиеся под тяжестью снега ели. Наверное, в солнечный день это было бы даже красиво – но старик уже не помнил, когда в последний раз видел солнце. Только тяжелые тучи и снег, всюду снег.
Он и сам не знал, зачем каждый день, несмотря на больные ноги, поднимался на замковую башню и вглядывался в мутный горизонт. Когда-то ждал возвращения сына. Теперь ждать некого. Дорога, ведущая к замку, давно пуста. Лес подступил к самым стенам, и по ночам слышен волчий вой. Хотя, возможно, это ветер.
Горгульи на крыше кутались в снежные шубы – каменным стражам тоже было холодно.
- Что, невесело? – спросил их старик. – Хотите улететь в теплые края?
Ближайшая статуя покосилась на человека, но ничего не ответила - на каменных крыльях далеко не улетишь. Да и существуют ли эти теплые края на самом деле? В детстве он спрашивал отца, когда же наступит лето – ведь в книгах пишут, что лето сменяет зиму. Отец отвечал, что это сказки. Наверное, отец был прав. Здесь всегда зима – почему в других местах должно быть иначе?
Вечерняя темнота подкрадывалась к замку неторопливо. Вот скрылась в синей лесной тени заброшенная дорога, в далеком горизонте утонуло небо. Ветер вздохнул над головой, осыпав снегом с карниза.
В деревнях графства в такое время уже зажигали вечерние огни. Но сейчас в округе темно и тихо, и ни единого огонька не видно со стороны ближайшей деревни. Днем в ней всегда ходили люди, мычала в загонах скотина – всё выглядело, как обычно; а теперь...
Почему никто не зажег огня?
Почему только белый снег лежит на месте, где стояла деревня? Нет, не может быть, это вечерние тени лгут. Ему просто показалось, конечно же, - устали глаза.
Старик плотнее запахнул куртку и двинулся в обратный путь. Одной рукой опираясь на трость, а другой вцепляясь в темное дерево перил, он осторожно спускался по узкой винтовой лестнице. Только бы не оступиться – ступени сырые, вытертые, скользкие. Стены здесь всегда влажные, ледяные. И сквозняки, вечные сквозняки по всем коридорам. Приходилось то и дело останавливаться и отрывать руку от перил, чтобы поправить ворот куртки, всё время норовивший распахнуться. Это возраст, думал старик, это старость. Он лгал сам себе: дело было не только в возрасте. В замке действительно царил холод. Казалось, сами стены высасывали тепло, противились ему. Даже возле каминов – даже возле огромного, в половину стены, камина в главном зале – было холодно, словно огонь горел неохотно и не желал делиться с трудом добытым теплом с кем бы то ни было.
Неудивительно, думал старик, что сын уехал отсюда, как только смог. Сын сказал, что никогда не вернется в эту промерзшую развалюху. Старик тогда промолчал. Он ведь и сам когда-то, в молодости, хотел уехать. Или уезжал и вернулся? Не вспомнить теперь... Если у него есть сын – значит, была и жена, значит, где-то он должен был с нею познакомиться; но где же она, что с нею стало? Умерла? Уехала? Они развелись? Господи, почему он ничего не помнит о ней? Сына – помнит, и этот последний разговор. А больше ничего.
Это всё старость, конечно же, старость. Злые шутки памяти. Когда отказывает тело, это еще полбеды. Хуже, гораздо хуже, когда отказывает разум.
Наконец лестница закончилась. Старик прошаркал в столовую, холодную и сырую, как все комнаты в замке. Безо всякого аппетита ел что-то безвкусное и остывшее. Ругать слугу было бессмысленно - тот всякий раз божился, что всё прямо с плиты:
- Только кухня, милорд, вона где, а столовая туточки, да и я, милорд, уже не молоденький, хорошо бы молодого нанять, да где ж его взять-то?
Может, и не врал: замок и впрямь был велик, а единственный слуга стар, как и его хозяин. Но еда от этих объяснений горячее не становилась. Иногда старик даже подумывал, не лучше ли обедать прямо на кухне: тогда был бы шанс получить горячий суп, да и вообще возле кухонных плит должно быть хоть немного теплее. Но гордость не позволяла так опускаться.
Суеверные крестьяне вбили себе в голову, что замок проклят, думал старик, с трудом прожевывая жесткое холодное мясо. Почему проклят, спрашивается? Глупости, ничего подобного.
Вот только как быть с темнотой за стенами замка? Словно от всего мира остались край поля и лес. Темный, промерзший лес, черный и серый под серым небом.
Он попытался вспомнить, когда в последний раз крестьяне приходили в замок. Ведь слуга берет у них муку и мясо, и молоко для скользкой утренней каши. Он почти вспомнил, почти… но отвлекся вдруг на огонь в камине. И забыл.
Да, старый слуга оказался самым преданным из всех. Только он и остался с хозяином, он и его жена, стряпуха. Не с кем слова сказать: в замке, кроме него и слуг, только горгульи на крыше, да еще призраки. И те, и другие - плохие собеседники. Давным-давно, в детстве, он боялся призраков, хотя ничего плохого они не делали – проплывали себе мимо по своим призрачным делам. Отец, узнав об этом, сделал ему выговор.
«Это фамильные привидения, Грегори, - сказал тогда отец, - это наши родственники, и к ним следует относиться с почтением, покойные они или нет».
Не то чтобы он перестал бояться – но со временем привык к полупрозрачным силуэтам, скользящим по коридорам. Вот покойный прапрадед, вот двоюродный дядя.... А вот и отец. С отцом он долгое время по привычке здоровался, и стоило большого труда отучить себя от этого: не смешно ли здороваться с привидениями?
В последнее время старику иногда казалось, что он и сам давно уже призрак, что ему только кажется, что он жив.
**
Едва дождавшись совершеннолетия, он начал ремонт замка. Отец говорил: это невозможно. Но тогда он считал, что уже имеет право настоять на своем. По коридорам ходили перемазанные краской рабочие из соседнего города, всюду что-то постоянно гремело, пылило и сыпалось, сквозняки были сильнее обычного, слуги – тогда у них еще было немало слуг – оставили бесплодные попытки отмыть полы... а он радовался, предвкушая: уже скоро! Когда же наконец рабочие получили расчет и ушли, с гордостью позвал отца.
«Смотри!» – он открыл двери центрального зала.
«Нет, это ты смотри,» - сказал отец.
Он взглянул – и не поверил своим глазам: выцветшие шпалеры, вытертый паркет, мутные стекла, темные пятна плесени... серость и ветхость.
«Я же говорил, что это невозможно, - вздохнул отец. – Замок этого не желает.»
И тогда он закричал.
**
Старик проснулся от собственного крика и долго лежал неподвижно, ожидая, пока успокоится бешено колотящееся сердце. Опять этот сон. Раз за разом ему снилось одно и то же, и раз за разом он ломал голову, пытаясь вспомнить, было это на самом деле или нет. Он ведь действительно мечтал когда-то, что перестроит тут всё, как только получит на это право. Однако замок выглядел так, словно его не ремонтировали лет сто, а то и больше. Отец не разрешил? А после смерти отца?
Как-то раз он не выдержал и спросил слугу, когда в последний раз в замке делали ремонт. Слуга, подумав, ответил, что рабочие, точно, приходили, но уже давно, кто распоряжался – не помнит, грязи было много, это да. На вопрос же о результатах пожал плечами: не присматривался, мы люди простые; должно быть, красивше стало. А почему сейчас всё такое ветхое? Так ведь, милорд, давно оно было. Можно бы опять сделать, только где рабочих взять?
Яснее не стало. И каждый раз, просыпаясь от крика, старик вновь гадал: было? Не было? Но не может же быть, чтобы замок действительно «не хотел» чего-то? Или... или может?
Еще часто снилось, что он хочет покинуть замок, а двери, одна за другой, закрываются, не давая ему выйти. Захлопываются ставни, опускаются решетки, и в конце концов стены начинают сжиматься вокруг него, давят, душат. Но это уж точно был просто сон: старость, сердце шалит, вот и снится удушье. Теперь старик точно вспомнил: в молодости он уезжал отсюда. И с женой познакомился на каком-то городском балу. Их представили друг другу. Да, верно! Русые волосы, острый подбородок, игра на клавесине, превосходное воспитание... Но как же ее звали? Забыл...
Зато теперь он был уверен, что невозможность выйти из замка – всё-таки сон. Он не выходит уже много лет, потому что не хочет, потому что стар и болен, и не любит общества. Да и нет его, общества, некуда ехать. Но если бы он захотел...
Старик боялся задать себе вопрос: захоти он выйти - выпустит ли его замок теперь?
**
Подъем на башню дался тяжелее обычного. Но врачи говорят, что двигаться полезно. Говорят... Что они понимают, эти доктора? У них, наверное, никогда не болит поясница, не ноют колени, не прерывается дыхание от малейшего усилия...
Почему он вспомнил о докторах? Никакой эскулап не посещал замок уже многие годы. «Где ж его взять?» - повторял свою вечную присказку старый слуга – и лечил хозяина травяными настоями.
Просто, видно, он сегодня нездоров... больше обычного.
Главная его болезнь – старость. Но это не лечится, к сожалению. Со временем проходит само, да только не так, как хотелось бы.
Странно, что отца он не помнил старым и больным. Ах, да: он ведь надолго уехал, вчера он вспомнил, что уезжал. Видимо, вернулся уже после смерти отца. Неужели отец вот так же поднимался каждый день на башню и ждал возвращения сына? Волновался, как он там; надеялся на встречу, писал письма? Это трудно было представить: отец остался в памяти строгим, даже суровым, и неизменно спокойным. А он сам писал сыну письма? Раньше, когда еще ждал? Отвечал ли ему сын? И писал ли он своему отцу – тогда, в молодости? Старик напрягал память. Ничего. Пусто. Может, где-то сохранились письма – если они были? Поискать? Но где? Да и вряд ли: он не склонен к сентиментальности, а отец тем более не стал бы хранить бесполезный хлам.
Бесполезный хлам? Письма от сына?
Вот и вершина башни, смотровая комната. Холод и ветер, как всегда. Кажется, даже сильнее, чем обычно. Выглянув в окно, старик вздрогнул: в первый момент ему показалось, что каменные фигуры, украшавшие крышу, исчезли. Улетели?! Но, приглядевшись, он понял, что статуи укрыло снегом по пояс, по плечи, а то и целиком. Темный глаз знакомой горгульи смотрел на старика с явной укоризной.
- Ты же не думаешь, что это моя вина? – спросил он у статуи. – Что вечная зима – действительно наше проклятие, наказание за старые грехи?
Горгулья промолчала. Каменные статуи – плохие собеседники... впрочем, это он уже говорил. То есть думал. Неважно. Надо же говорить хоть с кем-нибудь.
Отец, кажется...
Почему он всё время возвращается к воспоминаниям об отце? Зачем постоянно пытается вспомнить то, чего уже не вернуть? Чтобы не думать о безрадостном настоящем? Но воспоминания уворачивались, юлили, прятались – и в душу закрадывались сомнения: что если всё это – сон, выдумка? Что если у него никогда не было ни жены, ни сына?
Жил ли он вообще когда-нибудь?!
Старик остановился передохнуть, ухватился за перила обеими руками. Руки дрожали. С такими мыслями и с лестницы упасть недолго. Что это он насочинял? Он же помнит! Помнит отца, помнит детство! И – вот, вспомнил: он дарил жене цветы перед свадьбой! У нее были цветы, светлое шелковое платье, веер в руках... Значит, тогда – в тех краях – не было зимы? Значит, не сказки?
Или и это – сон?
Но если правда, то почему тогда здесь... Неужели крестьяне – глупые, невежественные крестьяне – оказались правы?
Он прошел в галерею, где по стенам были развешаны портреты его предков. Долго ходил от одной картины к другой, вглядываясь в лица. Пытался ли понять, кто из этих одинаково равнодушных людей виноват в вечном холоде? Искал ли доказательства тому, что существует на самом деле и не придумал свою жизнь? Он нашел собственный портрет в молодости – смотрел и не узнавал. Это надменное лицо было ему незнакомо.
В галерее было холоднее, чем где бы то ни было.
За ужином, ковыряя ложкой остывшую кашу, старик вдруг вспомнил: жена приехала сюда вместе с ним, но вскоре решила навестить родителей – да так и не вернулась. Сыну было тогда... лет десять? Пожалуй, даже меньше. Мальчик сначала спрашивал, когда вернется мама. Потом перестал. Старик неожиданно сообразил, что и сам он не помнит матери. Тоже «уехала к родителям»? И в галерее были только мужские портреты. Замок не терпит женщин? Странно.
Впереди ночь, опять будут кошмары. Надо бы попросить у слуги что-нибудь для сна. Где, хотелось бы знать, он берет нужные травы?
**
Старику снился отец.
- Ты можешь уехать куда угодно, - говорил он. – Это неважно. Твое место здесь. Однажды замок позовет тебя, и ты вернешься. Мы не в силах противиться этому зову.
Глаза у отца были ледяными, и ледяным был голос. И холодом веяло от слов:
- Замок призовет... мы не в силах противиться...
Он проснулся, дрожа от холода под двумя пуховыми одеялами. Голос отца, казалось, всё еще звучал в комнате, и старик даже огляделся по сторонам – но нет, рядом призраков не было. Им, как он успел выяснить, не было никакого дела до живых. И они никогда, сколько он помнил, не заговаривали с людьми.
Не было дела до живых... Что-то важное крылось в этих словах, но мысль ускользала. Пытаясь ее поймать, старик несколько раз споткнулся на лестнице в башню. Стоял у окна, смотрел на пустую дорогу и замерзшие скульптуры – и всё думал, думал...
«Нет дела,» - явственно сказала горгулья у окна. Нет дела...
Понимание обожгло холодом, какого он не знал раньше. Вот оно, прошептал старик, вот проклятие нашего рода. Нам нет дела ни до кого, мы не умеем любить, в наших душах, в наших сердцах – лед. Любил ли я отца? Не уверен. Любил ли отец меня? - сомневаюсь. Любил ли я жену, если сейчас с трудом вспомнил о ее существовании?
Не знаю, когда это началось. Замок не виноват – он просто впитал холод своих хозяев. И этого холода было столько, что выморозило всю округу. Недаром люди бегут отсюда. И наши жены – они не выдерживают, уезжают, а мы отнимаем детей и воспитываем их здесь, в этих ледяных стенах, чтобы продолжить проклятый род... Может, и к лучшему, что замок притягивает нас к себе, не дает разъехаться по свету и заморозить всю землю.
Мы не живем – разве это жизнь? Мы призраки. Живые, мы мало отличаемся от мертвых.
В глазах рябило. Слезы? Старик моргнул несколько раз и снова выглянул в окно. И замер, уставившись на экипаж, показавшийся на дороге.
Это его сын, больше некому! Всё-таки вернулся!
Старик заторопился вниз. Идти оказалось легко, как в юности – словно не шел, а летел. Это от радости, думал он. Внезапно он понял, что любит сына, и это радовало еще больше. Не всё потеряно – он может, может любить! Сейчас он скажет сыну, что очень рад его видеть, что ждал и надеялся, и расспросит о жизни, а если у сына есть дети – о, он будет любить внуков, он уже их любит! И, может быть, сын тоже скажет ему, что рад... Вдвоем они покончат с проклятием, они согреют, наконец, этот замок, они...
Сын стоял в прихожей, а рядом – мальчик лет десяти. Старик шагнул к ним – и словно споткнулся об испуганный взгляд ребенка.
- Это твой дед, - холодно сказал сын. – Не бойся его. Призракам нет дела до живых.
Re: Межфорумный конкурс. РАССКАЗЫ
Всех с наступившим! 