Конкурс миниатюры "Сочинение по картинке"

[Stasia]

Дамы и господа!
Стартует пятый конкурс "мини-на-фене" (или "сказки-для-стаски", кому как нравится )

Тема (для некоторых долгожданная): Сочинение по картинке.
1. Срок подачи - две недели со дня объявления темы. Разрешается присылать по 2 миниатюры от автора.
2. Размер - максимальный объем 0,1 авторского листа (4 тыс. знаков или примерно 1 вордовская страница 12-м шрифтом стандартной разметкой). Минимальный ограничен здравым смыслом.
3. Произведения на конкурс посылаются на адрес stasia.recit@gmail.com и публикуются анонимно. (Просьба, однако, при отсылке указывать свой ник, чтобы ведущий знал, от кого поступил рассказ).
Желательно также послать ведущему в личку подтверждение: "Я прислал(а) рассказ такой-то".
4. Ведущий (то есть я) оставляет за собой право на грамматическую правку. Текстовых изменений обязуюсь не вносить.
5. После окончания срока подачи начинается голосование. Срок голосования - так же две недели, после чего подводятся итоги и объявляются победители.

Срок подачи - до 5 апреля (включительно).

Творческих успехов, дорогие и любимые, талантливые и потрясающие наши!

[Stasia]

Весна... гормоны... а кто виноват?
Правильно - женщины))))



Творите, я буду ждать!))))

[Stasia]

№1

Туннель



Темный и пыльный туннель. Звук шагов поношенных кожаных башмаков отдается гулким эхом. Неясная тревога сжимает сердце.
Мертвенно-бледный свет растекается за спиной. Липкий страх холодной пеленой обволакивает разум. Только не оглядываться. Так надо.
С каждым шагом все труднее. Движения вязнут, будто в паутине. Каменные стены исчезают, вокруг шевелится непонятная белесая хмарь. Удушье сжимает грудь.
Дрожащие руки касаются тусклого серебра обруча. Оказавшись на свободе, темные волосы свободно развиваются за спиной. Из мрака проступают очертания первой уродливой пасти, с вожделением тянущейся к живой плоти. От ужаса слабеют ноги. Только не бежать. Так суждено.
Туннель все уже, вокруг беснуется живой ковер, состоящий из оскаленных в ненависти клыков и уродливых бельм, слепо пялящихся на чужака. Сердце готово выпрыгнуть из груди, паника удушливой волной перехватывает горло. Но предательское тело уже не властно над душой. В широко распахнутых глазах вспыхивает синяя бездна…
- Адреналин! Еще разряд! Есть пульс...

[Stasia]

№2

Сон разума





Спички детям не игрушка!
Народная мудрость

Из всех добровольцев, изъявивших желание положить живот на алтарь науки, наиболее внушаемой оказалась Елизавета. Кроме того, она нравилась руководителю эксперимента Бурцеву. Бурцев пытался убедить сам себя, что чувства к Лизе он испытывает только и исключительно отеческие…
Объективности ради, Лиза и вправду была хороша. Невысокая, ладненькая, с приятными округлостями там, где положено, густой гривой черных волос и миловидным личиком. Но главное были – глаза: огромные, ярко-синие, манящие и завораживающие. Лиза прекрасно осознавала свои преимущества и активно ими пользовалась, впрочем, не выходя за рамки приличий. Так, наивный взгляд типа «Какой Вы умный!» или кофточка с глубоким декольте, надетая на экзамен (если, конечно, экзаменатор – мужчина).
Суть эксперимента сводилась к попытке вызвать у испытуемого вполне конкретные сновидения путем облучения определенных областей мозга сложномодулированным радиосигналом. Несущая частота этого сигнала совпадала с так называемой «тактовой частотой работы мозга» (выражение Бурцева), что должно было заставить подопытный мозг воспринимать закодированную в сигнале информацию как свою.
Итак, эксперименты начались.
В первом сновидении Лиза должна была ощутить себя принцессой на балу. Прилагались средневековый замок, волшебная музыка, разодетые дамы и блестящие кавалеры, прекрасный принц и несколько фей и эльфов, порхающих над головами.
Лиза расположилась на мягком ложе, лаборант настроил систему облучателей вокруг ее головы и вышел, заперев за собой герметичную дверь. Эксперимент проходил в звуконепроницаемой камере и в полной темноте, ибо любое внешнее воздействие могло внести искажения в навеваемый сон.
Бурцев выдал мощность на облучатели. Так, сначала подстроимся к тактовой частоте Лизы. Затем вводим простенькую модуляцию, мгновенно погрузившую Лизу в сон. Кстати, мельком подумал Бурцев, надо бы запатентовать как надежное снотворное без побочных эффектов. Ждем: фаза медленного сна, фаза быстрого сна. И вот главный момент: Бурцев вдавил кнопку, и Лиза получила сигнал с картинкой бала. Сигнал длился меньше секунды, затем автоматически включилась система пробуждения – в камере вспыхнул яркий свет и три раза коротко рявкнул ревун.
Бурцев кинулся в камеру. Лиза продолжала лежать, но глаза ее были широко открыты и буквально сияли каким–то неземным светом.
- Лизонька, вставайте! – Бурцев протянул руку. Лиза недоуменно глянула на него, явно не узнавая, но руку подала и одним плавным грациозным движением соскользнула на пол.
- Лиза, Лизочка, это же я, профессор Бурцев! – Лиза разом как-то сгорбилась, потеряла царственную осанку. Лицо ее скривилось, на глазах блеснули слезы:
- Ах, зачем вы меня разбудили! Там у меня была такая жизнь! Меня любил принц Петер и два раза дрался из-за меня на дуэли! Моя сводная сестра плела злобные интриги, а я их распутывала! Я предотвратила войну с Запроливьем и основала Академию наук…
Бурцев ошеломленно слушал: «И это всего один сигнал! Я хотел вызвать статичную картинку бала, а получилась целая жизнь! Докторская, сразу, а там глядишь и Нобелевка…»
Следующий этап был сложнее – Лиза должна была ощутить себя чупакаброй (как ее представлял себе Бурцев), пробирающейся сквозь полное опасностей узкое ущелье. По пробуждению Лиза должна была описать не только окружающий мир, полный отвратительных тварей, мерзких запахов и ужасных растений, но и свое тело, скользкое и зеленое, с хвостом, когтями на пальцах и перепонками между ними. Предполагалось, что чупакабра могла жить на суше и под водой, питаться любой органикой , лазить по деревьям и копать норы. Если Лиза назовет все эти свойства – эксперимент удался.
И снова: камера – темнота – тишина – сигнал – пробуждение. Бурцев рванул на себя дверь – и тут же что-то полоснуло его когтями по лицу, нечто скользкое, холодное и зеленое сбило его с ног, выбило окно и исчезло.
С тех пор Лизу никто не видел. Уголовное дело, заведенное по факту исчезновения человека, тихо заглохло ввиду отсутствия трупа. А Бурцев проводит ночи напролет на берегах водоемов, где якобы встречали русалок, водяных, леших и прочую нечисть. С ним прочная сеть для ловли животных, а экспериментальная аппаратура в институте всегда наготове.

[Stasia]

№3

Бабушка



Ленора как раз меняла выгоревшие свечи на новые, когда бабушке снова приснился кошмар.
- Все хорошо, все в порядке. Я тут.
- А как же война…
- Да какая война, бабушка. Приснилось вам опять не пойми что, - Ленора заботливо укрыла старуху лоскутным одеялом.
- Да, наверное… наверное. А ты, смотрю, уже встала? Темно ведь еще…
- Это просто дождь, - улыбнулась Ленора. - Льет всю неделю, как из ведра.
- Ты знаешь… иногда мне кажется, - старая женщина в чепце с явным усилием села на постели. - Порой мне кажется, будто я уже много лет… просыпаюсь вот так, в темной комнате. И - ни души вокруг, только ты…
Она закашлялась, тощие плечи задрожали под тонкой кружевной рубашкой.
- Наверное, это из-за старости. Старость, все она.
В комнате повисло неловкое молчание.
- А, может быть, чаю?
- Конечно. Я… - в этот момент Ленора почувствовала, как что-то проникло в гнездо, грубо разрывая ее сторожевые нити. - Я сейчас. Варенье, правда, закончилось - придется в подвал зайти..
- Ничего страшного. Я подожду. - Женщина мягко улыбнулась Леноре.

***

К тому времени, когда она достигла края гнезда, он уже успел заполнить наружный ход своим текучим, похожим на серое тесто, телом.
- Ленора..\ты не забыла?\она еще жива?\весна, весна в разгаре..
- Бардин, ты же знаешь что я не люблю, когда тебя много.
- Зато я люблю\почему ты так выглядишь?\мне не нравится одежда, никогда не нравилась.\может быть, ты забыла?\ты совсем не человек.
- Главное, чтобы ты об этом не забывал, - она метнулась вперед, остановившись в последний момент. Ее хелицеры застыли в каких-то трех дюймах от его ближайшего лица. С тихим шипением, Бардин отступил к проходу.
- Я не хотел\ты не должна так\мы друзья\соседи\ты мне нравишься… - прошептал Бардин.
- Зачем ты пришел? Я занята. И, пожалуйста, говори одним ртом, а не всеми сразу.
- Весна, - гулко пробасил Бардин. - Я подумал… что было бы неплохо…
- Нет. Я не в настроении.
- Но потомство…
- Ты же просто отрастишь себе еще одну рожу, - засмеялась Ленора. - “Потомство”, слово-то какое. Ты хоть знаешь, что оно означало у людей?
Бардин снова зашипел, теперь уже устало.
- Всего один раз. Я… я принес. Диадема. Или тиара… неважно. Я отдам ее тебе, а потом у нас будет любовь. Все по человеческим традициям, как ты любишь, - от его тела вытянулась ложноножка с украшением. - Ведь так у них было принято.
Ленора недоверчиво покосилась на украшение. Действительно, настоящее. Она не была уверена на счет нюансов традиции, но что-то такое у людей определенно было. В конце концов… всего один раз, Бардин довольно привлекателен, а у нее появится настоящая диадема.
- Хорошо. Все-таки, весна, - она начала менять свою клеточную структуру с левой руки. Кожа приняла серый оттенок, цвет плоти Бардина. - Время любви.

***

- А вот и чай, - Ленора вошла в комнату, держа перед собой серебряный поднос с двумя чашками и крохотной пиалой, наполненной вишневым вареньем. - Никак не могла найти нужную банку - в погребе такой беспорядок…
Старая женщина снова улыбнулась ей. Пламя свечей немного подрагивало, заставляя тени на стенах танцевать в каком-то рваном, экзотическом ритме.
- Я подумала… решила, что все-таки хочу знать. Ленора… кроме меня, кто-то остался?
- О чем вы, бабушка? Я вас иногда совсем не понимаю. Давайте выпьем чаю, и…
- Ленора, милая моя девочка. - Она покачала головой. - Не нужно. Не сейчас.
- Но…
- Вчера я не стала пить. Я давно подозревала… поэтому, когда ты спустилась вниз, я вылила его в ночной горшок. А когда ты вернулась, я сделала вид, будто сплю.
Ленора некоторое время стояла молча.
- Значит, вы знаете, кто я?
- Ты - очень милая девушка, которая заботится обо мне. Мне не нужно знать о тебе ничего другого, - она вздохнула. - Только одно. Остались ли… другие люди? Хоть кто-то, в живых?
- Я… я не знаю, - Ленора отвела взгляд. - Я… попала сюда позже, когда разрыв стабилизировался. До тех пор, ваша погода… у вас было слишком яркое солнце.
- Понятно. - Женщина помолчала, вздохнула. - Пожалуй, теперь можно и чаю.
Ленора задумчиво посмотрела на фарфоровые чашки.
- Скажите… а мне можно будет продолжать… называть вас бабушкой?
На лице женщины промелькнула грустная улыбка.
- Конечно, Ленора. Конечно.

[Stasia]

№ 4

Женское счастье



Автобус вёз Веру Сергеевну, капитана внутренней службы, заведующую кафедрой географии в профильном институте провинциального городка, по Израильскому шоссе.
Впечатлений от турпоездки у этой видной, крупнофигурной, высокой капитанши накопилось уже на отметку «крупный перебор». Но… расслабиться же можно и вернувшись в родной Урюпинск, причём совершенно бесплатно.
Пока же автобус нёсся туда, где можно «увидеть весь Израиль в одном месте», вспомнился Вере сон, посетивший её этой ночью.
А видела себя кандидат наук в самых разных фантастических образах: то златовласой полуобнажённой красавицей с розами, то суровой спасительницей мира с мечом и котом; особенно же запомнился проход через какой-то таинственный туннель, изрекавший судьбоносные пророчества, из которых запомнилось только, что ждёт её нечто абсолютно неожиданное. К таким знакам судьбы Вера Сергеевна, страстно увлечённая всяким мистицизмом и оккультизмом, не могла остаться равнодушной.
Целью поездки оказался огромный парк с уменьшенными копиями исторических памятников: были тут и хевронские гробницы патриархов, и храм Бахаи из Хайфы, да много ещё чего. Но остановилась как вкопанная Вера Сергеевна перед Золотыми воротами.
Ещё при посещении настоящей Храмовой горы поразило её предание о том, что только через эти ворота войдёт в Иерусалим Мессия, и заложили их камнем именно для того, чтобы не пустить Избранного в вечный город. Уже тогда атаковала наша капитанша гида вопросом: почему Спаситель всегда упоминается как мужчина, не может ли им оказаться женщина. Этот субтильный юноша тогда как-то ловко увильнул от ответа. Рясоносцы же, до которых она добралась с тем же вопросом, не вступая в долгие дискуссии, безоговорочно отрубили: «по писанию».
Сейчас же доведённую до высшего мистического градуса всем обетованным туром и таинственными снами Веру Сергеевну молнией пробила страннейшая идея: а что если Избранной можно стать, пройдя через эти Золотые ворота? Конечно, это просто макет, но в религиях часто используются символические замены, да то же причастие – под видом хлеба и вина христиане принимают настоящее тело и кровь Христа. Вот хотя бы и речь взять писанную буквами – они тоже ведь знаки, слепки, макеты настоящих слов, а действие, зачастую, оказывают куда большее, чем настоящие. Народ давно это подметил: «Что написано пером…».
Уж через эту-то макетную стеночку она пробьётся, а что её может остановить: дочка уже взрослая и вполне счастлива в своей Новой Зеландии; на работе повышение светит только после второго пришествия; личной жизни никакой… Откуда личной жизни взяться, если мужчин настоящих не осталось – одни козлы кругом… козлы да тряпки…
И тут вспомнился ей совершенно анекдотический случай, произошедший прямо накануне вылета. Спеша закончить все бумажные дела, заперлась Вера Сергеевна в своём кабинете и по случаю страшной жары, сняла китель и рубашку, оставшись выше пояса в одном бюстгальтере… а он у Веры такой полупрозрачненький и грудь под ним красивая и немаленькая…
Не найдя взаимопонимания с компьютером, вызывает она Евгения Александровича из отдела автоматизации. Женечка увалень ещё тот, и всегда-то не торопится, а в жару – тем более. Пока он там где-то раскачивался, Верочка кое-как договорилась с капризным железом и полностью погрузилась в отчётность, услышав же стук в дверь, пошла открывать, полностью забыв о своей форме одежды – в неглиже.
– Евгений Александрович! Ну где вы ходите? Я вас уже заждалась.
– Да? – и почему-то не заходит, а ушки как будто прижались и выражение на лице просто обалдевшее… – А мне что, можно?
– А что, вам какого-то особого приглашения нужно? – Бросила Вера через плечо, отходя к столу. – Я в нетерпении!
– У вас всё в порядке?
– Да в каком порядке, всё зависло – разве не видите?
– Вижу.
– Ну, так что стоите как засватанный? Приступайте.
А была Вера Сергеевна женщина решительная и спокойно командовала не только курсантами, но и сослуживцами.
Каково же было её удивление, когда Евгений Александрович, закрыв дверь, как-то бочком, бочком подобрался вплотную не к компьютеру, а к ней самой и, уже решительней, обнял её за плечи да пристроился целовать…
Хватило у неё выдержки и самообладания, чтобы не скандалить и перевести всё в шутку – сама же спровоцировала, и не хватило времени развить успех – завтра улетать, а отчётность сдать нужно кровь из носу…
Да… тряпки, они разные бывают… некоторые очень даже могут в хозяйстве пригодиться… Ну их, эти ворота: есть у нас ещё дома дела…

[Stasia]

№5

Кара небесная



Она дернула за рукоять. И когда только меч успел оплести этот виноград? Попыталась расшатать, но стебли только пружинили. Дернула посильнее и кот, с мявом и царапаньем, съехал по спине.
- Да твою ж мать! - Кара, со злости, пнула кочку, но попала по коту,- Сходила замуж! Где муж? Прально - у дракона. Ну что за мужики пошли? Не могут с драконом разобраться. У всех мужья как мужья, а у меня мужа украл дракон! Нет! Ну почему мужа и почему у меня? У этой летающей пакости такой забавный способ назначать свидания? Вот скажи, а!
Кара присела к коту и почухала обиженого за ухом. Плечо, на котором путешествовал увесистый котяра, отчаянно ныло, но менять место жительства котяра отказывался.
Собравшись с силами, Кара дернула засевший в винограде меч. Как это всегда бывает, меч неожиданно легко вышел из веток, но кот смягчил падение.
- Мур, пусть это будет моей местью за поцарапанную спину? - она подсадила кота на плечо и запихнула меч в ножны. - Ну что ж... Пошли к дракону? А там посмотрим, или мужа заберем или за дракона замуж выйдем...

[Stasia]

№6

Традиции



- Не нравится мне все это, - проворчал кот и легонько цапнул хозяйку за ухо. – Говорю тебе, не нравится!
Идара, поглощенная своими мыслями, отозвалась не сразу. Старинный, еще дедовский, меч мало того что намертво врос в дерновину – вездесущий вьюнок не желал выпускать его из своих цепких объятий. Что, впрочем, Идару вполне устраивало.
- Не ерунди, Плюш. Ты же знаешь не хуже моего – традиции должны быть соблюдены.
- Так-то оно так… вот только мне это все равно не нравится, - пробормотал кот в усы и, поудобнее устроившись на широком плече молодой женщины, вновь прикинулся бессловесной домашней скотинкой.
Идара усмехнулась. В последний раз сжав пальцами рукоять боевого товарища, развернулась к тракту и не по-женски размашисто зашагала прочь.
Она была воином – даже сейчас.
Каждый год по весне, покидая теплый уютный дом и возвращаясь к месту прощания с клинком, она прислушивалась к себе – и каждый раз убеждалась, что выбор был правильным.
Путь воина – свобода. Свобода, которая всегда подразумевает ответственность.
Идаре было за кого отвечать – вот почему каждый год по весне она приходила сюда и проверяла, насколько крепко меч сидит в земле и не смогут ли какие-нибудь цепкие ручки (а подрастало их четыре пары!) вытащить его, дабы отправиться совершать подвиги, как сделала двадцать лет назад она сама.
Традиции, черт бы их побрал!
Плюш тоже размышлял о традициях. Например о том, что его чуткие уши снова улавливают осторожные шаги в чаще – не иначе Данька, десятитилетний сорванец, решил проследить за матерью. Годы, проведенные в тепле и сытости, порядком разленили кота – и, разумеется, мысль о грядущих через пару лет дорожных тяготах и лишениях ему совсем не нравилась.
Традиции… Пусть не сегодня, но через год или два руки нового хозяина коснутся рукояти – и, соблюдая традицию, вырвут старый клинок из земли / скалы / дерева… Куда его только не втыкали, этот меч – а героям все хоть бы хны!

[Stasia]

№7

Далай и Тамириса



Ослушаться отца – преступление, которое не простят ни духи, ни люди. Отец был против брака, и Тамириса сотворила недозволенное. О применении магии не узнали люди, ну а духи, духам как всегда было все равно.
Свадьба закончилась, к исходу второго дня гуляний молодые смогли остаться вдвоем. Было очень жарко, но по спине Тамирисы прошла долгожданная холодная волна – брак, наконец, был засвидетельствован духами, а Далай вытер со лба пот, ему тоже было жарко. Тамириса улыбнулась и потерлась носом о нос мужа, который вяло ответил и закрыл глаза. Молодой жене еще не хотелось спать, поэтому она обрадовалась, когда муж вдруг открыл глаза и сел.
– Любимый…
Он остановил ее, на этот раз пот на его лбу был холодным.
– Духи явили мне во сне странную картину.
– Далай! Муж мой! Духи часто показывают непонятное, но не всегда это важно!
– Погоди, я расскажу. Я видел тебя в странном месте далеко на севере. Духи узрели тебя, ты отражалась у них в глазах, а потом духи превратились в черепа, плоть их сморщилась и облетела, кости потемнели от времени, глаза вытекли, но твое отражение жило в них. Ты была странно одета, в глазах твоих плескалось безумие, а вокруг парили лепестки дивных цветов. Ты была прекрасна, но на такой Тамирисе я бы не женился ни за что на свете.
Тамириса не ответила, она старательно притворялась спящей.
Великий Гийвата с мрачным видом сидел, глядя в огонь неподвижным взглядом.
– Отец, ты звал, и я пришла.
– Две луны назад я хотел, чтобы ты вышла за Абуксигуна. – Начал он без предисловий. – Больше того, я был уверен, что никто другой тебе не подойдет, и с любым вождем кроме Абуксигуна племя наше погибнет или зачахнет. Но две луны назад духи отправили меня в страну снов, где со мной разговаривал олень, и убедил поставить Далая во главе охотников. Духи никогда раньше не говорили со мной, а значит, ни разу меня не подводили. Я поверил, и Далай привел охотников к болоту вместо реки. Встретил там остатки племени Бизона, на которых напали коварные бледнолицые. Наши охотники вместе с беглецами вернулись на стоянку племени Бизона и нашли там не только спящих и пьяных. Далай повел в бой охотников, и почти все выжили в том бою. Выходка твоего мужа лишила нас шестерых братьев, но принесла втрое больше новых. Мы проучили бледнолицых и взяли добычу, сделавшую наше племя самым могущественным по эту сторону гор. Я рад, что вождем после меня будет твой молодой и умный муж.
– Мне почти все это было известно, отец.
– Кроме моего сна про говорящего оленя, ты хотела сказать?
– Да отец.
– Думаю, ты догадывалась и о моем сне. Что должно висеть вот здесь? – Гийвата протянул руку, – Даже след остался, – он погладил медвежью шкуру, на которой действительно остался виден след от когда-то висевшего поверх нее ожерелья.
– Отец…
– Да, этот амулет передавался в нашей семье с давних времен. Мой отец рассказывал про древнюю магию, заключенную в этом предмете. Если захочется предать свой род, совершить недозволенное – один раз можно прикоснуться к амулету, и духи устроят все надлежащим образом, но само ожерелье навсегда исчезнет. Мне не жаль украшения, я рад, что оно больше не искушает меня, но мне горька мысль о твоем возможном предательстве. Не перебивай. Сделанного не воротишь, но духи всегда требуют расплаты за помощь. Я боюсь за тебя.
Тамириса вышла от отца, старательно пряча усмешку, теперь предстояло самое трудное. Магический порошок в костер и она уже не на стоянке племени, а на холодном берегу, который снился ее мужу. Она даже увидела свою копию, которая кривлялась, удобно расположившись в глазнице огромного черепа. Дух грозно проговорил:
– Сделано, как ты просила, а теперь поговорим об оплате…
– Нет, не так! – Перебила Тамириса. – Мой муж оказался безвольным червяком, он много ест и спит, забывая про меня. Он мне надоел, верни все назад!
Череп изумленно помолчал и, наконец, злорадно ответил:
– Сделанного не воротишь, женщина.
Она очнулась в своем вигваме, тесно прижимаясь к мужу. Тамириса ласково потерлась о его щеку и произнесла:
– Приятных снов, любимый.

[Stasia]

№8

И вновь останется мир




Во всем виновата весна. Когда вскрываются реки и тают снежные шапки гор, оттаивает и сердце. И тогда во всей красе глазам открывается мир, нарисованный апокалипсисом. Апокалипсис побыл и ушел, а мир взял и остался. И живет теперь с нами, а мы живем с ним. Мы – свободные люди, жить – это наш выбор.
Весна – символ самой жизни. Символ её рождения и её силы. Поэтому каждый раз, когда приходит весна, мы отправляемся в священную долину, чтобы сказать, что мы помним всё, что мы верим в себя и что наша дорога – жизнь. Мы собираемся в долине, мы разжигаем костры, мы поем и танцуем, а ещё мы говорим – о том, что было, что будет и о том, чего не должно быть никогда. А самые достойные из нас поднимаются на Плато памяти, чтобы оставить там красные первоцветы – воплощение сигнальных огоньков нерушимости наших воспоминаний.
Я, одна из лучших дочерей своего народа, была там трижды. И все три раза слезы комком стояли у меня в горле. Первый раз причиной им были гордость и благодарность, что признали меня лучшей, что удостоили чести представлять перед предками наш народ. Второй раз потому, что мир предстал передо мной. Представился мне. Ну а третий раз…
Когда я в третий раз забралась на Плато памяти и подошла к одному из окаменевших черепов, я увидела то, что никак не поддавалось объяснению. Оно вообще не укладывалось в моё мироустройство. Мир рухнул – это был мой личный маленький апокалипсис. Кто-то совершил святотатство. Потому что я нашла там людей с размозженными черепами. Трупы были свежими. Кто-то посмел нарушить то, чем мы живем, ради чего мы живем. Кто-то посмел подняться на Плато раньше срока и убить там. Убить. Там.
Я тогда уронила цветы, и они смешались с кровью. Красное на красном. Моё мироздание разлетелось лепестками цветов и каплями крови. А потом, очень короткую вечность спустя, мир снова родился. Кругом была весна. И были облака. И был снег. И были цветы. И была кровь. И был мир.
И теперь я знаю, что апокалипсис приходит и уходит, а мир остается. И это не зависит ни от нашей памяти, ни от нашего представления о мире.
И всё, что мы можем, – принимать мир таким, каким он хочет быть для нас.
А память… Память – это хорошо. Но на самом деле мы ничего не помним. Даже того, почему черепа на Плато в три раза выше нас, кому они принадлежали и что с ними случилось.
Но будет зима, и за зимой будет весна. И лучшие из нас будут подниматься на Плато и оставлять там красные первоцветы. И так будет, пока новый апокалипсис не нарисует новый мир.

[Stasia]

№9

Алый снег



Любопытство многолико. Бесконечным прибоем оно подтачивает терпение и здравый смысл. Подобно ветру, бьющему в спину, толкает на самые безумные авантюры. Словно пламя сжигает тебя изнутри… Но для почти бессмертного существа любопытство - это тот горный пик, карабкаясь на которой, можно на полшага опережать неумолимо поднимающийся океан скуки, таящий в своих холодных водах безумие.
Человеческий слух не мог уловить невесомый шелест ее крыльев, а полог невидимости надежно защищал от глаз. Давно растворились среди колдунов-недоучек и магов-ремесленников последние истинные владыки неведомого, способные разглядеть бесконечный хоровод тысяч крохотных кроваво-красных искорок ауры волшебного создания. Другие фэйри звали ее Алый Снег.
Любопытство заставило юную фею променять привычные вольные просторы поверхности на мрак пыльных штолен, заброшенных гномами почти столетие назад. Ни одна летопись не сохранила ответа, что же за ужас пришел из недр и почти уничтожил некогда могучий род горных королей.
Алый Снег неслышной тенью скользила под каменными сводами, ища ответы на свои вопросы. Тишина и мрак правили в величественных залах, тлен и прах таились в жилых ярусах, хаос и запустенье встречали в шахтах и мастерских. Юная фэйри тосковала по солнцу, ей не хватало живительного тепла растений, журчанья вольной воды, безбрежного небесного океана... Но любопытство гнало фею дальше.
Тронный зал встретил ее тусклым дневным светом зачарованных шаров, теряющихся в серой дымке под сводами гигантской пещеры. Здесь царствовал холод. Когда-то аккуратно отполированные плиты пола вспучились уродливыми пиками, тут и там по нему змеились глубокие провалы трещин, повсюду валялись каменные обломки и кости бывших хозяев подземелья. Местами поверх этого хаоса возвышались груды снега, кое-где застыла корка льда.
Силы покинули хрупкое тельце, и Алый Снег плавно опустилась вниз к паре черепов, с тоской смотревших на мир уродливыми провалами глазниц. Юная фея удобно устроилась в одной из них и свесила вниз ногу, ежась от холодного прикосновения потемневшей кости.
Она не знала, сколько сидела, задумчиво поглаживая изящным пальчиком череп ушедшего в вечность гнома. Кем бы он ни был: старейшиной или не отрастившим бороду юнцом, главой великого рода или обычным простолюдином, великим воином или услужливым слугой, но свою смерть гном встретил как и все подземные обитатели – корчась от ужаса на холодном каменном полу.
Где-то в вышине тихо зашелестел ветер. Он усиливался с каждой секундой, а в его порывах все явственнее звучал безумный шепот тысяч голосов. Алый Снег подняла глаза и улыбнулась.

[Stasia]

№10

На берегу Парящих Черепов села я и заплакала





Что касается до времени, в течение которого будут продолжаться адские муки, то Вселенская Церковь исповедует, что муки эти – вечны, не кончатся никогда. Это – догмат веры, в котором христианин не может сомневаться.

Самое неприспособленное место для жизни – это берег Парящих Черепов. Есть всякие пустыни, болота и арктические льды – мне о них известно, но там люди могут выжить, иногда даже вернее, чем в городах, разрушаемых землетрясениями, деревнях, по которым прокатываются смертоносные эпидемии, и нечего говорить про всякие изолированные поселения, где есть больше способов погибнуть, чем собственно живет людей. Но самому жуткому атоллу вблизи вулкана, населенному ядовитыми змеями, крокодилами и пауками, далеко до моего берега. Я – единственный человек, который всегда живет здесь, хранительница, администратор и уборщик в одном милом лице. Это факт, а не кокетство. Я не преувеличиваю, никто из моих гостей не убегает в ужасе от моей внешности. В ужасе-то они приходят, но точно не от меня. От хрупкой девушки они ожидают помощи и совета, но я не даю советов тому, чью кровь стираю с глазницы черепа. Я знаю о бесполезности попыток спасти подсказкой или действием.
Мрачному жрецу, кидавшему младенцев в геенну, жертвуя Ваалу, я, впрочем, советую прыгать сразу. Если у авиадиспетчера, столкнувшего два самолета, а потом шагнувшего из окна, есть шанс остаться со мной, то жрец все равно предпочитает пламя, не вынеся вечного настоящего. Диспетчер убирается в ад – сомнительное удовольствие, но у всех есть это треклятое право на выбор. Жрец читает египетские заклинания, пытаясь вынудить меня отправить его в местечко попрохладнее, не обращаю внимания. Мне, кстати, не жарко, хотя одеты мы примерно одинаково: я в короткой тунике, он в набедренной повязке. Убираю кровь, натекшую с его разодранных ступней. Калечить себя неудобно, для этого же есть бесы. Я же даю совет – какой глупый жрец. Рыцарь, убивший на турнирах три десятка соперников ради руки прекрасной дамы, а потом и саму прекрасную даму ради нового брака, предлагает секс. Отказываюсь с улыбкой – кто же согласится на секс, о котором никогда не будешь вспоминать. Памяти ведь здесь нет. Да и рыцарь хоть симпатичный, но ему далеко до моего суженого. Он у меня хоть и пониже, но моя вторая половина, человек, с которым можно просыпаться каждое утро вечно. Очень жаль, что я убила его, когда существовало время. Тогда мне это казалось стильным. Я попадаю на берег Парящих черепов и удобно располагаюсь в огромной глазнице. Я плачу, мне же хочется просыпаться с ним каждое утро. Но я не прыгаю в туман, за которым прячется вечное пламя. Это не выход. Только для меня не выход. Я слежу за падением грешников и плачу, улыбаясь и подсказывая шагнуть в бездну, молча и отстраненно глядя в статичное небо. Я не прыгаю, всегда не прыгаю. Я пишу свою историю, выцарапывая на камне ногтями и водя пальцем по туману – с одинаковым успехом. Я не прыгаю.

[Stasia]

№11

Любовь зла



...когда всё закончилось, Энн неожиданно в одночасье стала знаменитой. У нее брали интервью, ее фотографировали газетчики и зеваки, незнакомые люди подбегали с просьбой дать автограф; ее называли несчастной жертвой и отважной героиней, и даже чуть ли не величайшей соблазнительницей, покорившей сердце чудовища... Сначала это было забавно и даже льстило ей, потом стало утомлять. К чести Джона, он стойко переносил шумиху вокруг своей невесты, не ревновал к ее нечаянной славе, а когда заметил, что ее раздражает назойливость любопытных, - рыцарски встал на ее защиту, решительно гоня прочь журналистов и поклонников.
Где-то посреди этой суматохи Джон сделал ей предложение. Но свадьбу сыграли позже, далеко в провинции, чтобы снова не привлечь внимания прессы. Обоим хотелось тишины.
И тишина, наконец, пришла. Появились новые сенсации, и историю Энн постепенно забыли. Они с Джоном вздохнули с облегчением: можно было жить нормальной, спокойной жизнью.
Но иногда на Энн накатывала... ностальгия? Тоска? Она затруднялась определить это чувство и ничего не говорила мужу. Зачем? В такие дни она шла – нет, не в музей естествознания, где в отдельном зале было выставлено гигантское чучело. Этот монстр не вызывал у нее ничего, кроме отвращения. Он не имел – для нее – никакого отношения к тому, что хранилось в памяти. Кроме того, в музее невозможно уединиться – днем постоянно ходят посетители, а ночью музей закрыт.
Вместо этого Энн шла к монументальной «инсталляции» известного скульптора, смонтированной в парке возле музея. Слово «инсталляция» всегда вызывало у нее мысли о засорившейся раковине, но, несмотря на дурацкое название и очевидную нелепость этого сооружения, чем-то оно ей нравилось. Скульптурный шедевр являл собой огромный череп, более человеческий, чем обезьяний, покоящийся почему-то (не иначе, оригинальности ради) якобы во льдах. Задник из полированного металла отражал эту композицию и создавал впечатление бескрайней заснеженной равнины, на которой стоят два гигантских черепа. Непонятно – но очень печально.
Кроме того, череп был полым, с лесенкой внутри, взобравшись по которой, можно было выглянуть наружу через глазницу. Что это должно было символизировать – неизвестно, но любители непритязательных шуток обожали изображать «глаза монстра» и фотографироваться в таком виде.
Энн приходила в парк по вечерам, когда аллеи пустели, взбиралась по лесенке и усаживалась в глазнице, как в алькове. Там никто не мешал ей вспоминать. Да, конечно, это был зверь.... скорее всего, в нем были только зачатки интеллекта. Он был непредсказуем и почти неуправляем, и от него пахло зверинцем. Он был опасен. И, разумеется, она не могла даже теоретически допустить возможность остаться с ним до конца жизни. Но... но он любил ее, как мог, как умел. Любил самозабвенно – совершал ради нее безумства, рисковал жизнью и до конца пытался ее защитить. Даже Джон так и не понял: это чудовище не желало ей зла, наоборот. Милый Джон... он умен и заботлив, он верен и нежен, он сделает для нее всё... но способен ли Джон на безумство, даже ради нее? Вряд ли...
И, если совсем честно... нет, разумеется, она очень любит Джона... но все-таки он, пожалуй, скучноват. С ним хорошо и надежно, но...
Но какой был мужчина!.. какой мужчина!.. ну почему мир так несправедливо устроен? Если и попадается настоящий мужчина – так обязательно горилла...
Энн вздыхала и вытирала невольную слезинку – осторожно, чтобы не размазать косметику.
А потом шла домой, к любимому мужу, напоследок проведя рукой по металлической табличке с надписью: «Инсталляция 43-б. Кинг Конг. Одиночество.»

[Stasia]

№12

Яблони в цвету



В первый раз Петрович вышел на эту полянку... Когда ж это было? Вроде бы весной. Возвращался тогда поздно от приятеля из соседнего села и решил срезать дорогу лесочком. А чего – он же этот лес, как свои пять пальцев... Но только эту полянку раньше не видел. Залитые лунным светом, там водили хоровод цветущие яблони, и дух цветочный стоял такой, что аж голова кружилась, и белые лепестки и даже трава, казалось, светились сами по себе. Разомлевший от такой красоты и общего хорошего настроения Петрович потянулся было сорвать цветущую веточку – как вдруг она хлестнула его по лицу, будто оплеуху отвесила! Петрович зажмурился – а когда открыл глаза... вместо яблони перед ним стояла баба! Молодая, фигуристая... и голая! Ну, почти, в каких-то тряпочках. Волосы длинные, белые, в хвост собраны, а глаза горят, как у кошки. Петрович аж рот открыл, глазам не веря. А баба как расхохочется обидно – прыг – и исчезла. Петрович головой повертел – глядь, у соседней яблони стоит. Или то другая баба? Смеется и яблочко в руках вертит. Откуда яблочко, весной-то?.. В общем, рванулся Петрович к той, второй, бесстыдницу за волосья ухватить – и та исчезла, как не бывало, а на ее месте яблоня, в нее он мордой и врезался. И опять смех за спиной. А напротив из-за ствола еще одна выглядывает...
Вернулся Петрович домой только под утро – злой, еле на ногах держится, и рожа разбитая. Ох и досталось ему от супруги дорогой! А за рассказ про яблоневую полянку – вдвое. Нечего на голых баб зенки пялить! Да и врешь всё, небось, дрых под кустом всю ночь, рожа пьяная...
Пытался потом Петрович друзей подговорить, чтоб вместе сходить да поглядеть, что за бабы там, на местных не похожие, являются, - вместе-то ловить сподручнее. Друзья его на смех подняли. Тебе, мол, спьяну примерещилось. Да какое спьяну? Сколько там пили-то?
Сам – да, ходил. Стоят себе яблоньки, как будто деревья они и вовсе тут ни при чем. А чуть отвернешься – смешок сзади, ехидный такой. И вроде шепчут чего-то, а не понять. Или вовсе яблоком в спину запустят.
Сколько ж можно такое терпеть? Жена пилит, вся деревня смеется, а всё из-за кого?
И вот как-то ночью Петрович отправился к знакомой полянке, прихватив топор и облачившись, маскировки ради, в старую плащ-палатку, валявшуюся в сарае чуть ли не с Второй мировой. Моду взяли - над мужиком издеваться!
На поляне было тихо. Яблони купались в лунном свете, как в тот, самый первый раз. Петрович старался ступать потише и прятаться в тени, но, видно, его все-таки заметили. По поляне пронесся удивленно-встревоженный вздох. Петрович хмыкнул довольно – будете знать, дуры-бабы! – поднял топор... и пошатнулся от метко пущенного прямо в ухо яблока. Ах вы ж!... он резко обернулся, ища глазами нахалку, и тут яблоки посыпались градом. Он не успевал уворачиваться, сквозь мелькание яблочных снарядов смутно замечая чьи-то светлые волосы, тонкие руки... Рассвирепев, Петрович с ревом рванулся к ближайшему стволу, занося топор; но тут на затылок ему упало что-то явно потяжелее яблока.
И стало темно.

Когда Петрович пришел в себя, солнце было уже высоко. Он лежал в траве носом вниз, а над ним в ветвях орали птицы. Голова гудела – то ли от щебета-свиста, то ли после случившегося ночью.
Петрович пошевелился, с кряхтением сел. Ощупал солидную шишку на затылке, поморщился. Рядом с ним лежал увесистый сук – им-то, видимо, и приложило. Земля вокруг была густо усыпана яблоками.
Топор исчез.
Он хмуро огляделся. Яблоньки смирно стояли вокруг – как бы глазки потупивши. Дескать, ничего не знаем, просто мимо... стоим.
- Топор-то отдайте, дуры, - проворчал Петрович.
Тишина. Только птицы орут.
- А нечего было начинаться, - добавил он. – Сами виноваты.
Тишина. Легкий вздох – вроде как с сожалением.
Злость ушла куда-то. Бабы – они бабы и есть, что с них возьмешь?
Петрович вздохнул, поднял яблоко, вытер о рукав, с хрустом откусил. Оно оказалось сочным и неожиданно для дички ароматным и сладким.
- Так так насчет топора-то?
Смешок. А как же...
Он еще раз вздохнул, запустил огрызком в ближайший ствол, потом встал, расстелил плащ-палатку и принялся собирать на нее рассыпанные по поляне яблоки. Хоть какая польза. Глядишь, благоверную удастся задобрить: мол, для тебя собирал, старался... Ох, бабы-бабы...

[Stasia]

№13

Живу в заколдованном диком лесу, откуда уйти невозможно



Когда ты зачарованная принцесса в заколдованном лесу, очень трудно жить, знаете ли. Во-первых, круглый год зима, а у тебя на всё про все в гардеробе только платья из тончайших кружев, шелка и атласа, отличающиеся лишь длиной рукава да размерами декольте. Вы ещё могли бы мне услужливо подсказать про цвет, но нет! Цветом они, увы, нисколько не отличаются, разве что оттенком. Маскхалат – он не для красоты с разнообразием, он для вполне определенных функций на местности.
В принципе на этом трудности можно было бы и заканчивать перечислять, потому что для многих они не совместимы с жизнью достаточно продолжительное даже для короткого рассказа время. Но только не для зачарованных принцесс. Поэтому можем смело переходить к пункту второму.
Под трудностями группы номер два следуют поиски свинопа... принца. К сожалению, заколдованные леса не поражают нас изобилием одновременно заколдованных принцесс и принцев. Собственно, они нас вообще изобилием не поражают. Не говоря уж об одновременном присутствии в них как принцессы, так и принца для неё. То есть для меня.
И всё, что мне как представителю племени незамерзающих принцесс остается, - это развлекать себя подручными и подножными средствами.
И сегодня у меня на повестке дня стоит: 1) выбрать неподобающее погоде платье; 2) придумать какое-нибудь диво чудное и чудо дивное, например, огненный цветочек в моем лесу; 3) придумать, что с этим чудо-дивом делать дальше. Пойти что ли отогреть да погадать, светит – не светит?
Может, какой-никакой пастух по итогам и забежит в лес. А там уж принцессам не привыкать, женихов изводить!
Так что доброе утро, мой чудный лес, мой дом родной!

[Stasia]

№14

Славься!



Толпа людей, в основном дюжих мужиков, с немногочисленными факелами вела впереди себя ведьму. Весна все не приходила, хотя должна была уже быть в разгаре, видимо, Боги прогневались на внуков своих.
«Принести в жертву ведьму, и зима прекратится! Да, это она во всем виновна!» Недавно появившаяся в их деревне сирота, не простая девчушка невысокого роста, а с рыжими волосами и такими глазами, что даже повидавшего многое старосту трясло, когда он смотрел в них. «Истинная ведьма! И не боится. Знает, что ведут ее на смерть, и ни дрожи в теле, ни отчаянья в глазах - ненормальное спокойствие, легкая грусть и только». Тут, отвлекая мысли старосты, появился олень и не простой: мало того, что не убегал, а сам подошел к людям, - вестник Богов, не иначе. Недолго думая, староста решился.
- Примите же жертву, Боги! Пусть зима уйдет! – выкрикнул староста.
Нож пошел вниз. Но тут справа, слово из тени, появился высокий воин, отвел руку с ножом и просто посмотрел в глаза старосте. У того подкосились ноги, и он рухнул на колени. За первым – не иначе предводителем – один за другим стали появляться новые воины, беря в кольцо растерянных мужиков. Те, в испуге побросав остроги и топоры, попадали на колени, - где уж им тягаться с опытными бойцами, поголовно одетыми в кольчуги, вооруженными мечами, да ещё и с ведуном во главе отряда, - вон как старосту успокоил, только в глаза посмотрев.
Вожак усмехнулся, обвел взглядом мужиков и, мельком взглянув на девушку, которая, однако, осталась всё так же невозмутима, как будто не ее только что хотели убить, только крепче сжимала свои маленькие кулачки, подошел к оленю, погладил того по шерсти, искрящейся в свете луны, и зашептал слова благодарности, что показал дорогу в лесу. Сохатый добродушно шевельнул ухом, фыркнул и побрел дальше по своим делам. Не его оленье дело так долго быть с людьми.
- Спасибо тебе воин, спас ты меня, – поклонившись, проговорила девушка.
- Нечасто я видел, чтобы юные девы смерти в лицо глядели, но при этом и силу духа в себе оставляли. Да и краса твоя люба мне. Пойдешь ли со мной? Богато одарю я тебя.
- Вспомни, воин, что надо быть тебе примером добрых дел для сподвижников своих. Не зови меня, не приманивай удачей, дай сохранить чистоту, - ответила предводителю воинов девушка, сжимая в кулачке деревянный крестик.
Удивился воин разуму и целомудрию девушки. И отпустил её. Но крепко запала она ему в душу.
И когда пришла пора ему брать себе жену, вызвал он ту, которую встретил в дремучих лесах. Ту, которой суждено было стать великой правительницей, которой было суждено нести свет иной веры, приумножение земель и благоденствие народу своему.
Слава тебе, княгиня Ольга!

[Stasia]

№15

Похлебка





В супе плавал мышиный хвостик. Ей-богу, мне это не показалось.

***
День начался как обычно. Под ногами долгожданный асфальт, на ногах новые кроссовки. Вообще все новое, даже работа – со старой меня благополучно уволили.
Иду я, значит, никого не трогаю. Весь красивый как киммерийская долина, блин. Солнце светит, птички поют…
Вру. Нету больше птичек.
И небо чего-то нахмурилось. Я поднял голову: солнце медленно сдвинулось со своего законного места в зените и проплыло на юг. А прямо на меня и на ледяную корку, вдруг заменившую асфальт, падали из-под облаков обожженные и окровавленные птичьи перья.

Я огляделся в смутной надежде увидеть серые корпуса завода и бегущих ко мне радостных санитаров. Но тщетно.
Вокруг прямо до горизонта расстилалась унылая пустошь с мелкими перелесками, вся какая-то клочкастая. Невдалеке от меня, у опушки леса, снегу намело, кажется, по пояс, а дальше к югу – только где-где присыпало.
Тут и там из-под снега торчали клочки белого мха и желтая высохшая трава. Я вдохнул поглубже морозный воздух, пнул кроссовкой сугроб.
- Я же завязал!!! – крикнул я в низкое багровое небо. – Падла, да за что теперь-то?!
Но ответа почему-то не дождался. Быстро темнело, хотя солнце в темпе вернулось и повисло над деревьями. Я еще разок пнул сугроб и побрел, вяло матерясь и ёжась от холода, в сторону леса.
Что-то мне подсказывало, что рядом есть человеческое жилье. Не иначе, протоптанная тропинка и следы ручной волокуши на снегу.

***
Девочка была неплохая. Ничего так, симпатичная, еще немного откормить, и будет самый самокат. Мне рыжие по жизни всегда нравились.
В низком доме с земляной крышей было тепло, хотя эта дебильная вьюшка под стрехой и отсутствие окон наводили на мрачные мысли, что я попал. Рыжая хозяйка избы склонилась над котлом, бросая в варево кажется, коренья, и шепча что-то не по-нашему. Или не коренья?
Я тоже сунул нос в котелок, не обращая внимания на шарахнувшуюся в сторону девчонку, и с подозрением присмотрелся.
В супе плавал мышиный хвостик.
И еще грибочки.
Мухоморчики, вроде. И травка с белыми цветами.
Крупными.
- Отравить надумала, детка? – поинтересовался я у сжавшейся в углу рыжей. Так, для порядка. Пока не факт, что это добро мне на ужин готовится. И совсем не факт, что меня тут понимают. Она молчала пару минут, с тревогой следя за бурлящим варевом.
- Нет, не отравить. Это хорошая еда, тебе нужна, - наконец сказала она. - Ты чужой здесь, да? Дед из болота сказал, что нам чужой нужен, для правильной похлебки.
Здрасьте, приехали.
- Сварить на обед? – как бы между делом уточнил я, ненавязчиво отодвигаясь с лавки. – Так подавитесь, я жесткий и того… неправильный образ жизни вел. Разве что печеночного паштета накрутите много.
На первых моих словах девчонка округлила глаза, потом засмеялась взахлеб, показывая белые неровные зубы. Она вытерла руки о подол юбки, наклонилась через стол и вдруг погладила меня по голове, заботливо так.
- Мы людей не едим, человек. Чужак – чтобы попробовать похлебку. Правильную, сильную. Понимаешь? Летняя еда зимой, для тебя, великий шаман, чтобы не терять силу.
От двери к жаровне метнулась быстрая тень, но рыжая девчонка взмахнула поварешкой и перешибла твари хребет. Она брезгливо подняла с пола маленького мохнатого человечка в соломенной шапке, дохлого, покачала за ногу над варевом, насмешливо глядя на меня, но все же выкинула за порог.
- Вот остынет скоро, выпьешь, и станешь богам равен.
Я скривился.
- Любой хороший шаман внука отдаст за такую похлебку, а ты не рад?! – возмутилась она, снова взмахнув своей ложкой. Потом захихикала куда-то в котелок.
- Эй, подруга, ты еще слюней туда напусти! Для полного счастья, ага.
- Мой смех тоже нужен. И лесной шелк, и лукавство звериное. Немного будущего пения птиц и дитя утренних туманов, болотная краса и луговые травы… все здесь, человек.
Паутина, какая-то отрава, хвост и грибы. Будущее пение – это, наверное, скорлупа яиц малиновки или там соловья. В общем, приятного аппетита, Леха.
- Пей, человек, пей. Сильным станешь, мудрым, – приговаривала девчонка нараспев, и я словно во сне увидел свою руку, потянувшуюся за котелком. – Вот выполнишь, что нами задумано, и домой вернешься, уж я прослежу!.. Пей.

***
Большой олень недобро и с выражением смотрел на рыжую девчонку в куцем суконном плаще.
Сейчас, утром, было отлично видно, что к человеческому роду девчонка никогда особо не принадлежала. Узкая мордочка, длинный нос и девчачий рот вчера его обманули. Но плащ, который перерастал в кожу рук, четырехпалых, тощих? А босые ноги, покрытые корой?
Олень был зол как черт.

- Ты равен теперь богам, Великий Олень, мы тебя не обманули. Иди, найди поклоняющееся тебе племя, отведи в ту теплую долину, научи их всему, чему сможешь. –Рыжая засмеялась, показывая белые зубы.
«Я придушу тебя, детка, когда вернусь. Блин, только на работу устроился!»
- Обо времени не беспокойся. Вернешься в тот миг, как ушел из своего дома. Но не раньше, чем позаботишься о племени Оленя, вот так-то.
«Да пошла ты».

***
Над пустошью кружил голодный ветер, заметая следы. С неба сыпал снег вперемешку с костями.
Солнце кружило над головой, отмечая время в мире людей.
Высокий олень мрачно шагал на юг, время от времени начиная мерцать и уходить на ту сторону. Потом, правда, возвращался и мысленно матерился на всю округу

[Stasia]

№16

Ты пришлешь ей золотистые лилии





- В моем языке нет слова «снег». Я могу сказать… - Лайна запнулась, подбирая слова, – «пушистые хлопья, танцующие в воздухе» или «мелкая тяжелая крупа, сыплющаяся на землю». Назвать около двух десятков слов, которые будут обозначать уже выпавший снег – утренний и вечерний, искрящийся под луной или подтаявший на солнце. И все они будут разными… неродственными.
Вы познакомились пару дней назад.
Тебя – помнишь? – страшно бесила стерильная белизна окружающего мира.
А вот девушка была забавной. Ты встретил ее во время одной из пробежек, когда, решив свернуть с перепаханной вдрызг лыжни, заблудился среди отвратительно одинаковых елок. Худенькая фигурка, тонкое лицо и по-детски пухлые губы. Ожидавшему ее оленю Лайна махнула рукой – мол, иди! – и, повинуясь долгу гостеприимной хозяйки, вывела тебя к отелю.
Сейчас ее чуточку слишком правильная речь, чуточку слишком прямая спина и чуточку слишком гладкая прическа отчего-то вызывали у тебя самые что ни на есть фривольные мысли. И, желая полюбоваться румянцем на фарфоровой коже, ты поинтересовался:
- А для таких потрясающих девушек, как ты, в вашем языке тоже есть особое название?
Подобного эффекта ты, конечно, не ожидал. Закаменели скулы, заледенел взгляд.
- Да. Таких, как я, называют «куколками».
- Что?!
- Куколка. – Лайна была безмятежна как «плотно слежавшийся слой снега, схваченный жестким морозом», дьявол бы побрал эти разговорники-справочники уровня «Advanced» для особо продвинутых туристов. – Особь, метаморфоза которой потенциально опасна для общества или ее самой, проходит специфический курс, направленный на «закукливание» и, как следствие, стабилизацию ее в основной ипостаси.
Ты смотрел на нее во все глаза – и только теперь начинал понимать причину ее ледяного спокойствия и сдержанных манер.
…Согласно тому же туристическому справочнику, Яренга была населена метаморфами. Распорядилась ли так самодурка-эволюция или имела место целенаправленная мутация – неважно, но коренные яренгойцы легко и непринужденно меняли ипостась.
Человек-волк.
Человек-олень.
Человек-барс.
Проявления «звериной» сущности отмечались в самом раннем детстве: черты характера, поведенческие причуды. Первая же подростковая трансформация открывала новый этап психофизиологического развития личности яренгойца.
Как выяснилось только что – не всем.
Ты попытался разрядить атмосферу:
- А как вы называете, скажем, весну? Наверное, придумали сотни чудных слов, которые и перевести-то на улинг сложно…
Она непритворно удивилась:
- Весна? А что в ней такого? Мороз правда немного отпускает…
И тебя понесло – помнишь?
Ты рассказывал ей о весне твоей родины: о сумасшедшей гонке ручьев – а ну! быстрее! выше! сильнее! – о ярком, будто вспыхнувшая сверхновая, косматом солнце… о зеленеющих в одночасье - без предупреждения! - садах и парках. Ты рассказывал ей это всё – и чувствовал себя волшебником.
Пожалуй, ты пришлешь ей цветы.
Не сейчас – когда придет время улетать.
Не розы, нет. И не ромашки, пошло намекающие на безыскусную простоту адресата.
Ты пришлешь ей золотистые лилии.

Лайна открыла входную дверь и завертела головой, пытаясь уловить источник аромата. Опустила глаза и наткнулась на золотисто-зеленое кружево.
На Яренге не дарили цветов. Никогда. Цветы росли в оранжереях – и преступлением казалось срезать хоть один живой бутон.
На Яренге не дарили цветов – и Лайна даже представить себе не могла, какой шквал эмоций нахлынет на нее. Все, что пряталось и подспудно в ней зрело: мысли, образы, слова и ритмы – пробилось на свободу.
Рванувшись навстречу живому теплому чуду, сияющему на «покрывале из нестерпимого блеска», словно выворачиваясь из кожи и… трепеща на морозе прозрачно-сиреневыми крылышками, Лайна с ослепительной ясностью – в последний свой миг – поняла, что…
...наплевать
на количество
скованных гипсом рук,
фиолетово качество [сорванных мартом] крыш.
Ей считать
перелески нехоженых диких душ,
перекличку раздутых [от важности] первых луж
выдавая в эфир, разрывать
rhythm-and-blues’ ом тишь,
потрошить
перемётные сумы залётных вьюг,
выгребающих крохи, чтоб лишний рассвет купить.
Ей привычно верстать
километры любовных драм,
подключать
электричество
к синим потокам вен,
застоявшейся страстью [тротилом] взрывая мозг,
не чинясь, запускать
фейерверки рисковых гроз,
обессилев, ночи непритворно сдаваться
в плен –
отдаваться
[подчас без остатка] шальным губам
…отогреться. И снова продолжить [навылет] жить.

[Stasia]

№17

Охота на ведьму



Она была странной. Никто в селе не знал, откуда она взялась. Пришла как-то под вечер с одной котомкой, попросилась на ночлег к старухе Федотье, да так и осталась. Травы знала, лечила. Мылась каждый день, совсем духов не боялась, грамоте учила, про небо сказывала, про звезды, что, мол, огромные огненные шары по небу раскиданы. Сколько раз уж отец Василь ее наставлял, чтоб оставила она эти свои разговоры да детям головы не морочила, да Минакава только смеялась в ответ. И уж как пришел мор на скот, так отец Василь и понял, что никак девушка самим нечистым послана.

Минакава проснулась от нарастающего гула. Они шли за ней – сомнений не было. Ужас холодной рукой сжал сердце. В тот раз Кало спрятал ее в городской башне, откуда Минакава с ужасом наблюдала за жестокой, пылающей факелами толпой. И вот все повторялось снова.
Минакава вскочила с постели, метнулась к окну, затем к двери. Только коснулась ручки, как дверь с треком распахнулась. Дальше Минакава помнила плохо - ее грубо выволокли наружу и потащили к центральной площади. Всюду мелькали огни факелов и искаженные страхом и ненавистью лица. Минакава едва перебирала босыми ногами по выпавшему за ночь снегу. Было холодно… и как-то нереально, словно в старом ожившем кошмаре.
На площади уже соорудили небольшой помост, на котором мрачной тенью возвышался местный поп и что-то кричал толпе. До Минакавы долетали только обрывки фраз «…дитя греха…», «…огонь да очистит ее грязную душу…» «… предадим огню…» «Сжечь! Сжечь ведьму, сжечь!» - неслось отовсюду.
Ее привязали к столбу. Поп поднял вверх руки, призывая к тишине.
- Ты, дева Минакава, - торжественно и скорбно начал он, - обвиняешься в причастности к темным силам, ведовстве и служении нечистому! И мором, тобой насланным, нечистый дает…
- Это неправда! – горячо воскликнула Минакава. – Что же вы делаете?! Я же хотела помочь вам!
- Сжечь ведьму! - донеслось из толпы.
- Она заговаривает!
- Откуда же в вас столько злобы? – в отчаянии выкрикнула Минакава. – Словно вы не люди, а звери! Глупое, злобное стадо!
- Покайся! – громко прервал поп.
- Сжечь ведьму! – откликнулась толпа. – Сжечь! – пронеслось как эхо. - Сжечь! Сжечь! Сжечь!...
У Минакавы зашумело в голове. Голоса слились в один методичный гул, в глазах плыло, стало трудно дышать, ноги подкашивались. Минакава уже и не стояла, а просто висела на веревках.
«…сжечь, сже-ечь, с-же-ечь, сме-ечь, сме-е, ме-е, ме-е, ме-е-е…» Площадь затянул серый туман. А может быть это только казалось девушке? Сколько прошло времени Минакава не знала, может быть час или два, а может только минута.
Внезапно все кончилось. Нарастающая дурнота отступила, в глазах стало проясняться. Минакава подняла голову. Людей вокруг не было. Вместо них… были овцы. Минакава поежилась. И взрослые и дети – все исчезли. Вперед выступил высокий олень. Девушка почувствовала, как дрогнули и опали стягивающие ее веревки.
- Пойдем, Мина.

Минакава с оленем шли около часа. Уже совсем рассвело. За оврагом тропа поднималась вверх по склону. Поднявшись, Минакава впервые обернулась. Деревня отсюда была как на ладони. Негодование давно схлынуло, и осталась только пустота.
-Ты их расколдуешь, Кало? – тихо спросила девушка.
Олень обернулся, фыркнул под нос.
- Почему тебя волнует их судьба, Мина? Они тебя едва не погубили… жалкие людишки. И отчего тебя к ним так тянет?
Минакава не ответила.
Олень снова фыркнул, переступил копытами.
- Через пару дней, - неохотно сказал он, - спадут чары. - Олень долгим взглядом окинул деревню. - В ком окажется достаточно человеческого, вернет себе и человеческий облик.

[Stasia]

Дамы и господа, сим объявляю обсуждение и голосование.

ВНИМАНИЕ:

Выбираются первые 6 мест:

за 1 место - 10 баллов
за 2 место - 7 баллов
за 3 место - 5 баллов
за 4 место - 3 балла
за 5 место - 2 балла
за 6 место - 1 балл

NB. В исключительном случае голосующий имеет право присудить двум рассказам одинаковое место. Однако оно будет более низким из двух (например, два третьих места и ни одного второго) в целях более тщательной оценки достоинств каждого из рассказов.

Прошу также уважаемых критиков для удобства подсчета выделять голосование цветом.

И напоминаю:
При оценке рекомендуется обращать внимание на:
- соответствие тематике конкурса;
- язык, стиль;
- сюжет;
- оригинальность, "полет фантазии";
- авторскую идею.

Весьма желательно дать более или менее развернутый отзыв с обоснованием своей оценки.

Авторы могут участвовать в голосовании, но не имеют права голосовать за собственный рассказ. Баллы, отданные за собственный рассказ, не засчитываются.

Голосование продлится до 23 апреля (включительно).

И, как водится, добро пожаловать!