Башня в пустыне
Часть I Замок выше крыши
1.
Королю предстояло погибнуть. Противников – всего трое, но и отступать некуда. Почётная смерть в бою. Тщедушный человек вытер платком лысину, вздёрнул сползающие с покатого носа очки. Галстук-бабочка давно уж съехал к уху. Ну, давай, что резину тянешь, ты же спёкся, - Пётр откинулся в кресле, пряча нетерпение, - ну, говори…
- Пат.
Пётр воззрился на доску. Боже мой, ну точно – пат! А ведь тактика стопроцентная: никаких лишних фигур на доске, ни своих, ни чужих, - и давить, давить. До победы.
- Ещё успеем одну-две партии, - Анри уже расставлял по новой. Но Пётр сказал:
- Достаточно на сегодня. Подряд пятая ничья. Я – в "Троя-Нду", пока наш стол никто не занял. Новички прибыли, а на вас с Диего я не надеюсь. Да и на майора тоже.
Среди гомона, гула, и ртутного света антрацитово-чёрный гигант вдохновенно дудит в саксофон. Другой, не такой ослепительной черноты, рядом поёт, отбивая ладонями и ступнями ритм: "Красотка, поедем кататься..." Слова вспыхивают белой улыбкой. Пётр задержался, ловя себя на том, что двигается в такт музыке. Всё переврали, и слова, и мотив… орлы! А выходит не так плохо, сквозь зевак не протолкаешься. Саксофонист и певец кайфовали, прикрыв глаза. В перевёрнутой шляпе скопилось немало красных, жёлтых и белых жетонов. "Давно я те-ебя це-ло-вал, эх!.." – певец выкатил страшные белки и с размаху поклонился. Вокруг засвистели и захлопали.
- Дик! Давай: "У моей девочки есть такая штучка"!
- Тьфу на него, спой "Иезавель"!
- "Хава Нагила", Дик, "Хава Нагила"!
- "Стаканчик рома"!!!
"Будет вам штучка, всё будет, и стаканчик", - Дик, кланяясь, отвечал по-английски, немецки, французски, испански.
- Цыганочку! – вдруг сказал Пётр. – Шеф, сотвори "Цыганочку"!
- Нечестно, - воскликнул кто-то сзади, - опять русскую!, - но саксофонист уже выдал первый аккорд. "В сон мне жёлтые огни…", - Пётр замер, защемило сердце. И даже ужасный акцент показался мучительно-трогательным. "И ни церковь, ни кабак", - гремел Дик, - "ничего не свято..." И тут песню заглушил вселенский звонок. "Всё не так, ребята!", - Дик согнулся опять в поклоне, подхватил шляпу. Растопыренной ладонью помахал: "Конец шоу". И сразу же слился с толпой, потому что все, поблёскивая лысинами, двинулись в одном направлении. К правому крылу, - то есть, к игорному залу и ресторану "ТрояНда". Стиснутый общим движением, Пётр был принуждён слушать, как позади ссорятся астрологи. Радио абсурда: арканы, конъюгации, Юпитер в третьем доме. Голоса противные, скрипучие. "Да что вы мне тычете вашу бритву!", - вскричал гундосый звездочёт, и Пётр вздрогнул, не решаясь оглянуться. – "Ваш Оккам был великий грешник и зануда!". "А в светилах-то смыслил поболе вашего!", - отвечал оппонент. За дверями "ТрояНды" Пётр наконец оторвался от спорщиков. Теченье жизни прибило его к родному столику. Правда, гавань тоже была не из тихих.
- Что за базар?
- Анри не верит в Новое Качество, - сказал доктор Торнадес, отставляя бутылку "Мальвади".
- Вот как? Анри, ты ли это?
- Да, - отвечал Анри, выпячивая губу. – И никогда не верил. Ну и что? Да, я был одним из первых. Все мы впадаем в идиотизм. Господь Бог смеётся над нами. Вавилон лысых! Лысые со всего мира, молодые и старые, гении и полудурки! Он даже не станет смешивать наши языки, мы же и так друг друга не понимаем. Так что никакое Новое Качество Ему не грозит. Нам – тем более.
- М-да, - Кактус провёл по своей глянцевой голове. – Мне бы хоть мох вырастить, о волосах не мечтаю!
- Скорее это будут рога, - жёлчно заметил Торнадес.
- Только не у меня, - Кактус глуповато улыбнулся. – Не женат.
- А в мире творятся дела, о которых мы просто уже не можем судить адекватно, - Анри прожевал улитку, поднял вилку, но продолжить ему не дал вопль: "Сами сочетайтесь с ним! Вот так! Вот так!!!" Ползала оглянулись на крики. Седобородый старик толкал своего визави помоложе в салат "оливье" носом и ввинчивал за ворот ему ножку от индейки. Пётр в два шага оказался у их столика. Первым делом прибрал тарелки, - не мог смотреть, как пропадает хорошая пища. Ошалелые старцы позволили легко взять себя за шивороты и развести в разные стороны. Пётр держал их на расстоянии словесной перепалки. Учёные шипели и рвались в бой.
- Что за нарушение научной этики? Вы кто? Профессор?
- Колыванов Эдуард Сергеевич. Недостойно вёл себя, признаюсь, но коллега Тион...…
- Что – коллега?! Молодой человек, вы ко мне повернитесь. Да, да, вот так! Ну, Эд, так кто был прав? Юпитер в пределах орбиса!!!
- Юпитер, Юпитер, - проворчал Эд Колыванов, пытаясь заправить в штаны свитер. На локтях одежка протёрлась. Эд был и сам какой-то затёртый, жилистый и костлявый. – Из-за вас ладанки лишился!
- А что там у вас? – Пётр потянул носом.
- Чеснок! От вампиров.
- Вампиры! – Тион закатил глаза. – Вы видите, юноша, что это за мракобес?! Какие вампиры за тысячу миль от Трансильвании!!! Я тут ещё с тех пор, когда можно было ходить в город. Так я вам клянусь своей бородой, что никаких вампиров и всё население поголовно ест чеснок, даже женщины, бабы. Правда, Анри?
- Правда, - отвечал Анри. – Увы: Усть-Ижица Ятьского уезда! Так вы, Тион, сублимируетесь?
- Не бередите! – сурово изрёк астролог. – Сами-то копаетесь в бумажках!
- А вы себе рассчитывайте гороскопы. Кто вам не даёт? Ну скажите, как старому товарищу, зачем вы, доктор туманных наук, сцепились с бедным Эдом?
- Он меня оскорбил! – возмутился доктор.
- За дело, - встрял Колыванов. – Он предрекал вам, Волков, - вы ведь Пётр Волков? – такое, что ни в какие ворота не лезет! Какой у вас диплом, Тион? Недельных курсов мадам Глыбо?
- А что он мне предрекал? – с живым любопытством обернулся Пётр к пленному Эду. Но тот едва раскрыл рот, как коллега Тион, схватив бутерброд с сёмгой, ловко затолкал его Колыванову в горло.
- Я не могу! Бога ради, поговорим о чём-нибудь другом!
- А о чём? – спросил Кактус. Фамилия его была Вудмен, а звать – то ли Артур, то ли Арчибальд. Кактус, одним словом. – Я с вами согласен, господин Тион. В астрологии я, пардон… А вы, наверное, в химии ни фига... Друзья мои всё больше про Новое Качество рассуждают. А вы как полагаете, есть оно, или наоборот?
Тион зыркнул на Кактуса чёрным глазом, сложил пальцы в оберегающем жесте и стал доедать "оливье".
- Смотрите, - Эд Колыванов робко прикоснулся к Петру. – Вон наш военный.…
Майор Кандыба! "Отставить!" – донеслось от входа. – "Смир-но! Кругом, матерь вашу туда и сюда!!!" Майора не пропускали в ресторан, но против Кандыбы нужны были спецсредства, а их не оказалось. Так что пять секунд спустя майор уже шёл к столику. На кителе темнели какие-то пятна, а запах...…
- Майор, где тебя носило? – Пётр отложил вилку. Эд Колыванов сунул нос в ладанку. – Иди переоденься, здесь же едят!
- А плевать! – рявкнул майор. – Я военный, а не какой-нибудь шпак! Уважать мундир, с-скоты! Научу, - и он оглянулся, скалясь, как доберман. Пётр понимал майора, только сильно напившись, - как источник армейских шуточек, в самый раз.… А вообще-то майор был, как все военные. Подошва кирзовая. Даже безупречно лысый череп не делал его своим. А в сочетании с вонью...…
Пришлось покинуть компанию. Но майорский запах преследовал и в коридоре, и в номере. Пётр распахнул окно, закурил любимый "Винстон" – не помогло. От вечерней сырости заболела голова. Затворил форточку, потрогал уже успевшие припылиться флаконы. В одном из них был когда-то немецкий яблочный шампунь... от Оксаны пахло райскими садами, молодо-зелено... Но аромат не выдержал, улетел из бутылочки, и старый пластик попахивал всё тем же майором.
- Ты что это разглядываешь?
Пётр поставил бутылочку. Анри вошёл неслышно.
- Что-нибудь из них мастеришь?
- Нет. Это из-под шампуня. Да не смотри так, - это всё жена. А я потом собирал. Есть смешные. Вот, погляди, "Писающий мальчик". Укрепляет волосы, - и он провёл по бильярдной лысине. – А это для сильных мужчин! Прицельно уничтожает перхоть. Флакон-пистолет!
- Это гениально! – Анри вытер слёзы. – По сравнению с этим собирать расчёски- детская выдумка… Кстати, о коллекциях. Майор собирает носки. Под этим предлогом роется у всех в чемоданах.
- Носки? А чистые или ношеные?
- Не знаю, - Анри снова залился смехом. – Всякие, наверное. Фетишист! А что ещё тут делать? Доктор Тион, например, таскает использованных резиновых женщин. Когда ему грустно, он их всех надувает...…
- И что?
- Ничего. Сидит просто, как шах в гареме. Для этих дел у него во сне баба есть. Как у Сведенборга. Он об этом как-то в "ТрояНде" растрепал, поэтому теперь и боится всего.
- Почему?
- А как же! Вдруг жетоны отберут, как тогда пополнять коллекцию… Кстати, их теперь будут отбирать.
- За болтовню в "ТрояНде"?
- За опоздание на работу. После третьего звонка.
- Какого третьего?!
- Новости местные надо слушать, - Анри зевнул. – Постановление совета специалистов.
- Дурацкое постановление. Когда меня выберут…
- Тебя не выберут. Стаж меньше года. Да ну их, Пьер. У меня к тебе предложение...…
Реализация предложения Анри затянулась надолго за полночь. На утренней заре Пётр скорбно подсчитал: минус триста в красных жетонах, употреблённые на водяные бомбочки презервативы "Life Styles", сто штук, писающий мальчик, - лишенного самой важной части пришлось выкинуть в мусоросборник, - и забыл включить в перечень ботинок, повисший на люстре.
2.
Максимилиана Егоровича Кандыбу, упаси Бог, никто не называл Максом. Никогда. Даже мамочка, даже бесшабашные товарищи по кадетскому корпусу. Женщинам он сообщал звание. Когда-нибудь самая достойная счастлива будет проворковать над завтраком в постель: "Мой Генерал"... На прошлых выборах майору не хватило одного голоса, чтобы стать Главспецом. За три года беспорочной службы! Ах, найти бы этого говноеда, да голосование тайное! Ничего, ничего, не уйдёт. Власть его, Кандыбу, не минует, она, как баба, льнёт к мужикам настоящим.
Майор поглядел на себя в настенное зеркало. Мундир вычищен, фас, профиль: благородная строгость, упорство, решимость. Чтобы такого – да не избрать!
Лифт затормозил. Майор косо взглянул на вошедшего: Волков, копманьон по столику. Штатский мозгляк. Бесхребетник, водкоглот, без определённых занятий, кажется. Что это за занятие – обозреватель изящных искусств? Нос морщит... м-да, должно быть, запах остался. Головы поотрываю этим учёным, собственными руками! Дайте только срок!
Петру тоже было не в жилу делить лифт с майором. От доблестного воина несло козлом. Надо будет у Кактуса спросить, он же химик, - во что такое мог майор у нас вляпаться? Вчера... вчера видел его целый день на посту, стоял наш офицер у пальмы, зажав дубинку подмышкой, значит, кто-то с пальмы его...- Мысли Петра путались, печень предосудительно требовала опохмела.
- Ты где выходишь?
- На сотом, - сдержанно отвечал Кандыба.
- Ах, на сотом! - Волков опустил глаза на разномастные башмаки. – Мне выше.
На сотом сидят столпы паранауки. Где-то там ошивается немытый Эд Колыванов, надменный Тион мучительно глядит в распечатки. А что там будет делать майор? Следить за тем, чтобы не было перерасхода бумаги? Или его назначили охранять отдел Вуду, - там у них где-то, говорят, заперт зомби, при жизни был бедняга лыс... жрецы привезли с собой, наверное, всё это брехня, но можно ведь проверить.
Майор поглядел на часы. Второй звонок мощной вибрацией пронизал лифтовый канал. Пётр скорчил гримасу.
Вот-вот, скривился. Прожигатель жизни! Сколько средств, сколько самопожертвования, да разве с такими достигнешь Нового Качества? Отбор, селекция, вплоть до сегрегации! Положено начало, - с его, майора Кандыбы, подачи: пусть о том никто не знает, слава – ничто, дело – всё! Жетоны трёх цветов, распределение потребления, запрет на выход в город – повысить концентрацию первичного признака. Теперь, если всё успешно, провести закон об уплотнении. Да, но как быть с национальной самобытностью? Тогда – о разукрупнении, территориальной изоляции! Надо всё обдумать! Диалектика, великое единство противоположностей, отрицание отрицания. Количество, переходящее в Новое Качество – неизбежно! Тут можно либо помочь, либо помешать. Но чтобы он – помешал? Никогда! Долг, честь, вера! Учёные могут болтать в ресторане, задача настоящих мужчин – действовать! И первым шагом станет...…
И с первым шагом из лифта разразился третий звонок. Пётр оглянулся: за спиной стукнули каблуками по стойке "смирно" двое лысых в повязках дежурных. Майор, не попрощавшись, зашагал коридором.
- Пустите! Ай! О! У-у!!!
Охранники, орудуя пластиковыми лопатками, запихивали в лифт какого-то несчастного. Опоздавший. Крики заглохли. Куда его? Пётр пожал плечами, ничего жутче админсовета не приходило в голову. Ну, неделя воздержания! В свете того, что Анри говорил. Подыматься к себе на сто пятый не с руки, пожалуй. Ладно, перемнёмся у астрологов.
А как переминаться-то? Из приоткрытых дверей кабинетов плыли миазмы: где табачные, где серные, разило палёной шерстью. Пётр живо вообразил, как Тион смолит бороду над спиртовкой. Все были ужасно заняты. Дежурные по коридору посматривали на Волкова неприязненно. В холле у стойки с журналами околачивались давешние чернокожие музыканты и чья-то лысина виднелась над спинкой дивана. Пётр постоял, не зная, к кому примкнуть. У того, что посветлее, у певца, на вываренной джинсовой безрукавке была шариковой ручкой намалёвана голая девица в развязной позе. Она указывала… а там, куда указывала, красовался здоровенный амбарный замок.
- Хай! – певец повернулся, заложил пальцем журнал. – Знаю: вы русский Пи-тэр, я для вас вчера пел. – Афроамериканский акцент был просто ужасный. - Ай'м Дик, а это – Жан.
Саксофонист кивнул.
- Немой, но не глухой! Понимает немного по-русски. Вот, - он сунул журнал Петру, - это писал ваш компэтриот, Лимонников. Читали?
Пётр взглянул. Труд назывался "Уд и Лопофердия".
- Ноуп, - отвечал он. – Спасибо. А вы разве здесь работаете?
- Ордэр. Совет Специалистов. А сам бы я – ни за что! Не люблю астрологов. Дома, в Cliveland, ходил раз. Отдал пол-грэнда. Будет, говорит, у вас жена блондинка, длинные ноги. Детей семеро. Окончите вы консерваториум и станете лауреатом конкурса. И ты представляешь, - Дик незаметно перешёл на "ты", - жена и есть блондинка. Ноги вот отсюда, шлюха редкая. Детей семеро, всех цветов радуги. А на тот конкурс я наплевал, поехал сюда.
- Правильно, - пробормотал Пётр, заинтригованный повестью, - нельзя жить по предсказанному. Тьфу, гадость! Печатают же такое!
- Ит'с тайм фо джоб, - Дик, ухмыляясь, поставил журнал на стойку. – Трудный русский язык, я учил не такой. Жан!…
Саксофонист перекинул инструмент вперёд и пробежал по клапанам. Простенькая голая мелодия. Дик, отщёлкивая пальцами ритм, повёл вокальную импровизацию. Голова над диваном зашевелилась. Поднялась пухлая рука, помахала в такт и упала.
Пётр обошёл диван и присел. Там дремал толстяк в хорошем костюме и солнцезащитных очках с голограммами раскрытых глаз. Во сне он шевелил губами. Петру послышалось что-то вроде "Боднитесь к Ольге".
- Что?
- Пудниекс Ольгерт, - раздельно повторил толстяк. – Ясновидец.
- Не выспались? – посочувствовал Пётр.
- О, какой вы! Пудниекс спит и прозревает всё! – о себе он говорил в третьем лице. – Повторяю: не ясновидец, а сновидец! А вы?
"А я вам снюсь", - хотел было съязвитьПётр, но сказал:
- Я журналист.
- Вы будете писать о Пудниексе? Обо мне часто пишут, - сновидец вдруг распустил рот и пробормотал через зевок, - э-э-а… всякую ерунду.
Помолчали. Позади улетал в своих распевах чёрный Дик. Вдруг Пудниекс заговорил:
- Пишут, будто он зря проводит время и его нужно сократить. Выгнать!
- Откуда? Отсюда?!
- Отсюда Пудниекса никто не выгонит! Здесь его ценят. Ему дают двух хороших мальчиков для стимуляции, - и он снова помахал рукой в такт вокализу. – Это там, в том НИИ...…
И опять – сонная пауза. Дик замолк и снова зашелестел журналом. Пётр никак не мог оторваться от сновидца. Глаза на очках просто гипнотизировали. К тому же, если вдруг выскочит бдительный майор, можно сказать, что он работает – берёт интервью. Пудниекс рассказывал про свою жизнь.
- Ненормированный рабочий день. Диета. Вы знаете, какие сны вызывает чёрный хлеб? А чеснок? Бедный Пудниекс, он так любит курицу с чесноком. Но – нельзя! В моём отделе работали одни глупые девочки, вчерашние бакалаврицы. А Пудниекс – магистр, написал две диссертации… но некогда защищать. Изматывает невероятно, придёшь домой – ничего не хочется. Поел – и в постель.
- Так вы и дома спите? И – по ночам?
- Конечно!
- Непыльная у вас работёнка…
Пудниекс встрепенулся и снял наконец свои очки. Собственные глазки у него оказались вполне свинячьи, запухшие. В них сверкнул гнев:
- И вы! Ничего не поняли! Невежда!!! Пудниекс уходит. Ему нужно записать увиденное. Отбросить, просеять… И, кстати, он кое-что видел о вас!
Пётр пожал плечами. Сновидец тяжело поднялся.
- Но не просите! Военная тайна! Ничего вам не скажу.
И заковылял куда-то. Дик и Жан подались за ним; певец, проходя мимо Петра, развёл руками и показал: "Крэйзи фул".
Дурацкое положение. Пётр чувствовал на себе всё более подозрительные взгляды дежурных. Зайти в какую-нибудь комнату? Попробовать выйти? Отберут жетоны, ну и хрен с ними… а если станут ещё разбираться? В дальнем конце коридора кто-то показался. Пётр напрягся. Но то оказался второй советник господин Фердинанд Какалака. Он тоже не был астрологом, что же сегодня за собрание посторонних на сотом? Какалака остановился, благожелательно глядя на Петра.
- Что же вы один? Нехорошо. А ведь вы были с магистром и его командой, и это было хорошо. Следует всячески заботиться о повышении концентрации первичного признака. Поэтому я посижу с вами.
И опустился на диван. Пётр знал Какалаку только по фото на стенде "Наши Специалисты", и подивился землистому оттенку его лысины. Бодрый советник сидел, вытянувшись, поглядывая по сторонам, словно ожидал скопления носителей первичного признака. От него попахивало какими-то курениями, на рукаве зацепилось чёрное пёрышко.
- Честность и ответственность, - изрёк Какалака, - требуются от нас всех. Новое Качество сокрыто в человеческой природе, но только мы избраны для выделения. Поэтому от нас ожидают честного, ответственного отношения. Нам трудно, мы ожидаем неизвестного. Возможно, Новое Качество даже разрушит нас! – брови советника горестно поднялись. – Но мы должны! Ради всего человечества. Поэтому мы не можем терпеть, когда одни добиваются своего, обкрадывая ближнего. В этом смысле я весьма надеюсь на ближайшие выборы. А вы?
- Ну, мои выборы ещё впереди, - сказал Пётр и тут же испугался: как-то нехорошо прозвучало. Самонадеянно как-то и нескромно. Но господин советник остался доволен.
3.
Дрянная бумага пожелтела, прокламации имели такой вид, словно месяц провисели под дождём и солнцем. Макс Минько или Максимилиан Кандыба? Потоки взаимных обвинений надоели лысым обитателям, каждый нетерпеливо ждал дня выборов.
Петру в этом, новом для него обычае, больше всего нравилось, что в самый день не будет звонков. Он, как только убедился, что это не слухи, сразу же стал планировать развлечения. Полежать у себя в номере до полудня – раз. Потом – шататься по вестибюлю, поглядывая на свершителей гражданского долга. Самому тянуть до последнего… а потом – в "ТрояНду". Не до свинского состояния, конечно… Дождаться объявления результатов. А там будет видно.
Всю эту программу Пётр и осуществил. До двенадцати дня он развлекался у себя: почитывал карманный роман, издеваясь вслух над авторессой, потом плевал из окна. Благо, день выдался ясный, и Пётр интересовался, насколько далеко улетит плевок. Жалел только, что возле небоскрёба понаставили рогаток и никто не попадал под слюнный обстрел. Потом спустился вниз. В вестибюле соорудили бело-красную урну, смахивающую на монструозный скворечник. Около неё стоял почётный караул. В толпе потребляли бесплатную выпивку и бутерброды. Слышалась умеренная критика нынешнего Главспеца, порхали фамилии претендентов. Возбуждение было велико, и все надеялись, как понял Пётр, что при новом Главном опять будет разрешено выходить после вечернего звонка. Протянув,сколько было можно, он опустил в урну свой голосовательный жетончик, и отправился в "ТрояНду". Кабак был освещён в полной мере, оркестр пыжился, исполняя бравурные мелодии. Но народ в основном толкался в игорном зале. Играли в блэкджэк, в бридж, в покер. Держали пари. Ставили на Кандыбу и Минько. В одной из бриджевых четвёрок Пётр увидел сновидца Пудниекса. Магистр делал ходы, не прерывая, кажется, своей секретной миссии. Пётр поставил на рулетку последние красные жетоны.
- Всё едино, - говорил кто-то, - что майор, что этот виршеплёт. Майор, по крайности, знает, чего хочет. А поэтам чудо подавай! А как не выйдет, - ховайся в жито!
- Перемены грядут! – вдруг изрёк магистр Пудниекс. – Плачьте и смейтесь! И выше кровель Огнь вознесён на башне! Кто из мужей посмеет Камень прибавить к камню?
- Это что? Авеста? – тихо спросил Пётр у стоявшего рядом Анри.
- Разве что неканонический текст, - Терналь пожал плечами. – Но интересно…
- Чушь, - Пётр стукнул ладонью по столу. – Всё сны смотрит господин магистр.
- Сны? – Терналь оживился. – Эй, брат по несчастью! Какие ж новости во сне том снятся?
- Не мешайте играть, - Пудниекс сделал ход и зачмокал, ворочаясь на стуле. – Пудниекс не разглашает военных тайн.
- Да ну вас… с вашими тайнами! – Пётр проиграл последнее и в не самом праздничном настроении пошёл в библиотеку.
Там он в гордом одиночестве читал "Путешествия Гулливера" с комментариями В. Оприщенко, изданные в Нью-Лондоне. С вестью об избрании майора Главспецом ворвался после полуночи доктор Торнадес.
- Сеньор Кандыба примеряет красный пиджак и шапочку! – воскликнул он. – Кто говорил о переменах? Отныне не будет никаких перемен!
- То есть?
- То есть… Что читаем? А, Свифт! Кстати, я вырос на этой книге. С восьми лет… неподходящее чтение для мальчишки? Ну, она стояла на самой верхней полке, чтобы я не достал, а запретный плод… По ночам пробирался, доставал здоровенный фолиант. Тяжело потом бывало от него избавиться! Этого Свифта и вашего Гоголя… прежде совершеннолетия… никак не рекомендую. Лет в двадцать пять, не ранее.
- Мне уж скоро два раза по двадцать пять, - усмехнулся Пётр. – Так что насчёт перемен?
- Ах! Майор и есть наша главная перемена, друг Педро. Отныне мы тут не просто заперты – законсервированы!
- Что так мрачно? Почудит майор, конечно, он без этого не может. Но через год снова выборы…
- Valgame Dios! Как будто вы не русский? Я, конечно, не отбиваю хлеб у сеньора Пудниекса, но позвольте сделать предсказание: майора переизберут. И раз, и два, и так далее…
- Слушайте, Диего, подите с вашим Апокалипсисом… Не мешайте читать. Сами-то за кого голосовали?
- О! Неужели вам никто не рассказал?
- О чём?
- Ах, друг мой! Да ведь это же лучшее, что есть в небоскрёбе! – доктор Торнадес завёл глаза и покрутил пальцами. – Наша система выборов! Вот вы опустили жетончик… и кому достался ваш голос?
- Поэту, - сказал Пётр. – Я на этом дурацком жетончике нацарапал. Дырка-то в урне всего одна…
- Именно! И за вас, - тут доктор сделал драматическую паузу, - за вас проголосовал Случай! Я бы и то не сообразил – написать своё волеизъявление на жетоне для стохастического голосования!
Пётр молчал, ошарашенный. Он вообще не любил волеизъявлений. Всегда подозревал организаторов в том, что они хотят оставить его, Петра Волкова, в дураках. Но так, как здесь…
- Чёрт… Что за идиот это выдумал?
- Отчего же идиот? Система себя оправдывает.
- Что-то я вас не пойму… - Волков отложил Свифта, как несовместимого с открытиями последних минут. – Но если всё решает случай, хотя это идиотизм… так почему ж майора переизберут?
- Поскольку он – Судьбы любимец! Простите, amigo, я всем этим чертовски раздраконен. Ах, кто бы мог подумать… Нет, я должен всё это запить! Валлийский можжевельник…
- Горилка з пэрцем!
- О, но! В другой раз, сейчас – что-нибудь поближе к земле.
- Я с вами. Мне тоже надо запить… и заесть.
По дороге в "Троечку" возбуждённый Торнадес приписал внезапный аппетит Петра славянской привычке запасаться впрок на случай беды. Но в ресторане сидели и отчаянно кушали многие знакомые и незнакомые лысые. Да и сам доктор Торнадес, несмотря на заявления в библиотеке, прискорбно напился родной мексиканской текилы.
(Продолжение следует).
Рассказ №9 "Башня в пустыне"
Модератор: K.H.Hynta
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
4.
"Какой я журналист", - горько думал Пётр, - " пузырей я надуватель, вот кто…" В самом деле, какие образы из прошлого могли бы пригодиться для описания этой очереди? Небоскрёбцы, слегка пришибленные, неплотными кучками тяготели к бело-красному помосту. Некто в пиджаке Специалиста (голову закрывал глухой чёрный капюшон), запускал руку в самодельный лототрон. Рядом стоял Главспец Кандыба, похожий в своей шапочке на петуха.
- Франция! Сорок седьмой!
В ответ на выкрик распорядителя среди лысого люда возникло движение. Закашляли, кто-то произнёс: "Мэрд!" Минутная пауза… из народа вдруг выделился Анри Терналь, подошёл к помосту. Кандыба затребовал удостоверение личности. Посмотрел, покосился на профиль. С каменным лицом подал ведомость. Анри небрежно расписался…
Петру наблюдать было стыдно, но вчуже – интересно. Как будто его это не касалось. Среди определившихся нарастал шум. До слуха Петра доносились темпераментные выкрики. Какого-то человека отталкивали, Анри, указывая на Кандыбу, размахивал выданной бумагой. Тем временем жеребьёвка продолжалась, расписывался маленький толстый Егерсен, специалист по проблемам сельского хозяйства, - вместе скучали на сто пятом. Поглядел в доставшийся список, вздёрнул светлые бровки и устремился в дальний угол вестибюля, взывая почему-то по немецки: "Майне херрен!" За ним потянулись господа, очевидно, скандинавской национальности.
- Р-россия! Семидесятый!
Волков вздрогнул. Обвёл взглядом вестибюль. Клокоча и взмахивая руками, растекались народы. А вот – свой, и этот, и этот… Пётр узнавал ставших вдруг "своими" – по напряжённому взгляду, по искривлённым губам, по поглаживанию черепа. Всё сосредоточилось на нём, но могло ещё качнуться к кому-нибудь другому… Пётр кашлянул, решительно шагнул к помосту. Выдержал ледяной взгляд Кандыбы и расписался в том, что он, Пётр Волков, получил список жителей семидесятого этажа, передаваемого отныне территориально-национальному объединению "Россия".
Едва он сошёл вниз, как оказался в толпе новоиспечённых россиян. Добрых две трети были ему незнакомы. Поразительно, конечно, но тем не менее… Пётр удовлетворил их любопытство упорядоченно, зачитав список от Абросимова до Хлебодурова, с указанием номера апартаментов. Закончив чтение, обнаружил у локтя как раз одного из незнакомых.
- Простите, ещё раз… в списочек… будьте добры…
- А вы кто?
- Флоксман, Исаак Наумович… уроженец Саратова.
Пётр не нашёл Флоксмана в списке. Исаак Наумович страшно нервничал.
- Как же так? Я же всю жизнь по Волге-матушке…!
- Погодите! – Пётр вернулся к лототрону.
Специалист в капюшоне возился среди немногих оставшихся шариков. Волков, не зная, как прекратить процесс, просто перехватил его руку. Специалист затряс головой и что-то замычал.
- В чём дело? – спросил Кандыба, склоняя начальственный взор.
- Вот этот человек… он русский.
- Русский?
- Я Флоксман! – вскричал Исаак Наумович. – Ну и что? Мой дед, мой прадед жили… Да я не знаю иностранных языков, ни одного!!!
- Стыдно, - заметил Кандыба. – Так в чём дело?
- Я хочу в Россию! Домой! На Родину!!!
- Вот и пожалуйста, на историческую Родину. Поколения предков боролись, страдали, а он недоволен!
- За что? – застонал Флоксман. – За что?!
Кандыба забрал шарик у специалиста и прочёл без улыбки:
- Израиль! Шестьдесят пятый! Получите ордер.
Флоксман взглянул и снова изменился в лице, насколько было возможно.
- Один? Почему я один?!!А Рабинович? Джо Рабинович, из Омахи, - он кто?
- Из Омахи, - многозначительно подтвердил Кандыба.
- А Миллершац? А Леви? Мендель Леви, он кто, по-вашему? А…
- Названные лица, - важно отвечал майор, - являются гражданами Люксембурга.
Пётр, как ни крепился, не выдержал дурацкую процедуру до конца. Случай с Флоксманом его добил. Было совестно буквально по всем статьям. В довершение оказалось, что кандыбовским указом внедрены удостоверения нацпринадлежности и визовый порядок пересечения границ. Пётр перенёс вещи в "Россию" и экстерриториальным, по-видимому, лифтом спустился снова вниз. Но собраться оказалось возможным только в игорном зале. Даже в "ТрояНде" столики были переставлены.
По этому поводу всезнающий Торнадес заявил: майор замыслил для повышения уровня самоопределения кормить народ исключительно национальной пищей. Братья Мганвази, близнецы из Конго, посмеялись над этим: даже Кандыбе не достать в Ятьском уезде древесных гусениц! Кактус-Вудмен тихо сказал: "Ненавижу овсянку…". На этом кулинарная дискуссия прервалась. Пришёл Флоксман, бросил на рулетку какие-то новые золотые жетоны, и рассказал, что Кандыба произвёл уплотнение ещё не оперившихся государств. Для экономии полезных площадей. Не мудрствуя лукаво, он свёл на шестьдесят пятом Израиль в его, Исаака Наумовича, лице, Саудовскую Аравию, Иорданию, Ливийскую Джамахирию и прочий Ближний Восток.
- Это же разбойники! – восклицал Флоксман. – Какой-то араб шёл по коридору с вот таким ножом в руках! Что мне делать, господа?
- Обратись в Египет, – сказал мускулистый Мганвази. – Твои же с Египтом вроде ничего… А там Абдалла Мохаммед ибн Сафар, он чемпион Африки по народной борьбе. Привет ему от Джамбо.
- Дружба народов! – фыркнул Торнадес.
Флоксман ничего не сказал. С тяжёлым вздохом он поглядел на рулетку, забрал выигрыш (выпало и на цвет, и на номер), и ушёл к покерщикам.
5.
- Мала наша Женева.
Волков кивнул. Они с Терналем курили под стеной с надписями. За углом был намалёван скелет с косой, а дальше – ничейный закуток и выход в застеклённую лоджию. Вот это место с лёгкой руки Анри некоторые небоскрёбцы прозвали Женевой. Админсовет во главе с Кандыбой третий месяц вяло заседал на тему: куда определить маргинальную территорию; спецам не нравилось использование стены. Но Главспец, желая прослыть строгим ревнителем законов, никак не мог изобрести достаточный предлог, чтобы всучить "Женеву" кому-либо из лидеров державных объединений. Вчера он попытался проделать этот номер с Ирландией. По понедельникам, средам и пятницам Изумрудный Остров представлял профессор словесности О'Рори.
- И вот наш славный Рори встаёт, - Терналь прицелился окурком в урну на таможне, - и произносит речь на гэльском. Никто, естественно, ни черта… Экс-майор посылает за переводчиком…
- С гэльского?
Терналь кивнул. Другой ирландец в небоскрёбе был Фионна, футболист из второго дивизиона, он и по-английски выражался весьма специфически… Сейчас этот добрый малый стоял на границе и с тоской посматривал на женевский люд.
- Пока то да сё, референт суетится… А Рори тем временем переходит на английский, майор вставляет наушник, начинает кивать, а потом как переменился в лице…
- А что же сказал Рори? Чёрт, я этот совет проволынил, не могу долго столько дураков видеть разом, - ну, не про тебя, конечно, сказано…
- И про меня тоже, - снисходительно заметил Терналь. – Будь я умным, я бы давно… Ну, так Рори отказался расширять территорию. Основание: ирландцы народ верующий, католики. Поэтому он не желает иметь ничего общего с богохульствами.
Пётр повернулся к стене. Выше надписей: "Бог есть Любовь", "Хай живе КПРС на Чорнобильскiй АЕС", "Здесь куют металл" и т.п. красовалось непререкаемое: "Харе Кришна".
- М-да… Ну, тогда есть шанс у Индии.
Терналь наморщил нос.
- Ни за что. Вот эти художества… оскорбление национальных традиций.
Там было написано: "Спартак - Мясо".
- Объяснишь Чандре, что это намёк на говядину.
- Сам объясняй, - и Пётр затушил об надпись окурок. – Надо бы ещё по-японски что-нибудь нехорошее написать, а то Мидзура-сан, по-моему, с майором заодно.
- Нарисуем шиш, - Терналь отошёл от стены и приник к стеклу. Сквозь рифлёную поверхность виднелись гротескные силуэты. Чёрная биржа еды работала вовсю. Международный слэнг, диковинная "речь мира" слышалась оттуда. А на каком языке я говорю с Анри, вдруг подумал Пётр. Кажется, по-английски… нет, это сначала, теперь он часто переходит на французский. А я понимаю. Надо же… Хотя, ничего особенного. Погружение в среду… с кем поведёшься.
Дверь на лоджию распахнулась. Появился Эд Колыванов с пачкой листков.
- Волков… Терналь, - пробурчал он. – Забирайте. А это кто там торчит?
- Это Фионна, - сказал Пётр. – Сегодня, увы, он пограничник.
- А! Но он же не член…
- Несчастный угнетённый ирландец, - Пётр рассматривал своё меню. Благодушие его не знало границ. Дары моря… Так, и бифштекс с картошкой… и греческое печенье.
- Цимес! – воскликнул Терналь. – Кто сегодня вёл торги?
- Исак, - Колыванов мещански косился на евреев вообще, но покушать любил и на биржу записался чуть не первым. – Ох, и хитёр же! С вас, Волков, пять скрепов1. С Анри – три.
- Почему?
- Чтобы в рифму, - жёлчно отвечал астролог.
- Возьмите, Эд, - Терналь отдал жетоны. – Что вы такой кислый? Лучше скажите, что нас всех ждёт? Мы с Пьером скинемся для вас на кофейную гущу.
- Видал я вас с вашей гущей… - проворчал Колыванов. – Что ещё может получиться? Система замкнута, да ещё это… Резкий рост энтропии. Разнесёт к дьяволу всю эту Вавилоносвинию! Ну, где вы там? – крикнул он за дверь, - что, дожидаться вас? Уже пора обедать!!!
- Вреднющий старикашка, - заметил Терналь, сворачивая меню. – Вавилоносвиния… каково? Между прочим, что у вас с международной газетой?
- Не знаю, - отвечал Пётр, машинально показывая карточку Фионне. – Я не решил ещё. Понимаешь, это же майорова затея, а я до сих пор, слава Богу, избегал…
- Соглашайся, - твёрдо сказал Терналь и вызвал лифт. – Это нужно. А мы тебе поможем.
"ТрояНда" привычно порадовала Петра. И вспоминать не хотелось, какой она была в первые дни кандыбовского самоопределения: унылые ссоры из-за пищи, ни пари, ни музыки, ни гастрономического наслаждения. Пётр любил белое вино, Кандыба прописал ему водку "Смирнов" и хлеб из ржаной муки… В общем, казалось, что конец близок. У Диего началась изжога от перца и томатов, Терналь во всеуслышание объявлял, что кормить их, запертых и одиноких, устрицами – кощунство… И только у Флоксмана злость приняла деловой оттенок. На второй день всеобщего расстройства он воспользовался тем, что кельнер отвлёкся, и молниеносно обменял свою "гефилте фиш" на борщ визави Симоненко. И пошло-поехало, теперь Исаак Наумович был уважаемый человек, и даже злые ливийцы не смели косо на него глядеть. Кому охота давиться просяной кашей!
Но это было давно. Теперь "Троечка" снова сделалась приютом радости. На кельнеров никто внимания не обращал, национальная пища принималась безропотно, но рассаживались определяемые так ловко, что получался сплошной стол яств и питий, а что там конкретно употребил каждый – уследишь ли? Тем более, что не члены биржевой ассоциации кушали, что дают, и создавали иллюзию полного порядка. Кандыба со спецами, по традиции, питался отдельно. Особняком держалась и странная группа, в которой преобладали крупные носы и загадочные глаза. Пётр знал из них только Тиона, с которым подрался Эд Колыванов, а Анри ему объяснил, что это – граждане Люксембурга, личности совершенно автономные.
После обеда надлежало явиться к Кандыбе. Главспец пожелал издавать газету, флаг ему в руки. Петру было назначено ровно в пять, он нарочно простоял под дверями три минуты, чтобы попасть в точку.
Кандыба, очень внушительный на фоне малиновых муаровых портьер, сочинял очередной указ. Во всяком случае, перед ним лежала бумага с логотипом Небоскрёба.
- Ты гляди, - проворчал он, поглядев на "Омегу", - вовремя явился… Ну, что, господин интеллигент, садись!
Пётр придвинул кожаное кресло и сел. Принял от Кандыбы сигару и сунул в карман – курить не хотелось. Кандыба задымил и в коротких словах изложил суть дела:
- Открываем газетку-то. Людей подбираю верных, не из тех, что за бабу резиновую и родину продадут. Русские, в основном, британский подданный есть, - он заглянул в какие-то бумаги, - также Китай прислал представителя… по-китайски петришь?
- Нет.
- Ну и хрен с ним, это всё равно спортивный обозреватель. А тебя я, брат, в службу новостей прочу. Где, что, когда и как. Понял?
- Так точно, - отвечал Пётр, сочтя военный стиль самым пододящим.
- Главным Пудниекс назначен. Знаешь такого?
- Сновидец.
- Он самый! Да и пусть спит, работа не волк. Фактически, Волков, ты у нас будешь главным. В газете ведь главное что? Информация! К размышлению. К моему, - понял?
Пётр ограничился кивком. Он вполне уяснил, чего от него хочет Кандыба. Банальный шпионаж. Ну, в масштабах небоскрёба… пожалуй, это будет неплохая игра. Бомбу в ботинок не подложат, некому… а строить девицу перед майором – зачем? И так скука смертная – торчать на сто пятом за неработающей "Оптимой".
- Компьютер дадите? – спросил он.
- Чемоданчик, - Кандыба открыл сейф в столе и вынул "ноутбук". – Под расписку.
Пришлось расписаться. Показалось забавным, что в этой обширной ведомости некоторые росчерки были сделаны странными бурыми чернилами. "Кровью", - подумал Пётр, которого беседа с Главспецом как-то нервно развеселила.
- И ты смотри мне! – строго сказал майор на прощание. – Если что не так… У нас тут не там, - он кивнул за окно. – Быстро в подвал спустим!
На это Пётр ограничился только выраженьем лица: твёрдая преданность без примеси лести. Пугаешь, старый чёрт!
В номере, который он до сих пор называл "новым", Пётр сразу поспешил закрыть форточку. Почему-то в "России" форточки были на редкость расхлябанные, отворялись сами собой, выстуживая осенним ветром помещения. В окружающей небоскрёб среде шёл противный дождь, стемнело. Пётр лёг на постель. У соседа громко работало радио, пропищал сигнал точного времени – шесть вечера. За окном тут же вспыхнул искуственный синий свет. Узор на обоях – чёрно-красные петухи под раскидистыми древами Жизни – приобрёл в этом освещении какую-то особую жуть. А уж "Утро стрелецкой казни"… Всё-таки достал этот майор со своей национальной идеей! Мало ли милого в русской живописи? Левитан, например, или Куинджи… Хотя, да… Айвазовского бы ещё вспомнил. Скажи спасибо, что не "Иван Грозный и сын его Иван". Или "Боярыня Морозова". Ну… боярыня… могучая женщина, сдобная… Таких бы вживе парочку… или даже троих, чтобы хоть поглядеть…
Он, видно, задремал, потому что три дебелые бабы, ядрёные, как та боярыня, оказались тут как тут. Петру было холодно, оттого что лежал он, как ему показалось, на сырой земле. До пояса были на нём латы, а ниже – ничегошеньки. Он попытался прикрыться верным мечом, но не вышло. Бабы, между тем, с любопытством его разглядывали. Одна наклонилась в самый раз… тут уж Пётр изловчился и ущипнул её за зад. К несказанному удивлению, баба оказалась твердокаменная, как статуя.
- Штаны-то где? Где потерял? – вопрошала она.
- Это великий воин, - сказала другая. – Мы должны его отнести на Валгаллу, пировать.
- Обряд обрезания, - с волжским акцентом пробасила третья, вынимая из руки Петра меч.
- Запаздывают, запаздывают, - возмущалась первая валькирия. На заднице у неё были татуировки: рот с надписью "Поцелуй меня сюда" и "Предъявите документы". Пётр предъявил бы документы, но они как раз остались в штанах. Он силился рассмотреть, что же там такое, ниже пояса, и глазам не поверил: на причинное место была надета здоровенная никелированная гайка. Любопытная валькирия тоже заметила блеск.
- Кольцо! – заорали три воинственные девы разом. – Кольцо Нибелунгов!
В ужасе, что они сейчас сорвут сокровище, Пётр сжался… и проснулся. Над ним стоял и тряс за плечо незнакомый тип с повязкой пограничника.
- Вставайте, - говорил он.
- А что такое?
- Вставайте, свидетелем будете.
- Я не хочу.
- Я вас запишу, - сказал пограничник и вынул блокнот. – За отказ участвовать в разрешении международного конфликта.
Пётр вытаращил глаза.
- Стойте. Я тут задремал, а вы вламываетесь. Что за конфликт?
- Узнаете. Двери надо запирать…
В холле собралось человек пять. Старший пограничник, фермер Малинин, держал кого-то за шиворот. Поодаль находился другой незнакомец, очень изящно одетый, совершенно лысый и безволосый: ни бровей, ни ресниц. Он поправлял беспорядок в костюме. Оказалось, что он проник на территорию Италии. Визы у него не было, и пограничник решил задержать нарушителя. Темпераментный итальянец разъярился до того, что покинул пост, осыпая чужака бранью. Позабывшись совершенно, он загнал его этажом ниже, в Россию, и теперь оба тут – без виз и прочего.
- Плохи твои дела, - сказал Малинин пограничнику, - макарона ты варёная… Пост оставил – раз. На чужую территорию забрался – два. Без документов – три.
Итальянец бурно заговорил. Приглашённый на разбор представитель Италии перевёл на английский. Петру пришлось донести по-русски:
- Он говорит: у этого вообще документов нету
- Доберёмся и до этого, - веско отвечал Малинин. – Так, вы подпишите и забирайте. Чтоб этого мне больше не было! Хотите нарушителей гонять – гоняйте наверх. Нечего нашу землю засорять. Понятно?
- Сэрто, - отвечал пристыженный и злой представитель юга. Он съездил горе-пограничнику по уху и потащил его в лифт.
- Что теперь? – спросил Пётр.
- Этого в подвал, - отвечал Малинин, - на службе был, самовольно отлучился… Это раньше можно было шаляй-валяй. А ты, гражданин, смотри и учись.
- А что в подвале?
- Не знаю, не был ещё, - хохотнул Малинин. – Так-с. Теперь этого разберём. Имя, фамилия?
- Крэйд Юрий Триасович, - с достоинством произнёс безволосый. Он не подошёл, всё тщательно обыскивался и оправлял костюм.
- …Тарасович, - пробормотал Малинин, заполняя протокол.
- Триасович!
- Тьфу ты чёрт! С какой целью нарушили территориальное пространство России?
- Меня преследовали, - отвечал Крэйд. Пр-русски он говорил совершенно чисто.
- Документы.
Крэйду пришлось оставить своё занятие. Он показал Малинину карточку.
- Это где же? – спросил фермер. – Эй, гражданин Волков, что это у него?
Пётр заглянул через плечо.
- Люксембург, - сказал он и внимательно посмотрел на Крэйда. – Да, Михалыч, всё верно. Есть такое государство. В Европе.
- В Европе… а что же у него за национальность такая?
- У него гражданство, - сказал Пётр. Любопытство его разгорелось до крайности. – Это совсем другое. Послушайте… господин Крэйд… а что же, вы можете и в самом деле свободно перемещаться?
- Я всегда перемещаюсь свободно, - отрезал Крэйд. Забрал удостоверение и удалился.
- Ты смотри, - проворчал Малинин, - какие пташки есть в нашей скворешне! Ладно… Волков, распишись вот здесь.
6.
Факс звякнул, поползла лента. Пётр очнулся и стал читать послание: "Пророчу Мир грядущей воли В разбитом солнце на стекле Месторожденьям древней соли…" Дочитывать не было нужды. Главный редактор, магистр Пудниекс, напоминал о своём существовании. Таких пророчеств у Петра скопился полный ящик в столе, что с ними делать, - он понятия не имел.
Начальник отдела новостей "Вестника Процветания" потянулся. На соседнем рабочем месте корпел над злободневной карикатурой художник мистер Бакси. Пожалуй, я прогадал, - сказал в сотый раз сам себе Пётр. Новости… ну, какие новости могут быть в Небоскрёбе? Все ждут Нового Качества, на этой почве уже начались психозы. Г-н Паприкуло, систематически вырывая волосы на теле, соорудил самодельный парик. Заявил, что у него выросли волосы, значит, он обрёл Качество, выпустите его отсюда! Был уличён советом спецов в подлоге, отправлен в подвал… Даже мысль о подвале не возбудила ничего в сонной душе Волкова. Приближался Новый Год. Сиденью в Небоскрёбе конца видно не было ни в снежных заносах Усть-Ижицы, ни в тумане магистра Пудниекса. Астролог Эд Колыванов вообще при виде Волкова чернел лицом. Рассказывали, что… тут Пётр сокрушительно зевнул. Рассказывали. Болтали в Женеве… шептались на КПП "Германия", где Пётр был в деловой командировке, - чёрт его знает, о чём, немецкого Пётр не знал, но уж очень заговорщицки. В "ТрояНде" тоже собирались в странных сочетаниях. Пётр ничего не доводил до сведения Кандыбы – нечего было докладывать. Пока майор терпел. Значит, и дальше потерпит. Проникнуть в подвал мы всегда успеем…
Он вдруг резко обернулся. Мистер Бакси, отложив "мышку", грыз яблоко. Невзрачное такое яблочко. При этом он скользнул по Волкову прозрачными глазами, и Пётр с удивлением заметил, что британец глядит с сознанием превосходства. Волков удивился: подумаешь, раздобыл где-то антоновку… В "Троечке" яблоки подают розовые, красные… правда, на вкус – резиновые. Как девушки-китаянки из коробочек… Кстати, заведующий выдачей жаловался… неаккуратно возвращают имущество. Прикрывался, сукин сын, заботой о своевременной дезинфекции. Говорит, ассортимент сокращается. А у самого зёнки такие… куда там… Но! Стоп, братец! Если Бакси грызёт яблоко, значит… Значит, помимо спецдоставки… Ах, Бакси, наивная ты душа! Лазеечку, небось, проделал где-то! С поселянками, небось, милуешься!
Шпионская молния озарила скуку и сумерки бытия. Пётр просверлил невозмутимого Бакси стальным взором и затрещал кнопками ноутбука. Всё-таки у него собрался небольшой списочек тем, над которыми следовало подумать не только по шпионской договорённости. Теперь список выглядел так: "Люксембург. Подвал. Странно ведёт себя Колыванов?" – тут Пётр поставил вопросительный знак, потому что нелюбезность Эда касалась, кажется, его лично и с небоскрёбом была вряд ли связана. Теперь Пётр добавил: "Яблоко" и остановился. Снова начиналось уныние. Ну, яблоко… Надо не сидеть, а шевелиться. Беседовать, вести себя, как шпион. Волков вздохнул. У незабвенного Джеймса Бонда главным источником информации были блондинки. Где бы найти хоть одну!
- Бакси, - сказал он вдруг. – Сосватайте мне блондинку.
- Что? Сэр…
- Блондинку. Хорошенькую поселянку. А?
- Не понимаю вас, сэр, - отвечал Бакси, разрисовывая лиловый нос израильского агрессора Флоксмана.
- Замнём для ясности, - по-русски проворчал Пётр. – Что у вас?
- Наглые претензии Флоксмана на лифтовый холл.
- Ах, чёрт! У кого репортаж?
- У вас, сэр, - невозмутимо отвечал Бакси. – Вы оставили это себе на совещании.
Пётр нарочно задержался и пришёл в Женеву к окончанию биржевой сессии. Ему нужно было повидать Исаака Наумовича.
- Где вы ходите? – сердито сказал Флоксман. – Знаете, что всучают последнему?
- Знаю. Извините, Исаак, у меня к вам разговор. Что у вас за дело с этими арабами?
- А, вот вы о чём! – Флоксман сложил бумаги, стряхнул со стола сигаретный пепел. – Так и напишите, что Исаак Флоксман, бывший капитан сухогруза "Пугачёва", человек мирный, перешёл в разряд агрессоров.
- Ну, Исаак, вы же и в самом деле требуете себе этот холл.
- Конечно! А вам нравится этот свинарник? Может быть, вы довольны этим скелетом? Арабам холл ни к чему.
- Но у вас же нет оснований!
- Вы это серьёзно? – Флоксман прищурился.
- Нет, конечно. Но вот чем вы обосновываете претензии?
- Мне жаль вас, Волков, честное слово. Собачья работа – газетчик! Ну, ладно, если вы напишете, вам, наверное, повысят оклад?
- Я получу гонорар.
- Ну, как деловой человек, я закрою глаза на вашу сволочность. Пишите: арабские народы систематически нарушают правила пожарной безопасности и гигиенические нормы.
- То есть?
- Разводят костры и, пардон, мочатся под пальму.
- Но это напоминает им родину…
- Так что? Мне сделать потоп, чтобы вспомнить разлив Волги? Если я залью Нидерланды, ко мне применят санкции. А этим засранцам всё сходит с рук. Между тем их грязная нефть осталась далеко. Тут мы все примерно равны.
- Но некоторые равнее… - горько процитировал Пётр. – Так я распишу вас, как агрессора. Но про пальму изложу тоже.
- Вы это говорите, чтобы не потерять моего расположения?
- Ну…
- Я же вам сказал: я деловой человек. Пишите, получите гонорар, покупайте у меня привилегированные обеды, - и мы будем партнёры. Для двух взрослых людей достаточно. Кстати, когда я получу свой холл, я разверну там новые услуги. Так что вам тоже выгодно меня защитить. Всего!
Флоксман нырнул в лифт. Пётр вздохнул. Писать бы о том, как прошла премьера в "Большом"… А вот театра в Небоскрёбе нет. Не подать ли майору идейку?
Анри Терналь долго наблюдал за тем, как Пётр ест. В свете флоксмановского цинизма еда немного потеряла в привлекательности.
- Я тебя развеселю, Пьер, - сказал наконец Анри. – У тебя неприятности с майором?
- Пока нет. Только со мной.
- Ужасная русская рефлексия, - засмеялся Анри. – Смотри на вещи проще. Скоро Рождество.
- Угу. Милый семейный праздник.
- Мы все одна семья, - загадочно изрёк Терналь. – Всё равно, отличный случай собраться и раздавить бутылочку.
- А организует всё Исаак.
- Какая разница? Ты что, заразился от майора?
- Я его обгадил. Исаака, то есть. Как-то неловко.
- Это твоя работа, - Терналь пожал плечами. – Я же тебя не как журналиста приглашаю. Хочешь порассуждать – пожалуйста, но в другой раз. Мы просто хотим все вместе выпить. Присоединяйся.
- А кто будет?
- Все наши. Тебя ждёт сюрприз. Ну, меня-то ты ещё не стесняешься? Я твой друг?
- Друг. Пока что…
- Так вот, как друг – советую, приказываю и велю тебе завтра приходить. Собираемся в Женеве.
7.
Рождество Петру испортил майор Кандыба. Утро накануне началось с визита к главспецу. Православный майор не признавал ихних хладнокровных праздников. Он пронзительно глянул на Волкова и плюхнул на стол папку. Пётр стоял почти навытяжку, держа в кармане шиш и глядя Кандыбе в переносицу.
- Р-работаешь, мать твою, как обтаканный-рассяканный! – прорычал майор. – Что я, зря тебя кормлю? Поинтересуйся!
Пётр взял папку. На ней было написано: "Люксембург", а в папке… Волков покраснел. Чёрт знает что рисуешь, призадумавшись… Но как это у майора?.. Рыщут по столам, конечно… сволочи! Эти сумбурные мысли пронеслись, ошпарив, и Пётр уже стал подыскивать какие-то объяснения, но майора возмутили, оказывается, вовсе не дурацкие граффити.
- Ты на обороте-то погляди! Озабоченный ты наш…
Пётр перевёл дух. На обороте – он это точно знал – не было ничего страшнее пророчеств Пудниекса. Точно – опус номер сто тринадцать от такого-то числа: "Ция прославит наше дело, Вращенье петуха откроет дверь Но где же палец тот, который смело?"
- Н-ничего, - пробормотал Пётр, - по-моему, обычный бред магистра. На тему Нового Качества…
- Заткнись! – гаркнул майор. – Качество-срачество!!! Новое-хреновое!!! Вот они где у меня, - и ладонью по горлу. – Кто у меня овседомитель? Что за ция такая?
- Да это же всё случай! Пудниекс, как известно, во сне тычет пальцем в клавиатуру, потом отправляет факс. Рука соскользнула… ну, не знаю… акция? Трансляция? Мутация?
- Не знаешь? Сук-кин ты сын, не знаешь? А про подвал ты знаешь?
- Нет, - отвечал Пётр. Шиш в кармане давно разжался и теперь он чувствовал, что обомлевает. Вот оно, началось…
- Так узнаешь! Десять дней…нет, неделю тебе даю. Если не положишь мне вот сюда отчёт по этим люксембугрцам… чем они там занимаются… узнаешь такое, чего и не захочешь!
- Я даже не знаю, чем они легально заняты, - обиженно заметил Пётр. Усилием воли ему удалось снова сложить пальцы, как следует. – У них какие-то спецпропуска, что ли… Какой-то Крэйд устроил у нас пограничный конфликт. Откуда они вообще?
- Черти лысые, - проворчал Кандыба, засовывая пальцы за воротник. – О, Господи, - вскричал он, оборотившись в угол, к бумажной иконке. – Начинаешь благое дело, а они тут как тут, припутываются! Никуда от них не деться, и чую я, что они не помогают мне, а своё что-то замышляют. Ведь ты же славянин, Волков, неужели тебе этот Крэйд не противен показался?!
- Он совсем безволосый, - сказал Пётр, радуясь, что разнос приобретает всё более отвлечённый характер. – Неприятно.
Майор только дёрнул щекой. Упёрся в стол, тяжело глядя на Волкова.
- В общем, так. Заняты они – кто чем. В основном прогнозами… гадалки хреновы. Понимаешь ты, очки минус пять, что в нашем деле без прогнозов никуда?
- Так точно, - отвечал Пётр, не носивший очков вовсе. – Понимаю. Астрологи. Тион.
- И этот тоже. Всё терплю ради великого Дела, а они о нём… сочиняют!
- Как? Разве Пудниекс тоже…
- Куда ему, дурню! Ставридная башка твой магистр. Но к нему ходят! Ох, я бы запретил… но они же… - майор оскалился, до того ему горько было сушествование люксембуржцев, - эх! Есть люди, работают, смотрят и слушают, не то что ты, растяпа!
- Но я тоже работаю. Флоксмана заклеймил.
- Эт-то хорошо, - рассеяно проворчал майор, - с Флоксманом мы потом тоже разберёмся… в своё время. Ты мне с этими господами ясность внеси. Набил, понимаешь, ящик вот этим… Глаза разуй, почитай – между строк такое вызревает… Ция! Короче, надоело: я тебя, Волков, ясно предупредил. Неделя. Делай что хочешь, хоть в жопу к ним залезай, но про эту цию я должен знать больше всех. Спецпропуск у Пустяшина получишь.
Пётр стукнул каблуками, кивнул и быстро вышел. Приступ слабости у майора закончился. В приёмной секретарь Пустяшин беседовал с кем-то невидимым. Человек стоял в коридоре, до слуха Петра доносился только невероятно густой бас, даже слов нельзя было разобрать, но в такт им колыхалось вдвинутое в проём двери огромное брюхо. Кожаный пиджак безобразно блестел. Пустяшин кивал, потом что-то перешло из рук в руки. Брюхо вернулось в коридор и секретарь тут же передал Волкову ламинированный листочек спецпропуска.
Пётр оглянулся в коридоре. Никого. Ни толстых, ни тонких.
Остаток дня Воков провёл, пытаясь читать послания магистра. "Ставрида ты, брюква мороженая…"- ворчал он и погружался все глубже в отчаяние. Ибо магистр, несомненно, грезил о чём-то неуловимом. Остановила же взгляд идиота Кандыбы проклятая ция! Невинный лепет одного идиота и кошмары другого! Со спецпропуском, конечно, можно внаглую пойти к астрологам, взять Тиона за горло и спросить… Пусть придумает хотя бы отмазку, старый звездочёт! Но добрая половина существа, отчаявшись в небоскрёбном существовании, уныло твердила: это, брат, тебе не поможет. Что делать,что делать?
- Одеться и побриться, во-первых. Встать, во-вторых.
- О чёрт, Диего! И научиться запирать дверь, в третьих!!! Чего вам нужно?
- Вас, amigo. Сеньор Энрике Терналь зайти не смог, у него что-то там с визой. А у меня всё чик-чик! Вставайте, дон Педро, ибо через полчаса мы будем веселиться.
Сообразив, что Торнадес намерен вести его в Женеву окольными путями, Пётр похвастался, что имеет спецпропуск. На это дон Диего только пробурчал: "Муй буэно"2. Оглдываясь на полусонного пограничника, они проскользнули в конец коридора.
- Афродита Усть-Ижецкая, - кивнул Торнадес и могучим плечом распахнул дверь.
Пётр оглянулся, прикрываясь ладонью от лютого декабрьского ветра. На стене какой-то славянин изобразил бабу, как она есть в его среднеруском воображении. Ничего интересного. Надоели они… резиновые, нарисованные, во сне. Пётр вдруг дико поглядел вниз. Семидесятый этаж. Мама дорогая… сердце заныло от высоты.
Наружные лестницы Небоскрёба даже при неугомонном майоре оставались в небрежении. То есть, на этажах высокоразвитых держав стояли пограничники. Волков видел сквозь стёкла их силуэты. Но на пятьдесят пятом, где была Женева, никаких таких явлений, конечно, не было. Стуча зубами, Торнадес и Волков ввалились на ничью территорию. Католическая Ирландия отбрасывала из-за угла праздничное сияние. Диего придержал Петра за рукав.
- Стойте. Маленький сюрприз. Нам надо надеть вот это.
- Что?
- Маски. Это же праздник!
Мексиканец, лукаво усмехаясь, разжал ладонь. Пётр в недоумении уставился на телесного цвета лепесток. Маска была из резиновой девицы. У Торнадеса на месте носа уже красовался розовый сосочек. Так вот они куда пропадают! Пётр хмыкнул и напялил маску.
- У меня, по-моему, задница, - пробормотал он. – Очень уж круглая…
Торнадес ничего не ответил, молча нажал на ручку обитой жестью двери.
В Женеве было очень темно. Здесь давно и много курили, а прямо перед их приходом погасили свечу. Волков слышал, как дышат собравшиеся лысые, но больше – ничего. Его осторожно подтолкнули в плечо. Пётр растопырил ладони, обороняясь от темноты, и получил несильный удар током.
- Ай! Палец!
- Он сказал своё слово, - сурово произнёс кто-то. – Наречётся поэтому Пальцем! На Истину указующим! Зажигай, - это относилось не к Петру, потому что тут же защёлкали кремни и затеплились свечи.
Пётр почувствовал себя глупо, глупее некогда. Пьер Безухов у масонов… Он все-таки надеялся, что это будет новогодняя вечеринка. Где-то тут, среди этих болванов со свечами, скрывался Анри, сзади… или где там ещё – был доктор Торнадес, наверное, и другие люди, с которыми не стыдно было в "Троечке" поболтать и поспорить… "Ну, заканчивайте скорее", - хотелось сказать ему. В неровном свете плясал накрытый стол… уже лучше, но посреди тарелок возвышалась электростатическая машинка. Ручку вертел осанистый мужчина. В отличие от прочих, бывших в полумасках, его полностью скрывала личина девушки-китаянки. Пётр боролся со смехом. Между тем кто-то уже сближал разрядники, - брызнула синяя искра, затеплилось что-то в фарфоровой чашечке. Петра окурили ладаном, и Женское Лицо изрёк, что новообращённому Пальцу предстоят три испытания. Первое – измерение духовности.
- Подведите его ко мне!
Петра взяли за локти и поставили перед раскосые очи. Волков уже узнал голос – это был безволосый люксембуржец Крэйд. И вдруг сверкнуло, как та искра: да ведь майорское задание, кажется, исполняется. Вслед за этим слабо уколола совесть – общество всё-таки тайное, надо будет закладывать… да брось ты, Волков, какое общество… фигня, баловство под Новый год или со скуки, заложим и не могрнём! Гей, славяне!
- Сто двадцать, - Крэйд опустил руки. – Теперь второе.
Люксембуржцы приблизились. Один из них держал свечу в чёрных пальцах и подмигнул Петру. Дик! Или Жан… нет, наверное всё-таки Дик. Крэйд налил каждому из бутылок на столе. И пошло-поехало. "За тебя, брат", - говорили члены общества. "Чин-чин", "прозит", "будьмо", "лехаим"… Пётр выпил одно за другим белого вина, скотча, шампанского, просто водки и какой-то тёплой дряни, чего-то с привкусом смородины, чуть не подавился оливкой в мартини… Голова ужасно кружилась, горло горело. Он пошатнулся, но его поддержали и Крэйд объявил, что брат Палец выдержал испытание. Оставалось третье, но это – после застолья. Тут все радостно поснимали лоскуты резиновых девок и сели кушать. Петру подвинули кресло, намазали бутерброд чёрной икрой. Знакомые и не очень лица ещё вертелись, но потом это прошло, стало возможно угощаться без опаски. Один только Крэйд не снял своего отличного прикрытия, - так и жевал балык, шевеля полураскрытыми сладострастными губками. Ещё то зрелище! Петр пару раз взглянул, чуть не подавился и больше не рисковал. Ему стало хорошо. Братья вокруг смеялись и мило шутили над новообращённым и над собой. Составился тарелочно-бокальный оркестрик, душа-парень Дик спел в честь Петра импровизацию на русские темы. Пётр прослезился, все хлопали. О тайнах не было ни слова, даже заядлые спорщики Тион и Анри были милы друг с другом. В конце вечеринки, когда Пётр уже размяк окончательно, вспомнили о третьем испытании. Волкову уже было всё равно, хоть бы и нагишом по карнизу пройти, но это оказалась лишь анкета. Над ней пришлось помучиться, потому что смысл вопросов не очень доходил до Петра. Тогда их принимался толковать кто-нибудь из братьев, а у них тоже было неважно уже с дикцией:
- Э-то что? Чем вы занимались в прошлой жизни?
- Ну! Чем… в прошлой жизни, это же ясно!
- Откуда же я… Да не помню!
- Месье! По-поглядите на него! Он… не помнит! Ну? Чем… Что?
- Так что же… Ну, ел. Пил, наверное. Девок потрахивал, конечно. С-сражался! За… за любовь!
- Вот! Так… так и запишем… А потом?
- Помер. От… от мно-же-ствен-ных ранений. Записал?
- Записал. А потом?
Наутро всё было, как сон. И похмелья вроде бы не чувствовал, но и вспоминать прошедшее было как-то странно. И особенно удивляло застрявшее в сознании: "ни за что не перейти порог трёх шестёрок".
8.
Минеральная уже поджидала Волкова. Отдуваясь, он вылез спиной вперёд из герметичного шкафа и припал к бутылке. Поникли решётчатые антенки чего-то-там-уловителей. Да и учёные мужи выглядели кисло.
- Ну?
- Ничего, - Тион отвернулся от компьютера. – Вы думали о цие?
- Думал, - сварливо отвечал Пётр. – О всяких циях я думал, видит Бог, я даже стал думать о Цилях и Лилях!
- Я это вижу, - астролог поморщился. – Никакой полезной информации.
- Порнография, - хихикнул Кактус. Пётр был очень удивлён, узнав, что химик обретается у астрологов. Оказалось, что Кактус проходит семинар у Крэйда. Арканы Таро и астральные неметаллы. "Какие-какие?" - переспросил Пётр. Астральные! Ясно, что ничего общего с неметаллами как таковыми и с химией семинар не имел. Что оставалось делать? Пётр только пожал плечами. Все тут были злые, раздосадованные. Пётр сначала любопытствовал, потом просто собирал информацию, от вздорности которой сильно поубавился его стыд перед будущим доносом. Теперь ему уже было откровенно смешно. И всё-таки иногда астрологи что-то такое добывали из вороха своих глупостей. Что-то, в чём был если не здравый смысл, то хотя бы основа. Например, тезис о трёх шестёрках. Уже десять дней прошло, пора было садиться за отчёт, но ни разу, ни в одной лаборатории на сотом никто при Петре не обмолвился о шестёрках. А фраза эта была такая… вещественная, что ли. Число Зверя… да и вообще, голос был взволнованный. О цие они говорят не так, ция – это даже для них статистическая абстракция, из неё только вероятностным путём можно что-то извлечь, вон как Тион скучает…
Пётр допил воду, взял бутерброд и бесцеремонно уселся прямо перед доктором туманных наук.
- Слушайте, Тион, я посвящённый?
- Посвящённый, ну и что?
- Я знаю, вы меня не любите. И Эд Колыванов, тут вы единодушны, но это ладно... Раз я посвящённый, то какого хрена занимаюсь этой ерундой?
- Вы работаете не только с нами, - Тион брезгливо глядел на крошки от бутерброда. – А что касается любви… вы правда огорчены?
Вопрос его, заданный унылым тоном, показался Петру всё же двусмысленным настолько, что Волков предпочёл смолчать. Он прожевал "Докторскую" и продолжил по возможности небрежно:
- Но есть же другие направления. Вопрос трёх шестёрок, например. А здесь как-то всё слишком зыбко, а, Тион?
Тион возвёл очи на Волкова. Тусклые унылые очи предсказателя, обременённого знанием.
- Шестёрок? Вы хотите, чтобы я с вами об этом разговаривал? Идите к нумерологам, ступайте, - вялый взмах руки, вселенская скука.
Пётр слез со стола. Он совсем не такой реакции ожидал, не этого привычного раздражения между разными ветвями оккультных наук. И опять ему стало стыдно. Дрянной я шпион, подумал он, да и журналист никудышный…
Отчёт писался плохо. Пётр ворочал деревянной от напряжения шеей, стучал пальцами и тому подобное… Опять приходилось переживать сомнения: а так ли глупы граждане Люксембурга, может, правда, ищут что-то важное. И вдруг – найдут? Трижды разбавлял тупую работу чаем, обжёг нёбо, ел безвкусные бутерброды. Извёлся так, что даже не спрятал ноутбук, когда пришёл друг Анри.
- Оторвал от забот? Не извиняюсь, Пьер. Какие могут быть труды, когда есть что поесть!
И он раскрыл небоскрёбовский пластиковый пакет.
- Это новый проект Исаака. Готовится внедрить с нового года. Доставка на дом. Вот… это перепела с вишнями… это вино, бисквит…
- Зачем, Анри? Ты что?!
- Ну, извини. Или ты в самом деле думаешь, что я мог всё это съесть в одиночестве? Помилосердствуй, Пьер, у меня там совершенно головоломный тензор, я его бросил к чёрту. Я хочу посидеть в приятной компании. Возместить тебе издержки нашего специального Рождества.
Пётр при этих словах поморщился.
- Нашёл о чём вспомнить… Ох, Анри, не ведаем все тут, что творим! Вот ты – математик, умный человек.
- Одно другому не помеха.
- Оставь свои галльские хохмы, дай договорить. Как хотя бы умный человек, не как математик, - можешь ли ты мне, дураку-гуманитарию, объяснить, что здесь происходит последние три месяца?
- А что здесь происходило до того? – Анри расставил судочки и снимал папиросную бумагу с бокалов. От одного зрелища, от матовых бликов на мельхиоре У Петра засосало под ложечкой. Но так хотелось себя казнить, - он не мог остановиться.
- До того здесь было много денег. Я жадный. И ничего не надо было делать. Я ленивый. Неужели тебе надо объяснять, ты же раньше меня…
- Потому, что я тоже жадный и ленивый, - Терналь рассмеялся. – Моей математикой можно хоть в сортире заниматься, я в миру частенько так и делал. Ну вот, наливаю. Приступайте, друг мой!
- Да ну тебя! – Пётр с мученической гримасой снял крышку. Аромат огладил сердце тёплой волной, но первого наступления было недостаточно. – Как я могу это есть?
- Почему нет?
- Потому! Что кончается на "у" …
- Ты не ешь перепелов? Аллергия?
- О Господи! – вскричал Пётр, не имея сил терпеть. – На себя аллергия! – после чего решительно принялся за дичь.
Прошло минут пять в благородном молчании. Анри с седьмого неба оглядел пиршество.
- Золотой человек наш Исаак! Что бы мы без него?
- Да, - сдержанно согласился Пётр. – Заметь, было твоё сокровище капитаном сухогруза! Понадобился Небоскрёб, чтобы развить его деловые качества.
- Ты об этом хочешь написать?
- Нет. По правде говоря… Но нет. Слишком мелко. В какой-то степени мы именно майору, - ты простишь, что я за столом?..
Терналь благосклонно кивнул.
- Да, так именно майору мы обязаны тем, что из пустой затеи каких-то филантропов Небоскрёб превратился в котёл страстей. В нечто, где может что-то случиться. Чёрт, я как-то так выражаюсь… Но ты понимаешь?
Терналь ещё раз кивнул, поглядел сквозь свой бокал на лампу и отпил глоток "Пино-Гри".
- Знаешь, чем я занимался сегодня с утра? Сидел у нашего друга Тиона в шкафу. Думал о Цие! Может, тут моё воспитание виновато, я не привык трепетать перед такой ерундой… Где же настоящее?!
- Ты у меня спрашиваешь? Хочешь, чтобы я изрёк пророчество?
- Нет! Пророчеств мне хватит. Но я бы охотно послушал, например, - Пётр вздохнул и пошел ва-банк, - про три шестёрки.
- А откуда ты знаешь про три шестёрки?
- Кто-то болтал на вечеринке. Я точно помню! А сегодня Тион посылал меня к нумерологам…
- Нумерологи здесь ни при чём. Это проект Крэйда. Досторойка оранжереи.
- Какой оранжереи?! – вскричал Пётр, теряя почву под ногами. – Что ты… Замолчи!
Анри чуть не уронил очки.
- Что с тобою, Пьер?
- Молчи, молчи! – Волков мотал головой, стучал кулаком, - напрасно! Анри не желал остановиться.
- Пыльные старцы! – восклицал он. – Десять веков тайны!!! Как они иногда меня раздражают, Пьер! Но должен сказать – у тебя великолепное чутьё. "Три шестёрки", пожалуй, единственная стоящая мысль во всех здешних лысых головах. Включая мою, - он рассмеялся, не замечая корчей Волкова. – Как ты… хм, не знаешь, но это всё равно… Словом, у нас на самом верху есть оранжерея. Классическая структура! Рай, Срединный Мир и… хм… подвал. Неплохо придумано, разве нет? В оранжерее растут яблочки… на кустах, их выращивает какой-то сумасшедший фермер, какой-то Рабинович из Омахи!
Анри всё это забавляло, он через слово прыскал смехом. Пётр не знал, как заткнуть некстати отворившийся фонтан своего друга, ёрзал, словно на сковороде и готов был задушить тощего математика.
- Это – что-то вроде плодов познания. Яблочки Добра и Зла. Но их пробуют все, кому не лень, и никто ещё не познал ничего такого. А вот "три шестёрки"… Высота нашего Небоскрёба вместе с оранжереей – шестьсот шестьдесят четыре метра. Крэйд предсказал, а я рассчитал, что прирост на три метра даст качественный скачок. Возможно… это то, чего мы ждём. Вероятность, правда, невелика. Теперь они с Кактусом заняты поиском оптимальных материалов для наращивания. Я, как ты, ни во что не верил, но когда своими глазами увидел конечную вероятность… Теперь меня уже ничем не удивишь. Теперь я только жду… но что такое?
Пётр сгорбился, заткнул уши ладонями, зажмурил глаза. Сгинь-пропади, изыди, Сатана-искуситель!
- Что ты наделал! – простонал он, когда Анри стал трясти его за плечо. – Ну, зачем ты всё это мне растрепал? Да ещё вот так! Не мог промолчать? Тогда бы я с чистой совестью написал: ничего, мол, не знаю, ни о какой Цие, всё это бред и чушь!!! Что мне теперь делать?!
- Ага! – Анри осторожно присел на подлокотник. – Вот оно что… Значит, если бы я не распустил язык… Но ловко же ты перекладываешь вину на меня.
- Ничего я не перекладываю! Уходи, проваливай!!! Я сам виноват, не всем же везёт быть математиками!
- И математикам случается совершать поступки, - тихо сказал Анри. – Но ты можешь не беспокоиться, Пьер. Никто не сомневался, что майору понадобится свой человек в "Люксембурге". И то, что он выбрал тебя… мсье главспец всё-таки непроходимый… как это? "совок"… Эй, да ты слышишь меня? Ох, эта ваша славянская душа! Прошу, не будь мучеником! Ну хорошо, как великий Посвящённый братства "Люксембург" я официально разрешаю тебе… да, разрешаю написать этот твой… отчёт.
- Донос!
- Отчёт. И впредь ты будешь информировать майора обо всём, что узнаешь.
Пётр вытаращил на Терналя покрасневшие от тоски глаза. Анри с облегчением вздохнул и плюхнулся в кресло.
- Пиши. Что ещё тебя смущает?
- Да всё подряд! Загибай пальцы: первое – о чём писать? Такое чувство, будто закладываю детский сад. Второе: если майор решит, что цена этому всему – подвал? Кому-нибудь из вас…
- Подвал, подвал… Почему это тебя так беспокоит?
- А разве тебя – нет?
- Да, но совсем по другой причине. Ведь никто наверняка не знает о подвале ничего. Есть мнение, что там фабрика пыток.
- Ага!
- В конце концов, трёхчленность Небоскрёба приводит некоторых к мысли, что там… ничего нет.
- Как – ничего? Куда же деваются люди?!
- Вопрос! Можно принять, что людей там перерабатывают на фарш для наших суперпоставок…
- Прекрати!
- А можно предположить, что там – просто дверь.
- Какая дверь?
- Не знаю. Стальная, скорее всего. С черепом и костями, - Терналь развеселился. - Но эту гипотезу мы с тобой, надеюсь, сможем проверить.
- То есть?
- Просто спустимся туда. Да не бледней так, Пьер, ты же посвящённый!
Того, что вышло из-под прощёного пера, Пётр уже не стеснялся. Он вполне вальяжно сидел в кресле и даже дерзко прикидывал, какое бы такое слово наиболее подошло к написанию на майорской лысине. Кандыба шелестел страницами и глухо крякал время от времени.
- Поработал… Да-а… Блажат учёные! Может, зря их кормим?
- Э-э… Нет, - Волков спохватился, принял деловитый вид. – Не думаю. В основном они, конечно, свой хлеб отрабатывают.
- Они-то отрабатывают, да поди проверь. А про цию? Почему не пишешь?
- Потому что не знаю.
- Не знаешь?
- Они сами не знают. Считается, что это нечто важное. Магистр ведь не объясняет, что он имел в виду.
- А когда узнаешь, будет поздно! – майор откинулся в кресле, вытер череп носовым платком. – Ждёшь от них ясности, как в уставе… да видно, хрен дождусь я! А как грянет эта самая ция – ох, Волков! Что – дать тебе ещё неделю?
Майор вовсе не был в хорошем расположении духа. Но Пётр ощущал за спиною весь "Люксембург", всю резиномордую рать – волхвов, алхимиков и параноиков. На нём была благодать. И он нагло отвечал:
- Месяц. Быстро такие дела не делаются. Ручаюсь, что за месяц ничего не произойдёт.
(Продолжение следует).
"Какой я журналист", - горько думал Пётр, - " пузырей я надуватель, вот кто…" В самом деле, какие образы из прошлого могли бы пригодиться для описания этой очереди? Небоскрёбцы, слегка пришибленные, неплотными кучками тяготели к бело-красному помосту. Некто в пиджаке Специалиста (голову закрывал глухой чёрный капюшон), запускал руку в самодельный лототрон. Рядом стоял Главспец Кандыба, похожий в своей шапочке на петуха.
- Франция! Сорок седьмой!
В ответ на выкрик распорядителя среди лысого люда возникло движение. Закашляли, кто-то произнёс: "Мэрд!" Минутная пауза… из народа вдруг выделился Анри Терналь, подошёл к помосту. Кандыба затребовал удостоверение личности. Посмотрел, покосился на профиль. С каменным лицом подал ведомость. Анри небрежно расписался…
Петру наблюдать было стыдно, но вчуже – интересно. Как будто его это не касалось. Среди определившихся нарастал шум. До слуха Петра доносились темпераментные выкрики. Какого-то человека отталкивали, Анри, указывая на Кандыбу, размахивал выданной бумагой. Тем временем жеребьёвка продолжалась, расписывался маленький толстый Егерсен, специалист по проблемам сельского хозяйства, - вместе скучали на сто пятом. Поглядел в доставшийся список, вздёрнул светлые бровки и устремился в дальний угол вестибюля, взывая почему-то по немецки: "Майне херрен!" За ним потянулись господа, очевидно, скандинавской национальности.
- Р-россия! Семидесятый!
Волков вздрогнул. Обвёл взглядом вестибюль. Клокоча и взмахивая руками, растекались народы. А вот – свой, и этот, и этот… Пётр узнавал ставших вдруг "своими" – по напряжённому взгляду, по искривлённым губам, по поглаживанию черепа. Всё сосредоточилось на нём, но могло ещё качнуться к кому-нибудь другому… Пётр кашлянул, решительно шагнул к помосту. Выдержал ледяной взгляд Кандыбы и расписался в том, что он, Пётр Волков, получил список жителей семидесятого этажа, передаваемого отныне территориально-национальному объединению "Россия".
Едва он сошёл вниз, как оказался в толпе новоиспечённых россиян. Добрых две трети были ему незнакомы. Поразительно, конечно, но тем не менее… Пётр удовлетворил их любопытство упорядоченно, зачитав список от Абросимова до Хлебодурова, с указанием номера апартаментов. Закончив чтение, обнаружил у локтя как раз одного из незнакомых.
- Простите, ещё раз… в списочек… будьте добры…
- А вы кто?
- Флоксман, Исаак Наумович… уроженец Саратова.
Пётр не нашёл Флоксмана в списке. Исаак Наумович страшно нервничал.
- Как же так? Я же всю жизнь по Волге-матушке…!
- Погодите! – Пётр вернулся к лототрону.
Специалист в капюшоне возился среди немногих оставшихся шариков. Волков, не зная, как прекратить процесс, просто перехватил его руку. Специалист затряс головой и что-то замычал.
- В чём дело? – спросил Кандыба, склоняя начальственный взор.
- Вот этот человек… он русский.
- Русский?
- Я Флоксман! – вскричал Исаак Наумович. – Ну и что? Мой дед, мой прадед жили… Да я не знаю иностранных языков, ни одного!!!
- Стыдно, - заметил Кандыба. – Так в чём дело?
- Я хочу в Россию! Домой! На Родину!!!
- Вот и пожалуйста, на историческую Родину. Поколения предков боролись, страдали, а он недоволен!
- За что? – застонал Флоксман. – За что?!
Кандыба забрал шарик у специалиста и прочёл без улыбки:
- Израиль! Шестьдесят пятый! Получите ордер.
Флоксман взглянул и снова изменился в лице, насколько было возможно.
- Один? Почему я один?!!А Рабинович? Джо Рабинович, из Омахи, - он кто?
- Из Омахи, - многозначительно подтвердил Кандыба.
- А Миллершац? А Леви? Мендель Леви, он кто, по-вашему? А…
- Названные лица, - важно отвечал майор, - являются гражданами Люксембурга.
Пётр, как ни крепился, не выдержал дурацкую процедуру до конца. Случай с Флоксманом его добил. Было совестно буквально по всем статьям. В довершение оказалось, что кандыбовским указом внедрены удостоверения нацпринадлежности и визовый порядок пересечения границ. Пётр перенёс вещи в "Россию" и экстерриториальным, по-видимому, лифтом спустился снова вниз. Но собраться оказалось возможным только в игорном зале. Даже в "ТрояНде" столики были переставлены.
По этому поводу всезнающий Торнадес заявил: майор замыслил для повышения уровня самоопределения кормить народ исключительно национальной пищей. Братья Мганвази, близнецы из Конго, посмеялись над этим: даже Кандыбе не достать в Ятьском уезде древесных гусениц! Кактус-Вудмен тихо сказал: "Ненавижу овсянку…". На этом кулинарная дискуссия прервалась. Пришёл Флоксман, бросил на рулетку какие-то новые золотые жетоны, и рассказал, что Кандыба произвёл уплотнение ещё не оперившихся государств. Для экономии полезных площадей. Не мудрствуя лукаво, он свёл на шестьдесят пятом Израиль в его, Исаака Наумовича, лице, Саудовскую Аравию, Иорданию, Ливийскую Джамахирию и прочий Ближний Восток.
- Это же разбойники! – восклицал Флоксман. – Какой-то араб шёл по коридору с вот таким ножом в руках! Что мне делать, господа?
- Обратись в Египет, – сказал мускулистый Мганвази. – Твои же с Египтом вроде ничего… А там Абдалла Мохаммед ибн Сафар, он чемпион Африки по народной борьбе. Привет ему от Джамбо.
- Дружба народов! – фыркнул Торнадес.
Флоксман ничего не сказал. С тяжёлым вздохом он поглядел на рулетку, забрал выигрыш (выпало и на цвет, и на номер), и ушёл к покерщикам.
5.
- Мала наша Женева.
Волков кивнул. Они с Терналем курили под стеной с надписями. За углом был намалёван скелет с косой, а дальше – ничейный закуток и выход в застеклённую лоджию. Вот это место с лёгкой руки Анри некоторые небоскрёбцы прозвали Женевой. Админсовет во главе с Кандыбой третий месяц вяло заседал на тему: куда определить маргинальную территорию; спецам не нравилось использование стены. Но Главспец, желая прослыть строгим ревнителем законов, никак не мог изобрести достаточный предлог, чтобы всучить "Женеву" кому-либо из лидеров державных объединений. Вчера он попытался проделать этот номер с Ирландией. По понедельникам, средам и пятницам Изумрудный Остров представлял профессор словесности О'Рори.
- И вот наш славный Рори встаёт, - Терналь прицелился окурком в урну на таможне, - и произносит речь на гэльском. Никто, естественно, ни черта… Экс-майор посылает за переводчиком…
- С гэльского?
Терналь кивнул. Другой ирландец в небоскрёбе был Фионна, футболист из второго дивизиона, он и по-английски выражался весьма специфически… Сейчас этот добрый малый стоял на границе и с тоской посматривал на женевский люд.
- Пока то да сё, референт суетится… А Рори тем временем переходит на английский, майор вставляет наушник, начинает кивать, а потом как переменился в лице…
- А что же сказал Рори? Чёрт, я этот совет проволынил, не могу долго столько дураков видеть разом, - ну, не про тебя, конечно, сказано…
- И про меня тоже, - снисходительно заметил Терналь. – Будь я умным, я бы давно… Ну, так Рори отказался расширять территорию. Основание: ирландцы народ верующий, католики. Поэтому он не желает иметь ничего общего с богохульствами.
Пётр повернулся к стене. Выше надписей: "Бог есть Любовь", "Хай живе КПРС на Чорнобильскiй АЕС", "Здесь куют металл" и т.п. красовалось непререкаемое: "Харе Кришна".
- М-да… Ну, тогда есть шанс у Индии.
Терналь наморщил нос.
- Ни за что. Вот эти художества… оскорбление национальных традиций.
Там было написано: "Спартак - Мясо".
- Объяснишь Чандре, что это намёк на говядину.
- Сам объясняй, - и Пётр затушил об надпись окурок. – Надо бы ещё по-японски что-нибудь нехорошее написать, а то Мидзура-сан, по-моему, с майором заодно.
- Нарисуем шиш, - Терналь отошёл от стены и приник к стеклу. Сквозь рифлёную поверхность виднелись гротескные силуэты. Чёрная биржа еды работала вовсю. Международный слэнг, диковинная "речь мира" слышалась оттуда. А на каком языке я говорю с Анри, вдруг подумал Пётр. Кажется, по-английски… нет, это сначала, теперь он часто переходит на французский. А я понимаю. Надо же… Хотя, ничего особенного. Погружение в среду… с кем поведёшься.
Дверь на лоджию распахнулась. Появился Эд Колыванов с пачкой листков.
- Волков… Терналь, - пробурчал он. – Забирайте. А это кто там торчит?
- Это Фионна, - сказал Пётр. – Сегодня, увы, он пограничник.
- А! Но он же не член…
- Несчастный угнетённый ирландец, - Пётр рассматривал своё меню. Благодушие его не знало границ. Дары моря… Так, и бифштекс с картошкой… и греческое печенье.
- Цимес! – воскликнул Терналь. – Кто сегодня вёл торги?
- Исак, - Колыванов мещански косился на евреев вообще, но покушать любил и на биржу записался чуть не первым. – Ох, и хитёр же! С вас, Волков, пять скрепов1. С Анри – три.
- Почему?
- Чтобы в рифму, - жёлчно отвечал астролог.
- Возьмите, Эд, - Терналь отдал жетоны. – Что вы такой кислый? Лучше скажите, что нас всех ждёт? Мы с Пьером скинемся для вас на кофейную гущу.
- Видал я вас с вашей гущей… - проворчал Колыванов. – Что ещё может получиться? Система замкнута, да ещё это… Резкий рост энтропии. Разнесёт к дьяволу всю эту Вавилоносвинию! Ну, где вы там? – крикнул он за дверь, - что, дожидаться вас? Уже пора обедать!!!
- Вреднющий старикашка, - заметил Терналь, сворачивая меню. – Вавилоносвиния… каково? Между прочим, что у вас с международной газетой?
- Не знаю, - отвечал Пётр, машинально показывая карточку Фионне. – Я не решил ещё. Понимаешь, это же майорова затея, а я до сих пор, слава Богу, избегал…
- Соглашайся, - твёрдо сказал Терналь и вызвал лифт. – Это нужно. А мы тебе поможем.
"ТрояНда" привычно порадовала Петра. И вспоминать не хотелось, какой она была в первые дни кандыбовского самоопределения: унылые ссоры из-за пищи, ни пари, ни музыки, ни гастрономического наслаждения. Пётр любил белое вино, Кандыба прописал ему водку "Смирнов" и хлеб из ржаной муки… В общем, казалось, что конец близок. У Диего началась изжога от перца и томатов, Терналь во всеуслышание объявлял, что кормить их, запертых и одиноких, устрицами – кощунство… И только у Флоксмана злость приняла деловой оттенок. На второй день всеобщего расстройства он воспользовался тем, что кельнер отвлёкся, и молниеносно обменял свою "гефилте фиш" на борщ визави Симоненко. И пошло-поехало, теперь Исаак Наумович был уважаемый человек, и даже злые ливийцы не смели косо на него глядеть. Кому охота давиться просяной кашей!
Но это было давно. Теперь "Троечка" снова сделалась приютом радости. На кельнеров никто внимания не обращал, национальная пища принималась безропотно, но рассаживались определяемые так ловко, что получался сплошной стол яств и питий, а что там конкретно употребил каждый – уследишь ли? Тем более, что не члены биржевой ассоциации кушали, что дают, и создавали иллюзию полного порядка. Кандыба со спецами, по традиции, питался отдельно. Особняком держалась и странная группа, в которой преобладали крупные носы и загадочные глаза. Пётр знал из них только Тиона, с которым подрался Эд Колыванов, а Анри ему объяснил, что это – граждане Люксембурга, личности совершенно автономные.
После обеда надлежало явиться к Кандыбе. Главспец пожелал издавать газету, флаг ему в руки. Петру было назначено ровно в пять, он нарочно простоял под дверями три минуты, чтобы попасть в точку.
Кандыба, очень внушительный на фоне малиновых муаровых портьер, сочинял очередной указ. Во всяком случае, перед ним лежала бумага с логотипом Небоскрёба.
- Ты гляди, - проворчал он, поглядев на "Омегу", - вовремя явился… Ну, что, господин интеллигент, садись!
Пётр придвинул кожаное кресло и сел. Принял от Кандыбы сигару и сунул в карман – курить не хотелось. Кандыба задымил и в коротких словах изложил суть дела:
- Открываем газетку-то. Людей подбираю верных, не из тех, что за бабу резиновую и родину продадут. Русские, в основном, британский подданный есть, - он заглянул в какие-то бумаги, - также Китай прислал представителя… по-китайски петришь?
- Нет.
- Ну и хрен с ним, это всё равно спортивный обозреватель. А тебя я, брат, в службу новостей прочу. Где, что, когда и как. Понял?
- Так точно, - отвечал Пётр, сочтя военный стиль самым пододящим.
- Главным Пудниекс назначен. Знаешь такого?
- Сновидец.
- Он самый! Да и пусть спит, работа не волк. Фактически, Волков, ты у нас будешь главным. В газете ведь главное что? Информация! К размышлению. К моему, - понял?
Пётр ограничился кивком. Он вполне уяснил, чего от него хочет Кандыба. Банальный шпионаж. Ну, в масштабах небоскрёба… пожалуй, это будет неплохая игра. Бомбу в ботинок не подложат, некому… а строить девицу перед майором – зачем? И так скука смертная – торчать на сто пятом за неработающей "Оптимой".
- Компьютер дадите? – спросил он.
- Чемоданчик, - Кандыба открыл сейф в столе и вынул "ноутбук". – Под расписку.
Пришлось расписаться. Показалось забавным, что в этой обширной ведомости некоторые росчерки были сделаны странными бурыми чернилами. "Кровью", - подумал Пётр, которого беседа с Главспецом как-то нервно развеселила.
- И ты смотри мне! – строго сказал майор на прощание. – Если что не так… У нас тут не там, - он кивнул за окно. – Быстро в подвал спустим!
На это Пётр ограничился только выраженьем лица: твёрдая преданность без примеси лести. Пугаешь, старый чёрт!
В номере, который он до сих пор называл "новым", Пётр сразу поспешил закрыть форточку. Почему-то в "России" форточки были на редкость расхлябанные, отворялись сами собой, выстуживая осенним ветром помещения. В окружающей небоскрёб среде шёл противный дождь, стемнело. Пётр лёг на постель. У соседа громко работало радио, пропищал сигнал точного времени – шесть вечера. За окном тут же вспыхнул искуственный синий свет. Узор на обоях – чёрно-красные петухи под раскидистыми древами Жизни – приобрёл в этом освещении какую-то особую жуть. А уж "Утро стрелецкой казни"… Всё-таки достал этот майор со своей национальной идеей! Мало ли милого в русской живописи? Левитан, например, или Куинджи… Хотя, да… Айвазовского бы ещё вспомнил. Скажи спасибо, что не "Иван Грозный и сын его Иван". Или "Боярыня Морозова". Ну… боярыня… могучая женщина, сдобная… Таких бы вживе парочку… или даже троих, чтобы хоть поглядеть…
Он, видно, задремал, потому что три дебелые бабы, ядрёные, как та боярыня, оказались тут как тут. Петру было холодно, оттого что лежал он, как ему показалось, на сырой земле. До пояса были на нём латы, а ниже – ничегошеньки. Он попытался прикрыться верным мечом, но не вышло. Бабы, между тем, с любопытством его разглядывали. Одна наклонилась в самый раз… тут уж Пётр изловчился и ущипнул её за зад. К несказанному удивлению, баба оказалась твердокаменная, как статуя.
- Штаны-то где? Где потерял? – вопрошала она.
- Это великий воин, - сказала другая. – Мы должны его отнести на Валгаллу, пировать.
- Обряд обрезания, - с волжским акцентом пробасила третья, вынимая из руки Петра меч.
- Запаздывают, запаздывают, - возмущалась первая валькирия. На заднице у неё были татуировки: рот с надписью "Поцелуй меня сюда" и "Предъявите документы". Пётр предъявил бы документы, но они как раз остались в штанах. Он силился рассмотреть, что же там такое, ниже пояса, и глазам не поверил: на причинное место была надета здоровенная никелированная гайка. Любопытная валькирия тоже заметила блеск.
- Кольцо! – заорали три воинственные девы разом. – Кольцо Нибелунгов!
В ужасе, что они сейчас сорвут сокровище, Пётр сжался… и проснулся. Над ним стоял и тряс за плечо незнакомый тип с повязкой пограничника.
- Вставайте, - говорил он.
- А что такое?
- Вставайте, свидетелем будете.
- Я не хочу.
- Я вас запишу, - сказал пограничник и вынул блокнот. – За отказ участвовать в разрешении международного конфликта.
Пётр вытаращил глаза.
- Стойте. Я тут задремал, а вы вламываетесь. Что за конфликт?
- Узнаете. Двери надо запирать…
В холле собралось человек пять. Старший пограничник, фермер Малинин, держал кого-то за шиворот. Поодаль находился другой незнакомец, очень изящно одетый, совершенно лысый и безволосый: ни бровей, ни ресниц. Он поправлял беспорядок в костюме. Оказалось, что он проник на территорию Италии. Визы у него не было, и пограничник решил задержать нарушителя. Темпераментный итальянец разъярился до того, что покинул пост, осыпая чужака бранью. Позабывшись совершенно, он загнал его этажом ниже, в Россию, и теперь оба тут – без виз и прочего.
- Плохи твои дела, - сказал Малинин пограничнику, - макарона ты варёная… Пост оставил – раз. На чужую территорию забрался – два. Без документов – три.
Итальянец бурно заговорил. Приглашённый на разбор представитель Италии перевёл на английский. Петру пришлось донести по-русски:
- Он говорит: у этого вообще документов нету
- Доберёмся и до этого, - веско отвечал Малинин. – Так, вы подпишите и забирайте. Чтоб этого мне больше не было! Хотите нарушителей гонять – гоняйте наверх. Нечего нашу землю засорять. Понятно?
- Сэрто, - отвечал пристыженный и злой представитель юга. Он съездил горе-пограничнику по уху и потащил его в лифт.
- Что теперь? – спросил Пётр.
- Этого в подвал, - отвечал Малинин, - на службе был, самовольно отлучился… Это раньше можно было шаляй-валяй. А ты, гражданин, смотри и учись.
- А что в подвале?
- Не знаю, не был ещё, - хохотнул Малинин. – Так-с. Теперь этого разберём. Имя, фамилия?
- Крэйд Юрий Триасович, - с достоинством произнёс безволосый. Он не подошёл, всё тщательно обыскивался и оправлял костюм.
- …Тарасович, - пробормотал Малинин, заполняя протокол.
- Триасович!
- Тьфу ты чёрт! С какой целью нарушили территориальное пространство России?
- Меня преследовали, - отвечал Крэйд. Пр-русски он говорил совершенно чисто.
- Документы.
Крэйду пришлось оставить своё занятие. Он показал Малинину карточку.
- Это где же? – спросил фермер. – Эй, гражданин Волков, что это у него?
Пётр заглянул через плечо.
- Люксембург, - сказал он и внимательно посмотрел на Крэйда. – Да, Михалыч, всё верно. Есть такое государство. В Европе.
- В Европе… а что же у него за национальность такая?
- У него гражданство, - сказал Пётр. Любопытство его разгорелось до крайности. – Это совсем другое. Послушайте… господин Крэйд… а что же, вы можете и в самом деле свободно перемещаться?
- Я всегда перемещаюсь свободно, - отрезал Крэйд. Забрал удостоверение и удалился.
- Ты смотри, - проворчал Малинин, - какие пташки есть в нашей скворешне! Ладно… Волков, распишись вот здесь.
6.
Факс звякнул, поползла лента. Пётр очнулся и стал читать послание: "Пророчу Мир грядущей воли В разбитом солнце на стекле Месторожденьям древней соли…" Дочитывать не было нужды. Главный редактор, магистр Пудниекс, напоминал о своём существовании. Таких пророчеств у Петра скопился полный ящик в столе, что с ними делать, - он понятия не имел.
Начальник отдела новостей "Вестника Процветания" потянулся. На соседнем рабочем месте корпел над злободневной карикатурой художник мистер Бакси. Пожалуй, я прогадал, - сказал в сотый раз сам себе Пётр. Новости… ну, какие новости могут быть в Небоскрёбе? Все ждут Нового Качества, на этой почве уже начались психозы. Г-н Паприкуло, систематически вырывая волосы на теле, соорудил самодельный парик. Заявил, что у него выросли волосы, значит, он обрёл Качество, выпустите его отсюда! Был уличён советом спецов в подлоге, отправлен в подвал… Даже мысль о подвале не возбудила ничего в сонной душе Волкова. Приближался Новый Год. Сиденью в Небоскрёбе конца видно не было ни в снежных заносах Усть-Ижицы, ни в тумане магистра Пудниекса. Астролог Эд Колыванов вообще при виде Волкова чернел лицом. Рассказывали, что… тут Пётр сокрушительно зевнул. Рассказывали. Болтали в Женеве… шептались на КПП "Германия", где Пётр был в деловой командировке, - чёрт его знает, о чём, немецкого Пётр не знал, но уж очень заговорщицки. В "ТрояНде" тоже собирались в странных сочетаниях. Пётр ничего не доводил до сведения Кандыбы – нечего было докладывать. Пока майор терпел. Значит, и дальше потерпит. Проникнуть в подвал мы всегда успеем…
Он вдруг резко обернулся. Мистер Бакси, отложив "мышку", грыз яблоко. Невзрачное такое яблочко. При этом он скользнул по Волкову прозрачными глазами, и Пётр с удивлением заметил, что британец глядит с сознанием превосходства. Волков удивился: подумаешь, раздобыл где-то антоновку… В "Троечке" яблоки подают розовые, красные… правда, на вкус – резиновые. Как девушки-китаянки из коробочек… Кстати, заведующий выдачей жаловался… неаккуратно возвращают имущество. Прикрывался, сукин сын, заботой о своевременной дезинфекции. Говорит, ассортимент сокращается. А у самого зёнки такие… куда там… Но! Стоп, братец! Если Бакси грызёт яблоко, значит… Значит, помимо спецдоставки… Ах, Бакси, наивная ты душа! Лазеечку, небось, проделал где-то! С поселянками, небось, милуешься!
Шпионская молния озарила скуку и сумерки бытия. Пётр просверлил невозмутимого Бакси стальным взором и затрещал кнопками ноутбука. Всё-таки у него собрался небольшой списочек тем, над которыми следовало подумать не только по шпионской договорённости. Теперь список выглядел так: "Люксембург. Подвал. Странно ведёт себя Колыванов?" – тут Пётр поставил вопросительный знак, потому что нелюбезность Эда касалась, кажется, его лично и с небоскрёбом была вряд ли связана. Теперь Пётр добавил: "Яблоко" и остановился. Снова начиналось уныние. Ну, яблоко… Надо не сидеть, а шевелиться. Беседовать, вести себя, как шпион. Волков вздохнул. У незабвенного Джеймса Бонда главным источником информации были блондинки. Где бы найти хоть одну!
- Бакси, - сказал он вдруг. – Сосватайте мне блондинку.
- Что? Сэр…
- Блондинку. Хорошенькую поселянку. А?
- Не понимаю вас, сэр, - отвечал Бакси, разрисовывая лиловый нос израильского агрессора Флоксмана.
- Замнём для ясности, - по-русски проворчал Пётр. – Что у вас?
- Наглые претензии Флоксмана на лифтовый холл.
- Ах, чёрт! У кого репортаж?
- У вас, сэр, - невозмутимо отвечал Бакси. – Вы оставили это себе на совещании.
Пётр нарочно задержался и пришёл в Женеву к окончанию биржевой сессии. Ему нужно было повидать Исаака Наумовича.
- Где вы ходите? – сердито сказал Флоксман. – Знаете, что всучают последнему?
- Знаю. Извините, Исаак, у меня к вам разговор. Что у вас за дело с этими арабами?
- А, вот вы о чём! – Флоксман сложил бумаги, стряхнул со стола сигаретный пепел. – Так и напишите, что Исаак Флоксман, бывший капитан сухогруза "Пугачёва", человек мирный, перешёл в разряд агрессоров.
- Ну, Исаак, вы же и в самом деле требуете себе этот холл.
- Конечно! А вам нравится этот свинарник? Может быть, вы довольны этим скелетом? Арабам холл ни к чему.
- Но у вас же нет оснований!
- Вы это серьёзно? – Флоксман прищурился.
- Нет, конечно. Но вот чем вы обосновываете претензии?
- Мне жаль вас, Волков, честное слово. Собачья работа – газетчик! Ну, ладно, если вы напишете, вам, наверное, повысят оклад?
- Я получу гонорар.
- Ну, как деловой человек, я закрою глаза на вашу сволочность. Пишите: арабские народы систематически нарушают правила пожарной безопасности и гигиенические нормы.
- То есть?
- Разводят костры и, пардон, мочатся под пальму.
- Но это напоминает им родину…
- Так что? Мне сделать потоп, чтобы вспомнить разлив Волги? Если я залью Нидерланды, ко мне применят санкции. А этим засранцам всё сходит с рук. Между тем их грязная нефть осталась далеко. Тут мы все примерно равны.
- Но некоторые равнее… - горько процитировал Пётр. – Так я распишу вас, как агрессора. Но про пальму изложу тоже.
- Вы это говорите, чтобы не потерять моего расположения?
- Ну…
- Я же вам сказал: я деловой человек. Пишите, получите гонорар, покупайте у меня привилегированные обеды, - и мы будем партнёры. Для двух взрослых людей достаточно. Кстати, когда я получу свой холл, я разверну там новые услуги. Так что вам тоже выгодно меня защитить. Всего!
Флоксман нырнул в лифт. Пётр вздохнул. Писать бы о том, как прошла премьера в "Большом"… А вот театра в Небоскрёбе нет. Не подать ли майору идейку?
Анри Терналь долго наблюдал за тем, как Пётр ест. В свете флоксмановского цинизма еда немного потеряла в привлекательности.
- Я тебя развеселю, Пьер, - сказал наконец Анри. – У тебя неприятности с майором?
- Пока нет. Только со мной.
- Ужасная русская рефлексия, - засмеялся Анри. – Смотри на вещи проще. Скоро Рождество.
- Угу. Милый семейный праздник.
- Мы все одна семья, - загадочно изрёк Терналь. – Всё равно, отличный случай собраться и раздавить бутылочку.
- А организует всё Исаак.
- Какая разница? Ты что, заразился от майора?
- Я его обгадил. Исаака, то есть. Как-то неловко.
- Это твоя работа, - Терналь пожал плечами. – Я же тебя не как журналиста приглашаю. Хочешь порассуждать – пожалуйста, но в другой раз. Мы просто хотим все вместе выпить. Присоединяйся.
- А кто будет?
- Все наши. Тебя ждёт сюрприз. Ну, меня-то ты ещё не стесняешься? Я твой друг?
- Друг. Пока что…
- Так вот, как друг – советую, приказываю и велю тебе завтра приходить. Собираемся в Женеве.
7.
Рождество Петру испортил майор Кандыба. Утро накануне началось с визита к главспецу. Православный майор не признавал ихних хладнокровных праздников. Он пронзительно глянул на Волкова и плюхнул на стол папку. Пётр стоял почти навытяжку, держа в кармане шиш и глядя Кандыбе в переносицу.
- Р-работаешь, мать твою, как обтаканный-рассяканный! – прорычал майор. – Что я, зря тебя кормлю? Поинтересуйся!
Пётр взял папку. На ней было написано: "Люксембург", а в папке… Волков покраснел. Чёрт знает что рисуешь, призадумавшись… Но как это у майора?.. Рыщут по столам, конечно… сволочи! Эти сумбурные мысли пронеслись, ошпарив, и Пётр уже стал подыскивать какие-то объяснения, но майора возмутили, оказывается, вовсе не дурацкие граффити.
- Ты на обороте-то погляди! Озабоченный ты наш…
Пётр перевёл дух. На обороте – он это точно знал – не было ничего страшнее пророчеств Пудниекса. Точно – опус номер сто тринадцать от такого-то числа: "Ция прославит наше дело, Вращенье петуха откроет дверь Но где же палец тот, который смело?"
- Н-ничего, - пробормотал Пётр, - по-моему, обычный бред магистра. На тему Нового Качества…
- Заткнись! – гаркнул майор. – Качество-срачество!!! Новое-хреновое!!! Вот они где у меня, - и ладонью по горлу. – Кто у меня овседомитель? Что за ция такая?
- Да это же всё случай! Пудниекс, как известно, во сне тычет пальцем в клавиатуру, потом отправляет факс. Рука соскользнула… ну, не знаю… акция? Трансляция? Мутация?
- Не знаешь? Сук-кин ты сын, не знаешь? А про подвал ты знаешь?
- Нет, - отвечал Пётр. Шиш в кармане давно разжался и теперь он чувствовал, что обомлевает. Вот оно, началось…
- Так узнаешь! Десять дней…нет, неделю тебе даю. Если не положишь мне вот сюда отчёт по этим люксембугрцам… чем они там занимаются… узнаешь такое, чего и не захочешь!
- Я даже не знаю, чем они легально заняты, - обиженно заметил Пётр. Усилием воли ему удалось снова сложить пальцы, как следует. – У них какие-то спецпропуска, что ли… Какой-то Крэйд устроил у нас пограничный конфликт. Откуда они вообще?
- Черти лысые, - проворчал Кандыба, засовывая пальцы за воротник. – О, Господи, - вскричал он, оборотившись в угол, к бумажной иконке. – Начинаешь благое дело, а они тут как тут, припутываются! Никуда от них не деться, и чую я, что они не помогают мне, а своё что-то замышляют. Ведь ты же славянин, Волков, неужели тебе этот Крэйд не противен показался?!
- Он совсем безволосый, - сказал Пётр, радуясь, что разнос приобретает всё более отвлечённый характер. – Неприятно.
Майор только дёрнул щекой. Упёрся в стол, тяжело глядя на Волкова.
- В общем, так. Заняты они – кто чем. В основном прогнозами… гадалки хреновы. Понимаешь ты, очки минус пять, что в нашем деле без прогнозов никуда?
- Так точно, - отвечал Пётр, не носивший очков вовсе. – Понимаю. Астрологи. Тион.
- И этот тоже. Всё терплю ради великого Дела, а они о нём… сочиняют!
- Как? Разве Пудниекс тоже…
- Куда ему, дурню! Ставридная башка твой магистр. Но к нему ходят! Ох, я бы запретил… но они же… - майор оскалился, до того ему горько было сушествование люксембуржцев, - эх! Есть люди, работают, смотрят и слушают, не то что ты, растяпа!
- Но я тоже работаю. Флоксмана заклеймил.
- Эт-то хорошо, - рассеяно проворчал майор, - с Флоксманом мы потом тоже разберёмся… в своё время. Ты мне с этими господами ясность внеси. Набил, понимаешь, ящик вот этим… Глаза разуй, почитай – между строк такое вызревает… Ция! Короче, надоело: я тебя, Волков, ясно предупредил. Неделя. Делай что хочешь, хоть в жопу к ним залезай, но про эту цию я должен знать больше всех. Спецпропуск у Пустяшина получишь.
Пётр стукнул каблуками, кивнул и быстро вышел. Приступ слабости у майора закончился. В приёмной секретарь Пустяшин беседовал с кем-то невидимым. Человек стоял в коридоре, до слуха Петра доносился только невероятно густой бас, даже слов нельзя было разобрать, но в такт им колыхалось вдвинутое в проём двери огромное брюхо. Кожаный пиджак безобразно блестел. Пустяшин кивал, потом что-то перешло из рук в руки. Брюхо вернулось в коридор и секретарь тут же передал Волкову ламинированный листочек спецпропуска.
Пётр оглянулся в коридоре. Никого. Ни толстых, ни тонких.
Остаток дня Воков провёл, пытаясь читать послания магистра. "Ставрида ты, брюква мороженая…"- ворчал он и погружался все глубже в отчаяние. Ибо магистр, несомненно, грезил о чём-то неуловимом. Остановила же взгляд идиота Кандыбы проклятая ция! Невинный лепет одного идиота и кошмары другого! Со спецпропуском, конечно, можно внаглую пойти к астрологам, взять Тиона за горло и спросить… Пусть придумает хотя бы отмазку, старый звездочёт! Но добрая половина существа, отчаявшись в небоскрёбном существовании, уныло твердила: это, брат, тебе не поможет. Что делать,что делать?
- Одеться и побриться, во-первых. Встать, во-вторых.
- О чёрт, Диего! И научиться запирать дверь, в третьих!!! Чего вам нужно?
- Вас, amigo. Сеньор Энрике Терналь зайти не смог, у него что-то там с визой. А у меня всё чик-чик! Вставайте, дон Педро, ибо через полчаса мы будем веселиться.
Сообразив, что Торнадес намерен вести его в Женеву окольными путями, Пётр похвастался, что имеет спецпропуск. На это дон Диего только пробурчал: "Муй буэно"2. Оглдываясь на полусонного пограничника, они проскользнули в конец коридора.
- Афродита Усть-Ижецкая, - кивнул Торнадес и могучим плечом распахнул дверь.
Пётр оглянулся, прикрываясь ладонью от лютого декабрьского ветра. На стене какой-то славянин изобразил бабу, как она есть в его среднеруском воображении. Ничего интересного. Надоели они… резиновые, нарисованные, во сне. Пётр вдруг дико поглядел вниз. Семидесятый этаж. Мама дорогая… сердце заныло от высоты.
Наружные лестницы Небоскрёба даже при неугомонном майоре оставались в небрежении. То есть, на этажах высокоразвитых держав стояли пограничники. Волков видел сквозь стёкла их силуэты. Но на пятьдесят пятом, где была Женева, никаких таких явлений, конечно, не было. Стуча зубами, Торнадес и Волков ввалились на ничью территорию. Католическая Ирландия отбрасывала из-за угла праздничное сияние. Диего придержал Петра за рукав.
- Стойте. Маленький сюрприз. Нам надо надеть вот это.
- Что?
- Маски. Это же праздник!
Мексиканец, лукаво усмехаясь, разжал ладонь. Пётр в недоумении уставился на телесного цвета лепесток. Маска была из резиновой девицы. У Торнадеса на месте носа уже красовался розовый сосочек. Так вот они куда пропадают! Пётр хмыкнул и напялил маску.
- У меня, по-моему, задница, - пробормотал он. – Очень уж круглая…
Торнадес ничего не ответил, молча нажал на ручку обитой жестью двери.
В Женеве было очень темно. Здесь давно и много курили, а прямо перед их приходом погасили свечу. Волков слышал, как дышат собравшиеся лысые, но больше – ничего. Его осторожно подтолкнули в плечо. Пётр растопырил ладони, обороняясь от темноты, и получил несильный удар током.
- Ай! Палец!
- Он сказал своё слово, - сурово произнёс кто-то. – Наречётся поэтому Пальцем! На Истину указующим! Зажигай, - это относилось не к Петру, потому что тут же защёлкали кремни и затеплились свечи.
Пётр почувствовал себя глупо, глупее некогда. Пьер Безухов у масонов… Он все-таки надеялся, что это будет новогодняя вечеринка. Где-то тут, среди этих болванов со свечами, скрывался Анри, сзади… или где там ещё – был доктор Торнадес, наверное, и другие люди, с которыми не стыдно было в "Троечке" поболтать и поспорить… "Ну, заканчивайте скорее", - хотелось сказать ему. В неровном свете плясал накрытый стол… уже лучше, но посреди тарелок возвышалась электростатическая машинка. Ручку вертел осанистый мужчина. В отличие от прочих, бывших в полумасках, его полностью скрывала личина девушки-китаянки. Пётр боролся со смехом. Между тем кто-то уже сближал разрядники, - брызнула синяя искра, затеплилось что-то в фарфоровой чашечке. Петра окурили ладаном, и Женское Лицо изрёк, что новообращённому Пальцу предстоят три испытания. Первое – измерение духовности.
- Подведите его ко мне!
Петра взяли за локти и поставили перед раскосые очи. Волков уже узнал голос – это был безволосый люксембуржец Крэйд. И вдруг сверкнуло, как та искра: да ведь майорское задание, кажется, исполняется. Вслед за этим слабо уколола совесть – общество всё-таки тайное, надо будет закладывать… да брось ты, Волков, какое общество… фигня, баловство под Новый год или со скуки, заложим и не могрнём! Гей, славяне!
- Сто двадцать, - Крэйд опустил руки. – Теперь второе.
Люксембуржцы приблизились. Один из них держал свечу в чёрных пальцах и подмигнул Петру. Дик! Или Жан… нет, наверное всё-таки Дик. Крэйд налил каждому из бутылок на столе. И пошло-поехало. "За тебя, брат", - говорили члены общества. "Чин-чин", "прозит", "будьмо", "лехаим"… Пётр выпил одно за другим белого вина, скотча, шампанского, просто водки и какой-то тёплой дряни, чего-то с привкусом смородины, чуть не подавился оливкой в мартини… Голова ужасно кружилась, горло горело. Он пошатнулся, но его поддержали и Крэйд объявил, что брат Палец выдержал испытание. Оставалось третье, но это – после застолья. Тут все радостно поснимали лоскуты резиновых девок и сели кушать. Петру подвинули кресло, намазали бутерброд чёрной икрой. Знакомые и не очень лица ещё вертелись, но потом это прошло, стало возможно угощаться без опаски. Один только Крэйд не снял своего отличного прикрытия, - так и жевал балык, шевеля полураскрытыми сладострастными губками. Ещё то зрелище! Петр пару раз взглянул, чуть не подавился и больше не рисковал. Ему стало хорошо. Братья вокруг смеялись и мило шутили над новообращённым и над собой. Составился тарелочно-бокальный оркестрик, душа-парень Дик спел в честь Петра импровизацию на русские темы. Пётр прослезился, все хлопали. О тайнах не было ни слова, даже заядлые спорщики Тион и Анри были милы друг с другом. В конце вечеринки, когда Пётр уже размяк окончательно, вспомнили о третьем испытании. Волкову уже было всё равно, хоть бы и нагишом по карнизу пройти, но это оказалась лишь анкета. Над ней пришлось помучиться, потому что смысл вопросов не очень доходил до Петра. Тогда их принимался толковать кто-нибудь из братьев, а у них тоже было неважно уже с дикцией:
- Э-то что? Чем вы занимались в прошлой жизни?
- Ну! Чем… в прошлой жизни, это же ясно!
- Откуда же я… Да не помню!
- Месье! По-поглядите на него! Он… не помнит! Ну? Чем… Что?
- Так что же… Ну, ел. Пил, наверное. Девок потрахивал, конечно. С-сражался! За… за любовь!
- Вот! Так… так и запишем… А потом?
- Помер. От… от мно-же-ствен-ных ранений. Записал?
- Записал. А потом?
Наутро всё было, как сон. И похмелья вроде бы не чувствовал, но и вспоминать прошедшее было как-то странно. И особенно удивляло застрявшее в сознании: "ни за что не перейти порог трёх шестёрок".
8.
Минеральная уже поджидала Волкова. Отдуваясь, он вылез спиной вперёд из герметичного шкафа и припал к бутылке. Поникли решётчатые антенки чего-то-там-уловителей. Да и учёные мужи выглядели кисло.
- Ну?
- Ничего, - Тион отвернулся от компьютера. – Вы думали о цие?
- Думал, - сварливо отвечал Пётр. – О всяких циях я думал, видит Бог, я даже стал думать о Цилях и Лилях!
- Я это вижу, - астролог поморщился. – Никакой полезной информации.
- Порнография, - хихикнул Кактус. Пётр был очень удивлён, узнав, что химик обретается у астрологов. Оказалось, что Кактус проходит семинар у Крэйда. Арканы Таро и астральные неметаллы. "Какие-какие?" - переспросил Пётр. Астральные! Ясно, что ничего общего с неметаллами как таковыми и с химией семинар не имел. Что оставалось делать? Пётр только пожал плечами. Все тут были злые, раздосадованные. Пётр сначала любопытствовал, потом просто собирал информацию, от вздорности которой сильно поубавился его стыд перед будущим доносом. Теперь ему уже было откровенно смешно. И всё-таки иногда астрологи что-то такое добывали из вороха своих глупостей. Что-то, в чём был если не здравый смысл, то хотя бы основа. Например, тезис о трёх шестёрках. Уже десять дней прошло, пора было садиться за отчёт, но ни разу, ни в одной лаборатории на сотом никто при Петре не обмолвился о шестёрках. А фраза эта была такая… вещественная, что ли. Число Зверя… да и вообще, голос был взволнованный. О цие они говорят не так, ция – это даже для них статистическая абстракция, из неё только вероятностным путём можно что-то извлечь, вон как Тион скучает…
Пётр допил воду, взял бутерброд и бесцеремонно уселся прямо перед доктором туманных наук.
- Слушайте, Тион, я посвящённый?
- Посвящённый, ну и что?
- Я знаю, вы меня не любите. И Эд Колыванов, тут вы единодушны, но это ладно... Раз я посвящённый, то какого хрена занимаюсь этой ерундой?
- Вы работаете не только с нами, - Тион брезгливо глядел на крошки от бутерброда. – А что касается любви… вы правда огорчены?
Вопрос его, заданный унылым тоном, показался Петру всё же двусмысленным настолько, что Волков предпочёл смолчать. Он прожевал "Докторскую" и продолжил по возможности небрежно:
- Но есть же другие направления. Вопрос трёх шестёрок, например. А здесь как-то всё слишком зыбко, а, Тион?
Тион возвёл очи на Волкова. Тусклые унылые очи предсказателя, обременённого знанием.
- Шестёрок? Вы хотите, чтобы я с вами об этом разговаривал? Идите к нумерологам, ступайте, - вялый взмах руки, вселенская скука.
Пётр слез со стола. Он совсем не такой реакции ожидал, не этого привычного раздражения между разными ветвями оккультных наук. И опять ему стало стыдно. Дрянной я шпион, подумал он, да и журналист никудышный…
Отчёт писался плохо. Пётр ворочал деревянной от напряжения шеей, стучал пальцами и тому подобное… Опять приходилось переживать сомнения: а так ли глупы граждане Люксембурга, может, правда, ищут что-то важное. И вдруг – найдут? Трижды разбавлял тупую работу чаем, обжёг нёбо, ел безвкусные бутерброды. Извёлся так, что даже не спрятал ноутбук, когда пришёл друг Анри.
- Оторвал от забот? Не извиняюсь, Пьер. Какие могут быть труды, когда есть что поесть!
И он раскрыл небоскрёбовский пластиковый пакет.
- Это новый проект Исаака. Готовится внедрить с нового года. Доставка на дом. Вот… это перепела с вишнями… это вино, бисквит…
- Зачем, Анри? Ты что?!
- Ну, извини. Или ты в самом деле думаешь, что я мог всё это съесть в одиночестве? Помилосердствуй, Пьер, у меня там совершенно головоломный тензор, я его бросил к чёрту. Я хочу посидеть в приятной компании. Возместить тебе издержки нашего специального Рождества.
Пётр при этих словах поморщился.
- Нашёл о чём вспомнить… Ох, Анри, не ведаем все тут, что творим! Вот ты – математик, умный человек.
- Одно другому не помеха.
- Оставь свои галльские хохмы, дай договорить. Как хотя бы умный человек, не как математик, - можешь ли ты мне, дураку-гуманитарию, объяснить, что здесь происходит последние три месяца?
- А что здесь происходило до того? – Анри расставил судочки и снимал папиросную бумагу с бокалов. От одного зрелища, от матовых бликов на мельхиоре У Петра засосало под ложечкой. Но так хотелось себя казнить, - он не мог остановиться.
- До того здесь было много денег. Я жадный. И ничего не надо было делать. Я ленивый. Неужели тебе надо объяснять, ты же раньше меня…
- Потому, что я тоже жадный и ленивый, - Терналь рассмеялся. – Моей математикой можно хоть в сортире заниматься, я в миру частенько так и делал. Ну вот, наливаю. Приступайте, друг мой!
- Да ну тебя! – Пётр с мученической гримасой снял крышку. Аромат огладил сердце тёплой волной, но первого наступления было недостаточно. – Как я могу это есть?
- Почему нет?
- Потому! Что кончается на "у" …
- Ты не ешь перепелов? Аллергия?
- О Господи! – вскричал Пётр, не имея сил терпеть. – На себя аллергия! – после чего решительно принялся за дичь.
Прошло минут пять в благородном молчании. Анри с седьмого неба оглядел пиршество.
- Золотой человек наш Исаак! Что бы мы без него?
- Да, - сдержанно согласился Пётр. – Заметь, было твоё сокровище капитаном сухогруза! Понадобился Небоскрёб, чтобы развить его деловые качества.
- Ты об этом хочешь написать?
- Нет. По правде говоря… Но нет. Слишком мелко. В какой-то степени мы именно майору, - ты простишь, что я за столом?..
Терналь благосклонно кивнул.
- Да, так именно майору мы обязаны тем, что из пустой затеи каких-то филантропов Небоскрёб превратился в котёл страстей. В нечто, где может что-то случиться. Чёрт, я как-то так выражаюсь… Но ты понимаешь?
Терналь ещё раз кивнул, поглядел сквозь свой бокал на лампу и отпил глоток "Пино-Гри".
- Знаешь, чем я занимался сегодня с утра? Сидел у нашего друга Тиона в шкафу. Думал о Цие! Может, тут моё воспитание виновато, я не привык трепетать перед такой ерундой… Где же настоящее?!
- Ты у меня спрашиваешь? Хочешь, чтобы я изрёк пророчество?
- Нет! Пророчеств мне хватит. Но я бы охотно послушал, например, - Пётр вздохнул и пошел ва-банк, - про три шестёрки.
- А откуда ты знаешь про три шестёрки?
- Кто-то болтал на вечеринке. Я точно помню! А сегодня Тион посылал меня к нумерологам…
- Нумерологи здесь ни при чём. Это проект Крэйда. Досторойка оранжереи.
- Какой оранжереи?! – вскричал Пётр, теряя почву под ногами. – Что ты… Замолчи!
Анри чуть не уронил очки.
- Что с тобою, Пьер?
- Молчи, молчи! – Волков мотал головой, стучал кулаком, - напрасно! Анри не желал остановиться.
- Пыльные старцы! – восклицал он. – Десять веков тайны!!! Как они иногда меня раздражают, Пьер! Но должен сказать – у тебя великолепное чутьё. "Три шестёрки", пожалуй, единственная стоящая мысль во всех здешних лысых головах. Включая мою, - он рассмеялся, не замечая корчей Волкова. – Как ты… хм, не знаешь, но это всё равно… Словом, у нас на самом верху есть оранжерея. Классическая структура! Рай, Срединный Мир и… хм… подвал. Неплохо придумано, разве нет? В оранжерее растут яблочки… на кустах, их выращивает какой-то сумасшедший фермер, какой-то Рабинович из Омахи!
Анри всё это забавляло, он через слово прыскал смехом. Пётр не знал, как заткнуть некстати отворившийся фонтан своего друга, ёрзал, словно на сковороде и готов был задушить тощего математика.
- Это – что-то вроде плодов познания. Яблочки Добра и Зла. Но их пробуют все, кому не лень, и никто ещё не познал ничего такого. А вот "три шестёрки"… Высота нашего Небоскрёба вместе с оранжереей – шестьсот шестьдесят четыре метра. Крэйд предсказал, а я рассчитал, что прирост на три метра даст качественный скачок. Возможно… это то, чего мы ждём. Вероятность, правда, невелика. Теперь они с Кактусом заняты поиском оптимальных материалов для наращивания. Я, как ты, ни во что не верил, но когда своими глазами увидел конечную вероятность… Теперь меня уже ничем не удивишь. Теперь я только жду… но что такое?
Пётр сгорбился, заткнул уши ладонями, зажмурил глаза. Сгинь-пропади, изыди, Сатана-искуситель!
- Что ты наделал! – простонал он, когда Анри стал трясти его за плечо. – Ну, зачем ты всё это мне растрепал? Да ещё вот так! Не мог промолчать? Тогда бы я с чистой совестью написал: ничего, мол, не знаю, ни о какой Цие, всё это бред и чушь!!! Что мне теперь делать?!
- Ага! – Анри осторожно присел на подлокотник. – Вот оно что… Значит, если бы я не распустил язык… Но ловко же ты перекладываешь вину на меня.
- Ничего я не перекладываю! Уходи, проваливай!!! Я сам виноват, не всем же везёт быть математиками!
- И математикам случается совершать поступки, - тихо сказал Анри. – Но ты можешь не беспокоиться, Пьер. Никто не сомневался, что майору понадобится свой человек в "Люксембурге". И то, что он выбрал тебя… мсье главспец всё-таки непроходимый… как это? "совок"… Эй, да ты слышишь меня? Ох, эта ваша славянская душа! Прошу, не будь мучеником! Ну хорошо, как великий Посвящённый братства "Люксембург" я официально разрешаю тебе… да, разрешаю написать этот твой… отчёт.
- Донос!
- Отчёт. И впредь ты будешь информировать майора обо всём, что узнаешь.
Пётр вытаращил на Терналя покрасневшие от тоски глаза. Анри с облегчением вздохнул и плюхнулся в кресло.
- Пиши. Что ещё тебя смущает?
- Да всё подряд! Загибай пальцы: первое – о чём писать? Такое чувство, будто закладываю детский сад. Второе: если майор решит, что цена этому всему – подвал? Кому-нибудь из вас…
- Подвал, подвал… Почему это тебя так беспокоит?
- А разве тебя – нет?
- Да, но совсем по другой причине. Ведь никто наверняка не знает о подвале ничего. Есть мнение, что там фабрика пыток.
- Ага!
- В конце концов, трёхчленность Небоскрёба приводит некоторых к мысли, что там… ничего нет.
- Как – ничего? Куда же деваются люди?!
- Вопрос! Можно принять, что людей там перерабатывают на фарш для наших суперпоставок…
- Прекрати!
- А можно предположить, что там – просто дверь.
- Какая дверь?
- Не знаю. Стальная, скорее всего. С черепом и костями, - Терналь развеселился. - Но эту гипотезу мы с тобой, надеюсь, сможем проверить.
- То есть?
- Просто спустимся туда. Да не бледней так, Пьер, ты же посвящённый!
Того, что вышло из-под прощёного пера, Пётр уже не стеснялся. Он вполне вальяжно сидел в кресле и даже дерзко прикидывал, какое бы такое слово наиболее подошло к написанию на майорской лысине. Кандыба шелестел страницами и глухо крякал время от времени.
- Поработал… Да-а… Блажат учёные! Может, зря их кормим?
- Э-э… Нет, - Волков спохватился, принял деловитый вид. – Не думаю. В основном они, конечно, свой хлеб отрабатывают.
- Они-то отрабатывают, да поди проверь. А про цию? Почему не пишешь?
- Потому что не знаю.
- Не знаешь?
- Они сами не знают. Считается, что это нечто важное. Магистр ведь не объясняет, что он имел в виду.
- А когда узнаешь, будет поздно! – майор откинулся в кресле, вытер череп носовым платком. – Ждёшь от них ясности, как в уставе… да видно, хрен дождусь я! А как грянет эта самая ция – ох, Волков! Что – дать тебе ещё неделю?
Майор вовсе не был в хорошем расположении духа. Но Пётр ощущал за спиною весь "Люксембург", всю резиномордую рать – волхвов, алхимиков и параноиков. На нём была благодать. И он нагло отвечал:
- Месяц. Быстро такие дела не делаются. Ручаюсь, что за месяц ничего не произойдёт.
(Продолжение следует).
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
9.
Утро первого января было томительное. Накануне Пётр толкался на соответствующей вечеринке, выпил с полведра, не меньше, коктейлей. Разумеется, без толку – в последнее время ни вино, ни даже "Смирновская" Волкова не брали, не выходило забыться. В полночь били часы, фыркали фейерверки, искусственные ёлки источали хвойный запах. Под неизбежную "Happy New Year" лысые танцевали в холле, и Петру сначала показалось это грустным, потом вдруг – трогательным, а потом рядом оказался Анри и стал шутить насчёт "Голубой Устрицы", и танцы сделались совершенно непристойными. Вся жизнь в Небоскрёбе была сущее непристоище…впрочем, Волкову и в миру случалось хандрить наутро после Нового Года. Разве что вполне остро хотелось тёплого тела рядом… бедная Оксана… Но под атласным одеялом он нынче был один – здоровый мужчина, и в силе, и до старости ещё далеко. Сейчас бы на волю: одеться легко и на лыжах, щурясь от белизны… Пётр не пошевелился. Вид из окна не мог ни развлечь, ни утешить. Но, если долго лежать в постели, то в конце концов кто-нибудь припрётся, Анри или Диего. Будут трепаться, позовут куда-нибудь… вот чёртовы счастливцы, вечно у них есть дела, и совесть у них абсолютно чиста.
На самом деле Петру не хотелось ни грустить, ни веселиться. Жизнь могла только оборотиться какой-то новой стороной, хм… ну не Новым же качеством, в самом деле!
По случаю выходного в России было тихо: граждане либо смылись в загранкомандировки на этажи сверхдержав, либо молча переживали бодун. В лифтовом холле прикорнул под пластиковой берёзкой поэт Макс Минько, несостоявшийся главспец. Кощунственная мысль пришла Петру в голову: хорошо, что всё-таки выбрали майора… Ужас, что мог натворить в Небоскрёбе этот чрезвычайно вдохновенный творец! А главное – томили бы его по-прежнему стихи, вечно он что-то бормотал в рифму, - и довели бы в конце концов до буйного помешательства. А в Небоскрёбе десять тысяч человек, всем надо кушать, одеваться, и тэ пэ. Между железным дураком и кристальным безумцем всегда следует выбирать первого: меньше навредит. А в следующий раз надо выдвинуть Исаака. После года борьбы с цией – какой там из майора будет любимец Фортуны! Пётр поправил на поэте ярко-жёлтое одеянье. Из-под бывшей простыни скользнула и улеглась на вялой ладони спящего толстая золотая цепь.
Встретить бы сейчас кого-нибудь незнакомого… Пётр прижался лбом к холодной пластине двери. Лифт урчал, сматывая шестьсот с чем-то метров троса. Из шахты тянуло химией. Только чтобы был не карикатура какая-нибудь, а нормальный мужик. Почему мы, лысые… нет, почему мы вообще, люди, - такие мудаки и придурки? Стоп… стоп, эт-то уже меланхолия, это…
- Га! Что за чёрт! – лифт открылся, и Волков почти упал в кабину, на какого-то невысокого мужичка. Мужичок нехорошо помянул по-английски Петрову мать и стал смотреть в угол. Это, как нарочно, был незнакомец. И – чтоб ему пусто было – опять странный! Не то, чтобы уж совсем лысый – над ушами, словно крылышки, растопыривались седые пряди, да и сама плешь серебрилась пухом. Набычившись, он притоптывал ногой в десантном ботинке. Но – не военный, камуфляжка мятая, погоны срезаны, да и росточком не вышел…
- Well, куда едешь? – вдруг обратился он к Петру. Английский у него был с каким-то акцентом. Швед? Немец? Глаза голубые, пронзительные.
- Не знаю, - отвечал Пётр. – Честное слово.
- Ага! – вскричал незнакомец и ткнул наугад пальцем. – Покатаемся! Let's go! Я тоже тут ни хрена не знаю! Зигфрид!
- Что?
- Я – Зигфрид, - повторил человечек, расправляя широкие плечи. – Закурим?
- В лифте?
- У меня свои, - Зигфрид отстанил пачку "Винстона", вынул из кармана кисет и свернул самокрутку. – Сейчас приедем… а теперь вни-из!
Пётр представил, как злятся на всех ста с чем-то этажах лысые, и ему вдруг сделалось весело. Определённо, Зигфрид был классный парень.
- Ты откуда, Зигги?
- No, только – Зигфрид! Прости, но даже – для друзей. Второго такого нет! Как это я – откуда? Я – он описал кончиком дымогарки круг. Пётр задержал дыхание. – Но вообще-то, позавчера я ещё был на Камчатке.
- Вулканолог?
- М-да! – Зигфрид усмехнулся вполрта. Вот же – бывают такие мужики, и им всегда весело, и с ними всё становится трын-трава!
Теперь можно было отправиться и в "Троечку", - потому Пётр решительно перехватил над пультом Зигфридову руку.
Дубовые двери выплеснули на них золотое сияние. Зигфрид остановился.
- Дамы?
- Никаких, - ответил Пётр со вздохом, но новичка это не разочаровало.
- Мужи пируют! – он огляделся, поправил камуфляжку. – А водка?
- Сколько хочешь, какая угодно. Вперёд.
- О! Дон Педро! Нуэво аньо фелис!3
- Это доктор Торнадес. А там – мсье Терналь, он математик, все наши ребята… Сейчас познакомимся…
Не тут-то было. Дорогу им преградила служба охраны порядка.
- Новенький? – спросил службист.
Зигфрид кивнул.
- Анкета есть?
Зигфрид пожал плечами.
- Заполним! – службист присел за свободный столик, обложился бумагами. – Имя?
- Зигфрид.
- Фамилия?
Зигфрид пыхнул самокруткой.
- Я спрашиваю – как ваша фамилия?
- Вот так всегда! – вздохнул Зигфрид. – На кой чёрт тебе моя фамилия? Жениться на мне хочешь? То-то я смотрю, рожа у тебя такая сладкая! Я Зигфрид, понял?
Невозмутимо службист поставил прочерк и пошёл дальше:
- Национальность?
- Что с ним? – Зигфрид обернулся к Волкову.
- Не обращай внимания. У нас такой порядок… всех расписывают по национальным квартирам. Это… так, ну, ты понимаешь…
- Не понимаю! – вдруг страшным голосом взревел Зигфрид. Ползала обернулось. Оркестр сбился с ритма. – Фамилия! Национальность! Чёртова матерь! А это ты видел?!
И он вдруг полез в карман и ткнул под нос службисту что-то. Службист побелел и шарахнулся. Пётр взглянул тоже. На широкой ладони Зигфрида тихо сияло небольшое стальное колечко с широкими гранями. Мороз пробежал по спине у Волкова… Но ведь – оно! Кольцо Нибелунгов!
- Так ты, значит, тот самый?
- Ну да, - уже вполголоса отвечал Зигфрид. – Я Зигфрид, тот самый, если тебе угодно, а вообще-то один такой. Хорошая штучка, - он небрежно сунул кольцо в карман. Службист сидел не шевелясь, глаза у него остекленели.
- Господа, - сказал Пётр торжественно, - позвольте представить вам Зигфрида!
- А что вы показали бедному Кокосу? – жадно спросил Терналь. – Глаз василиска?
- Кольцо Нибелунгов, - мрачно, тяжёлым голосом вдруг проронил Тион.
- Не может быть!
- Откуда он знает? – Зигфрид подозрительно зыркнул на Петра.
- Он астролог.
- Я видел, - уныло продолжал Тион. – Проклятое кольцо здесь. Простите, господа, я должен… - он поднялся и ушёл. Анри беспокойно оглянулся.
- Что такое?
- Ничего, Пьер… Мсье Эд вон там, я вижу… Присаживайтесь, Зигфрид.
- Да! Согреться страннику! Чёртовы здешние дороги, их попросту нет! – он залпом выпил стакан "Финляндии". – Хороша, на клюкве! А что этот скелет болтал насчёт проклятия, - так вы не обращайте внимания. Ну, колечко, конечно, не простое… Но так я же с ним… - он погладил карман. – Любит оно меня. Сколько раз уже бросал его в огнедышащую гору: и в Мексике, и на Яве, третьего дня в Ключевскую Сопку зашвырнул… А оно наутро снова у меня.
И пошёл вполне приятный разговор – о кладах, о скалолазании и подводных съёмках, но незаметно всё-таки переключились на баб.
- Валькирии! – фыркал Зигфрид. – Варварские девки! Мускулистые и твёрдокаменные, пардон, за зад не ущипнёшь. А норов – не к ночи будь помянуто – тьфу!
- Ах, пышные блондинки, - вздохнул Анри. – Всё-таки жаль, господа…
- Тебе, может, и жаль, - отрезал покоритель драконов. – А я с ними намучился. Никакие не блондинки, а шлюхи белобрысые… Предлагаю – в нашей тесной мужской компании больше о них ни слова!
Бывалые небоскрёбцы печально покачивали головами. Были, мол, когда-то и мы рысаками. Кактус, наклонившись к уху Петра, прошептал:
- Через две недели будет первым в очереди на мадмазельку. Спорим?
- А что спорить? – так же тихо отвечал Пётр. – Ясно.
Компания вокруг нордического героя разрослась и какое-то подобие праздника сгустилось над столиками "ТрояНды". Анри тронул Петра за локоть. Вдвоём они вышли покурить.
- Очень кстати, - заметил Терналь. – Все просто по уши в этом Зигфриде. Где ты его нашёл?
- В лифте. Между прочим, Анри, а как они сюда попадают?
- А ты?
- Ну, я-то вошёл ещё по-людски, через дверь, с чемоданом в руке.
- Вот и он… С кольцом в кармане. Но это, кстати, вполне согласуется с кое-какими моими расчётами.
- Если есть вход…
- То и выход, хочешь сказать? Не обязательно. Мембраны, например, но об этом больше знает Диего. Тут дело в следующем, Пьер: докуривай…
- Куда? – сообразил Пётр.
Анри полез за ворот, и, лукаво ухмыляясь, предъявил длинный ключ на шнурке.
- Маршрут номер один – оранжерея.
- Ох! Ну, к чему это?
- Ты же обязан всё знать.
- Мне не хочется, Анри, ей-Богу.
- Ты ленивый.
- А я об этом говорил.
- Поверь мне, Пьер, это не впустую. Ну, наконец, если тебе там ничего не нужно…
- А тебе?
- Узнаешь. Я ещё кое-куда зайду. Встречаемся в кухне.
- А как…
Анри прижал палец к губам и шмыгнул за дверь "Троечки". Пётр остался в недоумении, впрочем – скорее приятном. Кухня… как туда пройти-то? В конце концов он просто вошёл в зал, протолкался между кельнеров и оказался в раздаточной. На него косились, но Пётр сделал оловянные глаза. Взял фруктовый нож из ящика, отправился в самый дальний угол к стопке чистых тарелок, и едва не уронил одну, услыхав шёпот Терналя:
- Отлично! Но мог бы и побыстрее.
Пётр оглянулся. Математик, скрюченный в три погибели, делал знаки из кладовки. Дверца была полметра на метр – по габаритам Анри терпимо, но самому туда вряд ли втиснуться.
- Давай.
- Что? Сюда?!
- Я уже подвинулся. Да, тарелку не бросай. Интуиция мне…
Пётр не слыхал толком последних слов Анри. Выдыхая воздух отовсюду, лез через какие-то висячие препоны, - наверное, халаты. Стало просторнее, но при этом Пётр уже совсем ничего не видел.
- Анри? Ты где?!
- Минуту… да…
Пространство осветилось. Анри держал в зубах ремешок от фонарика.
- Так… Нам теперь…э-э… направо.
Они двинулись направо. Анри в кроссовках шагал неслышно, "Красные Саламандры" Волкова вызывающе поскрипывали. Пыль была не едкая, а противно-войлочная. Мерзость запустения. Анри достал ключ и отпер металлическую клетку.
- Поедем с комфортом, - проворчал Пётр.
- Можно лезть и по шахте, - кротко отвечал Анри, - но это не мой стиль.
Заскрежетали тросы, задребезжал какой-то стальной лист. Пётр привалился к стенке и закрыл глаза. Кабина медленно подымалась в сетчатой шахте. При такой скорости – не меньше двадцати минут… Но лифт вскоре встал.
- А? Что? Застряли?
- Приехали, - Анри распахнул дверцу. – Теперь немножко пешком. Как ты, наверное, и хотел. А то что же, в самом деле, никакой романтики.
- Замолчи. Не смешно.
И снова – дверь, которую Терналь запросто двинул плечом. За нею – узкая лестничка. Пётр с удивлением обнаружил под ногами литые чугунные ступеньки, - прошлый век, машинки "Зингер"… Ступеньки шли винтом. Анри с фонариком подымался первым, дырчатые тени метались по близким стенам, но Петру вдруг почудилось – внизу пропасть.
- Откуда ты… знаешь дорогу? Что это… вообще такое?
- Да ничего особенного, - донёсся сверху голос Анри. – Служебные ходы. Их разведал Жан.
- Какой Жан?
- Саксофонист. Это напоминает ему родное гетто. Он здесь и ночует иногда. Я его понимаю – прекрасная акустика!
- Ну и чушь!
- Тише! Жан говорил, что здесь небезопасно шуметь.
- Говорил?! Немой?!!!
- О Господи, Пьер! Я, кстати, понимаю бедного парня лучше, чем тебя иногда. Язык жестов универсален… и очень трудно врать.
- Ты ещё и знаешь… на пальцах?
- Я много чего знаю, и, учти, Пьер – вовсе не хвастаюсь. И вообще, давай помолчим.
- Почему?
Анри не отвечал. Подъём продолжался, и теперь уже Волков поневоле напрягал слух. Кроме их шагов – чёрт побери! - что-то ещё тут шуршало, всхлипывало… и вдруг раздался протяжный жалобный стон. Пётр шарахнулся вниз. Цепляясь за ступеньки скользкими от страха пальцами, вылез на площадку.
- Что это было?!
- Тс-с! Дверь. Не могу открыть. Посвети мне.
Пётр взял фонарик обеими руками. Световое пятно прыгало. Анри тихо чертыхнулся. На двери шариковой ручкой была воспроизведена очень знакомая Петру девица. С замком на причинном месте. Персты указующей руки сложены в фигу… что это Анри так её рассматривает?
- Ага! Кажется, понял! – математик вертел ключом в дырке замка. На сей раз щёлкнуло, и дверь поехала вбок. Она была на полозьях, отсюда и скрип, который Волкову показался стоном.
- Долго ещё?
- Не нервничай, Пьер. Жан рассказывал, будто здесь водятся огромные пауки. Выползают на шум… и на страх; так я его понял, во всяком случае. Мерзкие твари.
Петр засопел и вытер рукавом лицо. Через двадцать шагов они снова оказались перед дверью, меченной девицею. Анри снова просил посветить, упирался едва ли не носом в замок, что-то бурчал по-французски. Так и сяк тыкал ключ – ничего не выходило. Пётр уже догадался, что это отмычка. Математик с отмычкой – хм… Волков вот-вот пожал бы плечами, если бы прямо из-за двери не раздался уже несомненный человеческий стон.
Анри отшатнулся. Но на Петра нашло: с воем он кинулся на стенку и заколотил что есть мочи. Кричал: "Убью! Ноги повыдергаю!!!" Математик хватался за голову, грозился, умолял зря. Стоны из-за двери только раззадоривали Петра. Внезапно среди "а-а-а" и "у-у-у" послышалось отчаянное, горестное: "Спасите!"
Силы мгновенно оставили Волкова. Он мешком свалился у двери, Терналю пришлось перешагнуть через него, чтобы ещё раз попытать счастья. По ту сторону неизвестный подвывал вполголоса.
- А ну, тихо! – прикрикнул Анри. – Сосредоточиться не даёте! Так… да подбери фонарик, Пьер! Средний палец кверху… мизинец согнут… ну… Свети!
Дверь распахнулась, и прямо на них вывалился бледный, зарёванный и весь в паутине магистр Пудниекс.
Пётр не пошёл с Анри в оранжерею. Он сидел в коридоре, в пыльной темноте. Под боком дышал магистр. Стеклянные плоскости тускло отсвечивали – математик искал неизвестно что под яблоневыми кустами Рабиновича. Пудниекс всхлипнул и что-то жалобное сказал на своём языке.
- Что?
Магистр не отвечал. Петру было неловко, он злился.
- Что вам не спится? Уж кого не ожидал тут встретить…
- Бессонница, - горько прошептал Пудниекс.
- У вас?
- У меня, - тайный советник майора лишился в потёмках всякого апломба. – Пудниекс не может спать!
- Вы перенапряглись, - жёлчно посочувствовал Пётр. – Надо было вам гулять, выходить на балкон хотя бы…
- Да, да. Но разве я мог? Столько работы… такие сны, - пухлое плечо магистра вздрогнуло. – Какие сны! А теперь Пудниекс не может спать… и не хочет. Да, сударь! – в тихом голосе послышался вызов. – Ни за какие блага он не согласится… Это непослушание, это бунт! Пудниекс всегда был законопослушен. Но что будет, когда нас призовут к ответу?
Пётр выпятил губу. Нарколептик, болтун… и все зациклились на грядущем кошмаре. Тоска…
- Интуиция подвела, - Анри, пятясь, вылез из низкой форточки. – Тарелка не пригодится, яблочки не вызрели. Можешь её тут бросить, вместе с ножиком.
- Ты всё сделал? – озабоченно переспросил Пётр.
- Ну да… Возвращаемся. Магистр… моё почтение.
- Нет! – вскричал секретный учёный. – Не оставите же вы меня здесь! Я больше не хочу… Пудниекс ведь и так пытался уйти. И он никому не скажет.
- Да уж я надеюсь, - проворчал Анри. – Ладно, пойдёмте.
Втроём на винтовой лестнице было тесно. Пётр спотыкался, Анри то и дело его подхватывал. Магистр заботился о себе сам, из кухни потопал, не сказав даже "спасибо".
У себя Пётр долго сидел, глядя на часы. Стрелка сползала к шести, глупо заканчивался первый день нового никчёмного года. Лечь, поспать? Из заднего кармана брюк с наглым звяком выпал маленький жёлтый ключ.
10.
Он не пошёл объясняться. Ключ, конечно, подложил в карман Анри там, на лестнице. При магистре ничего не сказал. А теперь и спрашивать не стоит. Весь разговор промелькнул в уме: "Ах, этот ключ… Да, ну и пусть полежит у тебя…" Никаких объяснений. Так надо! Что-то заперто у них там, в оранжерее, под эту дурацкую затею о шестистах метрах, и он, как всегда, в стороне. А вот пойти и выложить завтра проклятый ключик на стол перед Кандыбой: майор боится, а если его ещё и подзадорить… Пётр постоял, сжимая и разжимая ладонь, потом пинком вытолкал из-под постели чемодан. Ключу нашлось место в самом низу. Взамен Пётр достал тетрадь: "Дневник рабочих дней". Эх, дневничок, дневничок! А было-то всего пару лет назад: "… мансарда с видом на море. Чайки молниями пронзают предрассветное небо", - напыщенно-то как! Аж читать противно, - "На недоступной скале высится Глупый Пингвин. Над ним истерично кричит буревестник, стонут гагары. Под ним волна грохочет о скалы. Пингвин познал Истину," – именно так, с большой буквы, - "но он не спустится к нам, чтобы рассказать о ней…"
Забавно, нет, ей-Богу – в этом что-то есть. Ну, страниц пять склеено… А вот можно разобрать: "Какие открытия совершаешь на закате, глядя на вино и яблоки? Что, ежели плод румян и сладок, то непременно с червяком внутри? Или – вкус мармелада с перцем, открытый нами вместе? Сквозь бокал особенно заметно, что тени ползут к востоку, цепляя камни. Это уже немного по-японски. Бедные японочки – бородатый и брюхатый хормейстер разучивал с ними: "Ой, ладо, ди-ди ладо! Ой, ладо, ой люли!" Девицы, тоненькие, как тростиночки, измучились до того, что готовы были отдаться деятелю культуры и все вместе, и по отдельности…"
М-да… "По улицам рыщут лихие рыцари Гебалайфа. Ноябрь, месяц голой земли и голых деревьев. Самое время жечь письма. Их гласные вопиют к небесам. И пожалуйста, не надо этих твоих сантиментов, этих сорванных покровов! Чувства для души – что жир для тела. Так что, милая, садись-ка ты на диету. Алгоритмы и логика…"
Пётр закрыл тетрадь. Досада поднялась вначале, когда увидел самого себя – ненамного моложе, но насколько же, чёрт побери, проще и счастливее! И глупее. За счёт чего же ещё быть счастливым? Теперь уж всё равно, не стоит и злиться. Пётр положил тетрадь на стол, разделся до трусов и залез под одеяло. Пусть ты не ось, но гвоздь в оси Вселенной… как Пудниекс, смотри ты…
Злополучный магистр оказался как бы размазан по краям бытия: Петра пробудил звонок. Волков приник к трубке, ещё сонный, и в ухо ему жалобно и сердито забубнил Пудниекс – где вы ходите (?), оперативка четверть часа, как началась, я с вас взыщу и т.д. Пётр, изумляясь, постепенно приходил в себя. Ах ты, сардина балтийская – пробудился, оперативки проводит, Боже мой! Такое пропустить нельзя. Пётр пробормотал извинения, швырнул трубку и оделся за минуту.
Абсурдная оперативка закончилась без него. Магистр сидел в своей стеклянной кабинке. Знаменитые очки сдвинуты на бледный лоб, глазки-клюковки… Пётр с трудом сдерживал усмешку, он заметил, что и прочие работники "Вестника" выглядят на диво бодрыми. Даже спортивный обозреватель господин Лян растянул губы в ответ на волковское "здрасьте".
- Что такое? – спросил Пётр у Бакси, плюхнувшись на место. Британец острым подбородком повёл направо. Поэт Макс Минько, драматически закутанный в жёлтое, сидел под стеной. Ненужные компьютерные распечатки волнами лежали вокруг.
- Сидячая забастовка? Магистр отверг новую поэму?
Бакси в ответ пошевелил бровями. Поэт меж тем опустил взор на бумагу, выхватил карандаш, заложенный за ухо, и быстро зачиркал, двигая в такт босыми пальцами ноги. Магистр Пудниекс всхлипнул и закрылся рукой.
- Он очень хочет спать, - с неизъяснимой интонацией прошептал Бакси. – Сердце болит смотреть…
- Про магистра я знаю. А поэт?
Бакси склонился над планшетом. Треснуть бы его между плеч! Однако новость была такого свойства, что карикатурист бормотал её себе под нос. Пётр напряг слух: "…крал стишки…по слову, по буковке… а мы-то думали – пророк…" Тут Бакси долго молчал, водил мышкой, потом повернулся к Петру: "Во сне – хитёр, да?", - и неприятно захихикал.
Пока Пётр соображал, как бы из своих вчерашних похождений извлечь видимость ценной информации (о ключе – ни слова!), между поэтом и сновидцем точилась борьба духа. Первый писал и время от времени пронизывал магистра огненным взглядом. Пудниекс держал оборону. Сотрудники, привыкшие видеть лишь загривок номинального редактора, сначала посмеивались. Но к обеду стало ясно, что битва – нешуточная. Магистр не склонял головы с упорством мученика. Он собрал с подчинённых материалы и сидел над ними упорно, словно мог что-то понять. На Петра это молчаливое сопротивление повлияло, и он перестал сочувствовать поэту. С чего они все взяли, будто магистр – вор? Вдохновение – дело тонкое, а Макс Минько личность совершенно неверная.
…...и было так странно пальцам снова держать ручку. Течение мыслей замедлилось; приподнявшись слегка над привычным уровнем, Пётр Волков наблюдал, как выписываются слова. "Абсурд вокруг внешний. Оттого я и несчастлив. Конечно, не обязательно стремиться к счастью, но я и не мазохист настолько. Пассажир на корабле уродов. Ничего не знаю, ни в чём не участвую. А капитан – он знает всё? Ну нет, вряд ли. Стоит на палубе, расставив здоровенные ножищи в сапожищах, вперив орлиный взгляд в несуществующий горизонт. А вот кто всё знает – те снуют ниже, вполне деловитые. Абсурдом пропитанные от носа до хвоста."
Рука остановилась. Петра медленно притягивало назад, к осознанию. Чёрт, вот так отделился… от себя. Что это, разве дневник? Крысы на корабле уродов. Добрые друзья – Анри…в серой шкурке, глазки чёрненькие, ха-ха-ха! У Диего здоровенный длинный нервный нос…вечно дремлющий у бочки с сухарями магистр…Кактус волочит вислое пузо на коротких лапках…Нет уж, нетушки – не надо нам сейчас новых сюжетов, и без того в голове чёрт-те что творится!
Щёлкнул язычок замка на входной двери. Пётр повернулся вместе с креслом. В тёмной прихожей что-то колыхалось, плотнее темноты. Тень заговорила знакомым голосом:
- Не пугайтесь. Это я… одну минуту…
Магистр Пудниекс возник откуда-то из середины своих неясных очертаний: сначала кисти, затем с треском распахнулось маскировавшее сновидца одеяние.
- Господин Волков. Это весьма серьёзно, вы мне крайне нужны.
Магистр после двух бессонных дней был возбуждён, изъяснялся сухо и кратко. И в третьем лице себя не величал.
- Я очень прошу… без вопросов. В крайнем случае, я объясню всё по дороге.
- Куда?!
- Вы должны меня проводить.
- Куда, я спрашиваю?!
Магистр судорожно, почти с ненавистью, взглянул на Петра:
- Вниз.
Апартаменты, свет в колпаке торшера, дневник – всё сразу придвинулось, встало стеной. По ту сторону мрачный Пудниекс подобрал полы маскхалата и сверлил Волкова алмазным взглядом.
- Вниз… А поконкретней? На ночь глядя…
- Долго вы ещё будете меня мучить? – взвился магистр. – Время уходит, осталось двадцать две минуты! Ну?! Ну, я вас очень прошу, господин Волков, умоляю!
Может быть, он хотел ступить вперёд – но запутался в балахоне. Петр кинулся поднять магистра с колен. Сновидец схватил его за руку – очень крепко, и толкнул через себя к двери. Лезть обратно было крайне глупо. "Абсурд вокруг внешний…"
Петру очень хотелось оглянуться – как там магистр; но, с другой стороны, ничего интересного наверняка. Замаскированный Пудниекс хрипел на ходу. Прошли мимо погранпоста – из-за перегородки торчали сапоги дежурного, но ничто не шевельнулось. Пётр придержал для магистра дверь на лестницу. Тьфу, и вправду гадость: колышется, переливается что-то мутное, увидишь – только глаза протрёшь.
- Что это на вас такое?
- Это… мне дали… не скажу, кто.
- А идите вы с вашими тайнами…
Они спускались всё ниже. Пётр стучал зубами. Вот чёртова кукла, ставридная башка! Куда он? Зачем? Да тут и думать нечего: скоро полночь. Какой-нибудь оккультный ритуальчик… посвящают нашего дурака. И этого во что-то посвящают, и плащ-невидимка ему дан для пущей важности. Просидит всю ночь где-нибудь в каморке для веников, будет думать, что узнал новое. Смотри, не лопни! А я вот ничего не знаю, и это даже хорошо. Потму что ничего здесь узнать нельзя, и вообще – узнают не так, не изнутри. Не сидя взаперти, то есть – надо мне отсюда уходить. Это же так понятно, и не может быть, чтобы не нашлось в такой громадине слабого местечка… Хоть бы и через подвал. Надо будет покрепче прижать Анри, может, он и прав насчёт подвала, он часто в точку попадает. И я сбегу, а кто понял, что дурак – тот уже поумнел; сомнительная победа, конечно, но лучше, чем ничего… Интересно, куда я веду этого обормота? Невежда ведёт другого невежду – смешно, как тыщу лет назад…и крайне многозначительно.
- Пропустите… я открою…
Пётр опомнился. Семьдесят этажей остались выше, они с магистром были действительно в самом низу – в вестибюле. Точнее – в одном из четырёх малых фойе, куда выходили наружные лестницы. От общего пространства эти закуточки теперь отделялись сварными решётками. Пудниекс, откинув клобук, с налитыми кровью глазами хватал воздух. Под балахоном звякнуло, показались пальцы с ключом. Магистр отпер висячий замок. За решётками теснились пластиковые пальмы, кактусы и подобная "зелень". Эти кущи наглухо скрывали вход. Тот самый, "с улицы" – заветный и запретный, за несколько месяцев превратившийся почти в символ. Подходящее местечко для бдения.
- Ну? – сердито сказал Пётр в невидимую спину. – Я могу идти?
- Погодите… застряло…
Волков не видел, чем там занят магистр, но внезапный звук уронил сердце в пятки.
- Всё… успел, - сновидец повернулся лицом к Петру. – Вот… Пудникес уходит. А вы ещё запрёте дверь. Так мне рассчитал…один человек. До полуночи… теперь можно немного передохнуть.
- Как это – уходите? Куда?!!
Магистр захихикал.
- Вот так – просто туда. Ключ мне тоже дал тот человек.
- Но с какой стати?! Почему не я, скажем? Это смешно!
- Ну, так посмейтесь, - мирно отвечал бывший сновидец. – Я понимаю, вы-то считали, что выйти нельзя. И нельзя – никому, кроме меня. Всё подсчитано, господин Волков. Вы, значит, ещё что-то можете. А Пудниекс… то есть мне уже нечего делать. Прощайте.
Пётр не очень вслушивался в исповедь магистра. В нём закипало давно настоявшееся бешенство. В какую-то секунду – их, может, было две или даже три, - он рвался оттолкнуть магистра и прорваться в почти мистическую дверь. Потом ему пришло в голову, что можно выйти и вторым… он даже представил, как пустеет Небоскрёб – засосало под ложечкой… Потом по груди резануло сквозняком со снегом.
Магистр одной ногой уже стоял там. При нём, насколько мог судить Пётр, не было ни чемоданов, ни тёплой одежды. Этот смешной, никчёмный человечек бежал из Небоскрёба – именно так, как Пётр сам собирался минуту назад…
- Не надо за мной… - снежинки таяли на лысой голове Пудниекса. – Здесь очень нехорошо. Холодно. Я ни одного огонька не вижу. И вообще, - он медленно отпускал створку, - скажу вам, как бывший сновидец… скоро здесь будет ещё хуже. А у вас хотя бы есть надежда. Оставайтесь…
Он, должно быть, закончил: "с миром", но дверь лязгнула. Пётр тупо смотрел на косяк, отделанный под бронзу. Замок покачивался. Волков с усилием потянул дверь.
Вне Небоскрёба была метель. Тут давно никто не ходил, и тем жутче выглядела одинокая цепочка полузасыпанных следов. Холодно, ух, как холодно… Пётр прикрыл створку, защёлкнул замок, а ключ положил в нагрудный карман. Про другой, которым была отперта решётка, он и не вспомнил.
Он не раздумывал, просто отшагал несколько пролётов, прежде чем поутих гнев и до него дошло, что нет нужды мёрзнуть и задыхаться. Пётр железным шагом промчался по территории какой-то малой державы, дважды ткнул в нос пограничникам свой "мультипасс" и лифтом доехал до Франции. Необычайно идиотской показалась ему новогодняя идиллия – с серпантинами, гирляндами и фонариками. Пограничник в будке, увитой зеленью, вежливо кивнул отраженью Волкова в зеркальном стекле – он смотрел шоу в "Мулен Руж". Пётр злобно ухмыльнулся: всё с ног на голову, хорошо бы Анри сидел за столом, вкушал бы что-нибудь особое от Исаака… или с гостями… или… Тут Пётр даже остановился. Тьфу – наваждение! Анри в компании мадмазельки… вот чёрт, а ведь может быть… У самой двери ещё помедлил. И вошёл, постучав всё-таки предварительно.
У Анри не было ни гостей, ни мадмазельки. Математик в великолепной тишине услаждал себя Лоркой. На испанском языке. Без лишних слов Пётр сел и достал ключ.
- Зачем ты его принёс? – расслабленно спросил Анри. У него в глазах ещё стоял андалузский морок.
- Хочу поговорить.
- О Господи… Выпьем?
- Нет. Я не пить пришёл, а разбираться. Знаешь, что это такое?
- Не томи, Пьер. Всё хорошо в меру.
- Это ключ от входа, - зловещё процедил Пётр и оскалился. Очень хотелось стукнуть кулаком и выразиться… загибов на пять.
- От входа? Ты имеешь в виду… хочешь сказать, что…
Анри как бы не очень верил, что перед ним сидит человек с ключом, открывающим прежнюю, для многих здесь – единственно верную, желанную жизнь. Что он – ещё здесь. Пётр это понимал, и окончательно разъяриться ему мешала мысль: Анри не знает! Слава те, Господи, есть ещё в Небоскрёбе непонимающие. Ах, брат мой, ты мне теперь всё расскажешь, а я уж буду делать выводы. Пётр вздохнул и устроился поудобнее.
- Это всё наш магистр.
- А что с ним?
- Приказал нам долго жить. В Небоскрёбе. Сам же ушёл. А я за ним дверь запер.
Терналь молча глядел на ключ.
- Вот так. Ему, видишь ли, кто-то рассчитал… И ещё на нём был маскхалат. Такой… как бы сказать… плащ-невидимка. Гадость. Что ты мне об этом скажешь?
- Что я скажу… - рассеяно пробормотал Анри. – Нехорошо это. Мне очень не нравится, что всё сходится так…
- Что сходится?
- Слово с делом… Смотри: кто-то рассчитывает гороскоп магистру и прямо указывает на тебя. И этот кто-то даёт тебе в руки ключ. Именно тебе…
- А что? Я не гожусь?
- Как бы сказать… ты не тот человек, кому это нужно… или этот ключ – не то, что нужно тебе… одним словом, есть несоответствие, и оно меня крайне смущает.
- А ты что же, - спросил отчасти уязвлённый Пётр, - тоже взялся за гороскопы? Не ожидал!
- Какие там гороскопы, просто интуиция. Дай мне ещё посмотреть, пожалуйста.
- Зачем?
- Пожалуйста.
Волков нехотя отдал ключ.
- Между прочим, у меня уже есть один.
- Помню, помню, - пробормотал Анри, разглядывая зубцы, - но тот – другое дело, он безопасен… держи его у себя. Да, может быть. Да.
Пальцы математика медленно соскользнули, ключ остался на столе между ним и Волковым.
- Что – "да"? Что – "может быть"?
- Ничего. Как видишь, я тоже пока тут. Не побежал… остаюсь.
- Почему?
- Не кажется ли тебе, друг Пьер, что слишком много вопросов? – Анри поднялся, заглянул в холодильник. - Ты решительно не хочешь ничего выпить?
- Я вообще уже ничего не хочу. Всё это меня бесит, понимаешь ты?! Имею я, наконец, право знать, что вокруг меня творится? Если кто-то на меня ставит – зачем? В какой такой игре? Если под меня копают – опять же… А ты тут лежишь, книжки почитываешь, да ещё и жалеешь меня! Как будто я поверю…
Математик замер с бутылкой вина в руке.
- Тебе нехорошо, Пьер. И это не нравится мне всё больше и больше. Ты, кажется, возомнил, что это какой-то мистический ключ? О мой люксембургский брат! Клянусь всеми девятью планетами и всеми их домами, - это просто кусок обточенной латуни. Но, прости меня, я очень боюсь, что к тебе он попал отнюдь не ради магистра, и с целью весьма простой – найти это у тебя. Да. Да, друг мой : два ключа – это слишком. Оставь его мне.
Пётр не дал даже договорить – на последних словах сгрёб ключ и зажал в кулаке, в кармане. Стыдно сказать: перед ним опять промелькнуло видение пустеющего Небоскрёба. И какие-то ещё, он их и осознать не успел, и не смог бы даже объяснить, - что именно, - но нечто жуткое, стыдное, морозящее.
- Нет, - сказал он глухо. – Я злой. Мне плевать. Игры – ладно. Я готов, буду играть.
Анри осторожно поставил бутылку на столик.
- В таком случае, уволь. Ничем помочь не могу, - и с этими словами лёг, и тут же весь погрузился: "Antonio Torres Heredia, hijo y nieto de Camborios…"4
Скверно начинался год, хуже некуда.
Третьего января разразился скандал. Поэт Минько подал жалобу Главспецу – обвинил Пудниекса, во-первых, в плагиате, а во-вторых, в уклонении от сновидчества с целью это плагиат скрыть. Майор распорядился призвать ответчика на разбор. Но Пудниекса, естественно, нигде не нашли. Возбуждение нарастало в геометрической прогрессии. Кто-то встретил магистра вчера вечером, бледного и отчаянного. Кто-то своими глазами видел, как пан Ольгерт у автомата запивал газировкой пригоршню белых таблеточек, - вот такую, чтоб мне провалиться! И тэ дэ. Никто, конечно, не провалился, не лопнул, и гром никого не разразил. Петру же становилось всё неуютнее. Трёп в редакции, породивший уже десятки версий, оборвался разом, когда карикатурист Бакси спросил:
- А вы, сэр, что об этом думаете?
Волков, конечно, вздрогнул. Показалось, что ключ выпирает сквозь майку, рубашку и свитер – нагло, словно архиерейский крест.
- Э…э… надо сказать, я тоже вчера поздно вечером видел магистра, - лицо Петра приобрело скорбное выражение. Сотрудники тоже как-то потускнели. – Более того, он приходил ко мне. Вы все знаете, как наш магистр туманно изъясняется… Но, если я его верно понял, то г-н Пудниекс имел намерение оставить этот мир.
- Удрать из Небоскрёба?!
- Я сказал: оставить этот мир, - сурово повторил Пётр. – Он дал мне понять, что отправляется… вниз.
- В ад! – фыркнул г-н Лян.
- Вниз, - Пётр посуровел ещё более, его несло вдохновение и острый страх от того, что он так близок к безумной истине. Вытянутый указательный палец намечал зловещую вертикаль.
- Подвал… - прошептал кто-то и породил эхо: "подвал… добровольно… не может быть… из левого крыла… чепуха… подвал…"
- Не я это сказал, - заключил Пётр и отвернулся к своему терминалу. Непривычное холодное ликование разлилось в нём. Сердце твёрдо толкнулось в жёлтый ключ. Через пару часов это будет уже не слух, а новость. Можно сказать, факт. Анри… Анри не выдаст, конечно. Это звено в цепи – не слабое. Поиграем…
В "ТрояНде" всё было почти как обычно. Пётр даже слегка расслабился. Над столиками витало, конечно, имя пропавшего магистра, но лишь как лёгкий дым, - храм еды всё-таки, не принято. Петра это устраивало, покуда не пришёл Анри. Он приветствовал всех несколько рассеяно, вид имел утомлённый, а когда поглядел на Петра, то промелькнуло в лице математика нечто официальное, холодное. Волков потерял аппетит и еле дождался, чтобы Терналь вышел в курительную. Пётр устремился на перехват.
- Ну, Анри, в чём дело? Прости, я вчера был…
- Это ты пустил идиотский слух, - утвердительно прозвучало из-за дымового облака. – Ничего хуже не мог выдумать?
- А что? Разве не могло быть?
- В том и дело, что могло. Майор это сообразил. Он вообще быстро реагирует. Знаешь, где сейчас Эд и Тион?
Пётр похолодел.
- Майор их допрашивает. Его молодцы сделали обыск в лаборатории. На предмет ции. Нашли ключи.
- Какие?!
- Нет, не те, - язвительно отвечал Анри. – Но тоже… не полагающиеся по номенклатуре. И болванки, и слесарный инструмент. Что ты на это скажешь, борзопишуший братец мой?
Пётр молчал.
- Старики выкрутятся, конечно. Мсье Кандыба пока ничем, кроме ции, не интересуется. Что ему сегодня ключи от склада с мадмазельками! Но он и это во благовремении припомнит, и кривые в компьютерах, столь похожие на секретные профили ключей доступа А… Может, тогда ты ему объяснишь, что это всего лишь графики изменения Нового Качества?
- Не ори, - попытался было урезонить его Пётр. – Как я могу что-то исправить? Откуда мне было знать? Обгадились с вашими тайнами, а я виноват!
Анри поглядел на него, словно на говорящее дерево, и глубоко затянулся.
- Ты пока ещё ни в чём не виноват, - медленно, с дымом в паузах, отвечал он, - и очень хорошо, что ты в неведении. Следующим майор призовёт тебя. И ты можешь смело нести что угодно.
- Я-то придумаю, - огрызнулся Пётр, - не вышло бы только хуже.
- Не выйдет. Скоро ция. Передай это своему майору – он замрёт и даже шевелиться не будет. А там поглядим.
- Скоро? – Пётр встревожился. – Что значит – скоро?
- Скажешь – послезавтра, - и Терналь отвернулся, окутался дымом.
11.
О да, майор призвал – к вечеру, без промедления. Он молчал и только стращал Петра тяжким сопеньем.
- Я узнал, господин майор, - стараясь не лебезить, заговорил Пётр. – Они назвали сроки. Послезавтра.
- Ключи, - выговорил наконец Кандыба с натугой, словно Скупой Рыцарь.
- Про ключи тоже есть, - вдохновенно соврал Пётр, - есть отчёт. Я его ещё… не доработал, но есть. Если желаете…
- Желаю! И про подвал желаю – откуда такая информация, всё выкладывай, сучий сын!
- Да, господин майор… Так насчёт ключей… Это всё окультный сектор. Понимаете, они свихнулись на этом, - ну, учёные, что взять… У них там теория зародилась: якобы Небоскрёб уподоблен макро- и микрокосму… Ну, в том смысле, что в оранжерее – рай, на этажах – бытие, а в подвале… хм… само собою, адские страдания. И, соответственно, пребывание за дверями оранжереи означает экстаз, пребывание за… простите, входом-выходом… бывшим – обычное сознание. Ну, а кто проникнет в подвал, тот якобы познает своих демонов и обретёт свободу. В фигуральном смысле, - поспешил добавить Пётр, наблюдая смену окраски на щёках майора. – Свободу духа. И, возможно… Новое Качество. Полагаю, поэтому наш бедный магистр…
- Чушь! – взревел майор, воздвигаясь над столом. – Демонов! Да я бы…ради Нового Качества вас всех в подвал позагонял, шли бы вы у меня туда под музыку, колоннами по шесть! Нету там, Волков, никаких демонов, а что там есть – ты это сейчас у меня сам узнаешь…
Пётр в это мгновение как бы уже умер. Тело осталось у стола навытяжку, дух же воспарил и видел одновременно, как майор, задрав китель, тащит ключ на золотой цепочке, а также – секретаря Пустяшина, медленно влетающего в распахнутую дверь…
-…пление, господин майор!
- ЧТО?
Дух Петра вернулся в тело, лишившись прицела кандыбиных кровавых глаз.
- Что?!
- Скопление! В районе оранжереи…
Майор прорычал ругательство и кинулся к окну, отдёрнул жалюзи. Пётр не мог пошевелиться, но было и не до него: Кандыба от окна метнулся к сейфу, потом снова к окну, клацая на ходу затвором снайперской винтовки.
Башня оранжереи оказалась напротив. Пётр удивился, потому что привык считать Небоскрёб просто вертикалью с нанизанными этажами и "ТрояНдой" в правом крыле. Он и думать забыл о том, какое это сложное, причудливо расположенное в пространстве здание, целый комплекс. И вот теперь до оранжереи можно было рукой подать – хотя, конечно, площадка её находилась почти в ста метрах выше. Пётр по-прежнему видел многое, и притом отчётливо до боли: что стеклянная крыша оранжереи пробита какими-то странными опорами, что на них сверху шевелится нечто цветное, что лысых на площадке не так уж много – всего с десяток, и многие без шапок в такой мороз… Наконец – что там, наверху, шатаясь под ветром, выпрямляется человек. К плечам у него привязано треугольное крыло из пластиковых пакетов с эмблемой Небоскрёба.
- Ой, прыгнет, прыгнет! – взвизгнул за спиной Пустяшин. Они втроём оказались притиснуты к подоконнику, майор – с задранной винтовкой. Кандыба целил в прыгуна, и Пётр, двинув локтем секретарю по зубам, успел толкнуть майора в плечо. Раздался выстрел. Время, растянутое перед тем, как резина, оборвалось и ударило прямо в лицо. Удар был настоящий. Всех отбросило на пол, разлетелись стёкла. Где-то за пределами обычного зрения Петру явилось косое пёстрое крыло, прочертившее бело-жёлтую мглу, и уши заполнил тяжёлый гул многих голосов.
Очнувшись, Пётр сразу заметил только Пустяшина: секретарь задом уползал в приёмную. Ему стеклом здорово оцарапало череп, у Петра самого были окровавлены пальцы. Майора на полу не оказалось. Его вообще не было поблизости, кажется… и это – странно, потому что в разбитое окно ещё доносился шум, как будто слабый гул пчелиного роя. Надо было бежать туда, потому что опять он пропустил важное. Пётр поднялся со стоном – под рёбрами справа резало, словно он уже пробежал с полкилометра без дыхания, вслепую. Ещё при этом было воспоминание: сдвинулись пласты нынешнего, показав чёрную бездну с золотистой пылью внутри, и всё вернулось на свои места. "Тьфу, к бесам… это у меня шок", - Пётр потряс головой и выбрался из кабинета. Где же майор… чёрт с ним, и что же это было? Куда он прыгнул? Административный коридор был пуст, Пётр торопился, кривясь при каждом вдохе. Вот и лифт, которым прямо можно было подняться в оранжерею, на территории Соединённых Штатов, где раньше дежурил специальный патруль. Теперь никого, конечно. Двери лифта распахнулись. Оттуда на Петра слитно выдвинулись люди, оттеснив в сторону. У них были белые от мороза щёки и красные носы, от них веяло холодом. Они смотрели прямо перед собой, напряжённо, ступали осторожно и тяжело. Их руки оттягивала тяжёлая ноша. Пётр разглядел мокрые подошвы ботинок. Кого это? Прыгуна – нет… он же прыгнул, поймал ветер. Волков не утерпел, вклинился между твердокаменными плечами и локтями, и так двигался совместно до первого поворота, на котором они его выпустили и пошагали себе дальше, унося на растянутых куртках белого и спокойного капитана Флоксмана – без сомнения, мёртвого.
Да это же они его в Женеву… Петру стало вдруг так тоскливо: он представил, как кладут мертвеца на длинный стол, на тот самый, за которым Исаак вёл торги, где заседал комитет "чёрной биржи", где Петра и других глупых принимали в братья-люксембуржцы… Бедняга Исаак, что ж с ним стряслось – наверное, сердце…
- Сердце, да.
Неведомо как рядом оказался Зигфрид, словно из стены вышел. Пётр перепугался и обрадовался сразу, потому что с Зигфридом, кажется, ничего не случилось. Он не казался ни бледным, ни замороженным, только читалась в лице тихая печаль. И акцент был какой-то невозможный, чуть ли не местечковый:
- Он так волновался, чтобы всё вышло ничего себе… Да… И вот – прямо в сердце, прямо в правый желудочек! Вот такая маленькая дырочка, - Зигфрид показал пол-ногтя на мизинце. Кольцо Нибелунгов перелилось у Петра перед глазами кровавым огнём. – Ой, кстати! Мне бы надо там быть, бедный Исаак жил хорошо, так и похорон заслуживает хороших. А этого заслуживает здесь не каждый, да…
Он похлопал Волкова по плечу тяжёлой рукой и удалился. Как во сне, видел Пётр тельняшку с надписью "Маккаби - чемпион", и, уже догадываясь, ничего ещё не понимал. Одно ему было вполне ясно: люди, которых он почитал глупо копошащимися, только что участвовали в чём-то большом и важном… капитан за это умер, Господи Боже мой! А ему, со всеми его борениями и здравым смыслом, нет теперь места в этом важном. И не будет уже никогда. Тому, и другому, и этому – но не тебе. Тебе не надо там быть. Никогда. Никогда!
Он сел на пол и едва не заплакал, ударяя в паркет кулаком, измазанным засохшей кровью.
Примечания к I части:
1 название валюты Небоскрёба (от англ. Sky-scraper)
2 Очень хорошо (исп.)
3 С Новым Годом (исп.)
4 "Антоньо Торрес Эредья, Камборьо внук горделивый" – Ф. Лорка
Утро первого января было томительное. Накануне Пётр толкался на соответствующей вечеринке, выпил с полведра, не меньше, коктейлей. Разумеется, без толку – в последнее время ни вино, ни даже "Смирновская" Волкова не брали, не выходило забыться. В полночь били часы, фыркали фейерверки, искусственные ёлки источали хвойный запах. Под неизбежную "Happy New Year" лысые танцевали в холле, и Петру сначала показалось это грустным, потом вдруг – трогательным, а потом рядом оказался Анри и стал шутить насчёт "Голубой Устрицы", и танцы сделались совершенно непристойными. Вся жизнь в Небоскрёбе была сущее непристоище…впрочем, Волкову и в миру случалось хандрить наутро после Нового Года. Разве что вполне остро хотелось тёплого тела рядом… бедная Оксана… Но под атласным одеялом он нынче был один – здоровый мужчина, и в силе, и до старости ещё далеко. Сейчас бы на волю: одеться легко и на лыжах, щурясь от белизны… Пётр не пошевелился. Вид из окна не мог ни развлечь, ни утешить. Но, если долго лежать в постели, то в конце концов кто-нибудь припрётся, Анри или Диего. Будут трепаться, позовут куда-нибудь… вот чёртовы счастливцы, вечно у них есть дела, и совесть у них абсолютно чиста.
На самом деле Петру не хотелось ни грустить, ни веселиться. Жизнь могла только оборотиться какой-то новой стороной, хм… ну не Новым же качеством, в самом деле!
По случаю выходного в России было тихо: граждане либо смылись в загранкомандировки на этажи сверхдержав, либо молча переживали бодун. В лифтовом холле прикорнул под пластиковой берёзкой поэт Макс Минько, несостоявшийся главспец. Кощунственная мысль пришла Петру в голову: хорошо, что всё-таки выбрали майора… Ужас, что мог натворить в Небоскрёбе этот чрезвычайно вдохновенный творец! А главное – томили бы его по-прежнему стихи, вечно он что-то бормотал в рифму, - и довели бы в конце концов до буйного помешательства. А в Небоскрёбе десять тысяч человек, всем надо кушать, одеваться, и тэ пэ. Между железным дураком и кристальным безумцем всегда следует выбирать первого: меньше навредит. А в следующий раз надо выдвинуть Исаака. После года борьбы с цией – какой там из майора будет любимец Фортуны! Пётр поправил на поэте ярко-жёлтое одеянье. Из-под бывшей простыни скользнула и улеглась на вялой ладони спящего толстая золотая цепь.
Встретить бы сейчас кого-нибудь незнакомого… Пётр прижался лбом к холодной пластине двери. Лифт урчал, сматывая шестьсот с чем-то метров троса. Из шахты тянуло химией. Только чтобы был не карикатура какая-нибудь, а нормальный мужик. Почему мы, лысые… нет, почему мы вообще, люди, - такие мудаки и придурки? Стоп… стоп, эт-то уже меланхолия, это…
- Га! Что за чёрт! – лифт открылся, и Волков почти упал в кабину, на какого-то невысокого мужичка. Мужичок нехорошо помянул по-английски Петрову мать и стал смотреть в угол. Это, как нарочно, был незнакомец. И – чтоб ему пусто было – опять странный! Не то, чтобы уж совсем лысый – над ушами, словно крылышки, растопыривались седые пряди, да и сама плешь серебрилась пухом. Набычившись, он притоптывал ногой в десантном ботинке. Но – не военный, камуфляжка мятая, погоны срезаны, да и росточком не вышел…
- Well, куда едешь? – вдруг обратился он к Петру. Английский у него был с каким-то акцентом. Швед? Немец? Глаза голубые, пронзительные.
- Не знаю, - отвечал Пётр. – Честное слово.
- Ага! – вскричал незнакомец и ткнул наугад пальцем. – Покатаемся! Let's go! Я тоже тут ни хрена не знаю! Зигфрид!
- Что?
- Я – Зигфрид, - повторил человечек, расправляя широкие плечи. – Закурим?
- В лифте?
- У меня свои, - Зигфрид отстанил пачку "Винстона", вынул из кармана кисет и свернул самокрутку. – Сейчас приедем… а теперь вни-из!
Пётр представил, как злятся на всех ста с чем-то этажах лысые, и ему вдруг сделалось весело. Определённо, Зигфрид был классный парень.
- Ты откуда, Зигги?
- No, только – Зигфрид! Прости, но даже – для друзей. Второго такого нет! Как это я – откуда? Я – он описал кончиком дымогарки круг. Пётр задержал дыхание. – Но вообще-то, позавчера я ещё был на Камчатке.
- Вулканолог?
- М-да! – Зигфрид усмехнулся вполрта. Вот же – бывают такие мужики, и им всегда весело, и с ними всё становится трын-трава!
Теперь можно было отправиться и в "Троечку", - потому Пётр решительно перехватил над пультом Зигфридову руку.
Дубовые двери выплеснули на них золотое сияние. Зигфрид остановился.
- Дамы?
- Никаких, - ответил Пётр со вздохом, но новичка это не разочаровало.
- Мужи пируют! – он огляделся, поправил камуфляжку. – А водка?
- Сколько хочешь, какая угодно. Вперёд.
- О! Дон Педро! Нуэво аньо фелис!3
- Это доктор Торнадес. А там – мсье Терналь, он математик, все наши ребята… Сейчас познакомимся…
Не тут-то было. Дорогу им преградила служба охраны порядка.
- Новенький? – спросил службист.
Зигфрид кивнул.
- Анкета есть?
Зигфрид пожал плечами.
- Заполним! – службист присел за свободный столик, обложился бумагами. – Имя?
- Зигфрид.
- Фамилия?
Зигфрид пыхнул самокруткой.
- Я спрашиваю – как ваша фамилия?
- Вот так всегда! – вздохнул Зигфрид. – На кой чёрт тебе моя фамилия? Жениться на мне хочешь? То-то я смотрю, рожа у тебя такая сладкая! Я Зигфрид, понял?
Невозмутимо службист поставил прочерк и пошёл дальше:
- Национальность?
- Что с ним? – Зигфрид обернулся к Волкову.
- Не обращай внимания. У нас такой порядок… всех расписывают по национальным квартирам. Это… так, ну, ты понимаешь…
- Не понимаю! – вдруг страшным голосом взревел Зигфрид. Ползала обернулось. Оркестр сбился с ритма. – Фамилия! Национальность! Чёртова матерь! А это ты видел?!
И он вдруг полез в карман и ткнул под нос службисту что-то. Службист побелел и шарахнулся. Пётр взглянул тоже. На широкой ладони Зигфрида тихо сияло небольшое стальное колечко с широкими гранями. Мороз пробежал по спине у Волкова… Но ведь – оно! Кольцо Нибелунгов!
- Так ты, значит, тот самый?
- Ну да, - уже вполголоса отвечал Зигфрид. – Я Зигфрид, тот самый, если тебе угодно, а вообще-то один такой. Хорошая штучка, - он небрежно сунул кольцо в карман. Службист сидел не шевелясь, глаза у него остекленели.
- Господа, - сказал Пётр торжественно, - позвольте представить вам Зигфрида!
- А что вы показали бедному Кокосу? – жадно спросил Терналь. – Глаз василиска?
- Кольцо Нибелунгов, - мрачно, тяжёлым голосом вдруг проронил Тион.
- Не может быть!
- Откуда он знает? – Зигфрид подозрительно зыркнул на Петра.
- Он астролог.
- Я видел, - уныло продолжал Тион. – Проклятое кольцо здесь. Простите, господа, я должен… - он поднялся и ушёл. Анри беспокойно оглянулся.
- Что такое?
- Ничего, Пьер… Мсье Эд вон там, я вижу… Присаживайтесь, Зигфрид.
- Да! Согреться страннику! Чёртовы здешние дороги, их попросту нет! – он залпом выпил стакан "Финляндии". – Хороша, на клюкве! А что этот скелет болтал насчёт проклятия, - так вы не обращайте внимания. Ну, колечко, конечно, не простое… Но так я же с ним… - он погладил карман. – Любит оно меня. Сколько раз уже бросал его в огнедышащую гору: и в Мексике, и на Яве, третьего дня в Ключевскую Сопку зашвырнул… А оно наутро снова у меня.
И пошёл вполне приятный разговор – о кладах, о скалолазании и подводных съёмках, но незаметно всё-таки переключились на баб.
- Валькирии! – фыркал Зигфрид. – Варварские девки! Мускулистые и твёрдокаменные, пардон, за зад не ущипнёшь. А норов – не к ночи будь помянуто – тьфу!
- Ах, пышные блондинки, - вздохнул Анри. – Всё-таки жаль, господа…
- Тебе, может, и жаль, - отрезал покоритель драконов. – А я с ними намучился. Никакие не блондинки, а шлюхи белобрысые… Предлагаю – в нашей тесной мужской компании больше о них ни слова!
Бывалые небоскрёбцы печально покачивали головами. Были, мол, когда-то и мы рысаками. Кактус, наклонившись к уху Петра, прошептал:
- Через две недели будет первым в очереди на мадмазельку. Спорим?
- А что спорить? – так же тихо отвечал Пётр. – Ясно.
Компания вокруг нордического героя разрослась и какое-то подобие праздника сгустилось над столиками "ТрояНды". Анри тронул Петра за локоть. Вдвоём они вышли покурить.
- Очень кстати, - заметил Терналь. – Все просто по уши в этом Зигфриде. Где ты его нашёл?
- В лифте. Между прочим, Анри, а как они сюда попадают?
- А ты?
- Ну, я-то вошёл ещё по-людски, через дверь, с чемоданом в руке.
- Вот и он… С кольцом в кармане. Но это, кстати, вполне согласуется с кое-какими моими расчётами.
- Если есть вход…
- То и выход, хочешь сказать? Не обязательно. Мембраны, например, но об этом больше знает Диего. Тут дело в следующем, Пьер: докуривай…
- Куда? – сообразил Пётр.
Анри полез за ворот, и, лукаво ухмыляясь, предъявил длинный ключ на шнурке.
- Маршрут номер один – оранжерея.
- Ох! Ну, к чему это?
- Ты же обязан всё знать.
- Мне не хочется, Анри, ей-Богу.
- Ты ленивый.
- А я об этом говорил.
- Поверь мне, Пьер, это не впустую. Ну, наконец, если тебе там ничего не нужно…
- А тебе?
- Узнаешь. Я ещё кое-куда зайду. Встречаемся в кухне.
- А как…
Анри прижал палец к губам и шмыгнул за дверь "Троечки". Пётр остался в недоумении, впрочем – скорее приятном. Кухня… как туда пройти-то? В конце концов он просто вошёл в зал, протолкался между кельнеров и оказался в раздаточной. На него косились, но Пётр сделал оловянные глаза. Взял фруктовый нож из ящика, отправился в самый дальний угол к стопке чистых тарелок, и едва не уронил одну, услыхав шёпот Терналя:
- Отлично! Но мог бы и побыстрее.
Пётр оглянулся. Математик, скрюченный в три погибели, делал знаки из кладовки. Дверца была полметра на метр – по габаритам Анри терпимо, но самому туда вряд ли втиснуться.
- Давай.
- Что? Сюда?!
- Я уже подвинулся. Да, тарелку не бросай. Интуиция мне…
Пётр не слыхал толком последних слов Анри. Выдыхая воздух отовсюду, лез через какие-то висячие препоны, - наверное, халаты. Стало просторнее, но при этом Пётр уже совсем ничего не видел.
- Анри? Ты где?!
- Минуту… да…
Пространство осветилось. Анри держал в зубах ремешок от фонарика.
- Так… Нам теперь…э-э… направо.
Они двинулись направо. Анри в кроссовках шагал неслышно, "Красные Саламандры" Волкова вызывающе поскрипывали. Пыль была не едкая, а противно-войлочная. Мерзость запустения. Анри достал ключ и отпер металлическую клетку.
- Поедем с комфортом, - проворчал Пётр.
- Можно лезть и по шахте, - кротко отвечал Анри, - но это не мой стиль.
Заскрежетали тросы, задребезжал какой-то стальной лист. Пётр привалился к стенке и закрыл глаза. Кабина медленно подымалась в сетчатой шахте. При такой скорости – не меньше двадцати минут… Но лифт вскоре встал.
- А? Что? Застряли?
- Приехали, - Анри распахнул дверцу. – Теперь немножко пешком. Как ты, наверное, и хотел. А то что же, в самом деле, никакой романтики.
- Замолчи. Не смешно.
И снова – дверь, которую Терналь запросто двинул плечом. За нею – узкая лестничка. Пётр с удивлением обнаружил под ногами литые чугунные ступеньки, - прошлый век, машинки "Зингер"… Ступеньки шли винтом. Анри с фонариком подымался первым, дырчатые тени метались по близким стенам, но Петру вдруг почудилось – внизу пропасть.
- Откуда ты… знаешь дорогу? Что это… вообще такое?
- Да ничего особенного, - донёсся сверху голос Анри. – Служебные ходы. Их разведал Жан.
- Какой Жан?
- Саксофонист. Это напоминает ему родное гетто. Он здесь и ночует иногда. Я его понимаю – прекрасная акустика!
- Ну и чушь!
- Тише! Жан говорил, что здесь небезопасно шуметь.
- Говорил?! Немой?!!!
- О Господи, Пьер! Я, кстати, понимаю бедного парня лучше, чем тебя иногда. Язык жестов универсален… и очень трудно врать.
- Ты ещё и знаешь… на пальцах?
- Я много чего знаю, и, учти, Пьер – вовсе не хвастаюсь. И вообще, давай помолчим.
- Почему?
Анри не отвечал. Подъём продолжался, и теперь уже Волков поневоле напрягал слух. Кроме их шагов – чёрт побери! - что-то ещё тут шуршало, всхлипывало… и вдруг раздался протяжный жалобный стон. Пётр шарахнулся вниз. Цепляясь за ступеньки скользкими от страха пальцами, вылез на площадку.
- Что это было?!
- Тс-с! Дверь. Не могу открыть. Посвети мне.
Пётр взял фонарик обеими руками. Световое пятно прыгало. Анри тихо чертыхнулся. На двери шариковой ручкой была воспроизведена очень знакомая Петру девица. С замком на причинном месте. Персты указующей руки сложены в фигу… что это Анри так её рассматривает?
- Ага! Кажется, понял! – математик вертел ключом в дырке замка. На сей раз щёлкнуло, и дверь поехала вбок. Она была на полозьях, отсюда и скрип, который Волкову показался стоном.
- Долго ещё?
- Не нервничай, Пьер. Жан рассказывал, будто здесь водятся огромные пауки. Выползают на шум… и на страх; так я его понял, во всяком случае. Мерзкие твари.
Петр засопел и вытер рукавом лицо. Через двадцать шагов они снова оказались перед дверью, меченной девицею. Анри снова просил посветить, упирался едва ли не носом в замок, что-то бурчал по-французски. Так и сяк тыкал ключ – ничего не выходило. Пётр уже догадался, что это отмычка. Математик с отмычкой – хм… Волков вот-вот пожал бы плечами, если бы прямо из-за двери не раздался уже несомненный человеческий стон.
Анри отшатнулся. Но на Петра нашло: с воем он кинулся на стенку и заколотил что есть мочи. Кричал: "Убью! Ноги повыдергаю!!!" Математик хватался за голову, грозился, умолял зря. Стоны из-за двери только раззадоривали Петра. Внезапно среди "а-а-а" и "у-у-у" послышалось отчаянное, горестное: "Спасите!"
Силы мгновенно оставили Волкова. Он мешком свалился у двери, Терналю пришлось перешагнуть через него, чтобы ещё раз попытать счастья. По ту сторону неизвестный подвывал вполголоса.
- А ну, тихо! – прикрикнул Анри. – Сосредоточиться не даёте! Так… да подбери фонарик, Пьер! Средний палец кверху… мизинец согнут… ну… Свети!
Дверь распахнулась, и прямо на них вывалился бледный, зарёванный и весь в паутине магистр Пудниекс.
Пётр не пошёл с Анри в оранжерею. Он сидел в коридоре, в пыльной темноте. Под боком дышал магистр. Стеклянные плоскости тускло отсвечивали – математик искал неизвестно что под яблоневыми кустами Рабиновича. Пудниекс всхлипнул и что-то жалобное сказал на своём языке.
- Что?
Магистр не отвечал. Петру было неловко, он злился.
- Что вам не спится? Уж кого не ожидал тут встретить…
- Бессонница, - горько прошептал Пудниекс.
- У вас?
- У меня, - тайный советник майора лишился в потёмках всякого апломба. – Пудниекс не может спать!
- Вы перенапряглись, - жёлчно посочувствовал Пётр. – Надо было вам гулять, выходить на балкон хотя бы…
- Да, да. Но разве я мог? Столько работы… такие сны, - пухлое плечо магистра вздрогнуло. – Какие сны! А теперь Пудниекс не может спать… и не хочет. Да, сударь! – в тихом голосе послышался вызов. – Ни за какие блага он не согласится… Это непослушание, это бунт! Пудниекс всегда был законопослушен. Но что будет, когда нас призовут к ответу?
Пётр выпятил губу. Нарколептик, болтун… и все зациклились на грядущем кошмаре. Тоска…
- Интуиция подвела, - Анри, пятясь, вылез из низкой форточки. – Тарелка не пригодится, яблочки не вызрели. Можешь её тут бросить, вместе с ножиком.
- Ты всё сделал? – озабоченно переспросил Пётр.
- Ну да… Возвращаемся. Магистр… моё почтение.
- Нет! – вскричал секретный учёный. – Не оставите же вы меня здесь! Я больше не хочу… Пудниекс ведь и так пытался уйти. И он никому не скажет.
- Да уж я надеюсь, - проворчал Анри. – Ладно, пойдёмте.
Втроём на винтовой лестнице было тесно. Пётр спотыкался, Анри то и дело его подхватывал. Магистр заботился о себе сам, из кухни потопал, не сказав даже "спасибо".
У себя Пётр долго сидел, глядя на часы. Стрелка сползала к шести, глупо заканчивался первый день нового никчёмного года. Лечь, поспать? Из заднего кармана брюк с наглым звяком выпал маленький жёлтый ключ.
10.
Он не пошёл объясняться. Ключ, конечно, подложил в карман Анри там, на лестнице. При магистре ничего не сказал. А теперь и спрашивать не стоит. Весь разговор промелькнул в уме: "Ах, этот ключ… Да, ну и пусть полежит у тебя…" Никаких объяснений. Так надо! Что-то заперто у них там, в оранжерее, под эту дурацкую затею о шестистах метрах, и он, как всегда, в стороне. А вот пойти и выложить завтра проклятый ключик на стол перед Кандыбой: майор боится, а если его ещё и подзадорить… Пётр постоял, сжимая и разжимая ладонь, потом пинком вытолкал из-под постели чемодан. Ключу нашлось место в самом низу. Взамен Пётр достал тетрадь: "Дневник рабочих дней". Эх, дневничок, дневничок! А было-то всего пару лет назад: "… мансарда с видом на море. Чайки молниями пронзают предрассветное небо", - напыщенно-то как! Аж читать противно, - "На недоступной скале высится Глупый Пингвин. Над ним истерично кричит буревестник, стонут гагары. Под ним волна грохочет о скалы. Пингвин познал Истину," – именно так, с большой буквы, - "но он не спустится к нам, чтобы рассказать о ней…"
Забавно, нет, ей-Богу – в этом что-то есть. Ну, страниц пять склеено… А вот можно разобрать: "Какие открытия совершаешь на закате, глядя на вино и яблоки? Что, ежели плод румян и сладок, то непременно с червяком внутри? Или – вкус мармелада с перцем, открытый нами вместе? Сквозь бокал особенно заметно, что тени ползут к востоку, цепляя камни. Это уже немного по-японски. Бедные японочки – бородатый и брюхатый хормейстер разучивал с ними: "Ой, ладо, ди-ди ладо! Ой, ладо, ой люли!" Девицы, тоненькие, как тростиночки, измучились до того, что готовы были отдаться деятелю культуры и все вместе, и по отдельности…"
М-да… "По улицам рыщут лихие рыцари Гебалайфа. Ноябрь, месяц голой земли и голых деревьев. Самое время жечь письма. Их гласные вопиют к небесам. И пожалуйста, не надо этих твоих сантиментов, этих сорванных покровов! Чувства для души – что жир для тела. Так что, милая, садись-ка ты на диету. Алгоритмы и логика…"
Пётр закрыл тетрадь. Досада поднялась вначале, когда увидел самого себя – ненамного моложе, но насколько же, чёрт побери, проще и счастливее! И глупее. За счёт чего же ещё быть счастливым? Теперь уж всё равно, не стоит и злиться. Пётр положил тетрадь на стол, разделся до трусов и залез под одеяло. Пусть ты не ось, но гвоздь в оси Вселенной… как Пудниекс, смотри ты…
Злополучный магистр оказался как бы размазан по краям бытия: Петра пробудил звонок. Волков приник к трубке, ещё сонный, и в ухо ему жалобно и сердито забубнил Пудниекс – где вы ходите (?), оперативка четверть часа, как началась, я с вас взыщу и т.д. Пётр, изумляясь, постепенно приходил в себя. Ах ты, сардина балтийская – пробудился, оперативки проводит, Боже мой! Такое пропустить нельзя. Пётр пробормотал извинения, швырнул трубку и оделся за минуту.
Абсурдная оперативка закончилась без него. Магистр сидел в своей стеклянной кабинке. Знаменитые очки сдвинуты на бледный лоб, глазки-клюковки… Пётр с трудом сдерживал усмешку, он заметил, что и прочие работники "Вестника" выглядят на диво бодрыми. Даже спортивный обозреватель господин Лян растянул губы в ответ на волковское "здрасьте".
- Что такое? – спросил Пётр у Бакси, плюхнувшись на место. Британец острым подбородком повёл направо. Поэт Макс Минько, драматически закутанный в жёлтое, сидел под стеной. Ненужные компьютерные распечатки волнами лежали вокруг.
- Сидячая забастовка? Магистр отверг новую поэму?
Бакси в ответ пошевелил бровями. Поэт меж тем опустил взор на бумагу, выхватил карандаш, заложенный за ухо, и быстро зачиркал, двигая в такт босыми пальцами ноги. Магистр Пудниекс всхлипнул и закрылся рукой.
- Он очень хочет спать, - с неизъяснимой интонацией прошептал Бакси. – Сердце болит смотреть…
- Про магистра я знаю. А поэт?
Бакси склонился над планшетом. Треснуть бы его между плеч! Однако новость была такого свойства, что карикатурист бормотал её себе под нос. Пётр напряг слух: "…крал стишки…по слову, по буковке… а мы-то думали – пророк…" Тут Бакси долго молчал, водил мышкой, потом повернулся к Петру: "Во сне – хитёр, да?", - и неприятно захихикал.
Пока Пётр соображал, как бы из своих вчерашних похождений извлечь видимость ценной информации (о ключе – ни слова!), между поэтом и сновидцем точилась борьба духа. Первый писал и время от времени пронизывал магистра огненным взглядом. Пудниекс держал оборону. Сотрудники, привыкшие видеть лишь загривок номинального редактора, сначала посмеивались. Но к обеду стало ясно, что битва – нешуточная. Магистр не склонял головы с упорством мученика. Он собрал с подчинённых материалы и сидел над ними упорно, словно мог что-то понять. На Петра это молчаливое сопротивление повлияло, и он перестал сочувствовать поэту. С чего они все взяли, будто магистр – вор? Вдохновение – дело тонкое, а Макс Минько личность совершенно неверная.
…...и было так странно пальцам снова держать ручку. Течение мыслей замедлилось; приподнявшись слегка над привычным уровнем, Пётр Волков наблюдал, как выписываются слова. "Абсурд вокруг внешний. Оттого я и несчастлив. Конечно, не обязательно стремиться к счастью, но я и не мазохист настолько. Пассажир на корабле уродов. Ничего не знаю, ни в чём не участвую. А капитан – он знает всё? Ну нет, вряд ли. Стоит на палубе, расставив здоровенные ножищи в сапожищах, вперив орлиный взгляд в несуществующий горизонт. А вот кто всё знает – те снуют ниже, вполне деловитые. Абсурдом пропитанные от носа до хвоста."
Рука остановилась. Петра медленно притягивало назад, к осознанию. Чёрт, вот так отделился… от себя. Что это, разве дневник? Крысы на корабле уродов. Добрые друзья – Анри…в серой шкурке, глазки чёрненькие, ха-ха-ха! У Диего здоровенный длинный нервный нос…вечно дремлющий у бочки с сухарями магистр…Кактус волочит вислое пузо на коротких лапках…Нет уж, нетушки – не надо нам сейчас новых сюжетов, и без того в голове чёрт-те что творится!
Щёлкнул язычок замка на входной двери. Пётр повернулся вместе с креслом. В тёмной прихожей что-то колыхалось, плотнее темноты. Тень заговорила знакомым голосом:
- Не пугайтесь. Это я… одну минуту…
Магистр Пудниекс возник откуда-то из середины своих неясных очертаний: сначала кисти, затем с треском распахнулось маскировавшее сновидца одеяние.
- Господин Волков. Это весьма серьёзно, вы мне крайне нужны.
Магистр после двух бессонных дней был возбуждён, изъяснялся сухо и кратко. И в третьем лице себя не величал.
- Я очень прошу… без вопросов. В крайнем случае, я объясню всё по дороге.
- Куда?!
- Вы должны меня проводить.
- Куда, я спрашиваю?!
Магистр судорожно, почти с ненавистью, взглянул на Петра:
- Вниз.
Апартаменты, свет в колпаке торшера, дневник – всё сразу придвинулось, встало стеной. По ту сторону мрачный Пудниекс подобрал полы маскхалата и сверлил Волкова алмазным взглядом.
- Вниз… А поконкретней? На ночь глядя…
- Долго вы ещё будете меня мучить? – взвился магистр. – Время уходит, осталось двадцать две минуты! Ну?! Ну, я вас очень прошу, господин Волков, умоляю!
Может быть, он хотел ступить вперёд – но запутался в балахоне. Петр кинулся поднять магистра с колен. Сновидец схватил его за руку – очень крепко, и толкнул через себя к двери. Лезть обратно было крайне глупо. "Абсурд вокруг внешний…"
Петру очень хотелось оглянуться – как там магистр; но, с другой стороны, ничего интересного наверняка. Замаскированный Пудниекс хрипел на ходу. Прошли мимо погранпоста – из-за перегородки торчали сапоги дежурного, но ничто не шевельнулось. Пётр придержал для магистра дверь на лестницу. Тьфу, и вправду гадость: колышется, переливается что-то мутное, увидишь – только глаза протрёшь.
- Что это на вас такое?
- Это… мне дали… не скажу, кто.
- А идите вы с вашими тайнами…
Они спускались всё ниже. Пётр стучал зубами. Вот чёртова кукла, ставридная башка! Куда он? Зачем? Да тут и думать нечего: скоро полночь. Какой-нибудь оккультный ритуальчик… посвящают нашего дурака. И этого во что-то посвящают, и плащ-невидимка ему дан для пущей важности. Просидит всю ночь где-нибудь в каморке для веников, будет думать, что узнал новое. Смотри, не лопни! А я вот ничего не знаю, и это даже хорошо. Потму что ничего здесь узнать нельзя, и вообще – узнают не так, не изнутри. Не сидя взаперти, то есть – надо мне отсюда уходить. Это же так понятно, и не может быть, чтобы не нашлось в такой громадине слабого местечка… Хоть бы и через подвал. Надо будет покрепче прижать Анри, может, он и прав насчёт подвала, он часто в точку попадает. И я сбегу, а кто понял, что дурак – тот уже поумнел; сомнительная победа, конечно, но лучше, чем ничего… Интересно, куда я веду этого обормота? Невежда ведёт другого невежду – смешно, как тыщу лет назад…и крайне многозначительно.
- Пропустите… я открою…
Пётр опомнился. Семьдесят этажей остались выше, они с магистром были действительно в самом низу – в вестибюле. Точнее – в одном из четырёх малых фойе, куда выходили наружные лестницы. От общего пространства эти закуточки теперь отделялись сварными решётками. Пудниекс, откинув клобук, с налитыми кровью глазами хватал воздух. Под балахоном звякнуло, показались пальцы с ключом. Магистр отпер висячий замок. За решётками теснились пластиковые пальмы, кактусы и подобная "зелень". Эти кущи наглухо скрывали вход. Тот самый, "с улицы" – заветный и запретный, за несколько месяцев превратившийся почти в символ. Подходящее местечко для бдения.
- Ну? – сердито сказал Пётр в невидимую спину. – Я могу идти?
- Погодите… застряло…
Волков не видел, чем там занят магистр, но внезапный звук уронил сердце в пятки.
- Всё… успел, - сновидец повернулся лицом к Петру. – Вот… Пудникес уходит. А вы ещё запрёте дверь. Так мне рассчитал…один человек. До полуночи… теперь можно немного передохнуть.
- Как это – уходите? Куда?!!
Магистр захихикал.
- Вот так – просто туда. Ключ мне тоже дал тот человек.
- Но с какой стати?! Почему не я, скажем? Это смешно!
- Ну, так посмейтесь, - мирно отвечал бывший сновидец. – Я понимаю, вы-то считали, что выйти нельзя. И нельзя – никому, кроме меня. Всё подсчитано, господин Волков. Вы, значит, ещё что-то можете. А Пудниекс… то есть мне уже нечего делать. Прощайте.
Пётр не очень вслушивался в исповедь магистра. В нём закипало давно настоявшееся бешенство. В какую-то секунду – их, может, было две или даже три, - он рвался оттолкнуть магистра и прорваться в почти мистическую дверь. Потом ему пришло в голову, что можно выйти и вторым… он даже представил, как пустеет Небоскрёб – засосало под ложечкой… Потом по груди резануло сквозняком со снегом.
Магистр одной ногой уже стоял там. При нём, насколько мог судить Пётр, не было ни чемоданов, ни тёплой одежды. Этот смешной, никчёмный человечек бежал из Небоскрёба – именно так, как Пётр сам собирался минуту назад…
- Не надо за мной… - снежинки таяли на лысой голове Пудниекса. – Здесь очень нехорошо. Холодно. Я ни одного огонька не вижу. И вообще, - он медленно отпускал створку, - скажу вам, как бывший сновидец… скоро здесь будет ещё хуже. А у вас хотя бы есть надежда. Оставайтесь…
Он, должно быть, закончил: "с миром", но дверь лязгнула. Пётр тупо смотрел на косяк, отделанный под бронзу. Замок покачивался. Волков с усилием потянул дверь.
Вне Небоскрёба была метель. Тут давно никто не ходил, и тем жутче выглядела одинокая цепочка полузасыпанных следов. Холодно, ух, как холодно… Пётр прикрыл створку, защёлкнул замок, а ключ положил в нагрудный карман. Про другой, которым была отперта решётка, он и не вспомнил.
Он не раздумывал, просто отшагал несколько пролётов, прежде чем поутих гнев и до него дошло, что нет нужды мёрзнуть и задыхаться. Пётр железным шагом промчался по территории какой-то малой державы, дважды ткнул в нос пограничникам свой "мультипасс" и лифтом доехал до Франции. Необычайно идиотской показалась ему новогодняя идиллия – с серпантинами, гирляндами и фонариками. Пограничник в будке, увитой зеленью, вежливо кивнул отраженью Волкова в зеркальном стекле – он смотрел шоу в "Мулен Руж". Пётр злобно ухмыльнулся: всё с ног на голову, хорошо бы Анри сидел за столом, вкушал бы что-нибудь особое от Исаака… или с гостями… или… Тут Пётр даже остановился. Тьфу – наваждение! Анри в компании мадмазельки… вот чёрт, а ведь может быть… У самой двери ещё помедлил. И вошёл, постучав всё-таки предварительно.
У Анри не было ни гостей, ни мадмазельки. Математик в великолепной тишине услаждал себя Лоркой. На испанском языке. Без лишних слов Пётр сел и достал ключ.
- Зачем ты его принёс? – расслабленно спросил Анри. У него в глазах ещё стоял андалузский морок.
- Хочу поговорить.
- О Господи… Выпьем?
- Нет. Я не пить пришёл, а разбираться. Знаешь, что это такое?
- Не томи, Пьер. Всё хорошо в меру.
- Это ключ от входа, - зловещё процедил Пётр и оскалился. Очень хотелось стукнуть кулаком и выразиться… загибов на пять.
- От входа? Ты имеешь в виду… хочешь сказать, что…
Анри как бы не очень верил, что перед ним сидит человек с ключом, открывающим прежнюю, для многих здесь – единственно верную, желанную жизнь. Что он – ещё здесь. Пётр это понимал, и окончательно разъяриться ему мешала мысль: Анри не знает! Слава те, Господи, есть ещё в Небоскрёбе непонимающие. Ах, брат мой, ты мне теперь всё расскажешь, а я уж буду делать выводы. Пётр вздохнул и устроился поудобнее.
- Это всё наш магистр.
- А что с ним?
- Приказал нам долго жить. В Небоскрёбе. Сам же ушёл. А я за ним дверь запер.
Терналь молча глядел на ключ.
- Вот так. Ему, видишь ли, кто-то рассчитал… И ещё на нём был маскхалат. Такой… как бы сказать… плащ-невидимка. Гадость. Что ты мне об этом скажешь?
- Что я скажу… - рассеяно пробормотал Анри. – Нехорошо это. Мне очень не нравится, что всё сходится так…
- Что сходится?
- Слово с делом… Смотри: кто-то рассчитывает гороскоп магистру и прямо указывает на тебя. И этот кто-то даёт тебе в руки ключ. Именно тебе…
- А что? Я не гожусь?
- Как бы сказать… ты не тот человек, кому это нужно… или этот ключ – не то, что нужно тебе… одним словом, есть несоответствие, и оно меня крайне смущает.
- А ты что же, - спросил отчасти уязвлённый Пётр, - тоже взялся за гороскопы? Не ожидал!
- Какие там гороскопы, просто интуиция. Дай мне ещё посмотреть, пожалуйста.
- Зачем?
- Пожалуйста.
Волков нехотя отдал ключ.
- Между прочим, у меня уже есть один.
- Помню, помню, - пробормотал Анри, разглядывая зубцы, - но тот – другое дело, он безопасен… держи его у себя. Да, может быть. Да.
Пальцы математика медленно соскользнули, ключ остался на столе между ним и Волковым.
- Что – "да"? Что – "может быть"?
- Ничего. Как видишь, я тоже пока тут. Не побежал… остаюсь.
- Почему?
- Не кажется ли тебе, друг Пьер, что слишком много вопросов? – Анри поднялся, заглянул в холодильник. - Ты решительно не хочешь ничего выпить?
- Я вообще уже ничего не хочу. Всё это меня бесит, понимаешь ты?! Имею я, наконец, право знать, что вокруг меня творится? Если кто-то на меня ставит – зачем? В какой такой игре? Если под меня копают – опять же… А ты тут лежишь, книжки почитываешь, да ещё и жалеешь меня! Как будто я поверю…
Математик замер с бутылкой вина в руке.
- Тебе нехорошо, Пьер. И это не нравится мне всё больше и больше. Ты, кажется, возомнил, что это какой-то мистический ключ? О мой люксембургский брат! Клянусь всеми девятью планетами и всеми их домами, - это просто кусок обточенной латуни. Но, прости меня, я очень боюсь, что к тебе он попал отнюдь не ради магистра, и с целью весьма простой – найти это у тебя. Да. Да, друг мой : два ключа – это слишком. Оставь его мне.
Пётр не дал даже договорить – на последних словах сгрёб ключ и зажал в кулаке, в кармане. Стыдно сказать: перед ним опять промелькнуло видение пустеющего Небоскрёба. И какие-то ещё, он их и осознать не успел, и не смог бы даже объяснить, - что именно, - но нечто жуткое, стыдное, морозящее.
- Нет, - сказал он глухо. – Я злой. Мне плевать. Игры – ладно. Я готов, буду играть.
Анри осторожно поставил бутылку на столик.
- В таком случае, уволь. Ничем помочь не могу, - и с этими словами лёг, и тут же весь погрузился: "Antonio Torres Heredia, hijo y nieto de Camborios…"4
Скверно начинался год, хуже некуда.
Третьего января разразился скандал. Поэт Минько подал жалобу Главспецу – обвинил Пудниекса, во-первых, в плагиате, а во-вторых, в уклонении от сновидчества с целью это плагиат скрыть. Майор распорядился призвать ответчика на разбор. Но Пудниекса, естественно, нигде не нашли. Возбуждение нарастало в геометрической прогрессии. Кто-то встретил магистра вчера вечером, бледного и отчаянного. Кто-то своими глазами видел, как пан Ольгерт у автомата запивал газировкой пригоршню белых таблеточек, - вот такую, чтоб мне провалиться! И тэ дэ. Никто, конечно, не провалился, не лопнул, и гром никого не разразил. Петру же становилось всё неуютнее. Трёп в редакции, породивший уже десятки версий, оборвался разом, когда карикатурист Бакси спросил:
- А вы, сэр, что об этом думаете?
Волков, конечно, вздрогнул. Показалось, что ключ выпирает сквозь майку, рубашку и свитер – нагло, словно архиерейский крест.
- Э…э… надо сказать, я тоже вчера поздно вечером видел магистра, - лицо Петра приобрело скорбное выражение. Сотрудники тоже как-то потускнели. – Более того, он приходил ко мне. Вы все знаете, как наш магистр туманно изъясняется… Но, если я его верно понял, то г-н Пудниекс имел намерение оставить этот мир.
- Удрать из Небоскрёба?!
- Я сказал: оставить этот мир, - сурово повторил Пётр. – Он дал мне понять, что отправляется… вниз.
- В ад! – фыркнул г-н Лян.
- Вниз, - Пётр посуровел ещё более, его несло вдохновение и острый страх от того, что он так близок к безумной истине. Вытянутый указательный палец намечал зловещую вертикаль.
- Подвал… - прошептал кто-то и породил эхо: "подвал… добровольно… не может быть… из левого крыла… чепуха… подвал…"
- Не я это сказал, - заключил Пётр и отвернулся к своему терминалу. Непривычное холодное ликование разлилось в нём. Сердце твёрдо толкнулось в жёлтый ключ. Через пару часов это будет уже не слух, а новость. Можно сказать, факт. Анри… Анри не выдаст, конечно. Это звено в цепи – не слабое. Поиграем…
В "ТрояНде" всё было почти как обычно. Пётр даже слегка расслабился. Над столиками витало, конечно, имя пропавшего магистра, но лишь как лёгкий дым, - храм еды всё-таки, не принято. Петра это устраивало, покуда не пришёл Анри. Он приветствовал всех несколько рассеяно, вид имел утомлённый, а когда поглядел на Петра, то промелькнуло в лице математика нечто официальное, холодное. Волков потерял аппетит и еле дождался, чтобы Терналь вышел в курительную. Пётр устремился на перехват.
- Ну, Анри, в чём дело? Прости, я вчера был…
- Это ты пустил идиотский слух, - утвердительно прозвучало из-за дымового облака. – Ничего хуже не мог выдумать?
- А что? Разве не могло быть?
- В том и дело, что могло. Майор это сообразил. Он вообще быстро реагирует. Знаешь, где сейчас Эд и Тион?
Пётр похолодел.
- Майор их допрашивает. Его молодцы сделали обыск в лаборатории. На предмет ции. Нашли ключи.
- Какие?!
- Нет, не те, - язвительно отвечал Анри. – Но тоже… не полагающиеся по номенклатуре. И болванки, и слесарный инструмент. Что ты на это скажешь, борзопишуший братец мой?
Пётр молчал.
- Старики выкрутятся, конечно. Мсье Кандыба пока ничем, кроме ции, не интересуется. Что ему сегодня ключи от склада с мадмазельками! Но он и это во благовремении припомнит, и кривые в компьютерах, столь похожие на секретные профили ключей доступа А… Может, тогда ты ему объяснишь, что это всего лишь графики изменения Нового Качества?
- Не ори, - попытался было урезонить его Пётр. – Как я могу что-то исправить? Откуда мне было знать? Обгадились с вашими тайнами, а я виноват!
Анри поглядел на него, словно на говорящее дерево, и глубоко затянулся.
- Ты пока ещё ни в чём не виноват, - медленно, с дымом в паузах, отвечал он, - и очень хорошо, что ты в неведении. Следующим майор призовёт тебя. И ты можешь смело нести что угодно.
- Я-то придумаю, - огрызнулся Пётр, - не вышло бы только хуже.
- Не выйдет. Скоро ция. Передай это своему майору – он замрёт и даже шевелиться не будет. А там поглядим.
- Скоро? – Пётр встревожился. – Что значит – скоро?
- Скажешь – послезавтра, - и Терналь отвернулся, окутался дымом.
11.
О да, майор призвал – к вечеру, без промедления. Он молчал и только стращал Петра тяжким сопеньем.
- Я узнал, господин майор, - стараясь не лебезить, заговорил Пётр. – Они назвали сроки. Послезавтра.
- Ключи, - выговорил наконец Кандыба с натугой, словно Скупой Рыцарь.
- Про ключи тоже есть, - вдохновенно соврал Пётр, - есть отчёт. Я его ещё… не доработал, но есть. Если желаете…
- Желаю! И про подвал желаю – откуда такая информация, всё выкладывай, сучий сын!
- Да, господин майор… Так насчёт ключей… Это всё окультный сектор. Понимаете, они свихнулись на этом, - ну, учёные, что взять… У них там теория зародилась: якобы Небоскрёб уподоблен макро- и микрокосму… Ну, в том смысле, что в оранжерее – рай, на этажах – бытие, а в подвале… хм… само собою, адские страдания. И, соответственно, пребывание за дверями оранжереи означает экстаз, пребывание за… простите, входом-выходом… бывшим – обычное сознание. Ну, а кто проникнет в подвал, тот якобы познает своих демонов и обретёт свободу. В фигуральном смысле, - поспешил добавить Пётр, наблюдая смену окраски на щёках майора. – Свободу духа. И, возможно… Новое Качество. Полагаю, поэтому наш бедный магистр…
- Чушь! – взревел майор, воздвигаясь над столом. – Демонов! Да я бы…ради Нового Качества вас всех в подвал позагонял, шли бы вы у меня туда под музыку, колоннами по шесть! Нету там, Волков, никаких демонов, а что там есть – ты это сейчас у меня сам узнаешь…
Пётр в это мгновение как бы уже умер. Тело осталось у стола навытяжку, дух же воспарил и видел одновременно, как майор, задрав китель, тащит ключ на золотой цепочке, а также – секретаря Пустяшина, медленно влетающего в распахнутую дверь…
-…пление, господин майор!
- ЧТО?
Дух Петра вернулся в тело, лишившись прицела кандыбиных кровавых глаз.
- Что?!
- Скопление! В районе оранжереи…
Майор прорычал ругательство и кинулся к окну, отдёрнул жалюзи. Пётр не мог пошевелиться, но было и не до него: Кандыба от окна метнулся к сейфу, потом снова к окну, клацая на ходу затвором снайперской винтовки.
Башня оранжереи оказалась напротив. Пётр удивился, потому что привык считать Небоскрёб просто вертикалью с нанизанными этажами и "ТрояНдой" в правом крыле. Он и думать забыл о том, какое это сложное, причудливо расположенное в пространстве здание, целый комплекс. И вот теперь до оранжереи можно было рукой подать – хотя, конечно, площадка её находилась почти в ста метрах выше. Пётр по-прежнему видел многое, и притом отчётливо до боли: что стеклянная крыша оранжереи пробита какими-то странными опорами, что на них сверху шевелится нечто цветное, что лысых на площадке не так уж много – всего с десяток, и многие без шапок в такой мороз… Наконец – что там, наверху, шатаясь под ветром, выпрямляется человек. К плечам у него привязано треугольное крыло из пластиковых пакетов с эмблемой Небоскрёба.
- Ой, прыгнет, прыгнет! – взвизгнул за спиной Пустяшин. Они втроём оказались притиснуты к подоконнику, майор – с задранной винтовкой. Кандыба целил в прыгуна, и Пётр, двинув локтем секретарю по зубам, успел толкнуть майора в плечо. Раздался выстрел. Время, растянутое перед тем, как резина, оборвалось и ударило прямо в лицо. Удар был настоящий. Всех отбросило на пол, разлетелись стёкла. Где-то за пределами обычного зрения Петру явилось косое пёстрое крыло, прочертившее бело-жёлтую мглу, и уши заполнил тяжёлый гул многих голосов.
Очнувшись, Пётр сразу заметил только Пустяшина: секретарь задом уползал в приёмную. Ему стеклом здорово оцарапало череп, у Петра самого были окровавлены пальцы. Майора на полу не оказалось. Его вообще не было поблизости, кажется… и это – странно, потому что в разбитое окно ещё доносился шум, как будто слабый гул пчелиного роя. Надо было бежать туда, потому что опять он пропустил важное. Пётр поднялся со стоном – под рёбрами справа резало, словно он уже пробежал с полкилометра без дыхания, вслепую. Ещё при этом было воспоминание: сдвинулись пласты нынешнего, показав чёрную бездну с золотистой пылью внутри, и всё вернулось на свои места. "Тьфу, к бесам… это у меня шок", - Пётр потряс головой и выбрался из кабинета. Где же майор… чёрт с ним, и что же это было? Куда он прыгнул? Административный коридор был пуст, Пётр торопился, кривясь при каждом вдохе. Вот и лифт, которым прямо можно было подняться в оранжерею, на территории Соединённых Штатов, где раньше дежурил специальный патруль. Теперь никого, конечно. Двери лифта распахнулись. Оттуда на Петра слитно выдвинулись люди, оттеснив в сторону. У них были белые от мороза щёки и красные носы, от них веяло холодом. Они смотрели прямо перед собой, напряжённо, ступали осторожно и тяжело. Их руки оттягивала тяжёлая ноша. Пётр разглядел мокрые подошвы ботинок. Кого это? Прыгуна – нет… он же прыгнул, поймал ветер. Волков не утерпел, вклинился между твердокаменными плечами и локтями, и так двигался совместно до первого поворота, на котором они его выпустили и пошагали себе дальше, унося на растянутых куртках белого и спокойного капитана Флоксмана – без сомнения, мёртвого.
Да это же они его в Женеву… Петру стало вдруг так тоскливо: он представил, как кладут мертвеца на длинный стол, на тот самый, за которым Исаак вёл торги, где заседал комитет "чёрной биржи", где Петра и других глупых принимали в братья-люксембуржцы… Бедняга Исаак, что ж с ним стряслось – наверное, сердце…
- Сердце, да.
Неведомо как рядом оказался Зигфрид, словно из стены вышел. Пётр перепугался и обрадовался сразу, потому что с Зигфридом, кажется, ничего не случилось. Он не казался ни бледным, ни замороженным, только читалась в лице тихая печаль. И акцент был какой-то невозможный, чуть ли не местечковый:
- Он так волновался, чтобы всё вышло ничего себе… Да… И вот – прямо в сердце, прямо в правый желудочек! Вот такая маленькая дырочка, - Зигфрид показал пол-ногтя на мизинце. Кольцо Нибелунгов перелилось у Петра перед глазами кровавым огнём. – Ой, кстати! Мне бы надо там быть, бедный Исаак жил хорошо, так и похорон заслуживает хороших. А этого заслуживает здесь не каждый, да…
Он похлопал Волкова по плечу тяжёлой рукой и удалился. Как во сне, видел Пётр тельняшку с надписью "Маккаби - чемпион", и, уже догадываясь, ничего ещё не понимал. Одно ему было вполне ясно: люди, которых он почитал глупо копошащимися, только что участвовали в чём-то большом и важном… капитан за это умер, Господи Боже мой! А ему, со всеми его борениями и здравым смыслом, нет теперь места в этом важном. И не будет уже никогда. Тому, и другому, и этому – но не тебе. Тебе не надо там быть. Никогда. Никогда!
Он сел на пол и едва не заплакал, ударяя в паркет кулаком, измазанным засохшей кровью.
Примечания к I части:
1 название валюты Небоскрёба (от англ. Sky-scraper)
2 Очень хорошо (исп.)
3 С Новым Годом (исп.)
4 "Антоньо Торрес Эредья, Камборьо внук горделивый" – Ф. Лорка
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
Часть II Найти выход
***
Сырой ветер завывал во тьме. Если бы в это время на улице был прохожий, он бил бы его в лицо и спину дождем с мокрым снегом. Но прохожих не было и ветер выл в одиночестве.
- Мертвые! - послышался зловещий шепот.
- Живые! - возразил чуть охрипший тенор.
Ответом ему был замогильный хохот. Загрохотали падающие кости. Зигфрид тихонько выругался, нашарил обувь и выглянул в коридор.
- Вы поспать дадите? Сколько можно орать?
- Извини, - сказал Анри, - мы увлеклись. Уже заканчиваем.
- Мертвые! - повторил Диего, снимая камни противника с доски и, по одному, бросая в чашу. - Увы, математика здесь помогает мало. Это искусство.
- Пожалуй, - согласился Терналь, протирая очки и снова водружая их на нос, - где ты так научился?
- Практика, Энрико, практика! Майор неплохо играл. А капитан вообще великолепно.
- Это майор с Исааком? - удивился Терналь. - И ты молчал?
- Никто не спрашивал. А они и не таились. Слышал, наверное, как что-то постукивает в кабинете главспеца? Да я тебе и предлагал как-то присоединиться, а ты ответил, что предпочитаешь шахматы.
- Дааа, - протянул Анри, - если б я тогда знал!
- Так мы сегодня уходим, или нет? - напомнил Зигфрид. - Идем будить Питера и смываемся.
- Волков пропал, - ответил Анри, - вот так просто взял и исчез. А все ключи у него.
- Струсил? - предположил доктор Торнадос. - один сбежал?
Анри помотал головой.
- Подвал не открывали уже, наверно, не меньше года. Видел, какая там паутина?
- Значит, ушел через главный вход, как Пудис... Пудкин... Пудов... магистр этот.
- Главная дверь теперь - частная собственность. Ее так просто не откроешь. Да и погода...
- Тогда ничего другого больше не остается, только Левое крыло.
На лицах Анри и Диего появилось почти одинаковое выражение скепсиса.
- Вы считаете Левое крыло мифом?
- Ну, что оно существует, мы не сомневаемся. Сами наблюдали. Но вот, как туда попасть?
- Через Подвал, наверное, - предположил Диего, - или Оранжерею.
Где-то послышался шум лифта. Стукнули двери. Наверху затопали шаги. Диего перекрестился.
- На шестьдесят пятом, - сказал он, когда снова все стихло, - храни нас, Пресвятая Дева!
- На шестьдесят четвертом, - возразил Зигфрид, - ван Лабук из Японии домой вернулся.
Но доктор Торнадос был уверен: это призрак капитана бродит по этажу, своего убийцу ищет.
- Два десять, - Диего взглянул на часы, - он всегда в такое время ходит. На шестьдесят четвертом никого нет. Все залито. Говорят, это призрак Исаака вспоминал разлив на Волге.
- Хватит! - сказал Зигфрид, хлопнув ладонью по столику. - Еще скажешь, он на своем сухогрузе там плавает.
- Есть много вещей нам непонятных, - ответил Торнадос, - ты-то намного старше всех нас. Должен это знать.
- Я знаю. Ладно, если не собираетесь уходить... Скучно мне с вами. Будьте здоровы.
Он вынул из кармана кольцо, повертел в руках, видимо, собираясь надеть, но передумал и пошел к лестнице.
"Ладно, - решил Зигфрид, - раз вы все такие робкие, попробую-ка я сам разобраться, какие тут входы и выходы! И, для начала, поднимемся мы в Оранжерею.".
Оранжерея это была дельная мысль. Конечно, яблочки Рабиновича - не ахти какое лакомство, но завтра Ханука и Джо, скорее всего, не спал. К празднику готовился. Зигфрид отлично помнил ту стычку. Наваляли они грекам тогда, как следует! Да и противник тоже, как говориться, не пальцем деланый. Ударом копья какой-то гоплит едва не отправил его на Валгаллу. Сперва было очень больно. Нестерпимо. Затем, все сделалось как-бы нереальным и перед Зигфридом опустились две огромных птицы.
На них восседали облаченные в доспехи девушки. Обе необычайно тоненькие, хрупкие, черно-смоляные кудри густыми колечками вьются ис-под шлемов.
- Еще один павший герой! - сказала одна. - Помоги, мне, Юдифь.
- Он, вроде, жив еще...
- Ему скоро конец. С такими ранами не выживают. Забираем его.
- Это не герой! - губы второй валькирии презрительно скривились. - Это трус! Сейчас я ему бошку снесу.
Сверкнул длинный, яркий, словно молния, меч.
- Погоди! Погоди! - остановила ее напарница. - Почему ты решила, что трус?
- А, разве, не ясно? Удар нанесен сзади, значит, пытался удрать.
- Почему непременно удрать? Там такая свалка была. Ты б видела! Рубились направо и налево. Да у него же не только в спину, вон спереди в панцирь кто-то булавой стукнул. Видишь, вмятина?
Юдифь недовольно поворчала, но меч спрятала.
- Как знаешь, - сказала она, - но, пока он дышит, брать его мы не имеем права. А, когда...
Тут она заметила кольцо. Другая заметила тоже.
- Что это?! - разом воскликнули обе валькирии. - Дебора, ты видишь?! Неужели это оно и есть?
- Ну, - развела руками та, - тогда нам тут делать нечего. Может еще и жив останется, ибо свойства Кольца непредсказуемы.
***
Он так и не понял, куда его тащат. Стоял себе у бывшей Двери, шарил по карманам, искал клей и пол-скрэпа – отдать Ляну, - как вдруг налетели какие-то…,дали в челюсть, заломили руки за спину. Пётр, конечно, пытался вырваться, но ему дали ещё раз, накинули на голову мешок, и он затих поневоле. Несли быстро, молча, очень деловито. Петру было жутко внутри мешка, время остановилось. Доносились отдельные слова на скайлэнге, понятное только: "спец, спец". "Я не спец", - надо было бы сказать, но Волков оцепенел, да и всё равно, его не стали бы слушать. Про себя он всё-таки кричал: "Прекратите! Не спец я!", и "Я бедный журналист! Я нищий!!!", и даже: "Помилуйте!!!" Это тянулось бесконечно, потом он и внутри затих, и только ожидал, что вот-вот в мешке появится вода или ветер засвистит в ушах… Наконец раскачивание прекратилось, что-то тяжело заскрипело и Петра швырнули головой вперёд в темноту.
В отчаянии он просто лежал на холодном полу. Боялся пошевелиться, боялся подумать. Вокруг темно, запах скверный. Заточили, сволочи – а за что? Что он им сделал?! Пётр через силу поднялся на четвереньки – отчаиваться, лёжа ничком, было всё-таки слишком холодно. Что они там бормотали, панки, сучьи дети, про спецов? Вот ещё изобрели язык… Пётр обхватил плечи руками, его колотил озноб. Среди бела дня, можно сказать! В людном месте! Спецы… Господи, это же было так давно – когда на спецов охотились, когда догадались, что Дверь всё равно не откроют… На мгновение Петру стало жарко до пота. Нет. Нет – Лян, жёлтая рожа, просто купил Дверь. Знал Пустяшин, но тут спасибо Гарику Бульдогу… Знает Анри, но кто его слушать будет? И кому он скажет, он же предпочёл бутылки мыть у Малинина в "Тройке"… А если это… если это сам Гарик? С него станется, он мог бы Пустяшина пощипать, перед тем как… Пётр скинул левый ботинок, дрожащими пальцами отвинтил каблук. Ключи лежали там – все три, все ненужные, такие грозные некогда. Пётр пересчитал их наощупь, потому что в сумерках теперь ни черта не видел – куриная слепота. От того, что ключи были с ним, сразу полегчало. И сразу же захотелось на волю, так сильно, что он рванулся назад. Стальная даже не дверь, а плита, судя по отсутствию замков, оказалась совсем близко. Он больно ударился скулой, он стучал в плиту кулаками, он кричал, орал и вопил, ужасаясь звуку собственного голоса, а ему никто не отвечал, и отчаяние стало невыносимо. В этот примерно момент по плите скользнул внятный даже ему отблеск огня. За спиной протопали чьи-то ноги, звучно шлёпая по мокрому, кто-то тонко захохотал, а другой голос закричал зычно: "Салки-салочки! Догонялочки!!!" Это уже было чересчур. Огромная мохнатая лапа с размаху припечатала Петра между лопаток, и он тут же осел, скис – свалился в обморок.
- Это я без понимания.
Пётр не мог посмотреть, что делается. Он уже хотел, но боялся. Сразу, как только очнулся, так и стал бояться. Он не помнил, чего именно, и не понимал. Но боязно было всему существу, так что он только покрепче сжал веки.
- Я необходима вода холодная. Количеством побольше. Сведения эти вполне точные.
Над Петром бредили на два голоса. Сам он такого измыслить бы не смог. Какой-то чудовищный язык, но не скайслэнг, не "матахари" и не идо-пиджин. Пётр с удивлением отметил, что в состоянии думать о языках. И тут же одёрнул себя: нашёл, чем заняться. Бойся! Кто его знает… Тьфу, чёрт!!! По меньшей мере, ведро вонючей холодной воды! Он рванулся, протёр залитые грязью глаза. Перед ним со ржавым ведром в руке стоял босоногий лысый. Подальше сидел на тумбочке здоровенный мужик. Казацкие усы лежали на голых немытых ключицах. Череп украшал татуированный слоган "Видийды бо гэпну".
- Где я? – просипел Пётр.
Лысые переглянулись. Татуированный почесал "ды", крякнул в кулак и заговорил. Речь его была неописуема, Пётр догадался, что Швыдкый – фамилия или прозвище, а более не понял почти ничего. Швыдкый рокотал и разводил руками, у Петра мутилось в голове.
- Тюрьма? – спросил он. – Зона? Хаза?
Те двое только таращились. Пётр в отчаянии сложил из пальцев "небо в клеточку".
- Ну? Ну?!
- Перемещаюсь! – вдруг вскричал другой лысый, безымянный до сих пор. Отшвырнул ведро и умчался.
Пётр догадался, что это – сумасшедшие. Стало страшно, и стыдно, и так жалко себя, что дальше некуда. Запутался совсем, ослаб, никому не нужен, а теперь ещё и это…
Кто-то дотронулся до его плеча. Волков разжмурился. Тот, кто его касался, тотчас отпрянул – обросший, весь развинченый, болтаются руки, ходят коленки. Он строго взглянул через плечо на Швыдкого и Безымянного, взвился на цыпочки – и пошёл! Скакал, складывался пополам, встряхивал пальцами и корчил рожи. Напоследок, выдохшись, дёрнул себя за ус. Теперь все трое смотрели на Петра. Он же, ничего не найдя лучшего, просто завёл глаза и притворился, что снова в обмороке.
(Продолжение следует).
***
Сырой ветер завывал во тьме. Если бы в это время на улице был прохожий, он бил бы его в лицо и спину дождем с мокрым снегом. Но прохожих не было и ветер выл в одиночестве.
- Мертвые! - послышался зловещий шепот.
- Живые! - возразил чуть охрипший тенор.
Ответом ему был замогильный хохот. Загрохотали падающие кости. Зигфрид тихонько выругался, нашарил обувь и выглянул в коридор.
- Вы поспать дадите? Сколько можно орать?
- Извини, - сказал Анри, - мы увлеклись. Уже заканчиваем.
- Мертвые! - повторил Диего, снимая камни противника с доски и, по одному, бросая в чашу. - Увы, математика здесь помогает мало. Это искусство.
- Пожалуй, - согласился Терналь, протирая очки и снова водружая их на нос, - где ты так научился?
- Практика, Энрико, практика! Майор неплохо играл. А капитан вообще великолепно.
- Это майор с Исааком? - удивился Терналь. - И ты молчал?
- Никто не спрашивал. А они и не таились. Слышал, наверное, как что-то постукивает в кабинете главспеца? Да я тебе и предлагал как-то присоединиться, а ты ответил, что предпочитаешь шахматы.
- Дааа, - протянул Анри, - если б я тогда знал!
- Так мы сегодня уходим, или нет? - напомнил Зигфрид. - Идем будить Питера и смываемся.
- Волков пропал, - ответил Анри, - вот так просто взял и исчез. А все ключи у него.
- Струсил? - предположил доктор Торнадос. - один сбежал?
Анри помотал головой.
- Подвал не открывали уже, наверно, не меньше года. Видел, какая там паутина?
- Значит, ушел через главный вход, как Пудис... Пудкин... Пудов... магистр этот.
- Главная дверь теперь - частная собственность. Ее так просто не откроешь. Да и погода...
- Тогда ничего другого больше не остается, только Левое крыло.
На лицах Анри и Диего появилось почти одинаковое выражение скепсиса.
- Вы считаете Левое крыло мифом?
- Ну, что оно существует, мы не сомневаемся. Сами наблюдали. Но вот, как туда попасть?
- Через Подвал, наверное, - предположил Диего, - или Оранжерею.
Где-то послышался шум лифта. Стукнули двери. Наверху затопали шаги. Диего перекрестился.
- На шестьдесят пятом, - сказал он, когда снова все стихло, - храни нас, Пресвятая Дева!
- На шестьдесят четвертом, - возразил Зигфрид, - ван Лабук из Японии домой вернулся.
Но доктор Торнадос был уверен: это призрак капитана бродит по этажу, своего убийцу ищет.
- Два десять, - Диего взглянул на часы, - он всегда в такое время ходит. На шестьдесят четвертом никого нет. Все залито. Говорят, это призрак Исаака вспоминал разлив на Волге.
- Хватит! - сказал Зигфрид, хлопнув ладонью по столику. - Еще скажешь, он на своем сухогрузе там плавает.
- Есть много вещей нам непонятных, - ответил Торнадос, - ты-то намного старше всех нас. Должен это знать.
- Я знаю. Ладно, если не собираетесь уходить... Скучно мне с вами. Будьте здоровы.
Он вынул из кармана кольцо, повертел в руках, видимо, собираясь надеть, но передумал и пошел к лестнице.
"Ладно, - решил Зигфрид, - раз вы все такие робкие, попробую-ка я сам разобраться, какие тут входы и выходы! И, для начала, поднимемся мы в Оранжерею.".
Оранжерея это была дельная мысль. Конечно, яблочки Рабиновича - не ахти какое лакомство, но завтра Ханука и Джо, скорее всего, не спал. К празднику готовился. Зигфрид отлично помнил ту стычку. Наваляли они грекам тогда, как следует! Да и противник тоже, как говориться, не пальцем деланый. Ударом копья какой-то гоплит едва не отправил его на Валгаллу. Сперва было очень больно. Нестерпимо. Затем, все сделалось как-бы нереальным и перед Зигфридом опустились две огромных птицы.
На них восседали облаченные в доспехи девушки. Обе необычайно тоненькие, хрупкие, черно-смоляные кудри густыми колечками вьются ис-под шлемов.
- Еще один павший герой! - сказала одна. - Помоги, мне, Юдифь.
- Он, вроде, жив еще...
- Ему скоро конец. С такими ранами не выживают. Забираем его.
- Это не герой! - губы второй валькирии презрительно скривились. - Это трус! Сейчас я ему бошку снесу.
Сверкнул длинный, яркий, словно молния, меч.
- Погоди! Погоди! - остановила ее напарница. - Почему ты решила, что трус?
- А, разве, не ясно? Удар нанесен сзади, значит, пытался удрать.
- Почему непременно удрать? Там такая свалка была. Ты б видела! Рубились направо и налево. Да у него же не только в спину, вон спереди в панцирь кто-то булавой стукнул. Видишь, вмятина?
Юдифь недовольно поворчала, но меч спрятала.
- Как знаешь, - сказала она, - но, пока он дышит, брать его мы не имеем права. А, когда...
Тут она заметила кольцо. Другая заметила тоже.
- Что это?! - разом воскликнули обе валькирии. - Дебора, ты видишь?! Неужели это оно и есть?
- Ну, - развела руками та, - тогда нам тут делать нечего. Может еще и жив останется, ибо свойства Кольца непредсказуемы.
***
Он так и не понял, куда его тащат. Стоял себе у бывшей Двери, шарил по карманам, искал клей и пол-скрэпа – отдать Ляну, - как вдруг налетели какие-то…,дали в челюсть, заломили руки за спину. Пётр, конечно, пытался вырваться, но ему дали ещё раз, накинули на голову мешок, и он затих поневоле. Несли быстро, молча, очень деловито. Петру было жутко внутри мешка, время остановилось. Доносились отдельные слова на скайлэнге, понятное только: "спец, спец". "Я не спец", - надо было бы сказать, но Волков оцепенел, да и всё равно, его не стали бы слушать. Про себя он всё-таки кричал: "Прекратите! Не спец я!", и "Я бедный журналист! Я нищий!!!", и даже: "Помилуйте!!!" Это тянулось бесконечно, потом он и внутри затих, и только ожидал, что вот-вот в мешке появится вода или ветер засвистит в ушах… Наконец раскачивание прекратилось, что-то тяжело заскрипело и Петра швырнули головой вперёд в темноту.
В отчаянии он просто лежал на холодном полу. Боялся пошевелиться, боялся подумать. Вокруг темно, запах скверный. Заточили, сволочи – а за что? Что он им сделал?! Пётр через силу поднялся на четвереньки – отчаиваться, лёжа ничком, было всё-таки слишком холодно. Что они там бормотали, панки, сучьи дети, про спецов? Вот ещё изобрели язык… Пётр обхватил плечи руками, его колотил озноб. Среди бела дня, можно сказать! В людном месте! Спецы… Господи, это же было так давно – когда на спецов охотились, когда догадались, что Дверь всё равно не откроют… На мгновение Петру стало жарко до пота. Нет. Нет – Лян, жёлтая рожа, просто купил Дверь. Знал Пустяшин, но тут спасибо Гарику Бульдогу… Знает Анри, но кто его слушать будет? И кому он скажет, он же предпочёл бутылки мыть у Малинина в "Тройке"… А если это… если это сам Гарик? С него станется, он мог бы Пустяшина пощипать, перед тем как… Пётр скинул левый ботинок, дрожащими пальцами отвинтил каблук. Ключи лежали там – все три, все ненужные, такие грозные некогда. Пётр пересчитал их наощупь, потому что в сумерках теперь ни черта не видел – куриная слепота. От того, что ключи были с ним, сразу полегчало. И сразу же захотелось на волю, так сильно, что он рванулся назад. Стальная даже не дверь, а плита, судя по отсутствию замков, оказалась совсем близко. Он больно ударился скулой, он стучал в плиту кулаками, он кричал, орал и вопил, ужасаясь звуку собственного голоса, а ему никто не отвечал, и отчаяние стало невыносимо. В этот примерно момент по плите скользнул внятный даже ему отблеск огня. За спиной протопали чьи-то ноги, звучно шлёпая по мокрому, кто-то тонко захохотал, а другой голос закричал зычно: "Салки-салочки! Догонялочки!!!" Это уже было чересчур. Огромная мохнатая лапа с размаху припечатала Петра между лопаток, и он тут же осел, скис – свалился в обморок.
- Это я без понимания.
Пётр не мог посмотреть, что делается. Он уже хотел, но боялся. Сразу, как только очнулся, так и стал бояться. Он не помнил, чего именно, и не понимал. Но боязно было всему существу, так что он только покрепче сжал веки.
- Я необходима вода холодная. Количеством побольше. Сведения эти вполне точные.
Над Петром бредили на два голоса. Сам он такого измыслить бы не смог. Какой-то чудовищный язык, но не скайслэнг, не "матахари" и не идо-пиджин. Пётр с удивлением отметил, что в состоянии думать о языках. И тут же одёрнул себя: нашёл, чем заняться. Бойся! Кто его знает… Тьфу, чёрт!!! По меньшей мере, ведро вонючей холодной воды! Он рванулся, протёр залитые грязью глаза. Перед ним со ржавым ведром в руке стоял босоногий лысый. Подальше сидел на тумбочке здоровенный мужик. Казацкие усы лежали на голых немытых ключицах. Череп украшал татуированный слоган "Видийды бо гэпну".
- Где я? – просипел Пётр.
Лысые переглянулись. Татуированный почесал "ды", крякнул в кулак и заговорил. Речь его была неописуема, Пётр догадался, что Швыдкый – фамилия или прозвище, а более не понял почти ничего. Швыдкый рокотал и разводил руками, у Петра мутилось в голове.
- Тюрьма? – спросил он. – Зона? Хаза?
Те двое только таращились. Пётр в отчаянии сложил из пальцев "небо в клеточку".
- Ну? Ну?!
- Перемещаюсь! – вдруг вскричал другой лысый, безымянный до сих пор. Отшвырнул ведро и умчался.
Пётр догадался, что это – сумасшедшие. Стало страшно, и стыдно, и так жалко себя, что дальше некуда. Запутался совсем, ослаб, никому не нужен, а теперь ещё и это…
Кто-то дотронулся до его плеча. Волков разжмурился. Тот, кто его касался, тотчас отпрянул – обросший, весь развинченый, болтаются руки, ходят коленки. Он строго взглянул через плечо на Швыдкого и Безымянного, взвился на цыпочки – и пошёл! Скакал, складывался пополам, встряхивал пальцами и корчил рожи. Напоследок, выдохшись, дёрнул себя за ус. Теперь все трое смотрели на Петра. Он же, ничего не найдя лучшего, просто завёл глаза и притворился, что снова в обмороке.
(Продолжение следует).
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
***
Двери лифта разошлись. Зигфрид ступил на выложенную в шахматном порядке черно-белую плитку. Тишина, только лампы дневного света тихонько жужжат. Гладкие, выкрашенные ядовитым цветом стены. Лестница наверх. Металлические ступеньки гудят под ногами. Что-то лязгнуло, загрюкало. Со скрипом отворилась железная дверь. Рабинович, с садовыми ножницами в руках, выглянул из проема.
- Джо, где у тебя переход?
- Ну, во-первых, шалом, - ответил рассудительный садовник, - во-вторых, хаг самеах, с Ханукой тебя!
- Шалом, - ответил Зигфрид, пытаясь заглянуть в проем, заслоненный субтильным Джо, - и тебя с праздником.
- И, в-третьих: я не понимаю, о каком переходе ты толкуешь. Что? Не слышу! Какое еще крыло? Ну, ты и шлемазл! Небоскреб это тебе что, птичка? Зачем ему крылья? Ты меня слушай сюда, ты яблочки кушай. Они таки полезные. Помню, еще в далеком розовом детстве, тетя Роза говорила: "Йося, кушай яблочки, чтобы...".
- Значит, у тебя перехода нет? Или ты мне его показать не хочешь?
- Может и нет, а, может, и не хочу. Извини, но у меня тоже кое с кем договоренность есть. Яблочки будешь? Очень советую. У них... - Джо перешел на таинственный шепот, - магическое свойство: от них умнеют.
- А сам ты поумнел?
- Еще как! Еще как! Мама, не горюй! Помудрел! Чистый Соломон! И, знаешь, что я понял? Не нужно гнать волну. То есть, суетиться не надо. Возделывай свой сад, а, что тебе положено, само придет. Так дать яблочек?
- Давай, - сказал Зигфрид, - других тут, все равно, нету.
- Сейчас! Сейчас! - ответил Рабинович и с грохотом закрыл дверь. Зигфрид прислонился к стене и стал ждать. "Руки у него будут заняты, - рассчитывал он, - я схвачу его вот так и выставлю наружу, а сам туда. Дверь закрою не на ключ, а на засов и, потом...".
Размышления прервало гудение лифта. Кто-то вызвал его вниз и, тотчас же, поехал вверх. "Сюда едет!", - понял Зигфрид, когда кабина миновала последний этаж. Спрятаться было негде и он надел Кольцо.
***
А Волков арматуриной разгрёб ещё горячий пепел. Пионеров идеал, ха! Картошка лопнула, запах пошёл такой… пришлось пару раз сглотнуть набежавшую слюну. Подложил щепок, вздул пламя. В темноте – пир. Костёрчик, печёная картошка, на завтра не хватит… Ну, будет день, будет и пища. Факел он смастерил загодя. Теперь поджёг тряпку и пробрался к самой стене.
"Вскочепенились кунево взюки,
Мадепудо зябоба кузит.
Нутебдяпь бузынеются флуки
И кузяво чептава мозит.
Как птючаво кузеет зябоба!
Как пуляпно жубреет турдак!
Как пунявно бузявится поба,
Как..."
Ага, вот они, стишки. Новые. Пётр стал растаскивать ящики, устраивал ночлег. Надо его подстеречь, писаку. Где-то он бродит, днём его не поймаешь. Днём тут за каждым углом свой народец. Петру они все были противны, так он с ними и не сжился. Стрекозлик бегал за ним с утра, и Волков даже не обращал внимания на шорохи во тьме: как пить дать, дрыгаш скребётся. Но он не подойдёт. Стена для них нечиста. Слов не признают ни писаных, ни сказанных. Добровольные глухонемые… Пётр невольно пошевелил ладонью над головой: как это Стрекозлик его обзывал? Прыгнуть, ногой об ногу, пируэт, два хлопка, тьфу! Он намотал отросший рыжий ус на средний палец правой руки и дёрнул – уж это бессловесное выражение он запомнил хорошо! А на первых порах даже выругаться не мог… да. Было дело! А как гимн учил? В припеве Стрекозлик требовал непременно шпагат, а уж злился, топал, чуть усы не оборвал! А как Жабокляк поспорил с этим… с Пуддингом: как называть то "я", которое не-я, - сначала вопили по-наяцки, толку не добились, перешли на безглагольный, а там и до бессловесного добрались. Скакали друг перед другом, что твои каратэки, собрали толпу, тот вступился за одного, этот – за другого, такой пошёл рукобой, хоть святых выноси! Пётр улёгся на ящиках поудобнее, широко зевнул. Факел зачадил. Так и уснуть недолго. Надо думать о том, для чего он мне нужен, писака этот. Потому что… э-э… потому что он не здешний. Это главное. Потому что, если б он тут где-то был, я бы его повстречал. Причём через Плиту он не ходит, там я, как дурак, ночевал неделю, простыл. А когда я его поймаю… А-а-э...
Волков подавился зевком. Кто-то шёл на него в темноте. Пётр сжался, вытянул руки. Он чуял пришлеца – перегарный дух, и ещё что-то. И он слышал тяжёлые шаги со странным звяком. Шаги затихли рядом. Длинный трескучий звук озадачил Петра. Вслед за тем огонёк зажигалки бросил пятно света на стену. "Писака" не писал. Он читал. Полусонный Пётр никак не мог сообразить, хватать его или подождать. Свет поднялся повыше, горбоносая тень скользнула по стене.
- Крэйд!
- Кто здесь?!
- Крэйд! Ну, попался!
- А?! А? – свет ударил Петра по глазам. – Ах, великий Гермес! Брат Палец… или я ошибся?
- Волков. Это я. Я Волков… - Пётр больше ничего не мог выговорить, ему вдруг стало нехорошо от волнения.
- Очень рад, - вздохнул Крэйд. – Присядем, брат Палец.
- Не надо меня так называть.
- Простите, - таролог сел на пол. При этом снова раздался трескучий звук, из тряпичной сумки выкатилась пустая бутылка. Доктор Крэйд носил какой-то странный плащ, вроде дамский, грязно-бежевый; бутылки торчали из карманов. Пётр устроился рядом на корточках. Сто вопросов толпились в очереди: откуда? Как ТАМ? Что ЗДЕСЬ? И как отсюда, чёрт побери… Пётр готов был душить, давить и вообще мордовать, сколько станет силы – он ни минуты не сомневался, что Крэйд знает ответ. Но пока он выжидал, присматривался. Ведь Крэйд всегда такой был чистюля, весь лоснился.
- Выпьем, брат. У вас есть стакан?
- Поищу. А… э-э…вам?
- Я из горлышка, не беспокойтесь.
- З-зачем же? – пробормотал Пётр, озадаченный старинным вежеством, на что таролог повторил: "Не беспокойтесь", и взглядом разжёг потухший волковский костерок, чтобы было виднее. Щербатый стакан отыскался у Петра в мешке. Тем временем Юрий Триасович скрутил крышечку. Водка. Пётр зашевелил носом. Выпили: Волков разом, а Крэйд глотками, жмурясь. Он долго тряс пустую бутылку, но, убедившись, что ничего не выжмешь, сунул в карман со вздохом.
- Как сладка последняя капля. Жаль, что больше не будет.
- Надумали завязать? Вижу, образ жизни у вас того…
- Мой образ жизни подходит к концу. Скоро, - он поглядел на потолок, - точнее, уже через два часа закончится тридцать девять тысяч девятьсот девяносто восьмой день.
- И…что?
- Всего же мне их отпущено ровно сорок тысяч, дней и ночей.
- Так это болезнь какая-нибудь?
- Брат Палец, - уж вы простите, но это имя вам присуще, а вовсе без имён невежливо… Сосчитайте: сорок тысяч дней. Это более ста лет. Я здоров, и даже здоровее многих прочих. Но, когда истечёт последний миг… увы. Это не болезнь. Я сам так выбрал.
- И… ничего нельзя сделать?
- Конечно, ничего! – Крэйд сверкнул глазами. – Куда бы мы зашли, юноша, если бы отменяли по своей воле законы, установленные..! - он возвел очи горе. - Я всего лишь бессмертный второго рода.
- А есть еще первого? И в чем же между ними разница?
- Долго рассказывать, - начал Крейд, - придется с самого начала, иначе вы просто не поймете многих вещей.
- Рассказывайте, - согласился Петр, - все равно больше нечего делать.
- Я родился давно, - начал Юрий Триасович, - в то время, когда не знали еще ни радио, ни автомобиля, а по дорогам рыскали лихие рыцари Гербалайфа.Мои...
- Погодите! - замахал руками Волков. - Погодите. Вы же сказали сорок тысяч дней?
- Терпение, брат Палец, немножечко терпения. У нас с вами вся ночь впереди. Так вот, Мои родители принадлежали к очень знатному роду, один из моих предков был знаком с самим Ланселотом.
Крейд умолк, ожидая реакции. Пауза затягивалась.
- Продолжайте, - Петр не выдержал тишину, - почему вы замолчали?
- Боюсь, вы мне не верите.
- Эээ... Нет, почему же? Ну, знатного рода, ну, так что? У нас в параллельной группе Трубецкой учился, так что ж?
- Они постарались дать мне лучшее по тем временам образование, - продолжал Юрий Триасович, вдохновленный интересом собеседника, - у меня были прекрасные учителя. Да и я оказался на редкость одаренным ребенком. К восьми годам я уже свободно овладел халдейским, древнееврейским и санскритом. А еще через три года постигал тайны астрологии, нумерологии и карт Таро. Сколько наречий я освоил за годы ученья, уже не сосчитать. Многие я уже позабыл, некоторые помню до сих пор. А язык жестов Навахо так мне полюбился, что я даже стихи на нем пишу в часы вдохновения. Да..., - Крейд задумался, сплетая из пальцев замысловатые комбинации.
***
Из лифта походкой хозяина вышел Игорь Кошельков, самый крутой олигарх Небоскреба, более известный, как Гарик Бульдог. Он деликатничать не стал. Сразу грохнул в дверь кованным ботинком.
- Открывай, мля! жидовская морда! - дурным голосом проорал он. - А то сейчас все на хрен разнесу!
Еще один мощный удар. Потом еще и еще. От такого натиска дверь гудит, сотрясаясь.
- Идууу! - наконец, удалось разобрать отчаянные крики садовника. - Уже иду!
- Нашел? - палец с массивным перстнем уткнулся в тощую фигурку Рабиновича. - Давай все!
- Нет, - извиняющимся голосом пролепетал Джо, - пока не нашел. Только вот это.
Он достал что-то из кармана и протянул мордовороту.
- Ладно, - ответил тот, - живи пока. Разводи свои яблочки. Но, если через неделю не найдешь, пацаны поставят на счетчик. А, знаешь, сколько ты уже должен?
- Я постараюсь. Вы же понимаете, перебрать все, это нужно время. Дайте хотя бы месяц.
Но ждать месяц Гарик не хотел. Из дальнейшего Зигфриду удалось узнать одно: есть еще один ключ, который не ключ, а что-то растительное, плод какой-то. "Гарик дурак!", - Зигфрид мысленно смеялся над ним. Ясно же: речь о Плоде Познания! Но где сказано, что это именно яблоко? Да, люди обычно весьма глупы. У них мало времени, чтобы поумнеть. Ему просто повезло. И, главное везение в том, что он даже не предполагал тогда, чем обладает.
***
... - Больше минхер Вейман ничего дать мне не мог. Потому-то восемнадцатилетним юношей я пустился через Пролив ради новых знаний. Учитель дал мне рекомендательное письмо к маркизу де Кременту, отец – сто фунтов (дела его были не блестящи), а матушка - целебный бальзам и иголку с ниткой. Я вышел сухим из воды на бретонском берегу. Передо мной возвышались дольмены. С трепетом я собирался возложить руки на вещие камни… но из-за них вышли какие-то люди в черном. Это уж потом я узнал, кому они служат, но тогда принял их за простых странствующих монахов. Я обратился с почтительной речью к старшему из них, но меня оглушили сзади, набросили мешок, связали. Меня несли, потом везли, потом тащили куда-то и, в конце концов, швырнули на грязные каменные плиты. Не знаю, сколько я там пролежал, час, или несколько суток, но дверь тяжело заскрипела, зазвенело оружие, мне в глаза ударил свет факелов. Все то время я пребывал в медитации, из коей был выведен новыми ударами. Оказалось, что я лежу, связанный по рукам и ногам. Надо мною стояли четверо в черных кольчугах и черных, с красным подбоем плащах. Один из них, высокий с орлиным носом и пронзительными горящими фанатичным огнем глазами, держал в руках письмо к де Кременту...
- Короче, - пробормотал Пётр. – Я засыпаю.
- Терпение! Эти господа, разумеется, не знали санскрита. Письмо было принято ими за шифровку. В самых гнусных выражениях они домогались от меня ключа и требовали, чтобы я назвал имена. Вы не представляете, как неприятно: ничего не стоило вылететь от них облачком в отдушину, но мне выбили два передних зуба и я не мог свистнуть, чтобы заклинание сработало. Вполне вероятно, что они сделали это нарочно, ибо высокий наложил на меня еще и заклятие правды. Не в силах противостоять мощной магии, я прочел письмо, но мои мучители мне все равно не поверили. "Мы знаем, знаем твои уловки, Тутмос Аменхотепыч! - повторял главный, пока его помощники истязали мое несчастное тело. - назови слово!". Я не понимал, о чем идет речь и называл разные слова. Некто серый выходил из камеры. Меня переставали бить, но, когда он возвращался, пытки возобновлялись. О, если б я хоть знал, что отвечать! От меня требовали какие-то пароли, явки и адреса. Я поначалу пытался вежливо разъяснить им ошибку, но они были так грубы, что пришлось притвориться, будто я лишился сознания. Это окончательно вывело их из себя. Они пинали бесчувственное тело с удвоенной яростью. Но бесчувственное-то оно было только по видимости, я прекрасно ощущал все удары. Пришлось уйти в астрал. Главарь ещё несколько раз вдавил каблук в лицо, бывшее моим, и прохрипел: "Подох! Крепкое заклинание оказалось у гада! Не иначе, ему помогал сам Мессинг.". "Не называйте это имя, Феликс Эдмундович!", - в страхе закричали черно-красные. Сверкнула молния. Раскат грома выбил решетку на узком окне под потолком.
Другой, небольшого роста, в золотых очках, утирая забрызганную кровью щёку, отвечал: "В камеру его! Они, суки, живучие!".
И тело проволокли коридором в камеру с железной дверью.
***
- Даже не понимаю, что не так! - Анри скомкал лист бумаги, со злостью швырнул в угол. - Получается неопределенность, но раскрыть ее по Лопиталю не получается. Или я поглупел.
- Где-то что-то напутал, - сказал Диего, - у тебя тут очень много всего. Был бы в Небоскребе компьютер...
- Запрещено. Только для специалистов. Нарушится чистота опыта.
- Это когда было? Никто уже не может сказать, сколько лет назад. Теперь у кого хватит скрэпов, вполне могут себе купить. Думаю, машина не новая, но вполне работающая тебе по карману. Подкопишь немного...
- Они все изолированы, - отвечал математик, - мы даже не знаем, что творится в Мире. Ну, что интернета у нас не было с самого начала, это одно из условий. Но куда исчезло телевидение? Раньше у меня было сто двадцать каналов, теперь - ни одного! А я плачу исправно.
- Это все ция, - сказал Торнадос, - я тогда майора предупреждал, Исаак тоже. Ты приносил ему все рассчеты, но этот эступидо никого не хотел слушать! Эти шарлатаны, порка маледетта, его заморочили. Всех бы перестрелял! А, особенно, этого...
- Что мы теперь делать будем? Может, попробовать взломать замок?
- В Подвал, или в Оранжерею?
- Зачем? - усмехнулся Анри. - Прямой путь - самый верный. Ту, через которую мы все сюда вошли.
Диего заходил по комнате.
- Ничего не выйдет, Энрике, я уже ту дверь открывал.
Терналь вскочил.
- Открывал? Как? Когда?
- Недели две назад, может чуть больше. Когда ты болел. Да многие открывали. Лян на этой двери зарабатывает. Полскрэпа за открывание.
- Я ничего не понимаю! Если дверь можно открыть, почему до сих пор никто не ушел?
- Сам увидишь.
(Продолжение следует).
Двери лифта разошлись. Зигфрид ступил на выложенную в шахматном порядке черно-белую плитку. Тишина, только лампы дневного света тихонько жужжат. Гладкие, выкрашенные ядовитым цветом стены. Лестница наверх. Металлические ступеньки гудят под ногами. Что-то лязгнуло, загрюкало. Со скрипом отворилась железная дверь. Рабинович, с садовыми ножницами в руках, выглянул из проема.
- Джо, где у тебя переход?
- Ну, во-первых, шалом, - ответил рассудительный садовник, - во-вторых, хаг самеах, с Ханукой тебя!
- Шалом, - ответил Зигфрид, пытаясь заглянуть в проем, заслоненный субтильным Джо, - и тебя с праздником.
- И, в-третьих: я не понимаю, о каком переходе ты толкуешь. Что? Не слышу! Какое еще крыло? Ну, ты и шлемазл! Небоскреб это тебе что, птичка? Зачем ему крылья? Ты меня слушай сюда, ты яблочки кушай. Они таки полезные. Помню, еще в далеком розовом детстве, тетя Роза говорила: "Йося, кушай яблочки, чтобы...".
- Значит, у тебя перехода нет? Или ты мне его показать не хочешь?
- Может и нет, а, может, и не хочу. Извини, но у меня тоже кое с кем договоренность есть. Яблочки будешь? Очень советую. У них... - Джо перешел на таинственный шепот, - магическое свойство: от них умнеют.
- А сам ты поумнел?
- Еще как! Еще как! Мама, не горюй! Помудрел! Чистый Соломон! И, знаешь, что я понял? Не нужно гнать волну. То есть, суетиться не надо. Возделывай свой сад, а, что тебе положено, само придет. Так дать яблочек?
- Давай, - сказал Зигфрид, - других тут, все равно, нету.
- Сейчас! Сейчас! - ответил Рабинович и с грохотом закрыл дверь. Зигфрид прислонился к стене и стал ждать. "Руки у него будут заняты, - рассчитывал он, - я схвачу его вот так и выставлю наружу, а сам туда. Дверь закрою не на ключ, а на засов и, потом...".
Размышления прервало гудение лифта. Кто-то вызвал его вниз и, тотчас же, поехал вверх. "Сюда едет!", - понял Зигфрид, когда кабина миновала последний этаж. Спрятаться было негде и он надел Кольцо.
***
А Волков арматуриной разгрёб ещё горячий пепел. Пионеров идеал, ха! Картошка лопнула, запах пошёл такой… пришлось пару раз сглотнуть набежавшую слюну. Подложил щепок, вздул пламя. В темноте – пир. Костёрчик, печёная картошка, на завтра не хватит… Ну, будет день, будет и пища. Факел он смастерил загодя. Теперь поджёг тряпку и пробрался к самой стене.
"Вскочепенились кунево взюки,
Мадепудо зябоба кузит.
Нутебдяпь бузынеются флуки
И кузяво чептава мозит.
Как птючаво кузеет зябоба!
Как пуляпно жубреет турдак!
Как пунявно бузявится поба,
Как..."
Ага, вот они, стишки. Новые. Пётр стал растаскивать ящики, устраивал ночлег. Надо его подстеречь, писаку. Где-то он бродит, днём его не поймаешь. Днём тут за каждым углом свой народец. Петру они все были противны, так он с ними и не сжился. Стрекозлик бегал за ним с утра, и Волков даже не обращал внимания на шорохи во тьме: как пить дать, дрыгаш скребётся. Но он не подойдёт. Стена для них нечиста. Слов не признают ни писаных, ни сказанных. Добровольные глухонемые… Пётр невольно пошевелил ладонью над головой: как это Стрекозлик его обзывал? Прыгнуть, ногой об ногу, пируэт, два хлопка, тьфу! Он намотал отросший рыжий ус на средний палец правой руки и дёрнул – уж это бессловесное выражение он запомнил хорошо! А на первых порах даже выругаться не мог… да. Было дело! А как гимн учил? В припеве Стрекозлик требовал непременно шпагат, а уж злился, топал, чуть усы не оборвал! А как Жабокляк поспорил с этим… с Пуддингом: как называть то "я", которое не-я, - сначала вопили по-наяцки, толку не добились, перешли на безглагольный, а там и до бессловесного добрались. Скакали друг перед другом, что твои каратэки, собрали толпу, тот вступился за одного, этот – за другого, такой пошёл рукобой, хоть святых выноси! Пётр улёгся на ящиках поудобнее, широко зевнул. Факел зачадил. Так и уснуть недолго. Надо думать о том, для чего он мне нужен, писака этот. Потому что… э-э… потому что он не здешний. Это главное. Потому что, если б он тут где-то был, я бы его повстречал. Причём через Плиту он не ходит, там я, как дурак, ночевал неделю, простыл. А когда я его поймаю… А-а-э...
Волков подавился зевком. Кто-то шёл на него в темноте. Пётр сжался, вытянул руки. Он чуял пришлеца – перегарный дух, и ещё что-то. И он слышал тяжёлые шаги со странным звяком. Шаги затихли рядом. Длинный трескучий звук озадачил Петра. Вслед за тем огонёк зажигалки бросил пятно света на стену. "Писака" не писал. Он читал. Полусонный Пётр никак не мог сообразить, хватать его или подождать. Свет поднялся повыше, горбоносая тень скользнула по стене.
- Крэйд!
- Кто здесь?!
- Крэйд! Ну, попался!
- А?! А? – свет ударил Петра по глазам. – Ах, великий Гермес! Брат Палец… или я ошибся?
- Волков. Это я. Я Волков… - Пётр больше ничего не мог выговорить, ему вдруг стало нехорошо от волнения.
- Очень рад, - вздохнул Крэйд. – Присядем, брат Палец.
- Не надо меня так называть.
- Простите, - таролог сел на пол. При этом снова раздался трескучий звук, из тряпичной сумки выкатилась пустая бутылка. Доктор Крэйд носил какой-то странный плащ, вроде дамский, грязно-бежевый; бутылки торчали из карманов. Пётр устроился рядом на корточках. Сто вопросов толпились в очереди: откуда? Как ТАМ? Что ЗДЕСЬ? И как отсюда, чёрт побери… Пётр готов был душить, давить и вообще мордовать, сколько станет силы – он ни минуты не сомневался, что Крэйд знает ответ. Но пока он выжидал, присматривался. Ведь Крэйд всегда такой был чистюля, весь лоснился.
- Выпьем, брат. У вас есть стакан?
- Поищу. А… э-э…вам?
- Я из горлышка, не беспокойтесь.
- З-зачем же? – пробормотал Пётр, озадаченный старинным вежеством, на что таролог повторил: "Не беспокойтесь", и взглядом разжёг потухший волковский костерок, чтобы было виднее. Щербатый стакан отыскался у Петра в мешке. Тем временем Юрий Триасович скрутил крышечку. Водка. Пётр зашевелил носом. Выпили: Волков разом, а Крэйд глотками, жмурясь. Он долго тряс пустую бутылку, но, убедившись, что ничего не выжмешь, сунул в карман со вздохом.
- Как сладка последняя капля. Жаль, что больше не будет.
- Надумали завязать? Вижу, образ жизни у вас того…
- Мой образ жизни подходит к концу. Скоро, - он поглядел на потолок, - точнее, уже через два часа закончится тридцать девять тысяч девятьсот девяносто восьмой день.
- И…что?
- Всего же мне их отпущено ровно сорок тысяч, дней и ночей.
- Так это болезнь какая-нибудь?
- Брат Палец, - уж вы простите, но это имя вам присуще, а вовсе без имён невежливо… Сосчитайте: сорок тысяч дней. Это более ста лет. Я здоров, и даже здоровее многих прочих. Но, когда истечёт последний миг… увы. Это не болезнь. Я сам так выбрал.
- И… ничего нельзя сделать?
- Конечно, ничего! – Крэйд сверкнул глазами. – Куда бы мы зашли, юноша, если бы отменяли по своей воле законы, установленные..! - он возвел очи горе. - Я всего лишь бессмертный второго рода.
- А есть еще первого? И в чем же между ними разница?
- Долго рассказывать, - начал Крейд, - придется с самого начала, иначе вы просто не поймете многих вещей.
- Рассказывайте, - согласился Петр, - все равно больше нечего делать.
- Я родился давно, - начал Юрий Триасович, - в то время, когда не знали еще ни радио, ни автомобиля, а по дорогам рыскали лихие рыцари Гербалайфа.Мои...
- Погодите! - замахал руками Волков. - Погодите. Вы же сказали сорок тысяч дней?
- Терпение, брат Палец, немножечко терпения. У нас с вами вся ночь впереди. Так вот, Мои родители принадлежали к очень знатному роду, один из моих предков был знаком с самим Ланселотом.
Крейд умолк, ожидая реакции. Пауза затягивалась.
- Продолжайте, - Петр не выдержал тишину, - почему вы замолчали?
- Боюсь, вы мне не верите.
- Эээ... Нет, почему же? Ну, знатного рода, ну, так что? У нас в параллельной группе Трубецкой учился, так что ж?
- Они постарались дать мне лучшее по тем временам образование, - продолжал Юрий Триасович, вдохновленный интересом собеседника, - у меня были прекрасные учителя. Да и я оказался на редкость одаренным ребенком. К восьми годам я уже свободно овладел халдейским, древнееврейским и санскритом. А еще через три года постигал тайны астрологии, нумерологии и карт Таро. Сколько наречий я освоил за годы ученья, уже не сосчитать. Многие я уже позабыл, некоторые помню до сих пор. А язык жестов Навахо так мне полюбился, что я даже стихи на нем пишу в часы вдохновения. Да..., - Крейд задумался, сплетая из пальцев замысловатые комбинации.
***
Из лифта походкой хозяина вышел Игорь Кошельков, самый крутой олигарх Небоскреба, более известный, как Гарик Бульдог. Он деликатничать не стал. Сразу грохнул в дверь кованным ботинком.
- Открывай, мля! жидовская морда! - дурным голосом проорал он. - А то сейчас все на хрен разнесу!
Еще один мощный удар. Потом еще и еще. От такого натиска дверь гудит, сотрясаясь.
- Идууу! - наконец, удалось разобрать отчаянные крики садовника. - Уже иду!
- Нашел? - палец с массивным перстнем уткнулся в тощую фигурку Рабиновича. - Давай все!
- Нет, - извиняющимся голосом пролепетал Джо, - пока не нашел. Только вот это.
Он достал что-то из кармана и протянул мордовороту.
- Ладно, - ответил тот, - живи пока. Разводи свои яблочки. Но, если через неделю не найдешь, пацаны поставят на счетчик. А, знаешь, сколько ты уже должен?
- Я постараюсь. Вы же понимаете, перебрать все, это нужно время. Дайте хотя бы месяц.
Но ждать месяц Гарик не хотел. Из дальнейшего Зигфриду удалось узнать одно: есть еще один ключ, который не ключ, а что-то растительное, плод какой-то. "Гарик дурак!", - Зигфрид мысленно смеялся над ним. Ясно же: речь о Плоде Познания! Но где сказано, что это именно яблоко? Да, люди обычно весьма глупы. У них мало времени, чтобы поумнеть. Ему просто повезло. И, главное везение в том, что он даже не предполагал тогда, чем обладает.
***
... - Больше минхер Вейман ничего дать мне не мог. Потому-то восемнадцатилетним юношей я пустился через Пролив ради новых знаний. Учитель дал мне рекомендательное письмо к маркизу де Кременту, отец – сто фунтов (дела его были не блестящи), а матушка - целебный бальзам и иголку с ниткой. Я вышел сухим из воды на бретонском берегу. Передо мной возвышались дольмены. С трепетом я собирался возложить руки на вещие камни… но из-за них вышли какие-то люди в черном. Это уж потом я узнал, кому они служат, но тогда принял их за простых странствующих монахов. Я обратился с почтительной речью к старшему из них, но меня оглушили сзади, набросили мешок, связали. Меня несли, потом везли, потом тащили куда-то и, в конце концов, швырнули на грязные каменные плиты. Не знаю, сколько я там пролежал, час, или несколько суток, но дверь тяжело заскрипела, зазвенело оружие, мне в глаза ударил свет факелов. Все то время я пребывал в медитации, из коей был выведен новыми ударами. Оказалось, что я лежу, связанный по рукам и ногам. Надо мною стояли четверо в черных кольчугах и черных, с красным подбоем плащах. Один из них, высокий с орлиным носом и пронзительными горящими фанатичным огнем глазами, держал в руках письмо к де Кременту...
- Короче, - пробормотал Пётр. – Я засыпаю.
- Терпение! Эти господа, разумеется, не знали санскрита. Письмо было принято ими за шифровку. В самых гнусных выражениях они домогались от меня ключа и требовали, чтобы я назвал имена. Вы не представляете, как неприятно: ничего не стоило вылететь от них облачком в отдушину, но мне выбили два передних зуба и я не мог свистнуть, чтобы заклинание сработало. Вполне вероятно, что они сделали это нарочно, ибо высокий наложил на меня еще и заклятие правды. Не в силах противостоять мощной магии, я прочел письмо, но мои мучители мне все равно не поверили. "Мы знаем, знаем твои уловки, Тутмос Аменхотепыч! - повторял главный, пока его помощники истязали мое несчастное тело. - назови слово!". Я не понимал, о чем идет речь и называл разные слова. Некто серый выходил из камеры. Меня переставали бить, но, когда он возвращался, пытки возобновлялись. О, если б я хоть знал, что отвечать! От меня требовали какие-то пароли, явки и адреса. Я поначалу пытался вежливо разъяснить им ошибку, но они были так грубы, что пришлось притвориться, будто я лишился сознания. Это окончательно вывело их из себя. Они пинали бесчувственное тело с удвоенной яростью. Но бесчувственное-то оно было только по видимости, я прекрасно ощущал все удары. Пришлось уйти в астрал. Главарь ещё несколько раз вдавил каблук в лицо, бывшее моим, и прохрипел: "Подох! Крепкое заклинание оказалось у гада! Не иначе, ему помогал сам Мессинг.". "Не называйте это имя, Феликс Эдмундович!", - в страхе закричали черно-красные. Сверкнула молния. Раскат грома выбил решетку на узком окне под потолком.
Другой, небольшого роста, в золотых очках, утирая забрызганную кровью щёку, отвечал: "В камеру его! Они, суки, живучие!".
И тело проволокли коридором в камеру с железной дверью.
***
- Даже не понимаю, что не так! - Анри скомкал лист бумаги, со злостью швырнул в угол. - Получается неопределенность, но раскрыть ее по Лопиталю не получается. Или я поглупел.
- Где-то что-то напутал, - сказал Диего, - у тебя тут очень много всего. Был бы в Небоскребе компьютер...
- Запрещено. Только для специалистов. Нарушится чистота опыта.
- Это когда было? Никто уже не может сказать, сколько лет назад. Теперь у кого хватит скрэпов, вполне могут себе купить. Думаю, машина не новая, но вполне работающая тебе по карману. Подкопишь немного...
- Они все изолированы, - отвечал математик, - мы даже не знаем, что творится в Мире. Ну, что интернета у нас не было с самого начала, это одно из условий. Но куда исчезло телевидение? Раньше у меня было сто двадцать каналов, теперь - ни одного! А я плачу исправно.
- Это все ция, - сказал Торнадос, - я тогда майора предупреждал, Исаак тоже. Ты приносил ему все рассчеты, но этот эступидо никого не хотел слушать! Эти шарлатаны, порка маледетта, его заморочили. Всех бы перестрелял! А, особенно, этого...
- Что мы теперь делать будем? Может, попробовать взломать замок?
- В Подвал, или в Оранжерею?
- Зачем? - усмехнулся Анри. - Прямой путь - самый верный. Ту, через которую мы все сюда вошли.
Диего заходил по комнате.
- Ничего не выйдет, Энрике, я уже ту дверь открывал.
Терналь вскочил.
- Открывал? Как? Когда?
- Недели две назад, может чуть больше. Когда ты болел. Да многие открывали. Лян на этой двери зарабатывает. Полскрэпа за открывание.
- Я ничего не понимаю! Если дверь можно открыть, почему до сих пор никто не ушел?
- Сам увидишь.
(Продолжение следует).
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
***
... - Я задержался возле своего пристанища: сплошная субдуральная гематома, отбиты почки, разорвана селезёнка, открытый перелом обеих ног, вывих челюсти… бр-р! Всё это, конечно, было можно исцелить, но понадобился бы исландский мох, эльфийский цвет, пыльца иерихонской розы. Я вышел из тела, более не предполагая вернуться. Эфирный ветер нес меня на север. Я сперва летел, затем решил пройтись. Стояла полярная ночь, освещенная северным сияньем. Вскоре я увидел распахнутые врата в иной мир и быстро зашагал туда.
- Остановитесь, юноша! - раздался властный голос. Меня оглушил грохот и ослепил свет пламени. Когда способность видеть и слышать вернулись, передо мной возвышался человек в длинном плаще, с посохом в руках.
- Еще не время, - сказал он, - вы еще не исполнили, что должно. Возвращайтесь в тело!
- Кто вы? Если душа человека, идите своей дорогою, если морок, развейтесь!
- В разных мирах по-разному меня называют. В том, который, пока что, наш, друзья зовут Вольф Григорьевич, враги же избегают звать меня.
"Мессинг! - догадался я. - Сам великий Мессинг!"
- Но, Вольф Григорьевич, мое тело разбито! Мне некуда возвращаться!
- Не беспокойся об этом. Ты будешь исцелен. Тело твое все еще живо. Его уже выдали маркизу де Кременту. Настоящего Тутмоса Аменхотепыча люди герцога Дзержинского уже взяли. Да ты сам скоро узнаешь подробности. А теперь нам пора возвращаться. Не нужно заставлять девушку плакать!
С этими словами Мессинг схватил меня за руку и повлек за собой.
Я очнулся среди белейших простыней. В распахнутое окно, с теплым майским ветром, веяло благоухание сада. Чтоб не утомлять вас подробностями, скажу, что я всё-таки попал к де Кременту. Век уж был достаточно прагматичный, но от поколений предков достались ему не только стены. И, покуда я набирался сил, целительница моя часто сидела у моего изголовья. Ах, Полина! - Крейд мечтательно завел глаза. - Если бы можно было все вернуть назад..! Но я был глуп и больше обращал внимание на титулы, чем на доброту души. О другой я тогда мечтал. Племянница Маркиза, графиня де Колонтай пленила меня. Большие жгучие глаза, густые черные кудри, маленькая точеная фигурка! Ах, брат Палец, все это сводило меня с ума. Полина заживляла мои раны, сращивала кости, учила заново ходить. С ней мне было хорошо, но юная графиня была бурей, пожаром, грохочущим и всесжигающим пламенем страсти. Но пылал один я. Красавица оставалась совершенно холодной Наверное, причина тому, что граф де Колонтай мечтал о сыне и, когда родилась девочка, нарек ее Александрой. Вот мы и вели светские разговоры ни о чем. Я несколько раз пытался заговорить о своих чувствах, но Александра так меня высмеивала, такие слова находила, что легче было молчать. Когда же она уезжала на бал, или благотворительный сбор трюфелей, я с её дядей спускался в подземелья замка. Универсальный ключ искал я, дурак! Впрочем, я отвлёкся. В этих поисках много было боковых путей, да ежели учесть, что искал я нечто, не вполне ясное, зачастую неописуемое… Но тогда я не замечал времени. Иногда это было даже приятно: де Кремент, устав разбирать клинописные таблицы халдеев, вынимал из стойки чёрного дерева мечи и принимался меня гонять по огромной зале.
Пётр Волков ничего этого не слыхал. Последним в сознании промелькнул астральный граф Какой-то Там. Теперь ему снился сон, по поверхности которого голос Крэйда лишь скользил. Петру грезилось цветное и пышное, что-то вроде парчи, расшитой алмазами, или хвосты каких-то несусветных павлинов. Расфуфыренные птицы расхаживали в фойе перед наглухо запертой Дверью, как фотомодели. Из пластиковых кустов вышел Анри. У него за спиной была сума, набитая бутылками. Он залёг и стал швырять бутылки в павлинов, приговаривая, что они-де приносят несчастье, и ещё кое-что на скайлэнге. Бутылки взрывались, осколки остро просвистывали над ухом...
***
- Так что же там не так с этой дверью?
Сколько Анри ни пытался что-то прояснить, Диего отвечал уклончиво. Смысл был в том, что с самой-то дверью все в порядке, а, вот, то, что за ней...
- Ну, не могу я это тебе рассказать, Энрике, нет слов! Это прекрасно! И это жутко. Я стоял, я смотрел не отрываясь, но так и не решился переступить порог. И никто, наверное никогда не решится.
- А я, пожалуй, решусь. Пусть там хоть сам Люцифер со сковородкой. Мне не хватает воздуха! Я задыхаюсь в этой проклятой коробке. Знаешь, о чем я больше всего мечтаю? Нет, не о Женевьеве, ее я уже и представляю себе смутно. О Булонском лесе. Как я там гуляю.
- Один?
Анри смутился. Действительно, образ благоверной был им уже почти полностью позабыт, зато, с неделю назад, вращая ручку настройки телеприемника, совершенно случайно, ему повезло и он поймал какую-то передачу из России. Что это русский язык, Анри понял по знакомым словам. Не зря ж столько с Волковым общался. Да и девушка - ведущая какой-тообразовательной передачи, была классическая русская красавица: большие синие очи, мягкие черты лица, собраные в косу густые русые волосы. Каллиграфия - ныне уже почти забытое искусство. После передачи, Анри был готов его возродить. Но больше передачу поймать не удавалось.
- Нет, я больше не могу! - Терналь решительно поднялся. - Кто, говоришь, хозяин двери? Лян?
- Пока Лян. Я с тобой пойду, Энрике. Должен же кто-то предостеречь тебя от рокового шага.
Лян Чжан Чжоу ни по-французски, ни по-испански не говорил. Английский же его был настолько спецефичен, что легко мог быть принят за язык бушменов. Приходилось объясняться на смеси "матахари" и жестов.
- Два!
- Половина! - возразил Диего. - Как для всех.
- Нет для всех! - возражал торговец из Шанхайгуаня. - Я ви чжу, ви хо ди ту да. Ви хо тел хо ди ту да!
"Матахари" - один из первейших общих языков Небоскреба, но для китайца звуки его сложны, поэтому Лян Чжан Чжоу и не торопился, поэтому и произносил слова тщательно, по слогам. Торговались часа два. Наконец, Лян принял плату и направился к двери. На тех, кто идет сзади, он даже не взглянул.
***
... - Да, мой мальчик, - сказал Мессинг, - сердце юной графини отдано не тебе. Но я могу тебе помочь.
- О, великий Мессинг! - воскликнул я с воодушевлением. - Вы возвращаете меня к жизни!
- Но есть одно условие, - продолжал маг, - я не могу переписать то, что выбито на Скрижалях Судеб. Поэтому любовь Александры к тебе продлится всего три дня, ну, три с половиной от силы.
- Согласен!
Три дня! Да я за три часа готов был сейчас же отправиться в кишащую скорпионами пустыню. А тут целых три дня! Три дня счастья.
- Я тоже когда-то был молод, - со снисходительной улыбкой сказал Мессинг, - но не ради страсти твоей и, даже, не ради тебя я делаю это. О, на Скрижалях Судеб я могу прочесть больше, чем другие люди. Великая тайна открылась мне нынче ночью во время медитации: графиня де Колонтай родит короля. Такого короля, равного которому еще не знал Мир.
Наверное, Петр снова задремал и пропустил часть повествования, потому что красавицу, как оказалось, надо было похищать.
... - Александра вылезла из башни между прутьев решетки, спустилась по веревке. Не успела маленькая ножка коснуться земли, как я подхватил ее на руки, вскочил на коня и мы понеслись, обгоняя ветер. Всю ночь скакали мы, чтобы уйти от погони. Гнался ли кто-то за нами? Да кто теперь знает? Но что-то настойчиво толкало меня вперед. Только наутро, когда Солнце стояло уже довольно высоко, решились мы на отдых. День был ясный, последний день, когда действовало Мессингово заклинание. Наши сердца бились в унисон. Наши руки соприкоснулись. Наши губы встретились в пылающем поцелуе...
- Каналья! - раздался грозный вопль. - Ты почему мне не кланяешься?
Я вскочил. Конь вздыбился и заржал. Не мой конь, конечно. Мой стреноженный мирно стоял поодаль и щипал траву. Надо мною же, на вороном скакуне гарцевал сам герцог Троцкий, за свою силу, отвагу и дикую свирепость прозванный Бронштейнским львом.
- Прочь! - пенсне герцога сверкнуло недобрым отблеском. - Прочь с моего пути!
- Я, между прочим, тоже дворянин, ваше сиятельство, - ответил я, - сын благороднейшего Триаса Крейда.
Пенсне Троцкого снова сверкнуло. Бронштейнский лев увидел Александру.
- Она моя! - сказал он. - Брысь отсюда, щенок!
Я нашарил в траве меч.
- Вы поступаете не как благородный рыцарь, а как разбойник. Не хватает храбрости добыть женщину в честном поединке?
Ответом был убийственный взблеск меча. Хорошо, что де Кремент беспощадно школил меня! Я едва успел отразить удар и отскочить в сторону. Пока герцог разворачивал коня, я рубанул его по ноге. Коня, а не герцога, вынудив последнего сражаться пешим. Но, даже так, я лишь едва отражал натиск рассвирипевшего противника. Я начинал уставать, тяжелый полуторный меч Троцкого, по прежнему, сверкал в воздухе. Тот удар наверняка снес бы мне голову, но в самый последний момент неведомая сила отбросила нас в стороны. Когда пламя спало, а дым рассеялся, передо мной предстал Мессинг. Маг был встревожен.
- Я едва не опоздал, мой мальчик, - сказал он, - неужели ты не знал, что Бронштейнскому льву нельзя перечить открыто?
- Он меня оскорбил. Я не заслужил таких слов.
Мессинг задумался. Я ждал, что еще скажет Учитель.
И тут мы услышали крик. Воспользовавшись паузой, Бронштейнский лев, перебросив юную графиню через плечо, одним ударом перерубил путы, связывающие ноги моего коня, вскочил на него и умчался в степь.
- Великий Мессинг! Графиня де Колонтай похищена!
Конь Троцкого с перерубленной ногой для погони не годился. Как же я не предусмотрел такого развития событий? Герцог был еще и коварен.
- Учитель! Прошу вас, помогите мне его догнать! Сотворите каккое-нибудь заклинание!
- Третий день кончается, - напомнил великий маг, - графиня больше тебя не любит. Но ты не переживай напрасно: серна не достанется льву, серной завладеет орел.
- Орел, - повторил я.
- Наш король.
Кажется, я понял задумку Мессинга. Его величество король Ильич Орлиный глаз не имел наследников по прямой линии, а наследник по побочной, будущий король Ильич II, прозванный Бровеносцем, был человек безвольный и слабый разумом.
- Бастард?
Мессинг кивнул.
- Завтра турнир, - сказал он. Герцог, конечно, там будет. Король тоже. Там Ильич и увидит графиню.
***
Ключ поворачивался долго. Дверь отворялась медленно, тяжело, с натужным скрипом. Анри ожидал, что в помещение хлынет морозный воздух, но хлынул горячий. И, вообще, намело песка, вот, поэтому и открывать тяжело. Песчаная равнина, кое-где вздыбленная небольшими барханами, простиралась до самого горизонта. Среди песка, будто утесы в океане, возвышались камни.
- Пустыня? - удивился Анри. - Так все испортили, что превратили в пустыню? Сколько же времени прошло?
- Ты вверх посмотри, Энрике.
Лучше бы Анри этого не делал, потому что небо было желтым. Не ярким, как желток, а чуть-чуть желтоватым.
- Это... Это что?
- Не знаю, - Диего пожал плечами, - полагаю, это не у нас, не на Земле.
- Так что, мы на другой планете? Небоскреб превратился в космический корабль? Но это же чепуха!
- Ну, я не утверждаю, что это все реальность. Вполне возможно, что-то вроде широкоформатной голограммы, или чего-то подобного. Я проводил опыт, но так ничего наверняка не выяснил. Да вот, смотри.
Он достал жетон. Такими когда-то пользовались в Небоскребе, только Анри уж запамятовал, то ли одежку по ним получали, то ли женщин резиновых. Впрочем, сейчас это было неважно. Просто синее на желтом хорошо заметно. Жетон пролетел чуть-чуть больше метра и исчез.
- Вот так, - сказал Торнадос и закрыл дверь. - И так со всем, что туда попадает.
Анри недоверчиво хмыкнул.
- Многомерность пространства. Знаешь, когда-то я ломал голову над одной задачкой по дискретной топологии. Но это же все высосаное из пальца, как говорил наш общий знакомый.
Возвращались молча. Каждый думал о своем. Когда Диего собрался выходить, Анри придержал его:
- Как думаешь, Прьер мог туда уйти? Со всеми ключами?
Торнадос пожал плечами и вышел из лифта.
Зигфриду более всего хотелось врезать Гарику в рыло. Но так он бы себя выдал. Лифт мотался вверх-вниз, останавливаясь где-то между сорок третьим и пятьдесят четвертым этажами. Эти ярусы и раньше были не особенно заселены, так как располагались на них преимущественно страны Полинезии, а теперь там вовсе никто не жил. С сорок третьего по пятьдесят второй занимала картинная галерея, остальные два автор еще не успел заполнить своими творениями. Вернисаж уже года два никто не посещал, а тут, вдруг, зачастили. "Надо будет взглянуть, - подумал Анри, выходя на последнем этаже. - Возможно, что-то там натолкнет меня на мысль.".
Зигфрид не ожидал, что из лифта выйдет Терналь. Он снял кольцо, когда математик приблизился к двери Оранжереи.
- Хочешь проникнуть?
Анри не ответил, просто попытался отодвинуть кольценосца, но где там!
- Его действие на человека непредсказуемо, - Зигфрид держал кольцо едва ли не перед самым носом Терналя. - Но, если хочешь, можешь рискнуть.
- Отойди.
- Нет уж! - рассмеялся Зигфрид. - Бери кольцо, тогда пропущу.
***
... - Так мне достался охромевший конь противника, причастность к судьбе королевства и тоска. Я решил попробовать переиграть все заново. Среди де Крементовских фолиантов была одна небольшая книга, написанная на смеси санскрита с древнееврейским. Там я и прочел, что есть такое направление, что, если все время по нему двигаться в одну сторону, то не в исходную точку вернешься, а найдешь себя в детстве, а, значит, зная будущее младенца, можешь изменить его судьбу.
Петр хмыкнул.
- Интересно придумано, - сказал он. - Напишите фантастический рассказ, или повесть.
- Это, брат Палец, вовсе не выдумка.
- И вы нашли себя? Изменили судьбу?
- Нет, не нашел. Я свернул с того пути. Очень уж заманчива была возможность. Да, думаю, мало кто б отказался.
- Рассказывайте, - Петр подавил зевок: все-таки, сказывался недосып всех прошедших ночей. - Я уж постараюсь не спать.
- Спите вы, или нет это совершенно неважно, - заметил Крейд с отстраненной улыбкой. - Все, что нужно, вы услышите. Итак, на чем я остановился? Ах, да, на пути к себе. Само это направление, разумеется, определил Мессинг. Никакому другому магу это было недоступно. Чтоб я не сбился, Учитель снабдил меня волшебной лампочкой. Если направление совпадало, она горела ярко-голубым, если нет, - как обычная лампочка: желтым. Я пожил у гостеприимного маркиза еще неделю и отправился в дорогу. Не буду рассказывать, что я повидал; о постоялых дворах, где мне приходилось ночевать; о стычках с разбойниками; о том, как я едва не попал на невольничий рынок. Путь мой миновал города, деревни, леса, зону степей и пролег через пески. Мессинг предупредил меня об этом и я купил себе верблюда на деньги, вырученные от продажи коня Троцкого. Я двигался медленно, выбирая для этого ранние часы, когда Солнце не поднималось еще высоко и жара не становилась убийственной. На остальное же время ставил шатер, где и спасался от дневного зноя и ночного холода. Я не встречал никого: ни бедуинов, ни купеческих караванов. Пустыня полностью оправдывала свое название. Да и не мудрено: к себе человек всегда идет в одиночку. И как же я был удивлен, когда увидел человека, едущего навстречу! По всей видимости, он уже нашел себя и теперь искал погибели. Я выхватил меч. Другой сделал то же самое. Мы помчались друг на друга.
"Сейчас битву будет описывать! - подумал Петр, зевая. - Клинки, мол, звенели. Искры сыпались. Отвага бушевала в сердцах... Чушь, короче, всякая.".
... - Я едва не вывалился, так резко остановился верблюд. Никто не ехал, не мчался навстречу мне. Впереди стояла гладкая зеркальная стена. Свое отражение в ней я сперва и принял за другого человека. Жара. Все жара, брат Палец. Иначе бы я сразу обратил внимание, что мои движения повторяются в точности, что верблюды одинаковые, оружие и одежда тоже. Странное сооружение, построенное неизвестно кем и неизвестно для чего, настолько меня заинтересовало, что я предпринял его обход. Это оказалось строение о четырех стенах. Всего шагов двадцать каждая. Не удивительно, что до сих пор я ни в одной книге не встречал упоминания о чем-нибудь подобном. Зеркальность защищала от любопытных взоров надежнее любой магии. Нужно было непосредственно натолкнуться на строение, чтобы обнаружить его. Не буду рассказывать, как долго я искал вход и о трудности самого проникновения тоже говорить не буду. Внутрь я попал и это главное. Это оказалась башня. Винтовая лестница поднималась все выше, на ярусах помещались небольшие комнатки с удобствами, но без окон, лишь на самом верху было большое, широко распахнутое окно. Там же на столе лежал свиток перевязанный красной шелковой нитью. Нить была продета сквозь два кольца.
(Окончание следует).
... - Я задержался возле своего пристанища: сплошная субдуральная гематома, отбиты почки, разорвана селезёнка, открытый перелом обеих ног, вывих челюсти… бр-р! Всё это, конечно, было можно исцелить, но понадобился бы исландский мох, эльфийский цвет, пыльца иерихонской розы. Я вышел из тела, более не предполагая вернуться. Эфирный ветер нес меня на север. Я сперва летел, затем решил пройтись. Стояла полярная ночь, освещенная северным сияньем. Вскоре я увидел распахнутые врата в иной мир и быстро зашагал туда.
- Остановитесь, юноша! - раздался властный голос. Меня оглушил грохот и ослепил свет пламени. Когда способность видеть и слышать вернулись, передо мной возвышался человек в длинном плаще, с посохом в руках.
- Еще не время, - сказал он, - вы еще не исполнили, что должно. Возвращайтесь в тело!
- Кто вы? Если душа человека, идите своей дорогою, если морок, развейтесь!
- В разных мирах по-разному меня называют. В том, который, пока что, наш, друзья зовут Вольф Григорьевич, враги же избегают звать меня.
"Мессинг! - догадался я. - Сам великий Мессинг!"
- Но, Вольф Григорьевич, мое тело разбито! Мне некуда возвращаться!
- Не беспокойся об этом. Ты будешь исцелен. Тело твое все еще живо. Его уже выдали маркизу де Кременту. Настоящего Тутмоса Аменхотепыча люди герцога Дзержинского уже взяли. Да ты сам скоро узнаешь подробности. А теперь нам пора возвращаться. Не нужно заставлять девушку плакать!
С этими словами Мессинг схватил меня за руку и повлек за собой.
Я очнулся среди белейших простыней. В распахнутое окно, с теплым майским ветром, веяло благоухание сада. Чтоб не утомлять вас подробностями, скажу, что я всё-таки попал к де Кременту. Век уж был достаточно прагматичный, но от поколений предков достались ему не только стены. И, покуда я набирался сил, целительница моя часто сидела у моего изголовья. Ах, Полина! - Крейд мечтательно завел глаза. - Если бы можно было все вернуть назад..! Но я был глуп и больше обращал внимание на титулы, чем на доброту души. О другой я тогда мечтал. Племянница Маркиза, графиня де Колонтай пленила меня. Большие жгучие глаза, густые черные кудри, маленькая точеная фигурка! Ах, брат Палец, все это сводило меня с ума. Полина заживляла мои раны, сращивала кости, учила заново ходить. С ней мне было хорошо, но юная графиня была бурей, пожаром, грохочущим и всесжигающим пламенем страсти. Но пылал один я. Красавица оставалась совершенно холодной Наверное, причина тому, что граф де Колонтай мечтал о сыне и, когда родилась девочка, нарек ее Александрой. Вот мы и вели светские разговоры ни о чем. Я несколько раз пытался заговорить о своих чувствах, но Александра так меня высмеивала, такие слова находила, что легче было молчать. Когда же она уезжала на бал, или благотворительный сбор трюфелей, я с её дядей спускался в подземелья замка. Универсальный ключ искал я, дурак! Впрочем, я отвлёкся. В этих поисках много было боковых путей, да ежели учесть, что искал я нечто, не вполне ясное, зачастую неописуемое… Но тогда я не замечал времени. Иногда это было даже приятно: де Кремент, устав разбирать клинописные таблицы халдеев, вынимал из стойки чёрного дерева мечи и принимался меня гонять по огромной зале.
Пётр Волков ничего этого не слыхал. Последним в сознании промелькнул астральный граф Какой-то Там. Теперь ему снился сон, по поверхности которого голос Крэйда лишь скользил. Петру грезилось цветное и пышное, что-то вроде парчи, расшитой алмазами, или хвосты каких-то несусветных павлинов. Расфуфыренные птицы расхаживали в фойе перед наглухо запертой Дверью, как фотомодели. Из пластиковых кустов вышел Анри. У него за спиной была сума, набитая бутылками. Он залёг и стал швырять бутылки в павлинов, приговаривая, что они-де приносят несчастье, и ещё кое-что на скайлэнге. Бутылки взрывались, осколки остро просвистывали над ухом...
***
- Так что же там не так с этой дверью?
Сколько Анри ни пытался что-то прояснить, Диего отвечал уклончиво. Смысл был в том, что с самой-то дверью все в порядке, а, вот, то, что за ней...
- Ну, не могу я это тебе рассказать, Энрике, нет слов! Это прекрасно! И это жутко. Я стоял, я смотрел не отрываясь, но так и не решился переступить порог. И никто, наверное никогда не решится.
- А я, пожалуй, решусь. Пусть там хоть сам Люцифер со сковородкой. Мне не хватает воздуха! Я задыхаюсь в этой проклятой коробке. Знаешь, о чем я больше всего мечтаю? Нет, не о Женевьеве, ее я уже и представляю себе смутно. О Булонском лесе. Как я там гуляю.
- Один?
Анри смутился. Действительно, образ благоверной был им уже почти полностью позабыт, зато, с неделю назад, вращая ручку настройки телеприемника, совершенно случайно, ему повезло и он поймал какую-то передачу из России. Что это русский язык, Анри понял по знакомым словам. Не зря ж столько с Волковым общался. Да и девушка - ведущая какой-тообразовательной передачи, была классическая русская красавица: большие синие очи, мягкие черты лица, собраные в косу густые русые волосы. Каллиграфия - ныне уже почти забытое искусство. После передачи, Анри был готов его возродить. Но больше передачу поймать не удавалось.
- Нет, я больше не могу! - Терналь решительно поднялся. - Кто, говоришь, хозяин двери? Лян?
- Пока Лян. Я с тобой пойду, Энрике. Должен же кто-то предостеречь тебя от рокового шага.
Лян Чжан Чжоу ни по-французски, ни по-испански не говорил. Английский же его был настолько спецефичен, что легко мог быть принят за язык бушменов. Приходилось объясняться на смеси "матахари" и жестов.
- Два!
- Половина! - возразил Диего. - Как для всех.
- Нет для всех! - возражал торговец из Шанхайгуаня. - Я ви чжу, ви хо ди ту да. Ви хо тел хо ди ту да!
"Матахари" - один из первейших общих языков Небоскреба, но для китайца звуки его сложны, поэтому Лян Чжан Чжоу и не торопился, поэтому и произносил слова тщательно, по слогам. Торговались часа два. Наконец, Лян принял плату и направился к двери. На тех, кто идет сзади, он даже не взглянул.
***
... - Да, мой мальчик, - сказал Мессинг, - сердце юной графини отдано не тебе. Но я могу тебе помочь.
- О, великий Мессинг! - воскликнул я с воодушевлением. - Вы возвращаете меня к жизни!
- Но есть одно условие, - продолжал маг, - я не могу переписать то, что выбито на Скрижалях Судеб. Поэтому любовь Александры к тебе продлится всего три дня, ну, три с половиной от силы.
- Согласен!
Три дня! Да я за три часа готов был сейчас же отправиться в кишащую скорпионами пустыню. А тут целых три дня! Три дня счастья.
- Я тоже когда-то был молод, - со снисходительной улыбкой сказал Мессинг, - но не ради страсти твоей и, даже, не ради тебя я делаю это. О, на Скрижалях Судеб я могу прочесть больше, чем другие люди. Великая тайна открылась мне нынче ночью во время медитации: графиня де Колонтай родит короля. Такого короля, равного которому еще не знал Мир.
Наверное, Петр снова задремал и пропустил часть повествования, потому что красавицу, как оказалось, надо было похищать.
... - Александра вылезла из башни между прутьев решетки, спустилась по веревке. Не успела маленькая ножка коснуться земли, как я подхватил ее на руки, вскочил на коня и мы понеслись, обгоняя ветер. Всю ночь скакали мы, чтобы уйти от погони. Гнался ли кто-то за нами? Да кто теперь знает? Но что-то настойчиво толкало меня вперед. Только наутро, когда Солнце стояло уже довольно высоко, решились мы на отдых. День был ясный, последний день, когда действовало Мессингово заклинание. Наши сердца бились в унисон. Наши руки соприкоснулись. Наши губы встретились в пылающем поцелуе...
- Каналья! - раздался грозный вопль. - Ты почему мне не кланяешься?
Я вскочил. Конь вздыбился и заржал. Не мой конь, конечно. Мой стреноженный мирно стоял поодаль и щипал траву. Надо мною же, на вороном скакуне гарцевал сам герцог Троцкий, за свою силу, отвагу и дикую свирепость прозванный Бронштейнским львом.
- Прочь! - пенсне герцога сверкнуло недобрым отблеском. - Прочь с моего пути!
- Я, между прочим, тоже дворянин, ваше сиятельство, - ответил я, - сын благороднейшего Триаса Крейда.
Пенсне Троцкого снова сверкнуло. Бронштейнский лев увидел Александру.
- Она моя! - сказал он. - Брысь отсюда, щенок!
Я нашарил в траве меч.
- Вы поступаете не как благородный рыцарь, а как разбойник. Не хватает храбрости добыть женщину в честном поединке?
Ответом был убийственный взблеск меча. Хорошо, что де Кремент беспощадно школил меня! Я едва успел отразить удар и отскочить в сторону. Пока герцог разворачивал коня, я рубанул его по ноге. Коня, а не герцога, вынудив последнего сражаться пешим. Но, даже так, я лишь едва отражал натиск рассвирипевшего противника. Я начинал уставать, тяжелый полуторный меч Троцкого, по прежнему, сверкал в воздухе. Тот удар наверняка снес бы мне голову, но в самый последний момент неведомая сила отбросила нас в стороны. Когда пламя спало, а дым рассеялся, передо мной предстал Мессинг. Маг был встревожен.
- Я едва не опоздал, мой мальчик, - сказал он, - неужели ты не знал, что Бронштейнскому льву нельзя перечить открыто?
- Он меня оскорбил. Я не заслужил таких слов.
Мессинг задумался. Я ждал, что еще скажет Учитель.
И тут мы услышали крик. Воспользовавшись паузой, Бронштейнский лев, перебросив юную графиню через плечо, одним ударом перерубил путы, связывающие ноги моего коня, вскочил на него и умчался в степь.
- Великий Мессинг! Графиня де Колонтай похищена!
Конь Троцкого с перерубленной ногой для погони не годился. Как же я не предусмотрел такого развития событий? Герцог был еще и коварен.
- Учитель! Прошу вас, помогите мне его догнать! Сотворите каккое-нибудь заклинание!
- Третий день кончается, - напомнил великий маг, - графиня больше тебя не любит. Но ты не переживай напрасно: серна не достанется льву, серной завладеет орел.
- Орел, - повторил я.
- Наш король.
Кажется, я понял задумку Мессинга. Его величество король Ильич Орлиный глаз не имел наследников по прямой линии, а наследник по побочной, будущий король Ильич II, прозванный Бровеносцем, был человек безвольный и слабый разумом.
- Бастард?
Мессинг кивнул.
- Завтра турнир, - сказал он. Герцог, конечно, там будет. Король тоже. Там Ильич и увидит графиню.
***
Ключ поворачивался долго. Дверь отворялась медленно, тяжело, с натужным скрипом. Анри ожидал, что в помещение хлынет морозный воздух, но хлынул горячий. И, вообще, намело песка, вот, поэтому и открывать тяжело. Песчаная равнина, кое-где вздыбленная небольшими барханами, простиралась до самого горизонта. Среди песка, будто утесы в океане, возвышались камни.
- Пустыня? - удивился Анри. - Так все испортили, что превратили в пустыню? Сколько же времени прошло?
- Ты вверх посмотри, Энрике.
Лучше бы Анри этого не делал, потому что небо было желтым. Не ярким, как желток, а чуть-чуть желтоватым.
- Это... Это что?
- Не знаю, - Диего пожал плечами, - полагаю, это не у нас, не на Земле.
- Так что, мы на другой планете? Небоскреб превратился в космический корабль? Но это же чепуха!
- Ну, я не утверждаю, что это все реальность. Вполне возможно, что-то вроде широкоформатной голограммы, или чего-то подобного. Я проводил опыт, но так ничего наверняка не выяснил. Да вот, смотри.
Он достал жетон. Такими когда-то пользовались в Небоскребе, только Анри уж запамятовал, то ли одежку по ним получали, то ли женщин резиновых. Впрочем, сейчас это было неважно. Просто синее на желтом хорошо заметно. Жетон пролетел чуть-чуть больше метра и исчез.
- Вот так, - сказал Торнадос и закрыл дверь. - И так со всем, что туда попадает.
Анри недоверчиво хмыкнул.
- Многомерность пространства. Знаешь, когда-то я ломал голову над одной задачкой по дискретной топологии. Но это же все высосаное из пальца, как говорил наш общий знакомый.
Возвращались молча. Каждый думал о своем. Когда Диего собрался выходить, Анри придержал его:
- Как думаешь, Прьер мог туда уйти? Со всеми ключами?
Торнадос пожал плечами и вышел из лифта.
Зигфриду более всего хотелось врезать Гарику в рыло. Но так он бы себя выдал. Лифт мотался вверх-вниз, останавливаясь где-то между сорок третьим и пятьдесят четвертым этажами. Эти ярусы и раньше были не особенно заселены, так как располагались на них преимущественно страны Полинезии, а теперь там вовсе никто не жил. С сорок третьего по пятьдесят второй занимала картинная галерея, остальные два автор еще не успел заполнить своими творениями. Вернисаж уже года два никто не посещал, а тут, вдруг, зачастили. "Надо будет взглянуть, - подумал Анри, выходя на последнем этаже. - Возможно, что-то там натолкнет меня на мысль.".
Зигфрид не ожидал, что из лифта выйдет Терналь. Он снял кольцо, когда математик приблизился к двери Оранжереи.
- Хочешь проникнуть?
Анри не ответил, просто попытался отодвинуть кольценосца, но где там!
- Его действие на человека непредсказуемо, - Зигфрид держал кольцо едва ли не перед самым носом Терналя. - Но, если хочешь, можешь рискнуть.
- Отойди.
- Нет уж! - рассмеялся Зигфрид. - Бери кольцо, тогда пропущу.
***
... - Так мне достался охромевший конь противника, причастность к судьбе королевства и тоска. Я решил попробовать переиграть все заново. Среди де Крементовских фолиантов была одна небольшая книга, написанная на смеси санскрита с древнееврейским. Там я и прочел, что есть такое направление, что, если все время по нему двигаться в одну сторону, то не в исходную точку вернешься, а найдешь себя в детстве, а, значит, зная будущее младенца, можешь изменить его судьбу.
Петр хмыкнул.
- Интересно придумано, - сказал он. - Напишите фантастический рассказ, или повесть.
- Это, брат Палец, вовсе не выдумка.
- И вы нашли себя? Изменили судьбу?
- Нет, не нашел. Я свернул с того пути. Очень уж заманчива была возможность. Да, думаю, мало кто б отказался.
- Рассказывайте, - Петр подавил зевок: все-таки, сказывался недосып всех прошедших ночей. - Я уж постараюсь не спать.
- Спите вы, или нет это совершенно неважно, - заметил Крейд с отстраненной улыбкой. - Все, что нужно, вы услышите. Итак, на чем я остановился? Ах, да, на пути к себе. Само это направление, разумеется, определил Мессинг. Никакому другому магу это было недоступно. Чтоб я не сбился, Учитель снабдил меня волшебной лампочкой. Если направление совпадало, она горела ярко-голубым, если нет, - как обычная лампочка: желтым. Я пожил у гостеприимного маркиза еще неделю и отправился в дорогу. Не буду рассказывать, что я повидал; о постоялых дворах, где мне приходилось ночевать; о стычках с разбойниками; о том, как я едва не попал на невольничий рынок. Путь мой миновал города, деревни, леса, зону степей и пролег через пески. Мессинг предупредил меня об этом и я купил себе верблюда на деньги, вырученные от продажи коня Троцкого. Я двигался медленно, выбирая для этого ранние часы, когда Солнце не поднималось еще высоко и жара не становилась убийственной. На остальное же время ставил шатер, где и спасался от дневного зноя и ночного холода. Я не встречал никого: ни бедуинов, ни купеческих караванов. Пустыня полностью оправдывала свое название. Да и не мудрено: к себе человек всегда идет в одиночку. И как же я был удивлен, когда увидел человека, едущего навстречу! По всей видимости, он уже нашел себя и теперь искал погибели. Я выхватил меч. Другой сделал то же самое. Мы помчались друг на друга.
"Сейчас битву будет описывать! - подумал Петр, зевая. - Клинки, мол, звенели. Искры сыпались. Отвага бушевала в сердцах... Чушь, короче, всякая.".
... - Я едва не вывалился, так резко остановился верблюд. Никто не ехал, не мчался навстречу мне. Впереди стояла гладкая зеркальная стена. Свое отражение в ней я сперва и принял за другого человека. Жара. Все жара, брат Палец. Иначе бы я сразу обратил внимание, что мои движения повторяются в точности, что верблюды одинаковые, оружие и одежда тоже. Странное сооружение, построенное неизвестно кем и неизвестно для чего, настолько меня заинтересовало, что я предпринял его обход. Это оказалось строение о четырех стенах. Всего шагов двадцать каждая. Не удивительно, что до сих пор я ни в одной книге не встречал упоминания о чем-нибудь подобном. Зеркальность защищала от любопытных взоров надежнее любой магии. Нужно было непосредственно натолкнуться на строение, чтобы обнаружить его. Не буду рассказывать, как долго я искал вход и о трудности самого проникновения тоже говорить не буду. Внутрь я попал и это главное. Это оказалась башня. Винтовая лестница поднималась все выше, на ярусах помещались небольшие комнатки с удобствами, но без окон, лишь на самом верху было большое, широко распахнутое окно. Там же на столе лежал свиток перевязанный красной шелковой нитью. Нить была продета сквозь два кольца.
(Окончание следует).
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
***
- И эта безделушка может меня убить? - Терналь смотрел на кольцо в пальцах Зигфрида, как на ядовитого паука. - Правильно я понял?
- Может убить. А может, наоборот, дать здоровье и долголетье. Я ж говорю: действие его совершенно непредсказуемо.
- Знаю, - вздохнул Анри. - Почему ты хочешь мне его отдать?
- Я разочаровался, - ответил Зигфрид. - Сколько уж прошло времени, а люди, в большинстве своем остаются такими же. Жадными, хитрыми, трусливыми. Можно перечислить еще множество пороков. Раньше я на что-то еще надеялся, чего-то ждал. А теперь...
- И когда же перестал ждать? Нет, мне просто интересно. Мало ли? Вдруг, кольцо откроет во мне какие-нибудь способности?
Загрюкал замок. Из дверного проема показался Рабинович с двумя яблоками в руках. Одно он ел сам, второе протянул Зигфриду.
- Вот, как обещал. Извини, что задержался. С Ханукой тебя! Хаг самеах! И вас тоже, шевалье Терналь. Ах, да, вы католик. Ну, да ладно! Все равно хаг самеах!
- Это нужно как-нибудь отметить, - сказал Зигфрид. - Нет, напиваться мы не будем. Но такое событие!
- Нэ кажи "гоп", покы нэ пэрэскочишь, - ответствовал Джо. Из оранжереи донеслось птичье щебетанье.
- Пожалуй, - сказал Зигфрид. - И когда по-твоему?
- Не сегодня-завтра. Я наблюдаю за пустыней. Она бушует! Лян нарочно потерял ключи. Он боится, как и все мы, впрочем.
- Даааа, - протянул Анри, - новое небо и новая земля.
- Но не для нас. То есть, и для нас тоже, но мы уже будем не те.
- Не те, говоришь? - Анри взял кольцо, но оно выскользнуло у него из пальцев и, звякая и подпрыгивая, покатилось вниз по ступенькам.
- Что я наделал! - Терналь схватился за голову. - Что теперь будет?
- Иди ищи, - Зигфрид демонстративно зевнул, прикрываясь ладонью. - Твое ведь.
Кольца не было. Анри прошел по лестнице до самого низа, внимательно осматривал каждый квадратный метр. Если его кто-то подобрал, это не беда. Анри именно на это и надеялся. Хуже, если оно через решетку в полу попало в Подвал. Раньше Анри смеялся над рассказами об обитающих там монстрах, о Сером Горбуне и дверях старости. Об этих дверях рассказывал Эд Колыванов, астролог с сотого. "...Когда отчаешься дойти до выхода, когда решил, что коридор ведет не туда и возвращаешься обратно, вот тут и начинаешь стремительно стареть. Я осторожный. Я зашел всего метров на двадцать, поэтому и состарился только на двадцать лет. Но кто-то зашел слишком далеко и просто не дожил до возвращения.". Далее Астролог в самых жутких красках описывал скорченный на бетонном полу скелет. Именно из-за него Эд и повернул назад. "Впрочем, - успокаивал себя математик, - в рассказах Эда нужно запятую переносить вперед знака на два, а то и на три.".
***
... - На самом деле, - рассказывал Крейд, - как следовало из манускрипта, их было три. Два давали бессмертие, но не абсолютное. Которое с сапфиром обеспечивало нестарение, долгую, сколь угодно долгую жизнь, однако, во всем прочем владелец кольца ничем не отличался от прочих людей. Его могут убить, он может погибнуть во время пожара и других бедствий, он подвержен мечу, стреле, или яду. Кольцо с алмазом давало полную неуязвимость. В течении сорока тысяч дней и ночей. Ничто в течении этого срока не может убить обладателя.
- Ничто? - Петр удивленно поднял брови.
- Нуууу, теоретически, если поместить в эпицентр ядерного взрыва... Хотя, и тут не уверен. Понятно, что для романтического юноши, старость кажется чем-то далеким и нереальным. Конечно же, я выбрал безгибельность! И, конечно, я хотел дожить и до того времени, когда человек сумеет вокруг Земного Шара облететь. Я задумал обмануть Судьбу. И это мне отчасти удалось, хоть формально все было, как и написано.
- Не понимаю, - перебил Волков. - О чем вы?
- О сорока тысяче дней и ночей. Ведь не было написано: "суток", было именно, "дней и ночей". А где у нас день и ночь дляться по полгода? Но за Полярным кругом скучно, вот я и жил то там, то в более теплых широтах. Но теперь эти сорок тысяч заканчиваются. Да я совершил уже столько ошибок, что пора, пора отвечать наконец.
- Тогда облегчите хоть немного ваше наказание: сделайте доброе дело!
- Увы, - развел руками Крейд. - Чтобы облегчить карму, мне потребуется совершить не один десяток добрых дел. Я сам грешил и сам же и отвечать собираюсь за все.
Петр приуныл.
- Я догадываюсь, - продолжал знаток оккультных наук, - о чем вы попросите. Но выход вам нужно искать самому. Если от этого вам будет легче, скажу, что сам я сюда попал через обычную дверь, которую просто открыл, безо всякой магии и заклинаний. Я вас хоть чем-то утешил?
Петр молчал.
- А, вообще-то, - снова после длительной паузы заговорил Юрий Триасович, - не стоит рыпаться. Когда вы искупите ваши грехи, Небоскреб вас сам выпустит, исторгнет из себя.
- Что за бред вы несете?! По-вашему, мы...
- А по-вашему, почему здесь нет ни интернета, ни телефона - никакой связи с внешним миром? Почему небо не такое, как положено? Небоскреб это экспериментальный ад, или, скорей, Чистилище. Впрочем, вы же не признаете Чистилища. Здесь грешники искупают свои грехи, научаются чему-то, чему никак не желали учиться при жизни. Капитан свою вину искупил первым из нас. Я рад за него.
- Это лишь ваша гипотеза? - Петр старался держаться молодцом, но поджилки у него тряслись. - И еще водка...
- Гипотеза, - согласился Крейд. - Но что еще, кроме отсутствия волос на голове, нас всех здесь объединяет? Наверняка вы, перед тем, как получили приглашение, сделали что-то... - Крейд скривился, будто съел что-то мерзкое.
Петр пытался забыть о той статейке. В конце концов, продажность - неизбежное зло в журналистике. Кушать хотят все. И, ведь, не расстреляли же человека, не сгноили. А доброе имя на счет не положишь. А этот Крейд просто свихнувшийся на почве алкоголизма шарлатан. Мы в Небоскребе едим, пьем, все прочее. Значит, живем, пока еще, на этом Свете. А что до пустыни и прочих странностей, так он же сам читал про опыты с пространством. И, кажеться, даже в своей же газете. Точно! Интервьюировал Сашка Козыряев! А ученого гения того фамилия... Что-то связанное с морем, с рыбами: Карасев? Окунев? Петр пытался вспомнить. И, вроде бы, этот физик тоже был лыс. Валентин Иванович... Карпов. Нет, фамилия длинее. Парусников? Похоже, но... - знание Петра морских терминов иссякло. - Вообщем так, - решил он, - проверю списки всех бывших обитателей семидесятого этажа. Если попадется Валентин Иванович с фамилией хоть каким боком связанной с морем, нужно этого типа брать за жабры!
***
Джо смотрел на Зигфрида с иронической усмешкой.
- Здыхался? - спросил он. - Надолго ли?
Зигфрид развел руками.
- Теперь не знаю. Если бы Терналь его сам нашел! А так, боюсь, оно снова вернется.
- Зачем вообще тебе все это нужно? Вреда оно не приносит, только пользу. Носишь и носи.
- Эээ.. - Зигфрид замялся. - Есть у него на меня еще одно действие... Понимаешь, когда оно со мной, так бабу надо! Просто мочи нет! А, ведь, мне уже...
- Да, тяжко тебе, реб Зигфрид! Ну, что ж? Пойдем, проведу тебя к переходу.
Яблони были почти одинаковые и росли так густо, что Зигфрид опасался, что они заблудятся. Но Джо вел его уверенно, сворачивая только по ему одному известным приметам. Иногда он срывал яблоки, откусывал сам и протягивал спутнику.
- Вот эти, - кивал он на раскидистое, увешанное зеленовато-золотистыми плодами дерево, - помогают сохранить ясную голову. Многие дуреют. Всякие ученья выдумывают, на нос не натянешь! Слышал, какую селедку заворачивает Крейд про то, что мы уже на Том Свете?
- Что-то слышал. А, вдруг, и правда?
Он хотел сказать что-то еще, но Джо сунул ему в открытый рот яблоко.
- Жуй, жуй! - посмеивался садовник. - моя бабушка, царствие ей небесное, Диана Израилевна, говорила, что русскому человеку надобно держаться поближе к природе. Даже, если он и Рабинович. Ага, вот мы уже и пришли.
Он наклонился и потянул за какой-то торчащий из слоя почвы корень. Открылся квадратный люк.
- Дальше сам найдешь, - сказал Рабинович, когда Зигфрид уже спускался по металлическим перекладинам.
Ниже было совсем темно. Приходилось спускаться медленно, но, наконец, нога ощутила твердый пол. Коридор был безлюден и темен. Только где-то в противоположном конце что-то мерцало тусклым красноватым светом. На это мерцание Зигфрид и пошел.
... - И тогда графиня понесла от Ильича, - услышал он подойдя поближе. - С помощью волшебства Мессинг отвел глаза многоокому герцогу Дзержинскому, проник во дворец и похитил младенца. Он спрятал юного Махно в хижине лесника среди Гуляй-поля. Там, в тайне, и воспитывался будущий король, - донесся чей-то удивительно знакомый голос. - Тем временем, между Троцом и Дзержином...
Ну, конечно! Едва Зигфрид свернул за угол, как увидел двух мужиков, беседующих у костерка. Крейда он узнал сразу, хоть тот и изрядно вылинял за последнее время, а вот второго, заросшего густой бородищей, припомнить не удавалось. Да и зачем? От долгого контакта с металлом иззябли руки. И сам Зигфрид тоже немножечко замерз. Он подошел к сидящим, спросил разрешения присесть к огню. Крейд ничего не ответил: он повествовал о том, как Мессинг послал короля Махно, своего ученика, добыть пенсне Троцкого. Бородач кивнул. Зигфрид уселся по-турецки, протянул ладони к огню.
- Герцог не всегда был страшным Бронштейнским львом! - Мессинг предостерегал меня от опрометчивых поступков. - Когда-то это был добрый юноша, мечтавший о всеобщей справедливости. Пенсне изменило его. Не сразу. Сперва оно, вроде бы, помогало - выделяло все уродливое, злобное и подлое, чтобы легче было с ним бороться. А потом...
Что-то звякнуло на полу и выкатилось на свет. Разумеется, это было кольцо. Зигфрид аж скривился, когда оно упало точнехонько посередке меж ним и бородатым.
- Это, кажется, вы потеряли? - Зигфрид пододвинул кольцо соседу.
- Нет! - возразил Петр, отодвигая кольцо от себя. - Это точно ваше.
- Не разбрасывайтесь кольцами! Заберите свой символ супружеской верности.
- А откуда вы знаете, чего символ? Значит, это таки ваше! Забирайте и не морочте людям головы!
Покамест Петр и Зигфрид спорили, Юрий Триасович развлекался во всю. Он громко хохотал, завалясь на спину и отчаянно дрыгая ногами.
- Ой, не могу! Ой, умора! - повторял он сквозь пароксизмы смеха. - Все мы хотим побольше возможностей. Но никто не хочет, в качестве довеска, еще и ответственности. Вот компания собралась! И все лысые! Ха-ха-ха!
Петр разозлился.
- Ладно, - сказал он и взял кольцо.
- Так так, брат Палец! - Крейд заапплодировал. - И что дальше? Вы согласны сами за все отвечать? Не перекладывая на родителей, эпоху, окружение. Всевышнего, наконец?
- Да.
- Ну-ну. И что же вы намерены делать? Надеть его?
Петр колебался. А, вдруг..? Нет, рисковать зря не только собой, но и... не хотелось. Кому-нибудь передать?.. Решение созрело неожиданно. Волков сунул кольцо в рот и проглотил.
- Это что-то новое, - сказал Юрий Триасович. - Я еще не встречал...
Он умолк, прислушиваясь. Остальные молчали и тоже прислушивались. Может быть, почудилось? Нет, это действительно был ветер. Он доносил запах нагретых Солнцем степных трав. Петр посмотрел вверх и увидел звезды на ночном небе.
- И эта безделушка может меня убить? - Терналь смотрел на кольцо в пальцах Зигфрида, как на ядовитого паука. - Правильно я понял?
- Может убить. А может, наоборот, дать здоровье и долголетье. Я ж говорю: действие его совершенно непредсказуемо.
- Знаю, - вздохнул Анри. - Почему ты хочешь мне его отдать?
- Я разочаровался, - ответил Зигфрид. - Сколько уж прошло времени, а люди, в большинстве своем остаются такими же. Жадными, хитрыми, трусливыми. Можно перечислить еще множество пороков. Раньше я на что-то еще надеялся, чего-то ждал. А теперь...
- И когда же перестал ждать? Нет, мне просто интересно. Мало ли? Вдруг, кольцо откроет во мне какие-нибудь способности?
Загрюкал замок. Из дверного проема показался Рабинович с двумя яблоками в руках. Одно он ел сам, второе протянул Зигфриду.
- Вот, как обещал. Извини, что задержался. С Ханукой тебя! Хаг самеах! И вас тоже, шевалье Терналь. Ах, да, вы католик. Ну, да ладно! Все равно хаг самеах!
- Это нужно как-нибудь отметить, - сказал Зигфрид. - Нет, напиваться мы не будем. Но такое событие!
- Нэ кажи "гоп", покы нэ пэрэскочишь, - ответствовал Джо. Из оранжереи донеслось птичье щебетанье.
- Пожалуй, - сказал Зигфрид. - И когда по-твоему?
- Не сегодня-завтра. Я наблюдаю за пустыней. Она бушует! Лян нарочно потерял ключи. Он боится, как и все мы, впрочем.
- Даааа, - протянул Анри, - новое небо и новая земля.
- Но не для нас. То есть, и для нас тоже, но мы уже будем не те.
- Не те, говоришь? - Анри взял кольцо, но оно выскользнуло у него из пальцев и, звякая и подпрыгивая, покатилось вниз по ступенькам.
- Что я наделал! - Терналь схватился за голову. - Что теперь будет?
- Иди ищи, - Зигфрид демонстративно зевнул, прикрываясь ладонью. - Твое ведь.
Кольца не было. Анри прошел по лестнице до самого низа, внимательно осматривал каждый квадратный метр. Если его кто-то подобрал, это не беда. Анри именно на это и надеялся. Хуже, если оно через решетку в полу попало в Подвал. Раньше Анри смеялся над рассказами об обитающих там монстрах, о Сером Горбуне и дверях старости. Об этих дверях рассказывал Эд Колыванов, астролог с сотого. "...Когда отчаешься дойти до выхода, когда решил, что коридор ведет не туда и возвращаешься обратно, вот тут и начинаешь стремительно стареть. Я осторожный. Я зашел всего метров на двадцать, поэтому и состарился только на двадцать лет. Но кто-то зашел слишком далеко и просто не дожил до возвращения.". Далее Астролог в самых жутких красках описывал скорченный на бетонном полу скелет. Именно из-за него Эд и повернул назад. "Впрочем, - успокаивал себя математик, - в рассказах Эда нужно запятую переносить вперед знака на два, а то и на три.".
***
... - На самом деле, - рассказывал Крейд, - как следовало из манускрипта, их было три. Два давали бессмертие, но не абсолютное. Которое с сапфиром обеспечивало нестарение, долгую, сколь угодно долгую жизнь, однако, во всем прочем владелец кольца ничем не отличался от прочих людей. Его могут убить, он может погибнуть во время пожара и других бедствий, он подвержен мечу, стреле, или яду. Кольцо с алмазом давало полную неуязвимость. В течении сорока тысяч дней и ночей. Ничто в течении этого срока не может убить обладателя.
- Ничто? - Петр удивленно поднял брови.
- Нуууу, теоретически, если поместить в эпицентр ядерного взрыва... Хотя, и тут не уверен. Понятно, что для романтического юноши, старость кажется чем-то далеким и нереальным. Конечно же, я выбрал безгибельность! И, конечно, я хотел дожить и до того времени, когда человек сумеет вокруг Земного Шара облететь. Я задумал обмануть Судьбу. И это мне отчасти удалось, хоть формально все было, как и написано.
- Не понимаю, - перебил Волков. - О чем вы?
- О сорока тысяче дней и ночей. Ведь не было написано: "суток", было именно, "дней и ночей". А где у нас день и ночь дляться по полгода? Но за Полярным кругом скучно, вот я и жил то там, то в более теплых широтах. Но теперь эти сорок тысяч заканчиваются. Да я совершил уже столько ошибок, что пора, пора отвечать наконец.
- Тогда облегчите хоть немного ваше наказание: сделайте доброе дело!
- Увы, - развел руками Крейд. - Чтобы облегчить карму, мне потребуется совершить не один десяток добрых дел. Я сам грешил и сам же и отвечать собираюсь за все.
Петр приуныл.
- Я догадываюсь, - продолжал знаток оккультных наук, - о чем вы попросите. Но выход вам нужно искать самому. Если от этого вам будет легче, скажу, что сам я сюда попал через обычную дверь, которую просто открыл, безо всякой магии и заклинаний. Я вас хоть чем-то утешил?
Петр молчал.
- А, вообще-то, - снова после длительной паузы заговорил Юрий Триасович, - не стоит рыпаться. Когда вы искупите ваши грехи, Небоскреб вас сам выпустит, исторгнет из себя.
- Что за бред вы несете?! По-вашему, мы...
- А по-вашему, почему здесь нет ни интернета, ни телефона - никакой связи с внешним миром? Почему небо не такое, как положено? Небоскреб это экспериментальный ад, или, скорей, Чистилище. Впрочем, вы же не признаете Чистилища. Здесь грешники искупают свои грехи, научаются чему-то, чему никак не желали учиться при жизни. Капитан свою вину искупил первым из нас. Я рад за него.
- Это лишь ваша гипотеза? - Петр старался держаться молодцом, но поджилки у него тряслись. - И еще водка...
- Гипотеза, - согласился Крейд. - Но что еще, кроме отсутствия волос на голове, нас всех здесь объединяет? Наверняка вы, перед тем, как получили приглашение, сделали что-то... - Крейд скривился, будто съел что-то мерзкое.
Петр пытался забыть о той статейке. В конце концов, продажность - неизбежное зло в журналистике. Кушать хотят все. И, ведь, не расстреляли же человека, не сгноили. А доброе имя на счет не положишь. А этот Крейд просто свихнувшийся на почве алкоголизма шарлатан. Мы в Небоскребе едим, пьем, все прочее. Значит, живем, пока еще, на этом Свете. А что до пустыни и прочих странностей, так он же сам читал про опыты с пространством. И, кажеться, даже в своей же газете. Точно! Интервьюировал Сашка Козыряев! А ученого гения того фамилия... Что-то связанное с морем, с рыбами: Карасев? Окунев? Петр пытался вспомнить. И, вроде бы, этот физик тоже был лыс. Валентин Иванович... Карпов. Нет, фамилия длинее. Парусников? Похоже, но... - знание Петра морских терминов иссякло. - Вообщем так, - решил он, - проверю списки всех бывших обитателей семидесятого этажа. Если попадется Валентин Иванович с фамилией хоть каким боком связанной с морем, нужно этого типа брать за жабры!
***
Джо смотрел на Зигфрида с иронической усмешкой.
- Здыхался? - спросил он. - Надолго ли?
Зигфрид развел руками.
- Теперь не знаю. Если бы Терналь его сам нашел! А так, боюсь, оно снова вернется.
- Зачем вообще тебе все это нужно? Вреда оно не приносит, только пользу. Носишь и носи.
- Эээ.. - Зигфрид замялся. - Есть у него на меня еще одно действие... Понимаешь, когда оно со мной, так бабу надо! Просто мочи нет! А, ведь, мне уже...
- Да, тяжко тебе, реб Зигфрид! Ну, что ж? Пойдем, проведу тебя к переходу.
Яблони были почти одинаковые и росли так густо, что Зигфрид опасался, что они заблудятся. Но Джо вел его уверенно, сворачивая только по ему одному известным приметам. Иногда он срывал яблоки, откусывал сам и протягивал спутнику.
- Вот эти, - кивал он на раскидистое, увешанное зеленовато-золотистыми плодами дерево, - помогают сохранить ясную голову. Многие дуреют. Всякие ученья выдумывают, на нос не натянешь! Слышал, какую селедку заворачивает Крейд про то, что мы уже на Том Свете?
- Что-то слышал. А, вдруг, и правда?
Он хотел сказать что-то еще, но Джо сунул ему в открытый рот яблоко.
- Жуй, жуй! - посмеивался садовник. - моя бабушка, царствие ей небесное, Диана Израилевна, говорила, что русскому человеку надобно держаться поближе к природе. Даже, если он и Рабинович. Ага, вот мы уже и пришли.
Он наклонился и потянул за какой-то торчащий из слоя почвы корень. Открылся квадратный люк.
- Дальше сам найдешь, - сказал Рабинович, когда Зигфрид уже спускался по металлическим перекладинам.
Ниже было совсем темно. Приходилось спускаться медленно, но, наконец, нога ощутила твердый пол. Коридор был безлюден и темен. Только где-то в противоположном конце что-то мерцало тусклым красноватым светом. На это мерцание Зигфрид и пошел.
... - И тогда графиня понесла от Ильича, - услышал он подойдя поближе. - С помощью волшебства Мессинг отвел глаза многоокому герцогу Дзержинскому, проник во дворец и похитил младенца. Он спрятал юного Махно в хижине лесника среди Гуляй-поля. Там, в тайне, и воспитывался будущий король, - донесся чей-то удивительно знакомый голос. - Тем временем, между Троцом и Дзержином...
Ну, конечно! Едва Зигфрид свернул за угол, как увидел двух мужиков, беседующих у костерка. Крейда он узнал сразу, хоть тот и изрядно вылинял за последнее время, а вот второго, заросшего густой бородищей, припомнить не удавалось. Да и зачем? От долгого контакта с металлом иззябли руки. И сам Зигфрид тоже немножечко замерз. Он подошел к сидящим, спросил разрешения присесть к огню. Крейд ничего не ответил: он повествовал о том, как Мессинг послал короля Махно, своего ученика, добыть пенсне Троцкого. Бородач кивнул. Зигфрид уселся по-турецки, протянул ладони к огню.
- Герцог не всегда был страшным Бронштейнским львом! - Мессинг предостерегал меня от опрометчивых поступков. - Когда-то это был добрый юноша, мечтавший о всеобщей справедливости. Пенсне изменило его. Не сразу. Сперва оно, вроде бы, помогало - выделяло все уродливое, злобное и подлое, чтобы легче было с ним бороться. А потом...
Что-то звякнуло на полу и выкатилось на свет. Разумеется, это было кольцо. Зигфрид аж скривился, когда оно упало точнехонько посередке меж ним и бородатым.
- Это, кажется, вы потеряли? - Зигфрид пододвинул кольцо соседу.
- Нет! - возразил Петр, отодвигая кольцо от себя. - Это точно ваше.
- Не разбрасывайтесь кольцами! Заберите свой символ супружеской верности.
- А откуда вы знаете, чего символ? Значит, это таки ваше! Забирайте и не морочте людям головы!
Покамест Петр и Зигфрид спорили, Юрий Триасович развлекался во всю. Он громко хохотал, завалясь на спину и отчаянно дрыгая ногами.
- Ой, не могу! Ой, умора! - повторял он сквозь пароксизмы смеха. - Все мы хотим побольше возможностей. Но никто не хочет, в качестве довеска, еще и ответственности. Вот компания собралась! И все лысые! Ха-ха-ха!
Петр разозлился.
- Ладно, - сказал он и взял кольцо.
- Так так, брат Палец! - Крейд заапплодировал. - И что дальше? Вы согласны сами за все отвечать? Не перекладывая на родителей, эпоху, окружение. Всевышнего, наконец?
- Да.
- Ну-ну. И что же вы намерены делать? Надеть его?
Петр колебался. А, вдруг..? Нет, рисковать зря не только собой, но и... не хотелось. Кому-нибудь передать?.. Решение созрело неожиданно. Волков сунул кольцо в рот и проглотил.
- Это что-то новое, - сказал Юрий Триасович. - Я еще не встречал...
Он умолк, прислушиваясь. Остальные молчали и тоже прислушивались. Может быть, почудилось? Нет, это действительно был ветер. Он доносил запах нагретых Солнцем степных трав. Петр посмотрел вверх и увидел звезды на ночном небе.
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
Это настоящий девятый [s]вагон[/s] рассказ. Можно обсуждать.
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
Язык живой, с юморком. Диалоги хороши. Пока нравится. Читаю.
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
Диалоги диалогами, но если они не в тему, читать их становится скучно. Мне кажется, это мое мнение, диалоги должны раскрывать содержание сюжета. Читаю, читаю - и нет представления о чем читаю. Все в кучу навалено.
Я белая и пушистая. Поэтому ношу с собой автомат. 
-
Автор MAXI №9
- Сообщения: 71
- Зарегистрирован: 28 мар 2012, 09:51
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
vh666 писал(а):Диалоги диалогами, но если они не в тему, читать их становится скучно. Мне кажется, это мое мнение, диалоги должны раскрывать содержание сюжета. Читаю, читаю - и нет представления о чем читаю. Все в кучу навалено.
Ну, там про новое качество почти все разговоры.
Общая ситуация, по-моему, тоже в диалогах достаточно проступает.
А, если все разжевывать, будет неинтересно. Мне, по крайней мере. Зачем писать, если и так все ясно?
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
Автор явно выпендривался.
Наверное, тут что-то есть, но я не поклонник постмодерна.
Наверное, тут что-то есть, но я не поклонник постмодерна.
Пусть нам лешие попляшут, попоют!
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
А мне стиль автора напомнил Г.Л.Олди - А.Валентинова "Алюмен"irbis писал(а):Автор явно выпендривался.
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
элис писал(а):А мне стиль автора напомнил Г.Л.Олди - А.Валентинова "Алюмен"irbis писал(а):Автор явно выпендривался.
"Алюмен" не читал. Надо будет поискать.
Выпендриваться это ни хорошо, ни плохо. Я просто несколько прохладно отношусь к постмодерну. Наверное, потому что, как-то довелось им обкушаться.
Пусть нам лешие попляшут, попоют!
-
Шалдорн Кардихат
- Чекист-крестоносец
- Сообщения: 9425
- Зарегистрирован: 23 сен 2007, 10:24
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
о майнэ херрен!
до этого возгласа меня как раз и хватило
обычно я от такой литературы бегаю как можно дальше.
не знаю, мне нечего сказать. рассказ, наверно, не плох, но категорически не мое. простите, никого не хотел обидеть.
до этого возгласа меня как раз и хватило
обычно я от такой литературы бегаю как можно дальше.
не знаю, мне нечего сказать. рассказ, наверно, не плох, но категорически не мое. простите, никого не хотел обидеть.
Вера, сталь и порох делают Империю великой, как она есть.
-
Дон Бартон
- Сообщения: 44
- Зарегистрирован: 29 ноя 2012, 10:02
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
[spoiler=]Автор № 9 Простите невежественного Шалдрона Кардихмота , ой Шалдорна Кардихата...не могу это ни выговорить ни написать... Он не знает, что с немецкого ... Meine Herrеn переводится как обращение "Господа" или "Мои господа" достаточно в словаре посмотреть... какие херрены мерещатся Шалдорну не знаю... но ему с его слов хватило. А автору советую писать в латинской транскрипции.[/spoiler]
-
Дон Бартон
- Сообщения: 44
- Зарегистрирован: 29 ноя 2012, 10:02
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
[spoiler=флуд]Автор № 9 Простите невежественного Шалдрона Кардихмота , ой Шалдорна Кардихата...не могу это ни выговорить ни написать... Он не знает, что[/spoiler] с немецкого ... Meine Herrеn переводится как обращение "Господа" или "Мои господа" достаточно в словаре посмотреть... какие херрены мерещатся Шалдорну не знаю... но ему с его слов хватило. А автору советую писать в латинской транскрипции.
-
Шалдорн Кардихат
- Чекист-крестоносец
- Сообщения: 9425
- Зарегистрирован: 23 сен 2007, 10:24
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
[spoiler=флуд]
если ты задался целью уличить меня в невежестве, оставь это.
не с твоей-то слоновьей грациозностью меня, адского критика, троллить.[/spoiler]
я дочитал до этого момента:
и мне известно значение этого слова. я владею немецким, пусть и не идеально.
[spoiler=флуд]уймись и не позорься.[/spoiler]
Дон Бартон писал(а):Автор № 9 Простите невежественного Шалдрона Кардихмота , ой Шалдорна Кардихата...не могу это ни выговорить ни написать... Он не знает, что с немецкого ... Meine Herrеn переводится как обращение "Господа" или "Мои господа" достаточно в словаре посмотреть... какие херрены мерещатся Шалдорну не знаю... но ему с его слов хватило. А автору советую писать в латинской транскрипции.
если ты задался целью уличить меня в невежестве, оставь это.
не с твоей-то слоновьей грациозностью меня, адского критика, троллить.[/spoiler]
я дочитал до этого момента:
Поглядел в доставшийся список, вздёрнул светлые бровки и устремился в дальний угол вестибюля, взывая почему-то по немецки: "Майне херрен!"
и мне известно значение этого слова. я владею немецким, пусть и не идеально.
[spoiler=флуд]уймись и не позорься.[/spoiler]
Вера, сталь и порох делают Империю великой, как она есть.
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
Флуд не приветствуется
-
Автор MAXI №9
- Сообщения: 71
- Зарегистрирован: 28 мар 2012, 09:51
Re: Рассказ №9 "Башня в пустыне"
Заглянул к себе в тему, а там все флуд да флуд.
Так мне нечего и ответить, поскольку, так ничего и не было сказано.
В чем хоть общий смысл этого флуда?
Может, ругают? Так это ж интересно!
Так мне нечего и ответить, поскольку, так ничего и не было сказано.
В чем хоть общий смысл этого флуда?
Может, ругают? Так это ж интересно!