Глава 60
Парикмахер Анны Николаевны проделал с волосами Жени все то же, что она делала сама – завил их и собрал на затылке, приколов темно-каштановый шиньон, и цветом, и мягкостью не отличавшийся от собственных волос клиентки.
Но волосы были убраны надо лбом и висками как-то так, что преобразилось все лицо. Волосы сделались пышнее, овал лица – благородней. Теперь и Женины очки в тонкой золотой оправе стали почти незаметными.
Анна Николаевна, с любезностью хорошей хозяйки уступившая очередь причесываться Жене, наблюдала за работой парикмахера не отрываясь. Она дала ему длинную нить белого жемчуга - вплести Жене в волосы. Так даже рта не открыла, чтобы возразить. Что в этом проку?
После манипуляций маникюрши Женины ноготки приобрели идеальный вид, в чем, однако, не было большого смысла – ей все равно предстояло снова надеть белые лайковые перчатки. Зато графиня, вдобавок к украшению в волосах, собственноручно повесила Жене на шею серебряное колье с рубиновой подвеской, походившей на каплю крови на ее тонкой шее.
- Это подарок, - улыбаясь, проговорила Анна Николаевна.
Тут Женя не выдержала и открыла рот, но графиня коснулась ее губ пальчиком, призывая к молчанию, и засмеялась.
- Это совершенные пустяки! Копейки в сравнении с тем удовольствием, что вы мне доставляете!
Анна Николаевна достала какие-то головокружительно пахнущие духи.
- Я хочу, чтобы на сегодняшнем балу все были от вас в восхищении, - проговорила она, смачивая духами Женины волосы, ямку под горлом и запястья. У Жени мурашки по спине побежали – и от холодного прикосновения душистого спирта, и от этих слов.
Графиня отступила от нее на несколько шагов и сложила руки, улыбаясь с видом невинности и восторга.
- Charmant! Сегодня вы будете королевой, - проговорила она. – Вы непременно затмите меня!
Несмотря на улыбку графини, от Жени не укрылось, как сверкнули глаза Анны Николаевны при этом замечании. Для нее невыносимо было даже в шутку предположить, что какая-то женщина может затмить ее.
- Ну, теперь я оставлю вас, дорогая, - сказала Анна Николаевна. – Мне нужно отдать последние распоряжения перед балом. У вас есть почти час – погуляйте по особняку, - обаятельно улыбаясь, предложила она. – Можете выйти в зимний сад, заглянуть в библиотеку, у нас прекрасное собрание книг…
Анна Николаевна торопливо направилась к двери. Но вдруг остановилась и опять посмотрела на гостью.
- Я бы вам посоветовала приготовить речь о спиритическом вопросе, - неожиданно произнесла графиня, как будто в самый последний момент вспомнила о важнейшей вещи. – Вы расскажете то, что рассказывали мне с глазу на глаз, целому собранию моих гостей. Я для того и позвала вас.
И она вышла, как ни в чем не бывало. Вот вам вся графиня Шувалова, Анна Николаевна – вынь ей да положь.
Жене осталось только схватиться за голову; она села, сжав в пальцах свои переплетенные жемчугом локоны, но спустя мгновение отдернула руки, вспомнив, что нельзя портить прическу.
"Черт бы тебя побрал!"
Оратор из нее был… неважный.
Нет, излагать свои мысли на бумаге Женя умела прекрасно. Она признавала это перед самой собою без ложной скромности. Но говорить – делать доклад! Перед знатью! О важнейшем духовном вопросе современности!
"Графиня, должно быть, полагает, что если я прекрасно пишу, я так же прекрасно рассказываю экспромтом, - мрачно подумала Женя. – И чем я подкреплю свое выступление? Неужели вытащу мои личные письма перед незнакомыми важными господами, перед мужчинами? У нее нет стыда, ей это все равно! Неужели непонятно, что серьезную речь о спиритизме нужно готовить еще тщательнее, чем адвокату выступление в суде!.."
Но Анну Николаевну не интересовали ее затруднения.
Женя схватила со столика свою замусоленную тетрадь и, сжав губы, крупным шагом вышла в коридор. Она остановилась, оглядываясь.
Почти сразу к ней подошел лакей по имени Стефан.
- Вам помочь, мадам?
- Да, - резко ответила она. – Проводите меня в библиотеку, Анна Николаевна дала дозволение! И принесите мне бумагу и перо!
Прошло полчаса – тишина в доме была, как в могиле; к услугам Жени была вся графская библиотека, плюшевые кресла и полное одиночество. Она потребовала, чтобы ей принесли кофе покрепче: для прояснения рассудка.
Но все это было напрасно.
Часы тикали и тикали, и чем меньше времени оставалось до бала, тем меньше связных мыслей оставалось в голове у Жени. Что поделаешь, она была не публичный человек. При одной мысли о том, какому собранию ее скоро представят, у нее холодели руки и опускался желудок.
Женя до половины наполнила корзину для бумаг черновиками своего доклада, а толку было ничуть. Она представила себе, с какими лицами слуги графини будут завтра выбрасывать этот мусор – и не прикажет ли Анна Николаевна, для своего увеселения, оставить его ей? Эта женщина не гнушалась ничем, решительно ничем…
Потом Женя услышала шаги, смех и голоса. Кто-то командовал лакеями, обменивался приветствиями. Началось! Все, времени уже нет!
"Скажу ей, что ничего не вышло! И не буду я выставлять себя на позор и на посмешище всем этим графьям! Пусть удавится!"
Женя встала с дивана и оправила платье и прическу. Она стала ждать прихода графини. Два чувства сверкали на ее лице: вызов и обреченность.
Графиня не пришла – вместо нее явился Стефан.
- Ее сиятельство просят вас пожаловать в бальный зал.
Женя царственно кивнула.
- Иду.
Женя улыбалась – как Василий Морозов улыбался ей, прощаясь с нею навек; как улыбается полководец перед последним боем. Она взяла под мышку свою тетрадь и покинула библиотеку, следуя за Стефаном.
Она ожидала, что ее проведут в столовую, по Жениным представлениям, не уступавшую размерами бальному залу; но она ошибалась. Ее провели в настоящий бальный зал – величиною с хорошую квартиру, с бархатными портьерами, с золотом и лепниной. С музыкой, звуки которой донеслись до Жени из-за дверей, уже подчиняя ее своему ритму, сердечному ритму этого дома. С лакеями, разносящими на подносах шампанское. С нарядными дамами и господами во фраках и белых перчатках, увидеть которых Женя была совершенно не готова.
К ошеломленной дебютантке, на которую обратились все взоры, подошла улыбающаяся хозяйка, в ослепительном розовом туалете.
- Дамы и господа, с наслаждением представляю вам мою почетную гостью - Евгению Романовну Морозову, новую звезду нашего литературного небосклона, виновницу сегодняшнего торжества! – воскликнула графиня и зааплодировала.
И Жене зааплодировали все.
Она, не зная, что сделать еще, присела в реверансе, низко склонив голову. Несомненно, Анна Николаевна точно рассчитала этот шаг! Она нарочно позвала Женю последней, чтобы представить ее публике, будто артистку!
Графиня очутилась рядом и взяла Женю под свободную руку.
- Дайте, дайте сюда, - вполголоса проговорила она и избавила Женю от романа, который та не знала, куда деть – потрепанная ученическая тетрадка совсем не сочеталась с ее туалетом и со всей обстановкой.
Женя попыталась проследить взглядом судьбу своего романа, но тот уже исчез – поди теперь догадайся, которому из своих слуг графиня отдала его и как тот им распорядится.
А Анна Николаевна, между тем, повела ее по залу, представляя ей своих высокопоставленных гостей. "Князь такой-то", "генерал такой-то" - у Жени от страха и расстройства словно уши заложило, а глазам вместо лиц представлялись какие-то блины над белыми манишками, хотя она была в очках и видела не хуже окружающих.
Господа кланялись ей, дамы кивали, а несколько женщин даже протянули руку. Женя пожимала белые перчатки с приклеенной улыбкой. Она знала, что выглядит сейчас глупо. Как, должно быть, над ней потом будут смеяться! Да вот, они уже смеются!
Взрыв смеха в дальнем конце зала заставил ее вздрогнуть.
Она уже стояла одна, в красном платье – единственная женщина в красном платье на весь зал! – чувствуя себя опозоренной и совершенно несчастной. Женя заметила, что играют вальс, а несколько пар посреди зала танцуют. Остальные, и господа, и дамы, стояли в стороне и что-то с улыбками и смехом обсуждали. Целью этого вечера были явно не танцы, и не чтение – а что? Она, Женя? Кого Анна Николаевна хочет из нее сделать?..
- Мадам?
Женя обернулась, поспешно попытавшись придать выражению своего лица естественность и любезность.
- Вы танцуете?
Строгий и красивый господин лет сорока пяти, с черными усиками, поклонился ей, делая шаг в ее сторону. Он протягивал руку в перчатке с недвусмысленным намерением взять Женю за талию.
Она шагнула к этому господину, неловко опустив руку ему на плечо. В следующий миг ее уже закружили, неумолимо выводя в центр зала, под обстрел взглядов благороднейшей публики. Женя попыталась вспомнить, кто ее кавалер – конечно, его уже представляли ей, иначе он представился бы сам. Еще она пыталась понять, что ему от нее нужно; и при всем при этом ей приходилось следить за ногами, потому что она уже сто лет как не танцевала.
- Евгения Романовна, верно ли я слышал, что вы – ведущий голос спиритического движения в нашем городе? – спросил вдруг ее кавалер, не переставая умело кружить Женю по залу. Он учтиво улыбался. – И все ваши произведения посвящены спиритизму?
- Простите, сударь… не имею чести…
От растерянности Женя чуть не наступила этому незнакомому господину на ногу, но он вовремя предупредил ее неловкое движение.
- Простите, я не расслышала вашего имени! – заявила Женя, горя, как маков цвет. Она со стыдом и вызовом взглянула в черные глаза своего кавалера, а тот только рассмеялся: зубы у него были великолепные.
- Князь Завадский, - представился он.
Женя чуть вторично не наступила ему на ногу. Вся красная, рассмеялась, когда князь поддержал ее.
- Признаться, первый раз в жизни вальсирую с князем!
- А я, признаться, первый раз в жизни вальсирую с женщиной-литератором, которая является еще и спиритом!
Оба дружно рассмеялись; но этой фразой князь Завадский окончательно сбил Женю с ритма, хотя сам продолжал двигаться в танце, как ни в чем ни бывало – однако Женя остановилась. Учтивый кавалер остановился тоже; взяв Женю под руку, он отвел ее в сторону.
То ли лакей, то ли сам князь подставил ей стул, и Женя села. Ей хотелось провалиться сквозь землю.
Князь Завадский сел рядом.
- Простите, Евгения Романовна, я не подумал, что вы не привыкли к такому обществу…
- Конечно, нет! Я не аристократка! – резко ответила Женя, не поднимая головы.
Князь словно бы смешался на мгновение. Он чем-то напоминал ей Игоря – благородный, но не надменный, как граф Шувалов.
- Прошу вас, держитесь со мной запросто – мы люди простые… И вы неподдельно интересуете меня, - сказал князь с улыбкой. – Знаете ли, что вы едва ли не единственный человек, от которого я ожидаю свидетельства о подлинных медиумических явлениях? Большая часть рассказов о сверхъестественном – пошлый вздор, который с такою легкостью плодится…
Тут князь Завадский взглянул куда-то в зал, и у Жени мелькнуло подозрение – уж не о хозяйке ли вечера он говорил?
- Простите, князь, а чем вы поверите мои слова? – с улыбкой, маскирующей замешательство, спросила она. – Откуда вы знаете, что мое свидетельство – истинное? Спириты так часто бывают легковерны…
- Извините, - спохватилась Женя.
Князь засмеялся.
- Ничего, ничего. Вы совершенно правы в отношении большинства спиритов. Но не в отношении меня, - прибавил он, галантно беря Женю за руку и прикасаясь губами к кончикам ее пальцев. – Я всегда взвешиваю и свои, и чужие слова… Ведь вы не хотели этой вдруг обрушившейся на вас известности?
Женя от неожиданности отдернула руку.
Князь Завадский улыбался.
- Вы совсем непохожи на особу, которой вас хотели нам представить, - вполголоса проговорил он. – На барышню, отбросившую приличия ради минутной славы. Я вижу, что вы очень умны и целомудренны.
Женя нахмурилась.
- Я не барышня, и я не…
- Целомудренны – то есть не выставляетесь напоказ, - объяснил князь. – Это красное платье, что на вас сегодня, – вроде той газетной статьи, из которой я узнал о вас, сударыня. Я теперь вижу ясно, что вы не давали интервью этому господину Светочу. Он оболгал и вас, и медиума, но мне видно с определенностью, что его ложь построена вокруг истины.
Взволнованная Женя открыла рот, чтобы ответить – беседа приняла неожиданный оборот. Но тут им помешали. К ней приблизилась графиня Шувалова; собеседники тотчас же отвернулись друг от друга, точно виноватые.
- Eugenie, ну что же вы! – воскликнула Анна Николаевна. – Идемте, пора!
- Куда? – спросила бедная Женя.
- Вы же обещали мне речь, - сказала графиня. – Помните? Ведь вы ее, конечно, подготовили?
- Нет, - сказала Женя. Присутствие князя вдруг придало ей храбрости. – Я ничего не обещала, Анна Николаевна, и я не готова к такому выступлению. Это должна быть речь века, - проговорила она, глядя в сначала растерянные, а потом загоревшиеся гневом синие глаза графини.
- Ну погодите, я вам это припомню, - прошипела Анна Николаевна и быстро скрылась в толпе гостей, словно князя тут и не было.
Женя воззрилась на князя, безмолвно спрашивая совета и моля о поддержке. Он коснулся ее локтя.
- Не беспокойтесь, Евгения Романовна, это… обычное дело, - морщась, сказал князь, теперь уже, несомненно, подразумевая графиню Шувалову. – Попасть в фавориты к Анне Николаевне, а потом оказаться в немилости за какой-то пустяк. Но Анна Николаевна отходчива…
В черных глазах его, однако, была тревога, не соответствующая его словам.
"Анна Николаевна обещала мне издать мой роман, обещала мне Букина – а теперь ничего этого уже не будет", - подумала Женя.
- Князь, а как ваше имя? – спросила она, только чтобы получше опереться на своего единственного знакомого здесь.
- Виссарион Борисович, - ответил тот.
Князь пожал ей руку, чувствуя ее состояние.
- Хотите, я принесу вам шампанского?
"Нет, не бросайте меня!" - чуть не крикнула Женя. Но сумела улыбнуться и кивнуть.
Князь встал, поклонился и отошел.
Женя осталась сидеть, так и не смея подняться со стула, чтобы сделать тут какие-нибудь самостоятельные шаги; но Виссарион Борисович вскоре вернулся. Он подал Жене бокал шампанского.
- Прошу вас.
- Благодарю, - ответила Женя, не зная, как увильнуть от питья, чтобы не обидеть его. Но князь снова ее выручил.
- Евгения Романовна, знаете ли вы, что здесь в зале есть люди, которые такого же мнения о вас, что и я? – с улыбкой спросил он. – Хотите, я сам представлю вам их?
Женя с радостью поднялась.
- Я буду счастлива!
Князь повел ее по залу, держа под руку. Он начал вводить ее в общество намного тактичнее, чем это делала хозяйка, и Женя вскоре обнаружила, что здесь действительно немало людей, разделяющих ее взгляды и Виссариона Борисовича. Это были все такие люди, что у нее голова закружилась без всякого вина.
Женя поставила свой бокал на столик, видя, что какая-то очень почтенная дама лет шестидесяти протягивает ей руку.
- Княгиня Батурина, Мария Федоровна, - вполголоса проговорил над ее ухом князь Завадский.
- Позвольте пожать вашу руку, госпожа Морозова. Я надеюсь, что вы не растаете, как фантом вашего вдохновителя, - с улыбкой проговорила пожилая княгиня; седые букли, лежавшие на открытой морщинистой шее, придавали ей сходство с портретами Екатерины Второй. До этого княгиня Батурина лорнировала Женю, но сейчас смотрела на нее серьезно и уважительно, несмотря на шутливый тон.
Женя, ощутив себя польщенной, ответила на рукопожатие; княгиня пожала ей руку коротко и твердо, как мужчина. Эта дама с екатерининской осанкой слегка склонила перед Женей голову.
Женя ощутила прилив восторга. Она забыла о том, что не пьет, и опять схватила со столика свой бокал с шампанским, которое едва пригубила.
И прежде, чем она успела поднести бокал ко рту, Виссарион Борисович схватил Женю за руку с криком:
- Не пейте!
Тут же с другой стороны раздался чей-то крик:
- Господа, ее сиятельству плохо!
- Она подсыпала вам что-то, - прошептал князь Завадский Жене, которая сама чуть не лишилась чувств. – Безумная! Как бы не мышьяк!
Женя чуть не вскрикнула – как можно говорить такие слова! Но на них с князем уже никто не обращал внимания. Все суетились вокруг Анны Николаевны.
Трансцендентальный эгоизм. Спиритизм в Российской империи
Модератор: K.H.Hynta
Глава 61
Графини Жене отсюда не было видно – и она не знала, как быть: то ли стоять и держать бокал с отравленным вином, уликой против Анны Николаевны, то ли бежать к ней на помощь. А вдруг графиня притворяется?
Но откуда-то Женя знала: нет, не притворяется.
- Подождите, я… сейчас.
Князь быстро, виновато-растерянно улыбнулся Жене и тоже бросился к ее сиятельству. Оставшаяся совершенно одна, Женя вспотевшей рукой перехватила бокал с ядом и двинулась к графине последней – медленно, боязливо дыша. Сделав всего пару шагов, она замерла. Из гущи фраков и кружев раздался стон – такой мучительный, точно там лежала не обморочная, а роженица: испуганные аристократы отшатнулись, пронзительно вскрикнула какая-то женщина. Что-то розовое всплеснулось между черных фрачных плеч: рука графини в вышитом шелковом рукаве. Потом раздался еще один стон. Там, где предположительно лежала графиня, произошло какое-то судорожное движение: как будто ее удерживали силой.
"У нее что, корчи?" - с ужасом подумала Женя.
- Господа, да что вы стоите, вызовите же карету скорой помощи*! – крикнул тот же голос, что привлек общее внимание к припадку Анны Николаевны. – Быстрее, быстрее!
- Здесь есть телефонный аппарат? – крикнула Женя. На нее обернулись сразу несколько перепуганных лиц.
- Да, нужно срочно вызвать по телефону карету! – крикнул князь Завадский. И тут из толпы вырвался какой-то одинокий фрак и вихрем вылетел из зала. "Да это же сам граф!" - сообразила Женя. Как она не видела его до сих пор? Должно быть, надменный граф Шувалов сделался незаметным на время бала, чтобы не мешать своей "Аннушке" забавляться…
Теперь толпа, окружившая Анну Николаевну, поредела – испугались по-настоящему. Женя увидела, что графиня, с разбившимися белокурыми волосами, с заголившимися белыми плечами полусидит-полулежит на руках двоих мужчин, в генеральском мундире и во фраке. Вернее, не сидит, а бьется в судорогах. Анна Николаевна выгибалась, голова ее склонялась то к одному плечу, то к другому, лицо было искажено; графиня то всхлипывала, то застанывала, так ужасно, точно ее кто-то мучил изнутри.
"О господи!" - подумала Женя и быстро перекрестилась несколько раз. Ей разом вспомнились все рассказы о юродивых, слышанные ею в жизни и донесенные до нынешних дней преданиями.
- Связать! – выкрикнула Женя; она утерла локтем лоб, покрывшийся холодным потом. – Господа, свяжите ее полотенцами, вы же ей своими ручищами синяков наставите!
Кажется, она в этой ситуации соображала лучше всех.
Князь Завадский и еще несколько мужчин бросились выполнять Женино распоряжение. Аристократам едва ли не силой пришлось заставить двигаться слуг, на которых точно напал столбняк – кто-то просто стоял и трясся, побелев, при виде буйного помешательства своей госпожи, а кто-то бормотал молитвы и мелко крестил лоб.
- Ненавистное племя, семя дьявола-а!.. Изведу вас под корень!.. – вдруг страшно закричала Анна Николаевна, выгибаясь дугой.
"Да она же одержима! - подумала Женя. – Один бог знает, кто в ней сидит!.."
Примчались князь и его помощники с длинными белыми полотенцами и скатертями. Графиню, все еще корчившуюся в руках, державших ее, с невероятной для женщины силой, закатали в длинную скатерть, как в смирительную рубашку. Поверх еще перехватили сложенным полотенцем.
- В постель, в постель отнесите! – понизив голос, командовала Женя. – Пока карета не приехала!
Державшие графиню генерал и его помощник, почти обессилевшие, с трудом подняли Анну Николаевну. Голова ее моталась, она не то хохотала, не то рыдала. Потом вдруг графиня лягнула генерала в грудь так, что он с криком боли чуть не выпустил ее, и, будто обильную рвоту, исторгла длинное ругательство – теперь на каком-то иностранном языке. Женя опять расслышала имя сатаны.
Графиню вынесли из зала, и среди гостей пробежал облегченный шепоток. Какая-то девушка плакала, а княгиня Батурина громко и торжественно нараспев читала "Отче наш".
К Жене подбежал тяжело дышащий князь Завадский.
- Ну, слава богу! – воскликнул он. – Успокоили!
Женя перекрестилась.
- Это точно, что слава богу.
Она тоже дышала тяжело, точно боролась с кем-то или бежала. Встретилась взглядом с Виссарионом Борисовичем, потом двинула рукою, державшей бокал, как будто безмолвно спрашивая, что ей с ним делать.
Красивый стареющий князь несколько мгновений смотрел на Женю, потом дернул плечами; усмехнулся, предоставляя ей решать самой. Сдать или нет юродивую полиции?
Женя отвернулась от князя и быстрым шагом покинула зал, держа бокал в руке. Если кто-то и обратил на это внимание, едва ли придал Жениному поведению большое значение – всех слишком занимал несчастный случай с Анной Николаевной. Конечно, все давно подозревали, что графиня Шувалова не в себе – но только сейчас открылась вся полнота ее несчастья.
"Не дай мне Бог сойти с ума, - думала Женя, шагая по пустому коридору в сторону уборной и держа бокал с вином в вытянутой руке, точно ядовитое животное. – Не дай мне Бог сойти с ума… Душевные болезни почти неизлечимы…"
Она наконец вылила шампанское и ополоснула бокал. Потом подумала и, подбежав к открытому окну, разбила бокал о подоконник и выбросила осколки в кусты.
"Ну, хотя бы так сойдет… Только если у графини найдут яд – впрочем, даже если и найдут. Она же никого не отравила".
Женя зашагала обратно в зал; она вдруг поняла, что всхлипывает от жалости к графине и к себе, от горя. Вот все и кончилось. Из меценатствующих российских Крезов только умалишенная Анна Николаевна могла связаться с нею, Женей Прозоровой; а теперь Женя в большом свете никому не нужна, никто не окажет ей протекцию. Более того, безвозратно потерялся ее роман. Если Женя теперь осмелится потребовать его у графа Шувалова, тот просто сотрет ее в порошок – и будет, наверное, прав…
"Эту женщину нужно отдать под суд – она ходит и убивает людей, и не понимает этого…"
- Мне надо умереть, - пробормотала Женя. – Мне давно надо умереть.
- Что вы говорите!
Женя не замечала, что остановилась посреди коридора и говорит сама с собою вслух; а рядом с нею стоял князь Завадский, вышедший к ней из бального зала.
- Не смейте наговаривать на себя подобным образом, - взволнованно проговорил он, сжав Жене руку. – Не смейте накликать на себя смерть! Она и так придет в свой час, за каждым!
Женя улыбнулась.
- Вы ничего не знаете, Виссарион Борисович. Я приношу всем вокруг меня одни несчастья. Есть человек, который любит меня на свою беду, и которого я не отпускаю…
"А есть человек, которого люблю я, и который не отпускает меня, хотя мертв уже давно".
Князь схватил ее за другую руку. Обручальное кольцо впилось Жене в фалангу безымянного пальца, и она поморщилась от боли.
"Игорь! Игорь! Благороднейший человек на свете!"
- Как вы думаете, Виссарион Борисович, может быть, это наказание нам за спиритизм? – спросила Женя, подняв глаза на князя. – Ведь церковь считает то, что мы делаем, большим грехом…
- Ах, что вы говорите!
Виссарион Борисович сморщился, сразу сделавшись пятидесятилетним.
- Никто из нас не верит церковным догмам, именно поэтому все мы сегодня здесь, - сказал он. – Обещания церкви скупы, как мошна богача, общи и почти безосновательны - они не могут уже удовлетворить никакое изголодавшееся сердце…
Князь отпустил одну Женину руку и взял ее под локоть.
- Я отвезу вас домой.
"Погиб, погиб мой роман", - подумала она, не отвечая.
У Жени опять заболело сердце – да так, что боль разошлась во все левое плечо и руку. Она посмотрела в окно, за которым совсем стемнело, и улыбнулась.
* Служба скорой медицинской помощи и перевозки больных появилась в России в конце девятнадцатого века (существует с 1898 года).
Графини Жене отсюда не было видно – и она не знала, как быть: то ли стоять и держать бокал с отравленным вином, уликой против Анны Николаевны, то ли бежать к ней на помощь. А вдруг графиня притворяется?
Но откуда-то Женя знала: нет, не притворяется.
- Подождите, я… сейчас.
Князь быстро, виновато-растерянно улыбнулся Жене и тоже бросился к ее сиятельству. Оставшаяся совершенно одна, Женя вспотевшей рукой перехватила бокал с ядом и двинулась к графине последней – медленно, боязливо дыша. Сделав всего пару шагов, она замерла. Из гущи фраков и кружев раздался стон – такой мучительный, точно там лежала не обморочная, а роженица: испуганные аристократы отшатнулись, пронзительно вскрикнула какая-то женщина. Что-то розовое всплеснулось между черных фрачных плеч: рука графини в вышитом шелковом рукаве. Потом раздался еще один стон. Там, где предположительно лежала графиня, произошло какое-то судорожное движение: как будто ее удерживали силой.
"У нее что, корчи?" - с ужасом подумала Женя.
- Господа, да что вы стоите, вызовите же карету скорой помощи*! – крикнул тот же голос, что привлек общее внимание к припадку Анны Николаевны. – Быстрее, быстрее!
- Здесь есть телефонный аппарат? – крикнула Женя. На нее обернулись сразу несколько перепуганных лиц.
- Да, нужно срочно вызвать по телефону карету! – крикнул князь Завадский. И тут из толпы вырвался какой-то одинокий фрак и вихрем вылетел из зала. "Да это же сам граф!" - сообразила Женя. Как она не видела его до сих пор? Должно быть, надменный граф Шувалов сделался незаметным на время бала, чтобы не мешать своей "Аннушке" забавляться…
Теперь толпа, окружившая Анну Николаевну, поредела – испугались по-настоящему. Женя увидела, что графиня, с разбившимися белокурыми волосами, с заголившимися белыми плечами полусидит-полулежит на руках двоих мужчин, в генеральском мундире и во фраке. Вернее, не сидит, а бьется в судорогах. Анна Николаевна выгибалась, голова ее склонялась то к одному плечу, то к другому, лицо было искажено; графиня то всхлипывала, то застанывала, так ужасно, точно ее кто-то мучил изнутри.
"О господи!" - подумала Женя и быстро перекрестилась несколько раз. Ей разом вспомнились все рассказы о юродивых, слышанные ею в жизни и донесенные до нынешних дней преданиями.
- Связать! – выкрикнула Женя; она утерла локтем лоб, покрывшийся холодным потом. – Господа, свяжите ее полотенцами, вы же ей своими ручищами синяков наставите!
Кажется, она в этой ситуации соображала лучше всех.
Князь Завадский и еще несколько мужчин бросились выполнять Женино распоряжение. Аристократам едва ли не силой пришлось заставить двигаться слуг, на которых точно напал столбняк – кто-то просто стоял и трясся, побелев, при виде буйного помешательства своей госпожи, а кто-то бормотал молитвы и мелко крестил лоб.
- Ненавистное племя, семя дьявола-а!.. Изведу вас под корень!.. – вдруг страшно закричала Анна Николаевна, выгибаясь дугой.
"Да она же одержима! - подумала Женя. – Один бог знает, кто в ней сидит!.."
Примчались князь и его помощники с длинными белыми полотенцами и скатертями. Графиню, все еще корчившуюся в руках, державших ее, с невероятной для женщины силой, закатали в длинную скатерть, как в смирительную рубашку. Поверх еще перехватили сложенным полотенцем.
- В постель, в постель отнесите! – понизив голос, командовала Женя. – Пока карета не приехала!
Державшие графиню генерал и его помощник, почти обессилевшие, с трудом подняли Анну Николаевну. Голова ее моталась, она не то хохотала, не то рыдала. Потом вдруг графиня лягнула генерала в грудь так, что он с криком боли чуть не выпустил ее, и, будто обильную рвоту, исторгла длинное ругательство – теперь на каком-то иностранном языке. Женя опять расслышала имя сатаны.
Графиню вынесли из зала, и среди гостей пробежал облегченный шепоток. Какая-то девушка плакала, а княгиня Батурина громко и торжественно нараспев читала "Отче наш".
К Жене подбежал тяжело дышащий князь Завадский.
- Ну, слава богу! – воскликнул он. – Успокоили!
Женя перекрестилась.
- Это точно, что слава богу.
Она тоже дышала тяжело, точно боролась с кем-то или бежала. Встретилась взглядом с Виссарионом Борисовичем, потом двинула рукою, державшей бокал, как будто безмолвно спрашивая, что ей с ним делать.
Красивый стареющий князь несколько мгновений смотрел на Женю, потом дернул плечами; усмехнулся, предоставляя ей решать самой. Сдать или нет юродивую полиции?
Женя отвернулась от князя и быстрым шагом покинула зал, держа бокал в руке. Если кто-то и обратил на это внимание, едва ли придал Жениному поведению большое значение – всех слишком занимал несчастный случай с Анной Николаевной. Конечно, все давно подозревали, что графиня Шувалова не в себе – но только сейчас открылась вся полнота ее несчастья.
"Не дай мне Бог сойти с ума, - думала Женя, шагая по пустому коридору в сторону уборной и держа бокал с вином в вытянутой руке, точно ядовитое животное. – Не дай мне Бог сойти с ума… Душевные болезни почти неизлечимы…"
Она наконец вылила шампанское и ополоснула бокал. Потом подумала и, подбежав к открытому окну, разбила бокал о подоконник и выбросила осколки в кусты.
"Ну, хотя бы так сойдет… Только если у графини найдут яд – впрочем, даже если и найдут. Она же никого не отравила".
Женя зашагала обратно в зал; она вдруг поняла, что всхлипывает от жалости к графине и к себе, от горя. Вот все и кончилось. Из меценатствующих российских Крезов только умалишенная Анна Николаевна могла связаться с нею, Женей Прозоровой; а теперь Женя в большом свете никому не нужна, никто не окажет ей протекцию. Более того, безвозратно потерялся ее роман. Если Женя теперь осмелится потребовать его у графа Шувалова, тот просто сотрет ее в порошок – и будет, наверное, прав…
"Эту женщину нужно отдать под суд – она ходит и убивает людей, и не понимает этого…"
- Мне надо умереть, - пробормотала Женя. – Мне давно надо умереть.
- Что вы говорите!
Женя не замечала, что остановилась посреди коридора и говорит сама с собою вслух; а рядом с нею стоял князь Завадский, вышедший к ней из бального зала.
- Не смейте наговаривать на себя подобным образом, - взволнованно проговорил он, сжав Жене руку. – Не смейте накликать на себя смерть! Она и так придет в свой час, за каждым!
Женя улыбнулась.
- Вы ничего не знаете, Виссарион Борисович. Я приношу всем вокруг меня одни несчастья. Есть человек, который любит меня на свою беду, и которого я не отпускаю…
"А есть человек, которого люблю я, и который не отпускает меня, хотя мертв уже давно".
Князь схватил ее за другую руку. Обручальное кольцо впилось Жене в фалангу безымянного пальца, и она поморщилась от боли.
"Игорь! Игорь! Благороднейший человек на свете!"
- Как вы думаете, Виссарион Борисович, может быть, это наказание нам за спиритизм? – спросила Женя, подняв глаза на князя. – Ведь церковь считает то, что мы делаем, большим грехом…
- Ах, что вы говорите!
Виссарион Борисович сморщился, сразу сделавшись пятидесятилетним.
- Никто из нас не верит церковным догмам, именно поэтому все мы сегодня здесь, - сказал он. – Обещания церкви скупы, как мошна богача, общи и почти безосновательны - они не могут уже удовлетворить никакое изголодавшееся сердце…
Князь отпустил одну Женину руку и взял ее под локоть.
- Я отвезу вас домой.
"Погиб, погиб мой роман", - подумала она, не отвечая.
У Жени опять заболело сердце – да так, что боль разошлась во все левое плечо и руку. Она посмотрела в окно, за которым совсем стемнело, и улыбнулась.
* Служба скорой медицинской помощи и перевозки больных появилась в России в конце девятнадцатого века (существует с 1898 года).
Глава 62
Женю привезли домой в то обманчивое сумеречное время, при определении которого летом легко можно ошибиться и на час, и больше: вперед и назад. Солнце не то село, не то еще не село; небо было пока прозрачно-золотым, но тени уже сделались резкими и черными.
Перед тем, как распрощаться с князем, Женя спросила у него, который час.
- Половина девятого, Евгения Романовна, - сказал его светлость.
"Он же "светлейший князь" - разве не так?"
Женя смотрела на человека, почтительно ждавшего ее прощальных слов, и только дивилась его простоте и такту. Неужели таковы все истинно благородные люди?
- Благодарю вас… от всего сердца, - сказала Женя. – Не знаю, как я без вас добралась бы домой.
Виссарион Борисович наклонил голову. Его экипаж, очень удобный, тоже был черным и лаковым, как и графский, а обе дверцы украшали гербы. "Гербовая карета".
- Рад, что оказался полезен, - сказал князь.
Жене пора было идти, но она не решалась – ощущая какое-то благостное чувство, то самое презираемое "новыми людьми" чувство, будто ее осияла своим светом эта высочайшая особа. На самом деле немногие из аристократов обладают таким даром, подумала Женя. В братьях Морозовых тоже была эта способность покорять людей.
Видя, что Женя замешкалась, не зная, как осуществить расставание, князь улыбнулся и опустил руку в карман.
- Вот, возьмите, мадам, - проговорил он, подавая ей глянцевитую визитную карточку с золотым зубчатым краем. – Если у вас возникнет нужда во мне, вы можете ко мне обратиться. Я буду рад продолжить наше знакомство.
Жене показалось, что князь откуда-то знает – продолжения знакомства не будет. Но, однако, его предложение было искренним.
- Благодарю вас, ваша светлость.
- Для вас я Виссарион Борисович, - с улыбкою сказал князь, притронувшись к своей шляпе. Но у Жени не получалось выговорить "Виссарион Борисович" при виде титула "светлейший князь", горящего золотом на его карточке. Ниже имя и титул повторялись по-французски, тоже золотом, а также был проставлен адрес его светлости и указан номер телефона.
Князь поклонился Жене, а потом шагнул к своему экипажу. Лакей подсадил его в карету. Карета тронулась с шорохом колес и перестуком копыт, а Женя так и осталась стоять, водя пальцем по зубчатому краю гладкого картонного прямоугольничка. Сердце часто и громко билось.
Больно билось.
"Нет, Виссарион Борисович, ничего не будет…"
Женя медленно пошла домой.
Ей открыл муж.
- Заходи, - сказал он.
Почти таким же тоном, каким пригласил ее для серьезного разговора в свой кабинет несколькими днями раньше.
- Где ты была? – спросил Игорь.
Женя открыла рот для оправданий, но взгляд мужа как будто отрезал путь воздуху в ее грудь.
- В твое отсутствие я сверился со своей записной книжкой. Когда-то я выписывал себе даты рождения всех членов твоего семейства, - сказал Игорь, и эта книжная по тщательности выражений фраза заставила Женю почувствовать себя чуть ли не ничтожеством.
- У твоей матери день рождения восьмого ноября, - закончил Игорь и сложил руки на груди. – Что это значит?
Женя молча покачала головой.
Оправдываться, лгать вдруг показалось очень унизительным. Женя просто села на корточки, распустив по полу подол своей багряницы*, и закрыла глаза.
Не услышала, а почувствовала, как Игорь присел напротив.
- Ты… понимаешь, что я очень за тебя волнуюсь? – проговорил он. Его голос, оттенки которого были слышны гораздо лучше теперь, когда Женя не видела, а только слышала мужа, сказал ей все.
- Этого больше не будет, - проговорила она, не открывая глаз. – Обещаю тебе. Клянусь.
Несколько мгновений она ожидала чего-то ужасного; но ничего не произошло. Игорь просто привлек ее к себе и крепко прижал. Она снова почувствовала, что ее муж – благороднейший человек на свете.
- Я очень рад…
Игорь осторожно поднял ее на ноги.
- Я очень устала и голодна, - проговорила Женя.
Это была чистая правда. Она не ела полдня, только пригубила шампанского, которое тогда было еще не отравлено. Вдруг воспоминания этого дня нахлынули на Женю, как шторм, и она покачнулась.
- Бедная моя Женя, - проговорил Игорь, при виде состояния жены забывший обо всех ее обманах. Он обнял ее за плечи и повел умываться.
- Фрося! Принеси барыне ужин в гостиную! – крикнул Игорь в сторону кухни.
- Слушаю, барин, - отозвалась Фрося. Если не беззаботно, то почти беззаботно. "И слава богу, в мою историю лучше вовлекать как можно меньше людей, - подумала Женя. – Моя история, этот mystere de mon ame, подобна воронке, утягивающей ее героев в пучину… я сама как водоворот".
Она тщательно вымыла руки, умылась холодной водой, а потом Игорь отвел ее в гостиную и сам снял с нее ее кровавое платье, даже не спрашивая о его происхождении. "Впрочем, не исключено, что он просто не помнит, какая у меня одежда".
Фрося принесла ей на ужин что-то вкусное, тушеное мясо с грибами. Женя съела только полтарелки, а потом вдруг почувствовала такую усталость, что не хватило сил как следует устроиться на кровати – она вытянулась прямо на диване в гостиной и заснула.
Игорь еще некоторое время сидел рядом, перебирая ее волосы. Он смотрел на жену с жалостью и любовью; с мучительным вопросом, на который ему не суждено было узнать ответ.
Потом он встал и вышел из комнаты, потушив настольную лампу и прикрыв дверь. Лицо его опять стало усталым, старше своего возраста. Заметив на полу в прихожей черный ридикюль жены, Игорь поднял его. Он улыбнулся, услышав мяуканье и увидев рыжую Женину любимицу, скользнувшую ему навстречу.
- Ну, ты… киса, - проговорил он.
Игорь никогда до этого не любил кошек.
- Смотри, я унесу это, а то еще сделаешь что-нибудь, - сказал он Незабудке, стряхивая рыжие кошачьи волоски с черной сумочки ее хозяйки.
- Мр-мя? – отозвалась кошка, уставившись на него большими желтыми глазами.
Игорь тихо засмеялся.
- Ну, будет шуметь, а не то Евгения Романовна проснется.
Тут его внимание привлек блеск; что-то отблескивало золотом, лежа на полу. Должно быть, выпало из Жениного ридикюля.
Игорь наклонился и с удивлением поднял - визитную карточку!
"Светлейший князь Завадский, - прочитал он гордую золотую надпись. – Prince B.Zavadsky…*"
Игорь непроизвольно так сжал плотный картон, что карточка смялась в комок. Дрожащей рукой Игорь расправил ее и еще раз – вслух, шепотом - перечитал княжеское имя.
- Вот так… черт, - пробормотал он, побледнев. – Вот так… черт…
И вдруг он будто избавился от наваждения; провел рукой по лицу и точно смел с него тень. Улыбнулся.
- Да что я за глупец, - пробормотал Игорь. – Быть этого не может. Женечка… я ей верю абсолютно. Конечно, завтра я сам спрошу ее…
Приняв такое решение, Игорь убрал визитную карточку князя в карман своего халата – все равно нельзя было класть ее обратно в сумочку жены такой измятой. Да он и не знал, откуда эта карточка выпала.
Игорь действительно почти преисполнился решимости для завтрашнего откровенного разговора – он знал, что не узнает от Жени ничего постыдного, ничего такого, что мог бы узнать в такой ситуации от другой женщины. И другая женщина озаботилась бы тем, чтобы получше прятать от мужа свои грязные секреты.
У его Жени не могло быть грязных секретов.
Он долгим взглядом посмотрел на дверь гостиной – оттуда не доносилось ни звука – и направился в свой кабинет.
Женя так и проспала до самого утра на диване: Игорь не решился тревожить ее, хотя его снедало беспокойство. И ревность, хотя он убеждал себя в том, что это недостойно ни его, ни Жени.
Утром Игорь все-таки пришел к жене в гостиную. Она спала, казалось, в том же положении, в каком он ее оставил: наполовину отвернувшись к спинке дивана, сложив руки на животе. Цвет лица у этой двадцатидвухлетней женщины был землистый, глаза ввалились.
Игорь испугался.
- Женя!
На какой-то миг ему стало страшно, что она не ответит. Но Женя открыла глаза и растерянно посмотрела на него; потом приподнялась, поморщившись.
- Игорь?
- Я…
Он открыл рот, но ничего не сказал; присев рядом с женой, уткнулся лицом ей в колени. Женя ласково погладила его по волосам.
- Что такое, милый?
- Я тебя люблю, - сказал он, прижимаясь к ней, как к жене, как к матери. – Женечка, ты выглядишь больной, - проговорил Игорь, не поднимая головы от ее колен.
- Что у тебя болит? – спросил он, наконец посмотрев в ее красивые близорукие глаза.
Женя улыбнулась.
- Я просто… неважно себя чувствую. Погода… быть может, я переволновалась – или там…
- Ах, вот как.
Игорь улыбнулся, но тут же выражение его лица изменилось.
- Женя, а ты не беременна?
Женя едва удержалась от того, чтобы усмехнуться. Покачала головой.
- Вряд ли.
- Ну, что ж… Извини, - сам не зная, почему, сказал Игорь и снова обнял ее.
Потом встал.
- Мне пора, а ты еще поспи. Тебе это нужно.
Женя с улыбкой кивнула.
- Хорошо.
Они поцеловались, а потом Игорь вышел, плотно закрыв дверь.
Он вспомнил, что хотел спросить Женю о визитной карточке князя Завадского, но тут же махнул рукой, как будто отгоняя неуместную мысль. Вместо этого Игорь помолился о здоровье жены. Он не был особенно верующим, но привычные с детства слова приносили успокоение.
* Пурпурная мантия, надевавшаяся в торжественных случаях как символ верховной власти; она же порфира.
* То есть "Виссарион" (фр. Bessarion).
Женю привезли домой в то обманчивое сумеречное время, при определении которого летом легко можно ошибиться и на час, и больше: вперед и назад. Солнце не то село, не то еще не село; небо было пока прозрачно-золотым, но тени уже сделались резкими и черными.
Перед тем, как распрощаться с князем, Женя спросила у него, который час.
- Половина девятого, Евгения Романовна, - сказал его светлость.
"Он же "светлейший князь" - разве не так?"
Женя смотрела на человека, почтительно ждавшего ее прощальных слов, и только дивилась его простоте и такту. Неужели таковы все истинно благородные люди?
- Благодарю вас… от всего сердца, - сказала Женя. – Не знаю, как я без вас добралась бы домой.
Виссарион Борисович наклонил голову. Его экипаж, очень удобный, тоже был черным и лаковым, как и графский, а обе дверцы украшали гербы. "Гербовая карета".
- Рад, что оказался полезен, - сказал князь.
Жене пора было идти, но она не решалась – ощущая какое-то благостное чувство, то самое презираемое "новыми людьми" чувство, будто ее осияла своим светом эта высочайшая особа. На самом деле немногие из аристократов обладают таким даром, подумала Женя. В братьях Морозовых тоже была эта способность покорять людей.
Видя, что Женя замешкалась, не зная, как осуществить расставание, князь улыбнулся и опустил руку в карман.
- Вот, возьмите, мадам, - проговорил он, подавая ей глянцевитую визитную карточку с золотым зубчатым краем. – Если у вас возникнет нужда во мне, вы можете ко мне обратиться. Я буду рад продолжить наше знакомство.
Жене показалось, что князь откуда-то знает – продолжения знакомства не будет. Но, однако, его предложение было искренним.
- Благодарю вас, ваша светлость.
- Для вас я Виссарион Борисович, - с улыбкою сказал князь, притронувшись к своей шляпе. Но у Жени не получалось выговорить "Виссарион Борисович" при виде титула "светлейший князь", горящего золотом на его карточке. Ниже имя и титул повторялись по-французски, тоже золотом, а также был проставлен адрес его светлости и указан номер телефона.
Князь поклонился Жене, а потом шагнул к своему экипажу. Лакей подсадил его в карету. Карета тронулась с шорохом колес и перестуком копыт, а Женя так и осталась стоять, водя пальцем по зубчатому краю гладкого картонного прямоугольничка. Сердце часто и громко билось.
Больно билось.
"Нет, Виссарион Борисович, ничего не будет…"
Женя медленно пошла домой.
Ей открыл муж.
- Заходи, - сказал он.
Почти таким же тоном, каким пригласил ее для серьезного разговора в свой кабинет несколькими днями раньше.
- Где ты была? – спросил Игорь.
Женя открыла рот для оправданий, но взгляд мужа как будто отрезал путь воздуху в ее грудь.
- В твое отсутствие я сверился со своей записной книжкой. Когда-то я выписывал себе даты рождения всех членов твоего семейства, - сказал Игорь, и эта книжная по тщательности выражений фраза заставила Женю почувствовать себя чуть ли не ничтожеством.
- У твоей матери день рождения восьмого ноября, - закончил Игорь и сложил руки на груди. – Что это значит?
Женя молча покачала головой.
Оправдываться, лгать вдруг показалось очень унизительным. Женя просто села на корточки, распустив по полу подол своей багряницы*, и закрыла глаза.
Не услышала, а почувствовала, как Игорь присел напротив.
- Ты… понимаешь, что я очень за тебя волнуюсь? – проговорил он. Его голос, оттенки которого были слышны гораздо лучше теперь, когда Женя не видела, а только слышала мужа, сказал ей все.
- Этого больше не будет, - проговорила она, не открывая глаз. – Обещаю тебе. Клянусь.
Несколько мгновений она ожидала чего-то ужасного; но ничего не произошло. Игорь просто привлек ее к себе и крепко прижал. Она снова почувствовала, что ее муж – благороднейший человек на свете.
- Я очень рад…
Игорь осторожно поднял ее на ноги.
- Я очень устала и голодна, - проговорила Женя.
Это была чистая правда. Она не ела полдня, только пригубила шампанского, которое тогда было еще не отравлено. Вдруг воспоминания этого дня нахлынули на Женю, как шторм, и она покачнулась.
- Бедная моя Женя, - проговорил Игорь, при виде состояния жены забывший обо всех ее обманах. Он обнял ее за плечи и повел умываться.
- Фрося! Принеси барыне ужин в гостиную! – крикнул Игорь в сторону кухни.
- Слушаю, барин, - отозвалась Фрося. Если не беззаботно, то почти беззаботно. "И слава богу, в мою историю лучше вовлекать как можно меньше людей, - подумала Женя. – Моя история, этот mystere de mon ame, подобна воронке, утягивающей ее героев в пучину… я сама как водоворот".
Она тщательно вымыла руки, умылась холодной водой, а потом Игорь отвел ее в гостиную и сам снял с нее ее кровавое платье, даже не спрашивая о его происхождении. "Впрочем, не исключено, что он просто не помнит, какая у меня одежда".
Фрося принесла ей на ужин что-то вкусное, тушеное мясо с грибами. Женя съела только полтарелки, а потом вдруг почувствовала такую усталость, что не хватило сил как следует устроиться на кровати – она вытянулась прямо на диване в гостиной и заснула.
Игорь еще некоторое время сидел рядом, перебирая ее волосы. Он смотрел на жену с жалостью и любовью; с мучительным вопросом, на который ему не суждено было узнать ответ.
Потом он встал и вышел из комнаты, потушив настольную лампу и прикрыв дверь. Лицо его опять стало усталым, старше своего возраста. Заметив на полу в прихожей черный ридикюль жены, Игорь поднял его. Он улыбнулся, услышав мяуканье и увидев рыжую Женину любимицу, скользнувшую ему навстречу.
- Ну, ты… киса, - проговорил он.
Игорь никогда до этого не любил кошек.
- Смотри, я унесу это, а то еще сделаешь что-нибудь, - сказал он Незабудке, стряхивая рыжие кошачьи волоски с черной сумочки ее хозяйки.
- Мр-мя? – отозвалась кошка, уставившись на него большими желтыми глазами.
Игорь тихо засмеялся.
- Ну, будет шуметь, а не то Евгения Романовна проснется.
Тут его внимание привлек блеск; что-то отблескивало золотом, лежа на полу. Должно быть, выпало из Жениного ридикюля.
Игорь наклонился и с удивлением поднял - визитную карточку!
"Светлейший князь Завадский, - прочитал он гордую золотую надпись. – Prince B.Zavadsky…*"
Игорь непроизвольно так сжал плотный картон, что карточка смялась в комок. Дрожащей рукой Игорь расправил ее и еще раз – вслух, шепотом - перечитал княжеское имя.
- Вот так… черт, - пробормотал он, побледнев. – Вот так… черт…
И вдруг он будто избавился от наваждения; провел рукой по лицу и точно смел с него тень. Улыбнулся.
- Да что я за глупец, - пробормотал Игорь. – Быть этого не может. Женечка… я ей верю абсолютно. Конечно, завтра я сам спрошу ее…
Приняв такое решение, Игорь убрал визитную карточку князя в карман своего халата – все равно нельзя было класть ее обратно в сумочку жены такой измятой. Да он и не знал, откуда эта карточка выпала.
Игорь действительно почти преисполнился решимости для завтрашнего откровенного разговора – он знал, что не узнает от Жени ничего постыдного, ничего такого, что мог бы узнать в такой ситуации от другой женщины. И другая женщина озаботилась бы тем, чтобы получше прятать от мужа свои грязные секреты.
У его Жени не могло быть грязных секретов.
Он долгим взглядом посмотрел на дверь гостиной – оттуда не доносилось ни звука – и направился в свой кабинет.
Женя так и проспала до самого утра на диване: Игорь не решился тревожить ее, хотя его снедало беспокойство. И ревность, хотя он убеждал себя в том, что это недостойно ни его, ни Жени.
Утром Игорь все-таки пришел к жене в гостиную. Она спала, казалось, в том же положении, в каком он ее оставил: наполовину отвернувшись к спинке дивана, сложив руки на животе. Цвет лица у этой двадцатидвухлетней женщины был землистый, глаза ввалились.
Игорь испугался.
- Женя!
На какой-то миг ему стало страшно, что она не ответит. Но Женя открыла глаза и растерянно посмотрела на него; потом приподнялась, поморщившись.
- Игорь?
- Я…
Он открыл рот, но ничего не сказал; присев рядом с женой, уткнулся лицом ей в колени. Женя ласково погладила его по волосам.
- Что такое, милый?
- Я тебя люблю, - сказал он, прижимаясь к ней, как к жене, как к матери. – Женечка, ты выглядишь больной, - проговорил Игорь, не поднимая головы от ее колен.
- Что у тебя болит? – спросил он, наконец посмотрев в ее красивые близорукие глаза.
Женя улыбнулась.
- Я просто… неважно себя чувствую. Погода… быть может, я переволновалась – или там…
- Ах, вот как.
Игорь улыбнулся, но тут же выражение его лица изменилось.
- Женя, а ты не беременна?
Женя едва удержалась от того, чтобы усмехнуться. Покачала головой.
- Вряд ли.
- Ну, что ж… Извини, - сам не зная, почему, сказал Игорь и снова обнял ее.
Потом встал.
- Мне пора, а ты еще поспи. Тебе это нужно.
Женя с улыбкой кивнула.
- Хорошо.
Они поцеловались, а потом Игорь вышел, плотно закрыв дверь.
Он вспомнил, что хотел спросить Женю о визитной карточке князя Завадского, но тут же махнул рукой, как будто отгоняя неуместную мысль. Вместо этого Игорь помолился о здоровье жены. Он не был особенно верующим, но привычные с детства слова приносили успокоение.
* Пурпурная мантия, надевавшаяся в торжественных случаях как символ верховной власти; она же порфира.
* То есть "Виссарион" (фр. Bessarion).
Глава 63
Вечером Игорь застал Женю такой же бледной и усталой, как будто она совсем не отдохнула.
- Женя, что у тебя болит? – уже жестко, почти сердито спросил он. – Ради бога, что ты от меня скрываешь?
По губам Жени скользнула улыбка.
- Ради кого, ты сказал?..
Она покачала головой.
- А ведь ты, Игорь, тоже не веруешь. Зачем вы все притворяетесь!
- Да какая разница!
Игорь даже вспотел от беспокойства за жену.
- Что ты все время думаешь о пустяках, - проговорил он. – Под угрозой твое здоровье, может быть, жизнь. Я не знаю, с кем ты проводила время, когда скрывалась от меня…
Он провел рукой по лицу, потом продолжил:
- Знаю одно: такое времяпрепровождение сказалось на тебе очень плохо. Это богоискательство подорвало все твое здоровье.
Женя с каким-то грустным превосходством провела рукой по темным волосам мужа. Они у него были точь-в-точь как у Василия.
- Дорогой мой Игорь, если неважен бог и душа, что же тогда на свете важно?
- Ты, - сказал он, прижимая жену к себе и целуя. – Ты и я. Женечка, что же мне сделать, чтобы вернуть все как было?
Тысячи женщин отдали бы все на свете за то, чтобы когда-нибудь услышать такие слова. Но Женю они, казалось, совсем не тронули. Лицо ее ничего не выразило, а исстрадавшееся сердце еще сильнее закололо сознание, что ее муж слишком хорош для нее – но притом совсем ей чужой.
- А все и так как было, - шепнула она, не в силах обманывать Игоря долее. – Разве я не говорила тебе, что я совсем тебе не подхожу?
От досады он готов был обойтись с ней резко, рука его дернулась – и тут же опустилась. Игорь вспомнил, что Женя нездорова. Наверное, она не могла сейчас отвечать за свои слова.
- Тебе нужна консультация врача, - сказал он. – С тобою что-то серьезное. Я не верю, что ты не чувствуешь никаких симптомов, ты мне опять…
Женя пожала плечами.
- Да перестань, ничего со мной нет.
- Ах ты, господи, - вздохнул Игорь. В последнее время в нем проявилась какая-то барская сентиментальность, мнительность стареющего человека тонкого воспитания. Хотя он был вовсе еще не стар.
"Это я оказываю на него такое влияние…"
Женя виновато поцеловала мужа.
- Прости, что расстроила тебя. Ничего со мной нет. Поверь.
Он грустно покивал.
- Да-да, конечно…
Игорь мог бы отвезти жену к врачу силой, но при одной мысли о подобном насилии ему делалось дурно. Женя была так горда! Душа ее была нежна, как у ребенка: она была очень умна во многом, но в каких-то вещах оставалась ребенком и даже гордилась своею детскостью. Один только этот спиритизм…
- Если тебе не станет лучше, мы покажемся врачу, - сказал Игорь. – Обещай мне.
Он говорил о ней "мы покажемся", как матери говорят о своих детях "мы простудились" или "мы кушаем". Женя кивнула, улыбаясь едва заметной оскорбленной улыбкой.
- Обещаю.
В последующие дни Женя словно бы оживилась и повеселела: вернулся аппетит, бодрость, посвежело лицо. Игорь обрадовался. Может быть, с Женей действительно не было ничего серьезного.
В воскресенье Женя встала рано. Она казалась веселой, как счастливая невеста. Игорь, не зная, чему приписать такое настроение, встревожился было, но Женя успокоила его, сказав, что просто давно так прекрасно себя не чувствовала.
- Милый, давай покатаемся верхом? – предложила она. – Ты же знаешь, как я это люблю.
- А тебе можно? – тут же посерьезнел Игорь. – Женя, я не медик, но знаю, что при некоторых болезнях тяжелые физические нагрузки противопоказаны.
Женя махнула рукой.
- Перестань уже! Мне двадцать два года, а не пятьдесят! И я давно тренируюсь!
- Ну хорошо, если ты так настаиваешь.
Игорь беспокоился, но промолчал. Женя выглядела такой радостной, какой он не видел ее уже давно – и он решил уступить ее желанию, дав себе слово, что будет следить, чтобы она не увлекалась.
Они быстро собрались – Женя надела тонкую амазонку, которую сшила себе к лету сама, по образцу той, первой, с которой все началось. Но цилиндр она оставила тот же. Этот костюм был ее любимым, потому что совершенно ее преображал…
Они поехали привычным маршрутом, бок о бок, но каждый – задумавшись о своем. Женя улыбалась, а Игорь вполглаза следил за ее лошадью; но в этом не было нужды, они ехали одним аллюром. Женя сидела на своем коне красиво и уверенно. Под конец Игорь стал улыбаться вместе с нею, любуясь своей амазонкой.
- Женечка, я говорил тебе, что ты красавица? – сказал он.
Женя обернулась к нему с прелестной улыбкой.
- Регулярно повторяешь, - звонко сказала она. – А я регулярно прошу тебя не врать так бессовестно.
Она кокетничала с ним, как с женихом. Игорь рассмеялся.
- Плутовка! Я тебя никогда не обманывал!
Это уже походило на упрек, но Женя не перестала улыбаться.
- Смотри, - вдруг сказала она, показывая вперед. – Здесь, кажется, мы встретились с Шуваловыми. Помнишь?
- Была охота вспоминать!
Игорь рассердился и хлопнул своего коня по шее, так что тот заходил под седлом.
- Женя, не нужно бередить старые раны!
И вдруг Игорь понял, что пока он ругался на жену, произошло что-то страшное. Он быстро обернулся к ней, но увидел, что опоздал.
Женя держалась за сердце, побледнев как мел и отпустив поводья; Игорь подскакал к ней как раз вовремя, чтобы подхватить ее на руки.
- Женечка! Женя!..
Она открыла глаза, бессмысленно посмотрела на него, а потом глаза ее опять закрылись и Женя обвисла на руках у мужа. Игорь, совершенно потерявшись, мгновение держал ее, прижав к себе; потом с усилием перетащил к себе на седло, при этом акробатическом трюке чуть не упав с лошади сам. Женя была такой тяжелой, гораздо тяжелее, чем тогда, когда он носил ее на руках…
- Помогите! – крикнул Игорь, дико озираясь кругом. – Эй, люди! Православные!
Он попытался нащупать, бьется ли у Жени сердце, и ничего не услышал.
- Помогите! – крикнул Игорь снова.
Был еще не вечер, а улица как будто вымерла – впрочем, они ехали как раз узкой малонаселенной улицей. Но вот Игорь увидел, как к нему бежит кто-то – пожилой бородатый дворник, так и не выпустивший своей метлы.
- Братец, ради бога, скорее, - проговорил Игорь, прижимая к себе жену, точно мог спасти ее этим объятием. – Достань мне извозчика! Жене моей плохо, нужен врач, я заплачу сколько угодно!..
- Я мигом, барин! Ишь ты, дела какие!
Игорь вернул дворника, уже побежавшего было выполнять поручение.
- Помоги мне ее с коня снять.
Они вместе спустили Женю с лошади. Она не подавала никаких признаков жизни. Игорь, опустившись на мостовую и уложив жену себе на колени, опять попытался нащупать биение пульса. Он не слышал ничего. Игорь прижался ухом к ее груди, поднес ладонь к губам – ничего, ничего.
Задолго до того, как появилась возможность получить заключение врача, Игорь уже понял, что держит в объятиях труп.
- Что за дьяволы завлекли ее этими выдумками!.. Я бы своими руками задушил того, кто подсунул ей спиритические книжки…
Слова эти уже не имели никакого значения, только сотрясали воздух. Игорь припал лицом к молчащей груди жены и заплакал.
Вечером Игорь застал Женю такой же бледной и усталой, как будто она совсем не отдохнула.
- Женя, что у тебя болит? – уже жестко, почти сердито спросил он. – Ради бога, что ты от меня скрываешь?
По губам Жени скользнула улыбка.
- Ради кого, ты сказал?..
Она покачала головой.
- А ведь ты, Игорь, тоже не веруешь. Зачем вы все притворяетесь!
- Да какая разница!
Игорь даже вспотел от беспокойства за жену.
- Что ты все время думаешь о пустяках, - проговорил он. – Под угрозой твое здоровье, может быть, жизнь. Я не знаю, с кем ты проводила время, когда скрывалась от меня…
Он провел рукой по лицу, потом продолжил:
- Знаю одно: такое времяпрепровождение сказалось на тебе очень плохо. Это богоискательство подорвало все твое здоровье.
Женя с каким-то грустным превосходством провела рукой по темным волосам мужа. Они у него были точь-в-точь как у Василия.
- Дорогой мой Игорь, если неважен бог и душа, что же тогда на свете важно?
- Ты, - сказал он, прижимая жену к себе и целуя. – Ты и я. Женечка, что же мне сделать, чтобы вернуть все как было?
Тысячи женщин отдали бы все на свете за то, чтобы когда-нибудь услышать такие слова. Но Женю они, казалось, совсем не тронули. Лицо ее ничего не выразило, а исстрадавшееся сердце еще сильнее закололо сознание, что ее муж слишком хорош для нее – но притом совсем ей чужой.
- А все и так как было, - шепнула она, не в силах обманывать Игоря долее. – Разве я не говорила тебе, что я совсем тебе не подхожу?
От досады он готов был обойтись с ней резко, рука его дернулась – и тут же опустилась. Игорь вспомнил, что Женя нездорова. Наверное, она не могла сейчас отвечать за свои слова.
- Тебе нужна консультация врача, - сказал он. – С тобою что-то серьезное. Я не верю, что ты не чувствуешь никаких симптомов, ты мне опять…
Женя пожала плечами.
- Да перестань, ничего со мной нет.
- Ах ты, господи, - вздохнул Игорь. В последнее время в нем проявилась какая-то барская сентиментальность, мнительность стареющего человека тонкого воспитания. Хотя он был вовсе еще не стар.
"Это я оказываю на него такое влияние…"
Женя виновато поцеловала мужа.
- Прости, что расстроила тебя. Ничего со мной нет. Поверь.
Он грустно покивал.
- Да-да, конечно…
Игорь мог бы отвезти жену к врачу силой, но при одной мысли о подобном насилии ему делалось дурно. Женя была так горда! Душа ее была нежна, как у ребенка: она была очень умна во многом, но в каких-то вещах оставалась ребенком и даже гордилась своею детскостью. Один только этот спиритизм…
- Если тебе не станет лучше, мы покажемся врачу, - сказал Игорь. – Обещай мне.
Он говорил о ней "мы покажемся", как матери говорят о своих детях "мы простудились" или "мы кушаем". Женя кивнула, улыбаясь едва заметной оскорбленной улыбкой.
- Обещаю.
В последующие дни Женя словно бы оживилась и повеселела: вернулся аппетит, бодрость, посвежело лицо. Игорь обрадовался. Может быть, с Женей действительно не было ничего серьезного.
В воскресенье Женя встала рано. Она казалась веселой, как счастливая невеста. Игорь, не зная, чему приписать такое настроение, встревожился было, но Женя успокоила его, сказав, что просто давно так прекрасно себя не чувствовала.
- Милый, давай покатаемся верхом? – предложила она. – Ты же знаешь, как я это люблю.
- А тебе можно? – тут же посерьезнел Игорь. – Женя, я не медик, но знаю, что при некоторых болезнях тяжелые физические нагрузки противопоказаны.
Женя махнула рукой.
- Перестань уже! Мне двадцать два года, а не пятьдесят! И я давно тренируюсь!
- Ну хорошо, если ты так настаиваешь.
Игорь беспокоился, но промолчал. Женя выглядела такой радостной, какой он не видел ее уже давно – и он решил уступить ее желанию, дав себе слово, что будет следить, чтобы она не увлекалась.
Они быстро собрались – Женя надела тонкую амазонку, которую сшила себе к лету сама, по образцу той, первой, с которой все началось. Но цилиндр она оставила тот же. Этот костюм был ее любимым, потому что совершенно ее преображал…
Они поехали привычным маршрутом, бок о бок, но каждый – задумавшись о своем. Женя улыбалась, а Игорь вполглаза следил за ее лошадью; но в этом не было нужды, они ехали одним аллюром. Женя сидела на своем коне красиво и уверенно. Под конец Игорь стал улыбаться вместе с нею, любуясь своей амазонкой.
- Женечка, я говорил тебе, что ты красавица? – сказал он.
Женя обернулась к нему с прелестной улыбкой.
- Регулярно повторяешь, - звонко сказала она. – А я регулярно прошу тебя не врать так бессовестно.
Она кокетничала с ним, как с женихом. Игорь рассмеялся.
- Плутовка! Я тебя никогда не обманывал!
Это уже походило на упрек, но Женя не перестала улыбаться.
- Смотри, - вдруг сказала она, показывая вперед. – Здесь, кажется, мы встретились с Шуваловыми. Помнишь?
- Была охота вспоминать!
Игорь рассердился и хлопнул своего коня по шее, так что тот заходил под седлом.
- Женя, не нужно бередить старые раны!
И вдруг Игорь понял, что пока он ругался на жену, произошло что-то страшное. Он быстро обернулся к ней, но увидел, что опоздал.
Женя держалась за сердце, побледнев как мел и отпустив поводья; Игорь подскакал к ней как раз вовремя, чтобы подхватить ее на руки.
- Женечка! Женя!..
Она открыла глаза, бессмысленно посмотрела на него, а потом глаза ее опять закрылись и Женя обвисла на руках у мужа. Игорь, совершенно потерявшись, мгновение держал ее, прижав к себе; потом с усилием перетащил к себе на седло, при этом акробатическом трюке чуть не упав с лошади сам. Женя была такой тяжелой, гораздо тяжелее, чем тогда, когда он носил ее на руках…
- Помогите! – крикнул Игорь, дико озираясь кругом. – Эй, люди! Православные!
Он попытался нащупать, бьется ли у Жени сердце, и ничего не услышал.
- Помогите! – крикнул Игорь снова.
Был еще не вечер, а улица как будто вымерла – впрочем, они ехали как раз узкой малонаселенной улицей. Но вот Игорь увидел, как к нему бежит кто-то – пожилой бородатый дворник, так и не выпустивший своей метлы.
- Братец, ради бога, скорее, - проговорил Игорь, прижимая к себе жену, точно мог спасти ее этим объятием. – Достань мне извозчика! Жене моей плохо, нужен врач, я заплачу сколько угодно!..
- Я мигом, барин! Ишь ты, дела какие!
Игорь вернул дворника, уже побежавшего было выполнять поручение.
- Помоги мне ее с коня снять.
Они вместе спустили Женю с лошади. Она не подавала никаких признаков жизни. Игорь, опустившись на мостовую и уложив жену себе на колени, опять попытался нащупать биение пульса. Он не слышал ничего. Игорь прижался ухом к ее груди, поднес ладонь к губам – ничего, ничего.
Задолго до того, как появилась возможность получить заключение врача, Игорь уже понял, что держит в объятиях труп.
- Что за дьяволы завлекли ее этими выдумками!.. Я бы своими руками задушил того, кто подсунул ей спиритические книжки…
Слова эти уже не имели никакого значения, только сотрясали воздух. Игорь припал лицом к молчащей груди жены и заплакал.
Глава 64
Извозчик, который должен был отвезти жену Игоря к врачу, вез домой ее тело.
Игорь сидел рядом с Женей, приобняв еще теплые плечи, как будто Женя была еще жива и нуждалась в его поддержке. Ее мягкие волосы, которые она тщательно завила в локоны, точно к празднику, щекотали его руку.
"Она покончила с собой, а я, как последний глупец, не мог этого предвидеть. Боже, кто мог знать, что она так серьезно верит в свои спиритические сказки?!"
Сейчас Игорю хотелось умереть вместе с женой, хотя он едва ли предвидел для себя возможность пакибытия, в отличие от Жени. Ему хотелось забыться, оглохнуть, онеметь сердцем и всеми чувствами…
- Внесть ее, барин?
- Что?..
Они уже остановились перед домом. Извозчик обернулся к Игорю и смотрел на него с сочувствием.
- Говорю, внесть ее пособить? В дом-то.
- Нет, - ответил Игорь, будто очнувшись. – В морг. Поедем сразу в морг. Сейчас так жарко…
Он уткнулся лицом в ладони.
- Господи! Господи!
Потом застонал и схватил себя за волосы. Он говорил такие невозможные слова о своей любимой жене, которая менее часа назад ехала рядом с ним, улыбалась ему и говорила с ним!
Извозчик со страхом смотрел, как красивый разодетый барин вцепился обеими руками себе в волосы, точно решил вырвать их. А ну как он сейчас с горя над собой что сделает, а отвечать кто будет?
- Эй, господин, это что ж такое?
Но Игорь уже овладел собой.
- Вези, не разговаривай, - угрюмо сказал он.
Игорь возвращался домой уже поздним вечером – с тем же извозчиком. Чтобы удержать его около себя, пришлось приплатить втрое. Тот боялся оставаться рядом с человеком, который выглядел так, точно вот-вот помешается от горя.
Однако Игорь не собирался сходить с ума – напротив, ум его был холоден и трезв.
Он в одиночестве поднялся в свою квартиру, как будто был холостяком, как раньше.
Как будто не было в его жизни Жени, которая так много ему дала и так много отняла.
Фрося открыла ему с удивлением на лице, и при виде этого невинного выражения, выражения ничего еще не ведающего человека, Игорь чуть не рехнулся от бешенства и муки.
- А где Евгения Романовна? – спросила Фрося.
Игорь открыл рот, чтобы осыпать ее всеми проклятиями, что скопились у него на сердце, но вместо этого покачнулся, оперевшись на косяк и не издав ни звука. С Фросиного лица сбежала улыбка.
- Случилось что, Игорь Исаич?..
- Евгения Романовна… умерла, - хрипло сказал Игорь. – Поняла? Умерла.
- Как? – ахнула Фрося.
Игорь молча отстранил ее и, шатаясь, прошел в гостиную. Там еще лежала одежда жены, небрежно брошенная вчера на стул – Женя не разрешала Фросе трогать свои платья, а сама убрать не успела…
Игорь сел на этот стул и, схватив Женину блузку, зарылся в нее лицом. От блузки пахло ее духами и ее телом. Игорь сидел, дыша Жениным запахом, ничего больше не сознавая. Плакать он уже не мог.
На другой день утром Игорь поехал к Жениным родителям.
Думать о разговоре с ними, особенно с Серафимой Афанасьевной, было тяжко. Теперь Игорь полноценно ненавидел эту женщину. Она смела жить и ничего не знать о делах дочери, о ее дорогих тайнах, она смела жить, когда ее дочь была мертва!
Игорю открыла сама хозяйка.
- Что случилось, Игорь Исаевич?
"Ты хотя бы раз поинтересовалась тем, как живет твоя единственная дочь после свадьбы?"
Ах да, однажды поинтересовалась. Когда умер первый жених ее дочери. Игорь про себя усмехнулся.
- Ваша дочь вчера умерла, Серафима Афанасьевна, - сказал он, глядя теще прямо в лицо. – Вероятно, инфарктом.
Серафима Афанасьевна несколько мгновений молча моргала, глядя на него, так что Игорь едва не осатанел – что за кукла с бонбошкой* вместо сердца!
А потом мадам Прозорова сама взялась за сердце и осела на пол. Глаза ее закатились, и Серафима Афанасьевна свалилась в обморок.
Игорь с проклятием шагнул к теще. Неужели сейчас ее придется откачивать? Но тут выбежала горничная Прозоровых, и Игорь был избавлен от такой неприятной необходимости – Дуня засуетилась вокруг госпожи, заахала, потом побежала за нашатырным спиртом; но к тому моменту, когда служанка вернулась, госпожа уже пришла в себя.
- Дайте мне руку, - слабым голосом сказала Серафима Афанасьевна Игорю, не сомневаясь, что помощь будет оказана. Игорь выругался про себя по матери, но поднял тещу на ноги.
- Что-нибудь еще, Серафима Афанасьевна?
Услышала ли она едкость его тона – неизвестно. Серафима Афанасьевна обтирала себе лоб и виски ваткой, смоченной в воде с уксусом. Дуня уже позаботилась и о примочках для госпожи.
К тому времени, когда госпожа Прозорова уронила использованный тампон на тарелку, которую держала горничная, она уже вполне владела собой.
- Как вы допустили, чтобы это случилось? Я вверила вам мою дочь в полном здоровье, - холодно сказала теща, глядя мимо Игоря. Лицо ее было таким же холодным. Что она сейчас чувствовала?
Но она уже пыталась свалить свой материнский недосмотр на зятя…
Игорь поклонился.
- Увы, мадам, все в воле божией.
Он хотел, чтобы это прозвучало как можно язвительней, но голос его сорвался, лишив слова всякого эффекта. На губах госпожи Прозоровой появилась ледяная усмешка. Она нервически сорвала с себя свое вечное пенсне, обтерла его юбкой, потом опять надела на нос.
- Когда вы планируете похороны? Отпевание заказали? Нужна моя помощь?
"Да я тебя в гробу видел!.."
- Нет, мадам, я справлюсь без вас. Но если вам угодно… - сказал Игорь, подчеркнув последнюю фразу. Он всю эту встречу пытался язвить, и всякий раз это выходило жалко.
- Разумеется, - резко сказала Серафима Афанасьевна. – Я должна увидеть мою дочь и проститься с нею! Она сейчас у вас?
- Да что вы понимаете!.. – Игоря наконец прорвало, как плотину, так что теща от него шарахнулась. – Вы, бесчувственное создание, что вы понимаете!.. Вы видите, какая жара? Как можно…
Он всхлипнул и замолчал, умирая от стыда. Что можно внушить каменному болвану?
- Вам в ваших институтах так сердце выхолащивают? – горько проговорил Игорь, уже успокаиваясь.
Серафима Афанасьевна молчала, глядя на него с изумлением. Может быть, немного виновато. Но изумления было больше.
- Ваша дочь в морге, мадам, - закончил Игорь. – Она пролежит там до отпевания, которое состоится завтра. Подумайте о том, чтобы собрать родственников.
- Нужно Сашу позвать, - проговорила Серафима Афанасьевна. – Конечно, у нее маленький ребенок… но…
Госпожа Прозорова выдавила улыбку.
- Да-да, Игорь Исаевич, мы будем. И ее подруга тоже. В какое время и в какую церковь приезжать?
От тещи Игорь шел пешком, чтобы прохладить горящую огнем голову. Время от времени он ругался сквозь зубы, когда становилось совсем невмоготу – хотя самые верные слова, которые он мог прибрать к Серафиме Афанасьевне, кипели у него внутри, потому что были слишком уж сильны для человека его воспитания.
Он бегом поднялся к себе в квартиру и сразу отправился в ванную, где долго мылся холодной водой, пока зубы не застучали. Затем Игорь пошел в гостиную, где бросил свой халат. Он уже был почти спокоен.
Поразительна упругость человеческого сердца, отрешенно подумал Игорь. Только вчера умерла женщина, которую он любил, и вот он уже может думать, что-то планировать…
Он облачился в халат и, расправляя его по себе, вдруг почувствовал в кармане какой-то посторонний предмет. После мгновенного удивления пришло воспоминание.
Игорь с отвращением вытащил из кармана визитную карточку "светлейшего князя Завадского".
"Уж не ты ли, друг, моей жене мозги вывихнул?.."
Игорь хотел было разорвать карточку и выбросить, но эта мысль – что князь Завадский мог иметь отношение к болезни и смерти его жены – удержала его руку. Его охватило какое-то нездоровое сладостное чувство, какое-то мстительное предвкушение.
Игорь крупным шагом пошел в свой кабинет и забросил карточку князя в ящик стола.
* Конфетой (от фр. bonbon).
Извозчик, который должен был отвезти жену Игоря к врачу, вез домой ее тело.
Игорь сидел рядом с Женей, приобняв еще теплые плечи, как будто Женя была еще жива и нуждалась в его поддержке. Ее мягкие волосы, которые она тщательно завила в локоны, точно к празднику, щекотали его руку.
"Она покончила с собой, а я, как последний глупец, не мог этого предвидеть. Боже, кто мог знать, что она так серьезно верит в свои спиритические сказки?!"
Сейчас Игорю хотелось умереть вместе с женой, хотя он едва ли предвидел для себя возможность пакибытия, в отличие от Жени. Ему хотелось забыться, оглохнуть, онеметь сердцем и всеми чувствами…
- Внесть ее, барин?
- Что?..
Они уже остановились перед домом. Извозчик обернулся к Игорю и смотрел на него с сочувствием.
- Говорю, внесть ее пособить? В дом-то.
- Нет, - ответил Игорь, будто очнувшись. – В морг. Поедем сразу в морг. Сейчас так жарко…
Он уткнулся лицом в ладони.
- Господи! Господи!
Потом застонал и схватил себя за волосы. Он говорил такие невозможные слова о своей любимой жене, которая менее часа назад ехала рядом с ним, улыбалась ему и говорила с ним!
Извозчик со страхом смотрел, как красивый разодетый барин вцепился обеими руками себе в волосы, точно решил вырвать их. А ну как он сейчас с горя над собой что сделает, а отвечать кто будет?
- Эй, господин, это что ж такое?
Но Игорь уже овладел собой.
- Вези, не разговаривай, - угрюмо сказал он.
Игорь возвращался домой уже поздним вечером – с тем же извозчиком. Чтобы удержать его около себя, пришлось приплатить втрое. Тот боялся оставаться рядом с человеком, который выглядел так, точно вот-вот помешается от горя.
Однако Игорь не собирался сходить с ума – напротив, ум его был холоден и трезв.
Он в одиночестве поднялся в свою квартиру, как будто был холостяком, как раньше.
Как будто не было в его жизни Жени, которая так много ему дала и так много отняла.
Фрося открыла ему с удивлением на лице, и при виде этого невинного выражения, выражения ничего еще не ведающего человека, Игорь чуть не рехнулся от бешенства и муки.
- А где Евгения Романовна? – спросила Фрося.
Игорь открыл рот, чтобы осыпать ее всеми проклятиями, что скопились у него на сердце, но вместо этого покачнулся, оперевшись на косяк и не издав ни звука. С Фросиного лица сбежала улыбка.
- Случилось что, Игорь Исаич?..
- Евгения Романовна… умерла, - хрипло сказал Игорь. – Поняла? Умерла.
- Как? – ахнула Фрося.
Игорь молча отстранил ее и, шатаясь, прошел в гостиную. Там еще лежала одежда жены, небрежно брошенная вчера на стул – Женя не разрешала Фросе трогать свои платья, а сама убрать не успела…
Игорь сел на этот стул и, схватив Женину блузку, зарылся в нее лицом. От блузки пахло ее духами и ее телом. Игорь сидел, дыша Жениным запахом, ничего больше не сознавая. Плакать он уже не мог.
На другой день утром Игорь поехал к Жениным родителям.
Думать о разговоре с ними, особенно с Серафимой Афанасьевной, было тяжко. Теперь Игорь полноценно ненавидел эту женщину. Она смела жить и ничего не знать о делах дочери, о ее дорогих тайнах, она смела жить, когда ее дочь была мертва!
Игорю открыла сама хозяйка.
- Что случилось, Игорь Исаевич?
"Ты хотя бы раз поинтересовалась тем, как живет твоя единственная дочь после свадьбы?"
Ах да, однажды поинтересовалась. Когда умер первый жених ее дочери. Игорь про себя усмехнулся.
- Ваша дочь вчера умерла, Серафима Афанасьевна, - сказал он, глядя теще прямо в лицо. – Вероятно, инфарктом.
Серафима Афанасьевна несколько мгновений молча моргала, глядя на него, так что Игорь едва не осатанел – что за кукла с бонбошкой* вместо сердца!
А потом мадам Прозорова сама взялась за сердце и осела на пол. Глаза ее закатились, и Серафима Афанасьевна свалилась в обморок.
Игорь с проклятием шагнул к теще. Неужели сейчас ее придется откачивать? Но тут выбежала горничная Прозоровых, и Игорь был избавлен от такой неприятной необходимости – Дуня засуетилась вокруг госпожи, заахала, потом побежала за нашатырным спиртом; но к тому моменту, когда служанка вернулась, госпожа уже пришла в себя.
- Дайте мне руку, - слабым голосом сказала Серафима Афанасьевна Игорю, не сомневаясь, что помощь будет оказана. Игорь выругался про себя по матери, но поднял тещу на ноги.
- Что-нибудь еще, Серафима Афанасьевна?
Услышала ли она едкость его тона – неизвестно. Серафима Афанасьевна обтирала себе лоб и виски ваткой, смоченной в воде с уксусом. Дуня уже позаботилась и о примочках для госпожи.
К тому времени, когда госпожа Прозорова уронила использованный тампон на тарелку, которую держала горничная, она уже вполне владела собой.
- Как вы допустили, чтобы это случилось? Я вверила вам мою дочь в полном здоровье, - холодно сказала теща, глядя мимо Игоря. Лицо ее было таким же холодным. Что она сейчас чувствовала?
Но она уже пыталась свалить свой материнский недосмотр на зятя…
Игорь поклонился.
- Увы, мадам, все в воле божией.
Он хотел, чтобы это прозвучало как можно язвительней, но голос его сорвался, лишив слова всякого эффекта. На губах госпожи Прозоровой появилась ледяная усмешка. Она нервически сорвала с себя свое вечное пенсне, обтерла его юбкой, потом опять надела на нос.
- Когда вы планируете похороны? Отпевание заказали? Нужна моя помощь?
"Да я тебя в гробу видел!.."
- Нет, мадам, я справлюсь без вас. Но если вам угодно… - сказал Игорь, подчеркнув последнюю фразу. Он всю эту встречу пытался язвить, и всякий раз это выходило жалко.
- Разумеется, - резко сказала Серафима Афанасьевна. – Я должна увидеть мою дочь и проститься с нею! Она сейчас у вас?
- Да что вы понимаете!.. – Игоря наконец прорвало, как плотину, так что теща от него шарахнулась. – Вы, бесчувственное создание, что вы понимаете!.. Вы видите, какая жара? Как можно…
Он всхлипнул и замолчал, умирая от стыда. Что можно внушить каменному болвану?
- Вам в ваших институтах так сердце выхолащивают? – горько проговорил Игорь, уже успокаиваясь.
Серафима Афанасьевна молчала, глядя на него с изумлением. Может быть, немного виновато. Но изумления было больше.
- Ваша дочь в морге, мадам, - закончил Игорь. – Она пролежит там до отпевания, которое состоится завтра. Подумайте о том, чтобы собрать родственников.
- Нужно Сашу позвать, - проговорила Серафима Афанасьевна. – Конечно, у нее маленький ребенок… но…
Госпожа Прозорова выдавила улыбку.
- Да-да, Игорь Исаевич, мы будем. И ее подруга тоже. В какое время и в какую церковь приезжать?
От тещи Игорь шел пешком, чтобы прохладить горящую огнем голову. Время от времени он ругался сквозь зубы, когда становилось совсем невмоготу – хотя самые верные слова, которые он мог прибрать к Серафиме Афанасьевне, кипели у него внутри, потому что были слишком уж сильны для человека его воспитания.
Он бегом поднялся к себе в квартиру и сразу отправился в ванную, где долго мылся холодной водой, пока зубы не застучали. Затем Игорь пошел в гостиную, где бросил свой халат. Он уже был почти спокоен.
Поразительна упругость человеческого сердца, отрешенно подумал Игорь. Только вчера умерла женщина, которую он любил, и вот он уже может думать, что-то планировать…
Он облачился в халат и, расправляя его по себе, вдруг почувствовал в кармане какой-то посторонний предмет. После мгновенного удивления пришло воспоминание.
Игорь с отвращением вытащил из кармана визитную карточку "светлейшего князя Завадского".
"Уж не ты ли, друг, моей жене мозги вывихнул?.."
Игорь хотел было разорвать карточку и выбросить, но эта мысль – что князь Завадский мог иметь отношение к болезни и смерти его жены – удержала его руку. Его охватило какое-то нездоровое сладостное чувство, какое-то мстительное предвкушение.
Игорь крупным шагом пошел в свой кабинет и забросил карточку князя в ящик стола.
* Конфетой (от фр. bonbon).
Глава 65
Женю, лежавшую в открытом черном гробу, одели в белое венчальное платье, в сложенные на груди окоченевшие руки вложили букет белых роз. Игорь - обдумывать такие детали было как резать по живому – раздумывал, оставить ли на ней очки, но решил, что не будет.
Женя всю жизнь мучилась из-за своей близорукости и думала, что очки ее уродуют.
Сейчас, без очков, она была красивой – красивой и просветленной, красивой и пугающей. Женя выглядела настоящей невестой "российского Юма", к которому и ушла, как думал Игорь.
Он стоял около гроба жены в той же церкви, в которой отпевали Василия, и испытывал чувство безвозратной потери.
Как могли такие умные люди, как Женя и Василий, обманываться призраками, которые смешны и обыкновенным людям?
Чуть далее стояла Саша, то есть Александра Алексеевна Зыкова, вся в черном – только шаль на голове была коричневая, потому что черной в гардеробе этой простой мещанки не нашлось. Лицо Жениной подруги покраснело и опухло от слез. Она и сейчас тихонько сглатывала слезы и шмыгала носом под звуки слаженного хора певчих.
Серафима Афанасьевна стояла рядом с мужем, представляя собой статую скорби, в черном с головы до ног. Это была такая же мещанка, как и Александра Зыкова, но мещанка, которой очень нравилось изображать из себя благородную даму. Хотя подлинного благородства в Серафиме Афанасьевне не было ни на грош.
Эта женщина была насквозь фальшива – все в ней было какое-то… подменное: и манера, и стиль, и материнская любовь.
Роман Платонович, никогда ничего более того, чем он являлся, из себя не изображавший, сейчас просто плакал, как и Саша. Игорю очень нравился этот человек.
"Первым позову его на поминки, - подумал он. – И эту Сашу тоже приглашу. Вот искренние люди".
Конечно, придется пригласить и Серафиму Афанасьевну – иначе, увы, никак нельзя. Дьявол.
Женю должны были хоронить на другой день – церемония в точности повторяла ту, что была совершена над Василием. Невеста уходила к своему вечному жениху. Вернее, это ей представлялось так…
"Она любила Василия – давно. Кажется, что всегда, - думал Игорь. – Она страдала по нем всю нашу с нею жизнь. Наверное, это было неизбежно – то, что она умерла от тоски. Пожалуй, даже хорошо, что у нее до конца сохранилось представление о будущей жизни…"
Но ничего не могло быть мучительней, чем сознание, что Женя в конце концов сумела обмануть и Василия, и себя этою надеждою. Она была мастерица завлекательного обмана, мастерица пера. А таким никогда верить нельзя. Почему же люди продолжают верить хорошим писателям – когда те в желанной форме говорят им желанную ложь?
Отпевание окончилось, и теперь следовало подойти к Роману Платоновичу и Саше, чтобы договориться с ними о том, о чем он хотел. Но Игорь вдруг ощутил себя смертельно усталым, а свои действия – совершенно бессмысленными. И люди делают и делают их, обманывая один другого: как их предки-обезьяны, перенимают друг у друга ритуалы, которые, как им кажется, приближают их к вечному – крохотные люди!
Игорь увидел, что Саша, к которой он незаметно для себя подошел, выжидательно смотрит на него, и зачем-то заставил себя заговорить.
- Александра Алексеевна, я хотел бы пригласить вас на похороны и поминки по моей жене. Я знаю, что вы любили ее.
Саша кивнула, размазав ладонью слезы.
- Да, Игорь Исаевич. Любила. Я…
Сашин голос пресекся.
- Я знала, что Женя не заживется на свете, - сдавленно сказала она. – Она всегда была какая-то…
- Не от мира сего, - с печальной улыбкой подсказал вдовец.
Как будто есть еще какой-то мир, кроме сего!
- Да, именно, - кивнула Саша. – И когда мы с Женькой виделись в последний раз, я над ней точно нимб какой-то видела… просто, знаете, страшно сделалось…
Игорь поморщился. Женщины не могут без фантазий, а уж задним числом не досочинить никак нельзя.
- Так вас ждать? – спросил он.
- Непременно приду, - сказала Саша. – Мне очень вас…
Она хотела посочувствовать Игорю, но не решилась – ее оттолкнуло его "аристократическое сияние".
Потом Игорь подошел к Роману Платоновичу. Посмотрел в полные слез глаза отца – и вдруг, совершенно неожиданно для себя, с ним обнялся.
- Господи, Женя, - пробормотал господин Прозоров; Игорь чувствовал, как трясутся его плечи. – Как же так вышло!
- Все…
"Все в воле божией", хотел сказать Игорь; но сказать это плачущему отцу всерьез, без иронии, он не смог. Только торжественно и печально поклонился тестю.
- Жду вас на поминки, Роман Платонович.
У Игоря при этих словах мелькнула безумная мысль – пригласить на поминки светлейшего князя Завадского. Но для встречи с этим сиятельным господином время еще не пришло.
Потом, когда Игорь достаточно остынет для такого разговора. Как гласит отличная испанская поговорка: месть - блюдо, которое лучше есть холодным? Да. Именно так.
Поминки по Жене прошли… обыкновенно.
Да, как ни кощунственно было так думать об обряде прощания, и похороны, и поминки прошли обыкновенно. Тысячи людей совершали такие же ритуалы каждый день – по тем, кого так же любили или не любили, кто так же мыслил или жил животною жизнью, так же уповал на вечность или не уповал. Всех в конце концов покрывала земля.
Саша опять плакала, Роман Платонович сидел со слезами на глазах, и Серафима Афанасьевна тоже прикладывала к глазам платок. При виде последнего Игорь чуть не взбесился. Неужели у этой женщины хватит… совести сказать, что она любила свою дочь?
Если не совести, то притворства хватило бы. А может, госпожа Прозорова успела себя уверить в том, как она страдает. Таких полулицемерок на свете полно.
Но ритуал прошел гладко и прилично: поплакали, как должно, сказали подобающие слова, какие говорят обо всех покойниках – такие же одинаковые, как могилы и кресты. Игорь сказал это пошлое прощальное слово: он, лучше всех знавший уникальные достоинства Жени, не нашел ничего лучше казенных слов, наподобие тех, какими проводил своего уникального брата...
Когда все разошлись, Игорь остался сидеть за столом – он видел призраки поминок по Василии, снова слышал страстную речь Жени, доказывавшей, что его брат победил смерть. Теперь на такой дуэли со смертью сразилась она сама. И, вероятнее всего, проиграла.
- Не буду же и я трусом, - пробормотал Игорь.
О его ногу потерлась Женина кошка, и он взял Незабудку на руки. Игорь стал гладить животное с улыбкой человека, которому больше нечего терять.
Через несколько мгновений он ссадил кошку и резко поднялся. Направился в свой кабинет и, подойдя к столу, рывком выдвинул верхний ящик. Он схватил визитную карточку князя Завадского и прочитал про себя адрес и номер телефона.
- Нет, лучше письмом, - прошептал Игорь.
Он сел к столу и, схватив чистый лист бумаги, стал быстро писать.
На другой же день Игорю пришел ответ – на атласной бумаге, красивейшим почерком. В самых изысканных выражениях его светлость соглашался встретиться с вдовцом Евгении Морозовой, о "безвременной кончине" которой "глубоко скорбел", для обсуждения личного дела, о коем не годилось упоминать в письме...
- Ну-ну, - пробормотал Игорь, прочитав ответ.
Женю, лежавшую в открытом черном гробу, одели в белое венчальное платье, в сложенные на груди окоченевшие руки вложили букет белых роз. Игорь - обдумывать такие детали было как резать по живому – раздумывал, оставить ли на ней очки, но решил, что не будет.
Женя всю жизнь мучилась из-за своей близорукости и думала, что очки ее уродуют.
Сейчас, без очков, она была красивой – красивой и просветленной, красивой и пугающей. Женя выглядела настоящей невестой "российского Юма", к которому и ушла, как думал Игорь.
Он стоял около гроба жены в той же церкви, в которой отпевали Василия, и испытывал чувство безвозратной потери.
Как могли такие умные люди, как Женя и Василий, обманываться призраками, которые смешны и обыкновенным людям?
Чуть далее стояла Саша, то есть Александра Алексеевна Зыкова, вся в черном – только шаль на голове была коричневая, потому что черной в гардеробе этой простой мещанки не нашлось. Лицо Жениной подруги покраснело и опухло от слез. Она и сейчас тихонько сглатывала слезы и шмыгала носом под звуки слаженного хора певчих.
Серафима Афанасьевна стояла рядом с мужем, представляя собой статую скорби, в черном с головы до ног. Это была такая же мещанка, как и Александра Зыкова, но мещанка, которой очень нравилось изображать из себя благородную даму. Хотя подлинного благородства в Серафиме Афанасьевне не было ни на грош.
Эта женщина была насквозь фальшива – все в ней было какое-то… подменное: и манера, и стиль, и материнская любовь.
Роман Платонович, никогда ничего более того, чем он являлся, из себя не изображавший, сейчас просто плакал, как и Саша. Игорю очень нравился этот человек.
"Первым позову его на поминки, - подумал он. – И эту Сашу тоже приглашу. Вот искренние люди".
Конечно, придется пригласить и Серафиму Афанасьевну – иначе, увы, никак нельзя. Дьявол.
Женю должны были хоронить на другой день – церемония в точности повторяла ту, что была совершена над Василием. Невеста уходила к своему вечному жениху. Вернее, это ей представлялось так…
"Она любила Василия – давно. Кажется, что всегда, - думал Игорь. – Она страдала по нем всю нашу с нею жизнь. Наверное, это было неизбежно – то, что она умерла от тоски. Пожалуй, даже хорошо, что у нее до конца сохранилось представление о будущей жизни…"
Но ничего не могло быть мучительней, чем сознание, что Женя в конце концов сумела обмануть и Василия, и себя этою надеждою. Она была мастерица завлекательного обмана, мастерица пера. А таким никогда верить нельзя. Почему же люди продолжают верить хорошим писателям – когда те в желанной форме говорят им желанную ложь?
Отпевание окончилось, и теперь следовало подойти к Роману Платоновичу и Саше, чтобы договориться с ними о том, о чем он хотел. Но Игорь вдруг ощутил себя смертельно усталым, а свои действия – совершенно бессмысленными. И люди делают и делают их, обманывая один другого: как их предки-обезьяны, перенимают друг у друга ритуалы, которые, как им кажется, приближают их к вечному – крохотные люди!
Игорь увидел, что Саша, к которой он незаметно для себя подошел, выжидательно смотрит на него, и зачем-то заставил себя заговорить.
- Александра Алексеевна, я хотел бы пригласить вас на похороны и поминки по моей жене. Я знаю, что вы любили ее.
Саша кивнула, размазав ладонью слезы.
- Да, Игорь Исаевич. Любила. Я…
Сашин голос пресекся.
- Я знала, что Женя не заживется на свете, - сдавленно сказала она. – Она всегда была какая-то…
- Не от мира сего, - с печальной улыбкой подсказал вдовец.
Как будто есть еще какой-то мир, кроме сего!
- Да, именно, - кивнула Саша. – И когда мы с Женькой виделись в последний раз, я над ней точно нимб какой-то видела… просто, знаете, страшно сделалось…
Игорь поморщился. Женщины не могут без фантазий, а уж задним числом не досочинить никак нельзя.
- Так вас ждать? – спросил он.
- Непременно приду, - сказала Саша. – Мне очень вас…
Она хотела посочувствовать Игорю, но не решилась – ее оттолкнуло его "аристократическое сияние".
Потом Игорь подошел к Роману Платоновичу. Посмотрел в полные слез глаза отца – и вдруг, совершенно неожиданно для себя, с ним обнялся.
- Господи, Женя, - пробормотал господин Прозоров; Игорь чувствовал, как трясутся его плечи. – Как же так вышло!
- Все…
"Все в воле божией", хотел сказать Игорь; но сказать это плачущему отцу всерьез, без иронии, он не смог. Только торжественно и печально поклонился тестю.
- Жду вас на поминки, Роман Платонович.
У Игоря при этих словах мелькнула безумная мысль – пригласить на поминки светлейшего князя Завадского. Но для встречи с этим сиятельным господином время еще не пришло.
Потом, когда Игорь достаточно остынет для такого разговора. Как гласит отличная испанская поговорка: месть - блюдо, которое лучше есть холодным? Да. Именно так.
Поминки по Жене прошли… обыкновенно.
Да, как ни кощунственно было так думать об обряде прощания, и похороны, и поминки прошли обыкновенно. Тысячи людей совершали такие же ритуалы каждый день – по тем, кого так же любили или не любили, кто так же мыслил или жил животною жизнью, так же уповал на вечность или не уповал. Всех в конце концов покрывала земля.
Саша опять плакала, Роман Платонович сидел со слезами на глазах, и Серафима Афанасьевна тоже прикладывала к глазам платок. При виде последнего Игорь чуть не взбесился. Неужели у этой женщины хватит… совести сказать, что она любила свою дочь?
Если не совести, то притворства хватило бы. А может, госпожа Прозорова успела себя уверить в том, как она страдает. Таких полулицемерок на свете полно.
Но ритуал прошел гладко и прилично: поплакали, как должно, сказали подобающие слова, какие говорят обо всех покойниках – такие же одинаковые, как могилы и кресты. Игорь сказал это пошлое прощальное слово: он, лучше всех знавший уникальные достоинства Жени, не нашел ничего лучше казенных слов, наподобие тех, какими проводил своего уникального брата...
Когда все разошлись, Игорь остался сидеть за столом – он видел призраки поминок по Василии, снова слышал страстную речь Жени, доказывавшей, что его брат победил смерть. Теперь на такой дуэли со смертью сразилась она сама. И, вероятнее всего, проиграла.
- Не буду же и я трусом, - пробормотал Игорь.
О его ногу потерлась Женина кошка, и он взял Незабудку на руки. Игорь стал гладить животное с улыбкой человека, которому больше нечего терять.
Через несколько мгновений он ссадил кошку и резко поднялся. Направился в свой кабинет и, подойдя к столу, рывком выдвинул верхний ящик. Он схватил визитную карточку князя Завадского и прочитал про себя адрес и номер телефона.
- Нет, лучше письмом, - прошептал Игорь.
Он сел к столу и, схватив чистый лист бумаги, стал быстро писать.
На другой же день Игорю пришел ответ – на атласной бумаге, красивейшим почерком. В самых изысканных выражениях его светлость соглашался встретиться с вдовцом Евгении Морозовой, о "безвременной кончине" которой "глубоко скорбел", для обсуждения личного дела, о коем не годилось упоминать в письме...
- Ну-ну, - пробормотал Игорь, прочитав ответ.
Глава 66
Встречу они назначили в Александровском саду, в половине девятого вечера следующего дня. Игорь пошел на свидание пешком. В августе темнело уже довольно рано, но Игорь был равнодушен к опасностям – в том числе, и к возможной угрозе со стороны его светлости.
Что ж такого важного случится, если у него отнимут жизнь?
Князь Завадский оказался не пунктуален: он уже дожидался Игоря, сидя в одиночестве на скамейке. Ничего эпатажного в его фигуре не было: обыкновенный черный костюм и высокая черная шляпа. Руками в полосатых перчатках его светлость опирался на трость с костяным набалдашником.
Игорь ощутил что-то вроде неловкости, смешанной с гневом, при виде того, как князь встает ему навстречу и с поклоном приподнимает цилиндр. Что он проделывал с его Женей, этот светский притворщик, какие мысли вкладывал в ее чистую головку?
- Приветствую вас, господин Морозов, - с приличествующей случаю скорбной миной проговорил князь, уже совсем немолодой, но все еще красивый и эффектный мужчина. – Позвольте выразить вам мои соболезнования по поводу смерти вашей супруги. Это была редкая женщина.
- Да?
Игорь при этих словах ощутил желание закурить. Но он не курил и не носил с собой папирос.
- А позвольте спросить вас, когда это вы успели так хорошо узнать мою жену? – прищурившись, проговорил Игорь. – Вы так часто виделись с нею? По каким поводам?
Князь, казалось, на мгновение растерялся от этой вспышки ревности.
- Господин Морозов, мы виделись с Евгенией Романовной только однажды, - сказал он, глядя на Игоря с сочувствием… и удивлением. Как будто Игорь не знал чего-то общеизвестного. – На балу у графини Шуваловой, устроенном в ее честь. Разве ваша жена вам не говорила?
- Что?..
Игорь попятился, глядя на его светлость вытаращив глаза. Потом схватил в горсть свои прекрасные густые волосы, продолжая глядеть на князя с таким же выражением.
- У графини Шуваловой? Жены графа Шувалова?..
- Да, у Анны Николаевны Шуваловой, - сказал князь, пришедший в еще большее изумление при виде такого поведения. Чем Игорю Морозову не угодило это респектабельнейшее и знатнейшее семейство?
Игорь со стоном сел на скамейку. В этот миг ему казалось, что он все четыре месяца брака жил с чужой и враждебной женщиной.
Князь сел рядом, с выражением почтения и сочувствия.
- Игорь Исаевич, у вас какие-то личные счеты к Шуваловым? Простите, возможно, я по незнанию проявил бестактность…
Игорь рассмеялся, откинув голову. Князь с волнением пережидал, пока минует этот припадок, похожий на истерический.
- Ваша светлость, - успокоившись, сухо сказал Игорь. – Граф Шувалов четыре месяца назад застрелил на дуэли моего брата. Вам не кажется, что это может служить некоторым основанием для личной неприязни?
- Ах, вот как!
Князь взволнованно выхватил из кармана душистый батистовый платок и промокнул лоб и виски.
- Прошу простить меня… Я и подумать не мог…
Несколько мгновений молчали оба, каждый не находя слов и мыслей.
- Вашего брата? – вдруг, метнув взгляд на Игоря, воскликнул князь, точно под влиянием внезапного просветления. – Василия Исаевича Морозова? Медиума?
Он привстал, оперевшись на трость, с видом человека, которому вдруг приоткрылась дверь в иной мир.
Игорь вскочил, не в силах терпеть долее. Глаза его сверкали, губы подергивались. Руки он сжал в кулаки.
- Да, Василия Исаевича Морозова, - процедил осиротевший брат и муж. – Моего брата, из жизни которого весь город устроил балаган. Я так полагаю, не без участия вашей светлости и других владетельных особ. Бедному Василию не давали покоя с тех самых пор, как о нем вышла газетная статья, в которой его назвали медиумом. И вызов на дуэль был спровоцирован оскорблением из-за этой же статьи!
- А вы полагаете, что эта статья была целиком ложна? – спросил князь, когда Игорь замолчал. Он внимательно слушал его, но, казалось, только ждал для себя возможности заговорить. – Вы не наблюдали у вашего брата медиумических способностей? Евгения Романовна при нашей с нею встрече подтвердила, что Василий Исаевич был медиумом, и признала, что является убежденным спиритом…
Игорь рассмеялся.
- Цирк! Бродячий цирк!..
Князь побледнел. Это уже переходило за границы проявлений горя, которые мог себе позволить благородный человек.
- Игорь Исаевич, я человек, который отвечает за свои слова, - холодно сказал он, глядя на Игоря в упор своими черными глазами. – И таковой была, насколько мне представляется, ваша супруга. Мы придерживаемся спиритических воззрений, поскольку имеем возможность убедиться в их истинности. Мне удивительно, что человек, являющийся близким родственником величайшего медиума нашего времени, не подвергся его положительному влиянию.
- Положительному?..
Игорь сел снова – князь сел тоже, пристально глядя на него. Игорь засмеялся беззвучно и страшно, закрыв лицо руками, качая головой.
- Господа, вы положительно сходите с ума. Вот что в вас положительно, - смеясь, проговорил он. – Ваша светлость, в вашем высоком кругу никто не заболел психически в результате ваших изысканий? Ничуть этому не удивлюсь.
Игорь отнял ладони от покрасневшего лица и уставился в белое от гнева и потрясения лицо князя. Тот как раз и без помощи Игоря вспомнил о несчастной графине. Но то, что среди спиритов попалась душевнобольная женщина, не означает и не доказывает, что они все таковы!
- Да, Игорь Исаевич, недавно ее сиятельство графиню Шувалову поместили в психиатрическую лечебницу, - холодно сказал князь. – По-видимому, она была давно тяжело больна. Но это несчастье с такою же степенью вероятности могло произойти и без наших занятий.
- А вы высчитывали эту вероятность?
Игорь глубоко вздохнул, проведя ладонями по лицу. Он чувствовал себя полностью опустошенным. Ему сейчас хотелось только погрузиться в вечный сон, освободившись от сонма дураков, населяющих землю.
- Вы глупы, ваша светлость, - сказал он. – Ваше счастье, что вы этого не понимаете. Но это вас не оправдывает.
Князь стиснул набалдашник своей трости, его черные усы-стрелки задрожали.
- Вы… нарываетесь на дуэль, - проговорил он. – Не так ли?
Игорь усмехнулся.
- А хоть бы и так? Вам-то какая разница, господин спирит? По вашим представлениям, что жив человек, что мертв, все едино, поэтому для вас чужие жизни – игрушки… Это только мы со смертью теряем все.
Он посмотрел князю в глаза.
- Вы глубоко ошибаетесь, - сурово сказал тот. – Спириты полагают, что существование духа полностью определяется тем, какую жизнь человек вел на земле. Мы убеждены в существовании столь ужасной посмертной участи, в сравнении с которой вечное забвение – блаженство. В этом мы солидарны с христианской церковью. Но мы верим в прогресс, возможный для каждой души при ее неустанной работе над собою.
Игорь улыбался, слушая князя так, как слушал бы ребенка.
- Разве вы не согласны со мною в том, что без идеи души человеческое существование бессмысленно? – спросил князь.
- Нет, не согласен, - сказал Игорь. – Смысл жизни придают наши дети, наш вклад в прогресс человечества. Так было всегда. Это только вы, господа мечтатели, увлекаетесь странными для остальных вещами и возлагаете на них свои надежды.
Теперь терпеливо улыбался князь.
- Игорь Исаевич, я на своем веку поездил по свету, - сказал он. – Полагаю, что побольше вашего. Уверяю вас, что далеко не все люди таковы, как вы говорите, даже более того, такова меньшая их часть. У множества народов совершенно иные представления о времени, нежели у европейцев, они не желают никакого прогресса и даже не имеют о нем понятия. Общее у всех людей одно – сознание себя в вечности, желание утвердить себя в вечности.
Он помедлил. Свел свои красивые брови и потер переносицу.
- Я не буду драться с вами на дуэли, говорю вам прямо. Вы мне симпатичны и я вам очень сочувствую… и надеюсь…
- Ну уж нет, - сказал Игорь. – Не делайте дурака и из меня! Я никогда не стану спиритом!
- Я закрою глаза на ваш тон. Будем считать, что вы сохранили лицо – я понимаю ваши чувства, - холодно сказал князь. – Но я напомню вам, что у нас есть по крайней мере одно важное общее дело.
Игорь уставился на него во все глаза.
- Это какое же?
- Роман вашей жены, - сказал князь. – Роман, который она посвятила вашему брату и в котором изложила свои духовные воззрения. Ваш долг добиться его публикации – тем более, если вы верите, что это единственный след Евгении Романовны на земле.
Игорь рассмеялся.
- Вы не видите в своих словах парадокса? Если я верю, что посмертия не существует, то чего ради я буду добиваться публикации романа, в котором утверждается обратное?
- Ради Евгении Романовны, - сказал князь. – Предупреждаю: если вы не поможете мне в публикации ее романа, я займусь этим сам.
- По какому праву? – вырвалось у Игоря.
- По праву человека, принимавшего в вашей супруге участие, - холодно ответил князь. – По праву ее духовного брата. Вы никак не сможете помешать мне в этом.
- Это почему? – сказал Игорь.
- Потому что роман сейчас у Шуваловых, - ответил князь, вставая с места. – Бедная Анна Николаевна хотела взять публикацию на себя, но теперь из-за своей болезни не сможет этого сделать. Я добуду рукопись у графа... и даю вам слово, что роман Евгении Романовны увидит свет, - закончил он, пристально посмотрев на Игоря.
Его светлость не спеша оправил пиджак, смахнул невидимые пылинки с белого твердого воротничка. Казалось, князя совсем не заботит отношение Игоря к этому делу – а тот стоял и краснел с ощущением вмешательства в свою интимную семейную жизнь. И ведь Игорь действительно никак не смог бы воспрепятствовать князю в его предприятии. Какая ирония!
- Ваша светлость, я хотел бы заняться публикацией романа моей жены вместе с вами, - сухо сказал он. Прокашлялся и, побледнев, прибавил:
- Если вы позволите. Приношу извинения за свою резкость.
Князь улыбнулся – улыбка придала ему еще больший шарм. Он поклонился, притронувшись к шляпе.
- Извинения приняты. В таком случае, не будем медлить – если вам позволяет время, нанесем визит графу завтра же.
Встречу они назначили в Александровском саду, в половине девятого вечера следующего дня. Игорь пошел на свидание пешком. В августе темнело уже довольно рано, но Игорь был равнодушен к опасностям – в том числе, и к возможной угрозе со стороны его светлости.
Что ж такого важного случится, если у него отнимут жизнь?
Князь Завадский оказался не пунктуален: он уже дожидался Игоря, сидя в одиночестве на скамейке. Ничего эпатажного в его фигуре не было: обыкновенный черный костюм и высокая черная шляпа. Руками в полосатых перчатках его светлость опирался на трость с костяным набалдашником.
Игорь ощутил что-то вроде неловкости, смешанной с гневом, при виде того, как князь встает ему навстречу и с поклоном приподнимает цилиндр. Что он проделывал с его Женей, этот светский притворщик, какие мысли вкладывал в ее чистую головку?
- Приветствую вас, господин Морозов, - с приличествующей случаю скорбной миной проговорил князь, уже совсем немолодой, но все еще красивый и эффектный мужчина. – Позвольте выразить вам мои соболезнования по поводу смерти вашей супруги. Это была редкая женщина.
- Да?
Игорь при этих словах ощутил желание закурить. Но он не курил и не носил с собой папирос.
- А позвольте спросить вас, когда это вы успели так хорошо узнать мою жену? – прищурившись, проговорил Игорь. – Вы так часто виделись с нею? По каким поводам?
Князь, казалось, на мгновение растерялся от этой вспышки ревности.
- Господин Морозов, мы виделись с Евгенией Романовной только однажды, - сказал он, глядя на Игоря с сочувствием… и удивлением. Как будто Игорь не знал чего-то общеизвестного. – На балу у графини Шуваловой, устроенном в ее честь. Разве ваша жена вам не говорила?
- Что?..
Игорь попятился, глядя на его светлость вытаращив глаза. Потом схватил в горсть свои прекрасные густые волосы, продолжая глядеть на князя с таким же выражением.
- У графини Шуваловой? Жены графа Шувалова?..
- Да, у Анны Николаевны Шуваловой, - сказал князь, пришедший в еще большее изумление при виде такого поведения. Чем Игорю Морозову не угодило это респектабельнейшее и знатнейшее семейство?
Игорь со стоном сел на скамейку. В этот миг ему казалось, что он все четыре месяца брака жил с чужой и враждебной женщиной.
Князь сел рядом, с выражением почтения и сочувствия.
- Игорь Исаевич, у вас какие-то личные счеты к Шуваловым? Простите, возможно, я по незнанию проявил бестактность…
Игорь рассмеялся, откинув голову. Князь с волнением пережидал, пока минует этот припадок, похожий на истерический.
- Ваша светлость, - успокоившись, сухо сказал Игорь. – Граф Шувалов четыре месяца назад застрелил на дуэли моего брата. Вам не кажется, что это может служить некоторым основанием для личной неприязни?
- Ах, вот как!
Князь взволнованно выхватил из кармана душистый батистовый платок и промокнул лоб и виски.
- Прошу простить меня… Я и подумать не мог…
Несколько мгновений молчали оба, каждый не находя слов и мыслей.
- Вашего брата? – вдруг, метнув взгляд на Игоря, воскликнул князь, точно под влиянием внезапного просветления. – Василия Исаевича Морозова? Медиума?
Он привстал, оперевшись на трость, с видом человека, которому вдруг приоткрылась дверь в иной мир.
Игорь вскочил, не в силах терпеть долее. Глаза его сверкали, губы подергивались. Руки он сжал в кулаки.
- Да, Василия Исаевича Морозова, - процедил осиротевший брат и муж. – Моего брата, из жизни которого весь город устроил балаган. Я так полагаю, не без участия вашей светлости и других владетельных особ. Бедному Василию не давали покоя с тех самых пор, как о нем вышла газетная статья, в которой его назвали медиумом. И вызов на дуэль был спровоцирован оскорблением из-за этой же статьи!
- А вы полагаете, что эта статья была целиком ложна? – спросил князь, когда Игорь замолчал. Он внимательно слушал его, но, казалось, только ждал для себя возможности заговорить. – Вы не наблюдали у вашего брата медиумических способностей? Евгения Романовна при нашей с нею встрече подтвердила, что Василий Исаевич был медиумом, и признала, что является убежденным спиритом…
Игорь рассмеялся.
- Цирк! Бродячий цирк!..
Князь побледнел. Это уже переходило за границы проявлений горя, которые мог себе позволить благородный человек.
- Игорь Исаевич, я человек, который отвечает за свои слова, - холодно сказал он, глядя на Игоря в упор своими черными глазами. – И таковой была, насколько мне представляется, ваша супруга. Мы придерживаемся спиритических воззрений, поскольку имеем возможность убедиться в их истинности. Мне удивительно, что человек, являющийся близким родственником величайшего медиума нашего времени, не подвергся его положительному влиянию.
- Положительному?..
Игорь сел снова – князь сел тоже, пристально глядя на него. Игорь засмеялся беззвучно и страшно, закрыв лицо руками, качая головой.
- Господа, вы положительно сходите с ума. Вот что в вас положительно, - смеясь, проговорил он. – Ваша светлость, в вашем высоком кругу никто не заболел психически в результате ваших изысканий? Ничуть этому не удивлюсь.
Игорь отнял ладони от покрасневшего лица и уставился в белое от гнева и потрясения лицо князя. Тот как раз и без помощи Игоря вспомнил о несчастной графине. Но то, что среди спиритов попалась душевнобольная женщина, не означает и не доказывает, что они все таковы!
- Да, Игорь Исаевич, недавно ее сиятельство графиню Шувалову поместили в психиатрическую лечебницу, - холодно сказал князь. – По-видимому, она была давно тяжело больна. Но это несчастье с такою же степенью вероятности могло произойти и без наших занятий.
- А вы высчитывали эту вероятность?
Игорь глубоко вздохнул, проведя ладонями по лицу. Он чувствовал себя полностью опустошенным. Ему сейчас хотелось только погрузиться в вечный сон, освободившись от сонма дураков, населяющих землю.
- Вы глупы, ваша светлость, - сказал он. – Ваше счастье, что вы этого не понимаете. Но это вас не оправдывает.
Князь стиснул набалдашник своей трости, его черные усы-стрелки задрожали.
- Вы… нарываетесь на дуэль, - проговорил он. – Не так ли?
Игорь усмехнулся.
- А хоть бы и так? Вам-то какая разница, господин спирит? По вашим представлениям, что жив человек, что мертв, все едино, поэтому для вас чужие жизни – игрушки… Это только мы со смертью теряем все.
Он посмотрел князю в глаза.
- Вы глубоко ошибаетесь, - сурово сказал тот. – Спириты полагают, что существование духа полностью определяется тем, какую жизнь человек вел на земле. Мы убеждены в существовании столь ужасной посмертной участи, в сравнении с которой вечное забвение – блаженство. В этом мы солидарны с христианской церковью. Но мы верим в прогресс, возможный для каждой души при ее неустанной работе над собою.
Игорь улыбался, слушая князя так, как слушал бы ребенка.
- Разве вы не согласны со мною в том, что без идеи души человеческое существование бессмысленно? – спросил князь.
- Нет, не согласен, - сказал Игорь. – Смысл жизни придают наши дети, наш вклад в прогресс человечества. Так было всегда. Это только вы, господа мечтатели, увлекаетесь странными для остальных вещами и возлагаете на них свои надежды.
Теперь терпеливо улыбался князь.
- Игорь Исаевич, я на своем веку поездил по свету, - сказал он. – Полагаю, что побольше вашего. Уверяю вас, что далеко не все люди таковы, как вы говорите, даже более того, такова меньшая их часть. У множества народов совершенно иные представления о времени, нежели у европейцев, они не желают никакого прогресса и даже не имеют о нем понятия. Общее у всех людей одно – сознание себя в вечности, желание утвердить себя в вечности.
Он помедлил. Свел свои красивые брови и потер переносицу.
- Я не буду драться с вами на дуэли, говорю вам прямо. Вы мне симпатичны и я вам очень сочувствую… и надеюсь…
- Ну уж нет, - сказал Игорь. – Не делайте дурака и из меня! Я никогда не стану спиритом!
- Я закрою глаза на ваш тон. Будем считать, что вы сохранили лицо – я понимаю ваши чувства, - холодно сказал князь. – Но я напомню вам, что у нас есть по крайней мере одно важное общее дело.
Игорь уставился на него во все глаза.
- Это какое же?
- Роман вашей жены, - сказал князь. – Роман, который она посвятила вашему брату и в котором изложила свои духовные воззрения. Ваш долг добиться его публикации – тем более, если вы верите, что это единственный след Евгении Романовны на земле.
Игорь рассмеялся.
- Вы не видите в своих словах парадокса? Если я верю, что посмертия не существует, то чего ради я буду добиваться публикации романа, в котором утверждается обратное?
- Ради Евгении Романовны, - сказал князь. – Предупреждаю: если вы не поможете мне в публикации ее романа, я займусь этим сам.
- По какому праву? – вырвалось у Игоря.
- По праву человека, принимавшего в вашей супруге участие, - холодно ответил князь. – По праву ее духовного брата. Вы никак не сможете помешать мне в этом.
- Это почему? – сказал Игорь.
- Потому что роман сейчас у Шуваловых, - ответил князь, вставая с места. – Бедная Анна Николаевна хотела взять публикацию на себя, но теперь из-за своей болезни не сможет этого сделать. Я добуду рукопись у графа... и даю вам слово, что роман Евгении Романовны увидит свет, - закончил он, пристально посмотрев на Игоря.
Его светлость не спеша оправил пиджак, смахнул невидимые пылинки с белого твердого воротничка. Казалось, князя совсем не заботит отношение Игоря к этому делу – а тот стоял и краснел с ощущением вмешательства в свою интимную семейную жизнь. И ведь Игорь действительно никак не смог бы воспрепятствовать князю в его предприятии. Какая ирония!
- Ваша светлость, я хотел бы заняться публикацией романа моей жены вместе с вами, - сухо сказал он. Прокашлялся и, побледнев, прибавил:
- Если вы позволите. Приношу извинения за свою резкость.
Князь улыбнулся – улыбка придала ему еще больший шарм. Он поклонился, притронувшись к шляпе.
- Извинения приняты. В таком случае, не будем медлить – если вам позволяет время, нанесем визит графу завтра же.
Глава 67
Князь предуведомил его сиятельство о визите от своего лица.
Неизвестно, подозревал ли что-нибудь граф – но он дал согласие принять князя Завадского в своем доме на другой день в шесть часов вечера. Его светлость был не такого калибра персоной, с которой можно не посчитаться.
Игорю послали на службу записку, в которой князь сообщал ему о согласии графа принять их. Он деликатно умолчал о том, что не упомянул Игоря в качестве своего спутника. Что ж, брат Василия Морозова мог бы догадаться об этом и сам.
Князь ожидал Игоря в своем экипаже. При появлении своего враждебно настроенного компаньона его светлость приоткрыл дверцу, взблеснувшую золотом фамильного герба.
- Садитесь.
Он не улыбался.
Игорь поместился на алом кожаном сиденье, нахмурив брови и сложив руки на груди.
- Что такое?
Он предчувствовал какую-то каверзу, и предчувствие его не обмануло.
- Игорь Исаевич, вам нежелательно сопровождать меня, - понизив голос, сказал князь. – Это будет недипломатично. Вы, надеюсь, не забыли, что ваши отношения с графом теперь вдвойне осложнены? Его жена в тяжелом состоянии, и в этом его сиятельство склонен усматривать вину вашего семейства. Едва ли он захочет слушать вас…
Игорь иронически улыбнулся.
- Почему же вы сказали об этом только сейчас?
Князь Завадский пожал плечами, едва заметно улыбнувшись в ответ.
- Вы едва ли стали бы слушать меня.
Игорь кивнул.
- Совершенно верно.
Он с шумным вздохом потер рукой в перчатке подбородок, подпертый высоким воротничком.
- Я не склонен сейчас к дипломатическому вилянию, - хмуро проговорил вдовец. – Если граф считает меня виновным в своем несчастии, я виню его втройне. Это будет трусостью – спрятаться за вашу спину, и я так не сделаю.
Князь усмехнулся.
- Вы смелый человек, Игорь Исаевич. Но сейчас в вас говорит не смелость, а отчаяние. Вы втайне надеетесь умереть от руки графа, поскольку вам не удалось умереть от моей, не так ли?
Игорь заслонился рукой от его проницательного взгляда.
- Трогайте, - сказал он сквозь зубы.
- Трогай! – звонко повелел князь; снаружи крикнули "Но!", и раздалось цоканье копыт. Городские улицы поплыли мимо окон кареты.
Потом его светлость повернулся к Игорю и вполголоса, так же сурово, как его невольный помощник, сказал:
- Не надейтесь, я не допущу дуэли и на этот раз. Это донкихотство порою слишком дорого всем обходится. У вас ведь, кажется, есть еще близкие на земле?
- Да, ваша светлость, - неохотно ответил Игорь, не глядя на князя.
- Прошу обращаться ко мне "Виссарион Борисович", - сказал тот, так же строго, без попыток фамильярничать. – Нам предстоит сотрудничать, Игорь Исаевич, так что излишние условности только затруднят дело.
- Как вам угодно, - безразлично сказал Игорь.
Его сейчас не волновало предсмертное произведение жены – волновала только честь своего семейства, двигало вперед только желание сохранить контроль над своей интимной жизнью. Хотя если роман его жены будет опубликован, ни о каких тайнах речи уже не пойдет…
Так думал князь Завадский, глядя на своего бледного хмурого спутника, который упорно молчал, что-то копя в себе.
Князь жалел его, этого благородного человека, подобного ему самому во всем – кроме взгляда на важнейшее, что могло быть в его жизни и жизни его близких: посмертие. В таких людях, как Игорь Морозов, воспитанное с детства благородство имело привкус отчаяния.
Князь однажды почти решился заговорить со своим спутником, но передумал. Сейчас не следовало отрывать его от его мыслей. О том, какой прием может ждать их в особняке графа Шувалова, Игорь Морозов знает и сам. Хотя, возможно, и не знает.
Игорь Морозов не видел, что случилось с женою графа… по вине его жены. Князь покачал головой и уткнулся лицом в ладонь. Какую боль все причиняют друг другу!
Когда карета остановилась, Игоря пришлось тронуть за рукав.
- Прибыли, - шепотом сказал князь. – Приготовьтесь, Игорь Исаевич.
Игорь дернулся и взглянул на него так, точно перед ним сидел сам граф Шувалов. Его светлость улыбнулся.
- Я вам не враг.
Игорь только сжал губы и, ничего не ответив, отвернулся. Князь отдал приказ въезжать в открытые ворота, чувствуя себя опекуном, приставленным к большому ребенку. Те, кто не знал положений спиритизма и оснований, на которых строилось это учение, были поистине подобны детям, как бы ни был солиден их возраст и образование!
Наконец экипаж остановился окончательно. Дверца распахнулась.
- Выходите, Игорь Исаевич.
Игорь молча выбрался из кареты.
Князь вышел следом, решив не обращать сейчас внимания на это демонстративное поведение. Им обоим в эту минуту никак не следовало размениваться на ссору, даже на взаимную неприязнь.
- Прошу вас, будьте благоразумны, - прошептал князь Игорю. Тот дернул головой.
- Прошу не беспокоиться, - отрывисто сказал вдовец.
Его светлость покачал головой, но промолчал. До парадной двери они дошли бок о бок, хотя Игорь все порывался выйти вперед, наверное, бессознательно. Однако перед самою дверью князь быстро заступил ему дорогу, и, таким образом, в конце концов все равно оказался первым.
Встретивший их дворецкий с глубоким почтением поклонился обоим господам. Игоря он даже не приметил как следует – князь Завадский сразу же и без усилий затмил его одним своим появлением.
- Здравствуй, Иван, - сказал его светлость с небольшой благосклонной улыбкой. – А что, его сиятельство сейчас у себя?
- Изволят... ожидать вас в кабинете.
Старый дворецкий кашлянул и снова согнулся в поклоне. А потом с каким-то изумлением взглянул на Игоря. Это был вышколенный слуга, но сейчас он отчего-то не совладал со своими чувствами – неужели узнал в Игоре Морозове брата своего брата? Или разом припомнил безумные события последних недель?
Князь с небрежной грацией бросил слуге свою шляпу; Игорь с некоторым опозданием тоже отдал ему свою.
Не обменявшись больше ни словом, мужчины быстрым шагом направились в кабинет хозяина.
Лакей открыл им почти бесшумно – тяжелая ореховая дверь только чуть скрипнула, повернувшись на петлях. Игорь сразу ощутил запах табачного дыма, растекавшийся по этому дому, видимо, преимущественно отсюда. Здесь было накурено так, что Игорю пришлось сделать усилие, чтобы не чихнуть.
Князь был невозмутим.
- Ваше сиятельство, позвольте представить вам моего спутника, Игоря Исаевича Морозова. Возможно, вы не представлены друг другу? Прошу простить меня - я не смог предуведомить вас о том, что появлюсь вместе с товарищем.
Стоявший у окна спиною к ним граф, который начал поворачиваться при этих словах, замер вполоборота к обоим визитерам.
Потом резко повернулся и уставился на Игоря так, как будто тот явился один.
- Какого черта?..
Он покраснел. Граф Шувалов был из породы… полнокровных людей, которых раздражить мог любой пустяк. А сейчас он был далеко не в лучшем состоянии для беседы с братом Василия Морозова и мужем Евгении Морозовой.
- Ваше сиятельство, я пришел… по делу, - сказал Игорь, в последний момент проглотив недопустимое: "пришел потребовать". – У вас сейчас сохраняется роман моей покойной жены. Прошу выдать мне его.
Граф несколько мгновений таращился на него так, точно ему предложили сплясать канкан.
- Какой роман?.. Вы в своем уме? Убирайтесь сейчас же вон!
У Игоря дернулась щека; он шагнул вперед, но тут князь Завадский ловко заслонил его собою.
- Граф, вы нас очень этим обяжете, - проговорил он с любезностью и вместе с тем с угрозой, которую едва можно было почувствовать. Но граф почувствовал. Он покраснел еще больше и рванул воротничок, точно тот душил его.
А потом его сиятельство вдруг как-то сник, точно отчего-то утратил задор – не то оробел, не то потерял желание ввязываться в драку.
- Какой еще роман? – угрюмо спросил он, опустив глаза. Граф побарабанил длинными красными пальцами по столу, и Игорь вдруг кожей ощутил: знает. Помнит, где… Но отчего-то тянет время… что за черт?
- Роман госпожи Морозовой под названием "Предвечное блаженство". Рукопись, сшитая из нескольких ученических тетрадей, - пояснил князь Завадский с такою же угрожающей любезностью. – Прошу вас отыскать его и вернуть нам. Русская литература проиграет, если лишится этого произведения.
Граф Шувалов едва ли был большим любителем русской литературы, как и литературы вообще; но спорить он не стал. Однако и отвечать – тоже. Просто угрюмо сел в кресло, не предложив сесть своим гостям.
- Я не могу вам его… вернуть, - проговорил он, словно бы с презрением; но больше с усилием. С насилием над собой. Лицо его сиятельства пошло красными пятнами.
Князь нахмурился и подался вперед; это уже не походило на упрямство ради упрямства, здесь было что-то другое.
- Почему не можете, граф?
Граф Шувалов пронзительно взглянул на него своими зелеными глазами, которым, однако, всегда словно бы не хватало жизни.
- Я бросил его в камин. Еще неделю назад.
Игорь пошатнулся, как будто его ударили; хотя до сих пор он даже не задумывался о важности Жениного труда. Князь побледнел.
- Сожгли? – сказал он.
Граф кивнул, не поднимая глаз.
- Да. Сжег, - отрывисто сказал он. – Вы можете потребовать с меня компенсации.
"Но почему?"
Ответ был очевиден обоим. Добиваться более подробных оправданий от человека, который был сейчас хуже, чем вдовец, было унизительно и для его дворянского достоинства, и для достоинства его гостей. По вине Морозовых, по вине этого романа граф стал мужем сумасшедшей, которую, возможно… до сих пор любил.
- Нет, компенсации не нужно, - проговорил князь. Он посмотрел на Игоря, взглядом приказывая ему держать себя в руках. Но тот уже достаточно укрепился, чтобы сохранять свое достоинство, каких бы усилий это ни стоило.
Они поклонились и молча вышли.
Уже за дверью особняка, в саду, Игорь нашел в себе силы заговорить. Наедине с графом у него будто челюсти онемели.
- Ну, вот и все. Кончено.
Князь улыбнулся грустно и светло.
- Я склонен верить, Игорь Исаевич, что ни одно дело на земле не гибнет. Творения духа неуничтожимы, как неуничтожим сам дух.
Игорь склонил голову.
- Прощайте, князь, - угрюмо сказал он.
- Нет, - возразил тот со спокойною уверенностью. – До свидания – до свидания, когда вы осознаете истину. И сейчас я непременно доставлю вас домой.
Игорь не стал возражать; но мысленно он со своим спутником уже простился. Дорога от графского особняка была довольно длинной, но весь этот путь они промолчали – каждый заключившись в себя.
Князь молчал терпеливо. Время, думал он, вот что нужно каждому семени, чтобы прорасти.
Князь предуведомил его сиятельство о визите от своего лица.
Неизвестно, подозревал ли что-нибудь граф – но он дал согласие принять князя Завадского в своем доме на другой день в шесть часов вечера. Его светлость был не такого калибра персоной, с которой можно не посчитаться.
Игорю послали на службу записку, в которой князь сообщал ему о согласии графа принять их. Он деликатно умолчал о том, что не упомянул Игоря в качестве своего спутника. Что ж, брат Василия Морозова мог бы догадаться об этом и сам.
Князь ожидал Игоря в своем экипаже. При появлении своего враждебно настроенного компаньона его светлость приоткрыл дверцу, взблеснувшую золотом фамильного герба.
- Садитесь.
Он не улыбался.
Игорь поместился на алом кожаном сиденье, нахмурив брови и сложив руки на груди.
- Что такое?
Он предчувствовал какую-то каверзу, и предчувствие его не обмануло.
- Игорь Исаевич, вам нежелательно сопровождать меня, - понизив голос, сказал князь. – Это будет недипломатично. Вы, надеюсь, не забыли, что ваши отношения с графом теперь вдвойне осложнены? Его жена в тяжелом состоянии, и в этом его сиятельство склонен усматривать вину вашего семейства. Едва ли он захочет слушать вас…
Игорь иронически улыбнулся.
- Почему же вы сказали об этом только сейчас?
Князь Завадский пожал плечами, едва заметно улыбнувшись в ответ.
- Вы едва ли стали бы слушать меня.
Игорь кивнул.
- Совершенно верно.
Он с шумным вздохом потер рукой в перчатке подбородок, подпертый высоким воротничком.
- Я не склонен сейчас к дипломатическому вилянию, - хмуро проговорил вдовец. – Если граф считает меня виновным в своем несчастии, я виню его втройне. Это будет трусостью – спрятаться за вашу спину, и я так не сделаю.
Князь усмехнулся.
- Вы смелый человек, Игорь Исаевич. Но сейчас в вас говорит не смелость, а отчаяние. Вы втайне надеетесь умереть от руки графа, поскольку вам не удалось умереть от моей, не так ли?
Игорь заслонился рукой от его проницательного взгляда.
- Трогайте, - сказал он сквозь зубы.
- Трогай! – звонко повелел князь; снаружи крикнули "Но!", и раздалось цоканье копыт. Городские улицы поплыли мимо окон кареты.
Потом его светлость повернулся к Игорю и вполголоса, так же сурово, как его невольный помощник, сказал:
- Не надейтесь, я не допущу дуэли и на этот раз. Это донкихотство порою слишком дорого всем обходится. У вас ведь, кажется, есть еще близкие на земле?
- Да, ваша светлость, - неохотно ответил Игорь, не глядя на князя.
- Прошу обращаться ко мне "Виссарион Борисович", - сказал тот, так же строго, без попыток фамильярничать. – Нам предстоит сотрудничать, Игорь Исаевич, так что излишние условности только затруднят дело.
- Как вам угодно, - безразлично сказал Игорь.
Его сейчас не волновало предсмертное произведение жены – волновала только честь своего семейства, двигало вперед только желание сохранить контроль над своей интимной жизнью. Хотя если роман его жены будет опубликован, ни о каких тайнах речи уже не пойдет…
Так думал князь Завадский, глядя на своего бледного хмурого спутника, который упорно молчал, что-то копя в себе.
Князь жалел его, этого благородного человека, подобного ему самому во всем – кроме взгляда на важнейшее, что могло быть в его жизни и жизни его близких: посмертие. В таких людях, как Игорь Морозов, воспитанное с детства благородство имело привкус отчаяния.
Князь однажды почти решился заговорить со своим спутником, но передумал. Сейчас не следовало отрывать его от его мыслей. О том, какой прием может ждать их в особняке графа Шувалова, Игорь Морозов знает и сам. Хотя, возможно, и не знает.
Игорь Морозов не видел, что случилось с женою графа… по вине его жены. Князь покачал головой и уткнулся лицом в ладонь. Какую боль все причиняют друг другу!
Когда карета остановилась, Игоря пришлось тронуть за рукав.
- Прибыли, - шепотом сказал князь. – Приготовьтесь, Игорь Исаевич.
Игорь дернулся и взглянул на него так, точно перед ним сидел сам граф Шувалов. Его светлость улыбнулся.
- Я вам не враг.
Игорь только сжал губы и, ничего не ответив, отвернулся. Князь отдал приказ въезжать в открытые ворота, чувствуя себя опекуном, приставленным к большому ребенку. Те, кто не знал положений спиритизма и оснований, на которых строилось это учение, были поистине подобны детям, как бы ни был солиден их возраст и образование!
Наконец экипаж остановился окончательно. Дверца распахнулась.
- Выходите, Игорь Исаевич.
Игорь молча выбрался из кареты.
Князь вышел следом, решив не обращать сейчас внимания на это демонстративное поведение. Им обоим в эту минуту никак не следовало размениваться на ссору, даже на взаимную неприязнь.
- Прошу вас, будьте благоразумны, - прошептал князь Игорю. Тот дернул головой.
- Прошу не беспокоиться, - отрывисто сказал вдовец.
Его светлость покачал головой, но промолчал. До парадной двери они дошли бок о бок, хотя Игорь все порывался выйти вперед, наверное, бессознательно. Однако перед самою дверью князь быстро заступил ему дорогу, и, таким образом, в конце концов все равно оказался первым.
Встретивший их дворецкий с глубоким почтением поклонился обоим господам. Игоря он даже не приметил как следует – князь Завадский сразу же и без усилий затмил его одним своим появлением.
- Здравствуй, Иван, - сказал его светлость с небольшой благосклонной улыбкой. – А что, его сиятельство сейчас у себя?
- Изволят... ожидать вас в кабинете.
Старый дворецкий кашлянул и снова согнулся в поклоне. А потом с каким-то изумлением взглянул на Игоря. Это был вышколенный слуга, но сейчас он отчего-то не совладал со своими чувствами – неужели узнал в Игоре Морозове брата своего брата? Или разом припомнил безумные события последних недель?
Князь с небрежной грацией бросил слуге свою шляпу; Игорь с некоторым опозданием тоже отдал ему свою.
Не обменявшись больше ни словом, мужчины быстрым шагом направились в кабинет хозяина.
Лакей открыл им почти бесшумно – тяжелая ореховая дверь только чуть скрипнула, повернувшись на петлях. Игорь сразу ощутил запах табачного дыма, растекавшийся по этому дому, видимо, преимущественно отсюда. Здесь было накурено так, что Игорю пришлось сделать усилие, чтобы не чихнуть.
Князь был невозмутим.
- Ваше сиятельство, позвольте представить вам моего спутника, Игоря Исаевича Морозова. Возможно, вы не представлены друг другу? Прошу простить меня - я не смог предуведомить вас о том, что появлюсь вместе с товарищем.
Стоявший у окна спиною к ним граф, который начал поворачиваться при этих словах, замер вполоборота к обоим визитерам.
Потом резко повернулся и уставился на Игоря так, как будто тот явился один.
- Какого черта?..
Он покраснел. Граф Шувалов был из породы… полнокровных людей, которых раздражить мог любой пустяк. А сейчас он был далеко не в лучшем состоянии для беседы с братом Василия Морозова и мужем Евгении Морозовой.
- Ваше сиятельство, я пришел… по делу, - сказал Игорь, в последний момент проглотив недопустимое: "пришел потребовать". – У вас сейчас сохраняется роман моей покойной жены. Прошу выдать мне его.
Граф несколько мгновений таращился на него так, точно ему предложили сплясать канкан.
- Какой роман?.. Вы в своем уме? Убирайтесь сейчас же вон!
У Игоря дернулась щека; он шагнул вперед, но тут князь Завадский ловко заслонил его собою.
- Граф, вы нас очень этим обяжете, - проговорил он с любезностью и вместе с тем с угрозой, которую едва можно было почувствовать. Но граф почувствовал. Он покраснел еще больше и рванул воротничок, точно тот душил его.
А потом его сиятельство вдруг как-то сник, точно отчего-то утратил задор – не то оробел, не то потерял желание ввязываться в драку.
- Какой еще роман? – угрюмо спросил он, опустив глаза. Граф побарабанил длинными красными пальцами по столу, и Игорь вдруг кожей ощутил: знает. Помнит, где… Но отчего-то тянет время… что за черт?
- Роман госпожи Морозовой под названием "Предвечное блаженство". Рукопись, сшитая из нескольких ученических тетрадей, - пояснил князь Завадский с такою же угрожающей любезностью. – Прошу вас отыскать его и вернуть нам. Русская литература проиграет, если лишится этого произведения.
Граф Шувалов едва ли был большим любителем русской литературы, как и литературы вообще; но спорить он не стал. Однако и отвечать – тоже. Просто угрюмо сел в кресло, не предложив сесть своим гостям.
- Я не могу вам его… вернуть, - проговорил он, словно бы с презрением; но больше с усилием. С насилием над собой. Лицо его сиятельства пошло красными пятнами.
Князь нахмурился и подался вперед; это уже не походило на упрямство ради упрямства, здесь было что-то другое.
- Почему не можете, граф?
Граф Шувалов пронзительно взглянул на него своими зелеными глазами, которым, однако, всегда словно бы не хватало жизни.
- Я бросил его в камин. Еще неделю назад.
Игорь пошатнулся, как будто его ударили; хотя до сих пор он даже не задумывался о важности Жениного труда. Князь побледнел.
- Сожгли? – сказал он.
Граф кивнул, не поднимая глаз.
- Да. Сжег, - отрывисто сказал он. – Вы можете потребовать с меня компенсации.
"Но почему?"
Ответ был очевиден обоим. Добиваться более подробных оправданий от человека, который был сейчас хуже, чем вдовец, было унизительно и для его дворянского достоинства, и для достоинства его гостей. По вине Морозовых, по вине этого романа граф стал мужем сумасшедшей, которую, возможно… до сих пор любил.
- Нет, компенсации не нужно, - проговорил князь. Он посмотрел на Игоря, взглядом приказывая ему держать себя в руках. Но тот уже достаточно укрепился, чтобы сохранять свое достоинство, каких бы усилий это ни стоило.
Они поклонились и молча вышли.
Уже за дверью особняка, в саду, Игорь нашел в себе силы заговорить. Наедине с графом у него будто челюсти онемели.
- Ну, вот и все. Кончено.
Князь улыбнулся грустно и светло.
- Я склонен верить, Игорь Исаевич, что ни одно дело на земле не гибнет. Творения духа неуничтожимы, как неуничтожим сам дух.
Игорь склонил голову.
- Прощайте, князь, - угрюмо сказал он.
- Нет, - возразил тот со спокойною уверенностью. – До свидания – до свидания, когда вы осознаете истину. И сейчас я непременно доставлю вас домой.
Игорь не стал возражать; но мысленно он со своим спутником уже простился. Дорога от графского особняка была довольно длинной, но весь этот путь они промолчали – каждый заключившись в себя.
Князь молчал терпеливо. Время, думал он, вот что нужно каждому семени, чтобы прорасти.
Эпилог
Анна Николаевна опять мучительно плохо спала. Несколько раз она вскрикивала во сне, а один раз проснулась и зарыдала. Уже в третий раз фельдшерица, дежурившая за стеной изолятора, в который поместили ее сиятельство, прибежала к Анне Николаевне и стала ее успокаивать.
- Полноте, голубчик Анна Николаевна. Спите спокойно, никто вас тут не тронет…
- Ах, нет… Вы ничего не понимаете…
Графиня нисколько не обижалась, что к ней обращаются вот так запросто. Напротив, казалось, если бы кто-нибудь назвал ее "ваше сиятельство", она вздрогнула бы от ужаса; графине становилось легче от ласки этой простой женщины, но страх ее не покидал. Она не находила покоя.
- Он придет за мной, придет. Мне негде спрятаться, - плакала Анна Николаевна, обхватив руками колени, вокруг которых сбилась ее длинная полотняная белая рубашка. Белокурые волосы графини, которые некому было больше завивать, растрепанными прядями ниспадали на сгорбленные плечи.
- Никого злого мы до вас не допустим, миленькая Анна Николаевна, - ворковала фельдшерица, гладя больную по плечу. – Вот увидите. Я слово такое знаю: как скажу, вся нечистая сила разбежится.
- Правда?
Графиня затихла и с доверчивостью ребенка воззрилась на свою утешительницу.
- Правда, правда, - улыбаясь, кивала фельдшерица. Анна Николаевна тоже улыбнулась.
- Ах, скажите мне это слово, я сама буду нечистого отгонять…
- Нельзя: слово тайное, в нем тогда только сила, когда его без нужды не говорят, - все так же улыбаясь, сказала добросердечная полная фельдшерица. – Вы усните, голубчик, а я вас посторожу. Никого до вас не допущу, вот крест.
И она бестрепетно перекрестилась, потом перекрестила Анну Николаевну.
- Спите, спите.
Анна Николаевна послушно легла и натянула до подбородка простыню, которой укрывалась из-за жары.
- Вы такая добрая… - сказала она с улыбкой.
Казалось, она не помнит, как зовут ее утешительницу, но та ничуть на это не обижалась.
- Спите, миленькая, господь с вами.
Когда больная притихла, низенькая круглая фельдшерица встала и, слегка переваливаясь, вышла из палаты. Закрыв дверь, она помрачнела. Села на свой стул и покачала головой, подперев кулаком щеку.
"Ох ты, болезная… И не помогает ничего, и, видать, уже не поможет", - подумала она. На своем веку фельдшерица повидала множество таких несчастных, которых помещали в клинику не для лечения – а затем, чтобы сбыть их с рук. Почти все они были неизлечимы. И эта, хоть и графиня, ее сиятельство: никакими консилиумами, дорогими лекарствами, диетами и ваннами нельзя было вернуть ей здравый рассудок.
А Анна Николаевна уже опять проснулась и тихонько всхлипывала, свернувшись калачиком и дрожа. От того, что ее преследовало, никак нельзя было укрыться. Это снова и снова проникало сквозь стены, входило в нее и мучило; а может, и вовсе никогда не выходило. Рвотная тоска одолевала Анну Николаевну, неизбывная тоска, как будто предсмертная.
Но эта тоска все не прекращалась, больная все не умирала.
- Оставьте меня, не мучайте… Неужели я это заслужила? – прошептала графиня. Она уткнулась лицом в подушку, дрожа, пытаясь спастись, укрыться.
- Чем я это заслужила? Я всегда была добра, любила бога, - шептала Анна Николаевна, переворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди. В этот миг она всецело верила своим словам.
Анна Николаевна вытянулась на спине и уставилась в окно. Его оставили открытым, чтобы больная дышала свежим воздухом. Теплый ветерок овеял ее лицо, и Анна Николаевна улыбнулась: ей наконец полегчало.
- Там так хорошо… Почему мне нельзя туда?
Она увидела, что на подоконнике кто-то сидит, какая-то ночная тень, и улыбнулась своему гостю, обрадовавшись, что уже не одна.
- Вы кто?
Евгения Морозова бесшумно соскочила с подоконника и направилась к ней. Анна Николаевна не сразу узнала, что это она: на Евгении Морозовой не было очков, так что открылось бледное, с тонкими чертами одухотворенное лицо, и ничего больше не заслоняло красивых зеленых глаз. Женя была одета в темную амазонку и цилиндр, очень шедшие к ней.
- А, здравствуйте, - сказала графиня, с растерянной улыбкой садясь в постели. – Я вас не ждала.
Женя улыбнулась и приблизилась к Анне Николаевне вплотную. Она двигалась легко, грациозно и бесшумно, как будто плыла по воздуху.
- Вы мне рады?
Графиня склонила голову к плечу и свела брови, как будто размышляя. То мечтательные, то безумные глаза ее приобретали все более осмысленное выражение.
- Вы умерли?
Женя, все так же улыбаясь, опустила голову и разгладила рукой в перчатке сбившуюся под графиней простыню. Потом покачала головой и сказала:
- Нет.
Анна Николаевна счастливо и зябко поежилась, положила голову на колени и сказала:
- Как это хорошо.
Женя ласково погладила ее по волосам, и больная как будто просветлела. Чувствовалось, что сейчас ей легко, совсем легко.
- Вы поправитесь, обещаю, - сказала Женя.
- Как грустно, что Пьер сжег вашу книгу, - пожаловалась графиня. – Я так хотела ее поставить на полку и всегда иметь при себе! Это самая очаровательная история в моей жизни!
- А почему вы думаете, что Пьер ее сжег? – спросила Женя.
- Мне приснилось, - хлопая ресницами и растерянно улыбаясь, сказала Анна Николаевна.
Женя с мягкой улыбкой поправила выбившийся из прически темный локон.
- Спите сейчас. Все у вас будет хорошо.
Анна Николаевна улеглась, подложив руку под щеку. Но глаз не закрыла, продолжая смотреть на Женю.
- Я хочу увидеть, как вы улетите, - попросила она. – Улетите, пожалуйста!
Женя засмеялась.
А потом улетела.
Лидия, бывшая Морозова, а теперь Краснова, шла домой из клиники, которую посещала по беременности. Лидия была в мрачном настроении. Она была передовая женщина, выполнявшая все гигиенические процедуры, необходимые беременным, и не стеснявшаяся обсуждать с врачами нюансы своего состояния; но болезненные симптомы, опасные для нее и для ребенка, не проходили.
Странно. У нее постоянно возникали галлюцинации, отличавшиеся необычайною четкостью: раздражен был не только зрительный центр, а еще и обонятельный, и другие. Видения Лидии имели плотность, запах и температуру. Ей особенно часто представлялось, что она видит своего покойного мужа – галлюцинация пыталась говорить с нею, пахла одеколоном Василия и дотрагивалась до нее теплой рукой; но Лидия каждый раз зажмуривалась и встряхивала головой, и видение уходило. Однажды этот прием не помог. Галлюцинация осталась, и тогда с Лидией случилась настоящая истерика – она заплакала, швыряясь в образ Василия вещами, и, наконец, он пропал.
Лидия боялась за свой рассудок. Она знала, что такие душевные болезни не лечатся – ей прописывали массаж, моцион, успокоительные средства, но, видимо, недостаточно сильные, чтобы поправить ее расстроенные нервы. Более сильные были попросту опасны для ее ребенка.
Лидия села на скамейку, поглаживая округлившийся живот. Она мысленно твердо пообещала себе, что этот ребенок родится здоровым.
"Как хорошо, что Веня ничего не знает…"
Муж ее и вправду ни о чем не подозревал – видел, что жена похудела, стала нервной, но приписывал это только ее состоянию. Лидия очень надеялась, что правда не выплывет наружу – узнав, что ее преследует образ мертвого мужа, ее нынешний муж мог не только взревновать, а еще и заподозрить какую-нибудь чертовщину. Он ведь был раньше спиритом, а у них у всех… мозги немного набекрень. Даже у тех, кто как будто бы вылечился от своего увлечения.
Лидия поднялась и направилась дальше, твердой походкой. Она была намерена бороться до конца.
Вечером муж спросил ее, как ее здоровье.
Лидия отважно улыбнулась.
- Я была сегодня у врача. Доктор говорит, что беременность протекает хорошо.
Ротмистр Краснов нахмурился. Что-то несостыковывалось в словах жены.
- Тебе же вроде бы что-то прописывали от нервов. Или нет?
Лидия махнула рукой.
- Это было давно. Сейчас я вполне здорова.
Она деланно улыбалась. Ей больше всего было страшно, что муж оставит ее, беременную, когда обо всем узнает. Но тот не стал вдумываться в ее слова: обрадовался им и, обняв жену, чмокнул ее в щеку.
- Какая ты у меня красавица!
Лидия заставила себя польщенно засмеяться, хотя губы ее дрожали.
Но будущую мать минула беда – с этого же дня, как будто ее слова, сказанные мужу, имели магическую силу, галлюцинации прекратились полностью. Она выздоровела совершенно.
Саша очень горевала по своей подруге – и после Жениной смерти характер Саши изменился. Она стала чувствительнее, нередко впадала в задумчивость и даже начала вести дневник, чего с нею никогда не бывало.
Мысли ей приходили неожиданные. Вместо событий дня, вместо наблюдений, касающихся своего маленького сына, Саша рассуждала на темы, над которыми раньше смеялась или попросту предпочитала не задумываться.
"Вот люди, - писала она, устроившись вечером в кресле, со своей тетрадкой в твердом коленкоровом переплете. – Каждый на что-то надеется, на что-то, в чем не признается ни себе, ни другим, потому что засмеют. Давеча, к примеру, мы ходили в церковь. Я смотрела на лица людей – боже мой! Стоят слушают пение, смотрят на образа, вид благолепный, плачут даже. А выйдут из храма - и вся благость тут же из голов повыветрится. Потому что тут опереться не на что, в этом обещанном свете и неопределенном блаженстве: что это такое? Как это понять и как этого хотеть?"
Саша запустила пальцы в густые пшеничные волосы и вздохнула. Потом продолжила.
"Людям нужно что-то гораздо более зримое, земное. Вот почему так мало искренне верующих".
Саша подождала, пока подсохнут чернила, потом хотела закрыть тетрадь. Но вдруг замерла, сосредоточенно глядя перед собой. Такое выражение бывает у поэтов, которых посещает вдохновение.
Вместо того, чтобы закрыть и убрать свой дневник, Саша перевернула исписанную страницу; ей открылся чистый разворот.
Она обмакнула перо в чернильницу, стоявшую рядом на столике, и быстро поставила вверху страницы заглавие, состоявшее из двух слов:
"Предвечное блаженство".
Она написала эти слова собственной своею рукой, но смотрела на них с таким удивлением, точно только что проснулась.
- Вот это… да, - прошептала Саша. – Вот это… да!
- Саша, Валя зовет! – крикнула ей мать из соседней комнаты.
- Бегу, бегу!
Саша бросила тетрадь и побежала к проснувшемуся сыну.
Через короткое время она вернулась и плюхнулась в кресло, схватив на колени дневник. Щеки ее горели от возбуждения. Саша снова обмакнула перо в чернильницу и открыла тетрадку на прежнем месте.
Она начала писать, быстро и гладко, как будто под диктовку – так пишет только человек, переполняемый готовыми, зрелыми мыслями и уже уложивший их во фразы. Ни стиль, ни описываемый предмет ничуть не были знакомы Саше, но ее это, казалось, сейчас не смущало.
Через пятнадцать минут Саша перестала писать.
Встряхивая усталой рукой, она с изумлением пробежала глазами по исписанным страницам. Несколько листов, без единой помарки.
- Ну спасибо, - слегка усмехнувшись, сказала Саша кому-то невидимому; или просто себе под нос. – Ну привет… Мне, вообще-то, стирать пора…
Она бросила тетрадку и вскочила.
- Вот это да-а, - прошептала Саша, покачнувшись на носках и сцепив руки на затылке. – С ума сойти…
Она вдруг восторженно засмеялась, снова схватила тетрадку и прижала ее к груди. К счастью, в комнате больше никого не было и никто не удивился ее странному поведению. Саша подошла к своему комоду и с какой-то нежностью убрала дневник в верхний ящик, под стопку белья.
- До завтра, - сказала она тетрадке, прежде чем задвинуть ящик.
Через две недели Игорь с удивлением получил письмо от Александры Зыковой, в котором она просила его о встрече, чтобы сообщить нечто необычайное.
"Еще одна!" - с раздражением подумал он.
Но отказывать подруге Жени не годилось. Игорь пригласил ее для разговора в Александровский сад, где уже произошло столько трагических для его семейства развязок.
Саша пришла с небольшим опозданием. Игорь рассердился, увидев ее, и еще больше – при виде Сашиной улыбки. "У спиритов, похоже, перестают работать и мозги, и нравственное чувство", - подумал он. Игорь не знал, была ли Саша спиритом; но, наверное, была.
- Здравствуйте, - хмуро сказал он, вставая ей навстречу.
Она кивнула.
- Здравствуйте.
- Чему вы улыбаетесь? – не выдержал Игорь.
- Сядьте, я покажу.
Вид у Саши был таинственный и решительный. Когда они сели, она открыла свою сумочку и достала из нее толстую коричневую тетрадку.
- Мой дневник, - пояснила она, слегка покраснев. – Вот, здесь кончаются мои собственные записи…
Игорь взметнул на нее глаза.
- Оставьте, Александра Алексеевна, я не читаю чужих дневников! Что это вы все словно с ума посходили! – не сдержался он.
Саша, не споря, сама открыла тетрадь на нужном месте и протянула ему.
- Вот, прочтите первые две страницы, а потом уж и ругайте меня.
Игорь выхватил у нее тетрадку и мрачно погрузился в чтение.
Через несколько мгновений выражение его лица сменилось изумлением, он встряхнул головой, точно хотел отогнать видение. Потом продолжил читать.
Перевернув страницу, Игорь пробежал глазами следующую, после чего захлопнул тетрадку и уставился на Сашу с отвисшей челюстью.
- Что это такое?..
Она пожала плечами, все так же светло, неудержимо улыбаясь.
- Не знаю, Игорь Исаевич. Знаю не больше вашего.
- Вот, послушайте, - прибавила Саша после мгновения молчания.
Она взяла у Игоря тетрадь и, открыв ее в самом конце, прочитала вполголоса последние строчки:
- "Я знаю, Антиох, что обрету тебя вновь. Я знаю, что назову тебя именем истинным – любовь: это ты, это я, это все, что ни есть. О вы, плачущие, сирые: утешьтесь!
Сон кончится, и вы откроете глаза".
Анна Николаевна опять мучительно плохо спала. Несколько раз она вскрикивала во сне, а один раз проснулась и зарыдала. Уже в третий раз фельдшерица, дежурившая за стеной изолятора, в который поместили ее сиятельство, прибежала к Анне Николаевне и стала ее успокаивать.
- Полноте, голубчик Анна Николаевна. Спите спокойно, никто вас тут не тронет…
- Ах, нет… Вы ничего не понимаете…
Графиня нисколько не обижалась, что к ней обращаются вот так запросто. Напротив, казалось, если бы кто-нибудь назвал ее "ваше сиятельство", она вздрогнула бы от ужаса; графине становилось легче от ласки этой простой женщины, но страх ее не покидал. Она не находила покоя.
- Он придет за мной, придет. Мне негде спрятаться, - плакала Анна Николаевна, обхватив руками колени, вокруг которых сбилась ее длинная полотняная белая рубашка. Белокурые волосы графини, которые некому было больше завивать, растрепанными прядями ниспадали на сгорбленные плечи.
- Никого злого мы до вас не допустим, миленькая Анна Николаевна, - ворковала фельдшерица, гладя больную по плечу. – Вот увидите. Я слово такое знаю: как скажу, вся нечистая сила разбежится.
- Правда?
Графиня затихла и с доверчивостью ребенка воззрилась на свою утешительницу.
- Правда, правда, - улыбаясь, кивала фельдшерица. Анна Николаевна тоже улыбнулась.
- Ах, скажите мне это слово, я сама буду нечистого отгонять…
- Нельзя: слово тайное, в нем тогда только сила, когда его без нужды не говорят, - все так же улыбаясь, сказала добросердечная полная фельдшерица. – Вы усните, голубчик, а я вас посторожу. Никого до вас не допущу, вот крест.
И она бестрепетно перекрестилась, потом перекрестила Анну Николаевну.
- Спите, спите.
Анна Николаевна послушно легла и натянула до подбородка простыню, которой укрывалась из-за жары.
- Вы такая добрая… - сказала она с улыбкой.
Казалось, она не помнит, как зовут ее утешительницу, но та ничуть на это не обижалась.
- Спите, миленькая, господь с вами.
Когда больная притихла, низенькая круглая фельдшерица встала и, слегка переваливаясь, вышла из палаты. Закрыв дверь, она помрачнела. Села на свой стул и покачала головой, подперев кулаком щеку.
"Ох ты, болезная… И не помогает ничего, и, видать, уже не поможет", - подумала она. На своем веку фельдшерица повидала множество таких несчастных, которых помещали в клинику не для лечения – а затем, чтобы сбыть их с рук. Почти все они были неизлечимы. И эта, хоть и графиня, ее сиятельство: никакими консилиумами, дорогими лекарствами, диетами и ваннами нельзя было вернуть ей здравый рассудок.
А Анна Николаевна уже опять проснулась и тихонько всхлипывала, свернувшись калачиком и дрожа. От того, что ее преследовало, никак нельзя было укрыться. Это снова и снова проникало сквозь стены, входило в нее и мучило; а может, и вовсе никогда не выходило. Рвотная тоска одолевала Анну Николаевну, неизбывная тоска, как будто предсмертная.
Но эта тоска все не прекращалась, больная все не умирала.
- Оставьте меня, не мучайте… Неужели я это заслужила? – прошептала графиня. Она уткнулась лицом в подушку, дрожа, пытаясь спастись, укрыться.
- Чем я это заслужила? Я всегда была добра, любила бога, - шептала Анна Николаевна, переворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди. В этот миг она всецело верила своим словам.
Анна Николаевна вытянулась на спине и уставилась в окно. Его оставили открытым, чтобы больная дышала свежим воздухом. Теплый ветерок овеял ее лицо, и Анна Николаевна улыбнулась: ей наконец полегчало.
- Там так хорошо… Почему мне нельзя туда?
Она увидела, что на подоконнике кто-то сидит, какая-то ночная тень, и улыбнулась своему гостю, обрадовавшись, что уже не одна.
- Вы кто?
Евгения Морозова бесшумно соскочила с подоконника и направилась к ней. Анна Николаевна не сразу узнала, что это она: на Евгении Морозовой не было очков, так что открылось бледное, с тонкими чертами одухотворенное лицо, и ничего больше не заслоняло красивых зеленых глаз. Женя была одета в темную амазонку и цилиндр, очень шедшие к ней.
- А, здравствуйте, - сказала графиня, с растерянной улыбкой садясь в постели. – Я вас не ждала.
Женя улыбнулась и приблизилась к Анне Николаевне вплотную. Она двигалась легко, грациозно и бесшумно, как будто плыла по воздуху.
- Вы мне рады?
Графиня склонила голову к плечу и свела брови, как будто размышляя. То мечтательные, то безумные глаза ее приобретали все более осмысленное выражение.
- Вы умерли?
Женя, все так же улыбаясь, опустила голову и разгладила рукой в перчатке сбившуюся под графиней простыню. Потом покачала головой и сказала:
- Нет.
Анна Николаевна счастливо и зябко поежилась, положила голову на колени и сказала:
- Как это хорошо.
Женя ласково погладила ее по волосам, и больная как будто просветлела. Чувствовалось, что сейчас ей легко, совсем легко.
- Вы поправитесь, обещаю, - сказала Женя.
- Как грустно, что Пьер сжег вашу книгу, - пожаловалась графиня. – Я так хотела ее поставить на полку и всегда иметь при себе! Это самая очаровательная история в моей жизни!
- А почему вы думаете, что Пьер ее сжег? – спросила Женя.
- Мне приснилось, - хлопая ресницами и растерянно улыбаясь, сказала Анна Николаевна.
Женя с мягкой улыбкой поправила выбившийся из прически темный локон.
- Спите сейчас. Все у вас будет хорошо.
Анна Николаевна улеглась, подложив руку под щеку. Но глаз не закрыла, продолжая смотреть на Женю.
- Я хочу увидеть, как вы улетите, - попросила она. – Улетите, пожалуйста!
Женя засмеялась.
А потом улетела.
Лидия, бывшая Морозова, а теперь Краснова, шла домой из клиники, которую посещала по беременности. Лидия была в мрачном настроении. Она была передовая женщина, выполнявшая все гигиенические процедуры, необходимые беременным, и не стеснявшаяся обсуждать с врачами нюансы своего состояния; но болезненные симптомы, опасные для нее и для ребенка, не проходили.
Странно. У нее постоянно возникали галлюцинации, отличавшиеся необычайною четкостью: раздражен был не только зрительный центр, а еще и обонятельный, и другие. Видения Лидии имели плотность, запах и температуру. Ей особенно часто представлялось, что она видит своего покойного мужа – галлюцинация пыталась говорить с нею, пахла одеколоном Василия и дотрагивалась до нее теплой рукой; но Лидия каждый раз зажмуривалась и встряхивала головой, и видение уходило. Однажды этот прием не помог. Галлюцинация осталась, и тогда с Лидией случилась настоящая истерика – она заплакала, швыряясь в образ Василия вещами, и, наконец, он пропал.
Лидия боялась за свой рассудок. Она знала, что такие душевные болезни не лечатся – ей прописывали массаж, моцион, успокоительные средства, но, видимо, недостаточно сильные, чтобы поправить ее расстроенные нервы. Более сильные были попросту опасны для ее ребенка.
Лидия села на скамейку, поглаживая округлившийся живот. Она мысленно твердо пообещала себе, что этот ребенок родится здоровым.
"Как хорошо, что Веня ничего не знает…"
Муж ее и вправду ни о чем не подозревал – видел, что жена похудела, стала нервной, но приписывал это только ее состоянию. Лидия очень надеялась, что правда не выплывет наружу – узнав, что ее преследует образ мертвого мужа, ее нынешний муж мог не только взревновать, а еще и заподозрить какую-нибудь чертовщину. Он ведь был раньше спиритом, а у них у всех… мозги немного набекрень. Даже у тех, кто как будто бы вылечился от своего увлечения.
Лидия поднялась и направилась дальше, твердой походкой. Она была намерена бороться до конца.
Вечером муж спросил ее, как ее здоровье.
Лидия отважно улыбнулась.
- Я была сегодня у врача. Доктор говорит, что беременность протекает хорошо.
Ротмистр Краснов нахмурился. Что-то несостыковывалось в словах жены.
- Тебе же вроде бы что-то прописывали от нервов. Или нет?
Лидия махнула рукой.
- Это было давно. Сейчас я вполне здорова.
Она деланно улыбалась. Ей больше всего было страшно, что муж оставит ее, беременную, когда обо всем узнает. Но тот не стал вдумываться в ее слова: обрадовался им и, обняв жену, чмокнул ее в щеку.
- Какая ты у меня красавица!
Лидия заставила себя польщенно засмеяться, хотя губы ее дрожали.
Но будущую мать минула беда – с этого же дня, как будто ее слова, сказанные мужу, имели магическую силу, галлюцинации прекратились полностью. Она выздоровела совершенно.
Саша очень горевала по своей подруге – и после Жениной смерти характер Саши изменился. Она стала чувствительнее, нередко впадала в задумчивость и даже начала вести дневник, чего с нею никогда не бывало.
Мысли ей приходили неожиданные. Вместо событий дня, вместо наблюдений, касающихся своего маленького сына, Саша рассуждала на темы, над которыми раньше смеялась или попросту предпочитала не задумываться.
"Вот люди, - писала она, устроившись вечером в кресле, со своей тетрадкой в твердом коленкоровом переплете. – Каждый на что-то надеется, на что-то, в чем не признается ни себе, ни другим, потому что засмеют. Давеча, к примеру, мы ходили в церковь. Я смотрела на лица людей – боже мой! Стоят слушают пение, смотрят на образа, вид благолепный, плачут даже. А выйдут из храма - и вся благость тут же из голов повыветрится. Потому что тут опереться не на что, в этом обещанном свете и неопределенном блаженстве: что это такое? Как это понять и как этого хотеть?"
Саша запустила пальцы в густые пшеничные волосы и вздохнула. Потом продолжила.
"Людям нужно что-то гораздо более зримое, земное. Вот почему так мало искренне верующих".
Саша подождала, пока подсохнут чернила, потом хотела закрыть тетрадь. Но вдруг замерла, сосредоточенно глядя перед собой. Такое выражение бывает у поэтов, которых посещает вдохновение.
Вместо того, чтобы закрыть и убрать свой дневник, Саша перевернула исписанную страницу; ей открылся чистый разворот.
Она обмакнула перо в чернильницу, стоявшую рядом на столике, и быстро поставила вверху страницы заглавие, состоявшее из двух слов:
"Предвечное блаженство".
Она написала эти слова собственной своею рукой, но смотрела на них с таким удивлением, точно только что проснулась.
- Вот это… да, - прошептала Саша. – Вот это… да!
- Саша, Валя зовет! – крикнула ей мать из соседней комнаты.
- Бегу, бегу!
Саша бросила тетрадь и побежала к проснувшемуся сыну.
Через короткое время она вернулась и плюхнулась в кресло, схватив на колени дневник. Щеки ее горели от возбуждения. Саша снова обмакнула перо в чернильницу и открыла тетрадку на прежнем месте.
Она начала писать, быстро и гладко, как будто под диктовку – так пишет только человек, переполняемый готовыми, зрелыми мыслями и уже уложивший их во фразы. Ни стиль, ни описываемый предмет ничуть не были знакомы Саше, но ее это, казалось, сейчас не смущало.
Через пятнадцать минут Саша перестала писать.
Встряхивая усталой рукой, она с изумлением пробежала глазами по исписанным страницам. Несколько листов, без единой помарки.
- Ну спасибо, - слегка усмехнувшись, сказала Саша кому-то невидимому; или просто себе под нос. – Ну привет… Мне, вообще-то, стирать пора…
Она бросила тетрадку и вскочила.
- Вот это да-а, - прошептала Саша, покачнувшись на носках и сцепив руки на затылке. – С ума сойти…
Она вдруг восторженно засмеялась, снова схватила тетрадку и прижала ее к груди. К счастью, в комнате больше никого не было и никто не удивился ее странному поведению. Саша подошла к своему комоду и с какой-то нежностью убрала дневник в верхний ящик, под стопку белья.
- До завтра, - сказала она тетрадке, прежде чем задвинуть ящик.
Через две недели Игорь с удивлением получил письмо от Александры Зыковой, в котором она просила его о встрече, чтобы сообщить нечто необычайное.
"Еще одна!" - с раздражением подумал он.
Но отказывать подруге Жени не годилось. Игорь пригласил ее для разговора в Александровский сад, где уже произошло столько трагических для его семейства развязок.
Саша пришла с небольшим опозданием. Игорь рассердился, увидев ее, и еще больше – при виде Сашиной улыбки. "У спиритов, похоже, перестают работать и мозги, и нравственное чувство", - подумал он. Игорь не знал, была ли Саша спиритом; но, наверное, была.
- Здравствуйте, - хмуро сказал он, вставая ей навстречу.
Она кивнула.
- Здравствуйте.
- Чему вы улыбаетесь? – не выдержал Игорь.
- Сядьте, я покажу.
Вид у Саши был таинственный и решительный. Когда они сели, она открыла свою сумочку и достала из нее толстую коричневую тетрадку.
- Мой дневник, - пояснила она, слегка покраснев. – Вот, здесь кончаются мои собственные записи…
Игорь взметнул на нее глаза.
- Оставьте, Александра Алексеевна, я не читаю чужих дневников! Что это вы все словно с ума посходили! – не сдержался он.
Саша, не споря, сама открыла тетрадь на нужном месте и протянула ему.
- Вот, прочтите первые две страницы, а потом уж и ругайте меня.
Игорь выхватил у нее тетрадку и мрачно погрузился в чтение.
Через несколько мгновений выражение его лица сменилось изумлением, он встряхнул головой, точно хотел отогнать видение. Потом продолжил читать.
Перевернув страницу, Игорь пробежал глазами следующую, после чего захлопнул тетрадку и уставился на Сашу с отвисшей челюстью.
- Что это такое?..
Она пожала плечами, все так же светло, неудержимо улыбаясь.
- Не знаю, Игорь Исаевич. Знаю не больше вашего.
- Вот, послушайте, - прибавила Саша после мгновения молчания.
Она взяла у Игоря тетрадь и, открыв ее в самом конце, прочитала вполголоса последние строчки:
- "Я знаю, Антиох, что обрету тебя вновь. Я знаю, что назову тебя именем истинным – любовь: это ты, это я, это все, что ни есть. О вы, плачущие, сирые: утешьтесь!
Сон кончится, и вы откроете глаза".
