Орлиное гнездо

[Эрин]

Безусловно, он чем-то похож на Сталина. У одного зарубежного писателя, автора романа о Дракуле, итальянский кардинал называет Дракулу "сумасшедшим прагматиком"... Хотя он поддерживал порядок в своем государстве эффективнейшим образом, конечно, такой правитель не может быть совершенно нормален.
Особенно в свете того, что он уже творит - и сотворит потом, по ходу действия.
Хотя, конечно, средневековый рыцарь и румынский князь Сталиным быть никак не может - марксизма и дарвинизма даже не нюхал, религиозность у князя Влада в мозгу костей, хотя религиозность особая - в собственном его кровожадно-метафизически-практическом понимании.
Я собрала все исторические сведения о Дракуле, какие только могла: определение "чудовище-святой", по-моему, наилучшим образом ему подходит.

[Шалдорн Кардихат]

видно, у нас просто разные взгляды на Сталина.
никакой он не сумасшедший и не чудовище.
наверно, я просто не дочитал до того момента, где Дракула чудовище, ну да ладно.
буду дальше читать.

[Эрин]

Кто не сумасшедший и не чудовище?
Миша, ты, наверное, не понимаешь, о чем я говорю, - или мы говорим на разных языках. Дракула великий человек, и я, которая столько времени и души посвятила этому герою, последняя буду с этим спорить. Но неужели ты думаешь, что: годы в турецком плену, где он в самом нежном возрасте насмотрелся на ужаснейшие казни; где его вера подвергалась тяжелейшим испытаниям - Дракула был воспитан истовым христианином; затем, годы поддержания порядка в стране, в которой почти не осталось законности, и которую без конца рвали на части как бояре, так и могущественные внешние враги... неужели ты думаешь, что все это могло пройти бесследно для психики?
Наверное, молодые люди порою воспринимают такое жизнеописание как боевку... однако для средневекового православного человека и героя трагических событий "боевкой" это будет в последнюю очередь.
И это совсем не то, что рассуждать о его жизни со стороны.
Что же касается Сталина - я не спорю, что он сделал для страны много полезного, что именно в его правление мы выиграли Великую Отечественную... да, тоже очень крупная фигура. Но при том, что совершил он, он тоже не мог остаться совершенно нормален. О коллективизации... лагерях читал? Воспоминания лагерников, в частности, и тех тысяч политзаключенных "ни за что". Культ Бога в его времени фактически заменился культом личности, причем неслыханных масштабов...
Ладно, я, кажется, отвлеклась.

[Шалдорн Кардихат]

я как раз про Сталина, что не был сумасшедшим чудовищем
про Дракулу как историческую личность и как твоего персонажа я пока что не говорю ничего конкретного, про него я меньше знаю.
просто говорю, что из твоего описания, как он появился на сцене, напомнил Сталина в моем личном представлении
такие дела.
послушай, у меня просьба.
можешь роман в ворде по почте прислать?

[Эрин]

А что, интернета не будет?
То, что есть, могу прислать, конечно.

[Шалдорн Кардихат]

интернет будет, просто в ворде читать удобней удобней.

[Эрин]

Напомни свой мэйл - я могу прямо сейчас выслать. Только комментируй тут.

[Эрин]

Глава 84

Николае не сказали, зачем его требуют в Вышеград - когда король уже оставил город и водворился в столице снова. Николае на самом деле нечасто был ему нужен – и уже почти в полной мере почувствовал себя нахлебником Корвинов, как жили многие венгерские дворяне, ничуть этим не тяготясь…
Но теперь за ним пришли несколько гвардейцев короля и приказали собираться и ехать в Вышеград немедля.
У Николае было на кого оставить сестрина сына – но и то ему вдруг стало очень страшно, что он может не вернуться к Раду, бросить его на венгров навсегда. Уж не арестовать ли его пришли за какие-нибудь старые грехи, совершенные еще в Валахии?
Но юноша укрепился и не показал виду посланным. Он только попросил их подождать, пока он соберет в дорогу вещи и даст наставления слугам…
Ему не препятствовали, когда он собирал дорожные сумки и оседлывал коня; ни когда он надевал доспех. Королевские посланцы спокойно угощались его вином, сидя у него во дворе. От такого сознания сердце Николае радостно взыграло – нет, едва ли его хотели упрятать в тюрьму: иначе солдаты с ним бы не церемонились, и уж никак не стали бы наливаться его вином.
Но Николае понимал, что его призывают неспроста: уже потому только, что его призывали.
Он крепко обнял и поцеловал племянника – и подумал о Корнеле, и зажмурился, стараясь отогнать мысли о настоящем отце Раду. Как будто самые мысли о витязе Дракулы могли повредить малышу.
Раду ничуть не испугал отъезд отчима – тот сказал, что скоро вернется. И отец, и мать уже говорили ему такое, прежде чем сгинуть навек: но в сыне проклятых жило то же чувство, что и во всех благословенных детях, - сознание небес. Он как будто не потерял своих родных – а имел не только их, а и весь мир, полный счастья…
Так и все дети, пока не пробудятся для страшной жизни.
Николае еще раз поцеловал и перекрестил мальчика – как Корнел давно, очень давно; а потом вышел к посланным короля и сказал, что он готов. Гвардейцы встали, не удостоив боярского сына никакими объяснениями; хотя были уже навеселе… Нет, преступников так не возят!
Гвардейцы сели на своих коней, и они выехали со двора. Николае сразу взяли в клещи – окружили, чтобы он не бежал; он на миг ужаснулся мысли, что за ним нашли какие-то грехи, которых он сам не мог упомнить. Но потом юноша взял себя в руки. Если такова его судьба – он умрет; а не судьба умереть, так никакая беда его не возьмет. Когда человек мог заботиться о себе лучше Бога?

Они ехали той же дорогой, что на княжескую свадьбу, - но тогда за Николае прибыл один только гонец, который не слишком за ним следил; сейчас за ним следило множество глаз, и хотя не все стражники были трезвы, но ему и шага в сторону не дали бы ступить. Николае укрепился в мысли, что он наконец-то понадобился для большого дела – в первый раз за всю жизнь.
Когда они прибыли в замок, боярского сына, не дав даже передохнуть, тотчас повели к княжеским покоям. Сердце юноши томительно сжималось. Он понадобился Дракуле! С благословения короля!.. Что же это может быть?
Он увидел в коридоре вместе с королевскими стражниками витязей Дракулы. Эти суровые мужчины вполголоса что-то сказали друг другу при виде его, как союзники; но Николае не расслышал их слов. Боярский сын невольно замедлил шаг – он запнулся о собственную ногу, когда подходил к дверям, за которыми Николае ожидал почетный пленник его величества короля.
- Идите, жупан, не бойтесь!
Один из венгерских солдат подтолкнул его латной перчаткой в такую же железную спину. Боярский сын окрысился при этом посягательстве:
- Еще чего!
Он гневно сжал губы и шагнул в комнату, готовый к чему угодно. Никто из этих католиков, из этих смердов не посмеет назвать его трусом!
В комнате неярко горел камин; на дубовом столе с резным закругленным краем лежала пара небрежно брошенных дамских перчаток, горела свеча и высилась стопка книг, прекрасно переплетенных, но потрепанных. Опущенная занавесь на окне погружала покой в полумрак, несмотря на ясный день, и Николае не сразу заметил в кресле у стола неподвижную женскую фигуру: сверкающий отделанный серебром пластрон, как броня, одевал грудь, сужаясь книзу и клином вонзаясь в пышную юбку ее платья. Он с робостью взглянул в лицо женщине: бледное, словно обескровленное, невидимые брови – омерзительная мода! – очень высокий лоб, на котором трепетали жемчужные капли. Светлые глаза венгерки смотрели пронзительно: даже не неприязненно – а так, что юношу озноб пробрал.
Боярский сын осознал, что перед ним княгиня, которой он забыл поклониться, - он видел ее лишь на свадьбе, и совсем забыл, какова она собой! Тогда он ее пожалел – подумать только!
Николае согнулся в поклоне. Когда он выпрямился, на тонких губах княгини появилась улыбка, и она едва заметно кивнула юноше. Он глубоко вздохнул и перекрестился, и с лица венгерки снова исчезла даже тень приязни.
Николае ощутил сильнейшую враждебность этой женщины – и вдруг подумал, что Илона Жилегай в родстве не только с самим королем, а и с многими венгерскими и трансильванскими семействами, прославившимися кровожадностью и чернокнижием. Падший католик в десять раз хуже падшего православного христианина…
- Тебе туда, - вдруг отчетливо сказала княгиня на валашском языке, показывая в сторону дверей, которые вели во внутренний покой. – Князь ожидает тебя там.
Ее выговор, родная речь в ее устах заставили Николае поежиться. Куда лучше было бы, если бы она заговорила на своем собственном языке!
Боярский сын еще раз низко поклонился благороднейшей из жен и направился вперед. Перед тем, как войти, он остановился и еще раз быстро перекрестился; потом глубоко вздохнул и толкнул дверь.
Князя Николае тоже увидел не сразу – хотя Дракула не сидел в кресле в углу, как его супруга, а стоял у окна, спиной к гостю: но гость не сразу догадался, что этот невысокий человек с несообразно широкими плечами и длинными растрепанными наполовину седыми волосами и есть Колосажатель. Зато, осознав истину, Николае упал на колени: ноги сами подогнулись...
Влад Цепеш медленно повернулся к нему. На нем было домашнее бархатное платье, широкое и свободное; руки господарь держал за спиной. Сверкающие глаза навыкате пригвоздили юношу к месту.
Было видно, что Дракула желал заговорить – но молчал, не двигаясь и не сводя с коленопреклоненного гостя взгляда. И тогда Николае вздохнул и, набравшись отваги, встал: князь сразу же перестал возвышаться над ним, а сделался ниже на полголовы - но Николае никогда бы даже не помыслил в присутствии этого человека о каком-то своем превосходстве. Дракула улыбнулся, взглянув юноше в лицо; потом он отступил от Николае и прошелся по комнате, держа руки за спиной.
- Знатный боярский сын, - медленным, глубоким и сильным голосом проговорил Влад Цепеш. – Я хорошо тебя запомнил! Ты не разжижился с тех пор!
Николае сразу вспомнил, как познакомился с князем и его правосудием, - по правде говоря, он об этом ни на миг не забывал, когда думал о Дракуле. Юноша потупился.
- Что князю угодно от меня?
- Это воля короля, не моя, - сказал Дракула, помедлив – словно бы после серьезного раздумья.
Он опять прошелся по комнате – Николае забыл дышать, следя за этим человеком. Потом господарь снова повернулся к юноше и спросил:
- Ты помнишь человека по имени Андраши?
У Николае потемнело в глазах. Это имя словно бросилось ему в голову: кровью, позором, смертью сестры…гибелью Валахии!
- Да, государь, - сказал боярский сын.
Дракула кивнул.
- Когда-то я обещал тебе, что ты послужишь мне своей храбростью, - проговорил он, разглаживая усы. – Ты помнишь мои слова, боярский сын?
- Да, - тихо сказал Николае.
Князь пристально смотрел на него, и юноша почувствовал, что лишается своей воли.
- Теперь ты мне очень нужен. Теперь ты можешь сослужить великую службу всей Валахии!
Николае глубоко вздохнул. Переступил с ноги на ногу.
- Я готов!
- Молодец, - безобразно улыбнувшись, похвалил его господарь. – Тогда сейчас сюда позовут человека, который все тебе расскажет.
Он сделал знак какому-то прислужнику. Еще до того, как слуга вернулся с человеком, который должен был посвятить Николае в государево дело, боярский сын понял, кого перед собой увидит. Это и в самом деле оказался Корнел – образец для Николае, любовь его и страх…
Положив руку Николае на плечо, Корнел повлек его наружу, чему юноша был очень рад. Хотя теперь он едва ли мог радоваться Корнелу больше, чем Дракуле, - он был рад оказаться подальше от князя.
Корнел вывел Николае в коридор, через какую-то третью дверь, - и Николае только там, когда его просквозило ветром, осознал, что весь взмок. Витязь толкнул его к стене – вернее говоря, позволил к ней привалиться. Он все еще обнимал Николае за плечо, и юноша был ему благодарен.
- Что князю нужно от меня? – спросил он, отдышавшись.
Корнел вдруг заступил его спереди – и не успел Николае опомниться, как оказался притиснут к стене своим другом и наставником: черные глаза неумолимо впивались в его глаза, могучие руки сжимали его плечи.
- Ты знаешь, где теперь ваш венгерский граф, муж моей жены? – спросил витязь совсем тихо. Николае мог только мотнуть головой.
Корнел рассмеялся. Он был страшен. Руки его мертвой хваткой держали Николае.
- Андраши сейчас у султана, - сказал витязь. – И подпал под власть сатаны, и готовится покорить себе христианский мир! И это ему удастся, если мы ничего не сделаем!
Николае открыл рот. Он попытался вздохнуть – и тут наконец Корнел отпустил его.
- Как - покорить христианский мир?.. – спросил юноша. – И как мы можем этому помешать?
Корнел отстранился от него и скрестил руки на груди. Он начал рассказывать – а Николае слушал его, точно со стороны, в ужасе и жажде действовать… которые попеременно овладевали им, пока слова витязя лились в его уши.
Дело шло об Иоане – о мертвой Иоане. Андраши помешался из-за Иоаны, которая погибла в Валахии, в битве – и которая покоилась в Валахии уже более полугода. Незаконный венгерский граф, незаконно захвативший валашский престол, теперь предался султану, чтобы обольстить его и подчинить себе орден Дракона, действующий в Турции. Андраши готовит переворот в Стамбуле: и в Стамбуле же сохраняются важнейшие священные списки и книги ордена, которые нельзя выпускать в мир…
- Нужно уничтожить эти книги, - тихо и страстно говорил Корнел. – Это будет тяжким ударом для ордена – но нам придется ударить по самим себе, снова ударить по себе, пока не случилось худшего!
- Но почему именно я? – спросил Николае, когда оправился от изумления. – Разве я способен?..
Корнел похлопал его по плечу и усмехнулся.
- Потому что Андраши знает тебя и поверит тебе. Он помнит тебя чистым душою отроком - а такие легче всего поддаются на дьяволовы искушения, - сказал витязь. – Именно тебе удобнее всего будет обмануть графа. Ты скажешь ему, что готов помочь в воскрешении своей сестры…
Николае отпрянул.
- Что ты сказал?
Оказалось, что переворот в Стамбуле был еще не худшим, что задумал несчастный, но возлюбленный фортуной безумец, - он крепко задумал с помощью черного колдовства вернуть к жизни свою Иоану, звезду своей жизни, свет своих очей!
Они оба валахи, продолжал Корнел, и смогут представить дело так, точно прибыли от Раду Дракулы, который ныне княжит в Валахии. Они предоставят чиновникам султана бумаги и печати, которые тех убедят.
- Но я совсем не говорю по-турецки, - прошептал Николае, которому казалось, что он вот-вот очнется от сна.
- Я немного говорю, - сказал Корнел, не глядя на него. – Этого будет достаточно.
Николае схватил Корнела за плечо – и тут же разжал руку, стоило Корнелу взглянуть на него.
- А откуда у князя турецкие бумаги? – шепотом спросил боярский сын.
Корнел засмеялся.
- Тебе совсем не нужно этого знать, - сказал он: как будто вспоминал сейчас все свои службы, которые сослужил, не ведая, что творит.
Потом объяснил, словно бы наконец смягчившись:
- Нам прислал их один союзник – наш заморский друг, турецкий рыцарь… Он теперь в Царьграде… Но сначала мы поедем в Турцию – к большому белому паше!
Николае громко засмеялся, поняв, что этим именем турки называют Андраши, как звали Дракулу Казыклы-беем: каждое такое новое звучное имя гласило, что в мире прибавилось ужаса! Корнел смеялся тоже; они долго смеялись вместе. Потом бросились друг другу на грудь, сжимая друг друга в объятиях изо всех сил – как свою последнюю надежду. Им было безразлично, кто в этот миг смотрит на них – и что себе думает…
- Мы одолеем его, брат, - прошептал Корнел. – Знай это, пока я с тобой!
- Я всегда тебе верил, - откликнулся Николае. – Клянусь… клянусь всем, что ни есть святого!
Он понимал, что бесстыдно лжет; и понимал, что всхлипывает. Корнел видел все это – но не сказал больше ни слова. Только гладил Николае по плечу. Он поцеловал младшего брата в плечо – Корнел тоже плакал…
- Бог есть, - шептал витязь. – Бог есть, и он велик…

Они выехали через неделю – король придал к ним отряд из венгров и валахов, состоявших у него на службе. Венгерские воины не должны были вызвать никаких подозрений – не больше, чем валашские витязи: и тех, и других хватало даже в самой империи Мехмеда.
Николае скакал рядом с Корнелом – впереди, хотя до сих пор ему даже в хвосте боевого отряда не случалось выезжать. Но юноша чувствовал, яснее, чем во все минуты прежней жизни: он избран, и потому не оплошает.

[Эрин]

Глава 85

- А ты знаешь, что Матвей уже выкупил свою корону?* – спросил Корнел.
Николае, морщась и закусывая губу, снимал с себя разгоряченный доспех. Они только-только остановились на дневку. Услышав слова друга, боярский сын выпрямился и замер, посмотрев на него сквозь слипшиеся каштановые кудри.
- Вот как?
Корнел улыбнулся.
- Да, так! Тем золотом, которые его апостолическое величество мог бы потратить на священный поход, он позолотил свой престол. Значит, теперь Венгрия еще менее способна отразить опасность с востока, буде та нагрянет. Спасать королевство придется нам с тобой…
Товарищи посмотрели друг на друга и захохотали – безудержно, до слез; они схватились за руки и продолжали хохотать. Их положение теперь – разве не было оно удачнейшей насмешкой над положением Валахии, всегда прикрывавшей Венгрию малым числом?
Николае наконец разоблачился и с наслаждением растянулся на земле, на спине. Корнел прилег рядом – но так, что приподнимался над другом на локте, озирая землю вокруг. Однако младшего товарища он не упрекал.
Кое-кто из их товарищей сидел, кое-кто тоже лежал: не считая часовых. Было по-осеннему прохладно, кругом расстилались равнины – голая земля, кое-где поросшая вереском. "Вот место, где должны скитаться бесприютные души", - подумал Николае. Сам он смотрел в неспокойное, хмурящееся небо – и ему казалось, что это бесприютные души мглисто проносятся над ним, заслоняя солнце.
- Ты не очень устал? – спросил витязь.
- Вовсе нет, - отвечал Николае, лежавший неподвижно, как колода: он даже головы к Корнелу не повернул. Тот усмехнулся и похлопал боярского сына по плечу, и Николае вздрогнул от боли во всем теле.
- Ученья всегда бывает недостаточно, - сказал Корнел. – Уж я-то знаю. Когда приходит настоящий враг, спасаешься не столько своей силой, сколько Богом!
Николае вдруг приподнялся и сел, забыв об усталости.
- А ты в Него веруешь? – спросил он, впившись карими, еще так мало повидавшими юными глазами в витязя. – В Бога?
Корнел опустил голову. Взяв с земли прутик, он стал чертить какие-то знаки… потом быстро стер их большой ладонью.
- Когда я не верую, - негромко сказал витязь Дракулы, - я чувствую, что не живу… Или умру тотчас, как скажу себе: Его нет…
Он взглянул в глаза Николае и припечатал словом:
- Или веровать, или не жить, Николае.
Николае попытался рассмеяться таким диким словам – но не мог: в горле пересохло. Корнел пристально, со всей силой, какую воспитала в нем жизнь, смотрел на боярского сына. Наконец Николае спросил:
- Так ты потому только веруешь, что это нужно, чтобы жить?
- Да, - спокойно ответил витязь.
Николае в безмолвии покачал головой и лег обратно на землю. Корнел простерся на спине рядом с товарищем и обнял его за плечи. Оба долго лежали рядом, ничего не говоря, глядя в небесные просторы, – и каждый из этих мужчин видел своего бога.

Пока они продвигались, пока было время, на отдыхе, Корнел учил Николае турецкому языку и испытывал его боевые навыки. Николае был не очень способным к языкам – чтобы овладеть венгерской речью, ему понадобилось намного больше времени, чем Иоане и самому Корнелу; а для боевых испытаний он слишком уставал после дней скачки.
- Для турнира ты неплох, - с улыбкой сказал Корнел в первый вечер. В Вышеграде им ни разу не пришлось сойтись в поединке – Корнела куда-то отсылали из города: витязи Дракулы были нужны королю постоянно.
Николае неловко засмеялся, поняв, что означает похвала наставника: он был хорош только для потешного боя, как многие венгерские дворяне. Но им вовсе не так часто приходилось отстаивать свою страну, как валахам!
- Андраши против тебя и на турнире не выстоял, - заявил юноша. Корнел вдруг посерьезнел.
- Так-то оно так, - сказал витязь, - только Андраши воюет словом много ловчее, чем мечом! А в Турции это куда нужнее… бабья страна, - вдруг закончил он сквозь зубы.
Николае насупился. Он был еще совсем молод, а и то понимал, что бабья страна – это не столько обидное, сколько смущающее умы название: что-то, что утекает между пальцев, стоит сжать его в кулаке, - что-то, чего не одолеть ратной силой, что опутает человека тысячью способов, прежде чем он успеет распознать хотя бы один…
- Ну, тогда уж и Венгрия – бабья страна, - сказал боярский сын.
Корнел вздохнул.
- Еще не настолько.
Он сел, и Николае заставил сесть рядом с собой, похлопав по траве.
- Пока нам никаких разъездов – и никакого врага не встретилось, - хмуро проговорил витязь, - и это очень большая удача. Но Господь недолго бывает так милостив.
Он мрачно улыбнулся, а Николае, невольно содрогнувшись, подумал – что же за Господь у Корнела и его князя… у всех рыцарей Дракона, считая и Андраши, и этого неведомого турка, который помогал им из Царьграда.
- Турки или валахи могут нам встретиться когда угодно, - продолжал Корнел. - Ты помнишь, что тебе делать, если это случится?
Николае сжал губы.
- Молчать и не высовываться, если не дойдет до драки.
Корнел усмехнулся.
- Правильно помнишь. Мы не будем показывать им никаких бумаг, если они не потребуют, - здесь, на пограничье, всякие разъезжают… и с Раду Красавчиком никакого закона быть не может, - зло закончил он. – Князь говорил мне, что Валахии все равно что не стало теперь… каждый господинчик на своем клочке царь и бог! Сделалось дело, о котором мечтали вы с отцом!
Он взглянул на юношу так, что тот зажмурился от стыда.
- Отец доброго хотел, - прошептал Николае. – Он всегда стоял за страну как умел…
- Ну вот так хорошо и сумели отстоять, - выговорил Корнел, усмехаясь. – И князь у нас теперь в самый раз такой стране.
Корнел был виновен в том же грехе и носил то же прозвище, что и младший Дракула, - но не это, на самом деле, лишало мужчину мужества.
- Скорее всего, мы сможем разойтись миром… если нам встретятся не разбойники, - заключил витязь. – Теперь на наших землях каждый стоит за себя. Дай бог, чтоб свое не отобрали, - а у нас вид сильных людей...
Он с удовольствием поглядел на Николае. Тот сейчас вымахал в молодца не хуже, чем был он сам, когда женился на Иоане.
- Если встретятся турки, люди султана, я сам буду с ними говорить, - сказал Корнел. Он улыбнулся. – Это будет даже хорошо.
Николае вдруг усомнился, сможет ли даже Корнел говорить с турками так, как должно: он был хотя и смекалист, но вовсе не того воспитания, того полета человек, что его князь и Андраши – что собственный отец Николае, великий боярин Раду Кришан!
Но Корнел, когда это было нужно, действовал наитием: и это его блестяще выручало.

Конный разъезд встретился им в тот же день, вскоре после того, как они после дневного отдыха опять двинулись в путь. Это был пестрый отряд – меховые шапки, для защиты не то от солнца, не то от холода: было уже совсем нежарко, - перемежались с шлемами всех мастей. Лица были не то валашские, не то турецкие: ясно одно – полуразбойничьи… Хотя какого порядка им следовало теперь ждать на своей земле?
Конники преградили им дорогу, молча и угрожающе – а может, жадно разглядывая прекрасной работы доспехи и дорогие сбруи; как и седельные сумки. И тогда Корнел выехал вперед и заговорил.
Говорил он по-турецки, и с запинкой – но все равно слишком бойко для того, чтобы Николае поспевал за его речью. Николае услышал имя Раду Дракулы, потом султана. Они, говорил витязь, везли неотложные вести султану…
Если эти люди сами окажутся вестниками Раду Красавчика, им придется плохо. Ничуть не лучше может выйти, если это боярские люди. Смотря какой у них господин – и за какого господина он стоит: и валашские, и молдавские, и чешские, и венгерские владыки цапались друг с другом не хуже, чем все они вместе – с султаном.
Корнел говорил недолго – их воины успели взяться за мечи, но никто, повинуясь предводителю, меча из ножен не вынимал. Даже если у этих людей мирные цели – при виде оружия любой воин может потерять голову, если только это не полководец.
Однако обошлось: разъезд их пропустил. Не пришлось даже ничего показывать; хотя эти люди не назвали себя и сами.
- Кто они были? – спросил боярский сын Корнела, когда они оторвались от неприятеля. Тот пожал плечами.
- Велика ли разница? Нам они враги, пока они здесь, на нашем пути, - ответил Корнел. Он посмотрел на притихшего юношу и улыбнулся, коснувшись его плеча. – При такой встрече последнее дело – показывать свою слабость, поддаваться… Мы не вынимали оружия, но и никаких бумаг не вынимали, пока эти конники не доказали своего права нас допрашивать!
Корнел свел брови.
- В бабьем царстве дашь слабину – тотчас сядут на шею, - сказал он. Он взглянул на друга и объяснил:
- Бабье царство, брат Николае, это такое, в каком нет никакого закона, кроме своего хотения…
А Николае подумал – разве не таково и их самодержавное государство, в котором нет никакого закона, кроме хотения князя? Или царство мужей – это когда хотение одно, великое, а бабье – когда хотений много, и они мелки, и налезают друг на друга?
- При моей сестре было не так, как при Красавчике, - сказал наконец Николае: не зная, как еще отвечать на такие слова.
Корнел вдруг улыбнулся, светло, как будто солнце заиграло в храме.
- Это потому, что твоя сестра была не баба, а жена – высокая жена, - ответил витязь. – Хоть и не моя… - поникнув головою, прибавил он шепотом: прощая, каясь.
Николае пригнулся к влажной конской шее. Он казался себе совсем не хилым – а и понял вдруг, как-то безнадежно, что уже устал. Венгры и валахи по сторонам его, опытные воины, из которых он был самый младший и один не испытанный в бою, не выказывали никакого утомления.
- Я… не сдюжу, - вдруг прошептал он, ужасно стыдясь, но чувствуя, что молчать будет предательством. – Я… мне нет места меж вами, Корнел, вы все витязи не чета мне…
Корнел засмеялся.
- Князь велел, чтобы тебя взяли во что бы то ни стало, боярский сын, - ответил он. – А значит, так Господу угодно.
Больше он до самого вечера ничего не сказал.

А вечером, когда они расположились у костра – под открытым небом, Николае подсел к своему вождю. Часовым был не Корнел, но он тоже не спал.
- Не спится? – хмуро спросил Корнел, не поворачиваясь к нему. – И мне вот, видишь, не спится.
- Боишься? – шепотом спросил Николае.
- Нет, - ответил витязь.
Конечно, нет! Разве он когда-нибудь чего-нибудь боялся?
- И я – нет, - сказал Николае. Он поворошил обеими руками каштановые волосы. Вздохнул. – Я боюсь, брат, что подведу вас всех… Давай еще раз повторим, что я должен буду делать.
Корнел тотчас повернулся к нему. Они посмотрели глаза в глаза: прямой взгляд, красивые смуглые лица… в темноте они казались ровесниками, братьями, ночь омолодила Корнела.
- Когда дело дойдет до тебя… если дойдет, - веско ответил витязь, - ты скажешь Андраши, что послан братьями из Буды. Что ты вызвался сам… потому что это твое дело прежде всех. Что ты везешь для белого рыцаря книги взамен тех, которые он не раздобыл в Трансильвании.
Корнел вдруг улыбнулся. - Это убедит Андраши более, чем все остальное.
- Но почему? – шепотом спросил Николае.
Он до сих пор не спрашивал, что это за трансильванские книги, хотя выучил, что ему говорить.
Корнел вдруг склонился к нему и крепко схватил за плечо.
- Потому, брат Николае, что люди князя Влада разорили замок Кришан и ваш фамильный склеп в поисках бумаг, доверенных твоему отцу. Воины князя были перехвачены людьми Андраши еще в Трансильвании и перебиты.
Николае отшатнулся от витязя в ужасе.
Корнел сочувственно кивнул.
- Этого никто не мог знать, кроме посвященных в дела ордена, - проговорил он. – Но мы верим, что книги Андраши не достались. Ты помнишь, почему?
Корнел словно повторял ему старый урок – а Николае повторял за ним заученное, едва шевеля губами, плохо понимая:
- Да… Потому, что ваш турецкий брат Штефан из Стамбула написал князю о предательстве своего брата Адриана в Эдирне… А если Штефан ошибся?
Корнел пожал плечами.
- Ты мог и не знать, что он ошибся, - сказал витязь. – Но то, что ты вместе со всеми нами прошел через расположение врага, через все опасности… и явился предложить Андраши свою верность, узнав, на какие святыни покушались его люди…
Николае усмехнулся.
- Это может означать, что меня подослал Дракула, только и всего!
- Конечно – и это тоже может означать, - спокойно согласился Корнел. – Но Богу виднее, кем как распорядиться, боярский сын.
Он сжимал плечо Николае. Юноша закрыл глаза и ощутил, что хватка на его плече еще окрепла.

Они наткнулись на турецкий отряд через день после этого разговора: уже тогда, когда успели углубиться внутрь империи. Границы Блистательной Порты менялись что ни день – как и расположения войск.
Николае опять молчал и не двигался: даже тогда, когда прозрачный сияющий воздух осквернила турецкая брань и его товарищи не на шутку схватились за мечи и сабли. Он схватился за свой меч, но застыл, достав его из ножен лишь наполовину, а только думал: неужели это все? Вот так все должно кончиться?..
А потом один из венгров похлопал его по плечу, и Николае осознал, что все кончилось – благополучно. Их доставят в Эдирне, к белому рыцарю. Это имя уже прославилось до самых границ империи – как имя его врага, Казыклы-бея.

Они проехали еще несколько дней – и им позволено было и мыться, и стирать платья, и мягко спать на постоялых дворах. Николае почти понравилась турецкая любовь к чистоте и телу, насколько ему что-нибудь могло здесь нравиться. Сейчас, в преддверии такого дела…
Николае уже успел утомиться видами, запахами, чувствами – оскорбительно новыми для его и его понятий. Особенно ново и дико было созерцать турчанок: в штанах и покрывалах, нередко увешанных монетами, ехавших в носилках в сопровождении охраны – или же семенивших по улице, непристойно вихляя бедрами, и жмущихся к стенам при виде вооруженных христианских мужчин. Как коконы, таившие в себе зародыши неведомого соблазна и зла.
"Никогда бы не хотел жениться на такой. Даже просто сойтись", - думал Николае.
Если бы ему и могла сейчас понравиться девушка – так, чтобы сойтись с нею для любви, - то такая, как его сестра: красивая, но не бесстыдная, не подлая, а благородная и чистая, сильная духом… Православная… Но разве найдешь здесь такую?
Наконец они прибыли в Эдирне – и вселились в какой-то дом, каких здесь было множество: белый, ярко расписанный снаружи и изнутри, толстостенный. Чем-то напомнивший Николае боярские палаты в Тырговиште.
Николае успел подумать, как милостива к ним судьба: их до сих пор не обыскивали, не допрашивали хорошенько… обходились скорее как с гостями, чем как пленными. Он вымылся как следует, оделся в чистое, выпил воды, поел сушеных фруктов и жареного мяса, и теперь сидел на ковре, поджав ноги, - и, глядя на свои ладони, как мусульманин во время молитвы, шепотом повторял, что ему нужно сказать большому белому паше…
Он не успел додумать. В таких делах никогда не успеваешь додумать.
Граф Андраши вошел к нему без предупреждения.

* Летом 1463 года.

[Эрин]

Глава 86

Николае не столько вспомнил, сколько воссоздал для себя этого человека – казалось, умерев для христианского мира, венгерский граф сам воссоздал себя заново. Как человек может превратиться в свою противоположность, нисколько не меняясь внешне? Андраши не поседел, не ссутулился… может быть, немного постарел, но Николае не приходилось считать его годы прежде. Это был, как и прежде, красивый и сильный мужчина благородного облика, одетый все так же по-христиански, - и совершенно другое существо.
"Нельзя ни на минуту об этом забывать", - подумал Николае. Он поежился и невольно отодвинулся, когда Андраши направился к нему. Граф слегка улыбался, голубые глаза блестели… как у безумца, из тех, что одурманивали себя гашишем или другими средствами, которые помогали турецким вождям добиваться от солдат покорности и видений рая. Корнел рассказывал об этом.
Николае только тут осознал, насколько ему страшно.
Боярский сын вспомнил, что оружие все еще при нем – меч был отстегнут, но кинжал по-прежнему висел на поясе. Но он бы умер десять раз, прежде чем рука его протянулась бы к оружию, - даже не потому, что не посмел бы напасть на белого рыцаря: потому, что это было невозможно.
Дракула этого не велел.
Андраши же, понаблюдав юношу несколько мгновений, непринужденно сел рядом с Николае, как со старым другом. Николае окутал томительный запах его благовоний. Взгляд заблудился в изобилии золотых кудрей, изобилии драгоценностей на одеждах – большой белый паша казался каким-то небожителем. Что же он делает для султана, если тот окружил его такими заботами?
- Ты меня боишься? Не бойся, - улыбаясь, сказал венгр.
Голос у Белы Андраши оказался такой, как будто Николае погладили мягким бархатом, - или это он просто забыл?
Николае потупился, чтобы не смотреть на это страшное существо.
- Я пришел… Я послан братьями из Буды, - глухо заговорил он по-венгерски, хотя Андраши обратился к нему на родном языке. – Я узнал… Узнал о моей сестре…
Николае осекся, понимая, что не сможет договорить, - пусть Андраши убьет его прямо сейчас, не подвергая больше такой пытке! И в самом деле – бесконечно лучше умереть сейчас, чем от рук палачей султана!
А может, Андраши уже и сам сделался таким палачом?..
- И о том, что приключилось в моем замке, я слышал, - сам не зная зачем, глухо закончил Николае.
"Убей меня сейчас", - думал он, глядя в землю, безудержно алея.
Николае ощутил, как Андраши прикоснулся к его плечу – а потом взял за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза.
- Чист и бесконечно честен, - ласково сказал самозваный князь по-валашски. – Неужели Дракула и король думали, что я не разгадаю такого подсыла, как ты? Кто здесь еще с тобой?
Он помедлил.
- Корнел Испиреску?
- Да, - тихо ответил Николае.
Он знал, что пришла его смерть, и был этому рад. Только жалел о большом деле, которое никак не следовало поручать такому несмышленышу, как он. Николае, наверное, даже величины этого дела как следует не понимал…
- Старые друзья, - прошептал граф, склонив голову.
Николае не выдержал этого ужаса и вскочил на ноги.
- Убей нас! Что ты медлишь?
Он выкрикнул это по-валашски и немедленно зажмурился. Услышал, как белый рыцарь бархатисто смеется.
- Ведь вы, конечно, не убивать меня пришли? Дракула бы так не приказал, - произнес Андраши. Венгр встал и прошелся по комнате, теряясь в дымке, не то курений, не то страха боярского сына: у Николае мутилось в глазах, его пошатывало.
Граф снова приблизился к нему. Он смеялся ласково и приветливо, как будто не мог нарадоваться встрече.
А Николае наконец осознал его слова и изумился: почему это Дракула не мог приказать убить своего врага? Да еще такого сильного? Что есть между этими рыцарями, чего Николае не знает?
- А где Корнел? – спросил Андраши, поразмыслив немного.
- Я не знаю, - прошептал Николае. Венгр кивнул.
- Верю. Я сам его разыщу – прятаться ему тут негде.
Потом коснулся плеча Николае белой рукой с длинными ногтями и драгоценными кольцами. Граф опять смеялся.
- Что вы за люди! Равных валахам я еще не знал! Хотел бы я снова поговорить с Корнелом Испиреску – но только беседы у нас, к несчастью, не выйдет... Однако убивать его я, конечно, не убью.
"Почему?" - бесконечно изумился Николае.
Что же такого, наконец, произошло между Андраши и Корнелом – как и между Андраши и Дракулой? Чего он снова не знает, как ребенок, затесавшийся в битву взрослых?
Андраши опять сел, по-турецки, что было очень дико при его венгерско-валашском платье – долгополом бархатном кафтане и бархатных же рейтузах с высокими сапогами, – и поманил пальцем Николае, чтобы тот снова сел с ним. Боярский сын сел, как в дурном сне. А большой белый паша спросил:
- Ведь ты, конечно, даже не заглядывал в книги, которые доверили тебе на хранение?
Николае мотнул головой, сжав губы.
- Я не…
"Я не еретик", - чуть не закончил он; но Андраши слышал несказанное ничуть не хуже сказанного.
- И Корнел Испиреску тоже, бесспорно, не заглядывал. Святые души, - качая головою, сказал венгр, как будто бесконечно жалея такую святую простоту. – Но Корнел только мужицкий сын, хоть и называется посвященным. А ты у нас – дитя, не правда ли? Послушное дитя?
Граф смеялся. "Он говорит как безумец – или как сам сатана", - подумал Николае.
Но едва ли Андраши было дело до того, что его пленник думал о нем. Одно только слово – и от Николае со всеми его глупыми мыслями останется лишь воспоминание.
И тут Николае понял. Как будто его осияло это понимание, точно долгожданная благодать.
Андраши не догадывался о предательстве Штефана и о том, что Штефану и Дракуле было известно о стамбульской сокровищнице ордена! Он, конечно, понял, что Штефан снесся с Дракулой, – но верил Штефану!
Между Штефаном и Андраши тоже существовало что-то, неизвестное Николае. "Уж не взялись ли они делить мою мертвую сестру?" - подумал боярский сын.
Дикая эта мысль вовсе не казалось дикой теперь, когда вся жизнь походила на сумасшествие.
Юноша стиснул зубы под внимательным веселым взглядом Андраши.
- Что ты теперь думаешь делать с нами? – спросил он.
- Вы так забавны, что я хотел бы оставить вас при себе, - сказал Андраши. - Ты мне особенно нравишься, - обольстительно понизив голос, прибавил граф, улыбаясь шире и показывая провал между зубов. – У тебя просто чудная душа. Но мы с тобою еще успеем поговорить по душам…
"Господи, избави", - подумал Николае, мертвея.
- Но сейчас я отправлю вас в Стамбул. Ведь вы хотели ехать в Царев город, верно? И думали, что я вам в этом помогу – дам бумагу?
Андраши был совершенно сумасшедшим. В этом не оставалось сомнений.
- Да, господин, - сам не зная, почему так говорит, ответил Николае. Ему становилось то холодно, то жарко.
Андраши похлопал его по плечу.
- Ну вот и чудно… Значит, мы встретились к обоюдному удовлетворению, - заключил он. – Вы мне - книги, я вам - мое поручительство… Так всегда поступают друзья.
Он направился было к двери, но приостановился. Обернулся к Николае.
- Отдыхай пока и ничего не бойся. Тебя никто здесь не тронет, - улыбаясь, сказал белый рыцарь. – Если желаешь, иди к своему Корнелу Красавчику – можете больше не прятаться друг от друга... Вы не скажете друг другу ничего нового для меня.
Граф вышел, прикрыв дверь.
"А может, Андраши знает уже и о Штефане? – подумал Николае, чувствуя, что вот-вот тронется умом сам. – Или запутывает меня пустыми словами? Хочет, чтобы я себя выдал? Но как?"
В одном Корнел не ошибался: граф был мастером лжи. Такое оружие, о которое тупится самый острый меч.
Николае лег на диван и обхватил голову руками. Он сам не знал, как, о чем ему молиться, чтобы отвратить от себя и от своих спутников грядущее бедствие. Если бы человек мог заглянуть хотя бы на час своей жизни вперед!..
Потом он с трудом встал и, перекрестившись, решил последовать совету Андраши – и заодно проверить его слова: можно ли ему встретиться с Корнелом.
Корнел нашелся в саду, где стоял, щипая акацию. При виде Николае лицо его изменилось; он быстро шагнул навстречу боярскому сыну – потом вдруг остановился, точно наткнувшись на преграду, и поприветствовал Николае хмурым кивком.
- По саду гулять можно, выходить за ворота – нет, - сказал витязь, как видно, совсем не то, что намеревался. – Я проверил.
Николае увидел, что Корнел разоружен.
- Вас обыскивали? Отняли оружие? – воскликнул боярский сын, забыв об осторожности.
- Да, - сказал Корнел.
И Николае понял, что из всего отряда не обыскивали одного его – потому что Андраши знал: один Николае для него не опасен! Или с ним приятнее всего было позабавиться…
- Ты как? – спросил витязь, не глядя на него.
Николае хотел было излить другу все, чем мучил его Андраши, - но тут же понял, как легко может себя выдать.
- Андраши говорил со мной, - глубоко вздохнув, сказал Николае.
Корнел застыл, рассматривая его бледное лицо.
Потом быстро спросил:
- И что же?
- Мы поедем в Стамбул, - сказал боярский сын.
Он зажмурился и приник к Корнелу, точно был ему сыном или настоящим младшим братом. Молился, чтобы Корнел ни о чем больше не спросил.
Корнел ни о чем больше не спросил, только обнял Николае за плечи. Они долго стояли так, безмолвно даруя друг другу силу.

Все книги, которые привезли заговорщики, Андраши, без сомнения, оценил в тот же день – который они провели у него в плену. Он удостоверился, что его не пытались провести так легко. Как бы то ни было, когда Николае в следующий раз увидел графа – вечером, - тот казался еще более довольным.
Слуги принесли Николае ужин – боярский сын содержался отдельно от Корнела, как и от прочих спутников, - и Андраши пришел разделить с ним трапезу, точно в семейном кругу.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил белый рыцарь.
Теперь он был одет иначе – в восточный халат поверх трансильванской рубашки и шаровар.
- Хорошо, - стесненно ответил Николае. Он старался не прислушиваться к запахам, которые источал поднос, заставленный блюдами.
- Ешь, ничего не отравлено, - пригласил его хозяин.
Он первым подал пример, набрасываясь на еду. Почему-то при виде того, как он ест, Николае испытал облегчение – и не только оттого, что боялся отравы… Юноша тоже принялся за мясо с приправами. Им подали также и вино, которое хозяин разлил по кубкам сам.
- Ты, верно, скучал, - произнес венгр, сделав последний глоток и лукаво взглянув на Николае. – А я сейчас оценивал ваши дары. Я вам очень благодарен – особенно князю Дракуле.
Николае покраснел и стиснул зубы.
Андраши почти сердечно положил ему руку на плечо.
- Не думай, что ты мог бы обмануть меня, - даже если бы очень постарался, - сказал он.- Конечно, и Дракула об этом ни в коей мере не думал… Что может скрывать такое поручение?
Он долго всматривался в Николае – тот мертвел – а потом сказал:
- Что ж, так даже интереснее. Дракула любит играть. Мы все любим играть!
Николае открыл рот и выпалил:
- А вдруг я что-то скрываю в одежде? Почему меня не обыскали?
Андраши откинул голову и рассмеялся: заливисто, очаровательно. Потом сказал:
- Дорогой мой, ты не сможешь ничего от меня скрыть ни здесь, ни здесь.
Он постучал Николае сначала по груди, потом по лбу. Тот только вздрагивал от негодования.
- Может быть, Дракула сошел с ума, как и я, - что использует вас, - совершенно непринужденно сказал граф после этого, посмотрев на Николае. – Но жестокость с вами будет излишней. Пытать вас скучно, - склонившись к юноше и понизив голос, вдруг произнес он, точно задушевное признание, - а кроме того, это ничего не даст… Вы и так ничего не скрываете и не можете скрыть!
Рядом с этим человеком даже Корнел, казавшийся Николае очень ловким человеком, представлялся простецом из простецов.
Бела Андраши воплощал в себе… какую-то разумную жестокость, которая была ужасна уже тем, что не могла быть, по самой своей разумности, свойственна никакому православному человеку. Если только тот не перестал быть православным.
Или Николае мало понимал православную веру… Нет - быть такого не могло…
Николае зажмурился и снова увидел, как князь Дракула целует перед алтарем свою венгерскую невесту королевской крови. Он увидел, как смеется Матьяш Корвин, провозглашая тост за князя и княгиню. Кому же, сами не зная того, подчинялись сотни тысяч людей, которые веровали сердцем?
"Нет, нет – князь Дракула не может быть таков, - вдруг отчаянно подумал Николае. Он сам не понимал, отчего ему вдруг с такой страстью захотелось, чтобы Влад Колосажатель оказался не так разумен в своей жестокости, как граф Андраши. – И моя сестра, княгиня, не могла быть такова!"
Уж Иоана – никогда! Николае отправил в рот большой кусок мяса, чтобы заесть даже проблеск такой мысли.
Потом Андраши сказал:
- Вы получите фирман, который защитит вас по пути в Стамбул и в самом Стамбуле. Там вас встретит мой турецкий брат… Абдулмунсиф, крещенный Штефаном.
Николае чуть не подавился.
Андраши сердечно похлопал его по спине - и прибавил:
- Мы с Штефаном не только братья по вере, но и старые друзья, как с тобой. Он позаботится о вас. Прежде всего, о тебе… тебе я меньше всех желаю зла!
Андраши помолчал. Глядя на юношу, он улыбался с каким-то христианским умилением - грустной, но глубокой приязнью.
- Я очень люблю таких, как ты.
Николае понял, что на этот раз Андраши не солгал – да и до сих пор не лгал ни в чем: какой же страшной ложью могла быть правда! И каким великим обманщиком тот, кто скажет эту правду в неподходящее… или подходящее только ему самому время!
Он вдруг понял, что все это время Андраши говорил по-валашски: так, точно родился на его земле. Николае ощутил, что готов заплакать, – ощутил, словно его предали все, кого он любил. Но он раньше умрет, чем покажет Андраши свою слабость.
Николае осознал, что Андраши смотрит на него с сочувствием, какого он не видел ни от кого.
- На нашем жизненном пути мы можем иметь только одну опору, - негромко сказал белый рыцарь.
Николае закрыл глаза и перекрестился. Посмотрев на белого рыцаря, он увидел, что Андраши улыбнулся, - а потом венгр встал.
- Ты, наверное, хочешь побыть один, помолиться… Не стану мешать!
Он удалился, неслышно прикрыв за собой дверь.
Николае опустился на колени, прижавшись лбом к полу, к ковру – как молились мусульмане или самые истовые христиане. Он очень хотел помолиться. Но не мог.

Николае провел еще два дня в заточении, вместе с Корнелом и другими своими товарищами. Несколько раз Николае сходился с Корнелом в комнатах или в саду, но они почти не говорили, даже едва смотрели друг на друга.
Андраши навещал боярского сына по вечерам. Они ужинали вместе, и граф расспрашивал его о жизни так, точно они расстались только вчера. Между прочим, спросил, как поживает маленький воспитанник Николае, сын Иоаны…
Если справедливы были их догадки об Андраши – заговорить об этом было для него как коснуться незаживающей раны. Но Андраши вел себя так, точно и не было этой смерти, этого расставания.
"Он держит ее и никогда не отпустит, - вдруг подумал Николае с ужасом. – Он не может отпустить то, что однажды назвал своим".
Николае не знал, говорил ли Андраши уже с Корнелом, другим вдовцом Иоаны… но не желал, не мог себе этого вообразить.
На прощанье во второй день Андраши сказал, что отошлет их в Стамбул завтра, снабдив бумагами.

[Эрин]

Глава 87

Николае так и не поверил, что уезжает от Андраши, что хватка этого существа ослабла – пока дом в Эдирне не скрылся из виду. Ему даже вздохнулось сразу легче. Хотя могло статься, что он ехал навстречу горшей участи… но нет: никакой супостат, поджидающий впереди, не мог оказаться страшнее этого большого христианского паши и мнимого князя мира сего! С его любовью, которая была так сильна, что пожирала все, чего касалась!
"Любовь бывает страшнее ненависти, - вдруг подумал Николае. – Если Бог есть любовь, то на свете не может быть ничего страшнее любви…"
Как он не понимал этого раньше? Он словно не жил до того дня, как попал в руки Андраши! И тот словно заклеймил его своей печатью – пробудил к жизни, пробудил в нем что-то, что ужасало самого Николае.
Если служение ордену таково, как сегодня ощутил это Николае, - то не один Андраши, а все рыцари Дракона не люди, не могут быть людьми… Сколько от человека осталось в Корнеле? Он – мужицкий сын, сказал Андраши: значит, несмотря на бесчисленные свои грехи, на годы, омытые реками крови, намного более еще человек, еще христианин, чем высшие посвященные благородных кровей. Николае сам не знал, откуда пришли к нему такие мысли: но чувствовал, что они верны.
Николае поник головой, словно утомился скачкой на коне; но это просто морок обнял его голову. Он вдруг увидел перед собой, в непроглядной хмари, знакомые черты. До боли знакомые черты! Сестра, которую он совсем забыл!
- Ты человек только до тех пор, пока ты не пробудишься, маленький братец, - улыбаясь нечеловеческой улыбкой, прошептала Марина. Николае зажмурился и замотал головой.
- Нет-нет-нет, - прошептал он.
Марина склонилась к нему и подарила поцелуй смерти.

Николае ощутил, что его схватили за плечо, и встряхнулся; и узнал Корнела. Тот всматривался в него с тревогой.
- Ты задремал! – сказал витязь. – Смотри за собой!
Николае кивнул. Он все еще был полон ужаса перед образом Марины, какой она предстала ему… Где Марина сейчас? В аду, конечно, как все самоубийцы! И она звала, тянула его к себе!..
Ему захотелось броситься в сильные объятия Корнела, взмолиться о защите – но это была такая напасть, которую каждый человек встречал один на один. Николае стиснул зубы и, сотворив короткую молитву, попытался взбодриться. Ему это почти удалось.
По пути Николае стало полегче – мир опять прояснился и расцветился красками, тьма, казалось, потеряла над ним свою власть. Николае был даже рад турецкой жизни, потому что этот безбрежный и беззаконный человеческий рынок не давал ему дремать.
Когда они взошли на борт корабля с каким-то старинным греческим названием, Николае стал у борта, хотя никогда прежде не видел моря и не был знаком с его опасностями. Он бы выпал за борт – и утонул раньше, чем его хватились бы, пусть и умел плавать: на боярском сыне был тяжелый доспех, а от качки, от зыби и блескучей ряби, волновавшей воду, его тошнило.
Корнел стал рядом с ним – и не показывал никакой слабости, хотя тоже никогда раньше в море не выходил.
- Она зовет… Вода, - сказал ему Николае, взглянув на сумрачного витязя. – Ты не чувствуешь?
- Чувствую, - сказал Корнел. – Вода – она как женщина…
Безбрежна и необорима порою казалась женщина – вода, женщина – тьма, бездна; но женщина-свет, женщина-власть могли быть еще ужасней.
Николае и Корнел обняли друг друга за плечи, готовясь вместе встретить свою неотвратимую судьбу.

Судьба была благосклонна к валашским витязям и на море – однажды им показалось что-то вроде пиратского судна, и корабельщики даже приготовились принимать удар; но никто на них не напал. А Корнел, казалось, даже жалел, что они разминулись с чужим кораблем, – ему хотелось куда-то излить свою злость. Этот молчаливый сильный человек не мог быть долго без врага, без борьбы, - и сражался телом, хотя наступало время воинов духа, таких, как Бела Андраши.
- Может быть, скоро и придется сразиться как следует, - сказал ему Николае. Корнел сурово засмеялся, глядя, как исчезают за горизонтом белые паруса.
- Может быть, братец!

Когда перед ними встал Царьград, Корнел был на палубе – как и Николае. Они повидали побольше Василики, но и то были восхищены, изумлены.
- Почти такой, как мне мечталось, - сказал Корнел боярскому сыну. – А ты – что думаешь? – спросил он, кивнув на купол Святой Софии, по-прежнему царствовавшей над Константинополем и его завоевателями, несмотря на вонзавшиеся в небо иглы минаретов.
- Я думаю, что изнутри все оказывается не такое, как снаружи, - со вздохом ответил Николае. Корнел усмехнулся.
- А я думаю, братец, что Господь нам заповедал все любить, какое бы оно ни было, - отозвался витязь.
- Стало быть, и врагов ты любишь, когда бьешь? – спросил Николае.
Он никогда не мог этого понять – хотя Христос этому учил…
- И когда бью, люблю, - сказал Корнел, глядя на него своими черными глазами. Он вдруг улыбнулся. – Когда бью, особенно люблю.
Николае, глядя на товарища с ужасом и восхищением сразу, подумал, что, пожалуй, узнал его в этот миг лучше, чем за все годы, что они провели вместе.

Когда они сошли на берег, Николае сразу стал осматриваться. Его удивило немало открытых женских лиц – хотя одевались гречанки и здешние турчанки все больше в темные, монашеские цвета.
- Здесь и христианские церкви, я слышал, еще есть, - сказал он Корнелу.
- Все уже не то, - сумрачно ответил витязь.
Несмотря на восторг, испытанный в море при виде Царьграда, Корнела больше не радовали новые лица, краски, красоты: он смотрел по сторонам как человек, отживший свое и ведомый только долгом. А Николае, усмотрев вдали, среди перистых кипарисов, светлые и еще величественные руины Буколеона, задумался, каковы могли быть последние императоры. Наверное, чем-то похожи на Андраши – изощренные жестокие умы и, после пьянящей сладости власти, всегда полынная горечь обреченности на языке. Но у этих людей, за этими людьми, не было той силы, что у Андраши.
Тот когда-то божился, что он по отцу валашский князь, потомок Дана, – но теперь Николае уже нисколько в это не верил. Однако у Андраши должен был быть славный отец: чтобы породить такого сына.
Они шагали между увитыми виноградом плетнями, белыми глухими стенами – Царьград, однако, немало напоминал Эдирне. Бедно одетая стройная девушка с корзиной на голове, на которую было небрежно наброшено ветхое голубое покрывало, прошла мимо – и, встретившись взглядом с Николае, вдруг улыбнулась ему и поклонилась, поприветствовав валаха на своем красивом непонятном языке.
Боярский сын, восхищенный любезностью и смелостью гречанки, низко поклонился в ответ, прижав руку к сердцу. Ему показалось вдруг, что он попал домой. Турчанки никогда себя так не вели.
Но и гречанки не говорили по-валашски…
Николае вздохнул, томясь тем, что для Корнела уже давно отгорело. Он вдруг спросил себя – а женат ли этот Штефан, турецкий брат Андраши, и если женат, то по какому обычаю?
Они подошли к воротам дома, очень похожего на тот, в котором жили в Эдирне: белого и приземистого - такие хорошо сохраняли прохладу. Дом окружал виноградник, а под окнами благоухали розы. Немного поодаль, в стороне от ведущей к дому дорожки, посыпанной белым песком, был разведен огород - с овощами, пахучими и съедобными травами. Николае сразу ощутил женскую руку – хотя садовничать мог и мужчина…
Но тут навстречу им вышел хозяин, и Николае позабыл обо всем на свете. Так он не изумлялся даже при новой встрече с Андраши.
Перед ним стоял брат этого человека – удивительно похожий на белого рыцаря цветущий мужчина, напоминающий Андраши голубыми пронзительными глазами, носом с горбинкой, красивой посадкой головы, приветливой улыбкой… Только в улыбке показывались ровные, безупречные зубы; а вьющиеся волосы были темнее, рыжее, чем у венгра.
- Здравствуйте, - сказал Штефан по-валашски, почти так же чисто, как Андраши, - и с иным чужестранным оттенком, нежели у Андраши. – Будь благословен, брат.
Николае только тогда понял, что турецкий рыцарь обращается к нему, когда Штефан заключил его в объятия. Он застыл от изумления, хотя это было самое христианское, православное приветствие; а Штефан трижды коснулся усами его щек.
- Какой… какой славный сад, - только и смог выговорить боярский сын. Турок засмеялся.
- Это моя хозяйка им занимается, - сказал он. Коснулся плеча Николае. – Прошу вас пожаловать в дом.
Он обращался теперь и к Корнелу, и к другим спутникам Николае; Корнел молча поклонился. Этот турок сразу не понравился ему – хотя Николае Штефан показался пленительным.
"Хозяйка? " - мимолетно изумился боярский сын. Почему-то он думал, что Штефан холост. И точно ли он турок? Откуда же тогда у него столько сходства в лице с Андраши?
Вошедшим гостям сразу предложили сменить пропыленные сапоги на мягкие туфли. Чистота здесь блюлась еще большая, чем в доме Андраши, который скорее походил на служебное помещение… проходной двор: наверное, для переправы товаров и рабов… Это же был дом семейный.
Николае сразу ощутил робость при мысли о женской половине. Вот бы увидеть эту хозяйку – хоть одним глазком… Ведь Штефан христианин? Но он, должно быть, такой же ревнивец, как и Андраши. А то и еще больший: ведь это настоящий восточный человек.
Потом Николае и его спутникам принесли воду для умывания и простую, вкусную еду. Теперь их уже не разлучали. Хозяин сел с ними – и хотя он с ними не ел, Николае вдруг ощутил: это союзник.
После трапезы им предложили отдохнуть.
Николае терзался любопытством обо всем, что видел вокруг, – но, едва ощутив головой подушку, провалился в сон. Здесь дышалось хорошо – не давило то темное присутствие, которое не давало Николае покоя в доме Андраши.

Василика лежала на диване, облокотившись на подушку, - Штефан сидел у нее в головах; они держались за руки.
Они только что предавались любви – так, как научились друг с другом: ласкаясь только руками и губами. Штефан позволил себе и своей возлюбленной открыть себя – иначе едва ли смог бы соблюсти ее…
Василика оставалась целомудренной даже тогда, когда ласкала его. Штефан видел теперь, что это не изменилось бы, даже если бы он женился на ней: его подруга была из тех простых и цельных натур, которые очень нелегко заставить изменить себе – пусть даже они и изменяли другим. Такова была Иоана. Любовники набегали на нее, как приливы на скалу, - и откатывались назад, только придавая ей блеску. Они только открывали в Иоане силы, дремавшие изначально…
Сейчас турецкий рыцарь сидел, откинув голову на подлокотную подушку Василики, и она гладила его волосы, плечи.
- Так с Николае Кришаном, братом государыни, приехал еще и ее первый муж? – тихо спрашивала Василика. Она только сейчас осознала для себя, что у княгини мог быть какой-то первый муж: что такая великая жена могла изменить одной любви для другой… Что она могла изменить христианскому браку…
- Да, первый муж, - откликнулся Штефан. – Я слышал о нем еще в Валахии. Это витязь Дракулы, замечательный человек… хотя при Иоане Кришан, а тем паче над нею, не могло быть обыкновенных мужчин! Он славен смелостью и редким боевым искусством даже среди валахов.
Василика склонилась к возлюбленному через плечо.
- Почему же государыня оставила его?
Штефан промолчал, тонко улыбаясь.
- Теперь это уже безразлично, моя драгоценная Фатиха.
Он повернулся к ней, Василика склонилась ниже – и они поцеловались долгим поцелуем. Потом Василика соскользнула с дивана и села рядом со Штефаном. Положила голову ему на плечо, а руку – на обнаженную грудь, ища его сердца.
- Скоро будет большая война? – спросила она шепотом. – И это – первые вестники? Ведь Дракула ничего не передал тебе с этими людьми?
- Дракула всегда творил только расчетливые безумства, - усмехнулся Абдулмунсиф. – Он, конечно же, передал мне с этими людьми только такое послание, чтобы оно не могло быть перехвачено Андраши, когда они встретятся с ним. Ведь только Андраши – или человек не ниже его по положению - мог дать им фирман, чтобы их допустили в Стамбул!
Турок прижал себе подругу одной рукой; а другую сжал в кулак.
- Скоро я узнаю, чего желает от меня Дракула и мой кисмет. Думаю, прежде всего нужно поговорить с Корнелом Испиреску. Он ближе всех к князю Владу – хотя это простой неученый человек, и благородные люди, искушенные в политике, легко могут недооценить его…
- Но я не могу поверить, что Андраши его также недооценил, - прошептала Василика. – Только не белый рыцарь!
- Может быть, у Андраши есть замысел, который охватит всех нас, – и он обрадовался случаю согнать всех нас вместе: как предателей… так и старых врагов, - заметил турок. – Все равно Корнел и его спутники уже не могут вернуться, как и мы с тобой.
Василика посмотрела в глаза своему господину, затаив дыхание.
- Бела Андраши такой же расчетливый безумец, как и Дракула, - с улыбкой сказал он.
Василика кивнула.
- Ну тогда иди к этому Корнелу, - сказала она, разгладив свои желтые шаровары и сняв с них соринку. Валашка поправила серебряные цепочки, обвивавшие бедра. – Иди – это может быть дело, которое не терпит.
Штефан поднялся и, на прощанье поцеловав ей руку, вышел.

[Эрин]

Глава 88

Корнел вздремнул совсем мало – его спутники, раскинувшись на коврах и шкурах вокруг, спали безмятежно; а он лежал без сна, рассматривая беленые стены. Взгляд валашского воина искал распятия – но, поймав себя на этом, витязь угрюмо засмеялся и, повернувшись на живот, уткнулся лицом в постель.
Он услышал мягкие шаги, хотя чужак очень старался приглушать их; но чутье заставило валаха мгновенно повернуться и сесть, положив руку на кинжал, с которым Корнел не расставался.
Его товарищи даже не шевельнулись. А Штефан-Абдулмунсиф только улыбнулся, как будто ожидал того, что увидел. Он присел напротив витязя, с ласковым восхищением посмотрев ему в глаза.
- У меня есть к тебе разговор, господин рыцарь, - сказал турок. – Лучше без чужих ушей.
Корнел кивнул и поднялся, не задавая вопросов. Взглянул на свой меч… но хозяин заметил это и качнул головой.
- Нет, я твой друг.
Корнел помрачнел и опустил глаза. Но выскользнул следом за турком он совершенно бесшумно – так, что не проснулись ни воины, ни слуги, тоже дремавшие в послеобеденный час.
Они вышли в сад и сели на скамью под стеной, выходившей на задний двор. Здесь не только не было ни души – сюда не долетало ни звука.
Корнел побарабанил пальцами по скамье – потом поднял глаза. Тяжелое ожидание в его взгляде заставило Штефана поежиться. "Понимаю, почему Иоана ушла от него", - вдруг подумал турок.
Потом он склонился к витязю.
- Господин Корнел, - вкрадчиво сказал Штефан. – Мне известно, что князь Дракула передал с тобой важнейшее послание для меня. Поэтому…
- Откуда тебе это известно? – тут же прервал его валах.
Штефан мысленно послал проклятье грубияну. Взгляд его стал холодным.
- Если бы я сомневался в вас, я не принял бы вас у себя в доме, а немедля сдал городской страже, - спокойно ответил он. – Ты знаешь, какое положение я здесь занимаю, Корнел-бей?
Корнел кивнул.
- Мне говорили, - сказал он, огладив грубой темной рукой резную серебряную рукоять. - Но я давно разучился верить словам.
- А жаль, - мягко, искренне сказал Абдулмунсиф. – Иногда это необходимо.
Они несколько мгновений пристально смотрели друг другу в глаза – ни один не отводил взгляда. Потом Корнел встал со скамьи, так неожиданно, что Штефан откинулся к стене.
- Что это значит? – резко спросил турок.
- То, что ты ищешь, не у меня – и я даже не видел этого в глаза, - сумрачно сказал валах. – Князь Влад сделал… начертал знаки у меня на спине, которые велел запомнить двоим моим спутникам.
Штефан широко раскрыл глаза – и вдруг, не удержавшись, засмеялся, так громко и непристойно, что Корнел в ярости повернулся к нему, хватаясь за кинжал. Еще миг – и кинжал оказался бы у горла турка: но тот вскинул пустые ладони. Валах опустил оружие.
- Ну конечно, - с великим трудом заставляя себя унять смех, качая головой, прошептал турецкий паша. – Как я сразу не догадался. Конечно, ты не мог этого видеть в глаза, чтобы тебя…
Он взглянул в лицо оскорбленному до крайности Корнелу – и поклонился, коснувшись рукой груди.
- Прошу простить меня, Корнел-бей, - сказал Абдулмунсиф с искренним сожалением и почтением. – Я знаю, что ты великий герой своей земли. Я разумел, что князь, которому ты очень дорог, хотел уберечь тебя таким способом, дабы ты не пострадал при допросе… Ведь ты, конечно, не глядел на себя в большое зеркало после того, как тебе нанесли рисунок?
Из глаз Корнела на него смотрела черная смерть. Витязь шумно вздохнул, расправляя могучие плечи, качнулся к турку…
А потом поник головой и сложил руки на груди.
- Да, - проговорил Корнел. – Именно так, Абдулмунсиф-паша. Князь хотел уберечь меня.
- Штефан, - мягко поправил его турок. – Зови меня христианским именем, как друг и союзник.
Корнел кивнул, не поднимая глаз. На смуглом лице его, преждевременно отмеченном морщинами, волновались краски.
- Прости и меня, - сказал витязь.
Штефан кивнул.
- Не будем ссориться, - сказал турок, улыбаясь. – Нам нужно как можно скорее поговорить о деле – ты согласен?
Корнел вдруг пошевельнулся всем телом, точно хотел пнуть скамью.
- Ну так давай к делу!
Хозяин встал, оказавшись одного роста с валахом.
- Тогда позволь спросить тебя, Корнел-бей, кому же из твоего отряда было поручено запоминать знаки на твоем теле? И как вы скрыли их от стражей Андраши?
- Это было нетрудно, - сказал Корнел, не глядя на турка. – Мои спутники изучали рисунок, пока не затвердили его наизусть. По дороге мы не мылись целиком и не обнажались, во всяком случае, перед теми, кто не был посвящен…
- А, так посвященных только трое… Двое, не считая тебя, - перебил его с полным вниманием слушавший Штефан. – А дальше как? Смыли рисунок?
- Да, но потом сделали его снова – когда соглядатаи ушли, - сказал Корнел.
- Это было очень неразумно, - сказал Штефан. Теперь в его тоне не осталось никакой насмешки.
Корнел только взглянул на него.
- Мы не раздевались при людях Андраши. Когда нас попытались заставить…
Турок низко поклонился.
- Могу вообразить, как вы им ответили, Корнел-бей… Конечно, вашу одежду все равно обыскали, но ничего не нашли – не так ли?
Корнел молча кивнул.
Штефан осторожно коснулся его плеча. Корнел дрогнул, но не отстранился.
- Проводи меня к этим посвященным, - попросил турок.
Корнел еще несколько мгновений молчал – а потом сделал то, чего его собеседник почти ожидал…
- Вести нет нужды, - произнес витязь и принялся расстегивать куртку.
Штефан ждал затаив дыхание. Ряд мелких перламутровых пуговок дорогого блестящего платья, туго облекавшего торс и руки Корнела, подавался мучительно медленно. Справившись с курткой, витязь сорвал ее и откинул на скамью. Потом застыл, оставшись в одной рубашке. Штефан недоуменно нахмурился.
- Смотри, - пригласил его витязь, не поворачиваясь.
Улыбнувшись, Штефан потянулся к Корнелу – и, помедлив, откинул с его широкой спины волосы: пестрые, темные с сединой. Волос было столько, что это получилось не сразу. Потом турок осторожно задрал край льняной рубахи.
Штефан закусил губу, забыв обо всем.
Немудрено, что Дракула ничего не боялся! В этом рисунке мог разобраться только высокий посвященный, и в кругу Андраши - только сам Андраши: а графа Корнел допустил бы только до своего мертвого тела.
Штефан отстранился от витязя, который уже весь дрожал от такого посягательства. Мягко попросил:
- Позволь, я срисую эти знаки, и тебе больше не придется служить ходячей картой.
Корнел вскинулся, как будто попал в застенок и услышал палача. Штефан восхитился такой выдержкой: тем более, что мысли валашского героя были недалеки от истины.
- Хорошо, - наконец сказал валах сквозь зубы. – Только поспеши.
- Я мигом, - уверил его Абдулмунсиф.
И в самом деле: он вернулся с листом бумаги и тушью так скоро, что Корнел едва опомнился.
- Сними рубашку, - уже открыто приказал турок.
Корнел сорвал ее, точно власяницу.
Штефан мимолетно изумился тому, сколько шрамов на этом теле, с которого можно было бы ваять настоящего Ареса - или Ахилла. Но потом заставил себя быстро и точно срисовать черные хитросплетения. Ему уже не раз приходилось работать рисовальщиком, переносящим с одного листа на другой самые головоломные изображения, и от мастерства его и скорости порою зависели судьбы тысяч людей.
- Теперь можешь пойти умыться, - предложил турок.
- Спасибо, - сказал Корнел.
Одевшись, он хотел уйти в дом, но хозяин не дал.
- Я провожу тебя.
Корнел склонил голову перед этим повелением. Хозяин и гость вместе направились в купальню, и Штефан, велев Корнелу подождать, приглушенным голосом отдал распоряжения слугам.
Когда ванна для него была готова, Корнел жестом попросил хозяина уйти. Абдулмунсиф с наслаждением покачал головой, закурчавившейся еще больше от душистого пара, наполнившего комнату.
- Нет, мой друг, - сказал он. – Я смою эти знаки сам, потому что тебе не видно.
Корнел побагровел от стыда; но принужден был уступить.
- Только никаких!.. – вскинулся он, когда хозяин подступил к нему с жесткой банной рукавицей.
- Я не распутник, - мягко ответил турок. Корнел стиснул зубы, поняв, что выдает себя с головой человеку, который говорил с ним только намеками – могущими быть истолкованы как угодно.
Штефан быстро и с силой оттер его спину. Потом отбросил почерневшую мыльную рукавицу и вышел: Корнел не успел даже слова сказать.
А Штефан думал, что нужно будет непременно узнать секрет этой туши, которая смывается с кожи бесследно.

Когда Корнел вышел из купальни, его товарищи уже встали. Штефан непринужденно поприветствовал витязя – и тихонько попросил указать на двоих рисовальщиков, которым Дракула доверил тайну.
- Но ведь ты уже все срисовал, - мрачно сказал Корнел.
Штефан пожал плечами.
- Назови мне их, если не хочешь, чтобы я взялся добывать сведения сам, - невозмутимо сказал усмиритель народных возмущений.
Корнел улучил минуту и указал на двоих своих товарищей: таких же могучих валахов, как и он. Витязи. Ну конечно, подумал турок: ближний круг…
- Мне все-таки удивительно, что Андраши не допрашивал вас… Должно быть, он совсем плох, - вдруг серьезно сказал Штефан Корнелу. – Теряет хватку.
Корнел рассмеялся.
- Вот уж это едва ли! Просто Андраши знал, что ему никто из наших ничего не скажет. Князь Дракула не глупее тебя, паша, а Турцию вызнал вдоль и поперек.
- Что верно, то верно, - сказал Штефан.
Больше ему ничего и не нужно было. Штефан подошел к одному из людей, на которых указывал Корнел, - и, поартачившись немного, валахи сдались: каждый из них знал одно только слово, но вместе эти слова сложились в ясный приказ турецкому рыцарю. "Найти и уничтожить".
Штефан с сомнением посмотрел на витязей Дракулы – но потом заключил, что эти посланники опасными быть не могут. Они не принадлежат к ордену, видно уже по честным и невежественным лицам: не иначе, Дракула выбрал их за превосходную память, свойственную разведчикам без воображения. Карта ничего им не сказать не могла – а слово Дракулы для этих вояк закон.
Найти – и уничтожить!..
Для Штефана это было как сжечь сокровищницу своей души. Для Влада, конечно, - тоже.
Но нужда в таком варварстве назрела великая.
Если только Андраши ворвется – или проникнет окольными путями в Стамбул… Сейчас это ему сделать легко как никогда.
Турок ушел в свою комнату, унеся с собой драгоценный лист, - и там крепко задумался над ним.

Василика тоже вздремнула днем – а потом пошла на кухню, присмотреть за ужином. Сама она редко стряпала и никогда не убиралась, препоручая это прислуге: но надзирала за всем домом. Ее величали хозяйкой с полным уважением – и почитали знатной госпожой. Теперь ее не отличить было от знатной госпожи: и многих она даже превосходила.
В здешнем доме Абдулмунсифа она не прикрывала лица ни перед кем; только на улице, но не потому, что было велено, а из осторожности. Над местными женщинами нередко совершались насилия; но турчанок защищали уже их покрывала, как от своих, так и от чужих. Все – и бедные, и богатые - знали, кто господствует в Стамбуле.
Хотя работы усмирителю народных возмущений все прибавлялось. Как будто кто-то изнутри, из Стамбула, подыгрывал Андраши.
Однако сейчас на Василике было только темное домашнее платье поверх тонкой рубашки с шароварами и туфли на босу ногу. Волосы она скрутила узлом, но не прятала. Разве кто-нибудь из гостей Штефана посмеет обидеть ее?
Спустя некоторое время она вернулась в комнаты, напичкав Анастасию, свою служанку-гречанку, наставлениями по самое горло. Не столько потому, что Анастасия нуждалась в указке, - сколько потому, что Василике нравилось властвовать над своим домом.
Ей вдруг показалась чья-то тень в коридоре – а потом на свет выступила незнакомая мужская фигура. Василика в испуге остановилась; рука тотчас легла на рукоять валашского ножа. Она носила этот нож с собой, точно оберег, - и, выходя из своей спальни, не расставалась с ним, подобно воину.
- Госпожа? – спросил молодой голос по-валашски.
Василика не двигалась с места.
- У меня есть нож, - сказала она.
- Я вижу, - ответил неизвестный юноша без всякого удивления. Он шагнул вперед – и на красивом лице его в огне лампады высветилось восхищение.
- Я никогда бы не посмел обидеть тебя, - серьезно сказал валах и поклонился.
Василика уже знала, кто перед ней.
- Господин… боярин Кришан? – спросила она.
Николае снова поклонился. Замешкался, дернувшись к ее руке, - но поцеловать ее не решился.
- Я еще не боярин – я не могу вполне наследовать отцу, - смущенно сказал он. Рассмеялся. – Едва ли когда-нибудь это случится.
Василика кивнула.
- Я знаю, что сталось с наследством твоего отца.
Она опустила накрашенные глаза.
- Прости, господин, но я должна идти.
Она двинулась мимо него, но Николае умоляюще протянул руку и остановил ее.
- Госпожа… Я не знал, и подумать не мог, что ты валашка, - с робостью и радостью проговорил этот юноша, родной брат ее княгини. – Откуда ты родом?
- Из Тырговиште, - сказала Василика; лицо ее заалело. – Из города плача! А теперь дай пройти!
Николае посторонился, хотя и не думал держать эту прекрасную юную женщину. Василика ошеломила его, как ошеломил бы его вид родных лесов, деревянных церквей... вид своих живых сестер, молодых и гордых, смеющихся с ним на шумном семейном застолье…
Теперь настало время плача, а не смеха. И не дело ему так думать о женщине, принадлежащей этому турецкому паше. Как только он вывез ее из Валахии?
Ощутив неожиданное сильное враждебное чувство к хозяину, Николае громко выругал себя самого и, ударив кулаком в стену, зашагал в комнату, где гости спали все вместе. Ему хотелось разогнать дурное настроение поединком или конной прогулкой. Можно ли здесь скакать верхом? Они привезли сюда своих коней, которые сейчас стояли в конюшне Штефана, - хотя две лошади пали во время путешествия в трюме, но ему, боярскому сыну, дадут…
Нужно спросить турецкого брата.
Николае постарался загнать нечестивые мысли как можно глубже и пошел на поиски Штефана. Ему сказали, что хозяин занят и не допускает к себе никого.
Тогда боярский сын вернулся в гостевую комнату и горячими уговорами увлек в сад подраться одного из своих валахов. Он сам не знал, что за затмение на него нашло.

Штефан освободился только к ночи – навалилось, кроме тайны Дракулы, еще много дел: жалоб, требований, обвинений… И все они не терпели – хотя тайна валашского князя была самым срочным делом. Он так и не разгадал ее. Дракула перемудрил – или он, Штефан, поглупел на чиновничьей работе?
Перед тем, как отойти ко сну, он заглянул к своей возлюбленной. Василика уже была в постели; она проснулась, когда господин приблизился, с готовностью обняла его и поцеловала.
- Как твои дела? – шепотом спросила Василика.
- Пока никак, - сказал он, садясь подле нее.
Быть может, если не решит загадку сам, он даже посоветуется с нею. Василика хорошо знает Стамбул – и хотя до него ей далеко, она может сказать что-нибудь новое.
- А как ты провела вечер? – спросил рыцарь. Василика помрачнела.
- Я беседовала с боярским сыном. Мне не понравилось, как он говорил и глядел на меня.
Конечно, сердцем Николае Кришан едва ли желал ей зла – но Василика слишком, слишком хорошо знала, что руководит мужчинами куда чаще сердца.
Штефан на несколько мгновений застыл. Потом вскочил.
- Он посмел…
- Нет! – поспешно воскликнула Василика. – Он не тронул меня! Не обижай его!
Штефан, не слушая ее, быстро покинул комнату.
Едва владея собой, он крупно прошагал по коридору. У гостевой комнаты остановился. Перевел дыхание.
- Ну, он у меня дождется, - пробормотал турок. Потом уже тихо, как умел, скользнул внутрь; в этот раз не проснулся даже Корнел. Абдулмунсиф отыскал его и застиг врасплох.
Когда на плечи Корнелу легли мужские руки, он вскинулся так, точно Штефан покусился на его добродетель. Однако Штефан был далек от этого как никогда.
- Корнел-бей, - тихо сказал он на ухо витязю. – Пожалуйста, уйми своего мальчишку. Он не очень почтительно разговаривал с моей женой.
Корнел окаменел: это могло означать только одно.
- Сейчас, - сказал он.
Пробрался между телами товарищей к Николае и схватил его за плечо прежде, чем тот хотя бы брыкнулся. Юноша вскрикнул, но Корнел быстро повернул его лицом вниз и заломил руку.
- Если ты хоть пальцем тронешь хозяйку, я нарежу из твоей спины ремней, - очень тихо проговорил витязь ему на ухо.
Николае сразу понял, в чем его обвиняют. Но кто, как нажаловался Корнелу?.. Неужели эта женщина? Гадина!
- Я ничего не сделал! – вскрикнул боярский сын, охваченный ужасом, пытаясь вырваться; но только едва не покалечил себя сам – так держал его Корнел.
- И не сделаешь, - сказал Корнел. Он вдавил Николае лицом в тюфяк, а руку выкрутил сильнее; юноша бессильно всхлипнул.
- Я не шучу, - все так же тихо сказал витязь ему на ухо; потом резко отпустил. Николае крутнулся на своей постели, горя от стыда; потом утер глаза и сел, глядя вслед старшему товарищу. Он знал, что тот не шутит.

Штефан вернулся к Василике. Она, должно быть, хотела дождаться его – лежала лицом к двери; но уснула. Он улыбнулся и поцеловал ее.
- Сладчайших тебе снов, моя роза.
И удалился, ступая мягче евнуха, охранителя женской чистоты.

[Эрин]

Глава 89

Василика проснулась рано, со скверным чувством, будто она упустила что-то большое, важное. Сев в постели, валашка вспомнила, что у нее вчера вышло с боярским сыном. Она знала, какие это вскидчивые, заносчивые люди – и слишком хорошо успела узнать, каковы Кришаны…
Штефан, наверное, не сдержался с Николае Кришаном: как и следовало ожидать. Такая обида может отлиться им всем.
Умывшись и одевшись, Василика захватила нож и пошла на кухню. Там только-только зажгли огонь. Анастасия, черная монашенка, приветствовала хозяйку поклоном.
Василика сама занималась завтраком для всех – а когда кончила дела, направилась на поиски господина. Он обычно в этот час был еще дома.
По своему обыкновению, Штефан приветствовал Василику улыбкой и объятиями. Но она знала, что Штефана гнетет поручение князя, - сколько же всего его гнетет!
- А что, если тебе отправить боярского сына на прогулку? Пусть посмотрит город с кем-нибудь из наших, - сказала валашка.
И займет себя, и забудет о своем унижении.
Лицо Штефана потемнело при этом напоминании – но Василика бесстрашно глядела ему в лицо.
- Я знаю, как этот Кришан тебе мешает, - сказала она. Тогда Штефан улыбнулся.
- Да, ты хорошо придумала. Спроважу его с глаз долой... пожалуй, и остальных тоже. А мы с тобой останемся вдвоем.
- Я могу помочь тебе, если желаешь, - предложила Василика. Штефан покачал головой.
- Нет… пока в этом нет нужды. Я сам.
Василика кивнула, зная – что такая нужда придет, и Штефан придет к ней за советом. Но торопить события не следует.

Николае и венгров отправили гулять по Стамбулу в сопровождении охраны и ученого писца, аги, который мог им рассказать историю города не хуже самого их покровителя. Витязей, и Корнела прежде всего, Абдулмунсиф оставил при себе: они могли ему понадобиться.
Это были люди, подолгу обходившиеся не только без женщин и развлечений, – а которым раем казалась самая обеспеченная бестревожная жизнь: и сутью их жизни был долг перед князем.
Сам Штефан опять долго работал в своих покоях – а днем пришел к Василике: но не за советом, а за любовью. Она уже досадовала на то, что господин так долго отмалчивается, - и когда он упокоился в ее объятиях, как Василика ни была умиротворена, счастлива этими минутами, она спросила:
- Так Дракула задал тебе слишком трудную задачу?
Штефан дрогнул, потом обернулся к ней.
- Василика, предоставь мне самому решать, что мне по силам!
- Мне кажется, что Дракула думал над этой задачей еще дольше, чем ты ее решаешь, - но вовсе не из гордости, - возразила его подруга. – И он не гнушался никакой помощью. Ведь тебе… нам нельзя терять ни минуты! Все будет напрасно, если Андраши нас опередит!
Штефан со вздохом лег к ней на плечо. Их руки переплелись, волосы смешались.
- Ты права, - сказал турок. – Я покажу тебе эту задачу.
Он поцеловал ее в шею, потом встал и принялся одеваться. Василика с улыбкой следила за его одеванием, а когда Штефан закончил, села, прикрывшись покрывалом. Он схватил ее за руки и поднял.
- Я прикажу, чтобы нам принесли поесть, - а потом займемся вместе.
Василика кивнула. Штефан быстро вышел; а она неторопливо принялась одеваться и причесываться.

Николае со своей свитой вернулись к вечеру, усталые – и едва ли довольные: Стамбул был способен разжечь многие желания, но немногие утолить, особенно когда дело шло о чужаках, о подневольных христианах. Однако о ссоре с хозяйкой боярский сын, конечно, забыл. Тут дай бог себя самого не забыть.
Все это время Василика с хозяином, заперевшись от всех, корпели над загадкой князя. Когда вернулись гости, Штефан с горьким смехом даже предложил Василике спросить их – любая помощь может пригодиться. Но Василика оказалась рассудительней и терпеливей своего покровителя, как уже не раз случалось.
- Нет, Штефан, - сказала она. – Не затрагивай боярского сына. И не впутывай чужих. Лучше спроси Корнела…
Она улыбнулась.
- Да, покажи великому воину город и спроси его совета. Мы можем пойти к Корнелу вместе - уж он-то не изменит своему долгу перед князем… и никакие разжжения плоти его не собьют с пути, даже когда он увидит меня!
Штефан оторопел.
- Что ты знаешь об этом человеке?
Василика поджала губы.
- То, чего тебе не следовало бы скрывать, мой дорогой господин.
Штефан улыбнулся и поцеловал ее в лоб. Василика давно переросла свое невежество – женщины воспитываются в таких делах куда скорее мужчин: даже многих благородных.
- Превосходно, - сказал он.
Турок отправил слугу к Корнелу, пренебрегая всякими приличиями: валах был зван в комнату паши. Корнел вступил в двери, казалось, раздвинув их своими плечами – и посмотрел на Василику пристально, однако без удивления.
- Что вам угодно? – спросил он обоих хозяев.
- Думаю, ты знаешь, Корнел-бей, - сказал Штефан. – Садись и помоги нам с загадкой твоего князя.
Корнел тотчас сел: троица образовала кружок, соприкасаясь коленями. Штефан расправил карту на коленях у себя и Корнела.
- Думаю, что это – план части города, - сказал турок. – Мы с моей женой думаем так, - поправился он. – Как по-твоему, Корнел-бей?
- Конечно, это где-то в городе, - если уж князь отправил рисунок тебе, сидящему в Стамбуле, - усмехнувшись, согласился Корнел. – Но это может быть и не план…
Он нахмурился, скользя темными пальцами по белому листу.
- Не городской план, - поправился витязь, взглянув на турка. – Похоже на план строения. Не улицы, а коридоры… не дома, а залы, - прошептал он изумленному Штефану. - Это для человека, который очень хорошо знает Стамбул – и имеет допуск туда, где сидят господа вашего города! - заключил витязь, пристукнув ладонью по карте; Штефан вздрогнул, но смотрел на Корнела неотрывно.
- Клянусь душой, ты прав, витязь, - прошептал он. – Мне и в голову не приходило смотреть на план иначе. Один взгляд другими глазами может переменить для человека весь мир. И понять, как малое подобно великому.
Он с горячностью протянул руки к Корнелу... Потом опустил руки и улыбнулся.
- Спасибо.
- Рано еще благодарить, - хмуро ответил Корнел. – Сперва нужно найти этот дворец… или хранилище… и попасть туда!
- Попасть будет нетрудно – пока я на своем посту, - пробормотал Штефан, накручивая рыжий ус.
Василика поняла, что останется не у дел: она, женщина, не бывала во дворцах, в которые допускали господ Стамбула, и не знала их изнутри. Однако Штефан понял ее огорчение. Положил возлюбленной руку на плечо.
- Ты будешь сопровождать нас с Корнелом. Ведь ты пойдешь со мной сегодня же? – спросил он, взглянув на валаха.
Тот молча поклонился.
Штефан уже искал новой бумаги, чтобы продолжить размышлять над планом. Наметить все места, которые могли скрывать сокровищницу Дракулы. А ну как этот валах посмеялся над ним?
При этой мысли все в нем замерло. Что, если это отвлекающий маневр – чтобы открыть ворота Стамбула кому-нибудь из своих людей, пока Штефан и его присные играют в игры?
Но пока Штефан только удалил от себя Корнела и Василику и в одиночестве принялся примерять на рисунок Дракулы планы всех чудес зодчества Царьграда.

Ни один план его не удовлетворил – может быть, Дракула напутал? Подзабыл? Но княжеская память позволяла ему вести точный подсчет тысячам посаженных на кол и говорить на всех языках Запада и Востока, какие имели значение...
Штефану не оставалось ничего другого, кроме как отправиться бродить по Царьграду вслепую. Конечно, Корнела он все равно взял с собой – как и Василику. Она оделась мужчиной и села на свою лошадь Годже, подобно им.
Корнел был далеко не так учен, как турецкий паша, но он первым обратил его внимание на то, о чем Штефан даже не задумывался.
- Эти развалины, - сказал валах, ткнув пальцем в Буколеон. – Так торчат среди всего остального!
Все трое всадников остановились. Штефан со своего коня склонился к Корнелу.
- Торчат – и что же?
Потом он хлопнул себя по лбу и рассмеялся.
- Буколеон! Руины императорской славы! Тебя послал мне сам Аллах, витязь Дракулы!
Он повернул коня и поскакал ко дворцу. Василика поняла все следом за господином и устремилась за ним – ну конечно, это мог быть только дворец императоров: указание или насмешка над происхождением Штефана, ромея и византийского принца по отцу!
Вместе с Корнелом они догнали пашу, который походил на сумасброда. Абдулмунсиф смеялся от восторга, воздевая руки к небу; потом посмотрел на своих спутников и объяснил:
- Именно руины не имеют больше плана, разрушают замысел своего творца – вот поэтому ни один дворец Стамбула не подошел к нашему рисунку! И здесь бывает мало людей… кому нужно то, что давно отжило свой век!
Сейчас вокруг них не было никого. Благочестивые мусульмане старались обходить мертвый дворец язычников стороной. Если прибыть сюда ночью…
Нет, их никто не остановит.
Штефан соскочил с коня.
- Идем, - он махнул рукой Корнелу. – И ты – иди с нами, - приказал он Василике, которая вдруг заробела и застыла в своем седле. – Привяжем коней и осмотрим дворец, пока все еще светло.
Они направились вперед, но продвинулись недалеко – скоро стемнело так, что понадобились факелы. Василика первая горячо запросилась домой.
Как ни одолевала жажда открытий Штефана, он признал, что лучше будет вернуться. Даже мужчинам было опасно на улицах в такой час. Завтра они придут сюда опять – и тогда возьмут свое!
Когда они ехали назад, к ним прибились какие-то тени угрожающего вида. Василика схватилась за нож, но едва ли могла бы что-нибудь сделать; однако Корнелу стоило только обнажить меч и приподняться в седле, показывая свою стать и блеск доспеха, как злоумышленники отступили.
Штефан, вынувший из ножен, но не поднявший саблю, с удовольствием смотрел на валаха.
- Поистине, тебя послал мне сам Господь… Тем, которые промышляют ночью в Стамбуле, нет разницы, что паша, что сам султан!
Корнел взглянул на него и криво усмехнулся.
- Да уж, – сказал он. – Поторопимся.
Он пришпорил коня и поехал во главе отряда.

На другой день они отправились ко дворцу в послеобеденный час – но достаточно рано, чтобы рыть, пока станет сил. Николае взяли тоже: хотя едва ли ждали от него прока.
Боярский сын ехал рядом с Василикой, но так старался не смотреть на нее, точно опасался превратиться в соляной столп. Она вскоре обогнала его и поехала рядом со Штефаном и Корнелом.
Они везли с собой заступы, ножи, веревки… а еще паклю и факелы. Хотя теперь, когда уничтожение сокровищницы ордена было так близко, Штефан не мог вообразить, как покусится на нее. Это будет как сжечь Александрийскую библиотеку – и еще хуже: это будет, вместе с уничтожением древнего языческого наследия, уничтожение вековой мудрости христианства, ислама и всех великих еретических откровений вместе взятых! Уничтожение соли земли!
Но покамест следовало найти потайное хранилище.
Заговорщики привязали коней и направились вперед.
Вскоре Штефан нашел, какой из залов на карте обозначен знаком ордена: драконом, кусающим свой хвост. А потом увидел и подземный ход в углу: лестницу, ведущую словно в катакомбы.
- Вот оно – нашел, - сияя счастьем, сказал турок спутникам. – Идемте!
Он стал спускаться, не дожидаясь никого. Корнел посмотрел на Василику – и вдруг, шагнув к ней, схватил ее за руку. Ей сразу стало спокойней. А витязь Дракулы оглянулся на Николае – безмолвно, но очень значительно.
Они последовали за Штефаном; за ними пошли их спутники-валахи.
Василика задрожала от холода и страха, но ничего не говорила. Корнел шагал рядом, сжимая ее руку, точно вновь обретенный отец. Они спустились в сводчатый подземный зал, озаряя его факелами, - он оказался пуст; потом вошли в следующий… и остановились, натолкнувшись друг на друга, точно вдруг поглупев и лишившись воли при виде великих трудов великих умов, собранных здесь, в рукотворных пещерах Буколеона, ценою великих жертв!
Груды сокровищ лежали на полу, на столах, на полках… пергамент, бумага, даже коричневый от старости папирус… стопки книг, переплетенных в бархат, кожу, драгоценные металлы…
- Они разобраны по происхождению – то есть по возрасту и месту изготовления, - объяснил Абдулмунсиф в полной тишине. – Папирус к папирусу, переплет к переплету… а, здесь есть еще и другое…
Он подошел к груде свитков и наклонился. Потом, жестом подозвав одного из валахов, передал ему свой факел и принялся ворошить книги.
Через несколько мгновений Штефан выпрямился и с улыбкой взглянул на остальных. А в голубых глазах турка стояли слезы.
- Разобраны по возрастам, по странам, по темам, по религиям – всему в душе человека, как и в Господнем мире, есть свое место, - прошептал он. - Совокупная душа и разум людей есть самое совершенное, что приобретено человечеством на пути от варварства к Господу. А перед нами – великая совокупная душа лучших из людей!
Византийский принц кивнул в сторону библиотеки. Он не знал, понимает ли его кто-нибудь из товарищей, кроме Василики, - и очень мучился этим.
Потом вдруг закрыл лицо руками.
- Я не могу уничтожить их… Нет, это выше моих сил!
Корнел вдруг выпустил руку Василики. Несколько мгновений он стоял неподвижно – а потом шагнул вперед.
- А я могу! Князь… Господь так велел, паша!
Он ткнул факелом в ближайшую груду свитков. Абдулмунсиф вскрикнул, как будто подожгли его самого; он бросился вперед, точно вдруг потеряв разум. Витязи Дракулы, так же, как когда-то двигались сквозь пламя к шатру султана, двинулись следом за своим предводителем, разбрасывая и поджигая все, что могло гореть.
Абдулмунсиф не сразу осознал, что Корнел держит его за шиворот, не давая ступить ни шагу вперед; другой рукой валах прижимал к себе Василику.
- Быстрее! – крикнул витязь, походивший на демона разрушения. – Сейчас все затянет дымом… задохнемся! Сваливайте все в кучу!
Абдулмунсиф застонал и упал на колени; но Корнел безжалостно вздернул его на ноги.
- Уходим отсюда все! – командовал он громовым голосом. – Михня, Ливиу! Ко мне! Николае!..
Боярский сын давно уже жался к лестнице, только и ожидая, когда можно будет отступить.
Витязи явились из дыма, точно из гущи битвы. Все сообщники, хватаясь друг за друга, помогая друг другу и толкаясь, поднялись по лестнице. Вышли в огромный зал без кровли, где смогли глотнуть свежего воздуха.
- Подождем здесь, - одышливо прошептал Абдулмунсиф. Он опустился на пол и припал к стене – лицо блестело от пота. – Подождем, пока все не сгорит…
Корнел отступил назад к лестнице и сел, обнажив меч, – точно преграждая благороднейшему турку обратный путь. Штефан взглянул на валашского героя и закрыл глаза. Василика села рядом со своим покровителем, и он обнял ее.
Через какое-то время Корнел поднялся и спустился вниз – один. Потом громко позвал Штефана.
Тот быстро спустился следом за Корнелом; обоих не было долго. Потом они появились – с прокопченными одеждами, мокрыми и разгоряченными лицами. Штефан плотно запахнулся в плащ.
- Уходим отсюда, - мрачно приказал он. – Дело сделано!
Он закашлялся. Василика подбежала к нему и обняла – но отодвинулась, когда что-то хрустнуло под его одеждой. Она кинула взгляд на Корнела. Тот угрюмо смотрел в сторону.
Потом все пошли к выходу. Скоро им открылось небо – сам дворец, разрушенный, обнаженный, будто стремился к единению с космосом, как древние греки: пока не пришло для их крещеных потомков время скрывать тело, силу, страсти, помыслы… Они сегодня точно помянули безвозвратное прошлое!
Преступники сели на коней и ускакали домой.

Конечно, вернуться Корнелу и его товарищам было невозможно – все, и хозяева, и гости, чего-то ждали. Теперь им оставалось только ждать.
Штефан написал Владу Дракуле о своем успехе, но не получил ответа – как бы то ни было, он и не мог получить его скоро.
А через неделю в Стамбул пришла чума.

[Эрин]

Глава 90

Это был не первый мор, поразивший Царьград, - но никогда еще болезнь не распространялась так скоро, как теперь, когда великий город раздирала борьба за веру, за власть, за право обладания всеми соблазнами, которые мог предложить этот преемник Рима, драгоценность Востока и Запада. Война сталкивала людей неотвратимо и беспощадно, как любовь, и грек дарил поцелуй смерти турку, православный христианин – правоверному мусульманину или еретику; враг врагу и друг другу. Никакой исконный бог - и никакое новорожденное идолище или нововозведенное капище не могли спасти своих верующих. Улицы покрылись трупами, которые вывозили за город и сжигали отряды солдат и могильщиков, как и немногие христианские монахи, – люди отчаянные или святые в своем отчаянии.
Чума вспыхнула сперва в беднейших кварталах, где люди жили теснее и труднее всего – это казалось карой небес купавшимся в роскоши владыкам Константинополя. Но даже такая небесная кара первой обрушилась на бедняков и рабов, вечных страдателей. Или они сделались уже нечувствительны к страданиям – и только радовались, что Господь забирает их к себе?
Бедные греки и турки не сомневались в рае и не задумывались о нем – рай представлялся им простым, блаженным послушанием, как исполнена послушания, проста и тяжела была их земная жизнь. Не самые ли большие счастливцы были эти убогие?
Не так было среди богатых, ученых и сильных людей, владетелей Константинополя. Они привыкли действовать и бороться с судьбой, среди них меньше всего было веры – и больше всего воли; и больше всего и отчаяния...
Многие, кто имел к тому средства, бежали еще в первые дни – и преимущественно турки. Абдулмунсиф узнал о том, что началось в Стамбуле, одним из первых. Он собрал вокруг себя домашних, гостей и слуг и, бледный, но спокойный, оповестил их о разразившемся несчастье.
- Стамбул уже переживал чуму, - говорил паша. – Кто должен умереть, умрет; кто должен жить, будет жить.
Турок помолчал. Возложил руку на голову Василике, безмолвно и неподвижно сидевшей подле него.
- Остаться здесь – мой кисмет, - сказал хозяин, обводя взглядом всех, кого взял под свое покровительство. – Вы же… Вы же, кто исполнил свой долг, можете спасаться.
Он устремил взгляд на Корнела, Николае, их валахов и венгров.
Те долго молчали. Наконец Корнел встал, чтобы ответить за всех: он поклонился, как будто держал ответ перед князем.
- Ты благородный человек, - сказал он. И Штефан понял – что Корнел подразумевает не только то, что сейчас услышал. – Ты великодушен, - продолжал Корнел. – Но мой долг в Царьграде не исполнен.
Он скрестил руки на груди и посмотрел на Василику.
- Я останусь здесь, пока здесь ты, господин, и эта жена из моего народа – и пока я могу пригодиться вам, - сказал могучий витязь.
Губы валаха тронула улыбка.
- Таков мой кисмет, Абдулмунсиф-паша. Мои товарищи вольны выбирать, остаться им или бежать, - тут он взглянул на Николае.
Штефан рассмеялся.
- Ты и вправду такой храбрец, как о тебе говорят, - ответил он, посмотрев в непреклонные черные глаза валаха. – Но твои люди смогут бежать лишь вместе с тобой, Корнел-бей. Ты отвечаешь за них, и они принадлежат тебе. Твои спутники не владеют ни судами, ни деньгами, чтобы купить или нанять их… а сейчас каждый корабль стоит целого Константинополя! Я дал бы тебе корабль, на котором мог бы сбежать сам, Корнел-бей, - потому что я высоко чту твою доблесть и очень благодарен тебе за службу. Но только тебе одному.
Корнел побледнел, сжав кулаки, слушая эту речь, исполненную и почтения, и превосходства сразу: как умели говорить только восточные люди. Он хотел горячо ответить, сдержался… потом бросил взгляд на обреченно молчавшего Николае.
- Тогда останемся мы все, - сказал витязь. – Пока не придет время всем бежать – или всем погибнуть.
Турок спокойно кивнул.
- И да свершится воля Господа.
Он отпустил всех, кроме Василики. Хозяева долго оставались вдвоем – и никто не смел слушать их разговоры, подсматривать за их любовью и их решениями: даже Николае.

Через неделю город, и прежде неспокойный, напоминал не то бойню, не то кладбище. Абдулмунсиф все больше времени проводил в четырех стенах – и никто не мог сказать, то ли из-за тревоги за своих домашних, то ли из отчаяния. Его должность сейчас была почти бесполезна. Народные возмущения переросли в стадный страх и стадную ярость. Многие господа не смели показываться из своих дворцов: те из бедняков, кто не довольствовался безропотным умиранием, нападали на хозяев Стамбула, иные даже нарочно являлись в их сады и рощи больными или едва зараженными: и те, и другие знали, что обречены, и больше не трепетали перед угрожавшими им казнями. Однажды Абдулмунсиф сказал домочадцам, что погиб градоначальник, Челеби Ибрахим-паша – визирь и наместник султана…
- Его выволокли из дома и растерзали, не дожидаясь, пока его убьет чума, - сказал Абдулмунсиф.
Это означало, что Стамбул остался без высшей власти – и что принять власть над зачумленным городом мог кто угодно. Кто еще не сбежал. Но кто бы теперь пожелал сделаться таким царем над мертвыми!
В дни безвластия до них дошел слух, что какие-то еретики, только теперь поднявшие голову, стали приносить в жертву дьяволу младенцев и девушек – то ли в своем безумии благодарили сатану за ниспосланное бедствие, то ли искали спасенья от него; но даже такое средство не помогло. Штефан горько смеялся.
- Кто бы сомневался! – говорил он.
Той ночью Василика впервые за многие дни крепко заснула. Ею овладело странное облегчение – а может, огромная усталость, граничащая с безразличием к своей судьбе.

- Из вашего дома никто не взят, - произнесла княгиня.
Иоана восседала на своем высоком престоле в своем турецко-валашском, полуженском-полумужском платье - и никто теперь не мог бы приказать ей спуститься, кроме самого Господа Бога.
- Как ты думаешь, почему судьба вас щадит, Василика? – спросила государыня Валахии.
- Наше время еще не пришло, - ответила Василика, стоявшая перед нею в таком же турецко-валашском платье. Иоана кивнула и улыбнулась.
- Верно, - сказала она со спокойствием демона смерти. – А ты знаешь, кто наслал на вас чуму?
- Господь, - дрогнув, отвечала Василика. – За наши грехи…
Иоана смеялась.
- Тогда Господь избрал удивительного ангела-карателя, - сказала княгиня. – Чуму на вас наслал Адриан, нагрузив больными рабами торговый корабль, отправлявшийся в Константинополь.
Василика ахнула.
- Но как же они доплыли? – едва выговорила полонянка.
Иоана склонила голову набок.
- Они доплыли потому, что очень хотели жить, - сказала государыня. – Что тебе удивительно? Те из людей, кто дает себе труд изучить других людей, обладают самой страшной властью, - прошептала Иоана. – Адриан мог бы просто перебить и сжечь чумных, но сделал лучше. Сделал так, как поступал в свое время господарь Влад - его учитель и Штефана.
Василика смотрела в лицо Иоаны – прекрасное и одухотворенно-скорбное сквозь улыбку на рубиновых устах. "Лики святых всегда ужасны, - вдруг подумала невольница. – Это мало кто понимает, потому что они невообразимо ужасны…"
Княгиня успокоительно кивнула, не сводя глаз со своей девушки.
- А теперь вам пора бежать назад к Адриану, - произнесла Иоана. – Вы еще можете бежать: у вас пока не отняли корабля, но до этого недолго. Нам не нужны бесполезные смерти.
- Так ты хочешь, чтобы мы заразили Адриана – и его приспешников? – прошептала Василика.
- Мне не дано знать, что будет, - сурово ответила Иоана. – Но теперь ты знаешь, чего от тебя желает Господь. Ты не должна погибнуть здесь. Скажи Штефану, что его дело в Царьграде кончено, – и бегите, не медля ни минуты…
Василика покорно склонила голову.

На другой день она рассказала Штефану о своем видении.
Тот тоже покорился слову Иоаны с готовностью христианского подвижника – даже скорее, чем Василика ожидала: может быть, Штефан ждал только повеления свыше, чтобы уступить своей человеческой слабости.
Они взяли все ценности, которые могли унести; все книги, которые Штефан вынес из спаленного хранилища, а лучшую одежду увязали в узлы.
- Когда поднимемся на борт, то платье, что на нас, нужно будет уничтожить, - предупреждал Штефан.
Потом они оседлали коней и посадили на них всех, кто жил в доме. Служанку Анастасию взял к себе на седло Корнел. Выехали со двора и помчались без оглядки по улицам, на которых руки смерти, протянутые из-под рубищ, хватали их за плащи…
В порту Ускюдар, где стоял корабль Штефана, "Магнавра", тоже пахло смертью: там шел бой. Обомлевший Штефан увидел, как его команда, его люди дерутся с какими-то чужаками.
- Господин! Они хотят отбить корабль! – крикнул ему капитан, обливавшийся потом и кровью; его уже ранили, он слабел. Штефан спрыгнул с коня; тогда и Корнел, не колеблясь ни мгновения, спрыгнул с коня, выхватывая меч.
- А ну!.. Всех положу здесь! – рявкнул он, наступая на разбойников.
Главарь, бившийся с капитаном, на миг оторопел при виде грозного рыцаря. Но потом с ревом ринулся на Корнела; свистнул клинок, и голова злодея слетела с плеч. К Корнелу, кроме самого паши и его людей, примкнули два других витязя, Михня и Ливиу. Тогда нападавшие бросились бежать.
Их не преследовали. Корнел вытер меч о плащ и, кивнув Штефану, первым направился в сторону корабля. За ним потянулись остальные, едва верившие в свое спасенье.

Когда "Магнавра" - истинно велико-златая – тяжело отвалила от берега, Корнел снял и вышвырнул за борт свой темный плащ, испачканный в греческой крови. Все прочие, даже женщины, тоже расстались со своими плащами.
Василика сидела на палубе, держа за руки свою служанку Анастасию, а над ними возвышался Корнел – он все смотрел на удаляющийся Царьград. Вдруг валашка рассмеялась и обернулась к витязю.
- Эй, Корнел-бей… не боишься стать соляным столпом? – спросила она, теребя свою пышную косу, перевитую золотой цепочкой.
Корнел засмеялся.
- Нет, сестра, - ответил он. – Господь не любит трусов.
Василика отвернулась.
- А мне вот страшно, - тихо сказала она через несколько мгновений, тоже не отрывая взгляда от зачумленного города - который представлялся тем прекрасней и заманчивей, чем дальше уплывал.
Василика видела, как радужные волны, омывающие Стамбул, качают мертвецов.
- Господь не любит, когда боятся те, кому нельзя, - неожиданно подала голос гречанка Анастасия, на своем языке. Ветер шевелил черную прядь на ее узком уже прорезанном морщинами лбу, под темным покрывалом. – А если все вдруг станут храбрецы да воины – брат брата бояться совсем перестанет, и всем конец придет…
Корнел кивнул.
- Да, - тихо сказал он. – Брат брата бояться совсем перестанет… Ты мудрая женщина, Анастасия.
Он повернулся и ушел туда, где расположился боярский сын.

Через день после начала плавания случилось несчастье. Николае Кришан утонул.
Он был на палубе наедине с Корнелом – но вдруг выпал за борт: и ушел под воду, в своих дорогих доспехах, почти сразу. Как Корнел допустил это – и почему не спас своего товарища? Конечно, он тоже был в доспехах; и едва ли смог бы вытащить их обоих и догнать корабль…
Витязь, не скрываясь, явился к Штефану и признался в убийстве.
- Почему ты это сделал? – спокойно спросил паша.
Турок уже догадывался, почему; и ужас подбирался к его сердцу, когтил его. Корнел улыбнулся.
- Николае был зачумлен, - ответил он. – Я понял это – и избавил моего брата от страданий… и от бед душевных… а всех нас от верной гибели.
Турок долго смотрел на него.
- Ты страшный человек, - наконец сказал он. – Но ведь ты понимаешь, что…
- Да, - ответил Корнел, склонив голову: полуседые волосы застлали лицо. – Если я захвораю, выбросьте и меня за борт, как Николае.
Штефан подошел к нему и крепко схватил за плечи.
- Нет, - прошептал он. – Тебя смерть не коснется: ты страшный и великий человек. Аллах хранит таких людей, как ты, от всех смертей!
Корнел кивнул и ушел. Он до самого конца плавания не показывался на глаза товарищам – только Штефан, разведав, где укрылся витязь, навещал его и носил ему хлеб и воду.
Больше на судне никто не заболел.

- А теперь нам нужно ехать к Андраши? – спросила Василика, взбираясь на свою драгоценную кобылку.
Она бесшабашно улыбнулась в лицо испуганной Анастасии. Та уже за своим морем успела переслышать, кто такой белый рыцарь.
- Да, - ответил Штефан, не глядя на подругу. – Едем к Андраши. И едем к моему дорогому брату.
Корнел, услышавший этот разговор, засмеялся. Он исхудал за время своего затворничества – и только резче обозначились мышцы и жилы этого тела, созданного для борения.
- Ах, как весело стало жить, братие! – сказал он. – Ни отцы наши, ни деды никогда не знавали такого веселья!
Василика посмотрела в его черные непроглядные глаза под темными нерасходящимися бровями – и вдруг засмеялась тоже: громко, искренне.

[Эрин]

Глава 91

Василика вскоре занавесилась покрывалом, хотя три другие женщины из дома ее покровителя – домашние служанки-гречанки – ехали с открытыми лицами. Ее покров словно бы обозначал ее особое положение.
Она видела, что Корнел омрачился при виде такой перемены, - хотя знала, сколько горестей у этого человека. Впрочем, теперь было не до терзаний – никому; и Корнел едва ли не более них всех готов был оборонять себя и товарищей в любую минуту.
Штефан, казалось, немного отвлекся от сиюминутной опасности, имея такую защиту: он просчитывал будущие и большие опасности. Василика почему-то не ждала, что он заговорит с ней сейчас, - хотя в Стамбуле они много советовались.
Однако в дороге господин тронул ее за руку и обратился к ней, совершенно как тогда, когда их спутниками были одни турки.
- Василика, мы сейчас поедем к султану.
Василика чуть не стала посреди дороги от неожиданности; Годже фыркнула, прядая ушами, чувствуя волнение хозяйки.
- Как так? – спросила валашка. – Разве Мехмед не…
- Нет, - сосредоточенно ответил Штефан. – В том, что случилось с Стамбулом, рука Аллаха, а не кого-нибудь из нас... и домой нам вернуться нельзя. Нам нужна заступа.
- Против ордена? – тихо спросила Василика.
- Против ордена, - подтвердил ее господин. – И против моего брата. Орден сейчас может сделаться… нет, уже сделался страшнее султана, - прошептал Штефан. – Орден - союз высоких людей, лишенных страха Божия… я знаю, что это такое.
"Ты сам таков, - подумала Василика. – Ты помолился дьяволу, и он сделал тебя свободным – а следом и я уподобилась тебе. Такова воля Господа. Но другая Его воля – не дать таким, как вы, братья-драконы, овладеть христианским миром: потому что от вас придет смерть всем простым людям, которым еще не пришло время освободиться".
Штефан внимательно смотрел на нее – и, казалось, слышал, что она думает, не хуже княгини Иоаны.
- Ты замечательно умна, - сказал турок. – Счастлив мужчина, имеющий в своей жене такого друга, - потому что другой мужчина всегда ему соперник…
Василика отчего-то ощутила укол вины.
Она замолчала и не проронила больше ни слова, пока они не добрались до постоялого двора. Василика чувствовала, что Штефан временами подолгу смотрит на нее – просто жжет взглядом; иногда она взглядывала на него в ответ, но и только.
Там, где они ночевали, им нельзя было оставаться вместе в комнате – и Василика отчего-то испытала облегчение от такого сознания.
Женщине очень трудно было, почти невозможно освободиться при жизни. А уж ей, пленной христианке и валашке, – больше, чем невозможно, как бы ни любил ее Штефан. Ее в этой чужой стране, стране лжи, мужского сладострастия и женского рабства не просто никогда не признают – не увидят то, что она есть.

Утром Василика проснулась совсем рано, до света – и вышла во двор. Конечно, она закрыла лицо; но единственный бывший там человек, которому тоже не спалось в такой ранний час, ее узнал. Корнел поднял голову и кивнул ей.
Василике понравилось, что он не улыбнулся.
- Как ты попала к нему? – спросил валах, не поздоровавшись.
Василика улыбнулась под своим покрывалом.
- Штефан благороднейший из всех турок, которых я видела, - горячо сказала она. Ей вдруг захотелось излить душу этому витязю, своему сородичу, поскорее – чтобы он все о ней понял. – Мой господин спас меня из княжеских палат в Тырговиште, где я служила княгине… когда…
- Когда другие турки захватили наш стольный город, - усмехнулся Корнел.
Василика разгневалась.
- Ты его совсем не знаешь!
Корнел сейчас вел себя как обыкновенный мужчина, он ревновал – вдруг Василика почувствовала, точно лишилась единственного чудесно обретенного друга. Однако такой мужчина никогда не поступит в любви неблагородно.
Корнел не смотрел на нее – однако Василика знала, что он с полным вниманием ждет ее слов.
- Я его люблю и всегда любить буду, - сказала невольница. Подумала: сейчас витязь взъярится и прикажет ей уйти. Как ужасно непристойно она себя ведет!
- Я просто хотела сказать тебе…
Корнел наконец взглянул на нее - и вдруг ясно улыбнулся, сразу помолодев и похорошев.
- Я понимаю, что ты хотела сказать.
Он взял ее за руку, глядя ей в глаза. Не поцеловал эту руку – а только сжал, так крепко, что Василика прослезилась. Потом Корнел поклонился, серьезно и почтительно, - и пошел со двора.
Василика несколько мгновений слушала, как хрустят его сапоги, - а потом подалась вперед и окликнула:
- Постой!
Корнел тут же замер – а потом быстро вернулся к ней. Подошел и остановился, когда между ними оставалось шага два, и посмотрел в глаза.
Василика задыхалась под своим покрывалом.
- Корнел, - произнесла она: у нее сдавливало горло. – Я порою так хотела бы вернуться назад…
Корнел улыбнулся.
- Вернуть невинность, - тихо сказал он, не отрывая от нее взгляда. – Опять не ведать, что ты творишь. А уже нельзя… Так, жено?
- Так, - сказала Василика.
Корнел шагнул ближе и взял ее за руку.
- А ведь ты не хочешь, жено, - сказал он через несколько мгновений. – Не хочешь вернуться.
Василика сжала губы и мотнула головой.
- Это все мое, - сказала она.
Корнел кивнул. Как он был на нее похож, как понимал ее – а здесь все люди были не те, хоть порою и казалось, что те!
Несколько мгновений валах и валашка молчали, не поднимая глаз друг на друга, - а потом Василика ощутила, как товарищ опять крепко жмет ей руку.
- Я сейчас уйду, - сказал он. – От беды.
Василика кивнула – и услышала, как удалились его шаги, теперь уже насовсем.
Она еще долго стояла там, где Корнел оставил ее, - подняв занавешенное лицо к смутному небу, закрыв глаза и улыбаясь. Если когда-то она бывала истинно счастлива и покойна, если когда-то ей было тепло жить – то только в такие минуты, как с этим сильным, верным человеком.

Они задержались на постоялом дворе, по приказу паши. Их предводитель нечасто рассказывал своим людям больше, чем следовало, - но теперь причину задержки следовало узнать всем.
- Я выслал вперед разведчиков, - сказал Штефан. – Узнать, где чума и где еще нет чумы. Мой брат с тех пор, как изменил мне, совсем запутал свои следы…
Он улыбнулся. Взглянул на Василику – бледную, серьезную, единственную женщину в этом собрании.
- А ты не думаешь, господин, что твои разведчики могут принести чуму нам? – громко спросил витязь, которого звали Ливиу. Паша склонил голову.
- Если они схватят болезнь, то не успеют ее донести, - с жестокой простотой восточного человека объяснил он валаху, слегка улыбаясь. – Разве ты не видел, как быстро эта чума пожирает людей?
Ливиу оставалось только поклониться.
- Кроме того, нам нужно узнать наверное, где теперь султан, не оставил ли Эдирне – если чума свирепствует уже и в нашей столице, - прибавил Штефан, скользя белыми пальцами по рыжим усам.
Витязи, сидевшие поодаль, загудели, ворочаясь на своих местах. Потом Ливиу снова громко спросил за всех:
- Так ты поедешь с докладом к султану?
Им до сих пор не верилось в это – как и в то, что сидящий перед ними хитрый, скользкий человек, человек ненавистного им племени теперь единственный, кто может заслонить их от своего султана.
- Да, именно так – это мой долг, - сказал Штефан.
Потом он распустил всех. Василике, которой так и не удалось заговорить, пришлось пойти к другим женщинам – испуганным служанкам, которым самим нужна была защита.
Но вскоре Штефан наведался к ней собственной особой – служанки разбежались, они всегда боялись его; да и сама Василика оробела.
- Как ты вошел? Тебе же нельзя сюда, - сказала она.
- Большому человеку можно, - ответил он, садясь рядом с нею и обнимая.
Василика хотела что-то спросить, но Абдулмунсиф не дал, заглушив все слова и мысли жарким поцелуем. И они снова претворились в два счастливейших существа – всемогущее и всепокорное, всепокорное и всемогущее, - которыми бывали только друг с другом.
Потом Абдулмунсиф заговорил, накинув на плечи халат; Василика слушала, обернувшись покрывалом и подобрав ноги.
- Я понимаю причины этого предательства, - говорил ее покровитель, обняв ее за плечи – точно она одна могла заменить ему всех потерянных близких. – Моя мать Фериде, наговорившая Абдулкариму против тебя… мой брат ненавидит женщин, однако покорен матери, - вдруг усмехнулся Штефан. – Это часто встречается среди нас.
Василика серьезно кивнула.
- И то, что ты выше его по положению, – он только ага.
- Я всегда был способнее моего брата… а может, удачливее, - сказал Штефан, не глядя на нее. – Может быть, Адриан думает, что я еду к своей славе на его спине.
"А ведь так и есть, - вдруг подумала Василика. – Адриан выгораживал тебя перед султаном, Адриан взял на себя заботы о твоем доме… а ты, хотя и моложе его, поднялся выше его и в ордене, и перед лицом Мехмеда!"
Но, конечно, она промолчала. Штефан поцеловал ее, а потом обнял.
- Как же мне жаль, что я не могу жениться на тебе, - прошептал он. – Здесь я и подавно не могу жениться на тебе как христианин, как ты того заслуживаешь… а по нашему обычаю…
- По вашему обычаю я тебе и так все равно что жена, - усмехнулась Василика.
Она знала, как легко мусульманину взять себе жену – и разойтись с нею, порою без всякой причины.
- Ты мне жена, и это никогда не изменится – таково мое слово, - сурово откликнулся Штефан.
Он крепко прижал ее к себе.
- Может быть, после… когда кончится это безумие… мы с тобой сочетаемся, и у нас будут дети. У Адриана уже трое сыновей, - шептал турок, укачивая ее, словно своих нерожденных детей. – Как бы я хотел иметь сына от тебя.
Он с мольбой посмотрел ей в глаза - и Василика почувствовала, что вот-вот потеряет голову.
Она с силой оттолкнула его.
- Иди! Иди, пока мы ничего не натворили!..
Штефан несколько мгновений смотрел на свою подругу, тяжело дыша, – а потом, подхватив свою одежду, стремительно вышел; он уронил что-то по дороге и грохнул дверью. А Василика зарыдала, бросившись ничком на постель. Она колотила по ней кулаками и бранилась.
Но через несколько мгновений валашка успокоилась и подняла голову, мрачно уставившись вслед Штефану. Она не будет выть так долго и непристойно, как эти турецкие рабыни, которые ничего о себе не понимают.

Через два дня разведчики вернулись и доложили, что чума свирепствует на западе, но сам султан не покидал Эдирне.
В тот же день отряд, не мешкая, тронулся дальше на север.

[Эрин]

Глава 92

До конца пути Штефан безмолвствовал – но его красивое лицо дышало мыслью, решимостью: какими идеями, благотворными или разрушительными, он наслаждался в тайниках своей души? Но не может быть такой благотворной идеи, которая не разрушала бы что-нибудь из уже воплощенного.
Когда Василике предстали - новой, самой страшной угрозой ее свободе - белые своды дворца, Штефан наконец вспомнил о своей невольнице. Хотя Василика знала, что о чем бы ее господин ни думал, она одна из самых могущественных идей, которые цветут в его душе – совокупной душе столь многих даровитых предков…
- Тебе сейчас придется пойти на женскую половину, - сказал паша мягко, точно предвидя, что ее потребуется уговаривать. Но зачем? Разве она дитя и ничего не понимает?
Но когда Василика представила себе десятки таких женщин, как принцесса Фериде, - безжалостных, сладострастных и могущественных счастливиц, решающих судьбы тысяч безвестных рабынь, - у нее задрожали губы и веки. Штефан обхватил ее руками, позволив уткнуться себе в грудь, прежде, чем это увидели все вокруг.
- Тебе никто не посмеет причинить вред, - успокаивал ее турок: Василика плакала, и его голос тоже дрожал. Боль за нее потом может тысячекратно отлиться другим людям – но Василика этого не увидит.
- Все узнают, что ты моя княжна, - сказал Штефан, лаская ее мокрую щеку. – Что ты неприкосновенна.
Он обещал навещать ее в гареме так часто, как это возможно; и рассказывать, как идут дела.
Василика всхлипнула и кивнула. Она попросила дать ей в услужение одну из ее гречанок, и Штефан обещал устроить это тоже; больше он ничего не мог для нее сделать.
Потом он поцеловал ее и попросил мужаться. Это было нужно. Василика впервые увидела евнухов – заплывшие жиром лица, безразличные глаза. Именно евнухам поручали казнить провинившихся женщин: неспособные больше наслаждаться с ними, служители гарема вымещали на недоступных соблазнах боль и ярость своего унижения…
Однако Василика ни за что не покажет этим существам своей слабости.
Она гордо стояла, сложив на животе руки в перчатках, пока лишенные пола служители с безразлично-высокомерным видом, поджав вялые губы, слушали ее покровителя. Он рассказывал им о высоком происхождении своей спутницы - о том, что с ней подобает обращаться, как с княжной. Однако здесь, должно быть, видывали и княжон. Властная речь Абдулмунсифа и гроза в его взоре не устрашили скопцов, которые были царями в этой женской тюрьме.
Два евнуха подступили к Василике, готовясь взять ее под локти; Василика гневно двинула этими локтями и угодила одному из служителей в живот, как в рыхлое тесто. На миг она обмерла от страха; но потом сжала губы и взглянула на второго скопца поверх своего покрывала.
Без всякого выражения он направился вперед, и Василика – следом; ударенный ею евнух замыкал шествие. Валашка опустила голову, словно преступница, и попыталась заставить себя думать о том, что наконец хорошенько отдохнет и позаботится о своем теле. Очень жаль, что здесь нельзя будет так же пестовать и душу, – Василика уже прикипела сердцем к своим ученым занятиям, и хуже смерти ей было бы отупеть, подобно всем женщинам, существующим только для услады своих повелителей...
Василику проводили в небольшую лишенную окон комнату, в которой стоял один только диван, – но собственную комнату: уже это немало ее обрадовало. Она села прямо на пол, запустив ногти в ковер, точно в шерсть неведомого зверя, который сделался ее единственным товарищем на эти дни.
Потом к ней пришла Анастасия, которую грубо втолкнули в комнату к мнимой княжне. Василика улыбнулась гречанке и заключила ее в объятия; обещала, что не позволит никуда отослать ее от себя. Анастасия благодарно поклонилась, хотя ничуть не хуже Василики понимала, что хозяйка говорит пустые слова.
Василика сбросила сапоги, сняла верхнее платье и легла на диван, лицом к стене. Подумала, потирая одну горящую усталостью ногу о другую, что потребует туфли, если ей не дадут. Да, именно так: княжны требуют, а не просят, даже если попали во дворец к султану.
Однако Василике не пришлось требовать – ей доставили все и так: и собственные вещи, дорогие одежды и туфли, и женщин для услуг. Несомненно, эти турчанки были более искусными служанками, чем Анастасия, но когда Василику позвали в хамам, она схватила свою наперсницу за руку и заявила, что пойдет мыться только с ней.
Турчанки поклонились, не возразив ни словом, - и пошли с Василикой, как более нежная, заботливая охрана, чем евнухи. А Василика сожалела, что не было возможности как следует рассмотреть свои вещи: есть ли среди них книги, бумага, перья? Едва ли. Она попала в тюрьму во вражеской стране: и Абдулмунсиф, конечно, этого не забывал!
А ученая и искусная женщина врага, как и ученая женщина вообще, всегда возбуждает куда большую ненависть, чем простая.
В бане, однако, Василика доверилась рукам турчанок, приказав, чтобы Анастасия вымылась вместе с ней. Ей опять не возразили ни словом. Здесь чем больше требуешь, тем больше раболепствуют, подумала Василика; но нужно уметь почувствовать, когда остановиться, - и особенно женщине с женщинами.
Когда они с Анастасией, освеженные и воспрянувшие духом, вернулись назад, Василика принялась за свои вещи. В кожаной сумке – седельной сумке, крепко пахнущей ее любимицей Годже, – Василика нащупала твердый обрез книги, и сердце ее радостно взыграло. Этим утешителем оказался старинный персидский поэт, мудрец и жизнелюбец, – Василика немного, но достаточно выучилась по-персидски, чтобы понимать его.
Между страниц был вложен ее валашский нож. Василика с улыбкой извлекла оружие и, зажав его в кулаке, села и склонилась над стихами, которыми ее возлюбленный говорил с нею.

Абдулмунсиф долго был один – сидя на коврике, склонившись к ладоням, обращенным к лицу, он долго молился, как молился всякий благочестивый мусульманин в этот час. Но если бы какой-нибудь благочестивый мусульманин разобрал слова, которые шептали губы паши, едва ли он узнал бы их. И даже – объятый ужасом, благочестивец зажал бы уши и отпрянул подальше.
Но Штефану эти слова придавали сил. Он кончил молиться, глубоко вздохнул и поднял глаза.
Сейчас к нему придет брат, как младший по положению – к старшему. Штефан еще в пути уведомил его, куда направляется; где бы ни был Адриан во время чумы, теперь он вернулся в Эдирне, тоже ища защиты у султана. Что ж, пусть Господь даст им обоим такую защиту, какой они заслуживают.
Штефан закрыл глаза, посидел несколько мгновений – а потом хлопнул в ладоши. Этого короткого резкого звука оказалось достаточно, чтобы явился слуга. Он распростерся ниц.
Византийский принц неприятно улыбнулся. Приказал, чтобы принесли шербет, жареного мяса и хлебцев – и побольше: он не знал, ужинал ли уже Адриан. Голодный желудок будит врага даже в друге.

Абдулкарим появился на пороге: Абдулмунсиф встал брату навстречу. Они безмолвно склонили головы и раскинули руки, как для объятия, - но не обнялись. Постояв так несколько мгновений, Штефан поднял голову и внимательно посмотрел на старшего брата.
Адриан немного располнел, стал шире в плечах, но в уголках голубых глаз обозначились морщины. Однако рыжие кудри, усы и бородка оставались яркими, как прежде, без единого седого волоса: и даже стали еще ярче. Штефан едва заметно поморщился.
Он указал брату на подушки, и тот прошел вглубь комнаты и сел, около низкого столика, на котором было расставлено угощение.
- Поешь, ты, должно быть, голоден, - пригласил Штефан.
- Если ты не возражаешь, брат, - сказал Адриан. Он улыбнулся, очень похоже на младшего, словно бы извиняясь, - и набросился на еду. Ага ел с почти пугающей жадностью, пока не опустошил стол; потом спохватился и указал Штефану на остатки.
- Пусть принесут еще!
Штефан качнул головой.
- Я не голоден, - улыбаясь, ответил он.
Братья долго смотрели друг на друга: красивые, статные, очень похожие - и далекие друг от друга, как обитатель неба от обитателя ада. Но кто из них был кто?
- Я очень рад видеть тебя живым и здоровым, - наконец сказал Адриан.
- Милостью Господа, - ответил Штефан. Он склонил голову. – Признаться, я до сих пор дивлюсь нашему спасению. Мы плыли подобно аргонавтам, между погибельными чудовищами…
- И колдунья с вами, - усмехнулся Адриан.
Что-то изменилось, словно бы остыло между братьями после этих слов.
- А как у меня дома? – спросил Штефан после долгого молчания.
- Все хорошо. Женщины здоровы и довольны, - сказал Адриан, улыбаясь и пристально глядя на младшего. – Я ведь знал, что ты прежде всего спросишь, как поживают женщины твоего дома.
- А твои? – спросил Штефан.
Адриан пожал плечами; он сделался холодным.
- Полагаю, ты позвал меня не затем, чтобы болтать о моих женах?
Штефан взглянул налево, потом направо – а потом выразительно сложил руки на груди. Адриан кивнул.
- Хорошо, - сказал он. – Пойдем в сад.
Они безмолвно поднялись и покинули комнату. У дверей и дверок, выходивших в коридоры, братья замечали стражников, но те только лениво поворачивали головы им вслед. Какие бы придворные бездельники ни бродили по дворцу, никакая опасность не проникнет к священной особе султана!
В саду, однако, было пусто. Когда Штефан и Адриан миновали стражников, стерегущих вход во дворец, они оказались вдвоем: погода стояла холодная, неприветливая. И можно было не опасаться шпионов – они вышли на открытое место.
Штефан заговорил по-валашски.
- Я знаю, что нашему повелителю уже давно известно, какое бедствие постигло Стамбул.
Он пристально взглянул на брата.
- Но теперь я оказался не у дел. Я приехал, дабы получить новое назначение.
- А великий султан, конечно, найдет применение твоим бесчисленным дарованиям, - улыбаясь, проговорил Адриан. – В этом и сомнения быть не может!
Глаза Штефана сверкнули; но он сдержался.
- Да, так и будет, брат.
Адриан положил ему руку на плечо.
- А почему бы тебе не вернуться в Стамбул градоначальником? Султан охотно сделает тебя визирем и главою великого города, дорогой брат, после участи, постигшей его прежнего наместника!
Штефан сбросил его руку.
- Как низко ты ведешь себя!
Он говорил с отвращением только к теперешней минуте.
Адриан, однако, не смеялся.
- Я серьезен, - сказал он. – Если всемогущий Господь охранил тебя от смерти, быть может, это новый знак твоей избранности? Быть может, Аллах желает, чтобы ты принял власть над Константинополем… и творил там нашу правду и наш закон? – понизив голос, прибавил он, склонившись к младшему брату. – Подумай сам: Стамбул не так велик… все, кому было предназначено умереть, уже унесены чумой. А ты всегда мечтал о такой власти.
Штефан долго смотрел на брата: лицо его не менялось.
- У тебя два сердца, Адриан, - наконец проговорил он. – Одно для султана, другое для меня и моих братьев… и оба твои сердца служат только тебе самому.
Адриан брезгливо взглянул на пашу.
- А разве ты сам не такой же лицемер? - спросил он. – Если ты теперь возьмешься это отрицать, ты станешь еще худшим лицемером, чем был!
Штефан придвинулся к старшему брату и схватил его за плечи; тот даже откинул голову от неожиданности. Штефан впился в Адриана взглядом.
- Я такой – но я не такой! – страшным шепотом произнес младший. – И ты это понимаешь очень хорошо!..
Адриан усмехнулся.
- Я знаю, что тебя изменило, - сказал он; небрежно поведя плечами, сбросил руки Штефана, и тот больше не коснулся его. – И я тоже знаю это очень хорошо, брат мой, жизнь моя! Лучше бы твоя валашская девчонка издохла еще тогда! Она тебя опозорит перед всем светом, разденет до последней нитки, изваляет в грязи наше имя – а ты будешь только радоваться, как всякий, одержимый женщиной!
Адриан рассмеялся.
- Я полагал тебя гораздо умнее.
Штефан побледнел; руки сжались в кулаки. Адриан был крупнее, крепче брата – но, взглянув в неподвижные голубые глаза, дрогнул и отступил, зная, что не выстоит перед этой яростью.
- Если так, то я готов быть глупцом, - тихо проговорил Штефан. – Я готов быть последним глупцом, я готов унизиться как угодно, если моя любовь и моя истина потребуют этого. Мне бесконечно жаль, что ты меня не понимаешь.
- Как здоровый человек безнадежного больного, – ответил Адриан.
Он опустил глаза, обрамленные длинными рыжими ресницами.
- Вспомни, до чего эта одержимость довела Андраши.
Штефан горько рассмеялся.
- Тебе придется гораздо хуже, чем мне и Андраши, - если ты не переродишься, брат, - сказал он. – Если не соединишь два свои сердца в истинное. Но боюсь, что ты к этому уже не способен.
Он покачал головой.
- Это невеликая разница… почти незаметная, - скорбно сказал младший. – Для Бога ты живешь - или для себя. Разница, которой не только не видно твоему ближнему, - которой и тебе самому становится уже не видно, если ты слишком далеко уйдешь путем греха…
- Путем греха? Для Бога? – быстро и тихо повторил Адриан.
Он вдруг схватил брата за руки и подался к нему, так что их лбы соприкоснулись. Казалось, Штефан неожиданно для себя воспламенил его своими словами; умы братьев наконец загорелись общим огнем.
- Разве мы не поняли… что это все едино? – лихорадочно прошептал Адриан. – Для Бога? Для себя?.. Разве это не все равно?
Штефан долго смотрел на него – а потом кивнул.
- Все равно – но только для самых достойных, - наконец сказал он. – Эта правда только для самых достойных.
- И себя ты, конечно, причислил к избранникам, - зло засмеялся Адриан.
- Пусть меня судят другие, - ответил Штефан.
Он отвернулся от брата.
- Нам нельзя ссориться, - тихо сказал он. – А мы только это и делаем! Мы воины Господа, затеявшие ссору в разгар боя!
- Ну, так всегда было, - улыбаясь, заметил Адриан.
Потом он тоже посерьезнел. Тяжело вздохнул.
- Ты прав, Штефан. Нам сейчас нужно прежде всего рассудить, что делать с Андраши. Что бы ни решилось между нами, этот безумец опасен для любого нашего замысла.
- Не забывай, что этот безумец – твой бывший вождь и великий человек, - сказал младший.
Адриан поджал губы. Ему тыкали в нос еще одним великим человеком. Штефан понял свою ошибку и мысленно обругал себя.
Адриан прошелся перед ним, склонив голову и шевеля носком сапога блеклую траву. Потом повернулся к брату и сказал:
- Боюсь, ты слишком долго прожил отрезанным от нас – и теперь не понимаешь, что значит устранить белого рыцаря!
- Я понимаю, - взволнованно перебил Штефан. – Ведь я знаю, за что султан отличил его!
- Он переманивает врагов Аллаха на сторону Мехмеда еще искуснее тебя, - улыбнулся старший. – Он сплетает для них такие шелковые сети, которые не разрубишь самым могучим мечом, - и питает орден свежими соками! Но приходит такое время, когда сети пленяют самого птицелова, а слуги овладевают господином! Андраши уже сам не рад тому, как усилилось наше братство.
- А ты рад? – тихо спросил Штефан.
- Да, - ответил Адриан.
- И поэтому ты готов помочь мне устранить венгра - и нашего родича? – спросил Штефан.
- Да, - дерзко улыбаясь, ответил старший.
Оба понимали, что понимают гораздо больше сказанного, - но оба промолчали.
- У меня есть один человек, - наконец произнес Штефан. – Воин Дракулы необыкновенного искусства и доблести, которым я очень дорожу. У него зуб на Андраши – и боль за Андраши…
- Как же - знаю, - усмехнувшись, сказал Адриан. – Корнел Красавчик.
Он задумался, потягивая свою холеную бородку.
- Вот что, брат… Теперь мы сказали друг другу достаточно, - наконец пробормотал он. – Мне пора идти. Но я рад, что дальше мы пойдем рука в руке. Мы хорошенько обсудим наше дело позже…
- И другое, - мягко сказал Штефан.
- И другое, - согласился Адриан.
Братья обнялись и поцеловались. Потом Адриан кивнул и ушел, оставив Штефана одного в саду. Тот удалился под большой кедр и еще долго предавался размышлениям – турок скользил пальцами по усам, глядел в землю, и ни разу не улыбнулся.

[Эрин]

Глава 93

- Корнел-бей, представь себе, что ты возненавидел меня настолько, что хочешь выбить зубы, - задумчиво сказал Абдулмунсиф.
Корнел засмеялся было, показывая собственные прекрасные зубы; потом замолчал и схватился за подбородок.
- У тебя ничего не получится.
Он отвернулся, глядя в окно, у которого они оба стояли; переменчивый ветер вздымал его пышные волосы. Турок участливо положил руку на плечо витязю.
- Конечно, не получится – если обманывать людей долго, - спокойно сказал он. – Но в темноте… не так много человек знает Андраши в лицо; ведь здесь он не князь и не полководец…
Корнел пожал плечами.
- Ну тогда нет нужды и уродовать себя, - хмуро сказал он. – Если ты просишь меня выкрасть его…
- Нет, - мягко возразил Штефан. – Не выкрасть, Корнел-бей. Граф Андраши поедет с моими людьми добровольно. А уж когда они приблизятся к границе… тогда, возможно, и потребуется применить твое искусство. Вы придете к нам на помощь, как боярская сила на помощь к Владу Дракуле, когда тот атаковал султана.
Корнел опустил голову; потом взглянул на турка.
- Ты-то сам кому служишь? – спросил он. – Я не могу понять, хотя так давно состою при тебе...
- Я служу справедливости, - улыбаясь, ответил Штефан. Рассмеялся, зная, как Корнелу неприятна эта восточная двусмысленность. Объяснил:
- Для нас справедливость в султане, как для вас в князе.
Корнел кивнул.
- И то верно.
Он вздохнул.
- Только теперь я понимаю, как трудно моему господарю. Когда видишь, что свет велик, что правд на свете много – а народ учишь, что правда одна, и лжешь все время…
- Такова плата за власть над человеками и за большую науку, - просто сказал турецкий рыцарь. – Или ты свой своему – или ты владыка и всегда один… Ты уже давно один, Корнел-бей!
Корнел кивнул и стиснул зубы. У него дрогнули плечи, и Штефан приобнял его, прислонившись лбом ко лбу. Корнел не отстранился.
- Ты больше никогда не будешь один, - прошептал Штефан.
Корнел закрыл глаза, покоряясь его обаянию; потом резко отстранился. Отвернулся к зарешеченному окну.
- Вы с Андраши два сапога пара, - пробормотал он. – Как дьяволы, берете за самое сердце… Не пойму только, чем…
Штефан тихо рассмеялся.
- Мы с ним апостолы, - сказал он. – Мы несем любовь к людям.
- А ведь и правда – такой любви к людям, как у вас, я еще не видел, - пробормотал Корнел.
Он лгал: видел – знал такую любовь с ранних лет, и вернулся к этой любви, вырвавшись с венгерской службы, из объятий жены. Штефан кивнул.
- Да, - сказал он. – Дракула.
Корнел вдруг резко повернулся к нему.
- Так – с нами понятно, - сказал он с неожиданной суровостью. – А ее как? Как здесь бросить?
- Василика не вещь, чтобы ее бросить, - спокойно ответил турок.
- Ты ведь погубишь ее, - сказал Корнел.
Витязь глядел на пашу не мигая – он не боялся. За его черной широкой спиной в оконце перемигнулись звезды.
- Если любишь, как можешь так делать? – спросил Корнел.
Штефан рассмеялся.
- А! Присохло к сердцу, - сказал он. – Свое, свое.
Потом сказал просто:
- Я бы отпустил ее с тобой, если бы она согласилась. Но она не пойдет.
Корнел долго смотрел на турка.
Потом сказал:
- Ты бы не отпустил… Это ты сейчас говоришь, что отпустил бы, - а как до дела дойдет, убьешь ее, чтобы никто другой не взял!
Штефан кивнул и отвернулся.
Корнел долго глядел на его тонкий белый профиль, и сердце иссыхало от тоски – казалось, что по утраченному раю. Хотелось обнять этого человека и никогда не отпускать. Византийский принц ласково и печально улыбнулся, словно услышал этот сердечный вопль, - а Корнел только потупился и сухо, отрывисто спросил, стыдясь себя:
- Когда будем делать?
Штефан взглянул на него.
- Скоро, - сказал он. – Жди.
Корнел не мог долее терпеть.
- Кем ты ему приходишься? – спросил витязь. – Я ведь знаю, что вы родичи! Одна сатана!..
Он даже пристукнул по стене ладонью, испачкав ее известкой. Сердито вытер руку о черный с серебром кафтан, не сводя глаз с турка.
- Мы последние Адамы, которые съели свои яблоки без змеиного наущения, - засмеялся Штефан. – Какая тебе разница, кто мы с Андраши друг другу? Мы все теперь одна семья, - он взглянул на Корнела.
Тот поклонился.
- Да, - сказал витязь после молчания, очень тяготясь этим сознанием.
Корнел вышел, тяжко ступая. Штефан долго смотрел ему вслед – грустно-насмешливый, задумчивый. Потом подошел к столу и сел, закрыв лицо руками.
Он долго сидел так: рыжие кудри рассыпались по рукавам, сквозь локоны просверкивали только драгоценные кольца на пальцах. Могло показаться, что это слезы. Плечи турка содрогались.
Потом он лег головой на стол, как будто невидимая другим ноша наконец раздавила его, и застыл как мертвый.

Василика сидела с Анастасией и в который раз уже слушала рассказ гречанки о ее муже и сыне, которых та схоронила в прошлое моровое поветрие. Добрая служанка повторялась, но Василика слушала, кивала, улыбалась.
Когда неожиданно вошел Штефан, Анастасия вскочила и отпрянула; хотела забиться в угол, но только стала, опустив руки. Хозяин улыбнулся ей.
- Ступай туда, - велел Абдулмунсиф Анастасии, указывая на проделанную в ковре невысокую дверь, через которую он вошел: не ту, через которую ввели в эту келью Василику и гречанку. – Там в коридоре пусто - и никто сейчас не пойдет, - сказал турок.
Когда Анастасия поспешно скрылась, Василика бросилась в объятия возлюбленного. Она успела увидеть, как тот утомлен, печален: хотя владел собою он не хуже обычного.
Они долго целовались, обнимались, плакали. Штефан плакал, как и Василика, и не стыдился этого.
А потом Василика отстранилась от своего господина и прошептала, потупившись:
- Я готова… Если ты хочешь… в самом деле…
Штефан быстро посадил ее на диван, сам сел напротив и спросил, изумленно и строго:
- Что?
- Меня… Ребенка, - Василика подняла лицо на турка. У нее был горящий взгляд подвижницы, темные глубокие глаза, столько раз смотревшие на него с икон.
Штефан улыбнулся – и, взяв руки подруги, медленно и почтительно прижал их к губам.
- Нет, - твердо сказал он. – Пока нет, моя дорогая.
- Я не могу думать, что мы разлучимся и у меня ничего от тебя не останется, - сухо, горестно прошептала Василика.
Тут Штефан изумился и разгневался. Схватил ее за плечи.
- И ты думаешь, что я тебя отпущу… с моим семенем?
Василика дрогнула, ахнула от страха; но Штефан уже раскаялся в своем порыве и прижал ее голову к груди, целуя ее волосы.
- Прости… Мы не разлучимся, что бы ни случилось, - шептал он. – Даже не думай!
Потом взял ее на колени и сказал, уже улыбаясь:
- Если бы ты знала, как я рад услышать такие слова!
Василика зарделась, прячась от его взгляда; она вдруг поняла, что только что подарила этому человеку право на всю себя.
- Я хотела… чтобы ты утешился, - прошептала она, с запинкой, с улыбкой робости. – Я видела, как тебе тяжело!
Тут она испугалась, что стряслась неведомая беда; Штефан качнул головой, поймав ее взгляд.
- Все хорошо, - сказал он. – Я вижу тебя – и уже счастлив.
А вот она была грустна.
Штефан снял Василику с колен и опустил на ложе. Она закрыла глаза. И он утешил ее, как умел лучше всего, – любовная страсть отнимала силы и радость у многих мужчин, но эти силы и радость переходили к их женщинам. Хотя сам Штефан блаженствовал, что бы ни делал со своей возлюбленной.
Потом он хотел уйти, но Василика не пустила.
Очень твердо, как сегодня предложила ему всю себя, невольница схватила пашу за рукав и окоротила:
- Расскажи мне, что у тебя с братом и со всем прочим!
Она говорила шепотом, и по-валашски; но Штефан сразу встревожился. Хотя кто мог здесь их подслушать? Не служанка же!
Он опять сел около Василики и шепотом поведал ей, что можно было поведать. Она слушала серьезно, спокойно, кивала. Как будто про себя продумала уже все, что ее покровитель мог предпринять.
Штефан даже досадовал на такую прозорливость. И ему, и ей легче и приятней было бы, окажись Василика глупей, покорись Василика всецело его чарам – но такая женщина не увлекла бы его. Сейчас перед ним была подруга, которая не хуже него сознавала, чего они могут ждать друг от друга.
- Значит… тебе останется или здесь отречься от меня, или бежать со мной, - убийственно спокойно сказала валашка наконец. Взглянула на любовника и качнула головой. – Но ты со мной не побежишь.
- Никуда мы не побежим, - сказал Штефан.
Василика улыбнулась, не глядя на него.
- Теперь я вижу, почему ты не захотел меня сейчас, - прошептала она. – Трудно будет думать, что со мной может умереть и твой наследник! Трудно будет так перед своей-то смертью думать!
- Прекрати!
Он стиснул зубы и прижал ее к себе.
- Я клянусь… вот, видишь, я клянусь своей жизнью и жизнью моей матери, что женюсь на тебе, - задыхаясь, прошептал Штефан. – Никакая мать и никто другой нам не помешает! Вот только решим все с Андраши!
Василика опустила ресницы. Она улыбалась, а в сердце сидела боль, которую было никак не вынуть.
Штефан хотел еще что-то сказать… но ему нечего было сказать; он только поцеловал подругу, которая никак на это не ответила, и, поднявшись с дивана, быстро покинул комнату.

[irbis]

"Орлиное грездо" разворачивается, как классический исторический роман. Такой жанр требует неторопливого чтения. К сожалению, в наше время, это постепенно уходит. Что же до самого романа, то мое впечатление в целом весьма положительное. По крайней мере, читать интересно. Правда, вот время не всегда есть:(
Что же до описаний обстановки... То, пожалуй, это один из способов. Автор не был в описываемом месте. Поэтому старается не давать никаких конкретных описаний данного места. Все внимание на героев, на действо.
Есть, правда, другой способ. Придумать самому. Человек никогда не бывал, например, в Париже. Но он придумал свой Париж. Отчасти, по описаниям, по фильмам, по фотографиям, да мало ли как еще?
Оба способа имеют свои плюсы и минусы. Здесь, как мне думается, первый, пожалуй, выигрывает, несмотря, на некоторую условность декораций, если можно сказать так. По крайней мере, декорации не отвлекают.
Впрочем, хотелось бы прочесть роман целостным файлом. Почему бы Вам его не прикрепить, в doc, например? Картинки же крепят.
Или в txt,что займет еще меньше места.
Там, кстати, читатели могли бы, прямо по тексту, делать замечания, задавать вопросы и др.
Вообщем, думаю, "Гнездо" требует серьезной работы и, в последствие, издания.

[Эрин]

Что же до самого романа, то мое впечатление в целом весьма положительное. По крайней мере, читать интересно.

Спасибо.

Что же до описаний обстановки... То, пожалуй, это один из способов. Автор не был в описываемом месте. Поэтому старается не давать никаких конкретных описаний данного места.

Видите ли, дело не только в том, что автор не был. А и в том, что тот же султанский дворец в Эдирне, в котором происходит действие в последних главах, в наши дни лежит в руинах и реставрируется. ) Автор может характерными штрихами (толстые белые стены, ковры, зарешеченные окна) попытаться вызвать в читательском воображении "османское средневековье" - а насколько это получится, зависит, в том числе, и от того, насколько совпадает жизненный, литературный, зрительский опыт писателя и читателя. Один из весьма эффективных приемов, как я думаю, - вызывать в воображении читателя готовую картинку, поскольку читатель немало досочиняет сам. Например, найти среди тех же киногероев подходящий прототип и развить его в нужном направлении.
Скажем, прототип моего графа Андраши/Штефана/Адриана совершенно очевиден - я подумала, что представить Дракулу Копполы, в исполнении Гэри Олдмана, утонченно-кровожадным византийским принцем османского воспитания сам бог велел. (Во всяком случае, такой греко-турецкий аристократ куда более похож на героя Олдмана, чем исторический князь Влад III.)

Почему бы Вам его не прикрепить, в doc, например? Картинки же крепят.
...
Вообщем, думаю, "Гнездо" требует серьезной работы и, в последствие, издания.

Я тоже так думаю. Поэтому, в частности, и не хочу, чтобы роман где-нибудь был выложен целиком.
Кроме того, он ведь еще пишется.
Спасибо за внимание и замечания, очень приятно.

[Эрин]

Глава 94

Граф Андраши сидел ночью в своих покоях, за письменным столом – без сна, один: ему привычно было это бессонное одиночество, в действительности заполненное до отказа призраками прошлого и настоящего. Будучи один, большой белый паша в действительности вел самые страшные войны: за свою душу – и за души и судьбы тех, кто вверился ему.
- Нет, - прошептал византийский принц, схватив в обе горсти свои золотые локоны. – Я так не поступлю… Ты не знаешь меня - и не одолеешь меня…
Он поднял голову и воззрился на ту, которую видел в черной пустоте своей спальни. Протянул руки к этой потусторонней угрозе; но скрюченные пальцы схватили только воздух. Однако Андраши улыбнулся, сверкая глазами и раздувая ноздри, как будто одержал победу.
- Я знаю, что мы можем так же властвовать вами, как вы нами, - знаю благодаря тебе! – страстно прошептал граф. - О да, мы едины, в жизни и в смерти! И я возьму тебя, потому что я – твой природный господин!
Андраши встал со стула и вдруг пошатнулся; белый свет в окне озарил его, явив хрупкость, беззащитность этого могущественного человека – и вдруг он повалился на колени, а потом и навзничь, как будто неведомые прочим силы поразили его за неведомое прочим святотатство. Он захрипел, закашлялся, подняв длиннопалую бледную руку и повернув лицо к двери, словно в тщетной безмолвной мольбе о помощи, – а потом уронил руку снова и застыл.
Венгр долго лежал так, точно в глубоком обмороке, разметав золотые волосы и светлые шелковые домашние одежды по темному ковру. Только слабые колыхания груди под халатом выдавали, что он еще жив. Потом в коридоре скрипнули половицы, и белый рыцарь зашевелился, но встать сам не смог.
Вошел мальчик.
Турчонок застыл на несколько мгновений при виде простертого господина – а потом подбежал к нему и ловко обхватил графа за плечи, помогая сесть. Андраши улыбнулся: он был трогателен в эту минуту. – Спасибо, - одышливо прошептал граф, поведя голубыми глазами на слугу. – Дай мне пить, Юнус.
- Вина, господин?
- Нет… Просто воды.
Маленький прислужник поклонился и убежал.
Андраши несколько мгновений еще сидел, покачиваясь и закатывая глаза, - ему было так дурно, что не высказать никакими человеческими словами: он сделался бел, как на пытке, но эта духовная пытка казалась хуже любой телесной. Венгр чувствовал себя так, точно его всеми силами пытаются вытеснить и из мира живых, и из мира мертвых.
Вернулся Юнус и, став на колени, напоил белого рыцаря, поддерживая его голову. Зубы у Андраши стучали, его трясло, и половина воды пролилась ему за воротник; но потом стало полегче.
Судорожным жестом он отпустил слугу – и еще несколько минут приходил в себя, уткнувшись лбом в ковер.
Вдруг венгр вскрикнул и отшатнулся, учуяв что-то; он перекатился через голову и встал. Рука его сжалась на рукояти кинжала.
Бывший князь тяжело дышал, глядя на стрелу, просвистевшую над его головой и воткнувшуюся в ковер: стрела была отягощена запиской.
- Дракула, - прошептал граф, улыбаясь безумной улыбкой.
Упав на колени, он сорвал пергамент и поднял к свету.
"Выйди во двор немедленно", - приказывала записка по-венгерски.
Усмехнувшись, Андраши подошел к окну. Он распустил пояс халата, словно подставляясь под опасность.
- Почему бы и нет? – прошептал венгр.
Он снял и бросил халат на ковер. Потом надел поверх рубашки кожаный жилет, поверх его – кафтан, без всякой металлической обшивки; препоясался мечом и вышел из комнаты. Никто не встретился ему, и никто не воспрепятствовал.
Как самый обычный смертный, один из могущественнейших в империи людей вышел через дверь-арку и спустился по лестнице во двор, под свое же окно. Он замедлил шаг, вглядываясь во тьму: но долго вглядываться Андраши не пришлось. Ночной тать явил себя, ступив навстречу хозяину.
Этот человек широко раскрыл пустые руки, а на лице его была улыбка, исполненная бесконечного сочувствия.
Андраши замер, наполняясь изумлением и гневом.
- Сам?.. – пробормотал он, устремляясь на пришлеца: рука метнулась к мечу.
- Стой!
Абдулмунсиф простер к нему ладони, останавливая, умоляя взглядом.
- Стой, господин! Стой, - прошептал он. – Ты видишь, я безоружен.
Андраши разжал руку, сжимавшую рукоять; по губам скользнула улыбка, исполненная презрения и разочарования.
- Я так и думал, - пробормотал он. – И ты, Брут. Так всегда бывает.
Белый рыцарь опустил голову.
- Ну? Сколько вас еще? – спросил он. – Дожидаешься подмоги?
- Я один, - ответил турок.
Он подошел к неподвижному Андраши, коснулся его плеча – и вдруг обнял. Андраши не сопротивлялся, только закрыл глаза и стиснул зубы.
- Я всегда один, - шептал Штефан, гладя своего вождя по спине. – Как и ты – как каждый из нас, воинов света, пока мы не собираемся вместе… Но ты уже переполнен, мой дорогой брат… Ты взял на себя слишком много.
Андраши дрожал и едва слышно шептал проклятия; Штефан гладил его теперь по голове, точно мать.
- Я хочу спасти тебя – затем и пришел, - прошептал он. – Ты учуял измену, и ты прав: это мой брат. Разве ты не знаешь, что…
Андраши усмехнулся.
- Ну да, - сказал он.
Оба паши посмотрели друг другу в глаза.
- Я очень хочу, чтобы ты жил, - прошептал Штефан.
Андраши улыбнулся этим словам, как давно известной гнусности.
- Позволь не поверить тебе, мой дорогой брат.
Он отвернулся, точно вдруг утратив интерес к турку. В темноте этих мужчин было бы очень легко спутать - и тому, кто их хорошо знал: казалось, даже жестам их обучал один наставник.
- Впрочем, мне уже все равно, - наконец проговорил венгр. Он прикрыл глаза и мучительно улыбнулся. – Господи, я буду даже рад…
- Тебе рано умирать – ты должен сначала исцелиться! – сурово возразил Штефан: казалось, он обеспокоился этим желанием не на шутку.
Бела Андраши опустил голову и ждал.
Штефан несколько мгновений помолчал, подбирая слова, - потом сказал:
- Я предоставлю тебе убежище на севере, князь. Ты знаешь не хуже моего, что здесь тебе оставаться невозможно. Время пришло…
Андраши кивнул, слабо улыбаясь.
- Да, - сказал он. – Конечно.
Штефан взглянул на его окно: благовонный светильник, занавешенный кисеей, озарял стол с разваленными на нем бумагами.
- Бела, ты должен сейчас вернуться к себе и взять все, что следует унести, - тебе лучше знать, что это, - сурово сказал турок, точно понукал младшего; или господина, вдруг лишившегося своей воли. – Через час выходи во двор, и мы побежим. Медлить нам нельзя.
Граф пристально посмотрел ему в глаза, улыбаясь все той же слабой презрительной улыбкой, – а потом махнул рукой и удалился. Штефан проследил, как его вождь скрылся в доме; прослушал, как взошли по лестнице и затихли его шаги.
- Бог тебя благослови, мой дорогой, - прошептал турок.

Через час с небольшим белый рыцарь вышел, закутанный в простой темный плащ; когда он выпростал руку, приветствуя Штефана, в лунном свете холодно взблеснула кольчуга. Меховая шапка отбрасывала тень на все его лицо.
Штефан кивнул.
- Поехали.
Когда они сели в седла, он прошептал, склонившись к безмолвному товарищу:
- В высшей степени мудро, как и всегда!
Андраши поднял голову, и турок впервые увидел его лицо.
- Я не так еще ополоумел, как тебе представляется, - холодно сказал низложенный князь Валахии. Штефан растерялся и вскинул руку:
- Постой! Я вовсе не хотел…
Венгр, не удостоив его ответом, дал шпоры; и Штефану пришлось самому замолчать и пришпорить лошадь, чтобы обогнать своего пленника и показывать ему дорогу. Они выехали со двора вдвоем – и уже за воротами к ним присоединились еще трое.

Василика спала, свернувшись на диване и обняв подушку, как дитя; она вскрикнула и села, услышав шум. Ковровая дверь приоткрылась.
Села в углу и Анастасия.
- Одевайся, бери вещи и идем! – приказал снаружи чей-то шепот.
Василика узнала этот шепот; и она подчинилась ему без колебаний, с большею готовностью, чем послушалась бы самого Штефана. Они с Анастасией принялись за сборы, со сна и в темноте наталкиваясь друг на друга; голос в коридоре выругался и поторопил их, но Василика в этот раз не уступила, пока не собрала все. У нее ничего за душой нет, кроме того, что с собой!
Одевшись и взяв сумку, валашка подошла к ковровой двери, и Корнел схватил ее за руку и вытащил наружу.
- Бегом! – приказал он.
- Я сама! Помоги Анастасии, ей трудно! – воскликнула Василика шепотом. Она не стала спрашивать, что с евнухами и ночным караулом. Корнел схватил за руку пожилую гречанку, и они втроем поспешили по пустому коридору; Василике казалось, что каждая тень готова на них наброситься, каждый лунный луч из окна уличает их. На повороте она различила какую-то темную груду тряпок, чуть не споткнулась от испуга – но удержалась на ногах и полетела дальше, больше всего боясь отстать от своих спутников. Сердце у беглянки так и заходилось.
Они спустились по ступенькам и вышли в какую-то низкую дверь, около которой тоже не было стражи.
- Как ты… Что ты сделал? – спросила Василика витязя, пытаясь отдышаться на холодном воздухе.
- Я вошел свободно, - к ее удивлению, ответил Корнел. – Евнуха оглушил, чтобы он не завопил.
Витязь улыбнулся.
- Здесь все же не такая тюрьма, как кажется, - объяснил Корнел. – Вернее сказать: такая тюрьма, в которой нужно знать все порядки… А ты не султанская наложница, а своего паши. Штефан показал мне дорогу.
Василика возмутилась.
- Я не наложница!
Корнел усмехнулся и кивнул.
- Ну да, жена – знаю, - ответил он.
Потом сжал зубы и зыркнул на женщин черными глазами.
- Хватит болтать, пошли! – приказал витязь.
Василика, схватив за локоть Анастасию, двинулась следом за Корнелом туда, где были привязаны две лошади: одна из них – Годже. Беглянка потрепала кобылку по мягкой рыжей гриве, поцеловала в белую звездочку на лбу: приветствуя ее, собираясь с духом.
Корнел схватил Василику сзади и силой подсадил в седло. Выругал ее опять, сказав, что так они точно кончат пытками и смертью; потом сел на своего коня и поднял к себе на седло Анастасию.
Василика знала, что сейчас некогда спрашивать; и так же ясно она знала, что Корнел никогда ее не предаст - раньше умрет сам, защищая ее. Она ощущала это куда яснее, тверже, чем даже в объятиях любимого.
Они помчались вперед, точно убегая от призраков ночи. А тени стлались по сторонам их, обгоняли – и это бесконечное состязание выматывало из себя и живых, и мертвых.