Орлиное гнездо

[Эрин]

Глава 78

Николае Кришан сидел во дворе своего дома в Буде и цедил превосходное вино, которое ему отпускали из королевских погребов. Король Корвин по-прежнему осыпал его дом милостями – и хотя этот совсем молодой, неоперившийся последыш благородного семейства понимал, что судьба милостива к нему не по заслугам, на душе от такого сознания было тем более скверно.
"Сестра моя, конечно, умерла, - думал юноша, чувствовавший себя так, точно ему нет и никогда уже не будет своего места в жизни. – Несчастная Иоана, верно, приняла страшные муки перед смертью – может, за все наши грехи? Может, и мне бы так следовало, вместо того, чтобы сидеть тут на чужой земле и кормиться от щедрот чужого короля?"
Конечно, Иоана умерла – и, конечно, Николае ничего не сказали об этом. Боярский сын чувствовал, что о таких женщинах, как его сестра, языки молчат: такие необыкновенные женщины… слишком смущают умы и жизнью своей, и смертью. Но он знал, что на валашский престол воссел Раду Красавчик, и этого было довольно, чтобы вообразить участь, постигшую Иоану…
Николае отставил кружку и, закрыв лицо руками, стиснул зубы, стараясь не разрыдаться; грудь разрывала нестерпимая боль. Кто и когда так страшно проклял их? Уж не тот ли, кто посадил над ними Влада Дракулу? Но где бы были они все без черного князя – этого величайшего заступника христианской веры? Почему же за христианскую веру, за дело величайшей божественной любви к людям проливается столько человеческой крови, сколько не проливалось ни за одну языческую?
Николае отнял руки от лица и хмуро посмотрел перед собой; все смешивалось перед глазами из-за слез. Вдруг молодой человек подумал о Корнеле – о законном муже Иоаны, чьего ребенка он растил как своего, о рыцаре, которым он когда-то восторгался и на которого хотел равняться. Николае вспомнил, как подло все их семейство обошлось с этим человеком: а теперь, если Корнел не сгинул в боях, он мог попасть в плен к туркам или погибнуть под пытками по злой воле князя-содомита... Малыш Раду уже задавал своему отчиму вопросы об отце… что Николае мог ответить невинному дитяти?
Николае был в таких летах, что уже сам мог жениться; но он и смотреть не мог на венгерок, на католичек, которые все, даже красивейшие и любезнейшие из девиц, были сделаны из совсем другого теста, нежели он сам, - даже природа их, казалось, была иная. Николае Кришану порою представлялось, что католики даже худшие враги им, чем ненавистные турки…
И, конечно, он не мог отречься от своей веры – а это было непременное условие, чтобы взять жену-католичку.
Быть может, такой у него крест – растить сына сестры вместо своего, которого ему не суждено иметь.
Николае в два глотка осушил кружку и, поморщившись, утер губы. У него даже усы еще не начали пробиваться, а он уже похоронил надежды на свою семью и счастье…
Боярский сын, покачнувшись, встал из-за деревянного стола, который был сколочен и вынесен в сад уже после того, как Иоана бежала со своим прельстителем, ставленником Корвина. Николае помнил, как Иоана любила свой сад, - и ему представлялось каким-то священным долгом хранить привычки своей дорогой сестры-мученицы.
Вдруг он услышал, как залаял пес. Гость? Николае знал, что чужака встретит привратник, а потом проводит к хозяину; но он сам двинулся навстречу пришлецу, одолеваемый каким-то странным, большим чувством. У него редко бывали гости – Николае мало знался с венграми, прилежно исполняя только обязанности перед королем. Может быть, это вестник от его величества?
Но Николае ошибся.
Юноша ахнул, увидев, кто подходит к нему, - в первый миг он изумился, что такого гостя вообще впустили; и только потом осознал умом, кого видит перед собой.
Страшный, невозможный гость – уж не собственная ли совесть Николае выткала из воздуха этот кровавый призрак?
- Ты – Корнел? – прошептал Николае. – Корнел, муж моей сестры и рыцарь короля Матьяша?..
- Уж давно и не тот, и не другой, - ответил тихий голос.
Мужчины долго молчали, глядя друг на друга, - и младший был полон благоговейного ужаса, а старший созерцал этот ужас с каким-то тихим торжеством, лукавым торжеством дьявола, гордящегося делом рук своих. Корнел слишком долго служил дьяволу – служил ему с горделивым сознанием долга…
- Идем… Я прикажу, чтобы принесли вина, - наконец торопливо проговорил молодой хозяин. Он повернулся и пошел вперед, качая головой. – Господи, - бормотал Николае под нос. – Я же не сплю? Господи!
Корнел Испиреску следовал за Николае в полнейшем молчании; и усмешка не сходила с губ возлюбленного витязя Дракулы, а черные глаза его таили память о нечеловеческих ужасах. Хозяин подвел гостя к садовому столу, не решаясь приглашать в дом – в собственный дом Корнела; и витязь сел, не спуская с Николае все понимающих глаз.
Боярский сын распорядился о вине – и вернулся к гостю: сделал то, что должен был сделать.
Под взглядом этого человека у него кровь в жилах стыла. Но Николае, бледный и безмолвный, медленно подошел к столу и опустился на скамью напротив витязя.
Корнел долго глядел на молодого хозяина через стол – казалось, даже птицы в саду смолкли. Это черноглазое мужественное лицо, когда-то представлявшееся Николае прекраснейшим лицом на свете, теперь, с отпечатавшимися на нем следами бесчисленных мучений, ужасало юношу более, чем любое другое лицо на свете: только такой образ мог бы принять ангел смерти, явившийся по его душу.
- Зачем ты пришел? Откуда ты? – наконец проговорил Николае.
Он подумал о Раду – и обрадовался, что его племянник и пасынок увлечен игрою в доме; как долго Николае сможет держать здесь Корнела и не пускать к сыну? Если Корнел пожелает видеть сына, Николае его не остановит.
Корнел улыбнулся, не спуская глаз с Николае.
- Нет, я не с того света, - тихо сказал он. – Я пришел от моего князя, а Влад Дракула все еще на этом свете.
Николае побледнел еще больше.
- Но как ты вернулся к нему? – спросил юноша. – Как… как он принял тебя назад? И как король…
Корнел поднял руку, и Николае тотчас замолк.
- Король простил грехи даже Колосажателю, - улыбаясь все той же непонятной улыбкой, проговорил витязь. – А значит, слугам его все простилось и подавно. Ведь ты знаешь, что князя освободили из темницы и перевезли в вышеградский замок?
Николае с осторожностью кивнул. Конечно: он знал, как знала и вся Венгрия.
Тут принесли новый кувшин вина и блюдо с яблоками. Николае быстро встал и налил гостю вина, но Корнел не стал пить. Он взял с блюда румяное яблоко и поиграл им.
- Князь даже женится здесь – ты знаешь? – спросил витязь. – Его величество сосватал князю Владу свою родственницу.
- Неужели? – ахнул Николае.
Корвин решил сочетать православного князя с католичкой? А Дракула согласился?
Что ж: кругом, что ни день, совершается столько надругательств над верой, что это неудивительно.
Вдруг Николае ощутил, как голова у него закружилась, к горлу подкатила тошнота: это были тошнота и ужас безверия, накатывавшие как самая страшная болезнь…
Корнел молчал, глядя на младшего товарища и родича: казалось, витязю была хорошо знакома эта болезнь.
- Иоана умерла… - прошептал Николае, когда смог отдышаться. Он воззрился на Корнела с глухой враждебностью, точно винил в этом единственно его. А кого еще он мог винить?
- Ты знаешь? – спросил боярский сын.
Корнела, казалось, совсем не поразила эта новость: он как будто знал… да, давно знал.
- Умерла, - прошептал витязь. Он улыбнулся, неподвижно глядя перед собой. – А я недавно видел мою жену во сне. Она там миловалась с каким-то златокудрым рыцарем с голубыми глазами – схож лицом с одним венгром, которого я знал… А может, это и не он; может, уже и другой…
Корнел рассмеялся.
- Если это такой рай, Господь милостив к моей Иоане!
Николае почувствовал, как в нем забурлила кровь. Ему вновь предстал тот морозный день, когда Корнел поверг на землю его сестру – ударил, совсем не зная Иоаны; как любой муж, который бьет неверную жену…
- Да как ты смеешь! – сжав кулаки, закричал Николае на своего гостя, совсем забыв, как страшен этот человек. – Сестра моя мученица… она была великая жена, и умерла в великой славе!
Николае сам не знал, откуда к нему пришли такие слова; но он осознал с полною ясностью, что так все и было. Он вскочил, готовый насмерть сражаться за честь покойной сестры. Корнел поднялся тоже: не вскочил, а именно поднялся, стремительно, но в полном спокойствии.
Николае увидел совсем близко черные бездонные глаза витязя Дракулы; и вдруг воинственный пыл его угас.
Юноша тяжело дышал, мелко дрожа с головы до ног, но не смея даже занести руку для удара. Корнел кивнул, по-прежнему глядя Николае в глаза – карие, как будто они недобрали черноты и силы в сравнении с его собственными.
- Может, все было и так, как ты сказал, - задумчиво проговорил витязь Дракона. – Господь рассудит нас...
Николае тяжело дышал, как после поединка, - он стоял перед гостем, сжав губы и опустив глаза долу.
После долгого молчания Корнел спросил:
- Здоров ли мой сын?
- Здоров, - сквозь зубы ответил Николае.
Он прикрыл глаза, подумав, что сейчас Корнел пожелает видеть мальчика – и что он, Николае, не сдержит своего гостя, даже если ляжет костьми на пороге дома. Но Корнел не пожелал этого.
Николае ощутил руку Корнела на своем плече – и с усилием поднял на него глаза. Корнел улыбался.
- Спасибо… тебе спасибо, - сказал витязь.
Он убрал тяжелую руку с плеча Николае, и боярский сын вздохнул с великим облегчением.
Мужчины снова разошлись и сели друг напротив друга. Теперь Корнел взял свою нетронутую кружку вина и приложился к ней. Он не отрывался долго, а потом утер темные роскошные, как у самого Дракулы, усы и хрустко закусил яблоком. Зубы у него все еще были прекрасные.
Николае заметил, что Корнел хорошо, добротно одет – платье его было опрятно, сшито по мерке и даже, казалось, почти не ношено.
- Тебе ведь неплохо живется сейчас? – хмуро спросил юноша.
Корнел слабо улыбнулся.
- Нет, совсем не плохо. Бывало куда хуже, - ответил он. – Меня отпустили под честное слово, - прибавил витязь, предупреждая следующий вопрос. – Князь Дракула поручился за меня. Сам князь не покидает замка, а его витязи могут отлучаться, и кое-кто даже завел здесь семью и зажил своим домом…
"А ты сам?" - подумал Николае; но вовремя прикусил язык.
Он мимолетно удивился тому, что витязи Дракулы женились на католичках, - но после брака самого Дракулы едва ли стоило этому удивляться.
- Неужели король Корвин так верит вам… и князю? – прошептал юноша.
Корнел пристально посмотрел ему в глаза.
- Мы доказали нашу верность и крепость нашего слова, - сказал он.
Николае не посмел ничего ответить.
Корнел опять вгрызся в свое яблоко – и грыз его, пока не съел с косточками. Николае молчал, глядя в свою кружку, - он налил себе, но так и не выпил.
Корнел выплюнул последнюю косточку на землю и, постучав пальцами по столу, спросил:
- А ты не забыл моих уроков?
Николае принужденно рассмеялся.
- Нет, - сказал он. – Я… Я ведь присягнул королю, - признался он, невольно покраснев. – Я давно беру уроки у его рыцарей…
Корнел поднялся из-за стола, и Николае тут же встал следом, как почтительный ученик. Корнел опять подошел к хозяину и положил руку ему на плечо.
- Может статься, мы еще пойдем вместе на Царьград.
Николае покачал головой; он был не слишком хорошо осведомлен о государственных делах, но это прозвучало как совсем неуместная шутка. Корнел похлопал его по плечу, потом убрал руку.
- Мне пора… Я заходил только узнать, как вы поживаете, - с улыбкой сказал витязь.
Он пошел к калитке, а Николае – за ним. У калитки Корнел обернулся и посмотрел на юношу.
- Обними и поцелуй за меня Раду.
Николае кивнул, чувствуя, как защипало в глазах. Он сморгнул.
- Ты знаешь, что наш отец… старый Раду умер?
В неподвижных глазах Корнела что-то мелькнуло, точно на миг показался утопленник в черном пруду.
- Бедняга, - сказал витязь.
Он крепко сжал руку Николае.
- Обними же и благослови за меня моего сына.
Корнел повернулся и зашагал прочь, легким молодым шагом. Темная полуседая грива рассыпалась по могучим плечам. Николае долго провожал витязя взглядом – и грудь его вздымалась от тревоги.
Когда гость скрылся за углом, боярский сын повернулся и направился в дом. Он почти бегом ворвался в двери, точно боялся, что, пока его не было, дитя похитила нечистая сила.
- Раду! – крикнул он. – Раду!
Николае вбежал в комнату.
- Дядя! – ликующе крикнул мальчик. Он был счастлив просто потому, что жил.
Николае подхватил его на руки и прижал к сердцу, точно мать. Он поцеловал и взъерошил темные кудри Раду.
- А кто к нам приходил? Собака лаяла, - сказал Раду, посмотрев в глаза отчиму.
- Чужой человек… Он уже ушел, - прошептал Николае.

[Эрин]

Глава 79

Когда на море поднялась качка, Василике стало худо: и, как ей ни хотелось любоваться морем и туземными берегами, Василике пришлось уйти в каюту и лечь. Штефан был рядом – и участливо гладил ее руку, когда сама девица думала, что куда как нехороша: бледна, даже зелена…
- И хорошо, что ты сидишь внутри, - прошептал турок. Он утер пот, оросивший ее лоб. – Кораблем владеет мой старинный друг-грек, но на его судне много других греков, которые мне не друзья: если они приметят тебя, может быть большая беда…
- Я тогда попаду на невольничий рынок? – спросила Василика, почему-то почти не испугавшись.
- Константинопольский рынок рабов – один из самых больших, - сумрачно ответил ее хозяин.
Ее положение рабы при нем теперь служило Василике скорее защитой, чем цепями: оба давно уже понимали, что Штефан обходится с нею вовсе не как с рабою. А всего вернее – все подданные Мехмеда были рабы, одни из которых тиранствовали над другими…
- Или тебя могут заметить пираты, которых немало в этих водах, - серьезно сказал ее господин.
Штефан поцеловал ей руку, и Василика стала гладить его волосы. Оба ощутили желание, но Василика понимала, что господин не возьмет ее, пока не получит какого-нибудь высшего дозволения… Пока не сможет освятить их любовь благословением церкви, над которой сам смеялся…
"Да ведь ему нельзя жениться на мне! - озарило ее. – Мехмед узнает, что Штефан христианин… или то, что Штефан и его братья называют христианами: султану доложат шпионы, и тайна ордена откроется. Пожалуй, мой господин взял бы меня даже для того, чтобы спасти от Андраши и его присных: но гнев султана для нас страшнее. Или же Штефан намеренно будет хранить меня, чтобы прикрываться мною от белого рыцаря: несчастный Андраши помешан, и моя девственная кровь кажется этому человеку залогом земного счастья, которое супруг моей княгини навеки утратил… Штефан сможет использовать Андраши и удерживать его и его силы, каковы бы те ни были, от попыток овладеть Стамбулом, дразня своего вождя мною…"
Да и незаконное дитя им нельзя зачать: Василика знала, что есть способы уберечься от зачатия, но ни один не помогал наверное. Земная любовь никогда не была свободной и безопасной, тем пиром души и тела, которым каждый любовник услаждал себя более в мечтах, чем наяву.
Желудок у нее успокоился, любовное томление прогнало прочь дурноту, и Василика заснула под шум моря.
Сон ее оказался еще страшнее действительности: перед ней хохотала, выхваляясь своей нечеловеческой ловкостью, злоумная Марина, и сулила Василике страшную и скорую смерть…
"Но ведь этого быть не может, что ты говоришь! - крикнула Василика, поняв наконец, в какую ловушку ее заманила высокородная бесовка. – Нельзя воскресить человека против воли Господа!"
Марина скалилась, подбоченясь и уставив на жертву свои черные бездонные глаза.
"А как ты можешь знать, что это противно воле Господа? Попы напели? Так попы и в меня не верят: не поверят, даже если собственными глазами увидят…"
Марина засмеялась.
"Люди даже глазам своим не верят – ты не знала? Они верят только тогда, когда то, что они видят, похоже на то, во что они верят!"
"Я тебе не верю, хоть ты и обольстила Андраши, - бормотала девушка в жару, ворочаясь на подвесной койке. – Сгинь!"
"Сгину не раньше, чем сгинешь ты, - отозвалась Марина. – Мы все будем здравствовать, пока мы нужны! А мы очень нужны вам, людям! Тебе однажды тоже люди прикажут сгинуть с глаз, и ты тоже не послушаешь…"
Василика вскинула скрещенные руки, защищаясь.
"Я не твоя, не ваша! Государыня сильней тебя, она меня защитит!"
Марина раскинула когтистые руки - глаза ее вспыхнули алым. Боярская дочь безудержно хохотала над Василикой, поводя плечами и пританцовывая, точно у цыганского костра, - дольняя, вольная, сильная, вечная.
"Когда бы и кто бы только смог одолеть меня!"
Казалось, Марина и упивается своею силою – и тяготится ею несказанно, тем более, чем более та вырастает.
"Танцуй со мной, сестра! От нашего танца рухнут царства…"
Василика ахнула и, взмахнув руками, проснулась: она хватала ртом воздух, точно ее только что вытащили из воды.
Штефан был рядом. Василика со стоном упала в его объятия, и он прижал ее к себе так крепко, что она ощутила всего его, его естество. Он был такой же земной, как Марина, и ничего иного Василика и не желала. Она с жадностью поцеловала своего господина.
- Бедная… Бедный мой цветок, - прошептал турецкий рыцарь, трепеща от страсти и жалости к ней.
Конечно, Василика бредила – и, конечно, он все слышал. Теперь покров тайны окончательно спал.
Валашка серьезно и грустно посмотрела турку в глаза – и Штефан выдержал ее взгляд. Он возложил ей руку на голову.
- Клянусь, что никогда тебя не предам.
"Значит, ты предашь все остальное", - подумала Василика.
Они опять прижались друг к другу, точно были друг другу единственные союзники в целом свете. Но разве не так и все любовники?
- Тебя больше не мутит?
Штефан потянул ее за руку. Он уже не глядел на свою подругу - и улыбался какой-то хмельной улыбкой.
- Пойдем, я пришел сказать тебе, что уже виден Царев город. Мы увидим его на закате, сейчас он прекрасен как никогда…
Василика едва вспомнила, что нужно закрыть лицо; но когда она напомнила об этом своему хозяину, тот только рукой махнул. Абдулмунсиф вытащил ее на палубу, которая была полна народу: но греки и турки, собравшиеся там, даже не посмотрели на мужчину и женщину, которые появились среди них. Все они любовались великим городом.
Константинополь, Царев город, и в самом деле был прекраснее всего на закате – в свой закатный час…
Василика и Штефан обнялись, не сознавая того; глаза их горели одинаковым восторгом – восторгом безумцев или боговдохновенных: Василика не чаяла, не мечтала о такой красоте. Теперь она понимала, почему величайшие владыки мира сражались за обладание Константинополем.
- Пурпур церквей и золото гробниц, храмов вечности, - шептал подле нее ее возлюбленный. – Кровь и жизнь нашей жизни… Вот это – великое чудо света, святая София… А вон там, Василика, стоял Буколеон – дворец моих пращуров, обращенный в руины крестоносцами…
Василика, изумленная и очарованная словами Штефана, повернулась к нему, и он улыбнулся ей.
- Знаешь ли ты, что у тебя самой царственное имя?
- Нет, - шепнула она со слезами.
Василика прежде почти не думала о себе – ни о себе, ни о чем другом, жила точно во сне, от которого только теперь проснулась! А сколько еще людей не живет, а блуждает во снах?
И они долго еще стояли у борта, обнявшись, забыв обо всем, - в преддверии своего земного рая, который приближался с каждым ударом сердца.

"Дорогой мой брат!
Уведомляю тебя, что мы доплыли благополучно. Моя роза так расцвела, как я ее еще не видел: и ведь она знает, несчастная, для чего ее готовят. Она теперь как воин Аллаха в предчувствии рая, который сам скачет на копья и мечи христиан. Не обманываются ли такие праведники ужаснее всего?
Но я знаю, что ты нас не предашь, мой дорогой: иначе, ты понимаешь, – живого или мертвого, тебя настигнет мое отмщение или проклятие. Если на тебя не найдется божественной справедливости, моя будет страшна. Люди не знают, какая страшная сила заключена в душе и воле каждого из них!
Я был слеп, пока не встретил мою княжну, пока не полюбил; но нам слишком многих приходится держать во тьме ради их собственного блага. Теперь же все зашло слишком далеко. Верно ли, что Мехмед теперь слушает Андраши, точно пророка? Наш султан и прежде имел склонность к таким людям – а сумасшествие белого рыцаря он может счесть за особенную благодать.
Господи, мне порою кажется, что мы все сумасшедшие, начиная с султана и кончая моей княжной-рабой… Безумие так заразительно!
Только скажи мне, ради всего святого, что Андраши еще не прослышал о том монастыре… я ему не указал его; и молчал до сих пор, повинуясь голосу души. Теперь же наш князь не получит моего признания никакими путями. Домой мне путь заказан, увы – или хвала Господу!
А ведь сейчас такое время, точно его сам дьявол выбрал для своего вокняжения на земле: весь Стамбул волнуется. Мехмед удивился, когда я выпросил себе должность блюстителя порядка, но отпустил меня охотно. Он знал, что немного найдется таких охотников. Константинополь дивен с виду – а внутри кишит преступлениями и ересями, как переспелый фрукт червями. Впрочем, так было всегда и везде. Благородные люди умеют наслаждаться розой, не ранясь ее шипами.
К слову: и моя Василика уже поняла, в какое место мы приехали, и все равно радуется городу и мне. Впрочем, это дитя давно понимает жизнь; я иногда изумляюсь ее прозорливости…
Я бывал в Царьграде с князем Дракулой, когда этот город уже оказался под властью султана, а сам валашский князь из-под нее освободился. Тогда-то Влад и посоветовал избрать Константинополь хранилищем тайн ордена, о возрождении которого мечтал с юности.
"Но ведь Константинополь – средоточие борьбы за веру, он на виду у всего мира", - в изумлении сказал я ему тогда. Влад засмеялся.
"Хочешь что-то спрятать – держи на самом видном месте, - ответил мне князь. – Люди больше всего слепы к тому, что ярче всего сияет".
И Влад оказался прав, как всегда.
Теперь же я уповаю только на тебя, мой драгоценный Слуга Благородного, - я оставил тебя заложником нашего счастья, как когда-то старый Дракул оставил Влада, а Влад - Раду. Извещай меня обо всем, что делается в столице, и о каждом шаге султана.
Отправь ответ на это письмо через моего гонца, если оно дойдет до тебя, - если посланца перехватят люди Андраши или султана, мой слуга отравится. Он неграмотен, но истово верует в загробное блаженство, которое обещается всем преданным рабам Аллаха.
Дай же боже, чтобы мой раб не обманулся – и чтобы никто из нас, истинных слуг Господних, не обманулся в своей вере!
Теперь я сверну это письмо, и греческие слова, столь милые нашим сердцам, но малознакомые варварам, служащим султану, полетят к тебе через океан. А я пойду поцелую мою княжну, что мирно почиет у окна, за которым растут розы - чтобы заглушить городское зловоние. Я бы хотел обладать ею в такое время, когда всякое зловоние истребится – и в городах земных, и в душах…
Я учу ее греческому языку, и Василика признает, что это благоуханный, священный язык – язык апостолов, спасения, красоты земной и небесной. Она быстро учится, моя жемчужина, - как всегда!
Еще к слову: я читал Василике греческую Библию – и указал ей на ту маленькую ошибку, которая породила великое заблуждение христиан и их помешательство на девственности, особенно католиков. Греческий перевод еврейского выражения, обозначающего "юная женщина", превратил мать пророка Иисуса в parthenos – деву.*
Будь это известно кому-нибудь, кроме посвященных, это потрясло бы мир – не правда ли, Адриан?
Но моя Василика уже давно не старой, бездумной, веры - а нашей с тобой веры.
Сегодня мы с ней бродили по городу, одевшись в темное платье простолюдинов: так во все времена поступали цари, желая истинно узнать жизнь своего народа. А мы просто хотели избавиться от внимания, которое возбуждают все высокие особы, и отдаться только друг другу и нашему созерцанию. На нас могли бы напасть, как на всяких простых людей, не имеющих защиты, - но мы гуляли по улицам без страха. У каждого из нас свой кисмет.
Остаюсь навеки твой во Христе Слуга Справедливости".

* В книге Исайи (Ветхий Завет), на которую ссылается Евангелие от Матфея, обосновывая догмат о непорочном зачатии Иисуса ("Дева во чреве приимет"), употребляется ивритское слово "алма" – "юная женщина", а не именно "девственница".

[Эрин]

Глава 80

В темноте, глубоко под землей, возились двое – могильную тишину нарушало только тяжкое, сиплое дыхание, а работу их освещал один-единственный факел в руке третьего их сообщника: не считая светильника, который был вставлен в каменное кольцо в стене. Эти люди были не робкого десятка, но и то их пробирал озноб, пока они делали свое дело, - и вовсе не от холода, царящего в склепе даже летом. Легенды, ходившие об этой земле и ее господах, были слишком страшны.
Один из осквернителей гробницы замысловато выругался по-венгерски.
- И хоть бы одно имя на этих гробах!
Второй выпустил из рук тяжелую мраморную крышку саркофага и засмеялся.
- Ты думаешь, они своих покойников навещают и здороваются? Они их сами боятся…
От такой шутки всех передернуло.
Первый взломщик перекрестился – большим православным крестом – и посветил кругом себя факелом, озаряя паутину, опушившую каменные стены и гробы.
- А, вот вижу имя, - он указал огнем на надпись, выбитую на стенке одного из саркофагов. – И вот еще…
- Тихо вы!
Тот, кто держал факел, гулко притопнул ногой, и от этого звука порскнула и пискнула где-то мышь; венгры, возившиеся с саркофагом, разом выпрямились и вскрикнули.
- Ты сдурел?..
- Сами вы сдурели! Я понял! Заходите с другого конца, - утерев пот со лба, велел державший факел венгр своим товарищам. – Этот Кришан лежит крайним, потому что его хоронили последним!
- Он же не последний в роду, - пробормотал один из венгров, послушно отходя от саркофага, крышку которого сдвинули, но так и не вернули на место.
- Верно, не последний, - отозвался второй. – Но после него здесь умерла только княгиня, которая лежит в Валахии, а не в Трансильвании…
Сердца всех осквернителей фамильного склепа Кришанов сжались от трепета перед женщиной из этого рода, имя которой было у всех на устах даже спустя столько времени после ее смерти.
Примолкшие венгры прошли на другой конец склепа и сгрудились около последнего гроба. Факельщик осторожно обошел беломраморный саркофаг и осветил стенки, одну за другой.
- Никаких надписей… - пробормотал он.
- Все равно. Это должен быть старый Кришан! – оборвал его первый грабитель. – Давай, навались!..
Охнув, они навалились на крышку со всей своей немалой силой. Крышка со скрежетом сдвинулась.
- Готово!
Через мгновение все трое отпрянули, первый зажал себе нос.
- Ах, ты…
Он проглотил ругательство, как будто бы не решался браниться перед лицом – вернее, перед остовом того, кого они нашли.
- Какой дух идет!
- Свежий дух, - мрачно смеясь, подтвердил факельщик. – Должен быть наш старик!
Он шагнул к саркофагу и, зажав нос, заглянул туда.
- Седая борода… старик! Он самый! Давайте-ка, обшарьте его!
- А сам? Хорош уже командовать, - огрызнулся первый копатель. – Давай-ка теперь ты поработай!
Никому из троих не хотелось притронуться к мертвецу первым – не столько из брезгливости, сколько из страха, в котором никто не решался признаться.
Наконец факельщик с бранью сунул огонь в руки первому из венгров.
- Трусы!
Он схватился за крышку и так рванул, что чуть было не свалил ее на пол, один. Его товарищ, спохватившись, кинулся помогать. Вдвоем они с кряхтеньем сняли крышку и опустили на пол, почти бросили; мрамор ударил о мрамор.
- Треснула… Ну и пес с ней!
Все внимание уже было занято мертвецом. Факельщик, держась за спину и морщась, тем не менее, был не намерен никому более уступать первенство; он рьяно полез в самый саркофаг, под самую седую бороду боярина Кришана. Еще мгновение – и венгр с победным криком отшатнулся; в руке его что-то тускло блестело.
- Огня! – крикнул он.
Находку ярко озарило пламя факела. Новый факельщик явно досадовал на свою уступку; а старый торжествующе засмеялся, поворачивая драгоценность то так, то эдак.
- Вот она, моя прелесть!
В руках у него было ожерелье из серебра и фаянса – простое, пожалуй, не по чину великому боярину; но венгр погладил его и даже поцеловал, хотя только что снял с шеи покойника. Он убрал украшение за пазуху.
- Теперь надо пощупать его насчет книг или бумаг…
- Да ну, не может при нем ничего быть, - сказал первый венгр, которому теперь хотелось только поскорее уйти отсюда. – Кто мог знать, что он помрет! Говорили, с испугу! Если только он книги при себе все время носил…
- Давайте, пощупайте, - велел первый факельщик, доставший ожерелье, - с него было уже достаточно подвигов. Он отошел подальше и скрестил руки на груди, точно оберегая свою находку от всех посягательств.
Венгры торопливо и гадливо, ругаясь под нос, осмотрели останки – и с разочарованием или облегчением выпрямились.
- Чистый, при себе ничего нет!
- Ну вот и славно, - вздохнул второй факельщик. – Идемте отсюда! Нам еще в библиотеку!
Они, казалось, знали, что искать в библиотеке Кришанов, которая была не слишком велика – но и не мала для рыцаря их века.
Не закрыв потревоженных гробов, вся троица направилась к взломанным бронзовым дверям – не слишком-то прочным: но едва ли Кришаны думали защищать железными запорами место, хранимое куда более могущественными силами.
Осквернители один за другим выбрались из-под земли – и воззрились на замок Кришан, ночной замок, в котором горел одинокий огонь. Да: огонь горел в одном из верхних окон.
- Все хорошо, - увидев этот знак, прошептал первый венгр и улыбнулся в светлую бороду. Факельщик, которому больше всех повезло, погладил свою грудь с припрятанным сокровищем. Потом троица направилась к чернеющей вдали громаде. Они выше подняли свой факел, озаривший совсем недешевое вооружение, улыбающиеся бородатые рты, блестящие глаза. И вскоре навстречу им выплыл такой же светильник – в руке одинокого человека, заговорившего также по-венгерски.
- Нашли что-нибудь?
- Нашли! – откликнулся счастливец. – Как там у вас?
- Все спокойно! Идемте быстрее, пока никто не заметил!
- А кому теперь замечать? Одним только мужикам, а они напахались в поле и спят себе, как усталая скотина…
Грубые и торжествующие голоса, торжествующий смех теперь зазвучали свободно. Троица грабителей, однако, не спрашивала своих сообщников, шарили ли они в библиотеке – должно быть, что искать среди книг, знали только те, кто возглавлял отряд.
Факелы в крепких руках небрежно, походя осветили окровавленный труп, валявшийся на пороге. Венгры прошли мимо, ступив в лужу свежей крови и наследив по всей лестнице, которая вела в главный зал. В зале лежало еще несколько мертвых – простых слуг и воинов, захваченных врасплох. Иноземные гости были удивлены, застав здесь даже таких обитателей, – им было сказано, что замок Кришан давно заброшен...
Однако трансильванская верность оказалась крепче, чем они думали: но теперь это ничему уже не мешало. Грабители прошли в библиотеку Раду Кришана – и факельщик-счастливец тут же сел на лавку и привалился к стене, занавешенной гобеленом, давая отдых спине, которую все-таки надорвал. Он попросил, чтобы ему дали подержать огонь.
Поиски продолжались недолго – и теперь успех ждал и остальных: несколько свитков и одна тяжелая книга перекочевали в сумки и за пазухи. Все теперь улыбались и смеялись, хлопали друг друга по плечам. Факельщика с ожерельем мертвеца и с сорванной спиной подхватили с лавки под руки.
- Вперед, ленивец! Отдыхать будем потом!
Венгры покинули замок, спустились по ступеням и сели на коней, которые были привязаны во дворе.
Не обменявшись друг с другом больше ни словом, грабители - как когда-то выезжал с этого самого двора великий боярин, господин Трансильвании, - дали шпоры и помчались в темноту.

Проехали они недолго – пострадавший факельщик запросил отдыха. Непристойно ругаясь, его товарищи вынуждены были остановиться; все спешились и сели на землю, и кое-кто вместе с факельщиком сразу растянулся на траве. Двое предложили развести костер.
- Да ведь заметят! – заспорили товарищи.
- И пусть их, - махнул рукой самый старший. – Мало ли тут костров! С тех пор, как господаря Влада свалили, цыгане почем зря шастают…
- Тихо! – одернули его при упоминании Дракулы.
Однако, посовещавшись, костер развели – победители опасались: опасались нечистоты места и того, что могло к ним привязаться в склепе. Но какова бы ни была нечисть, она всегда боится огня.
А им уже казалось, что вокруг них сжимается кольцо – стоило сесть в круг, и точно какая-то сила возрадовалась такой фигуре. Венгры посмотрели друг на друга, на свои мужественные лица в свете братского костра, и посмеялись над собственными опасениями. Кто мог взять их! Еще никогда не бывало, чтобы один ледащий мертвец одолел многих живых и крепких мужчин, это все бабьи сказки.
Удальцы пустили по кругу флягу, а потом даже вздремнули у костра, выставив часового. Сон их был крепок, но не одному казалось в забытьи, что холодная рука хочет взять его за сердце.
Однако на них никто не напал – и венгры проспали несколько часов, пока не занялся рассвет. Тогда они подкрепились сухарями и, еще раз хлебнув из фляги вкруговую, сели на коней и без оглядки помчались на запад – в Венгрию, куда лежал их путь. Больной больше не жаловался: во сне ему полегчало, и чужая земля безостановочно, спасительно убегала под копыта.
Пока они не схлестнулись с отрядом турок.
В Трансильвании турецкое иго ощущалось не так, как в Валахии, - и о том, что они сейчас все равно, что на турецкой земле, венгры вспомнили только тогда, когда услышали молодецкий посвист, крики "Аллаху акбар*!" и увидели сверканье искривленных мечей. Нет, перед ними были не разбойники, а настоящие воины; и турки вступили с венграми в бой, не начиная никаких переговоров.
- Дракула! – закричал предводитель венгров, первым бросаясь на того, кто казался предводителем турецкого отряда, самого представительного из нападавших.
- Дракула! – повторили его воины; и яростно схлестнулись с врагом следом за вождем.
Турок было больше числом, и умением они тоже взяли; и бой кончился их полной победой. Факельщика с сорванной спиной и с ожерельем за пазухой выбили из седла в первую же минуту, и он лишился чувств. Потому и уцелел до тех пор, пока все его товарищи не оказались перебиты. Турки, взбеленившиеся при звуке имени Дракулы, не пощадили никого.
Когда все стихло, предводитель турок, красивый рослый мужчина с подстриженной черной бородой, посмотрел сверху вниз на мертвого вождя венгров – его всклокоченная борода торчала кверху. Осман усмехнулся и поставил убитому ногу на грудь.
- Дракула, - пробормотал он сквозь зубы. – Что за ослы!
- Мы бы все равно вытянули из них всю подноготную, если бы кто и остался жив, - улыбаясь, откликнулся другой турок. Вождь кивнул.
- Обыскать! – приказал он, указав пальцем на трупы.
Приказание было немедленно и подобострастно исполнено. Вскоре к ногам предводителя свалили груду свитков и почтительно положили книгу в бархатном переплете. Забыв о важности, осман упал на колени и впился взглядом в найденную книгу; расстегнув застежку, открыл, пробежал глазами несколько латинских строк и просиял.
- Хвала Аллаху, - сказал он.
И тут внимание турка привлек стон, донесшийся из травы.
В мгновение ока он очутился около несчастного факельщика, приставив к его горлу свой меч.
- Собака! – сказал турок сквозь зубы.
Смертельно бледный осквернитель гробницы пытался обжечь его таким же презрением.
- У меня есть кое-что… чего тебе не понять, - простонал венгр; ему самому казалось, что он лежит на раскаленном железе, так была разбита несчастная спина. – Об этом я буду говорить только с тем, кто тебя послал!
Турок, не слушая больше пленного, выпрямился и убрал оружие в ножны. – Он жив и не ранен! – радостно оповестил он своих воинов. – Отнимите у него все, чем он может лишить себя жизни, а мы доставим его к нашему большому белому паше… Обыскать его немедленно!
Вскоре венгр лишился своей драгоценной добычи, и теперь на нее так же алчно, как сам факельщик, таращился турок.
- Так-так… не понять, значит, - пробормотал он наконец, торжествующе улыбаясь и очерчивая пальцем серебряные витки.
Это украшение очень походило на приз, какие венгерские рыцари брали на турнирах. Но среди линий ожерелья, складывавшихся, казалось бы, просто в один из трансильванских цветочных узоров, спрятался дракон, изогнувший спину.
- Нам послал тебя сам Аллах, - сказал осман факельщику, который успел уже тысячу раз пожалеть, что не догадался… или не нашел решимости лишить себя жизни, пока его не нашли. Правда, все самоубийцы попадали в ад. Но разве не в ад его повезут теперь – ад, какого не выдумает и сам сатана?..
На осквернителя склепа Кришанов опять повеяло смрадом, чудовищной отравой, которая вызрела за протекшие месяцы в каменном гробу валашского рыцаря, унесшего свое величайшее сокровище с собой в могилу, но не уберегшего его и там… до поры до времени.
Венгр, первым коснувшийся тела Раду Кришана, взмолился об избавлении, но небеса не вняли.

* "Аллах величайший" (араб.) - слова, входящие в намаз, ритуальную молитву мусульманина.

[irbis]

Прочел, пока 3 главы. Повествование вязкое, но, по всей видимости, это намеренный выбор автора. Такой вот "легендообразный" стиль придает колорит, но есть риск, что читатель просто застрянет в нем. Почитаю дальше, авось не увязну:)

[Эрин]

Благодарю за отзыв.
Вязкое - значит размеренное, неспешный темп? Да, конечно, выбор намеренный. Ведь, несмотря на полную опасностей жизнь, средневековые румыны иначе воспринимали время, нежели мы: восприятие было более "сезонное", как у всех аграрных и охотничьих культур, летоисчисление вела только образованная верхушка общества, и для всего народа (как и Русь для наших предков) Валахия была землей, которая стояла от века и жила богоданными устоями. Нужно также принимать во внимание патриархальную каноничность, статичность мировосприятия византийского христианства. (И это при том, что румынская культура динамичнее нашей - напрашивается сходство опять же с южными славянами, православными казаками и поляками-католиками).
Я взяла за образцы немало хороших исторических романов, в которых соблюден тот же темпоритм: например, "Святослав" Скляренко (история княгини Ольги и наложницы Малуши, родившей князя Владимира). Про "Тараса Бульбу" я уже вообще молчу: несмотря на "нестройный, беспечный" пятнадцатый век само повествование течет плавно, как сказитель сказывает, - потому что эти люди, герои Гоголя, как и мои, были люди глубоко верующие и глядели в вечность.
Стилистику я стараюсь выдерживать в соответствии с мироощущением моих персонажей.
Надеюсь, вы не заскучаете и не бросите чтение. Хотя конец уже близок: сюжет идет к своему логическому, нравственному и прочим завершениям.

[irbis]

Я понял Вашу авторскую концепцию. Вы описываете средневекового жителя Румынии в былино-сказительском ключе, но с точки зрения современного человека. Ибо для стилизации нужна именно современная точка, современный ракурс. Так пресловутая "неспешность, медленное течение времени это лишь взгляд относительно нас. Думаю, средневековые люди воспринимали свое время текущим нормально и, даже, наверное, также быстро бегущим, как и мы сейчас. Стилизация всегда вещь достаточно любопытная, она показывает, как мы воспринимаем другие культуры и другие эпохи.

[Эрин]

Вы описываете средневекового жителя Румынии в былино-сказительском ключе, но с точки зрения современного человека.

Отчасти, я бы так сказала. Я смотрю на боярина Кришана глазами современного человека, но события подаю преимущественно с его точки зрения: насколько современный человек способен ее воссоздать. (Пока Раду Кришан в фокусе. Отстраненность "сказителя" только в начале - конечно, она возникает и потом, и происходит то именно, о чем Вы говорите: описание в былино-сказительском ключе, но с нашей точки зрения.)
Спасибо за такое внимание.

[Эрин]

Глава 81

Матьяш Корвин отдавал валашскому князю в жены свою двоюродную сестру, Илону Жилегай, - девицу образованную, как сам молодой король, и преданную долгу, привитому суровым католическим воспитанием. Конечно, никто из сватов и самих брачующихся и не помышлял о любовной страсти. Влад Дракула был не из таких женихов.
Отвагой благородной венгерки можно было только восхищаться – она стояла прямо, высоко подняв гладкую темноволосую голову, и даже почти не побледнела, когда ее руку при высоком собрании вручили человеку, безобразному снаружи – и, что куда ужаснее, явившему всему миру великолепное уродство своей души. Может, дело было в том, что князь ее зачаровал, как зачаровывал даже свои жертвы.
Он был ниже своей невесты, но Илона потерялась в его тени – она сама казалась тенью, которую отбрасывал этот коронованный палач. На них надели златолиственные венки, по валашскому обычаю, и Дракула предстал каким-то языческим вождем, которого увенчал венком за заслуги утонченный римский император, робеющий перед мощью духа своего гостя… Дракула, разодетый с варварским блеском, любимым валахами и турками, взирал на церемонию, которой его подвергали, со спокойным, холодным торжеством – точно сторонний ее наблюдатель.
Когда католический священник свершил над ними обряд, казавшийся замечательно ловким политическим сочетанием обеих ветвей христианства, и пришло время поцеловать невесту, валах и венгерка повернулись друг к другу. Все увидели, что Илона закрыла глаза и совсем побледнела, - она была выше своего мужа, и едва ли Владу Дракуле могло это понравиться. Но князь, едва заметно улыбаясь, схватил ее за затылок и пригнул к своим губам. Поцелуй длился беззастенчиво долго, так что в ближайших рядах сидящих зрителей даже заахали.
Потом князь оторвался от жены, которой стоило огромного усилия не потерять сознание. Придворные дамы смотрели на нее с бесконечным сочувствием.
Потом Дракула взял тонкую руку жены, совершенно потерявшуюся в его огромной руке, и повел ее по проходу между скамьями – и те, кто сидел, и те, кому не хватило мест в битком набитой церкви, склоняли головы перед этим малорослым мужем с душою ненасытной, как утроба великана. Илона шествовала, тоже склонив голову, - как на собственную казнь, которую, должно быть, эта особа королевского воспитания приняла бы с таким же видом.
Князь, виновник торжества, покинул храм, и за ним, как в прежние времена, вышла толпа его витязей – все они были приглашены; конечно, здесь присутствовал и Корнел Красавчик – сейчас его прозвище казалось таким же жестоким издевательством, как и кличка Раду Дракулы.
Не потому даже, за что оба получили такие имена: многие среди знати, как православной, так и католической, смотрели снисходительно на этот порок. Но Раду изъела тело расплата за плотские грехи, а Корнелу его страсть к князю изгрызла душу - и извела его красоту даже раньше, чем это случилось с Раду чел Фрумошем, так же верно, как любая болезнь. Нет, Корнел не был болен – но был бесконечно стар душою: подобно человеку, которому он служил.
Николае Кришан тоже был в числе гостей, и он, конечно, видел Корнела: тот казался страшной памятью о самом себе прежнем, особенно в день свадьбы своего владыки с католичкой. Николае не посмел приблизиться к витязю – и так же, как и многие венгерские дворяне, с затаенным страхом смотрел издали на господаря и его небрежность с молодой женой. После церемонии все должны были пешком идти до замка, где их ждал пир. Вокруг Николае многие придворные шумно разговаривали, полоскали последние дворцовые сплетни об Илоне Жилегай, обсуждали ее родню – но, как один, обходили вниманием ее свадьбу и предстоявшее ей супружество. Влад Дракула, даже в плену у короля Венгрии, был не тот человек, которого можно обсуждать в глаза.
Сам Николае молчал. Навеки чужой и чужим, и своим – как некогда его отец, Раду Кришан. Он не имел страстной привязанности ни к чему в Венгрии – даже такой порочной, как Корнел; конечно, Николае прослышал уже и об этом. Внутренне юноша осудил своего кумира – но, бесспорно, даже такой грех был ничтожен рядом с другими деяниями Влада Цепеша и его витязей. Слава их стояла в зените. Князь Валахии вознес себя и верных себе людей на такую кровавую высоту, что их давно уже нельзя было мерить теми мерками, что обыкновенных смертных.
Порою Николае, в тайниках души, даже завидовал Корнелу: исполнилось его назначение, как бы ужасно оно ни было, а сам Николае был осужден на вечную неприкаянность при чужом властителе…
Молодые супруги и их свита вернулись в вышеградский замок, где валашский князь жил в своем почетном плену. Здесь ему предстояло жить с женой – теперь кузеном короля, скрепляя узы дружества между Валахией и Венгрией. Матьяш Корвин возмужал как правитель и больше не допустил бы такой промашки, как по мечтательной молодости, - тот шаг, который обернулся крахом для Валахии, союз Андраши и Иоаны, король венгерский повторил, уже набравшись опыта: с законным князем.
Вот и теперь Корвин сидел во главе длинного пиршественного стола, и с улыбкой пил здоровье новобрачных, как когда-то привечал за своим столом незаконного сына благороднейшей семьи Андраши. Король венгерский, должно быть, уже и не помнил о своих первых шагах, совершенных у власти. Он был очень доволен, что наконец прикормил огнедышащего дракона и навеки примирил его со своей великой католической державой…
Николае посмотрел исподлобья, как белокурый Корвин, очаровательно смеясь, что-то рассказывает своей юной белолицей королеве, постреливая глазами в сторону Дракулы, - а потом обратил мрачный взор на молодых. Княгине было совсем не до веселья – но это почти никого за столом не заботило. Николае вдруг пожалел, что не может подойти к этой женщине и сказать ей что-нибудь ласковое, утешительное. Сколько условностей сковывает женщин, и низких, и благородных!
Наконец князь и княгиня поднялись, и вслед за ними встали все гости. Король, учтиво поднявшийся тоже, провозгласил тост за князя Валахии и за союз их стран, благословленный святою церковью. Николае же думал – осталось ли еще для Корвина хоть что-нибудь святое; или же все государи так, играют всем, что им выгодно, даже верою…
Дракон скрылся со своей добычей.

Кузина короля проснулась на брачном ложе одна – она и заснула одна: уже под утро, в крайнем недоумении, почти ужасе. Дракула не притронулся к ней. В покоях, приготовленных для них жадными до господских тайн слугами, уже никого не осталось к тому часу, как им предстояло возлечь. Брачная ночь короля, конечно, немедленно делалась достоянием всего двора, и подданные Корвинов вправе были знать, как совершаются такие важнейшие государственные дела… но дело валашского князя было совсем другое! Он был не подданный Корвина, а государь чужой страны!
И, приведя свою жену в опочивальню, Дракула с улыбкой кивнул ей – и ушел!
В его распоряжении было целое крыло, и где ночевал ее супруг, конечно, Илона не осмелилась бы спросить. Она трепетала самой мысли о таком вопросе. Еще страшнее ей было думать о том, что ждет ее, когда она снова встретится с господином своей жизни. Княгиня предпочла бы такому загадочному безразличию все, что угодно, - даже насилие, которого ужасалась до сих пор!
Конечно, благородная венгерка слышала, что поговаривают о Дракуле и его витязях: но быть такого не могло, чтобы он предался разврату теперь, после свадьбы, под властью ее царственного кузена. Княгиня встала с постели и, кликнув слуг, дрожащими руками принялась приводить себя в порядок. Она чувствовала изумление челяди. Что они станут болтать о ней и князе, едва только выйдут за дверь? Должно быть, весь двор сейчас перемывает им косточки, все гадают, как обошелся с нею Колосажатель; но никто даже не догадывается, что произошло на самом деле!..
- Христос и святая Мария, - оставшись одна, прошептала Илона, крестясь слева направо. Бедняжка сложила дрожащие руки и поникла головой. Что-то скажет ей король? Хотя ее августейший кузен всегда был непревзойденным лицемером – по крайней мере, сколько Илона его знала...

Она приказала подать себе завтрак и поела в одиночестве. Потом, уныло посмотревшись в зеркало, – выщипанные по моде брови лишали ее лицо, и без того не отличавшееся выразительностью, последних красок, – княгиня покинула комнату. Она искала встречи с королем… нет, только не с мужем!
За дверями никого не было, кроме стражи, охранявшей коридор. Словно о событиях вчерашнего дня никто во дворце уже не помнил – хотя о княжеской свадьбе, конечно, шептались по всем углам! Что за место королевский двор, куда бы он ни переезжал!
И тут, вдруг остыв, Илона поняла, что искать короля глупо и даже опасно. Не произошло еще ничего, что требовало бы высочайшего внимания, - а за каждым ее шагом следит множество глаз!
Илона вернулась в свои покои и заняла себя какими-то пустяками, хотя отсутствие мужа, казалось, прожгло дыру и в ее собственной душе. Неужели князь Цепеш решил мучить свою жену иначе, нежели своих подданных, - не грубо, а изощренно?
Потом князь пришел к ней.
Илона немедленно встала, позабыв все, чем занималась до тех пор. Она низко присела князю, склонив голову.
- Хорошо ли ты спала? – ласково спросил Дракула.
У нее задрожали губы – и она сама почувствовала, как побледнели щеки.
- Да…
Илона замешкалась, не зная, как обратиться к нему: назвать ли его князем - или по имени? Нет – хотя валахи куда проще, дичей, чем ее сородичи, она на это никогда не осмелится…
Но Дракула, казалось, ничего больше и не ждал. Он словно пребывал в какой-то задумчивости, из которой Илона не смела его вырвать. Не глядя на нее, он взял жену за руку.
Илона закрыла глаза, точно ожидая, что на беззащитную шею, которую высокий головной убор и высокая прическа оставляли открытой, обрушится топор. В своем уборе она была еще выше мужа – но чувствовала себя крохотной рядом с ним.
Однако Дракула, немного подержав ее руку, поднес ее к румяным губам и поцеловал. Илона чуть не лишилась чувств, ощутив пальцами, как вчера ощутила ртом, прикосновение знаменитых усов, о которых даже спорили при дворе – не фальшивые ли они. Нет: усы оказались самые настоящие, как все в дикой наружности этого дикого человека.
А потом муж, так же держа за руку, молча вывел ее из комнаты и повел к королю. Матьяш был с утра свободен, если не считать группки придворных, которых он занимал разговором одновременно; увидев новобрачных, Корвин немедленно оставил своих собеседников и повернулся к ним. Так непринужденно, точно вчера они всего лишь потанцевали на одном из знаменитых придворных празднеств.
- А, дорогая кузина?
Матьяш Хуньяди помедлил и улыбнулся, взглянув сверху вниз своими большими бледными глазами в зеленые глаза Влада Цепеша.
- Кузен, - сказал он.
Король склонил голову, на которой так и не появилось короны, – но Дракула не шелохнулся. Тогда Корвин продолжил.
- Сегодня в вашу честь в большом зале дают обед… Надеюсь, вы будете присутствовать, кузен?
Корвин улыбнулся, как будто Дракула мог отказаться прийти на торжество, виновником которого был. Хотя Дракула – мог.
Но он сказал:
- Охотно, король.
Корвин рассмеялся. "Уж не дошли ли до него слухи о брачной ночи?" – со страхом подумала Илона. Но король только повернулся к ней и сказал:
- Кузина, почему бы вам не пойти прогуляться? Вы что-то очень бледны.
Илона вспыхнула, услышав такое замечание. Но она только молча присела обоим государям и пошла прочь. Лишь за дверью зала княгиня позволила себе заплакать, прижав к горящим щекам ледяные пальцы. До нее доносились голоса, среди которых она различала глубокий, ни на чей не похожий голос мужа – но не смела и не желала вслушиваться.
Плакала княгиня недолго – покусав губы, она утерла глаза и пошла в пустую спальню. Повиноваться судьбе – ее долг перед Господом.

До обеда князь так и не увиделся с ней; на обеде он был странно весел и невозмутим, учтив с нею и со всеми остальными, насколько это было возможно для Влада Цепеша. Казалось, он в упор не видит взглядов, которыми их так и ощупывали; не слышит альковных шепотков, которые веяли по всем углам. После обеда князь опять поцеловал жене руку и оставил ее.
А ночью не пришел к ней совсем – даже не проводил в опочивальню: он даже не считал нужным скрывать ее положение. Илона долго плакала в подушку, чувствуя себя покинутой всеми – и отчего-то преданной… Отчего-то ей казалось, что король предал ее. Как?..
Следующий день Илона провела в полном одиночестве – и третья ночь застала венгерку на коленях: она молилась Христу, пресвятой деве, чтобы такое положение хоть как-нибудь кончилось. Иначе у нее просто сердце разорвется от страха!
Илона была еще на коленях, когда услышала, как скрипнула дверь – вошел князь. Она вскочила, но Дракула даже не взглянул на жену. Он молча разделся и, стащив с брачного ложа одну из перин, в которых Илона утопала в одиночестве, улегся прямо на пол.
Несчастная легла в постель и укрылась шелковым одеялом до подбородка – как будто это могло бы защитить ее, вздумай князь пожелать осуществить свои супружеские права. Илона долго еще шевелила губами, молясь беззвучно, а потом уснула – не заметила, как уснула, рассматривая могучую спину мужа и гриву волос: он лежал к ней спиной.
Утром, конечно, Илона опять обнаружила себя в одиночестве. Она поняла, что больше не может терпеть – и, совершив туалет, даже не поев, вышла из своих покоев и быстро, яростно зашагала на поиски короля. Илона ярилась наедине с собой – а при встрече с кузеном с глазу на глаз, наверное, потеряется, как всегда с этим прехитрым монархом; но знала, что должна что-то предпринять.
Король принял ее сразу же, как только доложили о приходе княгини. Илона вошла к Матьяшу с пылающим лицом, со сжатыми кулаками. Сидящий Корвин устремил на нее взгляд своих больших лучистых глаз, улыбнулся – и Илона оробела: она знала, что король необыкновенно умен. Но, присев, она выпрямилась и сразу же заговорила: голос ее немного дрожал, но был полон решимости.
- Ваше величество, князь пренебрегает мною.
Между светлых бровей короля появилась складка.
- Что значит пренебрегает?
Илона замерла. Кузен в самом деле не знает – или лжет?
Она опустила глаза.
- Влад пренебрегает мною как женой.
Илона стиснула кулаки, спрятанные в юбках. Если король начнет выпытывать подробности, она умрет со стыда. Но он все понял и так.
- Ах… вот в чем дело.
Справедливый король мягко взял Илону за подбородок, чтобы встретиться с нею взглядом. Он улыбался, и был пленителен, как всегда в такие минуты.
- Дорогая кузина, неужели вам так не терпится вступить в брачные отношения?
Илона побледнела.
- Нет, - тихо сказала она, гадая - что Большой Ворон подразумевал под своими словами. Он никогда не говорил просто.
- Ну тогда подождите еще немного. Князь придет к вам, будьте уверены… положитесь на Господа.
Илона отпрянула от его участливой руки.
- Вам ли говорить о Господней помощи!
Любезность сошла с лица короля, как будто его заморозили; тонкие губы сжались в прямую линию.
- Что вы сказали, дорогая кузина?
У Илоны дернулись тонкие губы, но она промолчала. Едва ли Корвин наказал бы ее, даже если бы она ему надерзила; но желания вступать в схватку еще и с ним, имея такого мужа, у нее не осталось. Она спрятала лицо в ладонях… и почувствовала, как король коснулся ее плеча.
- Илона, прошу вас, потерпите еще… будьте снисходительны.
Илона улыбнулась, не глядя на короля, но чувствуя, что Корвин тоже улыбается. Они понимали друг друга – властители величайшей и самой просвещенной христианской державы против полудикого князя. Но не ошибалась ли Илона, думая, что понимает двоюродного брата?
Она присела, распустив по полу юбки, и, широко перекрестившись, удалилась.

Илона, не находившая себе места от тревоги, не знала, что король Корвин вызывал к себе новоявленного родственника днем ранее этого разговора – и учинил ему допрос. Он попенял ему на то, что и случилось впоследствии – но легко могло бы случиться еще после первой ночи: Корвин знал о положении кузины с самого начала.
- Кузен, ваша супруга приходила ко мне и проливала слезы, сетуя на свое положение. Она жаловалась, что вы совсем не уделяете ей внимания.
Дракула несколько мгновений молчал – потом губы его изогнулись.
- Вот как?
Корвин остался спокоен и холоден.
- Да, князь.
Дракула усмехнулся.
- Король, ты только что вмешался в дела моего государства, - сказал он.
Несколько мгновений государи впивались друг в друга взглядами. Корвин знал, что, пока Дракула у него, Дракула смирен; и, однако же, король венгерский отвел глаза первым.
- Я понял вас, кузен.
Дракула кивнул. Он теперь улыбался, не спуская глаз с короля-ворона.
- Вам не о чем беспокоиться, ваше величество. Я позабочусь о моей жене.
Корвин потупился.
- Хорошо, - сказал молодой король с какой-то внезапной усталостью. – Только не мучайте бедняжку слишком долго. Она уже истосковалась по вас…
Тут Дракула разразился смехом.
- Неужели?
Корвин усмехнулся, но смеха в этом звуке не было. Он покачал головой и отвернулся. Дракула молча вышел из королевских покоев.

Илона прожила в таком же положении еще неделю – и теперь ей не было позволено даже жаловаться. Но наконец мучительное ожидание кончилось.
Князь пришел к ней ночью – и Илона поняла, зачем, как только он отбросил ее одеяло и навалился на нее. Молясь про себя, она закрыла глаза и постаралась покориться.
Это было грубо, быстро – но не так ужасно, как венгерка уже успела вообразить себе за прошедшие дни. И когда князь наконец заснул, наконец-то подле нее, забросив ей на плечи свою огромную для человека такого роста руку, Илона ощутила даже какое-то удовлетворение. Нестерпимый груз свалился с ее души.
Она вдруг понадеялась, что уже забеременела. Если князь узнает об этом, он, быть может, смягчится и станет к ней внимательней… Ведь у него нет сыновей…
Наутро Илона, несмотря на брачную ночь, ожидала, что опять проснется одна – но она обнаружила в своей постели мужа и оцепенела, видя его в такой близости при свете дня. Но князь ничего от нее не потребовал – кроме одного: он вдруг пожелал, чтобы Илона рассказала ему о себе. Лежа в постели раздетая, рядом с раздетым человеком, которого при всех королевских дворах Европы именовали не иначе, как сыном дьявола, Илона была вынуждена рассказывать ему такие вещи, которых не знал никто, кроме ее исповедника.
И даже исповедник не знал.
Она краснела, а князь не смущался никакими мелочами. Ей казалось, что он силою вторгается в ее душу, - это было еще постыдней, чем телесное соединение.
Князь слушал молча, но очень внимательно – и только задавал ей вопросы, от которых ей порою хотелось убежать и забиться в угол. Но куда бы она могла убежать от этого дьявола, своего супруга и господина, в какой угол спрятаться?
А когда допрос наконец прекратился, Илона ощутила странное, позорное удовлетворение. Она вдруг поняла, что ей понравилась такая власть над собой. Она поняла, что люди могли покоряться князю Цепешу добровольно и радостно.
Потом князь приказал принести им завтрак – и они ели в постели, как королевская чета. Потом вместе пошли к королю - точно затем, чтобы тот благословил начало супружеской жизни.
Илона с замиранием сердца ждала, как Корвин примет такую весть; но он, все поняв по лицу кузины, казалось, испытал такое же облегчение, как и сама княгиня. Король-ворон смеялся и шутил с ними обоими. А Илона так и не поняла, в чем была причина поведения мужа.
Однако благородная венгерка чувствовала, что ей никто не соизволит дать объяснений; да и не желала их слышать, гнетомая какими-то страшными подозрениями…
До обеда князь и княгиня оставались вместе – а после опять разлучились. Но страх Илоны почти прошел. Когда князь пришел к ней ночью, она едва ли не обрадовалась этому.
Но теперь все происходило не так быстро – муж делал с ней странные вещи, вовсе не неприятные, но очень постыдные, как та утренняя исповедь. Ей вдруг стало даже слишком хорошо для христианки, принимающей супруга на ложе; но, конечно, Илона не могла остановить своего князя. Она вместе с ним падала куда-то, где было место только сладострастным грешникам.

Князь прожил с нею брачно еще две недели, исполненные такого же сладострастия, духовного и телесного, пока Илона не почувствовала себя в тягости.

[Эрин]

Глава 82

Пленника, захваченного в Трансильвании, везли, как скотину, упрятав в мешок и перекинув через седло. Факельщик чувствовал, что должен крепиться, должен отстоять хотя бы свою честь перед рабами султана и посланниками этого неведомого белого паши, – но мужество покидало его с каждым часом. Что пользы стоять за свою честь, когда турки даже могущественных князей и великих воинов вынуждали целовать султану зад? Они самих апостолов могли бы заставить отречься от Христа – если бы те только попали в руки выучеников султанской палаческой школы!..
Спина венгра уже болела адски – и, как он ни сдерживался, иногда стонал, когда его особенно сильно встряхивало. Однажды человек, везший его, услышал звуки из мешка – и засмеялся, и похлопал по этому мешку; а потом с посланником Дракулы сделали такое, что он чуть не умер от стыда до срока. Ему заткнули и завязали рот, так что он едва не задохся, - и дальше пленник поехал бессловесной поклажей…
Но теперь, когда он не отвлекался на свое унижение, он смог поразмыслить, хотя мысли растрясывало так же, как многострадальное тело.
Этот белый паша, кто бы он ни был, ненавистник князя Дракулы. И он знает о тайнах ордена, и посвятил в них своих посланников… Что это за безумие? Последнее, что мог бы сделать тот, кто принадлежал к ордену Дракона, - это посвятить в его тайны слуг пророка и Мехмеда…
Стало быть, сам этот человек – не мусульманин и враг султана, насмерть враждующего с орденом?
От такой мысли венгр чуть не вскрикнул; но повязка на рту спасла положение, он только глухо промычал, чего никто не заметил.
Могло быть и так! Значит, этот человек сумел поставить себе на службу неверных? До чего же ловок – как сам Влад Дракула! Не может ли выйти так, что большой белый паша окажется союзником Дракуле, о чем эти турки, мелкие сошки, не знают, и сам посланник Дракулы сможет с ним договориться полюбовно?
Тут мысли пленника прервала остановка. Его стащили с коня, и он дернулся и замычал от боли так, что все это заметили.
С головы венгра сорвали мешок, прихватив прядь волос, так что он поморщился. Но когда ему развязали рот, он отдышался и сказал:
- Вы меня так не довезете… Я скончаюсь раньше, чем предстану перед вашим пашой…
Чернобородый главарь присвистнул и засмеялся; потом ответил. Он говорил по-венгерски не хуже него самого.
- Какой нежный! Ты думаешь, что увидишь нашего господина? Мы тебя распотрошим прежде, чем ты осквернишь его дом своей вонью, и сами достанем из тебя все, что есть ценного!
Между тем, ему развязали руки и дали сухую лепешку с козьим сыром и воду в баклаге. Затем, чтобы накормить, и освободили, понял пленник; они остановились на привал. Потом опять скрутят - и в мешок…
"Уж не изменить ли они собрались своему господину?" - подумал венгр, вгрызаясь в лепешку; несмотря на боль и страх, голод дал о себе знать.
Но даже если эти турки и изменят своим – для него самого это едва ли что-нибудь значит… Так или иначе, Давид Хорвати погибнет под пытками или от меча кого-нибудь из этих слуг шайтана, когда станет им бесполезен.
- У меня спина переломится, - пожаловался он, прежде чем ему опять сунули тряпку в рот; в ответ он получил такой подзатыльник, что в глазах потемнело.
- Ничего, не переломишься! – сказал главарь. – Ты еще не видел, как люди переламываются!
Он засмеялся. Хорвати, себя не помня от унижения и ненависти, попытался проклясть турка, но проклятье заглушил кляп; потом ему опять связали освобожденные руки и натянули на голову мешок. Боль в спине, приутихшая было, вспыхнула снова – да так, что Хорвати чуть не потерял сознание. Он заболтался за спиной у всадника, с помутившимися мыслями, превратившись в одно сплошное страдание; потом чувства его притупились. Он не потерял сознание, потому что все еще понимал, что его везут в Турцию, на юг, на муки; но связно мыслить больше не мог. Что-то велело ему беречь силы.
Еще несколько раз они останавливались – его кормили, позволяли справлять нужду… по тому, сколько раз останавливались на ночлег, пленник мог подсчитать дни. Хотя из мешка его даже во время ночевок не выпускали. Он должен был как можно меньше увидеть. Так значит, они думают, что он может вырваться на свободу?
Нет, едва ли – просто не хотят привлечь внимание…
Хорвати перестал считать дни и ночи после третьей длинной стоянки. За время сна его спина немного успокаивалась – но под конец ему даже сниться стало, что он уже в камере пыток, поджаривается на медленном огне. Однако ни подвижности, ни ясности ума его увечье не умалило: оно только должно было сделать его сговорчивей, когда за него возьмутся заплечные мастера. Но Хорвати не так много и знал. Ему даже неведомы были опознавательные знаки ордена, которыми руководствовались его товарищи, выбирая книги, - а что содержится в этих книгах, скоро станет известно пленившим его людям куда лучше, чем ему самому; он не знал также, зачем они были нужны Дракуле. Однако турки замучают его до смерти прежде, чем он их в этом убедит.
Потом они въехали в какой-то город – Хорвати понял это по тому, что слышал, как его победители переговариваются с городской стражей и предъявляют фирман*: сам он по-турецки понимал плохо, о чем очень пожалел. Но понял, что его захватили в самом деле большие люди.
Всадников пропустили через ворота, и никто даже не обеспокоился из-за мешка, привязанного за спиной у одного из турок, - хотя можно было догадаться, что там человек! Его победители заплатили городской страже хороший бакшиш, чтобы та закрыла глаза, – или пригрозили своим белым пашой? Или эти нехристи всегда так делают?
Хорвати попытался молиться – но католические молитвы он давно позабыл, а православные, затверженные поздно и наспех, на ум не шли. Он слышал, как вокруг ревут животные, бранятся чьи-то слуги или торговцы; жара стояла немилосердная, а обоняние мучили запахи разлагающегося изобилия – запахи переполненного чужим добром южного города, который извергает это добро в своем навозе, не в силах вместить. Один раз Хорвати чем-то сильно задели по ногам, словно бы воз с дынями, от аромата которых рот затопила слюна. Он услышал, как дыни соскочили на дорогу и запрыгали, раскалываясь; и услышал визгливую брань хозяина. Конечно, на человека в мешке этот торговец фруктами даже не взглянул.
Хорвати зажмурился, усердно молясь об окончании своих мук – даже худшем. И наконец кто-то наверху смилостивился: венгр ощутил, как его накрывает прохладная тень, а потом его сняли с коня и, схватив за плечи и за ноги, внесли в какой-то дом.
Его бросили на диван, а потом стащили мешок с головы. Выдернули кляп изо рта. Хорвати закашлялся, дернувшись, чтобы утереть губы, - и ощутив, как забытые веревки впиваются в связанные руки.
А потом руки ему распутали – и ноги тоже. Хорвати сел, вытаращив глаза от изумления, потом покачнулся и упал; потом его вздернули кверху силой и приставили к шее нож. Венгр зажмурился.
- Попытаешься бежать – умрешь, - сказал ему чернобородый красавец-главарь.
"Может, так было бы и лучше", - подумал Хорвати. Но сил бежать у него не осталось, и даже сидел он едва. Руки и ноги были передавлены веревками до синяков и крови. Потом он услышал, как его хозяева о чем-то быстро и брезгливо переговариваются – брезгливо, потому что они то и дело посматривали на него. Потом главарь перевел, чего они хотели от пленного.
- Тебя вымоют, потому что ты запаршивел как свинья.
Хорвати рванулся было с дивана – но нож успокоил его; а потом венгр подумал, что и в самом деле запаршивел. Тело чесалось немилосердно, и даже платье на нем, казалось, истлело за время пути. Пусть его вымоют, это еще не смерть…
А когда его волокли под руки в другую комнату, где его уже ждал чан с горячей водой, Хорвати осенило. Его вымоют – значит, ему предстоит встреча с каким-то большим человеком! Едва ли палачи султана настолько разборчивы! Уж не сам ли это белый паша?
Хорвати почувствовал, что, несмотря на ожидавшую его участь, его уже не на шутку замучило любопытство – кто же такой этот странный турок. Или не турок. На службе у Мехмеда состояли люди всех кровей, смешавшихся на Балканах.
С венгра сорвали одежду – и он даже не успел ощутить стыд, как его толкнули в чан. Хорвати погрузился в воду с головой и вынырнул, отфыркиваясь, почти ошпаренный, едва не воя от боли в спине. Однако это была не опасная боль – но боль того рода, который помогает сломить волю.
Какой-то банщик долго мылил и оттирал его мочалкой, а венгр сидел, стараясь даже не смотреть на себя: он отощал за время пути как каторжник. Потом его схватили за волосы и, запрокинув голову, остригли бороду.
Потом Хорвати вытерли и дали одежду: длинную, до колен, рубаху и штаны. Теперь его почти не отличить было от турка – от раба, которого наказали голодом и отлупили в сарае за провинность… Только он светловолос, а эти чернявые…
Хотя и светловолосых и светлокожих, как христиане, среди этой сволочи хватает.
Его отвели назад, в ту комнату, где он лежал, и посадили обратно на диван. Хорвати постарался сесть прямо.
Чернобородый посмотрел на него и засмеялся.
- Не дергайся! Ты тут еще посидишь, пока большой человек из Эдирне не приедет на тебя посмотреть. Нам велено проследить, чтоб ты не сдох к его приезду.
- Ваш большой белый паша? – спросил Хорвати, попытавшись усмехнуться. В ответ он получил затрещину.
Венгр почти уверился, что так и есть.
Он хотел встать с дивана, но ему не дали: не успел Хорвати опомниться, как опять связали ноги. Нетуго, но так, чтобы он не смог никуда уйти.
- За окнами и у дверей стража, - предупредил его главарь. – Никуда не дергайся, если хочешь жить.
Венгр понимал, что это может быть лучшей смертью из всех, какие ему предложат; но уже не имел воли так рисковать. После купанья надежда на то, что он останется жив, окрепла.
Ему дали поесть, фруктов и хлеба, и выпить воды; потом Хорвати, еще раз оглядевшись в поисках выхода и удостоверившись, что бежать ему некуда, лег на диван. Он попытался осмыслить последние слова главаря – о том, что большой человек приедет из Эдирне. Конечно: пленника нельзя везти как есть через все турецкие города… и предметы, которые турки везут с собой, настолько важны, что большой белый паша сорвется с места и приедет сюда собственной особой...
Но, как бы то ни было, Давид Хорвати уже ничему не может помешать.
Он повернулся на живот, стараясь дать лучший отдых больным местам, - и спустя некоторое время заснул мучительным сном. Во сне память о боли не покидала его; и еще он видел перед собой, в окутавшем его мраке, незнакомое женское лицо… некрасивое, но исполненное темной силы смуглое женское лицо, стоявшее перед ним неотступно. Черные глаза казались провалами в никуда. Блестели длинные серьги – и блестели длинные клыки во рту, несмотря на силу, страдальчески оскаленном.
- Ах, мой бедный, прекрасный муж, - вкрадчиво, непреодолимо влекуще прошептала демоница, простерев к нему руки, сверкающие драгоценностями. – Осталось уже недолго…
Венгр вскрикнул во сне и обеими руками отмахнулся от видения. Демоница рассмеялась и пропала.
Хорвати проснулся – и долго лежал, испуганно дыша, вглядываясь и вслушиваясь во мрак. Он сел – и увидел, как за дверью переступил страж, фигура которого чернелась в свете луны. Венгр застонал и лег обратно.
Почему-то ему было очень страшно заснуть опять – страшнее даже, чем встретиться со своими истязателями, Хорвати было опять увидеть неведомую демоницу. Эта черная женщина была как бездна, откуда нет возврата.
Однако он заснул и больше ничего не запомнил из своих снов.

Хорвати просидел под замком еще целый день – и воспользовался этим, чтобы дать телу отдых и поразмыслить над своим положением. Размышлять получалось плохо, потому что он не имел никакой пищи для этого: турки, оставшиеся при нем, молчали все время, кроме тех минут, когда пленник требовал ухода. Его кормили хорошо, а вечером опять искупали.
Такая забота уже начала пугать венгра. Но томиться ему пришлось только до следующего утра – когда наконец явился тот, кого все заждались.
Хорвати услышал тяжкие шаги снаружи, потом его вздернули так, чтобы он сел; ноги у пленника были спутаны. Он успел только выпрямиться, но не собраться с мыслями.
В комнате появился высокий красивый человек – богато одетый и, как с первого взгляда понял Хорвати, принадлежавший к той самой ненавистной породе турок, которые могут сойти за христиан: рыжий и голубоглазый. Светлые волосы, завитые и намасленные, ниспадающие на широкие плечи; аккуратные холеные усы и бородка клинышком, нос с горбинкой, спокойная, но пронзительная властность во взгляде… Это мог быть только большой белый паша турок, и никто иной.
Адриан приблизился, вглядываясь в пленного со смесью брезгливости и торжества. Ухватив Хорвати за бороду белыми пальцами, турок вздернул его голову кверху и уставился в глаза. Потом оттолкнул от себя. Скрестив руки на груди, он обратился к его стражникам.
- Зачем вы приволокли сюда эту падаль?
Чернобородый вытянулся перед ним, раболепно и растерянно.
- Но, Абдулкарим-ага… Это очень ценный пленник… Белый рыцарь пожелает знать…
Адриан презрительно ткнул в Хорвати пальцем, не глядя на него.
- Этот? Что ценного в этом мешке дерьма? Мне уже ясно, что он ничего полезного не сможет рассказать!
Потом тон высокопоставленного турка изменился, и он повелел:
- Покажите мне все, что у вас есть!
"А ведь он, кажется, не белый паша, - сообразил Хорвати. – Это что-то непредвиденное!"
Турки, пленившие его, растерянно, но все так же раболепно вытряхнули на ковер перед пришедшим все сокровища, добытые в замке Кришан. Казалось, рыжекудрого турка ничего не заинтересовало, кроме ожерелья.
Он схватил его с восторгом в глазах. Быстро осмотрел, губы его шевелились – в неверии или в благодарственной молитве. Потом турок поцеловал ожерелье, снятое с покойника.
- Избавьтесь от него, - приказал он стражам Хорвати, взглянув на пленного. Венгр не понял этих турецких слов, и потому не обратил на них внимания – Хорвати во все глаза следил за рыжеволосым разряженным красавцем, который подошел к зеркалу, висевшему на стене, и приложил ожерелье к шее. Адриан улыбался.
- Нет, брат, ты не предашь нас всех ради женщины, - пробормотал турок. Хорвати понял эти слова, потому что они были сказаны по-венгерски – на языке ордена Дракона.
А потом его что-то обжигающе больно, обжигающе холодно ударило в бок, и он начал падать. Бездна ослепительно улыбнулась ему.
- Отдохни, - шепнула боярская дочь; и наступила темнота.

* Охранная грамота.

[Эрин]

Глава 83

Василика сидела дома и дожидалась своего покровителя. Она сидела, выставившись в окно, подперев открытое лицо ладонями, – Стамбул даже после покорения султаном остался во многом прежним… Мехмед и в самом деле не уничтожал христианство на корню, а скорее принимал под крыло: крестоносцы же, о которых Василика была немало наслышана от господина, обходились с сарацинами куда более свирепо.
Но в конце концов такое подневольное христианство умирало само – или перерождалось.
Как же необыкновенно хитры турки - и нужно быть поистине дьяволами, сравняться с ними, чтобы с ними совладать!
Василика уже не веровала ни во что прежнее так, как прежде, - Штефан, этот умнейший человек, рассказывал ей, как распространяются новые религии, особенно среди людей, воспитанных старыми религиями в нерассуждающей покорности: точно пожар. Девушка зажмурилась и представила себе, что бы случилось, если бы султана сместил на троне какой-нибудь христианин из ордена Дракона, - если орден и вправду раскинул свои сети так широко, уловляя людей по всем западным и восточным землям, христианство, которое Мехмед дозволяет на своей земле, обернулось бы против султана, и вся империя, подобная многоликому чудовищу, но единая, могла бы перевернуться вмиг: новая вера разошлась бы по всему свету…
Василика положила голову на руки и закрыла глаза, которые щекотало солнце. Она сама не заметила, как заснула, вдыхая аромат роз и жасмина.

Василика очутилась в тронном зале - в господаревых палатах в Тырговиште. На ней было турецкое платье, с шароварами, поддетыми под юбку, с узорчатым поясом и туфлями с загнутыми носками, – на такой же восточный манер была одета и женщина, которая стояла рядом, обнимая Василику за плечи: как равная… или как мать. Только голова этой прекрасной молодой женщины была покрыта высокой остроконечной шапкой с кисеей, прикрепленной к верху, а во лбу сверкала жемчужная капля… как слеза.
- Матушка княгиня, - прошептала Василика.
Иоана погладила ее по плечу и поцеловала в лоб.
- Осталось уже недолго, - прошептала княгиня. – Терпи… крепись. Бездействие в иной час может значить больше действия.
Василика отстранилась от государыни, пытливо вглядываясь в ее глаза, – Иоана смотрела очень печально, но словно бы не на нее: на что-то намного больше нее. Василика стала на колени.
- Штефан убьет меня?
- Как сильно, хорошо ты веришь, - с улыбкой прошептала Иоана. – Нет, Штефан не убьет тебя – он будет защищать тебя до последнего. Ты его уже спасла. Но две ваши переплетенные судьбы сейчас могут решить судьбу всего мира – вы с ним вознеслись над миром… хотя твой турецкий рыцарь всевластья не хотел: не как мой супруг. Бедный Бела!
- И я этого не хотела, - сказала Василика.
- Но ты была избрана, - сказала княгиня сурово.
Она сложила руки на груди.
- Я говорила с князем Дракулой.
Василика так и отпрянула.
- Как?
- Дракула в числе видящих, - сказала Иоана. – Мы с ним устроили диван… государственный совет…
Она вдруг звонко рассмеялась.
- Князь согласился сделать то, что необходимо: пришлось осквернить могилу моего отца, пока этого не сделал несчастный Бела, который теперь под властью истинного князя тьмы или его подручных… Мой отец, Раду Кришан, состоял в ордене еще при жизни старого Дракула, и ему были доверены на хранение тайные книги, в которых мудрость, давно утерянная церковью, сочетается с безумием, произволом темных сил, от которого обветшавшая церковь нас все еще ограждает. Смертные нечасто способны отделить одно от другого.
Иоана покачала головой – качнулись черные косы, свившиеся на висках. Она прошлась по залу, потупив взор: зеленые щегольские сапоги - хоть рыцарю Дракулы - отстукивали каблуками. Княгиня вздохнула.
Она повернулась к Василике, расставив ноги в шароварах и скрестив руки на груди. На губах княгини играла улыбка, полная ненависти: с такой улыбкой, должно быть, Влад Дракула казнил тысячами своих врагов.
- Против меня выступила большая сила, почти равная мне… у меня союзников немного, и хотя каждый воин божественного света равен сотне бесов, имя нашим врагам – легион, - произнесла Иоана. - Ангелы и демоны во многом подобны друг другу, Василика; куда более, чем позволяется думать простым людям… но эту черную силу, что идет на нас, нужно одолеть. Иначе мир утонет в крови.
Василика смотрела в лицо Иоаны, затаив дыхание, - и думала: почему так верит этой мертвой? Куда больше, чем верила Марине? Уж не потому ли, что Иоана прекрасна – уж не потому ли, что она куда более искусна в речах и обольщениях, чем Марина? Как Василика может знать?
Иоана кивнула, как будто прочла ее мысли.
- Да, мне пришлось испытать боль предательства… оттуда, откуда менее всего его ждешь, - сказала она. – Как пришлось и Владу, как придется и вам со Штефаном. Его предал родной брат, на которого Штефан возлагал все надежды.
Василика закрыла рот рукой. Как ни ждала она измены в этом мире подлецов, как ни готовилась к ней… услышать такое было очень страшно. Нет, она не готова!
- Но у Штефана есть знание, которого нет у Адриана, - помолчав, продолжила княгиня. – Адриан перехватил книги, которые люди Дракулы везли в Венгрию, ему на сохранение, - и завладел знаком ордена, ожерельем, которое принадлежало моему рыцарю-отцу... Адриан не был рыцарем Дракона – и это преступление не сделало его посвященным, но дало ему большую власть. Однако Штефан даже теперь держит в руках нити, о которых Адриан не знает. И предательство Адриана послужило в ущерб делу моего мужа, Белы Андраши: Адриан вознамерился отстранить Белу от ордена и захватить бразды правления в свои руки.
Иоана вдруг всхлипнула.
- Ведь Адриан не помешан на женщине!
Василика поняла, как тяжко государыне, - и, подползя к ней на коленях, обняла ее ноги. Иоана прижала ее к себе, крепко схватив за плечо. Рука княгини была сильная, теплая – очень живая.
Потом Иоана вдруг села напротив Василики, так что они посмотрели друг на друга – глаза в глаза. Хотя, конечно, Василика не могла даже мечтать о равенстве такой властительнице.
- Ты скромна… то есть знаешь себе цену, и это очень хорошо, - улыбнувшись, сказала Иоана.
Василика склонила голову, и глаза застлали слезы.
- Штефан не сможет жениться на мне?
- Ты сама знаешь, что нет, - грустно, ласково ответила княгиня. – Но вы будете вместе, будете едины, если не забудете свою опору.
Иоана говорила об опоре, но указала в небеса. "Но разве царствие небесное на небесах? – вдруг подумала Василика. – Люди всегда думали, что на небесах, - но кто и когда видел его? И где это место, куда я попала?"
Иоана рассмеялась – Василике показалось, что зубы ее острее, чем у человека. Но, может, ей только показалось.
- Это такое место, которое ты всегда сможешь найти – если пойдешь дорогой сердца, - сказала княгиня.

Василика сама не поняла, как очутилась дома, теплым днем, среди благоухания роз, лаванды и жасмина. Теперь ей не было так хорошо, как с княгиней, ее больше не обнимала ее сила – на лице валашки выступил холодный пот, сердце гулко колотилось. Василика словно бы не принадлежала больше окружающей красоте, цветению жизни.
Заложница соскользнула с деревянного кресла, в котором спала, и отправилась умыться. Омовения всегда и прохлаждали ее, и помогали успокоиться. Увидев госпожу, к ней устремилась черненькая сухая служанка-гречанка, которая и одевалась, как монахиня, с ног до головы в черное – и с которой Василика разговаривала больше улыбками, чем словами: эта дочь восточной церкви, хотя и не слишком миловидная, что бы ни говорили о красоте греческих женщин, казалась ей куда роднее, чем самые очаровательные и услужливые турчанки, хотя те тоже, казалось, не желали ей зла…
Они не желали ей зла – но были злом для нее, самим своим существованием.
Василика приняла прохладную ванну, потом переоделась и велела подать еду. На двоих: она с минуты на минуту ожидала господина, который сегодня говорил с городским начальством и должен был давно вернуться…
Тут Василике стало дурно - она схватилась за живот и согнулась пополам: страх, сжавший желудок, был страшнее яда. А вдруг этот сон предвещал несчастье со Штефаном? Кто когда-нибудь мог правильно толковать сны?..
Василика не могла есть, а только выпила вина – целый кубок, и налила себе из кувшина еще. Она как раз отщипывала виноград, который только терзала, а не клала в рот, когда послышались шаги и вошел ее рыцарь.
Василика вскочила, чуть не опрокинув поднос с едой, и бросилась обнимать своего господина. Он, смеясь, подхватил ее на руки и закружил.
Потом поставил свою подругу и строго спросил, глядя ей в глаза:
- Что случилось? На тебе лица нет.
- Я… Я боялась за тебя, - сказала Василика, сглотнув. – Я видела сон… вещий сон…
Штефан посуровел еще больше и, схватив ее за талию, посадил на подушки, и сам сел напротив нее – как княгиня.
- Что ты видела?
- Видела, будто тебя… нас предали, - прошептала Василика. – Будто тебя предал твой брат.
Она замолчала, пытаясь угадать – насколько ранила Штефана своими словами. Его лицо, всегда играющее здоровьем, казалось безжизненным в этот миг.
Наконец он сказал:
- Я уже знаю.
Василика вскрикнула, сжав руки.
- Откуда?
Штефан вздохнул.
- Мои гонцы не вернулись, как тебе известно, - и уже вышли все сроки.
- Но ведь с ними могло случиться что угодно, - прошептала Василика, сведя брови. – Могли погибнуть в море… попасть в плен…
Штефан кивнул, горько улыбаясь.
- Конечно, все это могло случиться, - сказал он. – Но только случилось другое. Адриан меня предал – может, из зависти к нашей любви, или из ненависти к тебе, хотя это не главная причина. Я почти ожидал такого исхода… Я не знаю, какие силы играют моим братом, - но это силы, которые глубоко враждебны нам.
Василика всхлипнула и придвинулась к Штефану; она уронила ему голову на плечо, а он обнял ее.
- Со мной говорила во сне государыня, - сказала Василика. – Опять. Она говорила, что советовалась с князем Владом… Господарь пытался перехватить книги, которые сохранялись в Трансильвании и предназначались для Андраши, - Дракула опередил посланцев Андраши, но задуманное не вышло: книги теперь у Адриана…
Глаза турка сузились.
- И едва ли он отдаст их Андраши, - процедил Штефан, схватившись за чисто выбритый подбородок. – Адриан никогда… Ему всегда было отвратительно такого рода чернокнижие, которое мило падшим католикам, вроде Андраши, и особенно обряды с женщинами.
Штефан посмотрел недоумевающей Василике в глаза и объяснил:
- Мой брат, хотя и крещен Дракулой, в душе куда больше мусульманин, чем я, и отвергает то значение, которое приписывается женщинам латинской церковью, – пусть католики и проклинают женщин куда чаще, чем мусульмане, они куда больше о них думают.
Василика помрачнела.
- Ну наконец-то ты сказал правду о своих сородичах.
- Это правда, но это не божия правда! – резко ответил уязвленный Штефан.
А потом вдруг Василика посмотрела на своего господина, широко раскрыв простодушные карие глаза.
- Так значит, предательство Адриана нам на руку?
- Может быть, - тихо сказал Штефан.
Василика подумала еще.
- А может быть, тебе попробовать… снестись с князем Дракулой? Признаться ему… в нашем положении… Ведь вы были друзьями! Князю должно мерзить то, что задумал Андраши, ведь он по духу православный! А Андраши ему враг – или станет врагом, когда Дракула про все узнает! Ведь князь сам мечтал о Царьграде!
- Если Дракула способен из своей позолоченной вышеградской клетки вершить дела в Трансильвании, он может немало, - согласился Штефан. – Однако мы не знаем, какие узы могут связывать его с Андраши.
- Ну так узнай, - сказала Василика после долгого молчания.

[irbis]

Сильное и, одновременно слабое качество романа это то, что многие его фрагменты написаны на достаточно низком уровне. Это позволяет более наглядно представить описанный мир, описанную эпоху, но, в то же время, ограничивает воображение читателя. Так что, это сильный, но довольно опасный метод. А хорош он, или плох - зависит оттого, насколько читатель знаком с материалом, насколько погружен в него. Так для читателя, незнакомого с реальными историческими фактами, описания низкого уровня могут, отчасти, послужить ориентиром,
поводом порыться в исторических справочниках, поискать что-то о той
эпохе. Правда, писать на достаточно низком уровне довольно сложно и
легко наделать ошибок. Вот, для примера:

Эрин:
Когда молодые господа были готовы, Иоана взяла Корнела за горячую
мозолистую руку

Но, ведь, Корнел же стражник. Не пахарь, не кузнец, то есть, не
трудящийся человек. Откуда у него мозоли на руках?
Мне думается, стоит хорошенько пройтись по всем главам и убрать, по
возможности, излишнюю детализацию.
Затем еще раз пройтись по главам.
Если такое сокращение не ухудшает качество, оставить так.
Если ухудшает, добавить деталей. Но попробовать другие.
Еще раз проверить.
И так, пока не пропадут нестыковки:)

[Эрин]

Спасибо за критику. )
Прежде всего, хотела бы спросить: что означает "низкий уровень"? И почему он является и сильным, и слабым качеством романа?
И разве детализация излишня? Мне казалось, что оптимальна: во-первых, для выдерживания взятого темпоритма; во-вторых, для построения картины эпохи. Возможно, я ошибаюсь.
Насчет мозолистых рук - это нисколько не удивительно; и стражник, состоявший при Дракуле ("витязь Дракулы", гвардеец, принадлежащий к элитным частям валашского войска), мог заработать мозоли на руках почище любого пахаря. Они ведь подолгу упражнялись с саблей, мечом, копьем, что было совершенно необходимо для поддержания уровня боевого мастерства, которое могло пригодиться в любую минуту - в смертельной схватке.
И докуда вы дочитали? Или просто скроллили?

[irbis]

Сначала о низком и высоком уровне. Имеется в виду уровень абстракции. Вот, для примера, два описания эпизода "Вася жарит омлет"
Низкий уровень:
Вася прошел на кухню, открыл дверцу холодильника, выдвинул лоток и достал яйцо. Закрыл холодильник, открыл посудный шкаф и достал эмалированную кастрюльку. Разбил яйцо, вылив содержимое в эту кастрюльку, открыл нижний ящик комода и достал большую тяжелую сковородку...
(и так далее и так далее)

описание высокого уровня:
Вася разбил яйцо, расколотил и вылил на раскаленную сковородку.

Можно описывать каждое движение Васи, сокращение его мускулов итд.

Описания низкого уровня, действительно, передают колорит эпохи. Но, в то же время, есть опасность за деревьями не увидеть леса. Потому, мне думается, оптимальным будет сочетание блоков текста низкого и высокого уровня описательности. Можно, например, показать колорит несколькими, разбросанными по тексту, штрихами. Не обязательно давать эти подробности постоянно. Впрочем, это только мое мнение, можете его проигнорировать.
Но мне думается так: хорошо описывать так, будто описываемое автору хорошо знакомо. Следовательно, привычные детали, эмоционально не значимые для героев, или не играющие роли для сюжета, могут быть легко опущены.

Насчет мозолистых рук не уверен. Естественно, живых воинов-мечников, или копейщиков я видеть не мог. Но упоминаний о мозолистых руках ни в художественной, ни в исторической литературе нет. Ни у современных, ни у авторов прошлого ипоза... поза прошлых веков.
То есть, здесь очень вероятна ошибка, несоответствие.
Прочел 8 глав.
А теперь вопрос к Вам. Эта вещь делается большого объема по той причине, что так Вы хотите погрузить читателя в эпоху, или подразумевается публикация на бумаге в каком-нибудь издательстве и требуется объем не менее стольких-то тыс знаков?

[Эрин]

Потому, мне думается, оптимальным будет сочетание блоков текста низкого и высокого уровня описательности.

Совершенно согласна. Именно так ведь я и делаю - подробные описания, фиксирующие внимание на определенных моментах (переменах, значимых эмоциональных состояниях, размышлениях, характерных деталях быта), я чередую кратким изложением событий, занимающих большой отрезок времени жизни героев, но менее значимых для сюжета и их внутреннего мира.

Но упоминаний о мозолистых руках ни в художественной, ни в исторической литературе нет. Ни у современных, ни у авторов прошлого ипоза... поза прошлых веков.

А я вспоминаю Эовин: ее "rude hands", что МиК перевели как "загрубелые руки". Кроме того, "мозолистость", а не грубость рук воина Корнела заставляет вспомнить о его крестьянских корнях: еще отец его - человек от сохи. Я подчеркиваю тот факт, что Влад Дракула в первую очередь опирался на простой народ, весьма примучивая бояр, поддерживавших его предшественников - и соперников.

Прочел 8 глав.

Очень рада.

Эта вещь делается большого объема по той причине, что так Вы хотите погрузить читателя в эпоху, или подразумевается публикация на бумаге в каком-нибудь издательстве и требуется объем не менее стольких-то тыс знаков?

Объем таков, как есть, потому что у меня так пишется. У меня всегда так. )) Замысел не вмещается в малую форму - и формируется в процессе сочинения. А печатать, конечно, планирую.
Спасибо большое за комментарии.

[Эрин]

Хочу написать небольшую рецензию на собственный роман – для тех уважаемых читателей, кто добрался до сих пор. Не знаю, заметил ли кто-нибудь, что посмертный образ Иоаны следует не только фольклорным "вампирским" традициям румын и южных славян, но и собственно русским сказочным? (Румыны не славяне, но близки к славянам - и этнически близки, и, что особенно важно, в эпоху Дракулы пользовались церковнославянским языком как письменным.)

Я пойду по полю белому,
Полечу по полю смертному –
Поищу я славных соколов,
Женихов моих, добрых молодцев…
(С.С.Прокофьев, ария "Мертвое поле" из кантаты "Александр Невский")

Образ Иоаны сочетает в себе и языческие черты, архетипичность, и христианский образ мученицы.
Начать с того, что Иоану в первых главах романа устно канонизирует сестра, в насмешку назвав ее "святой", - и Иоана в конце оправдывает это прозвание вокняжением и героической смертью. Конечно, в этом она близка первой древнерусской православной святой, княгине Ольге, - причем Ольга-христианка хранила кровную память о язычестве и о матриархальных традициях. Христианство – религия патриархата. Иоана же не только не признана церковью – а и так далеко ушла от канонов, которые существуют для христианских святых, как только можно. Поэтому она святая наоборот, Богиня-Мать – и покровительствует своей родине, как в конце концов ее духовным покровителем стал "чудовище-святой" Влад Дракула. Но он был мужчиной!
Иоана не только антипод и духовная сестра Дракулы Валашского, но и антипод и духовная сестра Жанны д’Арк: Жанна католичка, Иоана – православная; Жанна крестьянка, Иоана – боярская дочь; Жанна девушка, Иоана - разведенная жена, венчанная повторно.
(К слову: примечательно, что Влад Дракула родился в том же году, 1431, в каком сожгли Жанну.)
В образе пресвятой девы для христиан живет память о Богине-Матери, прародительнице всего.
Говоря же о русских традициях, я имею в виду прежде всего уральские сказы в обработке Бажова и его вечно юную и прекрасную Хозяйку медной горы. Черные волосы и зеленые ("изумрудные", тогда как у Хозяйки "малахитовые") глаза, вначале обозначавшие только противопоставление Дракуле, в конце концов, неожиданно для меня самой, объединили Иоану с этим персонажем. Хозяйка – природная, магическая сила, которая в основе своей антиклерикальна: и как нечистая сила, и как чародейка, и как женщина. Как известно, в христианстве человеческой нормой является мужчина ("образ и подобие Божие"), а женщина – отступление от этой нормы. Хозяйка не только освобождается от церковных канонов – она уходит и от патриархальных канонов, поскольку названа автором "девицей": ее влечет к человеческим мужчинам, к талантам, которые она залучает к себе в гору, но ни один мастер не берет ее замуж – то есть не может взять над нею постоянную власть. Притом Хозяйка – могущественная сила, которая печется о простом народе, издревле почитающем тайны природы, отвергаемые церковью, как орудием порабощения.

И верно, попа позвали. Тот попел, почитал, образок Северьяну на шею повесил, пистолет водичкой покропил, да и говорит:
- Не беспокойся, Северьян Кондратьич, а в случае чего - читай "Да воскреснет бог".
…
А девица ему и говорит:
- Ты глотку-то не надрывай. Твоим слугам тут ходу нет. Их и в живых сейчас многих не будет.
И легонько этак рукой помахала. Как обвал сзади послышался, и воздухом рвануло. Оглянулся приказчик, а за ним стена - ровно никакой штольни и не было.
- Теперь что скажешь? - спрашивает опять Хозяйка. А приказчик, - он шибко ожесточенный был, да и попом обнадеженный, - выхватил свой пистолет:
- Вот что скажу! - И хлоп из одного ствола... в Хозяйку-то!
Та пульку рукой поймала, в коленко приказчику бросила и тихонько молвила:
- До этого места нет его. - Как приказ отдала. И сейчас же приказчик по самое коленко зеленью оброс.

Однако же Хозяйка во многом античеловечна... как и многие силы, которые управляют жизнью человека, но не подчинены государственной власти и не вписываются в церковные каноны.
Как и женские сказочные персонажи многих народов Европы.
Как и многие господа, ушедшие и от народа, и от церкви, но по-прежнему властвующие над людьми - как трансильванское семейство Кришан.
Время, когда они жили, пятнадцатый век, разграничивающий средневековье и гуманизм, - время глубокого кризиса для обеих религий, столкнувшихся в Южной Европе и на Балканах: и католичества, и православия. Однако православная менее элитарна… и здоровее латинской церкви: она теснее связана с язычеством, народной памятью.
(Но, конечно, нельзя забывать и о героинях великого "католического язычника" Толкиена – его человеческие княжества весьма культурно близки средневековому венгерско-валашскому объединению.)
Моя Иоана, на собственный мой взгляд, – олицетворение как "элитарной", недоступной простому народу (говоря об ордене Дракона), так и народно-вековой духовности.
Но идея романа, раскрывающаяся к концу, - не только следование сказочным традициям и традициям реализма: она будет больше всего того, что я уже сказала о моей главной героине. Поскольку сам роман следует не только традициям, коренящимся в фольклоре и классической русской и европейской литературе, – а и новому пониманию религии, традициям нью-эйдж, объединяющим религию и науку: явления демонов скорее паранормальные, чем мистические.
Благодарю за внимание.
Надеюсь, что к кульминации я подошла так, как надо. )

[Шалдорн Кардихат]

прочитал первые 2 страницы.
замечания такие: практически нет описаний пейзажей и ландшафтов. имеющиеся не слишком подробны. например, у меня не сложилось четкой картины Тыгровиште.

было очень интересно, у тебя уже зрелый, художественный стиль.
этот роман я бы рсавнил с такими шедеврами, как "ратоборцы" и "государь Иван III".
впечателния самые положительные, особенно радуют бытовые подробности.
это самый настоящий классический исторический роман 50-х годов, когда у нас писалось все самое лучшее. редкий жанр для современности.
ты на высоте, как всегда. буду читать дальше.

[Эрин]

Спасибо... Замечание обязательно учту.
Я очень польщена такими сравнениями: смотри, захвалишь.
А первые две страницы - это две страницы темы, да, то есть тридцать глав?

[Шалдорн Кардихат]

тем не менее, именно это мне и напоминает в данный момент твое творчество.
сейчас читаю "ратоборцев" Югова, очень в тему.
да, первые 2 стр.темы.

[Эрин]

А как тебе исторические личности?
(Правда, к тридцатой главе я явила только Дракулу и его предполагаемую первую жену. Матьяш Корвин, король венгерский, второй мой любимый исторический персонаж из этой эпохи, еще не появился.)

[Шалдорн Кардихат]

Дракула похож на Сталина в моем представлении.
суровый, но справедливый.
таким и должен быть князь, противоречивым, страшным и грозным для врагов.