Глава 1
- Отец и учитель, - проговорил Филомен, - почему нам запрещается записывать твои речения?
При звуке этого смелого молодого голоса остальные юноши и молодые мужчины, сидевшие на ступеньках храма Нейт вокруг философа, в изумлении повернулись к нарушителю сумеречной молитвенной тишины. Прозвучало несколько взволнованных восклицаний. Но все тотчас стихло, когда сам Пифагор обратил пристальный взгляд на ученика.
Он не выговорил Филомену и не прогнал, хотя пифагорейцам, - как их все называли и как они сами называли себя, - строго воспрещалось задавать учителю вопросы во время занятий. Пифагор несколько мгновений молчал, поглаживая темную кудреватую бороду… а потом вдруг повернулся и показал вверх, в направлении бронзовых дверей храма, теперь запертых изнутри и затененных. Все ученики разом повернулись туда, куда указывал самосский мыслитель.
- Вы видите, как далеки мы от святилища богини, - мы, которых сейчас могут видеть все, кто проходит мимо? – звучно и властно вопросил Пифагор. – То, что истинно боговдохновенно, не может быть общедоступно. Народ, в отличие от жрецов-хранителей, переменчив, и переменчивы ныне как никогда наши судьбы… запомни это крепко, Филомен.
Он положил юноше руку на плечо; тому казалось, что философ уже забыл о нем, вещая всем, и Филомен вздрогнул от страха и радости, вызванных вниманием божественного учителя.
- Особенно сейчас помните это, - повторил философ с ударением, обводя взглядом всех учеников. – Нам кажется, что мы нашли успокоение и надежное пристанище для нашей мудрости: но мудрость не может иметь последнего пристанища, как не имеет она родины. Фараон ныне благоволит эллинам, но долго ли это продлится? Как повернутся умы людей, когда задует ветер из Персии, - не в противоположную ли сторону? Может быть, это произойдет уже завтра?*
Сорокалетний философ вздохнул и понурился; голова склонилась к коленям, и темные от загара сухие руки замерли в складках белого льна. Филомен забыл о своем вопросе и вместе с товарищами взирал на наставника открыв рот.
- Того, что нужно народу в обычной жизни, не записать и не объединить… это простые вещи, но каждый день разные, - тихо проговорил Пифагор. – А высокой жреческой науке египтян наша мудрость чужда, как я, к несчастью, убедился. Если мое учение сохранится здесь в свитках, оно будет неизбежно искажено и причинит гораздо больше вреда, чем пользы… особенно если пойдет в народ.
Он поднял голову и взглянул на учеников большими и светлыми, как у Афининой птицы, глазами.
- Ничто так не ярит толпу, как слишком высокая для нее мудрость. Или мудрость вчерашнего дня, чьи хранители и толкователи навеки ушли.
Пифагор опять замолчал, и ученики безмолствовали с ним, ожидая продолжения; но наконец эллины почувствовали, что наставник занят собственными размышлениями и отдалился от них. Может быть, Филомен своим дерзким вопросом заставил прославленного самосца задуматься о чем-то, что тому не приходило в голову прежде.
Вдруг, точно вспомнив о собравшихся, философ отпустил их жестом; ученики, до этого разрешения не двигавшиеся и ничего больше не говорившие, проворно начали вставать со ступенек, кланяясь учителю и поправляя свои простые хитоны и гиматии. Теперь младшие оживленно заговорили между собой, но Пифагор их уже не слышал.
Филомен, однако, ни с кем из товарищей не заговаривая, сразу отделился от них и, спустившись по ступенькам храма великой богини мудрости и многознания, быстро пошел прочь.
Отойдя от храма Нейт, юноша приостановился и бросил на обиталище богини взгляд через плечо… Филомен, как и другие юные пифагорейцы, побаивался этой египетской Афины, сидя на ступеньках храма, но почти переставал верить в ее могущество, когда удалялся от дома богини. Особенно здесь, в столице Египта, куда Нейт была перенесена из Саиса, где обитала и царствовала издревле.*
"Будь эта богиня так сильна, как когда-то… будь она так сильна здесь… разве иноземные варвары допустили бы нас устраивать свои собрания почти в самом храме? – размышлял эллин, быстро шагая по темной узкой улице, обсаженной сикоморами, в два ровных ряда тянувшимися вдоль глинобитных стен. – Даже то, что учитель – жрец, принявший посвящение в Мемфисе, не делает его своим для египтян… они высокомерны, как всегда были, но их боги теперь слабы, и учитель тоже это понимает".
Впрочем, идти Филомену было недалеко, и размышления его поневоле прервались, когда он остановился у калитки, проделанной в стене. Калитка была приотворена, но посторонний человек пропустил бы ее в темноте.
Немного помедлив, эллин пригнулся и скользнул внутрь; он затворил калитку за собой. По тропинке, проложенной между такими же сикоморами, гранатовыми деревьями и персидскими яблонями, Филомен дошел до простого белого кирпичного дома, в окне которого светился огонек. При виде этого огонька юноша нахмурился.
Войдя через низкую квадратную дверь, он очутился в коридоре, разделявшем дом на две половины. Немного постояв, будто в раздумье, куда свернуть, Филомен наконец шагнул направо, в дверь, обрисованную светом.
Он почти сразу столкнулся с рослой девушкой, вскрикнувшей от испуга и радости при виде молодого пифагорейца. Филомен, однако, нахмурил брови и, схватив девушку за руку, толкнул ее назад в комнату.
- Почему ты не ложилась? Скоро уже рассветет, - сказал он.
- Я хотела, чтобы ты рассказал мне, о чем вы говорили сегодня, - быстро ответила девушка; она все еще казалась испуганной, но теперь улыбалась. Поднеся руки к черным жестким волосам, небрежно собранным частью на затылке, эллинка поправила их.
Подойдя к гостю, она расстегнула на юноше выгоревший голубой гиматий; потом, держа одежду в руках, отошла от Филомена и села на табурет, глядя на него снизу вверх и все так же улыбаясь.
- Я ведь знаю, что завтра ты уйдешь на целый день, а вечером тебе опять будет не до меня…
Филомен, против воли, тоже улыбнулся. Он подошел к девушке и подцепил ее пальцем под подбородок; та с готовностью вскинула голову.
- Пожалуй, я расскажу тебе утром… знаешь, Поликсена, я могу даже как-нибудь взять тебя на собрание.
Поликсена радостно ахнула.
- Учитель не презирает женщин, ты знаешь… и ты можешь постоять за колонной и послушать, - закончил чрезвычайно довольный собой Филомен.
Поликсена хмыкнула; Филомен почувствовал оскорбительную перемену ее настроения и снова нахмурился.
- Не презирает! Я знаю, что ваш Пифагор говорит о женщинах, - сказала эллинка. – Что они всегда поглощаются мужчинами в браке, как нечетные числа поглощают четные при прибавлении, и потому неважно, слушаем мы вас или нет…
Филомен усмехнулся и, подойдя к циновке у стены под окном, на котором стояла лампа, растянулся на этом спартанском ложе, подложив руки под черную коротко стриженную голову.
- Ну да, так и есть, сестра, - мужчины всегда имеют преимущество над женщинами и поглощают их, когда соединяются с ними, - сказал молодой пифагореец. – Потому учитель и не запрещает вам слушать свое учение. Другие философы вообще не допускают женщин к своей науке, - белозубо рассмеялся эллин.
Поликсена выпятила нижнюю губу.
- Неудивительно, что среди философов так мало женатых! И ваш старый Пифагор тоже холост!
Филомен быстро сел.
- Ложись-ка спать, - приказал он; этот разговор ему уже совсем не нравился.
Сестра кивнула и, не вступая в дальнейшие споры, встала и быстро ушла.
Филомен еще некоторое время сидел, постукивая пальцами по сильному обнаженному колену и глядя вслед Поликсене с большим недовольством и беспокойством, - потом опять лег на ту же циновку.
Немного повздыхав и поворочавшись, пифагореец наконец уснул.
***
Утром он проснулся рано, бодрым и освеженным, хотя спал совсем мало. Он с удовольствием встал, улыбаясь своему убогому жилищу. Что значит молодость и здоровье, в союзе с божественным учением!
Умываясь, Филомен вспомнил, что обещал сестре рассказать о вчерашнем собрании. Он ей рассказывал почти обо всем, чаще уступая просьбам Поликсены, чем по собственному почину: все же не годилось настолько доверяться легкомысленной женщине. Но нарушать данное слово ученику Пифагора тем более не годилось.
Поликсена все не показывалась, и Филомен пошел в ее спальню: он обнаружил, что сестра еще крепко спит, разметавшись поверх шерстяного покрывала, которым была застелена ее узкая кровать. Конечно, она не смогла подняться рано, прождав брата полночи.
Усмехнувшись по-доброму и покачав головой, молодой эллин провел рукой по растрепанным черным волосам Поликсены и быстро вышел. Ему нужно еще успеть позавтракать… нельзя опаздывать, его и Тимея сегодня ждет к себе военный начальник. Филомен, живший в Мемфисе вдвоем с сестрой бедно и незаметно, давно решил податься в наемные воины, которых много состояло на службе у египтян и самого фараона Амасиса. Амасисов предшественник Априй благоволил грекам еще более; и именно за эллинофильство прежнего владыку и невзлюбили подданные. Амасис тоже хорош для греков, но недовольство чужестранцами в Египте растет.
Теперь такое время, - учитель верно говорил, - что судьба человека может перемениться в один день. И хотя Филомен не раз слышал от старших, что невозможно быть сразу и воином, и философом, молодой эллин чувствовал в себе силу совместить эти два призвания.
Наконец, это необходимо, если подумать о сестре, а не о себе одном. Он и Поликсена происходили из знатного, но обедневшего коринфского рода, и не получили от умерших родителей в наследство ни золота, ни рабов… Поликсена в одиночку вела их небольшое хозяйство. Учитель, правда, презирал стяжательство, не любил насилия и сам жил в бедности, но молодой пифагореец еще со смерти родителей придерживался того мнения, что бедный и мирный человек не может добиться долговременной власти не то что над другими людьми, но даже над своей собственной судьбой. Филомен мечтал разбогатеть и выгодно и хорошо жениться, а также достойно выдать замуж Поликсену. Торговать, как делали многие египетские греки, он не умел, а к чиновничьей службе у египтян питал отвращение; впрочем, к таким хлебным должностям египтяне его и не подпустили бы.
Съев лепешку, немного сушеных фиг и выпив легкого египетского пива, Филомен захватил еще еды и вышел в сад: он разбудил троих юношей, которые спали там под деревьями.
- Тимей, пора, - сказал молодой хозяин дома, подавая другу завтрак. – Вы… оставайтесь и смотрите за Поликсеной, - велел он двоим другим юношам: видимо, слугам или охранникам, младшим по положению.
Пока Тимей утолял голод, Филомен сел.
- Если пойдет на рынок, не выпускайте ее одну, - сказал Филомен остальным, вспоминая вчерашние речи Поликсены, которые так напоминали ему собственные слова, и волнуясь за сестру.
- Будь покоен, она никуда без тебя не уйдет, - обещали хозяину.
Филомен улыбнулся.
- Хайре, - сказал он. – Скажите сестре, что я сегодня буду ночевать дома – и вернусь до заката. Пусть приготовит мне ужин.
Подняв в прощальном жесте сильную руку, он быстрым упругим шагом удалился вместе с Тимеем, приобняв друга за плечи.
В этот раз Филомен вернулся рано - усталый, но очень довольный прошедшим днем. Его вместе с другом Тимеем записали в наемники, не разбирая ни рода их, ни племени: только посмотрев, как они оба бегают и мечут копье… сильные воины у варваров есть, что правда, то правда, но их число все уменьшается, как и число сильных богов. А Элладе никогда не приходилось стыдиться своих мужчин.
Сестра сразу же приступила к нему с расспросами, но Филомен отмахнулся и потребовал сперва ванну. Он был весь грязный и потный. И уже потом, когда сел с Поликсеной за стол, выставленный прямо в сад, молодой эллин заговорил, с наслаждением отправляя в рот куски прекрасной жареной рыбы.
Он долго, с молодым воодушевлением расписывал перед девушкой свою сегодняшнюю удаль; Поликсена терпеливо слушала, хотя сжимавшиеся на коленях руки и огоньки, вспыхивавшие в больших темных глазах, говорили, что молчание стоит ей немалых усилий.
Когда брат замолчал, она улыбнулась и похвалила его, потом поблагодарила за заботу. Филомен кивал, принимая это как должное, - впрочем, сам он был доволен собой гораздо более, чем выражала это сестра. Проницательный, несмотря на молодость, старший брат и покровитель Поликсены понимал, что ей сейчас больше всего хочется послушать о собрании пифагорейцев. Конечно, ведь она, как женщина, все время сидит дома и лишена остального!
Филомен продолжил рассказ, излагая вчерашний урок, – он заговорил уже с другим воодушевлением, иным, нежели чувства будущего воина; но гораздо дольше. Поликсена дважды подливала ему разбавленного вина, чтобы смочить пересохшее горло. Она опять не проронила ни слова – но теперь слушала с неослабным вниманием.
Наконец юноша замолчал и взглянул на сестру – в темных, как у Поликсены, глазах его будто бы все еще светилось божественное сияние его учителя.
- Как это прекрасно, - прошептала эллинка, сложив руки перед грудью. – Как бы я хотела…
Филомен гневно привстал и поднял руку.
- Не вздумай ничего записывать! Помнишь, что я говорил тебе…
Поликсена, все в такой же в медлительной и восхищенной задумчивости, качнула головой.
- Не стану, Филомен, не сердись.
Слова учителя всем, и мужчинам, и тем редким женщинам, которым дозволялось приобщиться Пифагоровой мудрости, приходилось запоминать наизусть. Поликсена вздохнула – с виду очень похожая на брата, сильная и стройная, смуглолицая, с таким же прямым носом, несколько даже тяжеловатым для женщины, и низко лежащими густыми прямыми бровями.
Налив себе вина из расписного кувшина, эллинка молча поднесла ко рту глиняную чашку.
Сделав глоток и поставив чашку на стол, Поликсена проговорила:
- А все же мне кажется это… неразумным для вас, если не для великого учителя. Народные нужды меняются каждый день, и ваши поучения народу меняются… но если вы не записываете их, что от них останется? А высокая мудрость, которая не сохраняется в папирусах, которой вы обмениваетесь изустно, - кому она будет нужна, когда вас не станет? И кому вы нужны, если ею не делитесь?
Филомен хмыкнул.
- Ты так легко подвергаешь сомнению слова учителя? Ты почти ничего не знаешь, кроме того, что я тебе рассказываю! Наша мудрость неминуемо погибнет, если мы будем нести ее в толпу, да еще и в толпу варваров… и смешивать ее со всякой грязью!
Поликсена не заметила резкости брата; она продолжала думать о своем. Вдруг она опять повернулась к Филомену и посмотрела ему в глаза.
- Скажи мне, брат, если бы ты не учился у Пифагора, - чем ты был бы лучше такого же простого египтянина?
- Но я учусь, и я лучше, - с уверенной улыбкой возразил Филомен.
Он задумался на несколько мгновений.
- Египтяне неплохи, - признал молодой эллин наконец с видимой неохотой. – Правда, в простолюдинах, которых ты хвалишь, неистребимая привычка к пресмыкательству… а знать роскошествует и тиранствует без меры, как только получает к тому возможность. Но мемфисцы народ учтивый, чистоплотный и весьма сведущи во врачевании и других науках. Сам учитель так говорит.
Он постучал пальцами по чернофигурному кувшину с вином. У них в доме было немного таких красивых вещей.
- Но вот персы, которые вот-вот могут прийти сюда… они дикари, которых эта страна еще не видела.
- Ты их тоже не видел. Даже спартанцы не брезгуют служить персам, и других греков у них на службе много, - возразила Поликсена, нахмурив низко лежащие густые брови. – А ты – ты ведь сам пошел на службу к египтянам?
- Да, - резко ответил юноша. – Чтобы Египет не захватили персы!
Он поднялся с места, ударив ладонью по столу, - и, постояв немного в суровой и решительной неподвижности, обогнул стол и подошел к сестре. Наклонившись, молодой пифагореец поцеловал ее в лоб.
Поликсена улыбнулась, но не повернула к брату головы и не встала с места. Тогда Филомен ушел в дом.
Поликсена долго еще сидела за уставленным грязной посудой столом в сгущавшихся сумерках, обняв ладонями свою пустую чашку и неподвижно глядя перед собой: иногда губы ее беззвучно шевелились. Наконец хозяйка дома встала следом за братом и, собрав посуду, пересекла сад и тоже скрылась в доме.
* В эпоху фараона Амасиса, а особенно во времена его предшественника Априя, в VI веке до н.э., Египет действительно наводнили греки, которые пользовались покровительством фараонов. Они успешно торговали с египтянами, а в египетском войске служило множество греческих наемников. Фараон Априй даже приобрел себе дурную славу среди коренного населения страны своим эллинофильством.
Обратим внимание, что само название "Египет" говорит о значительной эллинизации страны: название это греческое, как и наименование столицы, "Мемфис" (от "Мен-Нефер").
Что же касается учительства Пифагора в Мемфисе, о котором идет речь в романе, на самом деле имеются сомнения в том, посещал ли Пифагор Египет, хотя великий философ много путешествовал и был известен в Египте, как и в Азии. Согласно одной версии, Пифагор жил в Египте до самого персидского завоевания, когда был захвачен в плен царем Камбисом. Он также был посвящен в египетские жреческие мистерии. Ко времени действия романа (около 530 г. до н.э.) Пифагор еще не достиг пика своей славы.
* У египтян, как и у греков, было распространено представление, что боги покровительствуют определенным местам. Каждый эллинский полис, как и каждый египетский город, чтил своего бога-покровителя: египтяне верили, что боги живут в своих храмах. Главным покровителем Мемфиса был Птах, и исконное название древнейшей столицы Египта – Хут-Ка-Птах ("дворец духа Птаха").
Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Модератор: K.H.Hynta
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 2
Филомен, хотя и взятый на службу, покуда оставался дома – военный начальник Сенофри уехал из столицы по каким-то срочным делам престарелого фараона: было слышно, что начались волнения на юге, в Фивах. Там опять возмущались сторонники Априя, которых раньше Амасис усмирял самолично. По стране бродили слухи, будто бы у Априя осталась дочь и наследница престола – юная царевна Нитетис: хотя все знали, что Априй был казнен почти за сорок лет до этого, похоронен с царскими почестями самим своим противником Амасисом и не мог потому иметь молодой дочери. Эту Нитетис никто живьем не видел.
Но и политические обманы, и жреческие хитрости в Египте были привычным делом. И египтяне, и иноземцы думали, что случиться могло всякое.
Истинная или мнимая царевна Нитетис должна была считаться законной наследницей Априя, и, хотя и оставалась в стороне от мятежа, немало вдохновляла сторонников прежнего царя, которые даже спустя столько лет после воссияния Амасиса оставались убеждены в незаконности нынешней власти. Много среди этих сторонников было эллинофилов – и против них Филомену, возможно, придется поднять оружие, если он намерен служить египетскому престолу.
Когда Сенофри вернется, начнется формирование нового греческого полка, куда вместе с Тимеем был зачислен молодой пифагореец: и тогда Филомена заберут в казармы, где сестра сможет навещать его лишь изредка.
Впрочем, Поликсена и теперь мало видела брата – Филомен приходил домой только по вечерам, один или порою с Тимеем или несколькими товарищами, которых Поликсене приходилось кормить ужином. Однако с ними коринфянке было веселее, чем одной, - Филомен, хотя и частенько выказывал свое мужское превосходство наедине с сестрой, никому из товарищей не позволял задеть ее словом. И сами молодые пифагорейцы, знавшие об уме Поликсены, с уважением смотрели на нее и порою вовлекали в свои философские беседы.
Пифагорейцы кое-что записывали – не общие идеи, конечно, которые доверять папирусу было всего опаснее; но нередко решали математические задачи. Поликсена, которой брат начал предлагать те же задачи, которые решал с товарищами, почти не отставала в своих успехах от мужчин.
Когда коринфянка была предоставлена сама себе, - большую часть дня, - она сидела за ткацким станком: делала гиматий для брата из красной шерсти. Она надеялась, что успеет закончить одежду к тому времени, как Филомена заберут на службу.
Работая, эллинка шептала молитвы Артемиде. Она не верила, что эта богиня или другая может сделать плащ непробиваемым для стрел, никто никогда не слышал о таком чуде, что бы ни пели аэды. Но Поликсена верила, что рука богини может отвести смертельную стрелу.
Гиматий Поликсена так и не закончила – Сенофри вернулся скоро: пожар в Фивах погас или, может, рассыпался искрами… чтобы возгореться вновь в неожиданное время и в неожиданных местах.
Египетский вестник, высокий и мускулистый надменный египтянин с золотым царским нагрудным знаком, в уложенном жесткими складками головном платке, принес приказ начальника в дом Филомена и передал его сестре коринфянина – Филомена не было дома.
Поликсена поблагодарила со сдержанным достоинством: не выказывая приниженности, с которой приветствовали вестников фараона и знати бедные египтяне. Хотя брат и она были такие же бедняки и хуже, чем египтяне, - иноземцы.
Большей части жителей Черной Земли это по-прежнему давало полное основание для презрения к ним.
Когда брат вернулся, Поликсена передала ему повеление египетского начальника.
Она со слезами обняла Филомена, поняв, что самый дорогой ей человек отныне будет в полной воле чужеземцев, по большей части враждебных ему. Хорошо было рассуждать об общности народов, пока это были слова!
Филомен долго сжимал сестру в своих сильных объятиях, растроганный ее любовью и ее запоздавшим подарком. Он сказал, что Поликсена может принести ему новую одежду в казармы, когда та будет готова. Едва ли его отзовут из города так скоро.
Хотя время теперь такое, что призвать к исполнению долга могут даже необученных солдат…
Филомен решил до этого времени выполнить свое давнее обещание – взять сестру на собрание пифагорейцев, которое должно было состояться в мемфисском Доме жизни*: государственной палате, где собирались египетские ученые и вели свои дела как жрецы, так и чиновники.
Поликсена взволновалась перед этим событием необыкновенно, точно перед посвящением в жрицы.
Она, растеряв свои речистость и резкость, оробела от близости божественного учителя; Поликсена хотела, как и говорил ей брат, стать в стороне от мужчин, за колонной зала. Но великий философ заметил ее и пригласил сесть в числе своих слушателей.
Когда она, борясь с волнением, выполнила повеление Пифагора, один из соседей-мужчин резко шепнул девушке, чтобы она не раскрывала рта без позволения. Об этом еще раньше ее предупредил брат, который предполагал, что Пифагор может удостоить вниманием женщину.
Однако сам Пифагор никаких замечаний Поликсене не делал – и даже наоборот: после того, как выступили с пространными ответами на вопросы философа двое старших братьев-пифагорейцев, Пифагор задал вопрос сестре Филомена.
Поликсена встала со своего табурета, в первое мгновение испугавшись почти до обморока.
Все ученые мужи и юноши пристально смотрели на нее, и сам наставник тоже!
Она заговорила – сперва робко, потом голос ее окреп, щеки запылали; слова полились складно и вдохновенно. Вопрос, заданный сестре Филомена, также требовал пространного ответа. Она забыла, перед кем стоит; и если бы могла видеть лицо философа, то заметила бы, как он время от времени едва заметно кивает ее словам. В глазах самосца загорелись одобрительные огоньки. Но наконец он прервал увлекшуюся девушку коротким приказом замолчать, возвысив голос.
Поликсена растерянно замолчала; но она не почувствовала своего унижения. Коринфянка видела, что и учителю жаль прерывать ее; но требовалось продолжить урок для всех.
Больше Пифагор ни разу не обратился к ней, хотя ученики еще неоднократно выступали. Однако в конце занятия, когда все разошлись и остались только она и Филомен, - как будто предвидя, что учитель приберег для них последнее слово, - Пифагор сказал Поликсене, что она может посещать его занятия и впредь.
Поликсена ощутила огромную радость, благодарность… и смущение. Конечно, это было невыполнимо. Она понимала, что скоро брат не сможет долее учиться у философа, посвящая все свое время воинским упражнениям; и, конечно, Филомен будет очень недоволен, если сестра продолжит учиться вместо него.
Девушка поблагодарила самосца и сказала, что желала бы учиться у него всем сердцем, но ее некому будет сопровождать на уроки.
Философ кивнул; словно бы даже с сожалением, но небольшим. Посмотрев в его мерцающие светлые глаза, Поликсена увидела, что Пифагор все понял – и, пожалуй, ожидал этого.
К тому же, девушке и вправду было опасно посещать ученые собрания в одиночку.
Разумеется, Филомен условился со своими слугами-друзьями, - такие родственно-подчиненные отношения были нередки среди египтян, - о том, что они будут по-прежнему по очереди спать в саду у сестры, когда он уйдет. Чтобы не оставлять Поликсену беззащитной против варваров. Но сопровождать ее на занятия охранители не могли бы: эти эллины не были посвященными. И Филомен никогда не допустил бы подобного.
Когда они с Поликсеной вдвоем шли из Дома жизни, им встретилась процессия, двигавшаяся со стороны храма Птаха. Множество людей в синих одеждах, в египетском трауре, сопровождали повозку, увитую лотосовыми гирляндами и покрытую венками: повозку эту с немалым трудом влекла пара быков, и в ней стоял открытый саркофаг.
Били в тамбурины, вопили плакальщицы; многие провожающие искренне плакали и ударяли себя в грудь. Среди тяжелых длинных париков и черных голов обычных египтян виднелись бритые головы жрецов.
Филомен тронул сестру за руку.
- Апис умер, - прошептал пифагореец. – Везут бальзамировать! Погляди, как по нем плачут!*
Эллины поспешно посторонились.
- Ты уже поверил в Аписа? – спросила Поликсена, взглянув на лицо брата.
Филомен покачал головой.
- Нет… ты знаешь, что учитель никогда не одобрял поклонения животным, хотя и запрещает употреблять некоторых из них в пищу. Но хорошо, что эти египтяне так верят в своего бога.
Поликсена печально улыбнулась.
- Как же ты будешь сражаться бок о бок с этими людьми - не веря ни во что, во что верят они?
- Наши верования мало кто разделяет, даже среди эллинов, - отозвался Филомен, опустив голову.
Он вздохнул.
- Думаю, и сами египтяне сейчас верят кто во что горазд. Мы верим в то, что нужно всем противостоять врагу, и это главное.
Он обнял сестру за плечи: погребальную процессию они уже пропустили. Так, обнявшись, пифагорейцы и пошли домой.
Филомен отправился в казармы через два дня после этого: сестра так и не успела закончить ему плащ.
* Дома жизни – у египтян одновременно регистрационные палаты и библиотеки, религиозно-научные центры.
* Апис – воплощение бога Птаха, священный бык, обладавший особыми приметами.
Филомен, хотя и взятый на службу, покуда оставался дома – военный начальник Сенофри уехал из столицы по каким-то срочным делам престарелого фараона: было слышно, что начались волнения на юге, в Фивах. Там опять возмущались сторонники Априя, которых раньше Амасис усмирял самолично. По стране бродили слухи, будто бы у Априя осталась дочь и наследница престола – юная царевна Нитетис: хотя все знали, что Априй был казнен почти за сорок лет до этого, похоронен с царскими почестями самим своим противником Амасисом и не мог потому иметь молодой дочери. Эту Нитетис никто живьем не видел.
Но и политические обманы, и жреческие хитрости в Египте были привычным делом. И египтяне, и иноземцы думали, что случиться могло всякое.
Истинная или мнимая царевна Нитетис должна была считаться законной наследницей Априя, и, хотя и оставалась в стороне от мятежа, немало вдохновляла сторонников прежнего царя, которые даже спустя столько лет после воссияния Амасиса оставались убеждены в незаконности нынешней власти. Много среди этих сторонников было эллинофилов – и против них Филомену, возможно, придется поднять оружие, если он намерен служить египетскому престолу.
Когда Сенофри вернется, начнется формирование нового греческого полка, куда вместе с Тимеем был зачислен молодой пифагореец: и тогда Филомена заберут в казармы, где сестра сможет навещать его лишь изредка.
Впрочем, Поликсена и теперь мало видела брата – Филомен приходил домой только по вечерам, один или порою с Тимеем или несколькими товарищами, которых Поликсене приходилось кормить ужином. Однако с ними коринфянке было веселее, чем одной, - Филомен, хотя и частенько выказывал свое мужское превосходство наедине с сестрой, никому из товарищей не позволял задеть ее словом. И сами молодые пифагорейцы, знавшие об уме Поликсены, с уважением смотрели на нее и порою вовлекали в свои философские беседы.
Пифагорейцы кое-что записывали – не общие идеи, конечно, которые доверять папирусу было всего опаснее; но нередко решали математические задачи. Поликсена, которой брат начал предлагать те же задачи, которые решал с товарищами, почти не отставала в своих успехах от мужчин.
Когда коринфянка была предоставлена сама себе, - большую часть дня, - она сидела за ткацким станком: делала гиматий для брата из красной шерсти. Она надеялась, что успеет закончить одежду к тому времени, как Филомена заберут на службу.
Работая, эллинка шептала молитвы Артемиде. Она не верила, что эта богиня или другая может сделать плащ непробиваемым для стрел, никто никогда не слышал о таком чуде, что бы ни пели аэды. Но Поликсена верила, что рука богини может отвести смертельную стрелу.
Гиматий Поликсена так и не закончила – Сенофри вернулся скоро: пожар в Фивах погас или, может, рассыпался искрами… чтобы возгореться вновь в неожиданное время и в неожиданных местах.
Египетский вестник, высокий и мускулистый надменный египтянин с золотым царским нагрудным знаком, в уложенном жесткими складками головном платке, принес приказ начальника в дом Филомена и передал его сестре коринфянина – Филомена не было дома.
Поликсена поблагодарила со сдержанным достоинством: не выказывая приниженности, с которой приветствовали вестников фараона и знати бедные египтяне. Хотя брат и она были такие же бедняки и хуже, чем египтяне, - иноземцы.
Большей части жителей Черной Земли это по-прежнему давало полное основание для презрения к ним.
Когда брат вернулся, Поликсена передала ему повеление египетского начальника.
Она со слезами обняла Филомена, поняв, что самый дорогой ей человек отныне будет в полной воле чужеземцев, по большей части враждебных ему. Хорошо было рассуждать об общности народов, пока это были слова!
Филомен долго сжимал сестру в своих сильных объятиях, растроганный ее любовью и ее запоздавшим подарком. Он сказал, что Поликсена может принести ему новую одежду в казармы, когда та будет готова. Едва ли его отзовут из города так скоро.
Хотя время теперь такое, что призвать к исполнению долга могут даже необученных солдат…
Филомен решил до этого времени выполнить свое давнее обещание – взять сестру на собрание пифагорейцев, которое должно было состояться в мемфисском Доме жизни*: государственной палате, где собирались египетские ученые и вели свои дела как жрецы, так и чиновники.
Поликсена взволновалась перед этим событием необыкновенно, точно перед посвящением в жрицы.
Она, растеряв свои речистость и резкость, оробела от близости божественного учителя; Поликсена хотела, как и говорил ей брат, стать в стороне от мужчин, за колонной зала. Но великий философ заметил ее и пригласил сесть в числе своих слушателей.
Когда она, борясь с волнением, выполнила повеление Пифагора, один из соседей-мужчин резко шепнул девушке, чтобы она не раскрывала рта без позволения. Об этом еще раньше ее предупредил брат, который предполагал, что Пифагор может удостоить вниманием женщину.
Однако сам Пифагор никаких замечаний Поликсене не делал – и даже наоборот: после того, как выступили с пространными ответами на вопросы философа двое старших братьев-пифагорейцев, Пифагор задал вопрос сестре Филомена.
Поликсена встала со своего табурета, в первое мгновение испугавшись почти до обморока.
Все ученые мужи и юноши пристально смотрели на нее, и сам наставник тоже!
Она заговорила – сперва робко, потом голос ее окреп, щеки запылали; слова полились складно и вдохновенно. Вопрос, заданный сестре Филомена, также требовал пространного ответа. Она забыла, перед кем стоит; и если бы могла видеть лицо философа, то заметила бы, как он время от времени едва заметно кивает ее словам. В глазах самосца загорелись одобрительные огоньки. Но наконец он прервал увлекшуюся девушку коротким приказом замолчать, возвысив голос.
Поликсена растерянно замолчала; но она не почувствовала своего унижения. Коринфянка видела, что и учителю жаль прерывать ее; но требовалось продолжить урок для всех.
Больше Пифагор ни разу не обратился к ней, хотя ученики еще неоднократно выступали. Однако в конце занятия, когда все разошлись и остались только она и Филомен, - как будто предвидя, что учитель приберег для них последнее слово, - Пифагор сказал Поликсене, что она может посещать его занятия и впредь.
Поликсена ощутила огромную радость, благодарность… и смущение. Конечно, это было невыполнимо. Она понимала, что скоро брат не сможет долее учиться у философа, посвящая все свое время воинским упражнениям; и, конечно, Филомен будет очень недоволен, если сестра продолжит учиться вместо него.
Девушка поблагодарила самосца и сказала, что желала бы учиться у него всем сердцем, но ее некому будет сопровождать на уроки.
Философ кивнул; словно бы даже с сожалением, но небольшим. Посмотрев в его мерцающие светлые глаза, Поликсена увидела, что Пифагор все понял – и, пожалуй, ожидал этого.
К тому же, девушке и вправду было опасно посещать ученые собрания в одиночку.
Разумеется, Филомен условился со своими слугами-друзьями, - такие родственно-подчиненные отношения были нередки среди египтян, - о том, что они будут по-прежнему по очереди спать в саду у сестры, когда он уйдет. Чтобы не оставлять Поликсену беззащитной против варваров. Но сопровождать ее на занятия охранители не могли бы: эти эллины не были посвященными. И Филомен никогда не допустил бы подобного.
Когда они с Поликсеной вдвоем шли из Дома жизни, им встретилась процессия, двигавшаяся со стороны храма Птаха. Множество людей в синих одеждах, в египетском трауре, сопровождали повозку, увитую лотосовыми гирляндами и покрытую венками: повозку эту с немалым трудом влекла пара быков, и в ней стоял открытый саркофаг.
Били в тамбурины, вопили плакальщицы; многие провожающие искренне плакали и ударяли себя в грудь. Среди тяжелых длинных париков и черных голов обычных египтян виднелись бритые головы жрецов.
Филомен тронул сестру за руку.
- Апис умер, - прошептал пифагореец. – Везут бальзамировать! Погляди, как по нем плачут!*
Эллины поспешно посторонились.
- Ты уже поверил в Аписа? – спросила Поликсена, взглянув на лицо брата.
Филомен покачал головой.
- Нет… ты знаешь, что учитель никогда не одобрял поклонения животным, хотя и запрещает употреблять некоторых из них в пищу. Но хорошо, что эти египтяне так верят в своего бога.
Поликсена печально улыбнулась.
- Как же ты будешь сражаться бок о бок с этими людьми - не веря ни во что, во что верят они?
- Наши верования мало кто разделяет, даже среди эллинов, - отозвался Филомен, опустив голову.
Он вздохнул.
- Думаю, и сами египтяне сейчас верят кто во что горазд. Мы верим в то, что нужно всем противостоять врагу, и это главное.
Он обнял сестру за плечи: погребальную процессию они уже пропустили. Так, обнявшись, пифагорейцы и пошли домой.
Филомен отправился в казармы через два дня после этого: сестра так и не успела закончить ему плащ.
* Дома жизни – у египтян одновременно регистрационные палаты и библиотеки, религиозно-научные центры.
* Апис – воплощение бога Птаха, священный бык, обладавший особыми приметами.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 3
Поликсене не привыкать было оставаться одной, работать и размышлять одной: но сейчас она как будто во второй раз осиротела. Друзья Филомена, конечно, не могли быть друзьями ей, - ведь она была женщина! И когда Филомен ушел служить фараону, его товарищи совсем перестали посещать дом Поликсены: скорее всего, заботясь о хозяйке же и о ее чести.
Только те греки ходили, кого Филомен назначил охранять ее: но с ними Поликсена почти не говорила, это были атлеты и простые души. Она ощущала себя коринфской царевной: ее семейство и в самом деле когда-то породнилось с царями своего города… эти коринфские царевны тоже, должно быть, целыми днями тосковали в своих гинекеях за пряжей или ткацким станком, не находя, с кем перемолвиться словом.
Но ей было еще хуже – она была женщина, затерянная посреди враждебной страны. Ах, если бы в семье оставались еще мужчины!
Филомен рассчитывал разбогатеть, получить вознаграждение от фараона или добычу в бою, чтобы упрочить свое с сестрой положение здесь, – но Поликсена понимала, что надежды на это гораздо меньше, чем вероятности, что брат безвременно погибнет или искалечится в первой же схватке. Что станет тогда с ними обоими? Пифагорейцы, правда, поддерживают друг друга, но доколе распространяется это доброе отношение? И не рассеются ли ученики Пифагора под угрозой персидской войны – или в самой войне, которой, скорее всего, не избежать?..
Поликсена ткала, подгоняя себя, как будто этот грубый красный плащ мог принести Филомену удачу. Красный, как у спартанца, - будто пропитанный вражеской кровью…
Разве этому учил своих посвященных Пифагор?
Разглядывая переплетение толстых нитей на свет, эллинка вдруг отчетливо почувствовала: отныне ее брат больше не принадлежит к посвященным Пифагора. Может быть, братья-философы и не забудут его; скорее всего, не забудут и останутся ему друзьями… но сам учитель откажется наставлять Филомена далее, даже пожелай тот возвратиться в школу.
Школа для Филомена кончилась. И это не черствость и не предательство: Пифагор просветил коринфянина достаточно, чтобы тот понял наконец – что желает быть воином и стяжателем богатства и славы, а не философом. Жестокий, но неизбежный выбор!
Поликсена быстро закончила гиматий – до этого времени она не навещала брата, понимая, что может ему только помешать и растревожить. Но наконец появился повод увидеться с Филоменом и расспросить его: может быть, у Филомена за эти дни среди египетских воинов и начальников появилась уверенность в своем будущем, какой не было у его сестры.
С Поликсеной на свидание с братом, в казармы при дворце фараона, отправился один из ее силачей – Ликандр; у охранителя из оружия была только палица, но одного взгляда на грека неприятелю хватило бы, чтобы потерять охоту задевать его подопечную.
Поликсена взяла свернутый алый плащ подмышку и собрала еще корзинку с едой: лепешками, сушеной рыбой, стеблями папируса и финиками. Кто знает, как их там кормят!
Эллинка зашагала по раскаленной солнцем мощеной дороге: ее ноги обжигало сквозь тонкие сандалии. Она знала дорогу, но все равно с трудом подавляла желание пропустить атлета вперед. Ей было страшно здесь, почти без защиты и без языка... несмотря на то, что Поликсена, как и Филомен, говорила по-египетски, она и местные жители почти не понимали друг друга. Чтобы объясняться с чужестранцами, а особенно с египтянами, одного языка слишком мало.
Простые египтянки свободно ходили, а знатные госпожи проезжали мимо Поликсены в носилках по своим делам; и это и ободряло Поликсену, и смущало ее. Женщины Та-Кемет* жили и вели свои дела, как теперь представлялось Поликсене, свободнее, чем в Элладе. Она уже знала, что замужние египтянки почитаются в семье выше, чем замужние эллинки, и могут свободно распоряжаться своим имуществом после свадьбы или потребовать развода…
"Да ведь это только знать так свободна, - подумала Поликсена. – Знатным и богатым везде хорошо. И какое дело мне до египетских жен, я ведь не варварка!"
Она нахмурилась и плотнее надвинула на голову светлый гиматий, накинутый на волосы для защиты от жары - и из скромности. Обернулась.
- Ликандр, не отставай.
- Я не отстаю, госпожа, - почтительно ответил гигант; Поликсена улыбнулась, на миг опять ощутив себя коринфской царевной.
Вскоре впереди показалась белая и высокая, в несколько человеческих ростов, кирпичная стена, отгораживающая огромную площадь; на этой стене неподвижно стояли часовые в сверкающих панцирях и круглых египетских шлемах. Под стеной, под пальмами, тоже стояла стража, разморенная жарой и скучающая; однако при виде греков эти двое мужчин тут же оживились и выпрямились, приобретя враждебный и угрожающий вид.
- Кто такие и к кому?
Впрочем, Поликсена видела, что ворота не заперты. Она улыбнулась египтянам.
- Я иду в греческий полк. К моему брату Филомену, сыну Антипатра, - проговорила она, показывая разрешительное письмо от начальника.
Все же они с братом были не простые люди, а отец еще при жизни кое-чего добился от мемфисских властей.
Стражник вгляделся в мелкие демотические* строчки. Потом поднял глаза на девушку и кивнул: уже почти уважительно. Письмо – и письменные поощрения начальства для египтян были священны куда более, чем для эллинов.
- Проходите.
Поликсена шагнула в ворота первой; хотя в этот миг ей как никогда захотелось спрятаться за спину своего охранителя. Она никогда еще не посещала одна такие места, где полно чужеземных солдат! И даже своих воинов…
- Госпожа, позволь мне, - тут Ликандр сам напомнил о себе. Он заступил дорогу коринфянке, взявшись за ручку ее корзинки.
- Я сам разыщу твоего брата и приведу сюда. Тебе не придется говорить ни с кем из варваров!
Поликсена просияла улыбкой.
- Благодарю тебя!
Ликандр поклонился и быстро ушел.
Поликсена отошла назад к воротам, где ее фигурка в белом хитоне и таком же светлом гиматии почти слилась с беленой стеной. Прямо перед ней была огромная замощенная камнем площадка – плац, который теперь, в самые жаркие часы, пустовал; и эллинка видела издали низкие некрашеные постройки из такого же, как их дом, кирпича-сырца, между которыми ходили и переговаривались солдаты-египтяне. Их грубая речь и смех, слышные даже на таком расстоянии, болезненно и пугающе отдавались в голове Поликсены.
Ей начало казаться, что Ликандр уже никогда не вернется; и, преодолев свой страх, эллинка хотела было уже пойти на поиски брата сама, как увидела двоих мужчин, которые быстрым шагом направлялись к ней.
В первый миг ей показалось, что Ликандр ведет к ней египтянина; Поликсена подалась назад… и узнала брата.
Филомен был таким же черным и смуглым, как почти все египтяне; хотя их отличал медно-красный, а не коричневый загар. Но в своем египетском доспехе он действительно походил на уроженца Та-Кемет.
И только когда он подошел совсем близко, Поликсена узнала под круглым шлемом любимые греческие черты, прямой нос и твердый квадратный подбородок. Кожаный панцирь с бронзовыми полосами, которые носили все египетские пехотинцы, брат надел поверх своего белого хитона; и производил сейчас удивительное впечатление.
- Как ты изменился, Филомен, - сказала Поликсена, изумленно улыбаясь. Она протянула руку и коснулась горячего от солнца металла, защищавшего широкую грудь брата. – Я принесла тебе эллинский плащ… но как ты наденешь его поверх своего египетского доспеха?
- Надень сама.
Филомен опустился перед ней на одно колено и склонил голову, будто принимал благословение.
Поликсена дрожащими от волнения руками обернула брата алым плащом и сколола гиматий на плече фибулой.
Филомен встал и обнял Поликсену: бережно, чтобы не причинить боль своими доспехами. Потом отстранил от себя, взяв за плечи; брат и сестра радостно улыбались, но прятали глаза друг от друга. Они уже так долго не виделись, и уже многого не знали один о другом…
- Ты здорова? – спросил молодой пифагореец.
Бывший пифагореец: это несомненно...
- Да, здорова, - ответила Поликсена. – А ты?
Филомен кивнул.
- Здоров, слава богам. Я живу хорошо… начальник уже отличает меня, - вдруг похвалился он. – Сказал, что таких сильных бойцов можно найти только среди добровольцев… всеобщая повинность ухудшает качество солдат. Должно быть, у египтян и вправду ухудшает, они ведь не эллины!
Поликсена покачала головой.
- Я рада за тебя, мой дорогой, но будь осторожен. Если тебе начнут завидовать…
Филомен махнул рукой и беззаботно улыбнулся.
- Вокруг меня еще по крайней мере еще сотня таких же бойцов, как я! Пусть завидуют лучшему народу Ойкумены*!
Поликсена сдержалась. Брат – мужчина.
- Известно ли что-нибудь о том, когда и куда вас отправят сражаться? – спросила коринфянка.
Филомен качнул головой.
- Нет пока, сестра… Но до этого еще долго. Хотя, мне кажется…
Он склонился к ней совсем близко, хотя рядом был только Ликандр.
- Я слышал здесь, что из-за смерти Аписа было большое волнение среди жрецов. А ведь ты знаешь, что главная жена фараона – дочь верховного жреца, и царское окружение очень чтит Птаха…
- Может быть, это недоброе предзнаменование? – воскликнула Поликсена.
Она уже забыла, как совсем недавно вместе с братом осуждала поклонение животным. Да Филомен, кажется, и сам забыл. Они многого не понимали в Та-Кемет.
- Может быть, и недоброе, - согласился бывший пифагореец.
Он прервался.
- Этим могут воспользоваться противники Амасиса… и наверняка воспользуются. Так что, возможно, мы и вправду расстанемся скоро.
Видя, как побледнела девушка, Филомен снова улыбнулся.
- Ничего не бойся! Твой плащ и моя сила защитят меня, - сказал эллин.
Он, возможно, и шутил; но Поликсена сейчас была шутить не расположена.
Никто, даже Пифагор, не ведает воли богов; и иредзнаменование может быть даже в том, чего люди таковым не считают.
Они еще немного поговорили о домашних делах; о себе Филомен больше почти ничего не рассказал. Но корзинку с едой у сестры взял охотно, хотя и говорил, что его хорошо содержат.
Обняв ее на прощание, Филомен ушел: скоро уже должны были созывать полки на учения.
Поликсена грустно направилась домой – сейчас она не обгоняла своего атлета, а шла рядом, как товарищ с товарищем. И Ликандр примерился к ее походке и молчал всю дорогу, понимая чувства госпожи.
***
Спустя несколько дней после посещения казарм к Поликсене наведался гость – один из товарищей Филомена, Аристодем, который посещал их дом почти так же часто, как лучший друг ее брата, Тимей. Однако теперь, в отсутствие хозяина, это было весьма странно.
Поликсене случалось самой иметь дело с другими эллинскими семьями Мемфиса, продавая свою работу более зажиточным грекам. Но Аристодем был так же беден – и явно пришел по другому делу.
Поликсена оставила шитье, которым занималась в комнате у окна, и, накинув на голову и плечи гиматий, вышла навстречу гостю. Она улыбнулась, хотя ей стало не по себе… несмотря на то, что сегодня у нее в саду был Ликандр, который и впустил Аристодема.
Хозяйка заметила, окинув молодого эллина взглядом, что Аристодем нарядился тщательно, хотя ему, как и ей с братом, не из чего особенно было выбирать. Но на нем был новый белый хитон из тонкого льна и яркий алый гиматий – намного лучше того, что она сделала брату. На плече плащ был сколот серебряной фибулой.
Поликсене вдруг стало стыдно за свой не новый и не яркий наряд. Она посмотрела в глаза белокурому статному Аристодему: и ведь не замечала до сих пор, как он хорош собой…
- Что случилось, Аристодем? Какая-то радость?
- Видеть тебя – уже радость, - улыбаясь, ответил гость.
Он шагнул к ней, и Поликсена невольно отступила. Какое-то смущение, предчувствие сжали ей сердце.
- Ты позволишь войти? – спросил юноша.
Он был так близко, что Поликсена ощутила его жар и запах мирры, которой он надушился.
Покраснев, коринфянка кивнула и, повернувшись, прошла в свою комнату; Аристодем следовал за ней. По дороге Поликсена твердила себе, что ей нечего бояться: Аристодем старый друг Филомена и бывал у них часто… даже слишком часто.
Войдя, она пригласила гостя сесть на табурет.
Но вдруг Аристодем, к ее полнейшему изумлению и стыду, опустился перед ней на одно колено.
- Госпожа, я давно хотел говорить с тобой… я полюбил тебя и хочу сделать тебя моей женой.
Поликсена догадывалась, что Аристодем желает ухаживать за ней, но от такой прямоты и натиска ахнула и попятилась. Она бросила быстрый взгляд в окно, ища глазами Ликандра; и не увидела его.
Когда коринфянка опять посмотрела на гостя, он все еще был коленопреклонен. Ее щеки занялись пожаром.
- Что ты говоришь? Моего брата сейчас нет, - запинаясь, произнесла Поликсена.
- Ты думаешь, что он бы отказал мне? – спросил Аристодем.
Он не сводил с нее глаз – молящих и одновременно полных страсти; Поликсена, едва владея собой, резко указала поклоннику на табурет.
- Встань и садись! Прошу тебя, - она перевела дух и, отойдя к двери, села на стул, на котором так часто сидела во время занятий с товарищами Филомена. Поликсене стало спокойней.
Когда они оба сели, она опять заговорила, прежде чем Аристодем завладел разговором:
- Разве ты не знаешь, что мой брат поступил на воинскую службу и еще долго не вернется? Как можно подступаться ко мне с такими словами без его ведома?
- Так я совсем безразличен тебе? – грустно спросил Аристодем.
Поликсена поспешно качнула головой.
- Нет, нет… Но я еще не думала о любви, - произнесла коринфянка.
Вдруг она поняла, что говорить.
- Филомен обещал мне устроить мой брак. Ты знаешь, что я люблю и чту его, он мне вместо отца, - эллинка взволновалась, сжав руки на коленях. На Аристодема она смотреть не смела. – Я ничего не могу ответить тебе, пока брат не вернется со службы и не даст своего согласия.
Аристодем привстал, сильный и полный нетерпения:
- Так ты обещаешь подумать?..
Поликсена кивнула.
Ей было очень неловко; и хотя ей льстило внимание красивого молодого пифагорейца, она надеялась, что после этих слов он уйдет.
Но вдруг Аристодем встал с места и, подойдя к ней, опять опустился на одно колено. Схватив ее руку, он прижал эту руку к губам.
- Госпожа, ты одна из немногих женщин, которых удостоил вниманием учитель, и первая, кому дозволено было выступить в нашем собрании, - проговорил пифагореец, жарко глядя на нее своими голубыми глазами. – Но даже будь это не так… я любил бы тебя. Ты знаешь, что брак для меня и моих братьев священ, судьба наша так переменчива, как говорил учитель… а служба Филомена может продлиться еще годы!
Поликсена в замешательстве смотрела на юношу, не решаясь вырвать у него руку; но Аристодем сам еще раз поцеловал ее ладонь и выпустил. Он встал - и вдруг улыбнулся, будто нашел решение.
- Ты можешь попросить дозволения у брата, когда в следующий раз навестишь его в казармах! Пока он еще здесь!
Поликсена быстро встала и отступила к двери; она сдвинула черные низко лежащие брови.
- Аристодем, довольно! Ты знаешь сам, что это нехорошо… ты слишком скор, и так браки не устраивают!
Аристодем вдруг прищурил голубые глаза; белокурый красавец побледнел, точно от неожиданной обиды.
- А, так твой брат хочет выдать тебя за богатея… потому он и ушел в наемники! – тихо воскликнул поклонник. – Я нищий для вас – так, Поликсена? Вы уже оба отреклись от учения?..
Поликсена закусила губу, не зная, как отделаться от этого человека.
- Я думаю, что богатство может служить как злу, так и добродетели, укреплять добродетель и быть ее основанием во многих людях, - торопливо проговорила коринфянка. – Ты прав, брат хочет, чтобы я вышла замуж за состоятельного человека. Но ты знаешь, что я не поэтому отказываю тебе сейчас!
Аристодем словно бы ее уже не слышал.
- Хорошо… я достану богатство, которого требует твой брат. Я заплачу за тебя большой выкуп! – воскликнул он.
- Аристодем! – воскликнула Поликсена, ужасаясь ему. Что он задумал?
Но Аристодем уже быстро вышел из комнаты; Поликсена поспешила следом, едва поспевая за скорым шагом юноши. На пороге, когда он уже вышел в сад, коринфянка еще раз позвала:
- Постой!
Аристодем замер только на мгновение; он бросил на нее через плечо прощальный взгляд, полный любви и боли, и быстро скрылся среди сикомор, пронизанных солнечными лучами.
* "Черная Земля": собственно египетское название страны.
* Наиболее упрощенный и поздний вариант древнеегипетского письма: иероглифика – самый сложный вид.
* Так греки называли известную им часть мира.
Поликсене не привыкать было оставаться одной, работать и размышлять одной: но сейчас она как будто во второй раз осиротела. Друзья Филомена, конечно, не могли быть друзьями ей, - ведь она была женщина! И когда Филомен ушел служить фараону, его товарищи совсем перестали посещать дом Поликсены: скорее всего, заботясь о хозяйке же и о ее чести.
Только те греки ходили, кого Филомен назначил охранять ее: но с ними Поликсена почти не говорила, это были атлеты и простые души. Она ощущала себя коринфской царевной: ее семейство и в самом деле когда-то породнилось с царями своего города… эти коринфские царевны тоже, должно быть, целыми днями тосковали в своих гинекеях за пряжей или ткацким станком, не находя, с кем перемолвиться словом.
Но ей было еще хуже – она была женщина, затерянная посреди враждебной страны. Ах, если бы в семье оставались еще мужчины!
Филомен рассчитывал разбогатеть, получить вознаграждение от фараона или добычу в бою, чтобы упрочить свое с сестрой положение здесь, – но Поликсена понимала, что надежды на это гораздо меньше, чем вероятности, что брат безвременно погибнет или искалечится в первой же схватке. Что станет тогда с ними обоими? Пифагорейцы, правда, поддерживают друг друга, но доколе распространяется это доброе отношение? И не рассеются ли ученики Пифагора под угрозой персидской войны – или в самой войне, которой, скорее всего, не избежать?..
Поликсена ткала, подгоняя себя, как будто этот грубый красный плащ мог принести Филомену удачу. Красный, как у спартанца, - будто пропитанный вражеской кровью…
Разве этому учил своих посвященных Пифагор?
Разглядывая переплетение толстых нитей на свет, эллинка вдруг отчетливо почувствовала: отныне ее брат больше не принадлежит к посвященным Пифагора. Может быть, братья-философы и не забудут его; скорее всего, не забудут и останутся ему друзьями… но сам учитель откажется наставлять Филомена далее, даже пожелай тот возвратиться в школу.
Школа для Филомена кончилась. И это не черствость и не предательство: Пифагор просветил коринфянина достаточно, чтобы тот понял наконец – что желает быть воином и стяжателем богатства и славы, а не философом. Жестокий, но неизбежный выбор!
Поликсена быстро закончила гиматий – до этого времени она не навещала брата, понимая, что может ему только помешать и растревожить. Но наконец появился повод увидеться с Филоменом и расспросить его: может быть, у Филомена за эти дни среди египетских воинов и начальников появилась уверенность в своем будущем, какой не было у его сестры.
С Поликсеной на свидание с братом, в казармы при дворце фараона, отправился один из ее силачей – Ликандр; у охранителя из оружия была только палица, но одного взгляда на грека неприятелю хватило бы, чтобы потерять охоту задевать его подопечную.
Поликсена взяла свернутый алый плащ подмышку и собрала еще корзинку с едой: лепешками, сушеной рыбой, стеблями папируса и финиками. Кто знает, как их там кормят!
Эллинка зашагала по раскаленной солнцем мощеной дороге: ее ноги обжигало сквозь тонкие сандалии. Она знала дорогу, но все равно с трудом подавляла желание пропустить атлета вперед. Ей было страшно здесь, почти без защиты и без языка... несмотря на то, что Поликсена, как и Филомен, говорила по-египетски, она и местные жители почти не понимали друг друга. Чтобы объясняться с чужестранцами, а особенно с египтянами, одного языка слишком мало.
Простые египтянки свободно ходили, а знатные госпожи проезжали мимо Поликсены в носилках по своим делам; и это и ободряло Поликсену, и смущало ее. Женщины Та-Кемет* жили и вели свои дела, как теперь представлялось Поликсене, свободнее, чем в Элладе. Она уже знала, что замужние египтянки почитаются в семье выше, чем замужние эллинки, и могут свободно распоряжаться своим имуществом после свадьбы или потребовать развода…
"Да ведь это только знать так свободна, - подумала Поликсена. – Знатным и богатым везде хорошо. И какое дело мне до египетских жен, я ведь не варварка!"
Она нахмурилась и плотнее надвинула на голову светлый гиматий, накинутый на волосы для защиты от жары - и из скромности. Обернулась.
- Ликандр, не отставай.
- Я не отстаю, госпожа, - почтительно ответил гигант; Поликсена улыбнулась, на миг опять ощутив себя коринфской царевной.
Вскоре впереди показалась белая и высокая, в несколько человеческих ростов, кирпичная стена, отгораживающая огромную площадь; на этой стене неподвижно стояли часовые в сверкающих панцирях и круглых египетских шлемах. Под стеной, под пальмами, тоже стояла стража, разморенная жарой и скучающая; однако при виде греков эти двое мужчин тут же оживились и выпрямились, приобретя враждебный и угрожающий вид.
- Кто такие и к кому?
Впрочем, Поликсена видела, что ворота не заперты. Она улыбнулась египтянам.
- Я иду в греческий полк. К моему брату Филомену, сыну Антипатра, - проговорила она, показывая разрешительное письмо от начальника.
Все же они с братом были не простые люди, а отец еще при жизни кое-чего добился от мемфисских властей.
Стражник вгляделся в мелкие демотические* строчки. Потом поднял глаза на девушку и кивнул: уже почти уважительно. Письмо – и письменные поощрения начальства для египтян были священны куда более, чем для эллинов.
- Проходите.
Поликсена шагнула в ворота первой; хотя в этот миг ей как никогда захотелось спрятаться за спину своего охранителя. Она никогда еще не посещала одна такие места, где полно чужеземных солдат! И даже своих воинов…
- Госпожа, позволь мне, - тут Ликандр сам напомнил о себе. Он заступил дорогу коринфянке, взявшись за ручку ее корзинки.
- Я сам разыщу твоего брата и приведу сюда. Тебе не придется говорить ни с кем из варваров!
Поликсена просияла улыбкой.
- Благодарю тебя!
Ликандр поклонился и быстро ушел.
Поликсена отошла назад к воротам, где ее фигурка в белом хитоне и таком же светлом гиматии почти слилась с беленой стеной. Прямо перед ней была огромная замощенная камнем площадка – плац, который теперь, в самые жаркие часы, пустовал; и эллинка видела издали низкие некрашеные постройки из такого же, как их дом, кирпича-сырца, между которыми ходили и переговаривались солдаты-египтяне. Их грубая речь и смех, слышные даже на таком расстоянии, болезненно и пугающе отдавались в голове Поликсены.
Ей начало казаться, что Ликандр уже никогда не вернется; и, преодолев свой страх, эллинка хотела было уже пойти на поиски брата сама, как увидела двоих мужчин, которые быстрым шагом направлялись к ней.
В первый миг ей показалось, что Ликандр ведет к ней египтянина; Поликсена подалась назад… и узнала брата.
Филомен был таким же черным и смуглым, как почти все египтяне; хотя их отличал медно-красный, а не коричневый загар. Но в своем египетском доспехе он действительно походил на уроженца Та-Кемет.
И только когда он подошел совсем близко, Поликсена узнала под круглым шлемом любимые греческие черты, прямой нос и твердый квадратный подбородок. Кожаный панцирь с бронзовыми полосами, которые носили все египетские пехотинцы, брат надел поверх своего белого хитона; и производил сейчас удивительное впечатление.
- Как ты изменился, Филомен, - сказала Поликсена, изумленно улыбаясь. Она протянула руку и коснулась горячего от солнца металла, защищавшего широкую грудь брата. – Я принесла тебе эллинский плащ… но как ты наденешь его поверх своего египетского доспеха?
- Надень сама.
Филомен опустился перед ней на одно колено и склонил голову, будто принимал благословение.
Поликсена дрожащими от волнения руками обернула брата алым плащом и сколола гиматий на плече фибулой.
Филомен встал и обнял Поликсену: бережно, чтобы не причинить боль своими доспехами. Потом отстранил от себя, взяв за плечи; брат и сестра радостно улыбались, но прятали глаза друг от друга. Они уже так долго не виделись, и уже многого не знали один о другом…
- Ты здорова? – спросил молодой пифагореец.
Бывший пифагореец: это несомненно...
- Да, здорова, - ответила Поликсена. – А ты?
Филомен кивнул.
- Здоров, слава богам. Я живу хорошо… начальник уже отличает меня, - вдруг похвалился он. – Сказал, что таких сильных бойцов можно найти только среди добровольцев… всеобщая повинность ухудшает качество солдат. Должно быть, у египтян и вправду ухудшает, они ведь не эллины!
Поликсена покачала головой.
- Я рада за тебя, мой дорогой, но будь осторожен. Если тебе начнут завидовать…
Филомен махнул рукой и беззаботно улыбнулся.
- Вокруг меня еще по крайней мере еще сотня таких же бойцов, как я! Пусть завидуют лучшему народу Ойкумены*!
Поликсена сдержалась. Брат – мужчина.
- Известно ли что-нибудь о том, когда и куда вас отправят сражаться? – спросила коринфянка.
Филомен качнул головой.
- Нет пока, сестра… Но до этого еще долго. Хотя, мне кажется…
Он склонился к ней совсем близко, хотя рядом был только Ликандр.
- Я слышал здесь, что из-за смерти Аписа было большое волнение среди жрецов. А ведь ты знаешь, что главная жена фараона – дочь верховного жреца, и царское окружение очень чтит Птаха…
- Может быть, это недоброе предзнаменование? – воскликнула Поликсена.
Она уже забыла, как совсем недавно вместе с братом осуждала поклонение животным. Да Филомен, кажется, и сам забыл. Они многого не понимали в Та-Кемет.
- Может быть, и недоброе, - согласился бывший пифагореец.
Он прервался.
- Этим могут воспользоваться противники Амасиса… и наверняка воспользуются. Так что, возможно, мы и вправду расстанемся скоро.
Видя, как побледнела девушка, Филомен снова улыбнулся.
- Ничего не бойся! Твой плащ и моя сила защитят меня, - сказал эллин.
Он, возможно, и шутил; но Поликсена сейчас была шутить не расположена.
Никто, даже Пифагор, не ведает воли богов; и иредзнаменование может быть даже в том, чего люди таковым не считают.
Они еще немного поговорили о домашних делах; о себе Филомен больше почти ничего не рассказал. Но корзинку с едой у сестры взял охотно, хотя и говорил, что его хорошо содержат.
Обняв ее на прощание, Филомен ушел: скоро уже должны были созывать полки на учения.
Поликсена грустно направилась домой – сейчас она не обгоняла своего атлета, а шла рядом, как товарищ с товарищем. И Ликандр примерился к ее походке и молчал всю дорогу, понимая чувства госпожи.
***
Спустя несколько дней после посещения казарм к Поликсене наведался гость – один из товарищей Филомена, Аристодем, который посещал их дом почти так же часто, как лучший друг ее брата, Тимей. Однако теперь, в отсутствие хозяина, это было весьма странно.
Поликсене случалось самой иметь дело с другими эллинскими семьями Мемфиса, продавая свою работу более зажиточным грекам. Но Аристодем был так же беден – и явно пришел по другому делу.
Поликсена оставила шитье, которым занималась в комнате у окна, и, накинув на голову и плечи гиматий, вышла навстречу гостю. Она улыбнулась, хотя ей стало не по себе… несмотря на то, что сегодня у нее в саду был Ликандр, который и впустил Аристодема.
Хозяйка заметила, окинув молодого эллина взглядом, что Аристодем нарядился тщательно, хотя ему, как и ей с братом, не из чего особенно было выбирать. Но на нем был новый белый хитон из тонкого льна и яркий алый гиматий – намного лучше того, что она сделала брату. На плече плащ был сколот серебряной фибулой.
Поликсене вдруг стало стыдно за свой не новый и не яркий наряд. Она посмотрела в глаза белокурому статному Аристодему: и ведь не замечала до сих пор, как он хорош собой…
- Что случилось, Аристодем? Какая-то радость?
- Видеть тебя – уже радость, - улыбаясь, ответил гость.
Он шагнул к ней, и Поликсена невольно отступила. Какое-то смущение, предчувствие сжали ей сердце.
- Ты позволишь войти? – спросил юноша.
Он был так близко, что Поликсена ощутила его жар и запах мирры, которой он надушился.
Покраснев, коринфянка кивнула и, повернувшись, прошла в свою комнату; Аристодем следовал за ней. По дороге Поликсена твердила себе, что ей нечего бояться: Аристодем старый друг Филомена и бывал у них часто… даже слишком часто.
Войдя, она пригласила гостя сесть на табурет.
Но вдруг Аристодем, к ее полнейшему изумлению и стыду, опустился перед ней на одно колено.
- Госпожа, я давно хотел говорить с тобой… я полюбил тебя и хочу сделать тебя моей женой.
Поликсена догадывалась, что Аристодем желает ухаживать за ней, но от такой прямоты и натиска ахнула и попятилась. Она бросила быстрый взгляд в окно, ища глазами Ликандра; и не увидела его.
Когда коринфянка опять посмотрела на гостя, он все еще был коленопреклонен. Ее щеки занялись пожаром.
- Что ты говоришь? Моего брата сейчас нет, - запинаясь, произнесла Поликсена.
- Ты думаешь, что он бы отказал мне? – спросил Аристодем.
Он не сводил с нее глаз – молящих и одновременно полных страсти; Поликсена, едва владея собой, резко указала поклоннику на табурет.
- Встань и садись! Прошу тебя, - она перевела дух и, отойдя к двери, села на стул, на котором так часто сидела во время занятий с товарищами Филомена. Поликсене стало спокойней.
Когда они оба сели, она опять заговорила, прежде чем Аристодем завладел разговором:
- Разве ты не знаешь, что мой брат поступил на воинскую службу и еще долго не вернется? Как можно подступаться ко мне с такими словами без его ведома?
- Так я совсем безразличен тебе? – грустно спросил Аристодем.
Поликсена поспешно качнула головой.
- Нет, нет… Но я еще не думала о любви, - произнесла коринфянка.
Вдруг она поняла, что говорить.
- Филомен обещал мне устроить мой брак. Ты знаешь, что я люблю и чту его, он мне вместо отца, - эллинка взволновалась, сжав руки на коленях. На Аристодема она смотреть не смела. – Я ничего не могу ответить тебе, пока брат не вернется со службы и не даст своего согласия.
Аристодем привстал, сильный и полный нетерпения:
- Так ты обещаешь подумать?..
Поликсена кивнула.
Ей было очень неловко; и хотя ей льстило внимание красивого молодого пифагорейца, она надеялась, что после этих слов он уйдет.
Но вдруг Аристодем встал с места и, подойдя к ней, опять опустился на одно колено. Схватив ее руку, он прижал эту руку к губам.
- Госпожа, ты одна из немногих женщин, которых удостоил вниманием учитель, и первая, кому дозволено было выступить в нашем собрании, - проговорил пифагореец, жарко глядя на нее своими голубыми глазами. – Но даже будь это не так… я любил бы тебя. Ты знаешь, что брак для меня и моих братьев священ, судьба наша так переменчива, как говорил учитель… а служба Филомена может продлиться еще годы!
Поликсена в замешательстве смотрела на юношу, не решаясь вырвать у него руку; но Аристодем сам еще раз поцеловал ее ладонь и выпустил. Он встал - и вдруг улыбнулся, будто нашел решение.
- Ты можешь попросить дозволения у брата, когда в следующий раз навестишь его в казармах! Пока он еще здесь!
Поликсена быстро встала и отступила к двери; она сдвинула черные низко лежащие брови.
- Аристодем, довольно! Ты знаешь сам, что это нехорошо… ты слишком скор, и так браки не устраивают!
Аристодем вдруг прищурил голубые глаза; белокурый красавец побледнел, точно от неожиданной обиды.
- А, так твой брат хочет выдать тебя за богатея… потому он и ушел в наемники! – тихо воскликнул поклонник. – Я нищий для вас – так, Поликсена? Вы уже оба отреклись от учения?..
Поликсена закусила губу, не зная, как отделаться от этого человека.
- Я думаю, что богатство может служить как злу, так и добродетели, укреплять добродетель и быть ее основанием во многих людях, - торопливо проговорила коринфянка. – Ты прав, брат хочет, чтобы я вышла замуж за состоятельного человека. Но ты знаешь, что я не поэтому отказываю тебе сейчас!
Аристодем словно бы ее уже не слышал.
- Хорошо… я достану богатство, которого требует твой брат. Я заплачу за тебя большой выкуп! – воскликнул он.
- Аристодем! – воскликнула Поликсена, ужасаясь ему. Что он задумал?
Но Аристодем уже быстро вышел из комнаты; Поликсена поспешила следом, едва поспевая за скорым шагом юноши. На пороге, когда он уже вышел в сад, коринфянка еще раз позвала:
- Постой!
Аристодем замер только на мгновение; он бросил на нее через плечо прощальный взгляд, полный любви и боли, и быстро скрылся среди сикомор, пронизанных солнечными лучами.
* "Черная Земля": собственно египетское название страны.
* Наиболее упрощенный и поздний вариант древнеегипетского письма: иероглифика – самый сложный вид.
* Так греки называли известную им часть мира.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 4
Яхмес Хнумибра, - его величество, жизнь, здоровье, сила – нетерпеливым жестом отослал от себя хранителя царских сандалий и носителя опахала, старого Хори, и лег на свое ложе, мановением пальца подозвав настоящего носителя опахала: безмолвного чернокожего раба.
Эти дворцовые должности, звучавшие так просто, на самом деле означали великую власть… и те слуги, которые сгибали в покорности спину и выражали любовь и преданность, являясь пред очи старого царя, за спиной его и за пределами его покоев говорили и делали совсем другое. Фараон еще с молодости никогда в этом не обманывался.
Яхмес Хнумибра лежал неподвижно, закрыв глаза, и испытывал облегчение от прохладного воздуха, который с усердием нагонял на него черный прислужник. Владыка Та-Кемет вспоминал времена, когда он был простым человеком, простым пехотинцем*, и его, молодого и полного сил, манило к себе великое будущее. Как хотел бы он вернуть те времена!
Сегодня он несколько часов подряд посвятил служению Птаху, на самом солнцепеке; порою фараону делалось невыносимо даже стоять, а глаза ничего не видели, только уши слышали монотонный гул, в который сливались песнопения жрецов и шум толпы, как всегда, ожидавшей от своих богов чуда. А Яхмес Хнумибра чувствовал себя как тот золотой бог, которого носят в ковчежце жрецы во время церемоний Амона, но который не может сам ни молвить слово, ни изъявить свою волю.
Сколько всего неизвестно ему за стенами дворца – и чем дальше, тем больше? Военачальник Сенофри предан долгу, в этом фараон был уверен; но Сенофри, как ни хотел бы, не может стать глазами и ушами фараона в других городах и принимать на месте решения так, как принимал бы их царь. У молодости недостает разума и опыта, у старости – уже не хватает сил, и нечасто эти свойства в полном блеске встречаются в одном человеке.
Фараон поднял руку и утер бритый лоб, освобожденный от тяжести парика, немеса* и короны; но все равно он был весь в поту. Он бы сейчас заснул и проспал часа два, но есть еще одно дело, которое нужно исполнить сегодня.
Амасис сел на ложе.
- Нехси! – неожиданно громким, сильным голосом позвал старый фараон; раб с опахалом вздрогнул и опустил его, воззрившись на владыку в ожидании приказаний.
- Позови сюда Хори, - приказал Яхмес Хнумибра. Улыбнулся, отчего его высохшее лицо собралось неприятными морщинами. – Пусть хранитель царских сандалий хоть раз исполнит свои прямые обязанности!
Прямою обязанностью Хори, хранителя царских сандалий, было помогать фараону одеваться.
Юный негр заморгал и улыбнулся, понимая, что владыка шутит с ним; потом раб, бросив опахало, поспешно простерся на полу – и, вскочив, убежал, шлепая босыми ногами по драгоценной мозаике.
Хранитель царских сандалий явился бесшумно, как опытный придворный.
Амасис сидел неподвижно, как мумия, пока Хори надевал ему на руки браслеты, укреплял на усталой груди тяжелую пектораль, многорядное ожерелье-ошейник, и надевал немес: головной платок в красную и белую полосу.
Когда Хори взял урей*, высший символ царской власти, и, тяжело дыша от волнения, поднес его к челу фараона, тот вдруг резко выпрямился и уставился в глаза придворному немигающими черными глазами.
- Дай сюда, - Амасис вырвал у Хори урей и сам насадил его себе на голову: с такой силой, что лоб обручем сдавила боль.
Хори сглотнул, вспотев под своим черным завитым париком; он поспешно распростерся на полу.
- Убирайся и позови ко мне царского казначея. Мое величество примет его в тронном зале, - распорядился Амасис.
Он встал, уже не глядя на хранителя царских сандалий, и, расправив плечи, покинул свою опочивальню.
Уджагорресент, царский казначей, смотритель дворца, начальник царских кораблей, наследственный жрец Нейт, дожидался приема с самого утра. Вот это был человек, которого фараон охотно сделал бы своими глазами и ушами: если бы эти глаза и уши не были своекорыстны… или, может, он сделался уже чрезмерно подозрителен или поглупел?
Но чрезмерная бдительность всегда лучше недосмотра.
Амасис, сопровождаемый все тем же безмолвным чернокожим служителем, проследовал, минуя стражу у дверей, в пустой тронный зал и, поднявшись по ступеням, воссел в кресло черного дерева, инкрустированное электрумом и перламутром. Еще несколько мгновений, пока его мог видеть только приближенный раб, Властитель Обеих Земель сидел, прикрыв глаза… потом глубоко вздохнул и уставился прямо перед собой, воссев в царственной неподвижности, которая всегда утомляла сильнее, чем даже воинские упражнения.
В коридоре послышалась громкая бодрая поступь, и фараон, резко подняв голову, как змея на его челе, посмотрел в сторону дверей.
Вошел высокий крепкий человек в одной юбке-схенти* – но этот человек был убран множеством драгоценностей, которые, однако, нисколько не отягощали его плеч и груди; голова его была без парика, умное и привлекательное лицо обрамляли собственные коротко стриженные густые черные волосы. Лет ему было около сорока.
Царский казначей несколько мгновений смотрел в глаза царю своими широко поставленными черными глазами, подведенными сурьмой, - и только после этого совершил земной поклон.
Уголок рта Амасиса дернулся.
Поднявшись быстрым движением, Уджагорресент опять уставился в глаза царю.
- Что его величество желает слышать от меня? – спросил царский казначей звучным и приятным голосом. Этот голос мог как отдавать приказы, не терпящие возражений, так и льстить сильнейшему.
Амасис склонился с трона, сжав подлокотники.
- Ты сам знаешь, семер*, - проговорил он, впиваясь глазами в человека, почти сравнявшегося с ним властью. – Не слишком ли отяготили тебя твои титулы, что ты так медленно плыл на мой зов? Рассказывай, что ты делал в Саисе!
Уджаргорресент медлил несколько мгновений. Потом опустился на одно колено, потупив глаза и прижав сжатую в кулак руку к широкой груди.
- Я исполнил и устроил все для Нейт, как делает исправный слуга своему господину. Я дал матери богов дары и жертвы… я ублаготворил всех часовых жрецов…
- Я знаю, что ты хороший жрец, царский казначей, - голос Амасиса прервал его так резко, что Уджагорресент вздрогнул. Фараон усмехался, чего Уджагорресент не видел, потому что не решался поднять головы.
- Но я желаю знать, что ты делал как слуга моего престола! Узнал ли ты что-нибудь о мятежниках?
Уджагорресент наконец вскинул голову; в его красивых черных глазах теперь была почти мольба.
- Нет, твое величество… прости меня. Если мне будет позволено сказать… вероятно, мятежники нашли прибежище в городе, дарованном Великим Домом народу моря*…
Амасис несколько мгновений молчал, испепеляя взглядом опять склонившуюся перед ним черную макушку.
А потом крикнул:
- Так почему ты сейчас не в Навкратисе?..
- Великий Дом не приказывал мне этого, - ясным приятным голосом ответил Уджагорресент. Он опять встал. – Я не смел вернуться, не исполнив порученного мне в Саисе. И я не знал, не вызову ли божественного недовольства, самовольно отправившись в Навкратис. Ведь мне известно, что его величество любит экуеша*, как любил их прежний царь, и видит в них больше пользы, чем вреда для Та-Кемет!
Амасис открыто усмехнулся. Уджагорресент не скрывал, что видит в нем старого глупца, неспособного отдавать дельные приказы – и путающегося в своих собственных изъявлениях.
Что ж, может, он и прав. Но Яхмес Хнумибра знал про себя, что всегда делал все на пользу Та-Кемет; и совсем не был уверен в том же, думая об Уджагорресенте. И он, Яхмес Хнумибра, пока еще верховный владыка Та-Кемет, какие бы мысли ни бродили в головах его слуг.
- Иди, - наконец велел Амасис царскому казначею.
Сейчас он все равно ничего больше не решит; а если решит, наутро пожалеет о своем повелении, которое будет уже не отменить. Царские слова тяжелее и драгоценнее золота – а ему нужно отдохнуть, чтобы он стал способен отдавать дельные приказы.
Амасис уже не видел, как ушел Уджагорресент: почтив властителя просто поясным поклоном, царский казначей удалился гораздо тише, чем приблизился к трону. Может, он думал, что фараон заснул.
Но Амасис не спал – прикрыв глаза, фараон несколько мгновений собирался с мыслями: этот прием вызвал в нем целую бурю мыслей, каждая из которых требовала немедленных действий.
Но на деле Яхмес Хнумибра оказался способен только спуститься с тронного возвышения и, величественно выпрямившись, проследовать обратно в опочивальню, где он сел в кресло около небольшого кедрового столика и приказал подать себе ужин. Подумал, не позвать ли к ужину великую царскую жену, но отказался от этой мысли. Ужинать с дочерью верховного жреца он сейчас не сможет.
Амасис позвал только арфиста, который всегда играл во время трапез, - и тот услаждал и успокаивал его слух одинокой мелодией, пока фараон медленно ел белую лепешку, макая ее в сладкое вино Дельты. Есть больше и изысканнее ему не хотелось: еще с молодости он наиболее ценил в себе солдатскую неприхотливость.
Потом фараон принял ежевечернюю благовонную ванну и отправился спать, оставив при себе только чернокожего раба. Он мог бы отпустить и его, но ему вдруг стало тревожно засыпать в одиночестве. Пусть при нем будет хотя бы это безгласное существо, которое одно не имеет никаких причин желать его смерти.
Амасис еще долго ворочался под легкой льняной простыней, сон не шел к нему… но наконец фараон заснул. И видения его были ужасны – он узрел и ощутил себя высоко вознесенным и бесполезным богом, в которого маленькие люди кидают камни и плюют: а он, ростом в пирамиду Хафра, не может шевельнуть и пальцем, чтобы наказать своих оскорбителей.
В это время, пока старый фараон безуспешно боролся со своими ночными ужасами, Уджагорресент тоже не спал.
Он, прохаживаясь по роскошно обставленной комнате своего дома, построенного в виду дворца, диктовал письмо писцу.
Такое письмо следовало бы написать самому: но Уджагорресент, несмотря на все свои великие государственные обязанности, плохо владел священным письмом Та-Кемет, которое было гораздо труднее для изучения, чем греческое. А получатели этого послания не владеют греческим языком, к великому сожалению... но даже если бы владели, изъясняться на языке экуеша нельзя.
Если письмо царского казначея перехватят греки, это будет ужасно… куда ужасней, чем гнев старого бога на троне.
Закончив диктовку, Уджагорресент громко хлопнул в ладоши, вынудив писца вздрогнуть и подняться с циновки: слуга с трудом распрямил скрещенные ноги и затекшую после долгой работы спину.
- Иди, - приказал он писцу.
Слуга, поклонившись, собрал свои принадлежности, письменный прибор с черной и красной красками и кисти, как вдруг царский казначей остановил его.
- Если ты скажешь кому-нибудь хоть слово о своей работе, лишишься рук и языка.
Голос, звучавший для ушей фараона как храмовая музыка, сейчас заставил писца задрожать и низко согнуться.
- Клянусь, господин, я…
- Иди вон, - Уджагорресент даже не повернулся к нему, стоя у окна и глядя на дворец Амасиса.
Спустя несколько мгновений после того, как писец вышел, неверно ступая, царский казначей уже забыл о нем. Он перечитывал письмо, шевеля губами и с трудом складывая неразборчивые знаки в божественную речь. Наконец первый слуга престола удовлетворенно кивнул.
Только бы письмо благополучно доплыло до Саиса. Нет, совсем не в Навкратисе следовало фараону искать своих врагов.
* Согласно Геродоту, Амасис II был по происхождению простолюдином, возвысившимся благодаря своим воинским способностям.
* Царский головной платок, один из церемониальных уборов фараона.
* Знак царской власти, изображавший богиню-змею Уаджет.
* Особая форма набедренной повязки, которая с древности являлась основной одеждой египетских мужчин.
* Семер - высший ранг в государственной иерархии Древнего Египта, к которому относились лица, особенно близкие к фараону. Уджагорресент – реальное историческое лицо, придворный и военачальник Амасиса, после смерти фараона перешедший на сторону завоевателя Камбиса.
* При Амасисе II греки лишились части своих привилегий, которые имели при его предшественнике: основным местом, отведенным им для проживания, стал город Навкратис.
* Собирательное название народов Эгейского моря.
Яхмес Хнумибра, - его величество, жизнь, здоровье, сила – нетерпеливым жестом отослал от себя хранителя царских сандалий и носителя опахала, старого Хори, и лег на свое ложе, мановением пальца подозвав настоящего носителя опахала: безмолвного чернокожего раба.
Эти дворцовые должности, звучавшие так просто, на самом деле означали великую власть… и те слуги, которые сгибали в покорности спину и выражали любовь и преданность, являясь пред очи старого царя, за спиной его и за пределами его покоев говорили и делали совсем другое. Фараон еще с молодости никогда в этом не обманывался.
Яхмес Хнумибра лежал неподвижно, закрыв глаза, и испытывал облегчение от прохладного воздуха, который с усердием нагонял на него черный прислужник. Владыка Та-Кемет вспоминал времена, когда он был простым человеком, простым пехотинцем*, и его, молодого и полного сил, манило к себе великое будущее. Как хотел бы он вернуть те времена!
Сегодня он несколько часов подряд посвятил служению Птаху, на самом солнцепеке; порою фараону делалось невыносимо даже стоять, а глаза ничего не видели, только уши слышали монотонный гул, в который сливались песнопения жрецов и шум толпы, как всегда, ожидавшей от своих богов чуда. А Яхмес Хнумибра чувствовал себя как тот золотой бог, которого носят в ковчежце жрецы во время церемоний Амона, но который не может сам ни молвить слово, ни изъявить свою волю.
Сколько всего неизвестно ему за стенами дворца – и чем дальше, тем больше? Военачальник Сенофри предан долгу, в этом фараон был уверен; но Сенофри, как ни хотел бы, не может стать глазами и ушами фараона в других городах и принимать на месте решения так, как принимал бы их царь. У молодости недостает разума и опыта, у старости – уже не хватает сил, и нечасто эти свойства в полном блеске встречаются в одном человеке.
Фараон поднял руку и утер бритый лоб, освобожденный от тяжести парика, немеса* и короны; но все равно он был весь в поту. Он бы сейчас заснул и проспал часа два, но есть еще одно дело, которое нужно исполнить сегодня.
Амасис сел на ложе.
- Нехси! – неожиданно громким, сильным голосом позвал старый фараон; раб с опахалом вздрогнул и опустил его, воззрившись на владыку в ожидании приказаний.
- Позови сюда Хори, - приказал Яхмес Хнумибра. Улыбнулся, отчего его высохшее лицо собралось неприятными морщинами. – Пусть хранитель царских сандалий хоть раз исполнит свои прямые обязанности!
Прямою обязанностью Хори, хранителя царских сандалий, было помогать фараону одеваться.
Юный негр заморгал и улыбнулся, понимая, что владыка шутит с ним; потом раб, бросив опахало, поспешно простерся на полу – и, вскочив, убежал, шлепая босыми ногами по драгоценной мозаике.
Хранитель царских сандалий явился бесшумно, как опытный придворный.
Амасис сидел неподвижно, как мумия, пока Хори надевал ему на руки браслеты, укреплял на усталой груди тяжелую пектораль, многорядное ожерелье-ошейник, и надевал немес: головной платок в красную и белую полосу.
Когда Хори взял урей*, высший символ царской власти, и, тяжело дыша от волнения, поднес его к челу фараона, тот вдруг резко выпрямился и уставился в глаза придворному немигающими черными глазами.
- Дай сюда, - Амасис вырвал у Хори урей и сам насадил его себе на голову: с такой силой, что лоб обручем сдавила боль.
Хори сглотнул, вспотев под своим черным завитым париком; он поспешно распростерся на полу.
- Убирайся и позови ко мне царского казначея. Мое величество примет его в тронном зале, - распорядился Амасис.
Он встал, уже не глядя на хранителя царских сандалий, и, расправив плечи, покинул свою опочивальню.
Уджагорресент, царский казначей, смотритель дворца, начальник царских кораблей, наследственный жрец Нейт, дожидался приема с самого утра. Вот это был человек, которого фараон охотно сделал бы своими глазами и ушами: если бы эти глаза и уши не были своекорыстны… или, может, он сделался уже чрезмерно подозрителен или поглупел?
Но чрезмерная бдительность всегда лучше недосмотра.
Амасис, сопровождаемый все тем же безмолвным чернокожим служителем, проследовал, минуя стражу у дверей, в пустой тронный зал и, поднявшись по ступеням, воссел в кресло черного дерева, инкрустированное электрумом и перламутром. Еще несколько мгновений, пока его мог видеть только приближенный раб, Властитель Обеих Земель сидел, прикрыв глаза… потом глубоко вздохнул и уставился прямо перед собой, воссев в царственной неподвижности, которая всегда утомляла сильнее, чем даже воинские упражнения.
В коридоре послышалась громкая бодрая поступь, и фараон, резко подняв голову, как змея на его челе, посмотрел в сторону дверей.
Вошел высокий крепкий человек в одной юбке-схенти* – но этот человек был убран множеством драгоценностей, которые, однако, нисколько не отягощали его плеч и груди; голова его была без парика, умное и привлекательное лицо обрамляли собственные коротко стриженные густые черные волосы. Лет ему было около сорока.
Царский казначей несколько мгновений смотрел в глаза царю своими широко поставленными черными глазами, подведенными сурьмой, - и только после этого совершил земной поклон.
Уголок рта Амасиса дернулся.
Поднявшись быстрым движением, Уджагорресент опять уставился в глаза царю.
- Что его величество желает слышать от меня? – спросил царский казначей звучным и приятным голосом. Этот голос мог как отдавать приказы, не терпящие возражений, так и льстить сильнейшему.
Амасис склонился с трона, сжав подлокотники.
- Ты сам знаешь, семер*, - проговорил он, впиваясь глазами в человека, почти сравнявшегося с ним властью. – Не слишком ли отяготили тебя твои титулы, что ты так медленно плыл на мой зов? Рассказывай, что ты делал в Саисе!
Уджаргорресент медлил несколько мгновений. Потом опустился на одно колено, потупив глаза и прижав сжатую в кулак руку к широкой груди.
- Я исполнил и устроил все для Нейт, как делает исправный слуга своему господину. Я дал матери богов дары и жертвы… я ублаготворил всех часовых жрецов…
- Я знаю, что ты хороший жрец, царский казначей, - голос Амасиса прервал его так резко, что Уджагорресент вздрогнул. Фараон усмехался, чего Уджагорресент не видел, потому что не решался поднять головы.
- Но я желаю знать, что ты делал как слуга моего престола! Узнал ли ты что-нибудь о мятежниках?
Уджагорресент наконец вскинул голову; в его красивых черных глазах теперь была почти мольба.
- Нет, твое величество… прости меня. Если мне будет позволено сказать… вероятно, мятежники нашли прибежище в городе, дарованном Великим Домом народу моря*…
Амасис несколько мгновений молчал, испепеляя взглядом опять склонившуюся перед ним черную макушку.
А потом крикнул:
- Так почему ты сейчас не в Навкратисе?..
- Великий Дом не приказывал мне этого, - ясным приятным голосом ответил Уджагорресент. Он опять встал. – Я не смел вернуться, не исполнив порученного мне в Саисе. И я не знал, не вызову ли божественного недовольства, самовольно отправившись в Навкратис. Ведь мне известно, что его величество любит экуеша*, как любил их прежний царь, и видит в них больше пользы, чем вреда для Та-Кемет!
Амасис открыто усмехнулся. Уджагорресент не скрывал, что видит в нем старого глупца, неспособного отдавать дельные приказы – и путающегося в своих собственных изъявлениях.
Что ж, может, он и прав. Но Яхмес Хнумибра знал про себя, что всегда делал все на пользу Та-Кемет; и совсем не был уверен в том же, думая об Уджагорресенте. И он, Яхмес Хнумибра, пока еще верховный владыка Та-Кемет, какие бы мысли ни бродили в головах его слуг.
- Иди, - наконец велел Амасис царскому казначею.
Сейчас он все равно ничего больше не решит; а если решит, наутро пожалеет о своем повелении, которое будет уже не отменить. Царские слова тяжелее и драгоценнее золота – а ему нужно отдохнуть, чтобы он стал способен отдавать дельные приказы.
Амасис уже не видел, как ушел Уджагорресент: почтив властителя просто поясным поклоном, царский казначей удалился гораздо тише, чем приблизился к трону. Может, он думал, что фараон заснул.
Но Амасис не спал – прикрыв глаза, фараон несколько мгновений собирался с мыслями: этот прием вызвал в нем целую бурю мыслей, каждая из которых требовала немедленных действий.
Но на деле Яхмес Хнумибра оказался способен только спуститься с тронного возвышения и, величественно выпрямившись, проследовать обратно в опочивальню, где он сел в кресло около небольшого кедрового столика и приказал подать себе ужин. Подумал, не позвать ли к ужину великую царскую жену, но отказался от этой мысли. Ужинать с дочерью верховного жреца он сейчас не сможет.
Амасис позвал только арфиста, который всегда играл во время трапез, - и тот услаждал и успокаивал его слух одинокой мелодией, пока фараон медленно ел белую лепешку, макая ее в сладкое вино Дельты. Есть больше и изысканнее ему не хотелось: еще с молодости он наиболее ценил в себе солдатскую неприхотливость.
Потом фараон принял ежевечернюю благовонную ванну и отправился спать, оставив при себе только чернокожего раба. Он мог бы отпустить и его, но ему вдруг стало тревожно засыпать в одиночестве. Пусть при нем будет хотя бы это безгласное существо, которое одно не имеет никаких причин желать его смерти.
Амасис еще долго ворочался под легкой льняной простыней, сон не шел к нему… но наконец фараон заснул. И видения его были ужасны – он узрел и ощутил себя высоко вознесенным и бесполезным богом, в которого маленькие люди кидают камни и плюют: а он, ростом в пирамиду Хафра, не может шевельнуть и пальцем, чтобы наказать своих оскорбителей.
В это время, пока старый фараон безуспешно боролся со своими ночными ужасами, Уджагорресент тоже не спал.
Он, прохаживаясь по роскошно обставленной комнате своего дома, построенного в виду дворца, диктовал письмо писцу.
Такое письмо следовало бы написать самому: но Уджагорресент, несмотря на все свои великие государственные обязанности, плохо владел священным письмом Та-Кемет, которое было гораздо труднее для изучения, чем греческое. А получатели этого послания не владеют греческим языком, к великому сожалению... но даже если бы владели, изъясняться на языке экуеша нельзя.
Если письмо царского казначея перехватят греки, это будет ужасно… куда ужасней, чем гнев старого бога на троне.
Закончив диктовку, Уджагорресент громко хлопнул в ладоши, вынудив писца вздрогнуть и подняться с циновки: слуга с трудом распрямил скрещенные ноги и затекшую после долгой работы спину.
- Иди, - приказал он писцу.
Слуга, поклонившись, собрал свои принадлежности, письменный прибор с черной и красной красками и кисти, как вдруг царский казначей остановил его.
- Если ты скажешь кому-нибудь хоть слово о своей работе, лишишься рук и языка.
Голос, звучавший для ушей фараона как храмовая музыка, сейчас заставил писца задрожать и низко согнуться.
- Клянусь, господин, я…
- Иди вон, - Уджагорресент даже не повернулся к нему, стоя у окна и глядя на дворец Амасиса.
Спустя несколько мгновений после того, как писец вышел, неверно ступая, царский казначей уже забыл о нем. Он перечитывал письмо, шевеля губами и с трудом складывая неразборчивые знаки в божественную речь. Наконец первый слуга престола удовлетворенно кивнул.
Только бы письмо благополучно доплыло до Саиса. Нет, совсем не в Навкратисе следовало фараону искать своих врагов.
* Согласно Геродоту, Амасис II был по происхождению простолюдином, возвысившимся благодаря своим воинским способностям.
* Царский головной платок, один из церемониальных уборов фараона.
* Знак царской власти, изображавший богиню-змею Уаджет.
* Особая форма набедренной повязки, которая с древности являлась основной одеждой египетских мужчин.
* Семер - высший ранг в государственной иерархии Древнего Египта, к которому относились лица, особенно близкие к фараону. Уджагорресент – реальное историческое лицо, придворный и военачальник Амасиса, после смерти фараона перешедший на сторону завоевателя Камбиса.
* При Амасисе II греки лишились части своих привилегий, которые имели при его предшественнике: основным местом, отведенным им для проживания, стал город Навкратис.
* Собирательное название народов Эгейского моря.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 5
Храм Нейт в Саисе был величайшим домом Нейт в Та-Кемет – как по богатству, так и по величине своего хозяйства. На земле Нейт кормилось несколько сотен жрецов, не считая подданных храма, воинов, слуг с их семьями и рабов. Количество зерна, тонких тканей, колец меди и серебра*, масел, благовоний, что жертвовались матери богов ежемесячно, не поддавалось исчислению.
Но те, кто возводил и многие столетия пестовал дом богини, позаботился не только о видимом всем благоденствии. Как многие древние храмы Черной Земли, храм Нейт имел секретные помещения и ходы, расположение которых было известно только высоким посвященным. Непосвященные страшились коснуться любых храмовых тайн – боясь проклятия богини, которое неминуемой тяжестью пало бы на их головы. В Та-Кемет кощунство не прощалось никому: от раба до царедворца.
И самих мстительных служителей Нейт следовало остерегаться – жрецы были богатейшим и искуснейшим сословием и постоянно сообщались между собою и тайно, и явно: эта сеть, наброшенная на страну, ощущалась всеми, и богослужение и богопочитание пронизывало всю жизнь ее обитателей.
Однажды теплой ночью, когда садовники, трудившиеся в садах Нейт, спали в своей глиняной лачуге, - одной из многочисленных пристроек при храме, - они вдруг проснулись, услышав громкие шаги и голоса снаружи; ворота не загремели, а значит, гости вошли другим путем. Но садовники побоялись выйти и узнать, в чем дело, памятуя, в чем доме находятся.
Самый смелый выглянул в окно и увидел под деревьями в свете факелов белую фигуру верховного жреца – она, казалось, излучала свой собственный свет; огонь отражался от доспехов воинов в полном вооружении, бывших с жрецом. Еще трое служителей стояли в стороне: они и держали факелы.
Садовник в испуге отпрянул от окна и, грянувшись ниц, забормотал молитву о прощении. Он был совсем не уверен, что получит его. Остальные работники Нейт в испуге молчали, молясь про себя, чтобы для них самих ничего не переменилось к худшему.
Еще некоторое время после того, как посвященные остались без свидетелей, верховный жрец беседовал с воинами; потом все эти вооруженные люди, бросив свои щиты и копья, упали на колени и подошли под благословение его сухой руки.
Потом солдаты отсалютовали старшему из "божественных отцов" – ит нечер* - и ушли, тяжко ступая. Они всполошили уток и гусей в храмовом пруду и, наверное, разбудили еще кого-нибудь из рабов храма; но, как и садовники, эти маленькие люди не осмелились подсматривать.
Высокий бритоголовый старик направился к храму, знаком приказав следовать за собою младшим служителям; по пути он спрятал что-то в складках своего белого тесного платья, ниспадавшего до земли. Несмотря на стесняющую одежду, верховный жрец двигался быстро; молчаливые спутники-факельщики, в таких же белых платьях, не отставали от него.
Войдя через низкий квадратный проем, четверо жрецов сразу оказались стиснуты массивными стенами и потолком; темнота пала сверху, и спасением им остались только факелы. Человек, привыкший к воле, морю и простору, сразу же начал бы здесь задыхаться; и даже верховный жрец пригнулся, ссутулившись в священном сумраке, благоухавшем неизъяснимой угрозой.
Жрецы долго шли по узкому глухому коридору; и наконец путь им осветили факелы спереди, прикрепленные к стенам. Здесь коридор поворачивал. Обернувшись к своим спутникам, старший "божественный отец" кивнул; его помощники молча склонили головы.
Тогда верховный жрец достал из складок платья папирус, который, по-видимому, передали ему пришедшие воины, и начал читать.
Он читал долго, сосредоточенно; начал хмуриться, коснувшись своего гладкого подбородка… потом лицо главного служителя матери богов опять прояснилось. Остальное он прочитал с удовлетворенной улыбкой на тонких губах; даже, казалось, не слишком внимательно.
Потом жрец посмотрел на своих помощников.
- Все хорошо. Матерь наша печется о нас… не бойтесь.
Факельщики улыбнулись, не смея ничего ответить; но явно испытали немалое облегчение. Верховный жрец опять спрятал папирус в свою одежду, и все четверо двинулись дальше.
Когда жрецы свернули за угол, коридор неожиданно пошел вниз. Они долго спускались, даже воздух, казалось, стал спертым; но наконец ход закончился – тупиком, глухой стеной. Это стало видно в свете факелов в руках жрецов, которые почти прогорели; в наклонном коридоре не было никакого другого света.
Поколебавшись несколько мгновений, верховный жрец опять обернулся к младшим.
- Светите ровно! – приказал он.
Он шагнул вперед; остановившись перед стеной, провел по ней руками, что-то шепча. Потом старый жрец приложил руку к одному из камней в кладке, зачем-то быстро осмотрел потолок и стены – и, помедлив еще несколько мгновений, с силой надавил на камень.
Раздался скрежет; младшие жрецы позади вскрикнули и вздрогнули, свет их факелов разбежался по стенам… а потом стена впереди повернулась, открыв черный проем.
Но это только на первый взгляд казалось, что там черно; присмотревшись, можно было понять, что подземная камера освещена. А когда жрецы, повинуясь знаку предводителя, шагнули внутрь, то смогли увидеть, что и обставлена эта комната богато. Казалось, потайная комната предназначена для длительного обитания какой-то высокой особы, - леопардовая шкура лежала на полу, в углу была удобная кровать с подголовником слоновой кости, резные столик и стулья около ложа были прекрасной работы. Напротив кровати, в другом углу, стоял туалетный столик с медным зеркалом: на нем теснились баночки со всемозможными притираниями и красками для лица и лежал гребень с золотыми вставками. Кто бы ни жил здесь, эта особа не привыкла ущемлять себя, даже если ей приходилось скрываться.
Но обитателя этих храмовых покоев все еще не было видно. Однако верховный жрец нисколько не был этим смущен.
Остановившись и устремив взгляд на занавеску, отгораживавшую часть комнаты, он позвал:
- Нитетис!
Алая занавесь колыхнулась, раздвинулась – и младшие жрецы тут же опустились на колени, пряча бритые головы между простертых рук. Старший жрец остался неподвижен, глядя на того, кто вышел к ним, – только улыбка тронула его редкозубый рот.
- Здорова ли ты, моя госпожа? – спросил он.
Прежде, чем ответить, обитательница подземной камеры сама преклонилась перед главою храма, как младшие жрецы – перед нею. Жрец благословил ее.
- Хвала богине, я в полном здоровье, - грациозно поднявшись, ответила та, кого он назвал Нитетис.
Это была высокая и тонкая, обычного для египтянок сложения, юная девушка в узком синем калазирисе* и легкой прозрачной накидке: она как раз вошла в брачный возраст, который египтянки считали с четырнадцати лет. На голове девушки был большой тяжелый парик из множества золотых косичек, так что ничего нельзя было сказать о ее волосах; но лицо в обрамлении этих искусственных волос было красивым и правильным – даже пугающе красивым и правильным. Именно такой облик, как представлялось жрецам, должна была иметь богиня, обитавшая в этом храме: большие черные подведенные глаза, казавшиеся от краски еще глубже, черные брови, разнесенные как крылья птицы, тонкий нос и алый рот. И выражения этого, казалось, бесстрастного лица, все время неуловимо сменялись – разгадать, что думает эта девушка, представлялось невозможным.
Но все же верховный жрец, казалось, прекрасно понимал обитательницу подземных покоев. Он возложил ей руку на голову.
- Не тоскуешь ли ты здесь, дитя мое?
На алых губах мелькнула усмешка.
- Да, немного. Но мне весело думать, что меня никогда не найдут здесь… и в любом другом месте, где богиня пожелает укрыть меня. А если нам все удастся, мне никогда больше не придется скучать!
Ноздри тонкого носа Нитетис дрогнули, черные глаза вспыхнули – неизвестная радость ее казалась жестокой, а предвкушения будущего слишком зрелыми для столь юной девицы. Но "божественный отец" смотрел на нее в великом удовольствии.
- Это так, - подтвердил он. – Потерпи лишь еще немного… и ты будешь вознаграждена. Мы все будем вознаграждены! Тот низкорожденный, который беззаконно занял трон Хора и прогневил этим всех богов, скоро окажется в своей яме!
Нитетис вдруг нахмурилась, положив руку с ярко-оранжевыми ногтями на локоть жреца.
- А поверит ли нам Камбис?
Тут жрец позволил себе рассмеяться.
- Бесспорно, поверит, царевна, - как же не поверить рассказу, который освятит его воцарение в Та-Кемет? – произнес старик. – И даже если Камбис будет думать, что мы обманули его, что ты обманула его… хотя это не так… он сделает тебя своей царицей – и главной царицей на этой земле. Царь персов не захочет лишней крови, потому что его войско будет уже слишком изнурено... эти скотоводы всегда предпочитают мириться и принимать к себе чужих богов, чем воевать с враждебными богами.
Нитетис усмехнулась.
- Этим они никогда не походили на нас!
- Этим, - мягко прервал ее верховный жрец, - они могут достичь величия и власти над многими народами. Но величие персов никогда не будет похоже на наше. Однако своего мы им не уступим… низкорожденный фараон не понимает, что делает со всей страной, и нам следует исправить его дела. Та-Кемет может быть спасена только так.
Тут, будто вдруг вспомнив о чем-то, высокий старик достал спрятанный папирус и протянул девушке:
- Возьми, госпожа, и прочти немедленно. Это предупреждение, доставленное нам из Мен-Нефер.
Нитетис замерла на мгновение… потом выхватила у жреца папирус и стала читать. Она читала долго, потому что папирус был длинен; но, несомненно, владела божественной речью не хуже своего покровителя.
Закончив, она вернула письмо жрецу и тряхнула своим золотым париком.
- И что же? – спросила наследница Априя. – Ничего нового! Пересидим, как и раньше!
- Но царский казначей предупреждает нас, когда нам следует пересиживать, - за это да пребудет с ним благодать великой богини, - улыбнувшись редкозубой улыбкой, ответил жрец. – Что ж, я рад, что ты не устрашилась, госпожа. Я теперь не сомневаюсь, что не ошибся в тебе.
Они долго смотрели друг другу в глаза; выражение Нитетис вдруг стало холодным.
- Смотри, ит нечер, как бы я не ошиблась в тебе! – произнесла она. – Может быть, ты думаешь, что я в твоей полной воле… но ты никогда не заставишь меня вести себя так, как это тебе угодно. Дочь царей и царица не может быть мнимой! Если Камбис приветствует меня как наследницу Априя, тогда уже ты…
Тут юная госпожа осеклась; при всем своем необычайном для пятнадцати лет уме она зарвалась, слишком рано начав угрожать могущественным жрецам, от которых сейчас полностью зависела.
Но верховный жрец не рассердился: казалось, он ожидал этого смелого ребячества. Он кивнул, улыбаясь девушке.
- Да, - сказал он. – Тогда уже я буду повиноваться тебе, царевна. Хотя я стар – и могу и не дожить до исполнения наших чаяний, а вместо меня придут другие…
Нитетис закусила губу.
- Прости меня, отец, - сказала она: в ее голосе звучало искреннее покаяние. – Мне просто стало душно здесь…
- Я понимаю, госпожа, - невозмутимо ответил жрец. – Но это ненадолго: можешь мне поверить.
Они помолчали.
- Теперь мне нужно удалиться, сделать распоряжения насчет всех нас… тебе что-нибудь нужно сейчас?
Нитетис бросила взгляд в сторону: в занавешенной дорогими голубыми драпировками стене, приглядевшись, можно было различить еще одну дверь.
- Нет, отец, ничего не нужно. Только возвращайся поскорее, - вдруг прошептала девушка с горячей мольбой.
Верховный жрец кивнул.
- Будь покойна, царевна.
Он благословил ее жестом, а потом кивнул своим спутникам, все это время терпеливо ждавшим изволения наставника.
Жрецы быстро вышли… Нитетис проводила их взглядом, в котором мелькнула растерянность, почти затравленное выражение. Одного слова, одного знака святого человека, с которым она сейчас столь непочтительно говорила, будет достаточно, чтобы ее отравили или задушили в этой темнице. И оставили без погребения, уготовив ее душе, ее Ка*, вечные муки.
Но царевна не двинулась с места, только сжала свои тонкие руки. Она высоко подняла голову и даже не дрогнула, когда громыхнула толстая дверь ее камеры, поворачиваясь на потайных петлях.
Когда все стихло, Нитетис быстро подошла к своему туалетному столику и села перед медным зеркалом; она сняла парик, и по плечам рассыпались ее собственные черные волосы, густые и длинные. Дочь Априя улыбнулась, вглядываясь в свое отражение; а потом засмеялась зловещим в подземной тишине смехом.
* "Кольцо" - денежная единица египтян, в которой измерялись драгоценные металлы.
* "Божественный отец" – принятое у египтян наименование жрецов.
* Калазирис – с древности основная одежда египтянки, длинное узкое прямое платье на одной или двух бретелях.
* Египтяне верили, что человек обладает тремя душами: Ах, Ба и Ка. Ка был телесным двойником человека.
Храм Нейт в Саисе был величайшим домом Нейт в Та-Кемет – как по богатству, так и по величине своего хозяйства. На земле Нейт кормилось несколько сотен жрецов, не считая подданных храма, воинов, слуг с их семьями и рабов. Количество зерна, тонких тканей, колец меди и серебра*, масел, благовоний, что жертвовались матери богов ежемесячно, не поддавалось исчислению.
Но те, кто возводил и многие столетия пестовал дом богини, позаботился не только о видимом всем благоденствии. Как многие древние храмы Черной Земли, храм Нейт имел секретные помещения и ходы, расположение которых было известно только высоким посвященным. Непосвященные страшились коснуться любых храмовых тайн – боясь проклятия богини, которое неминуемой тяжестью пало бы на их головы. В Та-Кемет кощунство не прощалось никому: от раба до царедворца.
И самих мстительных служителей Нейт следовало остерегаться – жрецы были богатейшим и искуснейшим сословием и постоянно сообщались между собою и тайно, и явно: эта сеть, наброшенная на страну, ощущалась всеми, и богослужение и богопочитание пронизывало всю жизнь ее обитателей.
Однажды теплой ночью, когда садовники, трудившиеся в садах Нейт, спали в своей глиняной лачуге, - одной из многочисленных пристроек при храме, - они вдруг проснулись, услышав громкие шаги и голоса снаружи; ворота не загремели, а значит, гости вошли другим путем. Но садовники побоялись выйти и узнать, в чем дело, памятуя, в чем доме находятся.
Самый смелый выглянул в окно и увидел под деревьями в свете факелов белую фигуру верховного жреца – она, казалось, излучала свой собственный свет; огонь отражался от доспехов воинов в полном вооружении, бывших с жрецом. Еще трое служителей стояли в стороне: они и держали факелы.
Садовник в испуге отпрянул от окна и, грянувшись ниц, забормотал молитву о прощении. Он был совсем не уверен, что получит его. Остальные работники Нейт в испуге молчали, молясь про себя, чтобы для них самих ничего не переменилось к худшему.
Еще некоторое время после того, как посвященные остались без свидетелей, верховный жрец беседовал с воинами; потом все эти вооруженные люди, бросив свои щиты и копья, упали на колени и подошли под благословение его сухой руки.
Потом солдаты отсалютовали старшему из "божественных отцов" – ит нечер* - и ушли, тяжко ступая. Они всполошили уток и гусей в храмовом пруду и, наверное, разбудили еще кого-нибудь из рабов храма; но, как и садовники, эти маленькие люди не осмелились подсматривать.
Высокий бритоголовый старик направился к храму, знаком приказав следовать за собою младшим служителям; по пути он спрятал что-то в складках своего белого тесного платья, ниспадавшего до земли. Несмотря на стесняющую одежду, верховный жрец двигался быстро; молчаливые спутники-факельщики, в таких же белых платьях, не отставали от него.
Войдя через низкий квадратный проем, четверо жрецов сразу оказались стиснуты массивными стенами и потолком; темнота пала сверху, и спасением им остались только факелы. Человек, привыкший к воле, морю и простору, сразу же начал бы здесь задыхаться; и даже верховный жрец пригнулся, ссутулившись в священном сумраке, благоухавшем неизъяснимой угрозой.
Жрецы долго шли по узкому глухому коридору; и наконец путь им осветили факелы спереди, прикрепленные к стенам. Здесь коридор поворачивал. Обернувшись к своим спутникам, старший "божественный отец" кивнул; его помощники молча склонили головы.
Тогда верховный жрец достал из складок платья папирус, который, по-видимому, передали ему пришедшие воины, и начал читать.
Он читал долго, сосредоточенно; начал хмуриться, коснувшись своего гладкого подбородка… потом лицо главного служителя матери богов опять прояснилось. Остальное он прочитал с удовлетворенной улыбкой на тонких губах; даже, казалось, не слишком внимательно.
Потом жрец посмотрел на своих помощников.
- Все хорошо. Матерь наша печется о нас… не бойтесь.
Факельщики улыбнулись, не смея ничего ответить; но явно испытали немалое облегчение. Верховный жрец опять спрятал папирус в свою одежду, и все четверо двинулись дальше.
Когда жрецы свернули за угол, коридор неожиданно пошел вниз. Они долго спускались, даже воздух, казалось, стал спертым; но наконец ход закончился – тупиком, глухой стеной. Это стало видно в свете факелов в руках жрецов, которые почти прогорели; в наклонном коридоре не было никакого другого света.
Поколебавшись несколько мгновений, верховный жрец опять обернулся к младшим.
- Светите ровно! – приказал он.
Он шагнул вперед; остановившись перед стеной, провел по ней руками, что-то шепча. Потом старый жрец приложил руку к одному из камней в кладке, зачем-то быстро осмотрел потолок и стены – и, помедлив еще несколько мгновений, с силой надавил на камень.
Раздался скрежет; младшие жрецы позади вскрикнули и вздрогнули, свет их факелов разбежался по стенам… а потом стена впереди повернулась, открыв черный проем.
Но это только на первый взгляд казалось, что там черно; присмотревшись, можно было понять, что подземная камера освещена. А когда жрецы, повинуясь знаку предводителя, шагнули внутрь, то смогли увидеть, что и обставлена эта комната богато. Казалось, потайная комната предназначена для длительного обитания какой-то высокой особы, - леопардовая шкура лежала на полу, в углу была удобная кровать с подголовником слоновой кости, резные столик и стулья около ложа были прекрасной работы. Напротив кровати, в другом углу, стоял туалетный столик с медным зеркалом: на нем теснились баночки со всемозможными притираниями и красками для лица и лежал гребень с золотыми вставками. Кто бы ни жил здесь, эта особа не привыкла ущемлять себя, даже если ей приходилось скрываться.
Но обитателя этих храмовых покоев все еще не было видно. Однако верховный жрец нисколько не был этим смущен.
Остановившись и устремив взгляд на занавеску, отгораживавшую часть комнаты, он позвал:
- Нитетис!
Алая занавесь колыхнулась, раздвинулась – и младшие жрецы тут же опустились на колени, пряча бритые головы между простертых рук. Старший жрец остался неподвижен, глядя на того, кто вышел к ним, – только улыбка тронула его редкозубый рот.
- Здорова ли ты, моя госпожа? – спросил он.
Прежде, чем ответить, обитательница подземной камеры сама преклонилась перед главою храма, как младшие жрецы – перед нею. Жрец благословил ее.
- Хвала богине, я в полном здоровье, - грациозно поднявшись, ответила та, кого он назвал Нитетис.
Это была высокая и тонкая, обычного для египтянок сложения, юная девушка в узком синем калазирисе* и легкой прозрачной накидке: она как раз вошла в брачный возраст, который египтянки считали с четырнадцати лет. На голове девушки был большой тяжелый парик из множества золотых косичек, так что ничего нельзя было сказать о ее волосах; но лицо в обрамлении этих искусственных волос было красивым и правильным – даже пугающе красивым и правильным. Именно такой облик, как представлялось жрецам, должна была иметь богиня, обитавшая в этом храме: большие черные подведенные глаза, казавшиеся от краски еще глубже, черные брови, разнесенные как крылья птицы, тонкий нос и алый рот. И выражения этого, казалось, бесстрастного лица, все время неуловимо сменялись – разгадать, что думает эта девушка, представлялось невозможным.
Но все же верховный жрец, казалось, прекрасно понимал обитательницу подземных покоев. Он возложил ей руку на голову.
- Не тоскуешь ли ты здесь, дитя мое?
На алых губах мелькнула усмешка.
- Да, немного. Но мне весело думать, что меня никогда не найдут здесь… и в любом другом месте, где богиня пожелает укрыть меня. А если нам все удастся, мне никогда больше не придется скучать!
Ноздри тонкого носа Нитетис дрогнули, черные глаза вспыхнули – неизвестная радость ее казалась жестокой, а предвкушения будущего слишком зрелыми для столь юной девицы. Но "божественный отец" смотрел на нее в великом удовольствии.
- Это так, - подтвердил он. – Потерпи лишь еще немного… и ты будешь вознаграждена. Мы все будем вознаграждены! Тот низкорожденный, который беззаконно занял трон Хора и прогневил этим всех богов, скоро окажется в своей яме!
Нитетис вдруг нахмурилась, положив руку с ярко-оранжевыми ногтями на локоть жреца.
- А поверит ли нам Камбис?
Тут жрец позволил себе рассмеяться.
- Бесспорно, поверит, царевна, - как же не поверить рассказу, который освятит его воцарение в Та-Кемет? – произнес старик. – И даже если Камбис будет думать, что мы обманули его, что ты обманула его… хотя это не так… он сделает тебя своей царицей – и главной царицей на этой земле. Царь персов не захочет лишней крови, потому что его войско будет уже слишком изнурено... эти скотоводы всегда предпочитают мириться и принимать к себе чужих богов, чем воевать с враждебными богами.
Нитетис усмехнулась.
- Этим они никогда не походили на нас!
- Этим, - мягко прервал ее верховный жрец, - они могут достичь величия и власти над многими народами. Но величие персов никогда не будет похоже на наше. Однако своего мы им не уступим… низкорожденный фараон не понимает, что делает со всей страной, и нам следует исправить его дела. Та-Кемет может быть спасена только так.
Тут, будто вдруг вспомнив о чем-то, высокий старик достал спрятанный папирус и протянул девушке:
- Возьми, госпожа, и прочти немедленно. Это предупреждение, доставленное нам из Мен-Нефер.
Нитетис замерла на мгновение… потом выхватила у жреца папирус и стала читать. Она читала долго, потому что папирус был длинен; но, несомненно, владела божественной речью не хуже своего покровителя.
Закончив, она вернула письмо жрецу и тряхнула своим золотым париком.
- И что же? – спросила наследница Априя. – Ничего нового! Пересидим, как и раньше!
- Но царский казначей предупреждает нас, когда нам следует пересиживать, - за это да пребудет с ним благодать великой богини, - улыбнувшись редкозубой улыбкой, ответил жрец. – Что ж, я рад, что ты не устрашилась, госпожа. Я теперь не сомневаюсь, что не ошибся в тебе.
Они долго смотрели друг другу в глаза; выражение Нитетис вдруг стало холодным.
- Смотри, ит нечер, как бы я не ошиблась в тебе! – произнесла она. – Может быть, ты думаешь, что я в твоей полной воле… но ты никогда не заставишь меня вести себя так, как это тебе угодно. Дочь царей и царица не может быть мнимой! Если Камбис приветствует меня как наследницу Априя, тогда уже ты…
Тут юная госпожа осеклась; при всем своем необычайном для пятнадцати лет уме она зарвалась, слишком рано начав угрожать могущественным жрецам, от которых сейчас полностью зависела.
Но верховный жрец не рассердился: казалось, он ожидал этого смелого ребячества. Он кивнул, улыбаясь девушке.
- Да, - сказал он. – Тогда уже я буду повиноваться тебе, царевна. Хотя я стар – и могу и не дожить до исполнения наших чаяний, а вместо меня придут другие…
Нитетис закусила губу.
- Прости меня, отец, - сказала она: в ее голосе звучало искреннее покаяние. – Мне просто стало душно здесь…
- Я понимаю, госпожа, - невозмутимо ответил жрец. – Но это ненадолго: можешь мне поверить.
Они помолчали.
- Теперь мне нужно удалиться, сделать распоряжения насчет всех нас… тебе что-нибудь нужно сейчас?
Нитетис бросила взгляд в сторону: в занавешенной дорогими голубыми драпировками стене, приглядевшись, можно было различить еще одну дверь.
- Нет, отец, ничего не нужно. Только возвращайся поскорее, - вдруг прошептала девушка с горячей мольбой.
Верховный жрец кивнул.
- Будь покойна, царевна.
Он благословил ее жестом, а потом кивнул своим спутникам, все это время терпеливо ждавшим изволения наставника.
Жрецы быстро вышли… Нитетис проводила их взглядом, в котором мелькнула растерянность, почти затравленное выражение. Одного слова, одного знака святого человека, с которым она сейчас столь непочтительно говорила, будет достаточно, чтобы ее отравили или задушили в этой темнице. И оставили без погребения, уготовив ее душе, ее Ка*, вечные муки.
Но царевна не двинулась с места, только сжала свои тонкие руки. Она высоко подняла голову и даже не дрогнула, когда громыхнула толстая дверь ее камеры, поворачиваясь на потайных петлях.
Когда все стихло, Нитетис быстро подошла к своему туалетному столику и села перед медным зеркалом; она сняла парик, и по плечам рассыпались ее собственные черные волосы, густые и длинные. Дочь Априя улыбнулась, вглядываясь в свое отражение; а потом засмеялась зловещим в подземной тишине смехом.
* "Кольцо" - денежная единица египтян, в которой измерялись драгоценные металлы.
* "Божественный отец" – принятое у египтян наименование жрецов.
* Калазирис – с древности основная одежда египтянки, длинное узкое прямое платье на одной или двух бретелях.
* Египтяне верили, что человек обладает тремя душами: Ах, Ба и Ка. Ка был телесным двойником человека.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 6
Аристодем больше не приходил к Поликсене – но дважды присылал ей подарки: один раз драгоценный флакончик розового масла, сделанный из цветного финикийского стекла, а другой – малахитовые бусы: похожие на те, которые любили египтянки, обвешивавшие себя драгоценностями и раскрашивавшие лица и тела, подобно своим идолам. Эллинки, а особенно дочери и жены учеников Пифагора, предпочитали простоту и благородство в одежде и умеренность в драгоценностях. Поликсена никогда еще не носила ни ожерелий, ни серег – на дорогие у нее с братом не было денег, а дешевые украшения, которые нацепляли на себя бедные египтянки, были ниже достоинства благородной эллинки.
Поликсена не отвергла ни первого подарка, ни второго. Оба с большим смущением передал ей от Аристодема Ликандр, вместе с любимым эллинами пожеланием радости и здоровья.
Сама не зная почему, Поликсена надела красивые зеленые бусы, когда в следующий раз вышла в город. Брата не было – и никто не мог воспретить ей так нарядиться; Поликсена почему-то и боялась, и надеялась сразу, что ее заметит в подаренном уборе Аристодем.
Значит ли то, что Поликсена принимает его ухаживания, обещание будущего? Что они могут обещать друг другу сейчас?
А может, она, Поликсена, уберегает Аристодема от безумств, на которые способна подвигнуть эллина и пифагорейца неразделенная любовь?..
Вернувшись домой с рынка, коринфянка откуда-то знала: влюбленный видел ее. Но он дал ей и себе слово не подходить к Поликсене больше ни с какими предложениями, пока не добудет себе богатство…
"О Артемида, могучая защитница дев и воинов, - мысленно взмолилась Поликсена. – Дай мне совет, как поступить!"
Но судьба избавила Поликсену от такого решения.
Несколько дней спустя Поликсена решилась расспросить об Аристодеме среди братьев-пифагорейцев. Она отправилась к Дому жизни, где ученики философа иногда еще встречались свободно.
Когда она задала вопрос товарищу Аристодема, - такому же светловолосому юноше по имени Теон, которого раньше замечала с Аристодемом, - тот посмотрел на нее с неожиданным сильным подозрением.
- Аристодем отправился в Навкратис позавчера. Родители и братья удерживали его, но он ничего не слушал!
Поликсена застыла от страшного предчувствия.
Теон, несколько мгновений посмотрев на девушку с осуждением, покачал головой и удалился.
Только тогда Поликсена поняла, на что он смотрел, и схватилась за шею. Ее шею все еще обвивали три ряда красивых малахитовых бус – они так шли ей, смуглой и темноволосой, что Поликсена сама не заметила, как стала носить их постоянно.
Но когда отправилась навестить брата, коринфянка сняла подарок Аристодема.
Они с Филоменом уединились в небольшой пустой хозяйственной пристройке, которую ученик Пифагора выговорил себе для встреч с сестрой. Это было и приятнее, - избавиться от иссушающей египетской жары, - и безопаснее.
И там Поликсена, сидя рядом с Филоменом на груде необожженных кирпичей, узнала от брата новость, от которой ее охватили радость и страх: как от ухаживаний Аристодема.
- Фараон отправляет отряд самых способных греческих новобранцев в Саис, подавить мятеж или захватить преступников. Меня берут в их числе, - похвалился Филомен. – Амасис думает, что мы уже достаточно обучены!
"А может, ему просто не жаль вами пожертвовать…"
- Как же вы отправитесь? Ведь вы еще ни разу не воевали? – воскликнула Поликсена.
- Я нет, - ответил Филомен. – Но многие из нас уже воевали под началом у других чужестранцев. И у каждого когда-то бывает первый бой!
Он вдруг засмеялся.
- Как-то Априй бросил в бой египтян против чьих-то эллинских наемников, пожертвовав своими в первую голову. Амасис хочет действовать наоборот! Кто знает, может, ему и улыбнется удача!
Поликсена отодвинулась, окинув взглядом мужественную фигуру брата, так красиво обрисованную красным плащом; несмотря на египетский доспех, внешне уравнивавший всех.
- Я верю, что Артемида охранит тебя, - сдавленно сказала эллинка, сдерживая свои чувства.
Она обняла брата. Филомен погладил Поликсену по спине, потом нежно отстранил от себя. Но следующие слова его не были нежными, а такими же непривычно горькими и насмешливыми.
- Наш старый царь думает, что в этом мятеже замешаны жрецы… но приказать своим солдатам занять храмы, бросить их против жрецов – невозможное в Египте дело. Во всяком случае, Амасису так поступить чересчур затруднительно, - засмеялся Филомен. – Он ведь и так узурпатор и простолюдин, в котором нет ни капли божественной крови Хора!
Поликсена кивнула.
- Я знаю, что это значит для египтян, брат.
В истории Египта случалось, что даже знатный правитель мог занять трон лишь посредством женитьбы на царевне крови.
- Как же твои начальники распорядятся вами? – спросила Поликсена, взяв брата за руку.
Филомен пожал широкими плечами.
- Это дело моих начальников… но думаю, что египтяне не сглупят. Они лучше знают, как действовать на своей земле.
Поликсена подумала, что Филомен изменился на службе у фараона – гордый эллин сам не заметил этого.
Молодость податлива ко всем веяниям, говорил учитель, хотя полагает себя всезнающей…
Вдруг Филомен, сидевший рядом в задумчивости, потянул носом. Он спросил:
- Чем это пахнет? Ты умастилась маслом?
Поликсена кивнула; она быстро спрятала взгляд. Филомен почувствовал, хотя сегодня она не душилась: но хитон у нее пропах!
- У меня осталось немного…. Я давно купила его и не пользовалась.
Неожиданный испуг царапнул ей сердце. Но Поликсена наконец решилась посмотреть на брата.
Филомен долго глядел на нее своими темными глазами – один из умнейших учеников Пифагора; однако он не сказал ничего.
Но вдруг брат встал.
- Мне пора. Я провожу тебя, пока есть время.
Поликсена тоже встала. Она схватила брата за плащ:
- Так я узнаю, когда ты уедешь?..
- Может быть, - неохотно ответил Филомен. – Нам скажут, когда сочтут нужным. Но ты, если я не успею сообщить, можешь спросить у наших братьев… думаю, скоро об отплытии нашего отряда будут говорить на всех рынках Мемфиса! – усмехнулся бывший пифагореец. – Это большое дело, сестра!
Поликсена бросилась брату на шею.
- У меня никого нет, кроме тебя, - страстно прошептала коринфянка.
Филомен обнял ее в ответ, но гораздо сдержаннее. Как видно, он всерьез заподозрил, что в сердце Поликсены теперь есть кто-то еще; однако опять ничего не сказал. Он многое запомнил из уроков Пифагора.
Наконец брат и сестра распрощались. За воротами казарм Поликсену ждал силач Ликандр, который уже привычно провожал ее. Ликандр мог бы стать ей другом… если бы им было о чем говорить.
Вернувшись домой, Поликсена села за тканье. Она редко сидела праздно. За работой она пела – но уже не об одном брате: ее девические чаяния словно разлились рекой, подобно Нилу в сезон ахет*, и Поликсена думала и пела и о Филомене, и о Пифагоре, и об Аристодеме… и о египтянах, красивых своей особой полузвериной-полумагической красотой, непонятных и надменных.
Эти люди погонят ее брата навстречу великой опасности – великой потому, что она первая.
Стоило Поликсене задуматься об этом, как у нее холодели и опускались руки. "Артемида! Укрой моего Филомена на земле чужой богини!" - молила эллинка.
Спустя неделю, так и не увидевшись больше с братом, Поликсена узнала, что греческий отряд отплыл в Саис на царских кораблях: возглавлял эту флотилию некий Уджагорресент, очень важный чиновник, военачальник и жрец.
Только египтяне могли так сочетать эти несочетаемые звания.
Но на саисской земле командование на себя возьмет Сенофри, мемфисский военачальник Амасиса.
Поликсена потеряла покой; она даже похудела от тревоги. Ей постоянно снились сны, в которых брата то убивали, то калечили на всю жизнь, отрубая руку или ногу. А ведь ему только двадцать лет!
А Сенофри не станет щадить греческих наемников. Времена Априя давно миновали!
Две недели ничего не было слышно об отряде и мятеже – и наконец, как гром с всегда ясного египетского неба, прогремела новость о возвращении царских кораблей. От этой новости забурлили все рынки; мемфисцы высыпали на берег, встречая воинов. И было отчего.
Город Птаха услышал, что схвачена Нитетис, истинная или мнимая дочь царя Априя!* Как прошла поимка, никто еще не знал – но скоро узнают; или мемфисцы сами насочинят диковинных подробностей. Однако сейчас толпу занимало не это – они сбились на обоих берегах великой реки, чтобы поглазеть на саму пленницу.
Нитетис сидела связанная на палубе первого из кораблей – ее руки были скручены спереди толстой веревкой и притянуты к мачте цепью. Она казалась отрешенной и никак не отвечала на смех и громкие замечания, сыпавшиеся со всех сторон.
Но вдруг наследница Априя вскинула черноволосую голову и метнула на свидетелей своего унижения такой гордый гневный взгляд, что народ зароптал: кто от негодования, кто от восхищения.
Однако никаких следов насилия на ней не заметили, хотя и жадно высматривали их: шею и руки девушки не пятнали синяки, голубое вышитое золотом платье не было нигде порвано, несмотря на тонкую дорогую ткань. Казалось, даже связана юная царственная мятежница не очень крепко – руки были стянуты только для виду, для внешней покорности победителю.
Хотя к чему ее связывать – когда вокруг на палубе стоят стражники! Поликсена, вместе со всеми прибежавшая на берег, заметила, что Нитетис охраняют одни египтяне: хотя на кораблях стояло и сидело много греческих воинов.
"Где же Филомен?" - подумала коринфянка, стоявшая в толпе рядом с Ликандром и Теоном, с которым успела за это время даже немного сойтись.
- Где Филомен, как вы думаете? – спросила она вслух: Поликсена никак не могла найти брата, хотя высматривала изо всех сил.
- Здесь, где же ему быть! Если еще жив, - откликнулся простодушный Ликандр.
Поликсена ахнула и прикусила руку, чтобы не заплакать.
- Идемте домой, скорее!
Коринфянка отвернулась от кораблей и стала торопливо проталкиваться назад сквозь толпу; и мужчинам осталось только последовать за ней.
Но Филомен остался жив. На другое утро, после ночи, которую Поликсена провела без сна, он пришел домой, пришел с победой. И из его уст Поликсена услышала историю поимки Нитетис, в которой брат участвовал сам.
Что сталось с наследницей Априя и ставленницей сторонников прежнего фараона в Мемфисе, никто из греков не узнал, как ничего не знали и о жизни Нитетис в Саисе; но о первой своей битве и победе Филомен поведал сестре во всех подробностях.
* Ахет – одно из трех времен года у египтян: время разлива Нила.
* Легенда о Нитетис, египетской невесте персидского царя, – реальная легенда греков и египтян, которую можно прочитать в пересказе Геродота. Возможно, история женитьбы Камбиса на египтянке царской крови, с целью узаконить свое воцарение в глазах побежденных, имеет под собою основания.
Аристодем больше не приходил к Поликсене – но дважды присылал ей подарки: один раз драгоценный флакончик розового масла, сделанный из цветного финикийского стекла, а другой – малахитовые бусы: похожие на те, которые любили египтянки, обвешивавшие себя драгоценностями и раскрашивавшие лица и тела, подобно своим идолам. Эллинки, а особенно дочери и жены учеников Пифагора, предпочитали простоту и благородство в одежде и умеренность в драгоценностях. Поликсена никогда еще не носила ни ожерелий, ни серег – на дорогие у нее с братом не было денег, а дешевые украшения, которые нацепляли на себя бедные египтянки, были ниже достоинства благородной эллинки.
Поликсена не отвергла ни первого подарка, ни второго. Оба с большим смущением передал ей от Аристодема Ликандр, вместе с любимым эллинами пожеланием радости и здоровья.
Сама не зная почему, Поликсена надела красивые зеленые бусы, когда в следующий раз вышла в город. Брата не было – и никто не мог воспретить ей так нарядиться; Поликсена почему-то и боялась, и надеялась сразу, что ее заметит в подаренном уборе Аристодем.
Значит ли то, что Поликсена принимает его ухаживания, обещание будущего? Что они могут обещать друг другу сейчас?
А может, она, Поликсена, уберегает Аристодема от безумств, на которые способна подвигнуть эллина и пифагорейца неразделенная любовь?..
Вернувшись домой с рынка, коринфянка откуда-то знала: влюбленный видел ее. Но он дал ей и себе слово не подходить к Поликсене больше ни с какими предложениями, пока не добудет себе богатство…
"О Артемида, могучая защитница дев и воинов, - мысленно взмолилась Поликсена. – Дай мне совет, как поступить!"
Но судьба избавила Поликсену от такого решения.
Несколько дней спустя Поликсена решилась расспросить об Аристодеме среди братьев-пифагорейцев. Она отправилась к Дому жизни, где ученики философа иногда еще встречались свободно.
Когда она задала вопрос товарищу Аристодема, - такому же светловолосому юноше по имени Теон, которого раньше замечала с Аристодемом, - тот посмотрел на нее с неожиданным сильным подозрением.
- Аристодем отправился в Навкратис позавчера. Родители и братья удерживали его, но он ничего не слушал!
Поликсена застыла от страшного предчувствия.
Теон, несколько мгновений посмотрев на девушку с осуждением, покачал головой и удалился.
Только тогда Поликсена поняла, на что он смотрел, и схватилась за шею. Ее шею все еще обвивали три ряда красивых малахитовых бус – они так шли ей, смуглой и темноволосой, что Поликсена сама не заметила, как стала носить их постоянно.
Но когда отправилась навестить брата, коринфянка сняла подарок Аристодема.
Они с Филоменом уединились в небольшой пустой хозяйственной пристройке, которую ученик Пифагора выговорил себе для встреч с сестрой. Это было и приятнее, - избавиться от иссушающей египетской жары, - и безопаснее.
И там Поликсена, сидя рядом с Филоменом на груде необожженных кирпичей, узнала от брата новость, от которой ее охватили радость и страх: как от ухаживаний Аристодема.
- Фараон отправляет отряд самых способных греческих новобранцев в Саис, подавить мятеж или захватить преступников. Меня берут в их числе, - похвалился Филомен. – Амасис думает, что мы уже достаточно обучены!
"А может, ему просто не жаль вами пожертвовать…"
- Как же вы отправитесь? Ведь вы еще ни разу не воевали? – воскликнула Поликсена.
- Я нет, - ответил Филомен. – Но многие из нас уже воевали под началом у других чужестранцев. И у каждого когда-то бывает первый бой!
Он вдруг засмеялся.
- Как-то Априй бросил в бой египтян против чьих-то эллинских наемников, пожертвовав своими в первую голову. Амасис хочет действовать наоборот! Кто знает, может, ему и улыбнется удача!
Поликсена отодвинулась, окинув взглядом мужественную фигуру брата, так красиво обрисованную красным плащом; несмотря на египетский доспех, внешне уравнивавший всех.
- Я верю, что Артемида охранит тебя, - сдавленно сказала эллинка, сдерживая свои чувства.
Она обняла брата. Филомен погладил Поликсену по спине, потом нежно отстранил от себя. Но следующие слова его не были нежными, а такими же непривычно горькими и насмешливыми.
- Наш старый царь думает, что в этом мятеже замешаны жрецы… но приказать своим солдатам занять храмы, бросить их против жрецов – невозможное в Египте дело. Во всяком случае, Амасису так поступить чересчур затруднительно, - засмеялся Филомен. – Он ведь и так узурпатор и простолюдин, в котором нет ни капли божественной крови Хора!
Поликсена кивнула.
- Я знаю, что это значит для египтян, брат.
В истории Египта случалось, что даже знатный правитель мог занять трон лишь посредством женитьбы на царевне крови.
- Как же твои начальники распорядятся вами? – спросила Поликсена, взяв брата за руку.
Филомен пожал широкими плечами.
- Это дело моих начальников… но думаю, что египтяне не сглупят. Они лучше знают, как действовать на своей земле.
Поликсена подумала, что Филомен изменился на службе у фараона – гордый эллин сам не заметил этого.
Молодость податлива ко всем веяниям, говорил учитель, хотя полагает себя всезнающей…
Вдруг Филомен, сидевший рядом в задумчивости, потянул носом. Он спросил:
- Чем это пахнет? Ты умастилась маслом?
Поликсена кивнула; она быстро спрятала взгляд. Филомен почувствовал, хотя сегодня она не душилась: но хитон у нее пропах!
- У меня осталось немного…. Я давно купила его и не пользовалась.
Неожиданный испуг царапнул ей сердце. Но Поликсена наконец решилась посмотреть на брата.
Филомен долго глядел на нее своими темными глазами – один из умнейших учеников Пифагора; однако он не сказал ничего.
Но вдруг брат встал.
- Мне пора. Я провожу тебя, пока есть время.
Поликсена тоже встала. Она схватила брата за плащ:
- Так я узнаю, когда ты уедешь?..
- Может быть, - неохотно ответил Филомен. – Нам скажут, когда сочтут нужным. Но ты, если я не успею сообщить, можешь спросить у наших братьев… думаю, скоро об отплытии нашего отряда будут говорить на всех рынках Мемфиса! – усмехнулся бывший пифагореец. – Это большое дело, сестра!
Поликсена бросилась брату на шею.
- У меня никого нет, кроме тебя, - страстно прошептала коринфянка.
Филомен обнял ее в ответ, но гораздо сдержаннее. Как видно, он всерьез заподозрил, что в сердце Поликсены теперь есть кто-то еще; однако опять ничего не сказал. Он многое запомнил из уроков Пифагора.
Наконец брат и сестра распрощались. За воротами казарм Поликсену ждал силач Ликандр, который уже привычно провожал ее. Ликандр мог бы стать ей другом… если бы им было о чем говорить.
Вернувшись домой, Поликсена села за тканье. Она редко сидела праздно. За работой она пела – но уже не об одном брате: ее девические чаяния словно разлились рекой, подобно Нилу в сезон ахет*, и Поликсена думала и пела и о Филомене, и о Пифагоре, и об Аристодеме… и о египтянах, красивых своей особой полузвериной-полумагической красотой, непонятных и надменных.
Эти люди погонят ее брата навстречу великой опасности – великой потому, что она первая.
Стоило Поликсене задуматься об этом, как у нее холодели и опускались руки. "Артемида! Укрой моего Филомена на земле чужой богини!" - молила эллинка.
Спустя неделю, так и не увидевшись больше с братом, Поликсена узнала, что греческий отряд отплыл в Саис на царских кораблях: возглавлял эту флотилию некий Уджагорресент, очень важный чиновник, военачальник и жрец.
Только египтяне могли так сочетать эти несочетаемые звания.
Но на саисской земле командование на себя возьмет Сенофри, мемфисский военачальник Амасиса.
Поликсена потеряла покой; она даже похудела от тревоги. Ей постоянно снились сны, в которых брата то убивали, то калечили на всю жизнь, отрубая руку или ногу. А ведь ему только двадцать лет!
А Сенофри не станет щадить греческих наемников. Времена Априя давно миновали!
Две недели ничего не было слышно об отряде и мятеже – и наконец, как гром с всегда ясного египетского неба, прогремела новость о возвращении царских кораблей. От этой новости забурлили все рынки; мемфисцы высыпали на берег, встречая воинов. И было отчего.
Город Птаха услышал, что схвачена Нитетис, истинная или мнимая дочь царя Априя!* Как прошла поимка, никто еще не знал – но скоро узнают; или мемфисцы сами насочинят диковинных подробностей. Однако сейчас толпу занимало не это – они сбились на обоих берегах великой реки, чтобы поглазеть на саму пленницу.
Нитетис сидела связанная на палубе первого из кораблей – ее руки были скручены спереди толстой веревкой и притянуты к мачте цепью. Она казалась отрешенной и никак не отвечала на смех и громкие замечания, сыпавшиеся со всех сторон.
Но вдруг наследница Априя вскинула черноволосую голову и метнула на свидетелей своего унижения такой гордый гневный взгляд, что народ зароптал: кто от негодования, кто от восхищения.
Однако никаких следов насилия на ней не заметили, хотя и жадно высматривали их: шею и руки девушки не пятнали синяки, голубое вышитое золотом платье не было нигде порвано, несмотря на тонкую дорогую ткань. Казалось, даже связана юная царственная мятежница не очень крепко – руки были стянуты только для виду, для внешней покорности победителю.
Хотя к чему ее связывать – когда вокруг на палубе стоят стражники! Поликсена, вместе со всеми прибежавшая на берег, заметила, что Нитетис охраняют одни египтяне: хотя на кораблях стояло и сидело много греческих воинов.
"Где же Филомен?" - подумала коринфянка, стоявшая в толпе рядом с Ликандром и Теоном, с которым успела за это время даже немного сойтись.
- Где Филомен, как вы думаете? – спросила она вслух: Поликсена никак не могла найти брата, хотя высматривала изо всех сил.
- Здесь, где же ему быть! Если еще жив, - откликнулся простодушный Ликандр.
Поликсена ахнула и прикусила руку, чтобы не заплакать.
- Идемте домой, скорее!
Коринфянка отвернулась от кораблей и стала торопливо проталкиваться назад сквозь толпу; и мужчинам осталось только последовать за ней.
Но Филомен остался жив. На другое утро, после ночи, которую Поликсена провела без сна, он пришел домой, пришел с победой. И из его уст Поликсена услышала историю поимки Нитетис, в которой брат участвовал сам.
Что сталось с наследницей Априя и ставленницей сторонников прежнего фараона в Мемфисе, никто из греков не узнал, как ничего не знали и о жизни Нитетис в Саисе; но о первой своей битве и победе Филомен поведал сестре во всех подробностях.
* Ахет – одно из трех времен года у египтян: время разлива Нила.
* Легенда о Нитетис, египетской невесте персидского царя, – реальная легенда греков и египтян, которую можно прочитать в пересказе Геродота. Возможно, история женитьбы Камбиса на египтянке царской крови, с целью узаконить свое воцарение в глазах побежденных, имеет под собою основания.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 7
- Мы выжидали долго, ничего не делали… Тимей уже взбесился, - с огромным удовольствием, с послевкусием победы рассказывал коринфянин, сидя за столом с сестрой в саду, как в былые времена. – Сенофри стращал нас гневом Нейт… а Тимей сказал начальнику в ответ, что пока мы спим все вместе, нам не страшны никакие ночные боги, а когда бодрствуем, сможем защититься и от дневных. Но египтяне так не думают.
Филомен засмеялся. Поликсена в нетерпении подалась к брату через стол.
- Ну, так что же? – воскликнула она.
- Это вышло очень просто! Сенофри разместил эллинов в казармах и разослал своих людей на розыски… египтян, которые знают Саис, - Филомен улыбнулся. – Но наткнулись на эту царевну мы.
- Наткнулись? – переспросила Поликсена, которой уязвило слух такое странное для беглянки слово.
- Ну да, - кивнул коринфянин. – Мы шли по улице отрядом, рассматривали и запоминали город, как вдруг увидели разряженную девицу в окружении жрецов и стражи, которая шла куда-то пешком по дороге, ведущей из храма Нейт, нам наперерез. Меня и Тимея это сразу удивило. Ты ведь знаешь, как здесь носятся со знатными женщинами: и чтобы они пешком ходили!
Поликсена кивнула.
- У египтян, ты сама видела, знатных женщин всегда носят на носилках, а впереди идет вестник, который выкрикивает титулы, чтобы все убирались с дороги… и меня как будто ударило, когда я понял, что с этой девицей не так. Но я не сообразил тогда, что делать… она чуть не ушла!
Филомен впечатал кулак в стол, заново переживая все случившееся. И вдруг молодой воин усмехнулся.
- На самом деле вся наша слава принадлежит Тимею. Он не стал думать, а сразу как заорет: "Хватайте ее! Если не она, потом разберемся!"
Поликсена фыркнула в руку, так и вообразив все это.
- Мы бросились на солдат и на бритоголовых, - улыбаясь, продолжил Филомен. – На самом деле мало чести, никакой настоящей битвы не было… солдаты вяло сопротивлялись, мы даже никого не убили, только ранили троих. А жрецы – те и вовсе сразу упали перед нами в пыль и закрылись руками!
- Так вы так и не сразились по-хорошему? – с горящими глазами и сжатыми кулаками воскликнула разочарованная эллинка: уже забыв, как жаждала отвратить от Филомена опасность.
- Нет, отчего же, - с удовольствием ответил Филомен. – Сразились, когда ночью большой отряд сильных египтян ворвался в наши казармы и попытался отбить у нас эту госпожу! Вот тогда мы и поняли, что поймали Нитетис!
Он помрачнел.
- Семерых наших убили, двоих ионийцев и пятерых карийцев*. Но мы положили больше, - с мрачной гордостью улыбнулся Филомен. – Я не оплошал, хотя мой Тимей и в этой битве показал себя лучше меня!
Поликсена встала, восторженно хлопнув в ладоши; обойдя стол, она обняла сидящего брата и прижалась щекой к его виску.
- Вы оба мои герои, - пробормотала она. – Я вами обоими очень горда!
Она поцеловала Филомена в щеку; он просиял такой счастливой улыбкой, как будто между ним и сестрой еще не встал другой мужчина. Как будто Филомен опять сделался юным философом, еще не обагрившим рук кровью.
Но Поликсена вдруг озадаченно замерла, глядя в глаза брату. Она выпрямилась; рука ее все еще лежала на его плече, но сестра уже не замечала этого.
- Филомен, - проговорила она. – А ты не думаешь, что это все было подстроено?
Изумленный Филомен вскинул голову, встретившись с ней сверкающим взглядом.
- Как это подстроено? – воскликнул он. – По-твоему, Нитетис сама далась нам в плен?
Поликсена кивнула. Первая женщина-пифагорейка скрестила руки на груди – смуглые сильные руки, так выделявшиеся в складках некрашеного полотна.
- Не исключаю, что в этом мог быть какой-то расчет жрецов… или даже самой Нитетис, которая пожелала уйти из-под власти жрецов, - прошептала эллинка, склонив черную голову под повязкой и пройдясь по траве перед братом. – Может быть, царевне содействовал кто-то из ваших воинов или начальников - из египтян…
Филомен тряхнул головой.
- Это уже слишком, сестра, - сказал он. Потер висок, сосредоточенно размышляя над словами Поликсены. – В чем же для нее был расчет? Амасис, скорее всего, ее казнит или засадит в тюрьму, а потом казнит. И все!
- Не думаю, - возразила Поликсена. – Вспомни, что даже с Априем Амасис долго правил вместе*! А уж женщину царского рода Амасис казнить не станет!
- А почему ты думаешь, что она царского рода? – хмуро спросил Филомен, уязвленный такой рассудительностью сестры. – Она, скорее всего, обманщица!
- Если она Априю и не дочь, то вполне может быть и племянницей, и внучкой, - тут же ответила Поликсена. – С таким гаремом, как у египетских царей, и со столькими родственниками среди знати! И это даже не главное.
Она задумалась на несколько мгновений.
- Нитетис стала законной царевной в глазах всего Египта… и слухи быстро разлетятся, и к союзникам, и ко врагам Египта… Ведь здесь, конечно, отирается много иноземных шпионов!
- И что же? – спросил Филомен.
Коринфяне посмотрели друг другу в глаза.
И через несколько мгновений оба математика и мыслителя школы Пифагора поняли, в чем был расчет Нитетис и ее окружения, кто бы в него ни входил.
***
Филомен пробыл дома еще два дня – ему, как и всем воинам-победителям, дали отпуск для встречи с семьей. Потом, он сказал, грекам предстоит явиться к царскому казначею: тому самому Уджагорресенту, который вел их корабли, но в битвах на суше и поимке Нитетис не участвовал.
Царский казначей должен был представить к награде тех воинов, кто отличился в таком важном деле. Египтяне, конечно, были прижимисты в том, что касалось чужеземцев, и неохотно возвышали их; но выгоду свою и свое настоящее положение видели прекрасно. Конечно, Амасис как никто другой должен быть заинтересован в том, чтобы окружить себя преданными воинами: и ведь ему известна храбрость и сила эллинов! А здесь эллины лучше египтян тем, что их труднее переманить к себе другим египтянам: потому что у чужеземцев в Египте мало возможностей для возвышения, кроме воинской службы. Чиновничество и жречество, - два сословия, которые на самом деле правили Египтом, часто совмещая священные и светские обязанности, - крепко держали в руках нити всех судеб.
Поликсена с радостью и нетерпением ждала этого знаменательного дня. Конечно, она уже готовилась к разочарованию; Филомен и сам, успев узнать своих начальников, на многое не рассчитывал.
Еще коринфянка, когда восторг от встречи с братом улегся, радовалась про себя, что ум Филомена слишком занят службой, чтобы он вспомнил о ее тайном поклоннике. А тем более – о том, чтобы самому подыскивать сестре жениха.
Когда пришло время Филомену возвращаться в казармы, он сказал, что еще, может быть, вернется и погостит дома… если его наградят. Тем египетским солдатам, кто получал отличие, сразу давались привилегии.
Этим они отличались от эллинов. Но преимущества египетской службы здесь Филомену и его сестре были только на руку.
Филомен вернулся домой вечером другого дня, сияя, как солнце. Поликсена не помнила, когда видела брата таким. Увидев, как она в изумлении идет навстречу, не дав ей и слова сказать, молодой воин оторвал сестру от земли и закружил.
Потом поставил на землю и крепко поцеловал.
- Артемида заслужила жертву! – крикнул он, выбросив кулак в воздух. – Сегодня мы с друзьями будем гулять: не жди меня до утра!
- Тебя наградили? – воскликнула Поликсена.
- Не просто наградили, - ответил Филомен, несколько успокоившись.
Он сделал ей знак сесть. И когда она села на каменную скамью под гранатовым деревом, брат опустился рядом и тихо проговорил, склонившись к ее лицу:
- Меня и Тимея взяли на службу во дворец, мы войдем в царскую стражу! Отобрали четыре десятка греков из тех, что плавали в Саис… и нам уже сказали, в чьей страже мы будем состоять. Знаешь, милая сестра, ты оказалась права.
- Вы будете охранять Нитетис? – тихо спросила Поликсена, едва веря своим ушам и такой судьбе брата.
Филомен кивнул.
- Именно потому, что мы эллины. Весь дворец уже признал Нитетис дочерью Априя, и ей оказали знаки почитания; и сам фараон приглашал эту девицу к себе и беседовал с ней. Она сейчас живет на женской половине дворца. Но ты ведь знаешь, что у египтян нет гинекеев, хотя и есть гаремы, - он усмехнулся. – Женщины здесь ходят по дворцу и участвуют в мужских пирушках и делах свободнее, чем у нас. Так что мы, стражники царевны, тоже не будем пленниками женской половины, а будем знать, что происходит во всем доме Амасиса…
Поликсена крепко обняла брата.
- Как же я рада, мой дорогой! Мы о таком и не мечтали!
Молодые эллины восторженно засмеялись.
- И это еще не все, - сказал Филомен, улыбаясь. – Мне в награду дали четыре кольца серебра. Так что я теперь наряжу и украшу тебя, сестрица! Будешь моей коринфской царевной!
- Ты погоди, у нас ведь в доме совсем пусто, - Поликсена посмотрела брату в глаза, и ее тут же одолели хозяйственные заботы, о которых не думают победительные воины. – Давай вместе рассудим, что сделать с этими деньгами! Наверное, стоит прикопить…
Филомен кивнул.
- Конечно, ты права.
Он мальчишески улыбнулся и встал.
- Но это утром, Поликсена! Сейчас я иду гулять!
- Только не загуляйся, - Поликсена нахмурилась. – Как ты пойдешь ночью домой пьяный?
Она вообще не помнила, чтобы брат раньше напивался, - хотя, как и все эллины, ценил прекрасное египетское вино.
- Тебя же ограбят, если не прирежут! – воскликнула Поликсена.
Филомен снисходительно поцеловал ее.
- Не бойся, сестрица, боги меня любят.
Раньше он не говорил таких слов – когда еще был философом…
Проводив брата, Поликсена долго стояла у калитки, глядя ему вслед: на улице темнело, и так же темнело у нее на сердце.
Но брат вернулся благополучно – он и вправду был пьян, но хорошее египетское вино, хотя и веселило, не валило с ног и не вызывало такой головной боли, как дешевая кислятина из кабаков. Поликсена постелила брату заранее, и он сразу лег спать.
Проспав часа три, Филомен проснулся свеж и бодр. Он попросил воды; и когда умылся и выпил, сжевав немного сухих фруктов, сразу позвал сестру считать и распределять деньги.
Они долго спорили и рассчитывали вместе, и наконец решили, что половину царской награды отложат на хозяйство, а вторую половину потратят на себя сейчас. Филомен настоял на том, чтобы купить сестре шелковую одежду и хотя бы пару серег.
- Ты ведь царевна крови, как Нитетис, - сказал он.
Поликсена поблагодарила брата, надеясь, что ему никто еще не рассказал о малахитовых бусах.
Перед тем, как отправиться на службу во дворец, Филомен сам выбрал сестре на рынке шелковый розовый хитон и такой же гиматий: дорогие греческие платья можно было достать у мемфисских торговцев, хотя и не так легко. К ним он купил ей легкие ониксовые серьги: чтобы носить их, не требовалось прокалывать уши, они прицеплялись к ушам особыми хитрыми серебряными крючками.
Поликсена вышла проводить брата на службу в новом наряде – она, хотя и не считалась красавицей, была хорошо сложена и имела правильные черты, унаследованные от многих поколений благородных предков. И, одевшись по-царски, глядела настоящей царевной.
От Филомена тоже сегодня было глаз не оторвать.
Когда они распрощались у тех же казарменных ворот, как и раньше, - Филомена и его товарищей должны были проводить к месту службы, - Поликсена заметила угрюмого Теона, который с друзьями-философами стоял в стороне под деревьями. Поликсена улыбнулась юноше и поздоровалась, но он не ответил на приветствие и отвернулся.
Уязвленная такой грубостью, Поликсена поискала глазами Ликандра, который ожидал рядом, как и прежде. Атлет подошел; когда она заговорила с ним, Ликандр поклонился, но промолчал, подобно Теону.
"Что ж… пусть, - Поликсена молча направилась домой, хотя на сердце у нее накипела обида, готовая в праздничный день пролиться слезами. – Пусть философы ведут себя со мной и братом так, как будто мы стали хуже! Но ведь без воинов никогда не могло бы быть и философов!"
Поразмыслив об этом, коринфянка успокоилась. Главное – на самом деле в сердце своем и перед ликом богов не сделаться хуже: а это зависит уже только от них.
Едва придя домой, она сняла серьги, переоделась в простой льняной хитон и села за работу, как всегда.
* Кария - историческая область на юго-западном побережье Малой Азии. Ко времени Амасиса II карийский язык и культура были в большой степени вытеснены из употребления греческими.
* Имеются даже изображения Амасиса и Априя как соправителей.
- Мы выжидали долго, ничего не делали… Тимей уже взбесился, - с огромным удовольствием, с послевкусием победы рассказывал коринфянин, сидя за столом с сестрой в саду, как в былые времена. – Сенофри стращал нас гневом Нейт… а Тимей сказал начальнику в ответ, что пока мы спим все вместе, нам не страшны никакие ночные боги, а когда бодрствуем, сможем защититься и от дневных. Но египтяне так не думают.
Филомен засмеялся. Поликсена в нетерпении подалась к брату через стол.
- Ну, так что же? – воскликнула она.
- Это вышло очень просто! Сенофри разместил эллинов в казармах и разослал своих людей на розыски… египтян, которые знают Саис, - Филомен улыбнулся. – Но наткнулись на эту царевну мы.
- Наткнулись? – переспросила Поликсена, которой уязвило слух такое странное для беглянки слово.
- Ну да, - кивнул коринфянин. – Мы шли по улице отрядом, рассматривали и запоминали город, как вдруг увидели разряженную девицу в окружении жрецов и стражи, которая шла куда-то пешком по дороге, ведущей из храма Нейт, нам наперерез. Меня и Тимея это сразу удивило. Ты ведь знаешь, как здесь носятся со знатными женщинами: и чтобы они пешком ходили!
Поликсена кивнула.
- У египтян, ты сама видела, знатных женщин всегда носят на носилках, а впереди идет вестник, который выкрикивает титулы, чтобы все убирались с дороги… и меня как будто ударило, когда я понял, что с этой девицей не так. Но я не сообразил тогда, что делать… она чуть не ушла!
Филомен впечатал кулак в стол, заново переживая все случившееся. И вдруг молодой воин усмехнулся.
- На самом деле вся наша слава принадлежит Тимею. Он не стал думать, а сразу как заорет: "Хватайте ее! Если не она, потом разберемся!"
Поликсена фыркнула в руку, так и вообразив все это.
- Мы бросились на солдат и на бритоголовых, - улыбаясь, продолжил Филомен. – На самом деле мало чести, никакой настоящей битвы не было… солдаты вяло сопротивлялись, мы даже никого не убили, только ранили троих. А жрецы – те и вовсе сразу упали перед нами в пыль и закрылись руками!
- Так вы так и не сразились по-хорошему? – с горящими глазами и сжатыми кулаками воскликнула разочарованная эллинка: уже забыв, как жаждала отвратить от Филомена опасность.
- Нет, отчего же, - с удовольствием ответил Филомен. – Сразились, когда ночью большой отряд сильных египтян ворвался в наши казармы и попытался отбить у нас эту госпожу! Вот тогда мы и поняли, что поймали Нитетис!
Он помрачнел.
- Семерых наших убили, двоих ионийцев и пятерых карийцев*. Но мы положили больше, - с мрачной гордостью улыбнулся Филомен. – Я не оплошал, хотя мой Тимей и в этой битве показал себя лучше меня!
Поликсена встала, восторженно хлопнув в ладоши; обойдя стол, она обняла сидящего брата и прижалась щекой к его виску.
- Вы оба мои герои, - пробормотала она. – Я вами обоими очень горда!
Она поцеловала Филомена в щеку; он просиял такой счастливой улыбкой, как будто между ним и сестрой еще не встал другой мужчина. Как будто Филомен опять сделался юным философом, еще не обагрившим рук кровью.
Но Поликсена вдруг озадаченно замерла, глядя в глаза брату. Она выпрямилась; рука ее все еще лежала на его плече, но сестра уже не замечала этого.
- Филомен, - проговорила она. – А ты не думаешь, что это все было подстроено?
Изумленный Филомен вскинул голову, встретившись с ней сверкающим взглядом.
- Как это подстроено? – воскликнул он. – По-твоему, Нитетис сама далась нам в плен?
Поликсена кивнула. Первая женщина-пифагорейка скрестила руки на груди – смуглые сильные руки, так выделявшиеся в складках некрашеного полотна.
- Не исключаю, что в этом мог быть какой-то расчет жрецов… или даже самой Нитетис, которая пожелала уйти из-под власти жрецов, - прошептала эллинка, склонив черную голову под повязкой и пройдясь по траве перед братом. – Может быть, царевне содействовал кто-то из ваших воинов или начальников - из египтян…
Филомен тряхнул головой.
- Это уже слишком, сестра, - сказал он. Потер висок, сосредоточенно размышляя над словами Поликсены. – В чем же для нее был расчет? Амасис, скорее всего, ее казнит или засадит в тюрьму, а потом казнит. И все!
- Не думаю, - возразила Поликсена. – Вспомни, что даже с Априем Амасис долго правил вместе*! А уж женщину царского рода Амасис казнить не станет!
- А почему ты думаешь, что она царского рода? – хмуро спросил Филомен, уязвленный такой рассудительностью сестры. – Она, скорее всего, обманщица!
- Если она Априю и не дочь, то вполне может быть и племянницей, и внучкой, - тут же ответила Поликсена. – С таким гаремом, как у египетских царей, и со столькими родственниками среди знати! И это даже не главное.
Она задумалась на несколько мгновений.
- Нитетис стала законной царевной в глазах всего Египта… и слухи быстро разлетятся, и к союзникам, и ко врагам Египта… Ведь здесь, конечно, отирается много иноземных шпионов!
- И что же? – спросил Филомен.
Коринфяне посмотрели друг другу в глаза.
И через несколько мгновений оба математика и мыслителя школы Пифагора поняли, в чем был расчет Нитетис и ее окружения, кто бы в него ни входил.
***
Филомен пробыл дома еще два дня – ему, как и всем воинам-победителям, дали отпуск для встречи с семьей. Потом, он сказал, грекам предстоит явиться к царскому казначею: тому самому Уджагорресенту, который вел их корабли, но в битвах на суше и поимке Нитетис не участвовал.
Царский казначей должен был представить к награде тех воинов, кто отличился в таком важном деле. Египтяне, конечно, были прижимисты в том, что касалось чужеземцев, и неохотно возвышали их; но выгоду свою и свое настоящее положение видели прекрасно. Конечно, Амасис как никто другой должен быть заинтересован в том, чтобы окружить себя преданными воинами: и ведь ему известна храбрость и сила эллинов! А здесь эллины лучше египтян тем, что их труднее переманить к себе другим египтянам: потому что у чужеземцев в Египте мало возможностей для возвышения, кроме воинской службы. Чиновничество и жречество, - два сословия, которые на самом деле правили Египтом, часто совмещая священные и светские обязанности, - крепко держали в руках нити всех судеб.
Поликсена с радостью и нетерпением ждала этого знаменательного дня. Конечно, она уже готовилась к разочарованию; Филомен и сам, успев узнать своих начальников, на многое не рассчитывал.
Еще коринфянка, когда восторг от встречи с братом улегся, радовалась про себя, что ум Филомена слишком занят службой, чтобы он вспомнил о ее тайном поклоннике. А тем более – о том, чтобы самому подыскивать сестре жениха.
Когда пришло время Филомену возвращаться в казармы, он сказал, что еще, может быть, вернется и погостит дома… если его наградят. Тем египетским солдатам, кто получал отличие, сразу давались привилегии.
Этим они отличались от эллинов. Но преимущества египетской службы здесь Филомену и его сестре были только на руку.
Филомен вернулся домой вечером другого дня, сияя, как солнце. Поликсена не помнила, когда видела брата таким. Увидев, как она в изумлении идет навстречу, не дав ей и слова сказать, молодой воин оторвал сестру от земли и закружил.
Потом поставил на землю и крепко поцеловал.
- Артемида заслужила жертву! – крикнул он, выбросив кулак в воздух. – Сегодня мы с друзьями будем гулять: не жди меня до утра!
- Тебя наградили? – воскликнула Поликсена.
- Не просто наградили, - ответил Филомен, несколько успокоившись.
Он сделал ей знак сесть. И когда она села на каменную скамью под гранатовым деревом, брат опустился рядом и тихо проговорил, склонившись к ее лицу:
- Меня и Тимея взяли на службу во дворец, мы войдем в царскую стражу! Отобрали четыре десятка греков из тех, что плавали в Саис… и нам уже сказали, в чьей страже мы будем состоять. Знаешь, милая сестра, ты оказалась права.
- Вы будете охранять Нитетис? – тихо спросила Поликсена, едва веря своим ушам и такой судьбе брата.
Филомен кивнул.
- Именно потому, что мы эллины. Весь дворец уже признал Нитетис дочерью Априя, и ей оказали знаки почитания; и сам фараон приглашал эту девицу к себе и беседовал с ней. Она сейчас живет на женской половине дворца. Но ты ведь знаешь, что у египтян нет гинекеев, хотя и есть гаремы, - он усмехнулся. – Женщины здесь ходят по дворцу и участвуют в мужских пирушках и делах свободнее, чем у нас. Так что мы, стражники царевны, тоже не будем пленниками женской половины, а будем знать, что происходит во всем доме Амасиса…
Поликсена крепко обняла брата.
- Как же я рада, мой дорогой! Мы о таком и не мечтали!
Молодые эллины восторженно засмеялись.
- И это еще не все, - сказал Филомен, улыбаясь. – Мне в награду дали четыре кольца серебра. Так что я теперь наряжу и украшу тебя, сестрица! Будешь моей коринфской царевной!
- Ты погоди, у нас ведь в доме совсем пусто, - Поликсена посмотрела брату в глаза, и ее тут же одолели хозяйственные заботы, о которых не думают победительные воины. – Давай вместе рассудим, что сделать с этими деньгами! Наверное, стоит прикопить…
Филомен кивнул.
- Конечно, ты права.
Он мальчишески улыбнулся и встал.
- Но это утром, Поликсена! Сейчас я иду гулять!
- Только не загуляйся, - Поликсена нахмурилась. – Как ты пойдешь ночью домой пьяный?
Она вообще не помнила, чтобы брат раньше напивался, - хотя, как и все эллины, ценил прекрасное египетское вино.
- Тебя же ограбят, если не прирежут! – воскликнула Поликсена.
Филомен снисходительно поцеловал ее.
- Не бойся, сестрица, боги меня любят.
Раньше он не говорил таких слов – когда еще был философом…
Проводив брата, Поликсена долго стояла у калитки, глядя ему вслед: на улице темнело, и так же темнело у нее на сердце.
Но брат вернулся благополучно – он и вправду был пьян, но хорошее египетское вино, хотя и веселило, не валило с ног и не вызывало такой головной боли, как дешевая кислятина из кабаков. Поликсена постелила брату заранее, и он сразу лег спать.
Проспав часа три, Филомен проснулся свеж и бодр. Он попросил воды; и когда умылся и выпил, сжевав немного сухих фруктов, сразу позвал сестру считать и распределять деньги.
Они долго спорили и рассчитывали вместе, и наконец решили, что половину царской награды отложат на хозяйство, а вторую половину потратят на себя сейчас. Филомен настоял на том, чтобы купить сестре шелковую одежду и хотя бы пару серег.
- Ты ведь царевна крови, как Нитетис, - сказал он.
Поликсена поблагодарила брата, надеясь, что ему никто еще не рассказал о малахитовых бусах.
Перед тем, как отправиться на службу во дворец, Филомен сам выбрал сестре на рынке шелковый розовый хитон и такой же гиматий: дорогие греческие платья можно было достать у мемфисских торговцев, хотя и не так легко. К ним он купил ей легкие ониксовые серьги: чтобы носить их, не требовалось прокалывать уши, они прицеплялись к ушам особыми хитрыми серебряными крючками.
Поликсена вышла проводить брата на службу в новом наряде – она, хотя и не считалась красавицей, была хорошо сложена и имела правильные черты, унаследованные от многих поколений благородных предков. И, одевшись по-царски, глядела настоящей царевной.
От Филомена тоже сегодня было глаз не оторвать.
Когда они распрощались у тех же казарменных ворот, как и раньше, - Филомена и его товарищей должны были проводить к месту службы, - Поликсена заметила угрюмого Теона, который с друзьями-философами стоял в стороне под деревьями. Поликсена улыбнулась юноше и поздоровалась, но он не ответил на приветствие и отвернулся.
Уязвленная такой грубостью, Поликсена поискала глазами Ликандра, который ожидал рядом, как и прежде. Атлет подошел; когда она заговорила с ним, Ликандр поклонился, но промолчал, подобно Теону.
"Что ж… пусть, - Поликсена молча направилась домой, хотя на сердце у нее накипела обида, готовая в праздничный день пролиться слезами. – Пусть философы ведут себя со мной и братом так, как будто мы стали хуже! Но ведь без воинов никогда не могло бы быть и философов!"
Поразмыслив об этом, коринфянка успокоилась. Главное – на самом деле в сердце своем и перед ликом богов не сделаться хуже: а это зависит уже только от них.
Едва придя домой, она сняла серьги, переоделась в простой льняной хитон и села за работу, как всегда.
* Кария - историческая область на юго-западном побережье Малой Азии. Ко времени Амасиса II карийский язык и культура были в большой степени вытеснены из употребления греческими.
* Имеются даже изображения Амасиса и Априя как соправителей.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 8
Филомен приступил к своим обязанностям в середине первого дня – в обеденное время, когда сменился караул, стоявший у дверей великолепных покоев дочери Априя. До этого времени эллинским наемникам подробно разъяснили, каков порядок их службы. Стражники должны были сменяться три раза в сутки – утром, в обед и вечером, стоя попарно у наружных дверей и внутренних, а также вдоль всего коридора, который вел в комнаты Нитетис. Также их обязанностью было сопровождать носилки Априевой дочери, куда бы она ни пожелала отправиться.
Самим заговаривать с царевной, если она не задаст им вопроса, было строго запрещено; к особам царской крови запрещено было также и прикасаться, особенно чужеземцам, для которых такое кощунство, - даже ненамеренное, - грозило смертью.
Филомен, неподвижно стоя у дверей царевны напротив Тимея, которому не мог сейчас даже слово сказать, взирал на коридор перед собой, стены которого были расписаны золотой и синей красками, изображавшими связки папируса, подпиравшие потолок. Под потолком, на беленой верхней части стен, были изображены яркие птицы в полете; и контраст между этим нарисованным белым небом и синим низом изумлял и кружил голову. Египетские художники умели добиваться диковинного и чарующего впечатления, пусть и никогда не следовали натуре так, как греческие.
А пол был выложен пестрыми плитками из всевозможных камней. Эта роспись стен и кладка пола продолжались сколько хватало глаз: точно дорога в поля Иалу* для царственных особ. Такая же позлащенная - и одинокая.
Филомен усмехнулся, вспомнив, как крепко держал царевну за плечи, когда другие воины связывали ей руки: вспомнил, как кричал распаленным товарищам, чтобы пленнице ничего не повредили. Помнит ли Априева дочь об этом, сидя сейчас в своей роскошной спальне, окруженная всевозможными удовольствиями? Искренне ли заботятся о Нитетис поддерживающие ее придворные; не страшно и не одиноко ли ей во дворце?
Сама ли она выбрала себе в охранники греков – или ее принудили так поступить могущественные царедворцы, и она на самом деле ничего не решает, как затворницы греческих гинекеев?
"Нет, этого не может быть, - ведь ее готовят в царицы, - подумал Филомен. – Персидский царь, конечно, мало понимает в египетских обычаях, и ему должны были подобрать просвещенную супругу, которая сможет позаботиться о благе подданных в самый трудный для них час…"
Бывший пифагореец тряхнул головой, понимая, что это все только домыслы – его и сестры; и вообще он совсем не вовремя принялся строить догадки. Вытянувшись, молодой воин опять устремил внимательный взгляд перед собой. Ему никак нельзя оплошать сейчас на службе, пусть даже никакой угрозы – и вообще никого постороннего у покоев царевны не предвидится.
Вечерело; эллины заметили это, хотя в их части коридора не было окон и горели настенные светильники. За дверями царевны по-прежнему не было слышно никакого шума, как будто она спала.
Но вот наконец в коридоре появился первый человек – Филомен и Тимей выпрямились и сурово всмотрелись в египтянина: это был молодой раб в одной белой набедренной повязке, который держал поднос с едой. Сердце коринфянина стукнуло: он знал, что стражникам не следует останавливать никого, кто идет к царевне, если только при вошедшем не будет оружия. Но как предвидеть все возможности? Оружие может быть даже в сандалиях или под париком…
Стражники, стоявшие друг напротив друга вдоль стен, остались неподвижны; конечно, они не успели в полутьме коридора даже рассмотреть слугу, который направлялся к их подопечной.
А Филомен и Тимей только мимолетно осмотрели раба, почти не поворачивая головы: вертеть головами им не подобало. Филомен почувствовал себя глупым и бесполезным, щекам стало жарко. Это было совсем не то, что сражаться!
Спустя совсем короткое время раб вышел, с пустым подносом; еще через час или около того пришла девушка-служанка в длинном белом складчатом платье, похожем на азиатские или даже греческие наряды. Эта девица и вовсе могла спрятать оружие где угодно!
Когда девица скрылась за дверями, Филомен не выдержал и бросил взгляд на лучшего друга. Он увидел в глазах Тимея те же чувства.
- От чего мы можем охранить ее? – досадливо прошептал молодой воин. Тимей только пожал плечами, которые были шире, чем у коринфянина; но сила обоих друзей никак не могла помочь им сейчас.
Немного погодя после того, как служанка тоже вышла, явилась смена караула: и это были египтяне. Кто устанавливал порядок службы – и порядок смены греков и египтян в страже Априевой дочери – друзьям не было известно.
Они покинули пост и, умывшись и поев оставленного им хлеба со свежим маслом и пивом, легли спать в большой караульной: там оказалось тесновато, но эллинам было не привыкать.
Следующий день у Филомена оказался свободен – он должен был заступить в ночной караул. Эллин решил, что посвятит первую половину дня воинским упражнениям, а после обеда поспит часа четыре, чтобы ночью не потерять бдительности.
Но его планам на первую половину дня не суждено было осуществиться: его призвала к себе повелительница.
Филомен безмерно удивился этому, особенно узнав, что Нитетис желает видеть из всех эллинов именно его: вестник царевны назвал его по имени. Откуда египтянке вообще известно, кто он такой? Или то, что именно он помогал ее вязать, так отпечаталось в ее гордой душе - и она не пожалела сил, чтобы разузнать о нем?
Но, конечно, его дело было повиноваться. Филомен быстро проверил крепления доспеха и расправил алый плащ; проверил свой короткий меч и кинжал. После чего пошел в покои царевны, следуя за вестником.
Нитетис сидела одна в своей большой гостевой комнате: ее спальня была смежной с этими покоями внутренней комнатой, как Филомен уже знал.
Нет – царевна, конечно, была не одна: в стороне сидела служанка-египтянка, та самая, которая вчера перед сном помогала Априевой дочери совершать туалет, а у дверей спальни стояли египетские воины в головных платках и с обнаженными мощными торсами.
Нитетис улыбнулась Филомену, и у него оборвалось сердце под ее взглядом. От царевны исходило какое-то щекочущее предвкушение смерти, благоуханная угроза, которую Филомен ощущал в египетских храмах, где ему случилось несколько раз побывать.
- Садись, - приказала египтянка мелодичным голосом: на правильном греческом языке, хотя и с сильным акцентом.
Филомен только тут вспомнил, что нужно поклониться; он низко поклонился и сел на один из стульев у себя за спиной.
- Не бойся, - продолжила дочь Априя, не сводя с него черных насурьмленных глаз. Веки ее были накрашены зеленой краской – растертым малахитом, растушеванным под черными бровями. – Сейчас ты не на службе, и я говорю на языке твоей страны, которого мои слуги не знают.
Филомен поклонился, сидя напротив царевны. Сердце молодого эллина все так же часто билось.
Нитетис вдруг засмеялась, как будто его вид забавлял ее.
- Ты, конечно, знаешь, почему я запомнила тебя! Ты крутил мне руки! А ты, эллин, - ты знаешь теперь, что прикосновение к дочери бога карается смертью?
Филомен кивнул.
Он почти не испугался, поняв, что египтянка его просто испытывает. Но вдруг Нитетис поднялась из своего кресла. Она прошлась перед ним, как совсем недавно перед ним в задумчивости расхаживала разумница-сестра.
Потом Нитетис быстро обернулась к юноше и замерла, глядя ему в глаза. До него донесся густой запах ее притираний.
- Я запомнила и то, что ты меня защищал от других, Филомен, сын Антипатра.
Она вдруг улыбнулась, показавшись ему необыкновенно красивой; хотя влечения к ней эллин не ощутил. Она была красива как смертельно опасная царская кобра - или нечеловеческое божество египетского храма.
Филомен промолчал, ожидая, что царевна скажет дальше; а он чувствовал, что у нее есть что сказать еще. Нитетис удалилась от него и снова села, повернувшись к собеседнику лицом. Египтянка скрестила руки на груди, и эллин увидел, что ее обнаженные руки до локтей обвивают золотые браслеты в виде змей: он вздрогнул.
- На самом деле я пригласила тебя не поэтому. Ты знаешь, что прежний бог Та-Кемет, мой отец, любил ваших философов? Я услышала, что ты ученик знаменитого Пифагора, который сейчас живет в городе Птаха и которого пригласил сюда теперешний Хор на троне – его величество Яхмес Хнумибра. Ты единственный философ в моей страже!
Нитетис опять засмеялась.
Филомен не нашел ничего другого, кроме как встать и поклониться; потом он снова сел. Молодой воин был изумлен тем, как хорошо эта девушка говорит по-гречески. Может быть, царевна Нитетис в затворничестве изучала не только его язык, но и многое другое?
- А скажи, правда ли, что поклонение животным вы считаете отвратительным? – вдруг спросила дочь Априя.
Филомен онемел на несколько мгновений.
Он понял, что, может быть, сейчас подвергает смертельной опасности всех своих братьев-пифагорейцев.
- Мы не поклоняемся животным, но уважаем чужие обычаи, - наконец ответил он.
- Уважаете, вот как! – Нитетис опять встала с места, хлопнув в ладоши и тряхнув головой; зазвенели ее длинные и тяжелые серьги-солнца, так же прицепленные к ушам, как у Поликсены. Она была без парика, и черные волосы были заплетены в мелкие косы, сложно уложенные на голове.
- А правда ли, что вы ваших женщин – ваших жен и дочерей считаете сродни животным? – спросила египтянка.
Филомен смешался. Конечно, слова царевны были грубым преувеличением; но и совсем отрицать их он не мог. Нитетис улыбнулась.
- Есть ли у вас ученые женщины? – продолжила допрос египтянка, стоя почти вплотную к нему.
Филомен не сомневался, что стражники-египтяне у дверей ее спальни не сводят с него глаз.
- Есть, госпожа, - сказал он.
- Но это не жены, - усмехнулась Нитетис. – Это ваши гетеры – прекрасные женщины, которые вас развлекают! Тебе не кажется подобное бесчестным, философ, - любить только тех женщин, с которыми вы наслаждаетесь, и пренебрегать матерями ваших детей, которые больше всего трудятся на вас?
- У всех народов свои обычаи, царевна, - сказал Филомен.
Он не знал, куда девать глаза – куда ему спрятаться от этой женщины.
- Ты прав, у всех свои обычаи, - сказала египтянка, смеясь и наслаждаясь своей властью над ним. - Я хотела бы получше познакомиться с вашими обычаями! Ответь мне… ты женат, сын Антипатра?
Филомен покачал головой.
- Ну конечно, - на лице Нитетис выразилось презрение.
Филомен знал, что египтяне осуждают любовную дружбу, которая существует между боевыми товарищами в Элладе; и особенным грехом в Египте считается мужеложство. Юноша вскинул голову.
- Скоро я возьму себе жену, - сказал он с вызовом, будто оправдываясь. Но Нитетис уже думала о другом.
- А есть у тебя сестра, философ? Или у кого-нибудь из ваших братьев – есть у вас женщины, с которыми я могу поговорить так, как сейчас с тобой?
- У меня есть сестра… Поликсена, - сказал коринфянин. Он сглотнул. – Она так же умна, как я.
Он не мог сейчас лгать, потому что Нитетис не сводила с него глаз.
- Очень хорошо, - сказала египтянка. – Приведи свою сестру, я желаю с ней побеседовать.
Филомен прикрыл глаза на несколько мгновений. И до него донеслось:
- Я ведь вижу, как трудно тебе вести ученую беседу с животным!
Филомен вскочил.
- Ты ошибаешься, госпожа! Я никогда не думал о тебе так низко! – воскликнул он пылко: и совершенно искренне.
- Надеюсь, - усмехнулась Нитетис.
Она помолчала, сузив черные удлиненные глаза.
- А ты слышал, эллин, что у персов есть вера, которая учит, будто бог един? И приверженцев этой веры становится все больше?
Филомен молча мотнул головой. Он ничего подобного не слышал даже от Пифагора, хотя учитель наверняка об этом знал гораздо лучше египетской девицы.
- Что ж, пусть твоя ученая сестра придет ко мне завтра… после обеда. Я пошлю в ваш дом вестника, - заключила царевна. – Я буду рада поговорить с эллинкой о богах, о персах, о ваших и наших обычаях… А ты сейчас можешь идти.
Она взглянула на него через плечо.
- И не думай, что моя благосклонность к философам означает, будто ты можешь пренебрегать своими обязанностями!
Филомен низко поклонился и ушел – пятясь, как египетский царедворец.
За дверью молодой эллин пробормотал проклятие, ударив кулаком в стену: хотя его могли видеть караульные.
Что за боги назначили его служить такой женщине?..
И ведь ослушаться приказа Априевой дочери никак нельзя. Что ж, остается надеяться, что сестра окажется так умна, как ожидает от нее эта египтянка.
* Загробный мир у египтян.
Филомен приступил к своим обязанностям в середине первого дня – в обеденное время, когда сменился караул, стоявший у дверей великолепных покоев дочери Априя. До этого времени эллинским наемникам подробно разъяснили, каков порядок их службы. Стражники должны были сменяться три раза в сутки – утром, в обед и вечером, стоя попарно у наружных дверей и внутренних, а также вдоль всего коридора, который вел в комнаты Нитетис. Также их обязанностью было сопровождать носилки Априевой дочери, куда бы она ни пожелала отправиться.
Самим заговаривать с царевной, если она не задаст им вопроса, было строго запрещено; к особам царской крови запрещено было также и прикасаться, особенно чужеземцам, для которых такое кощунство, - даже ненамеренное, - грозило смертью.
Филомен, неподвижно стоя у дверей царевны напротив Тимея, которому не мог сейчас даже слово сказать, взирал на коридор перед собой, стены которого были расписаны золотой и синей красками, изображавшими связки папируса, подпиравшие потолок. Под потолком, на беленой верхней части стен, были изображены яркие птицы в полете; и контраст между этим нарисованным белым небом и синим низом изумлял и кружил голову. Египетские художники умели добиваться диковинного и чарующего впечатления, пусть и никогда не следовали натуре так, как греческие.
А пол был выложен пестрыми плитками из всевозможных камней. Эта роспись стен и кладка пола продолжались сколько хватало глаз: точно дорога в поля Иалу* для царственных особ. Такая же позлащенная - и одинокая.
Филомен усмехнулся, вспомнив, как крепко держал царевну за плечи, когда другие воины связывали ей руки: вспомнил, как кричал распаленным товарищам, чтобы пленнице ничего не повредили. Помнит ли Априева дочь об этом, сидя сейчас в своей роскошной спальне, окруженная всевозможными удовольствиями? Искренне ли заботятся о Нитетис поддерживающие ее придворные; не страшно и не одиноко ли ей во дворце?
Сама ли она выбрала себе в охранники греков – или ее принудили так поступить могущественные царедворцы, и она на самом деле ничего не решает, как затворницы греческих гинекеев?
"Нет, этого не может быть, - ведь ее готовят в царицы, - подумал Филомен. – Персидский царь, конечно, мало понимает в египетских обычаях, и ему должны были подобрать просвещенную супругу, которая сможет позаботиться о благе подданных в самый трудный для них час…"
Бывший пифагореец тряхнул головой, понимая, что это все только домыслы – его и сестры; и вообще он совсем не вовремя принялся строить догадки. Вытянувшись, молодой воин опять устремил внимательный взгляд перед собой. Ему никак нельзя оплошать сейчас на службе, пусть даже никакой угрозы – и вообще никого постороннего у покоев царевны не предвидится.
Вечерело; эллины заметили это, хотя в их части коридора не было окон и горели настенные светильники. За дверями царевны по-прежнему не было слышно никакого шума, как будто она спала.
Но вот наконец в коридоре появился первый человек – Филомен и Тимей выпрямились и сурово всмотрелись в египтянина: это был молодой раб в одной белой набедренной повязке, который держал поднос с едой. Сердце коринфянина стукнуло: он знал, что стражникам не следует останавливать никого, кто идет к царевне, если только при вошедшем не будет оружия. Но как предвидеть все возможности? Оружие может быть даже в сандалиях или под париком…
Стражники, стоявшие друг напротив друга вдоль стен, остались неподвижны; конечно, они не успели в полутьме коридора даже рассмотреть слугу, который направлялся к их подопечной.
А Филомен и Тимей только мимолетно осмотрели раба, почти не поворачивая головы: вертеть головами им не подобало. Филомен почувствовал себя глупым и бесполезным, щекам стало жарко. Это было совсем не то, что сражаться!
Спустя совсем короткое время раб вышел, с пустым подносом; еще через час или около того пришла девушка-служанка в длинном белом складчатом платье, похожем на азиатские или даже греческие наряды. Эта девица и вовсе могла спрятать оружие где угодно!
Когда девица скрылась за дверями, Филомен не выдержал и бросил взгляд на лучшего друга. Он увидел в глазах Тимея те же чувства.
- От чего мы можем охранить ее? – досадливо прошептал молодой воин. Тимей только пожал плечами, которые были шире, чем у коринфянина; но сила обоих друзей никак не могла помочь им сейчас.
Немного погодя после того, как служанка тоже вышла, явилась смена караула: и это были египтяне. Кто устанавливал порядок службы – и порядок смены греков и египтян в страже Априевой дочери – друзьям не было известно.
Они покинули пост и, умывшись и поев оставленного им хлеба со свежим маслом и пивом, легли спать в большой караульной: там оказалось тесновато, но эллинам было не привыкать.
Следующий день у Филомена оказался свободен – он должен был заступить в ночной караул. Эллин решил, что посвятит первую половину дня воинским упражнениям, а после обеда поспит часа четыре, чтобы ночью не потерять бдительности.
Но его планам на первую половину дня не суждено было осуществиться: его призвала к себе повелительница.
Филомен безмерно удивился этому, особенно узнав, что Нитетис желает видеть из всех эллинов именно его: вестник царевны назвал его по имени. Откуда египтянке вообще известно, кто он такой? Или то, что именно он помогал ее вязать, так отпечаталось в ее гордой душе - и она не пожалела сил, чтобы разузнать о нем?
Но, конечно, его дело было повиноваться. Филомен быстро проверил крепления доспеха и расправил алый плащ; проверил свой короткий меч и кинжал. После чего пошел в покои царевны, следуя за вестником.
Нитетис сидела одна в своей большой гостевой комнате: ее спальня была смежной с этими покоями внутренней комнатой, как Филомен уже знал.
Нет – царевна, конечно, была не одна: в стороне сидела служанка-египтянка, та самая, которая вчера перед сном помогала Априевой дочери совершать туалет, а у дверей спальни стояли египетские воины в головных платках и с обнаженными мощными торсами.
Нитетис улыбнулась Филомену, и у него оборвалось сердце под ее взглядом. От царевны исходило какое-то щекочущее предвкушение смерти, благоуханная угроза, которую Филомен ощущал в египетских храмах, где ему случилось несколько раз побывать.
- Садись, - приказала египтянка мелодичным голосом: на правильном греческом языке, хотя и с сильным акцентом.
Филомен только тут вспомнил, что нужно поклониться; он низко поклонился и сел на один из стульев у себя за спиной.
- Не бойся, - продолжила дочь Априя, не сводя с него черных насурьмленных глаз. Веки ее были накрашены зеленой краской – растертым малахитом, растушеванным под черными бровями. – Сейчас ты не на службе, и я говорю на языке твоей страны, которого мои слуги не знают.
Филомен поклонился, сидя напротив царевны. Сердце молодого эллина все так же часто билось.
Нитетис вдруг засмеялась, как будто его вид забавлял ее.
- Ты, конечно, знаешь, почему я запомнила тебя! Ты крутил мне руки! А ты, эллин, - ты знаешь теперь, что прикосновение к дочери бога карается смертью?
Филомен кивнул.
Он почти не испугался, поняв, что египтянка его просто испытывает. Но вдруг Нитетис поднялась из своего кресла. Она прошлась перед ним, как совсем недавно перед ним в задумчивости расхаживала разумница-сестра.
Потом Нитетис быстро обернулась к юноше и замерла, глядя ему в глаза. До него донесся густой запах ее притираний.
- Я запомнила и то, что ты меня защищал от других, Филомен, сын Антипатра.
Она вдруг улыбнулась, показавшись ему необыкновенно красивой; хотя влечения к ней эллин не ощутил. Она была красива как смертельно опасная царская кобра - или нечеловеческое божество египетского храма.
Филомен промолчал, ожидая, что царевна скажет дальше; а он чувствовал, что у нее есть что сказать еще. Нитетис удалилась от него и снова села, повернувшись к собеседнику лицом. Египтянка скрестила руки на груди, и эллин увидел, что ее обнаженные руки до локтей обвивают золотые браслеты в виде змей: он вздрогнул.
- На самом деле я пригласила тебя не поэтому. Ты знаешь, что прежний бог Та-Кемет, мой отец, любил ваших философов? Я услышала, что ты ученик знаменитого Пифагора, который сейчас живет в городе Птаха и которого пригласил сюда теперешний Хор на троне – его величество Яхмес Хнумибра. Ты единственный философ в моей страже!
Нитетис опять засмеялась.
Филомен не нашел ничего другого, кроме как встать и поклониться; потом он снова сел. Молодой воин был изумлен тем, как хорошо эта девушка говорит по-гречески. Может быть, царевна Нитетис в затворничестве изучала не только его язык, но и многое другое?
- А скажи, правда ли, что поклонение животным вы считаете отвратительным? – вдруг спросила дочь Априя.
Филомен онемел на несколько мгновений.
Он понял, что, может быть, сейчас подвергает смертельной опасности всех своих братьев-пифагорейцев.
- Мы не поклоняемся животным, но уважаем чужие обычаи, - наконец ответил он.
- Уважаете, вот как! – Нитетис опять встала с места, хлопнув в ладоши и тряхнув головой; зазвенели ее длинные и тяжелые серьги-солнца, так же прицепленные к ушам, как у Поликсены. Она была без парика, и черные волосы были заплетены в мелкие косы, сложно уложенные на голове.
- А правда ли, что вы ваших женщин – ваших жен и дочерей считаете сродни животным? – спросила египтянка.
Филомен смешался. Конечно, слова царевны были грубым преувеличением; но и совсем отрицать их он не мог. Нитетис улыбнулась.
- Есть ли у вас ученые женщины? – продолжила допрос египтянка, стоя почти вплотную к нему.
Филомен не сомневался, что стражники-египтяне у дверей ее спальни не сводят с него глаз.
- Есть, госпожа, - сказал он.
- Но это не жены, - усмехнулась Нитетис. – Это ваши гетеры – прекрасные женщины, которые вас развлекают! Тебе не кажется подобное бесчестным, философ, - любить только тех женщин, с которыми вы наслаждаетесь, и пренебрегать матерями ваших детей, которые больше всего трудятся на вас?
- У всех народов свои обычаи, царевна, - сказал Филомен.
Он не знал, куда девать глаза – куда ему спрятаться от этой женщины.
- Ты прав, у всех свои обычаи, - сказала египтянка, смеясь и наслаждаясь своей властью над ним. - Я хотела бы получше познакомиться с вашими обычаями! Ответь мне… ты женат, сын Антипатра?
Филомен покачал головой.
- Ну конечно, - на лице Нитетис выразилось презрение.
Филомен знал, что египтяне осуждают любовную дружбу, которая существует между боевыми товарищами в Элладе; и особенным грехом в Египте считается мужеложство. Юноша вскинул голову.
- Скоро я возьму себе жену, - сказал он с вызовом, будто оправдываясь. Но Нитетис уже думала о другом.
- А есть у тебя сестра, философ? Или у кого-нибудь из ваших братьев – есть у вас женщины, с которыми я могу поговорить так, как сейчас с тобой?
- У меня есть сестра… Поликсена, - сказал коринфянин. Он сглотнул. – Она так же умна, как я.
Он не мог сейчас лгать, потому что Нитетис не сводила с него глаз.
- Очень хорошо, - сказала египтянка. – Приведи свою сестру, я желаю с ней побеседовать.
Филомен прикрыл глаза на несколько мгновений. И до него донеслось:
- Я ведь вижу, как трудно тебе вести ученую беседу с животным!
Филомен вскочил.
- Ты ошибаешься, госпожа! Я никогда не думал о тебе так низко! – воскликнул он пылко: и совершенно искренне.
- Надеюсь, - усмехнулась Нитетис.
Она помолчала, сузив черные удлиненные глаза.
- А ты слышал, эллин, что у персов есть вера, которая учит, будто бог един? И приверженцев этой веры становится все больше?
Филомен молча мотнул головой. Он ничего подобного не слышал даже от Пифагора, хотя учитель наверняка об этом знал гораздо лучше египетской девицы.
- Что ж, пусть твоя ученая сестра придет ко мне завтра… после обеда. Я пошлю в ваш дом вестника, - заключила царевна. – Я буду рада поговорить с эллинкой о богах, о персах, о ваших и наших обычаях… А ты сейчас можешь идти.
Она взглянула на него через плечо.
- И не думай, что моя благосклонность к философам означает, будто ты можешь пренебрегать своими обязанностями!
Филомен низко поклонился и ушел – пятясь, как египетский царедворец.
За дверью молодой эллин пробормотал проклятие, ударив кулаком в стену: хотя его могли видеть караульные.
Что за боги назначили его служить такой женщине?..
И ведь ослушаться приказа Априевой дочери никак нельзя. Что ж, остается надеяться, что сестра окажется так умна, как ожидает от нее эта египтянка.
* Загробный мир у египтян.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 9
Когда за Поликсеной пришел вестник, она сидела и шила себе хитон – из прекрасной шелковой материи, которую она купила на рынке сама: но и шила сама, потому что за готовую одежду торговцы запрашивали гораздо дороже.
Когда Ликандр, который совершенно перестал с нею разговаривать, препроводил в ее комнату царского вестника, Поликсена сперва подумала, что стряслось несчастье с братом.
Она чуть не поранилась иглой и не замарала желтый шелк кровью; страх испортить ткань почти вытеснил страх за Филомена. Поликсена дрогнувшими руками свернула работу и встала со стула.
- Что случилось? – спросила она посланника по-гречески. Потом, спохватившись, повторила тот же вопрос по-египетски.
- Благороднейшая из благородных царевна Нитетис, божественная дочь его величества Априя, дочь Ра, дочь Нейт, желает немедля видеть тебя и говорить с тобой, - сказал могучий меднокожий египтянин: в головном платке, похожем на царский, с золотым нагрудным знаком.
Казалось, только услышав из уст хозяйки египетскую речь, он счел Поликсену достойной объяснения.
- Зачем царевна хочет видеть меня? – с ужасом спросила эллинка.
Вестник смотрел на нее сверху вниз почти с презрением; он промолчал. Поликсена поняла, что никто и ничто ей сейчас не поможет.
- Хорошо, я пойду с тобой, - ответила она, чувствуя, что сильно побледнела, но стараясь сохранить гордость. – Только мне нужно время, чтобы одеться как подобает.
Поликсене на несколько мгновений показалось, что и этого ей не разрешат; но потом египтянин кивнул и, повернувшись, вышел из комнаты.
Поликсена надела единственный наряд, достойный такого случая: свои хитон и гиматий из розового шелка, с серебряными застежками, и ониксовые серьги. Черные волосы она частью подобрала кверху и свернула узлом на затылке, остальные оставив падать на спину: так коринфянка причесывалась чаще всего.
Поликсена умастилась подаренным Аристодемом розовым маслом и задумалась на несколько мгновений, не накрасить ли глаза или губы; у нее была дешевая египетская черная подводка для глаз и оранжевая хна для губ, но она красила лицо чрезвычайно редко. И решила, что не стоит. Пусть себя разрисовывают египетские жены – от нее, конечно, ждут другого…
Вдруг коринфянка начала догадываться, зачем она могла понадобиться Априевой дочери; и у нее немного отлегло от сердца.
Она громко позвала вестника; вдруг Поликсене показалось унизительным выходить к нему самой, с покорностью пленницы. Египтянин вошел и окинул ее бесстрастным взглядом; Поликсена покраснела, хотя и почувствовала его одобрение.
Молча вестник направился вперед, и Поликсена – за ним.
Коринфянка неожиданно осознала, что покидает свой дом надолго… и хотя первоначальный страх, что ее бросят в тюрьму или подвергнут какому-нибудь другому насилию, почти отпустил, ей стало очень страшно за свой дом, единственное прибежище в чужой стране. Пусть этот дом их отец купил у египтянина и выстроен он был по египетскому образцу…
Поликсена нашла глазами Ликандра, который, несмотря на недавно возникшую неприязнь к ней, не ушел далеко.
- Постой, я скажу слово моему другу! – бросила она вестнику; и, не дожидаясь разрешения, подбежала к Ликандру и схватила его за руку.
- Ликандр, мой друг… я ухожу, меня уводят во дворец, - Поликсена задыхалась от волнения, точно долго бежала. – Не отнимай свою руку, выслушай меня!
Атлет и не думал вырываться, глядя на нее с удивлением; а после ее слов его выражение стало почти сочувственным.
- Ты хочешь мне что-то поручить, госпожа? – спросил он.
- Да, - Поликсена кивнула, поняв, что Ликандр по-прежнему считает себя слугой ее дома – ее и брата. Что ж, быть может, для него это дело чести – ведь, как-никак, она и Филомен единственные из знакомцев Ликандра, принадлежащие к царскому роду.
- Прошу тебя, присмотри за этим домом, пока меня не будет. У нас не так много есть, что красть… но кто знает…
Ликандр спокойно кивнул.
- Без тебя никто сюда не войдет.
Поликсена улыбнулась, впервые после ухода брата с гордостью ощутив, что значит эллин; она порывисто обняла Ликандра и, наклонив к себе его курчавую темную голову, поцеловала атлета в щеку.
- Благодарю тебя… и не сердись за Аристодема, - прошептала она. – Уверяю тебя, я не хотела дурного!
Ликандр впервые за долгое время посмотрел ей в глаза и улыбнулся – застенчивой, почти детской улыбкой.
- Я не буду сердиться, - сказал он; и поклонился.
Поликсена услышала за спиной громкий возмущенный кашель и только тут вспомнила о царском вестнике. Она быстро повернулась к нему.
- Прости, что заставила ждать, - сказала коринфянка, все еще улыбаясь и ощущая радость от прощания с Ликандром. – Теперь я готова! Веди меня!
Вестник круто повернулся и, не удостоив ее более ни словом, зашагал вперед. Поликсена поспешила за своим провожатым. Эллинка помнила, что калитка их сада не запирается, а двери дома закладываются на засов только изнутри. До сих пор у них почти нечего было воровать, а дом редко оставался без присмотра хотя бы одного из хозяев.
Теперь и хозяин, и хозяйка ушли. Но Поликсена вспоминала прощальный взгляд Ликандра, детскую улыбку этого могучего человека… и ей становилось так спокойно, точно она препоручила свой дом целому отряду египетских воинов.
Выйдя за калитку, эллинка опять испытала изумление, почти страх. На улице ждали носилки – крытые носилки с четырьмя сильными рабами. Вестник показал рукой на этих людей, и у Поликсены не осталось сомнений, что носилки приготовлены именно для нее!
Что она за госпожа, чтобы ее носить?..
Но, конечно же, это сделано прежде всего для удобства царевны, которая не желает долго дожидаться; ну и затем, чтобы Поликсена не перепачкалась в грязи, которой никогда не приносят в комнаты избалованной Нитетис. Ведь сама Априева дочь, хотя и приехала в Мемфис в путах, теперь, без сомнения, никогда не покидает пределов дворца пешком.
Без единого слова возражения Поликсена села в носилки и обхватила колени руками; она зажмурилась, когда носилки под нею покачнулись, поднимаясь в воздух. Ее быстро понесли. Вестник, конечно, пошел впереди…
Поликсене внезапно стало интересно: она испытала почти тщеславное желание узнать, какие слова будет выкликать этот человек. Как он станет расчищать дорогу ее носилкам?
Но они шагали молча: должно быть, золотого нагрудного знака ее сопровождающего и самого вида носилок оказалось достаточно, чтобы все сами уступали дорогу. Или просто в этот час на улицах было мало прохожих.
"Где теперь Филомен? – мучительно подумала Поликсена. - Говорила ли с ним Нитетис… ах, да конечно, говорила! Иначе царевна не призвала бы меня!"
Может быть, дочери фараона-эллинофила хотелось о многом расспросить благородного эллина, оказавшегося у нее в услужении. Но, конечно, Нитетис невозможно долго говорить с простым стражником и мужчиной-чужеземцем. А вот женщина – дело другое.
Поликсена знала, что царские супруги и дочери обучаются занимать разговором жен иноземных послов, которые во множестве прибывают в страну еще со времен древних могущественных фараонов, когда Египет был гораздо сильнее. Обучена ли такому искусству дочь Априя, выросшая вдали от двора?
Да что об этом думать! Поликсена, хотя и царской крови, здесь почти ничтожна, как и ее отважный и умный брат. Поликсену царевне незачем занимать каким бы то ни было образом. Может быть, божественная дочь Априя решила просто поразвлечься, пригласив к себе чужеземку.
Поликсена не успела додумать этих мыслей – носилки остановились; рабы быстро опустили ее на землю, так что она вскрикнула от неожиданности, хотя совсем не ударилась.
- Выходи, - сквозь зубы приказал вестник, отодвинув полог.
Поликсена кивнула и неловко выбралась из носилок; она быстро расправила складки гиматия. Дальше она пошла за своим проводником, будто арестованная – в тюрьму; они шагали через дворцовый сад, в котором группками прогуливались придворные, и Поликсена заметила несколько изумленных взглядов, которыми египтяне наградили ее. Эллинке стало ужасно стыдно и опять страшно.
"А не страшно ли Нитетис приглашать меня? - впервые подумала Поликсена. – Ведь именно любовь к грекам погубила ее отца!"
Но тут они вошли во дворец, и все посторонние мысли опять покинули эллинку. Она и ее провожатый долго шагали по разноцветным мраморным плитам, минуя коридоры и залы, по которым можно было гулять часами, просто любуясь их красотой. Но сейчас Поликсене недосуг было даже осмотреться.
Наконец они, пройдя расписанный синей и золотой красками коридор, вдоль которого в два ряда стояли стражники, остановились у каких-то высоких двойных дверей, охранявшихся эллинами.
Эллинами! Осознав это, Поликсена ужаснулась и обрадовалась сразу. Где же ее любимый брат?..
Конечно, Нитетис не стала бы приглашать к себе сестру Филомена в то время, когда Поликсена могла бы столкнуться с ним…
Двери распахнулись, и Поликсена застыла на пороге, ошеломленная сверканьем представших ей чертогов: солнце лилось только в окна-прорези под потолком, но после долгого пути в полумраке этого было достаточно.
Ее сильно подтолкнули в спину, и эллинка шагнула вперед, чуть не упав, запутавшись в складках своего одеяния. Потом двери за ее спиной захлопнулись: этот звук чуть не оглушил девушку.
Подавив желание бросить взгляд назад, гостья посмотрела перед собой, хотя это было ничуть не менее страшно, чем все предшествующее.
Поликсена разглядела в кресле напротив высокую черноволосую девушку в блестящем длинном узком платье, с руками, унизанными драгоценностями; на голове ее не было никакого царского убора, но сомнений, кто это, не оставалось.
Поликсена низко поклонилась и выпрямилась, устремив взгляд на хозяйку, которая осталась неподвижной.
Поликсена видела, как кланяются высоким господам египтянки, - согнувшись и замерев, простерев руки, словно обращая мольбы к божеству, - но эллинка не умела и не хотела так делать; хотя во дворце фараона недостаточная почтительность могла стоить ей жизни.
Гостья услышала, как Нитетис смеется.
- Ты совсем не умеешь себя вести, как и твой брат, - произнесла царевна. Она говорила по-гречески, хотя заметно коверкала слова. Нитетис быстро встала из своего кресла и подошла к гостье; Поликсена не успела ни испугаться, ни подумать о чем-либо связно. Но тут эллинка увидела, что Нитетис приветливо улыбается.
Царевна коснулась ее плеча и показала на другое кресло, пониже, чем ее собственное.
- Садись, - велела дочь Ра и Нейт. Потом царевна резко и звонко рассмеялась. – Я могла бы приказать тебе сесть на подушку у моих ног, как и следует, но я хочу, чтобы мы говорили на равных, а ты отвечала мне без страха… Страха вокруг меня слишком много.
Нитетис передернула обнаженными плечами, как будто ей вдруг стало гадко это общее подобострастие. "Несомненно", - подумала Поликсена; и впервые ощутила некоторую жалость к этой божественной особе.
Она с осторожностью села в высокое кипарисовое кресло и взглянула на Нитетис, которая устроилась напротив. Но царевна на нее уже не смотрела. Хозяйка хлопнула в ладоши, и к ним приблизилась служанка, безмолвно ожидавшая в стороне.
- Придвинь к нам столик для угощения. И принеси нам медовых лепешек и вина, - приказала Нитетис по-египетски. – Разговор будет долгим!
Потом царевна опять обернулась к Поликсене. Несколько мгновений она рассматривала эллинку, которая не смела сама начать разговор.
- Ты похожа лицом и статью на брата… тебя это не очень-то красит, - наконец сказала Нитетис: она улыбнулась, как улыбаются женщины, когда перестают видеть в других женщинах соперниц себе по красоте. – Но я знаю, что вы, эллины, считаете прекрасным другое…
Поликсена давно заметила, что прекрасные женщины Эллады выглядят более мужественными, чем египтянки. Но ведь и мужчины Эллады выглядят мужественнее египтян!
Однако она понимала, что ее позвали не спорить о красоте.
- Ты боишься за брата? – вдруг спросила царевна, внимательно наблюдавшая за нею. – Не бойся. Сейчас он отдыхает после своей смены - потом вы можете увидеться.
Поликсена кивнула с большим облегчением. Она все еще не решалась отвечать Нитетис; и вдруг начала опасаться, что та сочтет ее глупой.
Наконец принесли угощение: служанка бесшумно расставила на низком столике кувшины с вином и пивом, серебряные кубки, поставила блюдо с медовыми лепешками и еще одно – с виноградом и яблоками.
Налив обеим девушкам вина, рабыня отступила в тень.
- Не бойся, что она поймет нас, - сделав глоток вина, Априева дочь кивнула на свою служанку. – Говори смело и поправляй меня, если я буду ошибаться. Я хочу изучить ваш язык так хорошо, как знал его мой отец.
- Как тебе угодно, царевна, - Поликсена наконец заговорила.
Нитетис улыбнулась алыми без всякой краски губами.
- Я уже вижу, что ты умна, хотя ты впервые открыла рот. Что ж, думаю, скоро я… разговорю тебя. Я правильно сейчас выразилась?
Поликсена кивнула. Нитетис за время беседы сделала несколько ошибок, которые она заметила только сейчас, начав прислушиваться к ее речи; но эллинка понимала, что обращать на это внимание царевны совсем не время.
Нитетис отщипнула винограда. Прожевав ягоды, она задумчиво сощурила глаза, глядя в окно, на солнце. Царевна вдруг кивнула своей собеседнице, чтобы та тоже посмотрела в окно на бога египтян.
- Когда-то давно, почти тысячу лет назад, в моей стране правил фараон, которого теперь называют… отступником. Правильно? Впрочем, неважно. Ты меня поняла, эллинка.
Нитетис склонила черную голову.
- Об этом царе почти не осталось записей, но главное люди помнят: он пытался свергнуть всех богов и установить поклонение единому богу. Атону, солнечному диску, в котором одном есть справедливость и правда. Отступник взял себе имя Эхнатон - Угодный Атону…
Нитетис взглянула на Поликсену.
- Этого фараона прокляли еще при его жизни, и вернули всех старых богов, как только он умер… Но это было очень давно.
Египтянка усмехнулась.
- А теперь нашей благословенной земле со всех сторон грозят чужие боги... и у нас появились вы и ваша философия, эта новая чума. Мой народ очень привержен своим богам, но народ и правители уже почти не понимают друг друга.
- Я это заметила, - отважилась сказать эллинка.
Она и Филомен в самом деле давно заметили огромную пропасть, лежавшую между египетской знатью и работавшими на нее простолюдинами: такой пропасти никогда не было между греческим народом и его вождями.
Нитетис вдруг склонилась к ней.
- Наши жрецы очень жируют и много лгут… люди чувствуют это, и недовольство жрецами растет. Если сейчас дать людям новых богов… или нового бога, они возьмут его! Ты понимаешь?..
- Ты так думаешь? – быстро спросила Поликсена, которой показалось это чересчур. Она знала, как бывают простолюдины привержены вере предков.
И вдруг она поняла, к чему клонит египтянка.
- Ты хочешь сказать, что опять грядет какая-то вера, утверждающая единого бога? – тихо спросила Поликсена; она сама испугалась своих слов. – Откуда?
- Из Персии, - ответила Нитетис. – Я знаю об этом мало… но послушай, что я успела узнать.
Когда за Поликсеной пришел вестник, она сидела и шила себе хитон – из прекрасной шелковой материи, которую она купила на рынке сама: но и шила сама, потому что за готовую одежду торговцы запрашивали гораздо дороже.
Когда Ликандр, который совершенно перестал с нею разговаривать, препроводил в ее комнату царского вестника, Поликсена сперва подумала, что стряслось несчастье с братом.
Она чуть не поранилась иглой и не замарала желтый шелк кровью; страх испортить ткань почти вытеснил страх за Филомена. Поликсена дрогнувшими руками свернула работу и встала со стула.
- Что случилось? – спросила она посланника по-гречески. Потом, спохватившись, повторила тот же вопрос по-египетски.
- Благороднейшая из благородных царевна Нитетис, божественная дочь его величества Априя, дочь Ра, дочь Нейт, желает немедля видеть тебя и говорить с тобой, - сказал могучий меднокожий египтянин: в головном платке, похожем на царский, с золотым нагрудным знаком.
Казалось, только услышав из уст хозяйки египетскую речь, он счел Поликсену достойной объяснения.
- Зачем царевна хочет видеть меня? – с ужасом спросила эллинка.
Вестник смотрел на нее сверху вниз почти с презрением; он промолчал. Поликсена поняла, что никто и ничто ей сейчас не поможет.
- Хорошо, я пойду с тобой, - ответила она, чувствуя, что сильно побледнела, но стараясь сохранить гордость. – Только мне нужно время, чтобы одеться как подобает.
Поликсене на несколько мгновений показалось, что и этого ей не разрешат; но потом египтянин кивнул и, повернувшись, вышел из комнаты.
Поликсена надела единственный наряд, достойный такого случая: свои хитон и гиматий из розового шелка, с серебряными застежками, и ониксовые серьги. Черные волосы она частью подобрала кверху и свернула узлом на затылке, остальные оставив падать на спину: так коринфянка причесывалась чаще всего.
Поликсена умастилась подаренным Аристодемом розовым маслом и задумалась на несколько мгновений, не накрасить ли глаза или губы; у нее была дешевая египетская черная подводка для глаз и оранжевая хна для губ, но она красила лицо чрезвычайно редко. И решила, что не стоит. Пусть себя разрисовывают египетские жены – от нее, конечно, ждут другого…
Вдруг коринфянка начала догадываться, зачем она могла понадобиться Априевой дочери; и у нее немного отлегло от сердца.
Она громко позвала вестника; вдруг Поликсене показалось унизительным выходить к нему самой, с покорностью пленницы. Египтянин вошел и окинул ее бесстрастным взглядом; Поликсена покраснела, хотя и почувствовала его одобрение.
Молча вестник направился вперед, и Поликсена – за ним.
Коринфянка неожиданно осознала, что покидает свой дом надолго… и хотя первоначальный страх, что ее бросят в тюрьму или подвергнут какому-нибудь другому насилию, почти отпустил, ей стало очень страшно за свой дом, единственное прибежище в чужой стране. Пусть этот дом их отец купил у египтянина и выстроен он был по египетскому образцу…
Поликсена нашла глазами Ликандра, который, несмотря на недавно возникшую неприязнь к ней, не ушел далеко.
- Постой, я скажу слово моему другу! – бросила она вестнику; и, не дожидаясь разрешения, подбежала к Ликандру и схватила его за руку.
- Ликандр, мой друг… я ухожу, меня уводят во дворец, - Поликсена задыхалась от волнения, точно долго бежала. – Не отнимай свою руку, выслушай меня!
Атлет и не думал вырываться, глядя на нее с удивлением; а после ее слов его выражение стало почти сочувственным.
- Ты хочешь мне что-то поручить, госпожа? – спросил он.
- Да, - Поликсена кивнула, поняв, что Ликандр по-прежнему считает себя слугой ее дома – ее и брата. Что ж, быть может, для него это дело чести – ведь, как-никак, она и Филомен единственные из знакомцев Ликандра, принадлежащие к царскому роду.
- Прошу тебя, присмотри за этим домом, пока меня не будет. У нас не так много есть, что красть… но кто знает…
Ликандр спокойно кивнул.
- Без тебя никто сюда не войдет.
Поликсена улыбнулась, впервые после ухода брата с гордостью ощутив, что значит эллин; она порывисто обняла Ликандра и, наклонив к себе его курчавую темную голову, поцеловала атлета в щеку.
- Благодарю тебя… и не сердись за Аристодема, - прошептала она. – Уверяю тебя, я не хотела дурного!
Ликандр впервые за долгое время посмотрел ей в глаза и улыбнулся – застенчивой, почти детской улыбкой.
- Я не буду сердиться, - сказал он; и поклонился.
Поликсена услышала за спиной громкий возмущенный кашель и только тут вспомнила о царском вестнике. Она быстро повернулась к нему.
- Прости, что заставила ждать, - сказала коринфянка, все еще улыбаясь и ощущая радость от прощания с Ликандром. – Теперь я готова! Веди меня!
Вестник круто повернулся и, не удостоив ее более ни словом, зашагал вперед. Поликсена поспешила за своим провожатым. Эллинка помнила, что калитка их сада не запирается, а двери дома закладываются на засов только изнутри. До сих пор у них почти нечего было воровать, а дом редко оставался без присмотра хотя бы одного из хозяев.
Теперь и хозяин, и хозяйка ушли. Но Поликсена вспоминала прощальный взгляд Ликандра, детскую улыбку этого могучего человека… и ей становилось так спокойно, точно она препоручила свой дом целому отряду египетских воинов.
Выйдя за калитку, эллинка опять испытала изумление, почти страх. На улице ждали носилки – крытые носилки с четырьмя сильными рабами. Вестник показал рукой на этих людей, и у Поликсены не осталось сомнений, что носилки приготовлены именно для нее!
Что она за госпожа, чтобы ее носить?..
Но, конечно же, это сделано прежде всего для удобства царевны, которая не желает долго дожидаться; ну и затем, чтобы Поликсена не перепачкалась в грязи, которой никогда не приносят в комнаты избалованной Нитетис. Ведь сама Априева дочь, хотя и приехала в Мемфис в путах, теперь, без сомнения, никогда не покидает пределов дворца пешком.
Без единого слова возражения Поликсена села в носилки и обхватила колени руками; она зажмурилась, когда носилки под нею покачнулись, поднимаясь в воздух. Ее быстро понесли. Вестник, конечно, пошел впереди…
Поликсене внезапно стало интересно: она испытала почти тщеславное желание узнать, какие слова будет выкликать этот человек. Как он станет расчищать дорогу ее носилкам?
Но они шагали молча: должно быть, золотого нагрудного знака ее сопровождающего и самого вида носилок оказалось достаточно, чтобы все сами уступали дорогу. Или просто в этот час на улицах было мало прохожих.
"Где теперь Филомен? – мучительно подумала Поликсена. - Говорила ли с ним Нитетис… ах, да конечно, говорила! Иначе царевна не призвала бы меня!"
Может быть, дочери фараона-эллинофила хотелось о многом расспросить благородного эллина, оказавшегося у нее в услужении. Но, конечно, Нитетис невозможно долго говорить с простым стражником и мужчиной-чужеземцем. А вот женщина – дело другое.
Поликсена знала, что царские супруги и дочери обучаются занимать разговором жен иноземных послов, которые во множестве прибывают в страну еще со времен древних могущественных фараонов, когда Египет был гораздо сильнее. Обучена ли такому искусству дочь Априя, выросшая вдали от двора?
Да что об этом думать! Поликсена, хотя и царской крови, здесь почти ничтожна, как и ее отважный и умный брат. Поликсену царевне незачем занимать каким бы то ни было образом. Может быть, божественная дочь Априя решила просто поразвлечься, пригласив к себе чужеземку.
Поликсена не успела додумать этих мыслей – носилки остановились; рабы быстро опустили ее на землю, так что она вскрикнула от неожиданности, хотя совсем не ударилась.
- Выходи, - сквозь зубы приказал вестник, отодвинув полог.
Поликсена кивнула и неловко выбралась из носилок; она быстро расправила складки гиматия. Дальше она пошла за своим проводником, будто арестованная – в тюрьму; они шагали через дворцовый сад, в котором группками прогуливались придворные, и Поликсена заметила несколько изумленных взглядов, которыми египтяне наградили ее. Эллинке стало ужасно стыдно и опять страшно.
"А не страшно ли Нитетис приглашать меня? - впервые подумала Поликсена. – Ведь именно любовь к грекам погубила ее отца!"
Но тут они вошли во дворец, и все посторонние мысли опять покинули эллинку. Она и ее провожатый долго шагали по разноцветным мраморным плитам, минуя коридоры и залы, по которым можно было гулять часами, просто любуясь их красотой. Но сейчас Поликсене недосуг было даже осмотреться.
Наконец они, пройдя расписанный синей и золотой красками коридор, вдоль которого в два ряда стояли стражники, остановились у каких-то высоких двойных дверей, охранявшихся эллинами.
Эллинами! Осознав это, Поликсена ужаснулась и обрадовалась сразу. Где же ее любимый брат?..
Конечно, Нитетис не стала бы приглашать к себе сестру Филомена в то время, когда Поликсена могла бы столкнуться с ним…
Двери распахнулись, и Поликсена застыла на пороге, ошеломленная сверканьем представших ей чертогов: солнце лилось только в окна-прорези под потолком, но после долгого пути в полумраке этого было достаточно.
Ее сильно подтолкнули в спину, и эллинка шагнула вперед, чуть не упав, запутавшись в складках своего одеяния. Потом двери за ее спиной захлопнулись: этот звук чуть не оглушил девушку.
Подавив желание бросить взгляд назад, гостья посмотрела перед собой, хотя это было ничуть не менее страшно, чем все предшествующее.
Поликсена разглядела в кресле напротив высокую черноволосую девушку в блестящем длинном узком платье, с руками, унизанными драгоценностями; на голове ее не было никакого царского убора, но сомнений, кто это, не оставалось.
Поликсена низко поклонилась и выпрямилась, устремив взгляд на хозяйку, которая осталась неподвижной.
Поликсена видела, как кланяются высоким господам египтянки, - согнувшись и замерев, простерев руки, словно обращая мольбы к божеству, - но эллинка не умела и не хотела так делать; хотя во дворце фараона недостаточная почтительность могла стоить ей жизни.
Гостья услышала, как Нитетис смеется.
- Ты совсем не умеешь себя вести, как и твой брат, - произнесла царевна. Она говорила по-гречески, хотя заметно коверкала слова. Нитетис быстро встала из своего кресла и подошла к гостье; Поликсена не успела ни испугаться, ни подумать о чем-либо связно. Но тут эллинка увидела, что Нитетис приветливо улыбается.
Царевна коснулась ее плеча и показала на другое кресло, пониже, чем ее собственное.
- Садись, - велела дочь Ра и Нейт. Потом царевна резко и звонко рассмеялась. – Я могла бы приказать тебе сесть на подушку у моих ног, как и следует, но я хочу, чтобы мы говорили на равных, а ты отвечала мне без страха… Страха вокруг меня слишком много.
Нитетис передернула обнаженными плечами, как будто ей вдруг стало гадко это общее подобострастие. "Несомненно", - подумала Поликсена; и впервые ощутила некоторую жалость к этой божественной особе.
Она с осторожностью села в высокое кипарисовое кресло и взглянула на Нитетис, которая устроилась напротив. Но царевна на нее уже не смотрела. Хозяйка хлопнула в ладоши, и к ним приблизилась служанка, безмолвно ожидавшая в стороне.
- Придвинь к нам столик для угощения. И принеси нам медовых лепешек и вина, - приказала Нитетис по-египетски. – Разговор будет долгим!
Потом царевна опять обернулась к Поликсене. Несколько мгновений она рассматривала эллинку, которая не смела сама начать разговор.
- Ты похожа лицом и статью на брата… тебя это не очень-то красит, - наконец сказала Нитетис: она улыбнулась, как улыбаются женщины, когда перестают видеть в других женщинах соперниц себе по красоте. – Но я знаю, что вы, эллины, считаете прекрасным другое…
Поликсена давно заметила, что прекрасные женщины Эллады выглядят более мужественными, чем египтянки. Но ведь и мужчины Эллады выглядят мужественнее египтян!
Однако она понимала, что ее позвали не спорить о красоте.
- Ты боишься за брата? – вдруг спросила царевна, внимательно наблюдавшая за нею. – Не бойся. Сейчас он отдыхает после своей смены - потом вы можете увидеться.
Поликсена кивнула с большим облегчением. Она все еще не решалась отвечать Нитетис; и вдруг начала опасаться, что та сочтет ее глупой.
Наконец принесли угощение: служанка бесшумно расставила на низком столике кувшины с вином и пивом, серебряные кубки, поставила блюдо с медовыми лепешками и еще одно – с виноградом и яблоками.
Налив обеим девушкам вина, рабыня отступила в тень.
- Не бойся, что она поймет нас, - сделав глоток вина, Априева дочь кивнула на свою служанку. – Говори смело и поправляй меня, если я буду ошибаться. Я хочу изучить ваш язык так хорошо, как знал его мой отец.
- Как тебе угодно, царевна, - Поликсена наконец заговорила.
Нитетис улыбнулась алыми без всякой краски губами.
- Я уже вижу, что ты умна, хотя ты впервые открыла рот. Что ж, думаю, скоро я… разговорю тебя. Я правильно сейчас выразилась?
Поликсена кивнула. Нитетис за время беседы сделала несколько ошибок, которые она заметила только сейчас, начав прислушиваться к ее речи; но эллинка понимала, что обращать на это внимание царевны совсем не время.
Нитетис отщипнула винограда. Прожевав ягоды, она задумчиво сощурила глаза, глядя в окно, на солнце. Царевна вдруг кивнула своей собеседнице, чтобы та тоже посмотрела в окно на бога египтян.
- Когда-то давно, почти тысячу лет назад, в моей стране правил фараон, которого теперь называют… отступником. Правильно? Впрочем, неважно. Ты меня поняла, эллинка.
Нитетис склонила черную голову.
- Об этом царе почти не осталось записей, но главное люди помнят: он пытался свергнуть всех богов и установить поклонение единому богу. Атону, солнечному диску, в котором одном есть справедливость и правда. Отступник взял себе имя Эхнатон - Угодный Атону…
Нитетис взглянула на Поликсену.
- Этого фараона прокляли еще при его жизни, и вернули всех старых богов, как только он умер… Но это было очень давно.
Египтянка усмехнулась.
- А теперь нашей благословенной земле со всех сторон грозят чужие боги... и у нас появились вы и ваша философия, эта новая чума. Мой народ очень привержен своим богам, но народ и правители уже почти не понимают друг друга.
- Я это заметила, - отважилась сказать эллинка.
Она и Филомен в самом деле давно заметили огромную пропасть, лежавшую между египетской знатью и работавшими на нее простолюдинами: такой пропасти никогда не было между греческим народом и его вождями.
Нитетис вдруг склонилась к ней.
- Наши жрецы очень жируют и много лгут… люди чувствуют это, и недовольство жрецами растет. Если сейчас дать людям новых богов… или нового бога, они возьмут его! Ты понимаешь?..
- Ты так думаешь? – быстро спросила Поликсена, которой показалось это чересчур. Она знала, как бывают простолюдины привержены вере предков.
И вдруг она поняла, к чему клонит египтянка.
- Ты хочешь сказать, что опять грядет какая-то вера, утверждающая единого бога? – тихо спросила Поликсена; она сама испугалась своих слов. – Откуда?
- Из Персии, - ответила Нитетис. – Я знаю об этом мало… но послушай, что я успела узнать.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 10
Разноязыким благородным собеседницам потребовалось много усилий, чтобы по-гречески говорить о новой вере персов; даже у Поликсены скоро кончились слова, а у Нитетис тем более. Помогать им было некому – и ничего записывать, как во время уроков Пифагора, было нельзя.
И еще более нельзя. Но несмотря на это, Нитетис под конец, утерев со лба пот от усилий, сказала с улыбкой:
- Я все время упражняюсь в греческом письме… и мне будет весьма полезно поучиться ему на вере Заратуштры. Ты мне поможешь.
Поликсена поклонилась, весьма впечатленная этим уроком и так же, как Нитетис, со страхом и радостью предвкушавшая продолжение. Она уже немало поняла из рассказа египтянки, и главное, самое удивительное, было вот что: возвещенный древним пророком Заратуштрой бог-вседержитель Ахура-Мазда, творец всего сущего, провозглашался источником всего земного блага – и, понимаемый своими приверженцами единым, не требовал свержения всех других богов. Царь же персов, несмотря на верховную власть, не почитался верховным богом, как в Египте. Но так же, как египтянин, перс-зороастриец определял свою посмертную судьбу праведною жизнью на земле.
Поликсена до сих пор мало знала о том, чем почитают человеческую душу египтяне, - Пифагор весьма скупо говорил об этом; но Нитетис подтвердила и дополнила слова учителя. Египтяне веровали в блаженное посмертие для тех, кто делал добро другим, и в вечные мучения для грешников. Но египтяне также свято верили, что для спасения души нужна вечная сохранность тела; персы же питали отвращение к виду мертвых тел и даже не заботились о том, чтобы хоронить своих умерших, видя в них великий источник зла.
- Видишь, сколько несогласия между нами… во всем, и в великом, и в малом! Но правда должна быть одна! – горячо сказала Нитетис.
Она резко рассмеялась, видя изумление эллинки.
- Персы верят, что каждый человек может сердцем постичь, где лежит правда… вот и я пытаюсь. Хотела бы я услышать, что сказал бы об этом ваш мудрец Пифагор – и как он попытался бы примирить наших богов!
Поликсена только развела руками. Она видела, что ее царственная собеседница слишком увлеклась: Нитетис, конечно, была смела и привычна повелевать с самых малых лет, но вот так менять веры и обычаи, переписывая судьбы целых народов, было невозможно даже в мыслях. Поликсене было семнадцать лет – а значит, она старше Нитетис года на два, не больше: но в юности это означает разницу в целую жизнь…
Поликсена подумала, что если Пифагор и был осведомлен о вере персов, возможно, даже прозревая в ней какую-то правду, было очень разумно, что самосец не стал смущать своих слушателей еще и азиатским учением. Жить среди варваров-египтян и посещать новую философскую школу, поклоняясь своим старым греческим богам, для пифагорейцев было уже достаточно…
Когда солнце село, Нитетис спохватилась.
- Как я заговорилась с тобой, меня ждут дела!
Поликсена встала с места и поклонилась.
- Так я могу идти, царевна?
Нитетис нахмурилась, глядя ей в лицо.
- Нет, - резко сказала дочь Априя. – Разве я отпускала тебя? Мы далеко еще не закончили разговор!
Эллинка покачала головой.
- Если мне будет позволено сказать, госпожа, такие разговоры умные люди могут вести очень долго… удобно ли тебе задерживать меня у себя?
Нитетис хмыкнула. Поликсена уже привыкла смело возражать ей в споре, и когда спор утих, божественной дочери это не очень-то понравилось.
- Ты думаешь, что лучше будет, если я отпущу тебя домой, чтобы завтра позвать снова? – спросила дочь фараона. - Люди во дворце тогда скорее начнут говорить о нас!
Поликсена поняла, что возражать бесполезно и даже опасно. Она кивнула.
- Только позволь мне увидеться с братом, царевна.
Нитетис улыбнулась.
- Ну конечно, ведь я дала тебе слово. Ступай к нему сейчас, тебя проводят. Скажи Филомену о моем изволении – что ты останешься у меня, покуда я желаю.
Поликсена вообразила себе, каково будет сказать все это брату, - но выбирать не приходилось.
- Хорошо, госпожа, - терпеливо сказала эллинка.
И вдруг египтянка подошла к ней и сжала ее руку в своей: первый такой сердечный жест.
- Не притворяйся, что тебе не понравилось! Я ведь вижу: ты наслаждалась нашим спором не меньше меня!..
Поликсена улыбнулась: конечно, это было так.
- Это правда, царевна. Благодарю тебя.
Нитетис улыбнулась и кивнула. Когда она отпустила руку эллинки, Поликсена увидела на своей коже ярко-рыжие следы. Нитетис, как все знатные египтянки, красила хной ладони и ступни.
- Хорошо, - сказала Априева дочь. – Иди сейчас к брату, а потом я отдам распоряжения насчет тебя… тебе отведут покои рядом с моими, принесут ужин, воду для купания и все, что ты потребуешь для своего удобства. Требуй как царская гостья!
Поликсена низко поклонилась, надеясь, что египтянка не видит, как она смущена и растеряна. Эллинке опять стало очень страшно; она сжала дрожащие руки в складках гиматия.
Потом по знаку Нитетис к Поликсене подошел один из египтян, охранявший вход в спальню царской дочери. Нитетис быстро проговорила ему что-то на своем языке, и он кивнул и ударил себя кулаком в голую грудь.
- Мой воин проводит тебя к брату, - сказала египтянка, взглянув на Поликсену подведенными черным глазами, окруженными зелеными тенями. В вечернем свете эта раскраска выглядела почти зловеще: египтяне во всем своем искусстве преследовали такую цель, увести человека от натуры и от самого себя...
Эллинка еще раз поклонилась и увидела улыбку своей царственной покровительницы. Потом стражник направился к дверям, и Поликсена последовала за ним.
Она увиделась и объяснилась с братом – Филомен так был растерян от всего происходящего, что даже не выговорил сестре. Хотя за что ее ругать? Винить можно было только те силы, которые привели их обоих пред очи Нитетис.
Филомен только обнял сестру и пожелал удачи. Поликсена ответила ему тем же. Они распрощались, и стражник повел эллинку назад: видимо, туда, куда указала ему царевна препроводить гостью.
Поликсена обрадовалась, что у брата не было времени расспросить сестру о содержании ее беседы с Нитетис… и вдруг ей стало страшно этого умолчания. Может быть, дальше ей придется обманывать любимого брата еще больше, обманывать сознательно?
Нет, конечно, нет: они непременно поговорят позже.
Когда Поликсена оказалась в отведенном ей покое, от богатства которого у эллинки зарябило в глазах, к ней тут же подошла служанка-египтянка, похожая на ту, которая была у Нитетис: молодая и бесстрастная, но, видимо, расторопная. Она сказала Поликсене, что для нее готова ванна.
Поликсена только в далеком детстве пользовалась услугами рабыни: Филомена и своей няни-гречанки, которая давно умерла. И никакие рабыни еще не видели и не касались ее тела, когда Поликсена стала девушкой. А эта была еще и египетской дикаркой, к тому же, дворцовой прислужницей!
Коринфянка кивнула, сохраняя спокойствие и соглашаясь последовать за служанкой. Ванная комната оказалась соседней – чистоплотные египтяне совершали омовения по нескольку раз в день и не любили для этого ходить далеко. От горячей ароматной воды поднимался пар. Прислужница подошла к Поликсене и, склонившись и протянув руки, показала, что готова взять у нее одежду.
А что гостья наденет потом?
Поликсена расстегнула застежки гиматия, потом спустила с плеч хитон и, сбросив одежды на руки рабыне, шагнула в воду и села, уже не заботясь о том, что волосы намокнут. Через какое-то время она почувствовала, как проворные умелые руки подняли ее волосы и закрутили вокруг головы, заколов шпильками; потом рабыня принялась натирать ее плечи жестким натроном*.
Немного погодя, опустив глаза, Поликсена встала из воды и позволила натереть себя везде. Она представляла, что думает египтянка о ее загрубевших руках и коленях, о темном неровном загаре… обо всем ее теле бедной женщины, привыкшей ко всякому труду; хотя и телесными упражнениями Поликсена, как благородная эллинка, никогда не пренебрегала.
Смыв соль с ее тела, служанка помогла ей выйти из ванны и обернула большим куском полотна, которым с силой растерла. Потом вместо ее собственного платья подала гостье широкое и длинное белое одеяние, которое не было сшито по бокам и имело только горловину, стягиваясь в талии поясом: египтяне носили такие платья в часы отдыха и ночью.
Поликсена обулась, радуясь, что ей оставили хотя бы сандалии, и гадая, когда ей вернут ее собственное платье.
Вернувшись в спальню, она села в кресло, и на столике перед ней поставили ужин: жаренную с луком и пряностями рыбу, финики, лепешки и вино. Немного поев, Поликсена почувствовала, что ее клонит ко сну – после купания, после всего этого изумительного и утомительного дня. Эллинка подавила зевок, про себя дивясь, как быстро ее перестала впечатлять окружающая красота и роскошь.
Наверное, это просто от усталости… а потом она будет вспоминать свое гостеванье у царевны как лучший виденный ею сон.
Если вернется из дворца.
Холодный страх вдруг овеял ее, и Поликсена увидела свое положение в его настоящем свете.
Она – она эллинка у гостях у дочери Априя! Она женщина-философ, исповедующая учение, которое, весьма возможно, уже завтра подвергнется гонению по всей Та-Кемет!
И Нитетис хочет от Поликсены, чтобы она поддержала персидскую веру на египетской земле: Нитетис настоящая изменница, если называть вещи своими именами. А как Поликсене называть себя, если она станет союзницей этой девушки – и всех тех, кто вместе с Нитетис рассчитывает склониться перед Камбисом, пусть даже и к выгоде для Египта?..
Поликсена склонилась на руку отяжелевшей головой. Нет, этого слишком много. И каждый новый день ниспосылает неожиданные испытания, не позволяя человеку много гадать о будущем, которое знают одни боги.
Коринфянка отправилась в постель, куда ее препроводила та же египетская служанка: истинно царское ложе, огромная кровать с пологом, застеленная тонким и мягким льном и мягчайшими шерстяными покрывалами, с пуховыми шелковыми подушками.
Устраиваясь на этом ложе, эллинка задалась вопросом, кто спал здесь до нее. Чьи заговоры и страсти видела эта спальня?
Но потом глаза Поликсены закрылись, и она крепко заснула.
***
Утром ее тело занемело – она так устала, что проспала всю ночь в одной позе. Но, с наслаждением потянувшись, Поликсена почувствовала, что хорошо отдохнула.
И тут же ее одолели все вчерашние заботы и страхи разом.
Сев в постели и уткнувшись лицом в ладони, эллинка вспомнила о своем доме и о верном Ликандре, которого она, вполне возможно, подвергла нешуточной опасности; вспомнила о том, где сама находится и кто ее ждет.
- Помоги мне, Артемида, - прошептала Поликсена.
Но почему-то ей представлялось, что Артемида, охранившая ее брата в бою, не имеет силы здесь. А после того, как Поликсена долгие часы рассуждала с египетской царевной о персидской вере!
Она спустила ноги с кровати и, подняв глаза, увидела совсем рядом вчерашнюю служанку. Египтянка поклонилась с невозмутимым видом.
"Сколько же власти здесь на самом деле имеют рабы?" - подумала Поликсена.
В Египте рабы не приравнивались к вещам, как в Элладе, и среди египтян рабов было мало: преимущественно рабами были пленники-чужеземцы. Значительную часть обслуги дворцов и особняков знати Та-Кемет составляли наемные люди, работавшие за плату. Рабы же были как самые младшие из детей в семье египтян; наиболее незаметные, вездесущие и потому порою самые нужные из прислужников.
Никакой раб не был вполне рабом - но и никакой приближенный знатного господина не мог назвать себя свободным человеком.
Такая двойственность положения человека свойственна многим древним восточным странам: несомненно, и Персии, хотя об этой новой грозной силе Поликсена все еще знала мало.
Служанка подала ей ее собственный наряд – и, ощутив исходящий от платья лотосовый аромат, Поликсена со стыдом поняла, что платье вчера выстирали. Одевшись, эллинка позволила себя причесать – похоже на то, как убирала волосы она сама, но на египетский манер, заплетя на висках несколько тонких кос и связав их на затылке в пучок. По две косички справа и слева оставили свободно падать на шею. И, конечно, ей накрасили лицо: наложив яркую хну на губы и жирно подведя глаза, что делали все египтянки, не только для красоты, но и для защиты от света.
Ей принесли легкую еду – фрукты и вино с водой, хотя египтяне вино не разбавляли: но Априева дочь, конечно, знала об этом обычае эллинов. Потом пришел вчерашний стражник и, коротко поклонившись гостье дочери фараона, пригласил ее проследовать к своей госпоже.
Подходя к покоям царевны, Поликсена увидела, как оттуда выходит незнакомый ей царедворец… нет, он был ей знаком! Друзья Филомена по просьбе его сестры объяснили Поликсене, кто это: царский казначей Уджагорресент, высочайший благодетель ее и брата.
Поликсена поспешно отступила и поклонилась высокому человеку. Выпрямнвшись, она встретилась взглядом с Уджагорресентом: египтянин остановился, глядя на нее густо подведенными черными, лишенными всякого выражения глазами. Когда Поликсена посмотрела царскому казначею в лицо, уголки его накрашенных губ приподнялись в улыбке. Потом он сам слегка склонил голову без парика и проследовал дальше.
Войдя в двери гостевой комнаты, Поликсена сразу же увидела радостную улыбку Нитетис, сидевшую в том же кресле, что и вчера. Сегодня на Априевой дочери было свободное полупрозрачное белое платье, похожее на то, что Поликсене дали на ночь: эллинка увидела, что под легкой тканью просвечивают выкрашенные красным соски, и вздрогнула. Дочь фараона встала и поспешила ей навстречу.
- Сегодня ты выглядишь лучше, - сказала она, крепко пожав руку Поликсены. – Ты уже завтракала?
Поликсена кивнула, борясь со своим смущением.
- Я тоже ела. Тогда пусть нам принесут просто вина, - Нитетис улыбалась, казалось, охваченная безудержным и непонятным весельем. – Сегодня я хочу, чтобы ты рассказала мне о себе и своей родине!
* Смесь соли и соды, употреблявшаяся египтянами вместо мыла.
Разноязыким благородным собеседницам потребовалось много усилий, чтобы по-гречески говорить о новой вере персов; даже у Поликсены скоро кончились слова, а у Нитетис тем более. Помогать им было некому – и ничего записывать, как во время уроков Пифагора, было нельзя.
И еще более нельзя. Но несмотря на это, Нитетис под конец, утерев со лба пот от усилий, сказала с улыбкой:
- Я все время упражняюсь в греческом письме… и мне будет весьма полезно поучиться ему на вере Заратуштры. Ты мне поможешь.
Поликсена поклонилась, весьма впечатленная этим уроком и так же, как Нитетис, со страхом и радостью предвкушавшая продолжение. Она уже немало поняла из рассказа египтянки, и главное, самое удивительное, было вот что: возвещенный древним пророком Заратуштрой бог-вседержитель Ахура-Мазда, творец всего сущего, провозглашался источником всего земного блага – и, понимаемый своими приверженцами единым, не требовал свержения всех других богов. Царь же персов, несмотря на верховную власть, не почитался верховным богом, как в Египте. Но так же, как египтянин, перс-зороастриец определял свою посмертную судьбу праведною жизнью на земле.
Поликсена до сих пор мало знала о том, чем почитают человеческую душу египтяне, - Пифагор весьма скупо говорил об этом; но Нитетис подтвердила и дополнила слова учителя. Египтяне веровали в блаженное посмертие для тех, кто делал добро другим, и в вечные мучения для грешников. Но египтяне также свято верили, что для спасения души нужна вечная сохранность тела; персы же питали отвращение к виду мертвых тел и даже не заботились о том, чтобы хоронить своих умерших, видя в них великий источник зла.
- Видишь, сколько несогласия между нами… во всем, и в великом, и в малом! Но правда должна быть одна! – горячо сказала Нитетис.
Она резко рассмеялась, видя изумление эллинки.
- Персы верят, что каждый человек может сердцем постичь, где лежит правда… вот и я пытаюсь. Хотела бы я услышать, что сказал бы об этом ваш мудрец Пифагор – и как он попытался бы примирить наших богов!
Поликсена только развела руками. Она видела, что ее царственная собеседница слишком увлеклась: Нитетис, конечно, была смела и привычна повелевать с самых малых лет, но вот так менять веры и обычаи, переписывая судьбы целых народов, было невозможно даже в мыслях. Поликсене было семнадцать лет – а значит, она старше Нитетис года на два, не больше: но в юности это означает разницу в целую жизнь…
Поликсена подумала, что если Пифагор и был осведомлен о вере персов, возможно, даже прозревая в ней какую-то правду, было очень разумно, что самосец не стал смущать своих слушателей еще и азиатским учением. Жить среди варваров-египтян и посещать новую философскую школу, поклоняясь своим старым греческим богам, для пифагорейцев было уже достаточно…
Когда солнце село, Нитетис спохватилась.
- Как я заговорилась с тобой, меня ждут дела!
Поликсена встала с места и поклонилась.
- Так я могу идти, царевна?
Нитетис нахмурилась, глядя ей в лицо.
- Нет, - резко сказала дочь Априя. – Разве я отпускала тебя? Мы далеко еще не закончили разговор!
Эллинка покачала головой.
- Если мне будет позволено сказать, госпожа, такие разговоры умные люди могут вести очень долго… удобно ли тебе задерживать меня у себя?
Нитетис хмыкнула. Поликсена уже привыкла смело возражать ей в споре, и когда спор утих, божественной дочери это не очень-то понравилось.
- Ты думаешь, что лучше будет, если я отпущу тебя домой, чтобы завтра позвать снова? – спросила дочь фараона. - Люди во дворце тогда скорее начнут говорить о нас!
Поликсена поняла, что возражать бесполезно и даже опасно. Она кивнула.
- Только позволь мне увидеться с братом, царевна.
Нитетис улыбнулась.
- Ну конечно, ведь я дала тебе слово. Ступай к нему сейчас, тебя проводят. Скажи Филомену о моем изволении – что ты останешься у меня, покуда я желаю.
Поликсена вообразила себе, каково будет сказать все это брату, - но выбирать не приходилось.
- Хорошо, госпожа, - терпеливо сказала эллинка.
И вдруг египтянка подошла к ней и сжала ее руку в своей: первый такой сердечный жест.
- Не притворяйся, что тебе не понравилось! Я ведь вижу: ты наслаждалась нашим спором не меньше меня!..
Поликсена улыбнулась: конечно, это было так.
- Это правда, царевна. Благодарю тебя.
Нитетис улыбнулась и кивнула. Когда она отпустила руку эллинки, Поликсена увидела на своей коже ярко-рыжие следы. Нитетис, как все знатные египтянки, красила хной ладони и ступни.
- Хорошо, - сказала Априева дочь. – Иди сейчас к брату, а потом я отдам распоряжения насчет тебя… тебе отведут покои рядом с моими, принесут ужин, воду для купания и все, что ты потребуешь для своего удобства. Требуй как царская гостья!
Поликсена низко поклонилась, надеясь, что египтянка не видит, как она смущена и растеряна. Эллинке опять стало очень страшно; она сжала дрожащие руки в складках гиматия.
Потом по знаку Нитетис к Поликсене подошел один из египтян, охранявший вход в спальню царской дочери. Нитетис быстро проговорила ему что-то на своем языке, и он кивнул и ударил себя кулаком в голую грудь.
- Мой воин проводит тебя к брату, - сказала египтянка, взглянув на Поликсену подведенными черным глазами, окруженными зелеными тенями. В вечернем свете эта раскраска выглядела почти зловеще: египтяне во всем своем искусстве преследовали такую цель, увести человека от натуры и от самого себя...
Эллинка еще раз поклонилась и увидела улыбку своей царственной покровительницы. Потом стражник направился к дверям, и Поликсена последовала за ним.
Она увиделась и объяснилась с братом – Филомен так был растерян от всего происходящего, что даже не выговорил сестре. Хотя за что ее ругать? Винить можно было только те силы, которые привели их обоих пред очи Нитетис.
Филомен только обнял сестру и пожелал удачи. Поликсена ответила ему тем же. Они распрощались, и стражник повел эллинку назад: видимо, туда, куда указала ему царевна препроводить гостью.
Поликсена обрадовалась, что у брата не было времени расспросить сестру о содержании ее беседы с Нитетис… и вдруг ей стало страшно этого умолчания. Может быть, дальше ей придется обманывать любимого брата еще больше, обманывать сознательно?
Нет, конечно, нет: они непременно поговорят позже.
Когда Поликсена оказалась в отведенном ей покое, от богатства которого у эллинки зарябило в глазах, к ней тут же подошла служанка-египтянка, похожая на ту, которая была у Нитетис: молодая и бесстрастная, но, видимо, расторопная. Она сказала Поликсене, что для нее готова ванна.
Поликсена только в далеком детстве пользовалась услугами рабыни: Филомена и своей няни-гречанки, которая давно умерла. И никакие рабыни еще не видели и не касались ее тела, когда Поликсена стала девушкой. А эта была еще и египетской дикаркой, к тому же, дворцовой прислужницей!
Коринфянка кивнула, сохраняя спокойствие и соглашаясь последовать за служанкой. Ванная комната оказалась соседней – чистоплотные египтяне совершали омовения по нескольку раз в день и не любили для этого ходить далеко. От горячей ароматной воды поднимался пар. Прислужница подошла к Поликсене и, склонившись и протянув руки, показала, что готова взять у нее одежду.
А что гостья наденет потом?
Поликсена расстегнула застежки гиматия, потом спустила с плеч хитон и, сбросив одежды на руки рабыне, шагнула в воду и села, уже не заботясь о том, что волосы намокнут. Через какое-то время она почувствовала, как проворные умелые руки подняли ее волосы и закрутили вокруг головы, заколов шпильками; потом рабыня принялась натирать ее плечи жестким натроном*.
Немного погодя, опустив глаза, Поликсена встала из воды и позволила натереть себя везде. Она представляла, что думает египтянка о ее загрубевших руках и коленях, о темном неровном загаре… обо всем ее теле бедной женщины, привыкшей ко всякому труду; хотя и телесными упражнениями Поликсена, как благородная эллинка, никогда не пренебрегала.
Смыв соль с ее тела, служанка помогла ей выйти из ванны и обернула большим куском полотна, которым с силой растерла. Потом вместо ее собственного платья подала гостье широкое и длинное белое одеяние, которое не было сшито по бокам и имело только горловину, стягиваясь в талии поясом: египтяне носили такие платья в часы отдыха и ночью.
Поликсена обулась, радуясь, что ей оставили хотя бы сандалии, и гадая, когда ей вернут ее собственное платье.
Вернувшись в спальню, она села в кресло, и на столике перед ней поставили ужин: жаренную с луком и пряностями рыбу, финики, лепешки и вино. Немного поев, Поликсена почувствовала, что ее клонит ко сну – после купания, после всего этого изумительного и утомительного дня. Эллинка подавила зевок, про себя дивясь, как быстро ее перестала впечатлять окружающая красота и роскошь.
Наверное, это просто от усталости… а потом она будет вспоминать свое гостеванье у царевны как лучший виденный ею сон.
Если вернется из дворца.
Холодный страх вдруг овеял ее, и Поликсена увидела свое положение в его настоящем свете.
Она – она эллинка у гостях у дочери Априя! Она женщина-философ, исповедующая учение, которое, весьма возможно, уже завтра подвергнется гонению по всей Та-Кемет!
И Нитетис хочет от Поликсены, чтобы она поддержала персидскую веру на египетской земле: Нитетис настоящая изменница, если называть вещи своими именами. А как Поликсене называть себя, если она станет союзницей этой девушки – и всех тех, кто вместе с Нитетис рассчитывает склониться перед Камбисом, пусть даже и к выгоде для Египта?..
Поликсена склонилась на руку отяжелевшей головой. Нет, этого слишком много. И каждый новый день ниспосылает неожиданные испытания, не позволяя человеку много гадать о будущем, которое знают одни боги.
Коринфянка отправилась в постель, куда ее препроводила та же египетская служанка: истинно царское ложе, огромная кровать с пологом, застеленная тонким и мягким льном и мягчайшими шерстяными покрывалами, с пуховыми шелковыми подушками.
Устраиваясь на этом ложе, эллинка задалась вопросом, кто спал здесь до нее. Чьи заговоры и страсти видела эта спальня?
Но потом глаза Поликсены закрылись, и она крепко заснула.
***
Утром ее тело занемело – она так устала, что проспала всю ночь в одной позе. Но, с наслаждением потянувшись, Поликсена почувствовала, что хорошо отдохнула.
И тут же ее одолели все вчерашние заботы и страхи разом.
Сев в постели и уткнувшись лицом в ладони, эллинка вспомнила о своем доме и о верном Ликандре, которого она, вполне возможно, подвергла нешуточной опасности; вспомнила о том, где сама находится и кто ее ждет.
- Помоги мне, Артемида, - прошептала Поликсена.
Но почему-то ей представлялось, что Артемида, охранившая ее брата в бою, не имеет силы здесь. А после того, как Поликсена долгие часы рассуждала с египетской царевной о персидской вере!
Она спустила ноги с кровати и, подняв глаза, увидела совсем рядом вчерашнюю служанку. Египтянка поклонилась с невозмутимым видом.
"Сколько же власти здесь на самом деле имеют рабы?" - подумала Поликсена.
В Египте рабы не приравнивались к вещам, как в Элладе, и среди египтян рабов было мало: преимущественно рабами были пленники-чужеземцы. Значительную часть обслуги дворцов и особняков знати Та-Кемет составляли наемные люди, работавшие за плату. Рабы же были как самые младшие из детей в семье египтян; наиболее незаметные, вездесущие и потому порою самые нужные из прислужников.
Никакой раб не был вполне рабом - но и никакой приближенный знатного господина не мог назвать себя свободным человеком.
Такая двойственность положения человека свойственна многим древним восточным странам: несомненно, и Персии, хотя об этой новой грозной силе Поликсена все еще знала мало.
Служанка подала ей ее собственный наряд – и, ощутив исходящий от платья лотосовый аромат, Поликсена со стыдом поняла, что платье вчера выстирали. Одевшись, эллинка позволила себя причесать – похоже на то, как убирала волосы она сама, но на египетский манер, заплетя на висках несколько тонких кос и связав их на затылке в пучок. По две косички справа и слева оставили свободно падать на шею. И, конечно, ей накрасили лицо: наложив яркую хну на губы и жирно подведя глаза, что делали все египтянки, не только для красоты, но и для защиты от света.
Ей принесли легкую еду – фрукты и вино с водой, хотя египтяне вино не разбавляли: но Априева дочь, конечно, знала об этом обычае эллинов. Потом пришел вчерашний стражник и, коротко поклонившись гостье дочери фараона, пригласил ее проследовать к своей госпоже.
Подходя к покоям царевны, Поликсена увидела, как оттуда выходит незнакомый ей царедворец… нет, он был ей знаком! Друзья Филомена по просьбе его сестры объяснили Поликсене, кто это: царский казначей Уджагорресент, высочайший благодетель ее и брата.
Поликсена поспешно отступила и поклонилась высокому человеку. Выпрямнвшись, она встретилась взглядом с Уджагорресентом: египтянин остановился, глядя на нее густо подведенными черными, лишенными всякого выражения глазами. Когда Поликсена посмотрела царскому казначею в лицо, уголки его накрашенных губ приподнялись в улыбке. Потом он сам слегка склонил голову без парика и проследовал дальше.
Войдя в двери гостевой комнаты, Поликсена сразу же увидела радостную улыбку Нитетис, сидевшую в том же кресле, что и вчера. Сегодня на Априевой дочери было свободное полупрозрачное белое платье, похожее на то, что Поликсене дали на ночь: эллинка увидела, что под легкой тканью просвечивают выкрашенные красным соски, и вздрогнула. Дочь фараона встала и поспешила ей навстречу.
- Сегодня ты выглядишь лучше, - сказала она, крепко пожав руку Поликсены. – Ты уже завтракала?
Поликсена кивнула, борясь со своим смущением.
- Я тоже ела. Тогда пусть нам принесут просто вина, - Нитетис улыбалась, казалось, охваченная безудержным и непонятным весельем. – Сегодня я хочу, чтобы ты рассказала мне о себе и своей родине!
* Смесь соли и соды, употреблявшаяся египтянами вместо мыла.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 11
- Так значит, ты лишилась отца два года назад… тебе было столько же лет, сколько мне сейчас, - медленно сказала Нитетис.
Поликсена кивнула.
- Да, госпожа. Он оставил нам с братом кое-что, но мы давно уже истратили все наследство, и жили…
- Так, как и следует жить пифагорейцам, - улыбнулась дочь фараона. – В бедности и смирении.
Она взглянула на эллинку.
- Я не права, быть может?
- Учитель ничего не говорил об этом прямо… думаю, он слишком умен, чтобы призывать кого-нибудь нищенствовать, - искренне ответила Поликсена. – Но сам Пифагор беден.
Поликсена под пристальным взглядом дочери фараона думала о том, что Пифагор говорил о государственной власти и устройстве общества… и надеялась, что эти слова до египтян не дошли.
- А отчего умерла ваша мать? – вдруг спросила Нитетис. Как оказалось, ее в эту минуту совсем не заботила политика и философия.
- От какой-то лихорадки, - ответила Поликсена. – Она заболела еще до того, как мы сели на корабль, отец хотел переждать… но матушка сама торопила нас, говорила, что опасность не ждет, а ей в ее болезни могут помочь только боги.
Коринфянка закусила губу.
- Мать умерла еще в море, на пятый день плавания… и мы завернули ее в ткань и предали Фетиде… Отец плакал тогда при мне и брате, говорил, что напрасно мы отправились в Египет, что это предвестие сулит нам всем гибель…
Она спохватилась и быстро взглянула на царевну. Но в черных подведенных глазах египтянки было только сочувствие.
- Очень жаль, - сказала она. – Быть может, если бы вы довезли вашу мать до Та-Кемет, здесь она была бы спасена. Наши врачи весьма искусны.
Поликсена кивнула. Она утерла глаза и, сдвинув низко лежащие брови, посмотрела на свою руку, на которой остался черный след.
- Никогда нельзя знать, чего желают боги, царевна.
- Иногда можно, - возразила Нитетис.
Она встала с места и сложила накрашенные ладони. Прошлась перед Поликсеной, размышляя о чем-то своем.
- Я лишилась отца гораздо раньше, чем ты, и едва помню его, - Нитетис грустно улыбнулась. – А матери я совсем не помню. Может быть, она была разлучена со мной насильственно, - а может, тоже умерла.
Поликсена глубоко вздохнула, помня, как опасно заговаривать с Нитетис о ее семье. Египтянка может быть действительно дочерью Априя – как может состоять с ним в другом, близком или дальнем, родстве, а может и вовсе быть обманщицей. Но, как бы то ни было, сейчас касаться этих тайн нельзя никому из приближенных Нитетис, думающих о своем будущем.
И несомненно одно: Нитетис воспитывали как царевну и будущую царицу. Ничего лучшего у Египта сейчас нет.
- Скажи… у вас ведь часто бывают такие войны, как та, от которой вы бежали? – вдруг спросила египтянка. – Ведь вы один народ… как получается, что вы все время воюете между собой, как жестокие враги?
Поликсена пожала плечами.
- Мы сильные воины, мы неуемный народ… нам быстро становится тесно у себя, - она усмехнулась. – Ведь наши полисы всегда были бедны. Но, несмотря на нашу бедность, на нас всегда покушались не только свои, но и соседи, и мы никогда не отвыкали от меча и копья.
Она покраснела, поняв, что только что весьма нелестно отозвалась о Египте. Но Нитетис не оскорбилась, несмотря на то, что прекрасно ее поняла.
- Мир против войны… кто знает, что считать злом, а что добром, - задумчиво сказала Априева дочь. – Вы думаете, что сильные люди не могут быть мирными. Может, и так! Но вы мало думаете о том, почему вы сотворены такими, какие есть, а другие народы – другими… и в чем их сила…
Поликсена подумала о своем доме в Коринфе, потом о путешествии всей семьей на Самос, которое стоило здоровья и жизни матери. Они жили мирно, пока под властью самосского царя Поликрата, дружного с Амасисом, не вспыхнуло восстание.* Но именно Поликрат написал сопроводительное письмо для Пифагора, и именно благодаря этому письму Поликсена сейчас оказалась в обществе царевны.
Грудь ей стеснило чувство переменчивости судьбы, счастья и боли, - нужно всегда отнять у одного, чтобы прибавилось другому. А может ли быть так, чтобы добро преумножалось у всех людей?
И вдруг Поликсена вскочила с места.
- Царевна! Я оставила свой дом на нашего слугу и друга, Ликандра, но этого мало, - взволнованно проговорила эллинка. – Прошу тебя: пока я здесь, пошли еще воинов охранять его.
Они с Нитетис повернулись друг к другу – несмотря на то, что Нитетис была на два года младше, египтянка была совсем ненамного ниже ростом.
- Если тебе не покажется слишком дерзкой моя просьба, - Поликсена сложила руки.
Нитетис холодновато улыбнулась.
- Не покажется. Ты боишься, что без тебя на ваш дом нападут философы? – вдруг усмехнулась она. – Конечно, мне следовало бы самой об этом подумать!
Она резким жестом подозвала египетского стражника, и некоторое время что-то ему объясняла; воин слушал, сложив на груди мощные руки, время от времени почтительно кивая. Потом отсалютовал своим копьем и, повернувшись, быстро вышел.
- Это начальник моей стражи, Сенеб, - сказала египтянка, взглянув на Поликсену, когда воин скрылся. – Я велела ему сейчас же взять пятерых греков из моей охраны и направить к твоему дому. Думаю, этого будет достаточно.
Потом она задумалась, глядя на Поликсену.
- Так вы с братом живете только вдвоем? И никто не помогает тебе по хозяйству? И ваш дом все время без охраны?
- Мы так жили и в Коринфе, госпожа, - сказала Поликсена. Она смутилась, вдруг поняв, как хочет царевна облагодетельствовать ее; протестующе подняла руку, но сердце забилось от ощущения неотвратимости таких перемен.
- Нам ничего не нужно, благодарю тебя!
- Неужели совсем ничего? – засмеялась Нитетис, глядя на сгорающую от стыда чужестранку.
Потом она сдвинула начерненные брови и крепко сжала плечо эллинки. Та вдруг подумала, что царевна тоже, несомненно, упражняет свое тело, хотя и выглядит гораздо более хрупкой, чем сама Поликсена.
- Может быть, тебе и не нужно, но мне нужно, чтобы ты была в безопасности и ни в чем не нуждалась, - прошептала Априева дочь. – У меня мало настоящих союзников – тех, на кого я могу положиться. Я имею в виду моих советников, а не простых солдат, конечно же.
Она взглянула Поликсене в глаза.
- Тех людей, которые могут разглядеть, кто я такая, за моей божественностью, а не повинуются слепо дочери Ра и Нейт! Ты понимаешь, эллинка? А мыслящих по-гречески друзей у меня почти совсем нет!..
Только сейчас Поликсена поняла, как эта девушка одинока. И только сейчас вдруг поняла, как одинока сама.
Конечно, брат любил ее и говорил с ней намного больше, чем обычно у эллинов братья говорят с сестрами, но сердечного друга у Поликсены никогда не было. Такого, каким был для Филомена Тимей: каких имеют счастливые мужчины...
Таким другом для женщины может стать только другая мыслящая и любящая женщина. Коринфянка почти не зналась с девушками из греческих семей в Мемфисе, затворницами своих гинекеев, - тем более, что после смерти Априя мемфисские греки рассеялись и разъехались из столицы.
Она неожиданно поняла, что Нитетис крепко сжимает обе ее руки, и их руки уже перепачкались в краске по самые запястья.
- Так что? Ты примешь мою помощь? – спросила Нитетис почти грозно: но за этой угрозой Поликсена впервые различила отзвук отчаяния и одиночества высоко вознесенной женщины.
Она склонила голову.
- Да, царевна.
Нитетис отпустила ее руки и засмеялась теперь счастливо, увидев, как они обе перепачкались. Поднеся свою ладонь к губам, египтянка поцеловала ее.
- Ты ведь царской крови, как я! Тебе нельзя быть без слуг и охраны! - Нитетис хлопнула в ладоши и повернулась на месте, очень довольная собой. – К тому же, многие из эллинов здесь разбогатели, и никто не посмеет косо взглянуть на вас.
"Многие, очень многие будут смотреть, - печально подумала Поликсена. – Но разве есть у меня сейчас выбор? Боги, что вы делаете с нами!"
Она поклонилась.
- Благодарю тебя, госпожа.
Царевна нетерпеливо вздохнула.
- Когда мы наедине, называй меня просто по имени. Рядом со мной уже давно нет никого, кто называл бы меня по имени, - она рассмеялась.
Подумав немного, она подошла к своему креслу и упала в него. Улыбаясь, посмотрела на рослую эллинку снизу вверх.
- Вот что. Я подарю тебе эту служанку, которая здесь занималась тобой. И дам еще одну – для работы на кухне, - сказала Априева дочь. – А тех воинов, что я послала к твоему дому, назначу твоими постоянными охранниками.
Поликсена побледнела, вообразив себе, как посмотрит в глаза Ликандру. А брату?.. А этим охранникам-эллинам?..
- Нитетис, - робко начала она.
Царевна гордо подняла голову.
- Я понимаю, что ты хочешь сказать. Что вам нечем их кормить этих людей. Но теперь ты моя наперсница… я жалую тебе этот титул*. Ты будешь получать от меня содержание, а твои охранники будут получать жалованье из царской казны. Твой народ достаточно сделал для благополучия моей страны, чтобы теперь Египет отплатил ему тем же!
Поликсена не выдержала и опустилась на колени перед сидящей египтянкой, хотя ей почти невозможно было представить такое смирение раньше. Но сейчас она смотрела на Нитетис как на богиню, которая обладала властью несколькими словами переменить всю ее жизнь.
- Как же мой брат? – умоляюще спросила эллинка.
Нитетис наклонилась и подняла ее, а потом сама встала на ноги и обняла свою новую подругу.
- Филомена я назначу десятником, начальником над моими эллинами, - сказала она, посмотрев ей в глаза. – Но это пока, Поликсена. Думаю, при смелости и способностях твоего брата он быстро поднимется еще выше!
Она отступила и нахмурила брови, видя, что ее милостница опять хочет возразить.
- Такова моя воля! И своего решения насчет тебя я не переменю!
Тут вдруг Нитетис склонила голову, и в ее черных глазах блеснули опасные огоньки.
- Если ты не задумала мне изменить, конечно.
Поликсена мотнула головой. Кажется, боги уже все решили за нее.
- Никогда, Нитетис.
"Никогда", - подумала Поликсена. Теперь это будет уже невозможно – пусть даже Нитетис окружают предатели, каких наверняка немало среди придворных, ей и ее брату невозможно будет предать свою благодетельницу, что бы с той ни случилось. Хотя этими царскими милостями они уже нажили себе врагов как среди египтян, так и среди греков: а предвидится врагов еще больше.
Она улыбнулась Нитетис, и та ответила на улыбку, все прочитав по лицу эллинки.
* Поликрат, тиран (правитель) острова Самос, был современником Амасиса и Пифагора и легендарной личностью. Выражение "Поликратов перстень" стало нарицательным – якобы Поликрат, будучи необыкновенно удачливым человеком, по совету своего царственного друга Амасиса выбросил в море самую любимую свою драгоценность, чтобы боги не позавидовали его счастью. А потом перстень вернулся к нему в брюхе рыбы, пойманной рыбаком, который принес ее царю на обед. И тогда-то Поликрат и понял, что его правление завершится несчастливо.
Несмотря на могущество и блеск двора Поликрата, при нем много несогласных бежало с Самоса: особенно после того, как он в 532 году до н.э. устранил своих братьев-соправителей и стал править единолично.
* У египтян действительно существовали такие полусемейные придворные титулы, которые, однако, были официальными.
- Так значит, ты лишилась отца два года назад… тебе было столько же лет, сколько мне сейчас, - медленно сказала Нитетис.
Поликсена кивнула.
- Да, госпожа. Он оставил нам с братом кое-что, но мы давно уже истратили все наследство, и жили…
- Так, как и следует жить пифагорейцам, - улыбнулась дочь фараона. – В бедности и смирении.
Она взглянула на эллинку.
- Я не права, быть может?
- Учитель ничего не говорил об этом прямо… думаю, он слишком умен, чтобы призывать кого-нибудь нищенствовать, - искренне ответила Поликсена. – Но сам Пифагор беден.
Поликсена под пристальным взглядом дочери фараона думала о том, что Пифагор говорил о государственной власти и устройстве общества… и надеялась, что эти слова до египтян не дошли.
- А отчего умерла ваша мать? – вдруг спросила Нитетис. Как оказалось, ее в эту минуту совсем не заботила политика и философия.
- От какой-то лихорадки, - ответила Поликсена. – Она заболела еще до того, как мы сели на корабль, отец хотел переждать… но матушка сама торопила нас, говорила, что опасность не ждет, а ей в ее болезни могут помочь только боги.
Коринфянка закусила губу.
- Мать умерла еще в море, на пятый день плавания… и мы завернули ее в ткань и предали Фетиде… Отец плакал тогда при мне и брате, говорил, что напрасно мы отправились в Египет, что это предвестие сулит нам всем гибель…
Она спохватилась и быстро взглянула на царевну. Но в черных подведенных глазах египтянки было только сочувствие.
- Очень жаль, - сказала она. – Быть может, если бы вы довезли вашу мать до Та-Кемет, здесь она была бы спасена. Наши врачи весьма искусны.
Поликсена кивнула. Она утерла глаза и, сдвинув низко лежащие брови, посмотрела на свою руку, на которой остался черный след.
- Никогда нельзя знать, чего желают боги, царевна.
- Иногда можно, - возразила Нитетис.
Она встала с места и сложила накрашенные ладони. Прошлась перед Поликсеной, размышляя о чем-то своем.
- Я лишилась отца гораздо раньше, чем ты, и едва помню его, - Нитетис грустно улыбнулась. – А матери я совсем не помню. Может быть, она была разлучена со мной насильственно, - а может, тоже умерла.
Поликсена глубоко вздохнула, помня, как опасно заговаривать с Нитетис о ее семье. Египтянка может быть действительно дочерью Априя – как может состоять с ним в другом, близком или дальнем, родстве, а может и вовсе быть обманщицей. Но, как бы то ни было, сейчас касаться этих тайн нельзя никому из приближенных Нитетис, думающих о своем будущем.
И несомненно одно: Нитетис воспитывали как царевну и будущую царицу. Ничего лучшего у Египта сейчас нет.
- Скажи… у вас ведь часто бывают такие войны, как та, от которой вы бежали? – вдруг спросила египтянка. – Ведь вы один народ… как получается, что вы все время воюете между собой, как жестокие враги?
Поликсена пожала плечами.
- Мы сильные воины, мы неуемный народ… нам быстро становится тесно у себя, - она усмехнулась. – Ведь наши полисы всегда были бедны. Но, несмотря на нашу бедность, на нас всегда покушались не только свои, но и соседи, и мы никогда не отвыкали от меча и копья.
Она покраснела, поняв, что только что весьма нелестно отозвалась о Египте. Но Нитетис не оскорбилась, несмотря на то, что прекрасно ее поняла.
- Мир против войны… кто знает, что считать злом, а что добром, - задумчиво сказала Априева дочь. – Вы думаете, что сильные люди не могут быть мирными. Может, и так! Но вы мало думаете о том, почему вы сотворены такими, какие есть, а другие народы – другими… и в чем их сила…
Поликсена подумала о своем доме в Коринфе, потом о путешествии всей семьей на Самос, которое стоило здоровья и жизни матери. Они жили мирно, пока под властью самосского царя Поликрата, дружного с Амасисом, не вспыхнуло восстание.* Но именно Поликрат написал сопроводительное письмо для Пифагора, и именно благодаря этому письму Поликсена сейчас оказалась в обществе царевны.
Грудь ей стеснило чувство переменчивости судьбы, счастья и боли, - нужно всегда отнять у одного, чтобы прибавилось другому. А может ли быть так, чтобы добро преумножалось у всех людей?
И вдруг Поликсена вскочила с места.
- Царевна! Я оставила свой дом на нашего слугу и друга, Ликандра, но этого мало, - взволнованно проговорила эллинка. – Прошу тебя: пока я здесь, пошли еще воинов охранять его.
Они с Нитетис повернулись друг к другу – несмотря на то, что Нитетис была на два года младше, египтянка была совсем ненамного ниже ростом.
- Если тебе не покажется слишком дерзкой моя просьба, - Поликсена сложила руки.
Нитетис холодновато улыбнулась.
- Не покажется. Ты боишься, что без тебя на ваш дом нападут философы? – вдруг усмехнулась она. – Конечно, мне следовало бы самой об этом подумать!
Она резким жестом подозвала египетского стражника, и некоторое время что-то ему объясняла; воин слушал, сложив на груди мощные руки, время от времени почтительно кивая. Потом отсалютовал своим копьем и, повернувшись, быстро вышел.
- Это начальник моей стражи, Сенеб, - сказала египтянка, взглянув на Поликсену, когда воин скрылся. – Я велела ему сейчас же взять пятерых греков из моей охраны и направить к твоему дому. Думаю, этого будет достаточно.
Потом она задумалась, глядя на Поликсену.
- Так вы с братом живете только вдвоем? И никто не помогает тебе по хозяйству? И ваш дом все время без охраны?
- Мы так жили и в Коринфе, госпожа, - сказала Поликсена. Она смутилась, вдруг поняв, как хочет царевна облагодетельствовать ее; протестующе подняла руку, но сердце забилось от ощущения неотвратимости таких перемен.
- Нам ничего не нужно, благодарю тебя!
- Неужели совсем ничего? – засмеялась Нитетис, глядя на сгорающую от стыда чужестранку.
Потом она сдвинула начерненные брови и крепко сжала плечо эллинки. Та вдруг подумала, что царевна тоже, несомненно, упражняет свое тело, хотя и выглядит гораздо более хрупкой, чем сама Поликсена.
- Может быть, тебе и не нужно, но мне нужно, чтобы ты была в безопасности и ни в чем не нуждалась, - прошептала Априева дочь. – У меня мало настоящих союзников – тех, на кого я могу положиться. Я имею в виду моих советников, а не простых солдат, конечно же.
Она взглянула Поликсене в глаза.
- Тех людей, которые могут разглядеть, кто я такая, за моей божественностью, а не повинуются слепо дочери Ра и Нейт! Ты понимаешь, эллинка? А мыслящих по-гречески друзей у меня почти совсем нет!..
Только сейчас Поликсена поняла, как эта девушка одинока. И только сейчас вдруг поняла, как одинока сама.
Конечно, брат любил ее и говорил с ней намного больше, чем обычно у эллинов братья говорят с сестрами, но сердечного друга у Поликсены никогда не было. Такого, каким был для Филомена Тимей: каких имеют счастливые мужчины...
Таким другом для женщины может стать только другая мыслящая и любящая женщина. Коринфянка почти не зналась с девушками из греческих семей в Мемфисе, затворницами своих гинекеев, - тем более, что после смерти Априя мемфисские греки рассеялись и разъехались из столицы.
Она неожиданно поняла, что Нитетис крепко сжимает обе ее руки, и их руки уже перепачкались в краске по самые запястья.
- Так что? Ты примешь мою помощь? – спросила Нитетис почти грозно: но за этой угрозой Поликсена впервые различила отзвук отчаяния и одиночества высоко вознесенной женщины.
Она склонила голову.
- Да, царевна.
Нитетис отпустила ее руки и засмеялась теперь счастливо, увидев, как они обе перепачкались. Поднеся свою ладонь к губам, египтянка поцеловала ее.
- Ты ведь царской крови, как я! Тебе нельзя быть без слуг и охраны! - Нитетис хлопнула в ладоши и повернулась на месте, очень довольная собой. – К тому же, многие из эллинов здесь разбогатели, и никто не посмеет косо взглянуть на вас.
"Многие, очень многие будут смотреть, - печально подумала Поликсена. – Но разве есть у меня сейчас выбор? Боги, что вы делаете с нами!"
Она поклонилась.
- Благодарю тебя, госпожа.
Царевна нетерпеливо вздохнула.
- Когда мы наедине, называй меня просто по имени. Рядом со мной уже давно нет никого, кто называл бы меня по имени, - она рассмеялась.
Подумав немного, она подошла к своему креслу и упала в него. Улыбаясь, посмотрела на рослую эллинку снизу вверх.
- Вот что. Я подарю тебе эту служанку, которая здесь занималась тобой. И дам еще одну – для работы на кухне, - сказала Априева дочь. – А тех воинов, что я послала к твоему дому, назначу твоими постоянными охранниками.
Поликсена побледнела, вообразив себе, как посмотрит в глаза Ликандру. А брату?.. А этим охранникам-эллинам?..
- Нитетис, - робко начала она.
Царевна гордо подняла голову.
- Я понимаю, что ты хочешь сказать. Что вам нечем их кормить этих людей. Но теперь ты моя наперсница… я жалую тебе этот титул*. Ты будешь получать от меня содержание, а твои охранники будут получать жалованье из царской казны. Твой народ достаточно сделал для благополучия моей страны, чтобы теперь Египет отплатил ему тем же!
Поликсена не выдержала и опустилась на колени перед сидящей египтянкой, хотя ей почти невозможно было представить такое смирение раньше. Но сейчас она смотрела на Нитетис как на богиню, которая обладала властью несколькими словами переменить всю ее жизнь.
- Как же мой брат? – умоляюще спросила эллинка.
Нитетис наклонилась и подняла ее, а потом сама встала на ноги и обняла свою новую подругу.
- Филомена я назначу десятником, начальником над моими эллинами, - сказала она, посмотрев ей в глаза. – Но это пока, Поликсена. Думаю, при смелости и способностях твоего брата он быстро поднимется еще выше!
Она отступила и нахмурила брови, видя, что ее милостница опять хочет возразить.
- Такова моя воля! И своего решения насчет тебя я не переменю!
Тут вдруг Нитетис склонила голову, и в ее черных глазах блеснули опасные огоньки.
- Если ты не задумала мне изменить, конечно.
Поликсена мотнула головой. Кажется, боги уже все решили за нее.
- Никогда, Нитетис.
"Никогда", - подумала Поликсена. Теперь это будет уже невозможно – пусть даже Нитетис окружают предатели, каких наверняка немало среди придворных, ей и ее брату невозможно будет предать свою благодетельницу, что бы с той ни случилось. Хотя этими царскими милостями они уже нажили себе врагов как среди египтян, так и среди греков: а предвидится врагов еще больше.
Она улыбнулась Нитетис, и та ответила на улыбку, все прочитав по лицу эллинки.
* Поликрат, тиран (правитель) острова Самос, был современником Амасиса и Пифагора и легендарной личностью. Выражение "Поликратов перстень" стало нарицательным – якобы Поликрат, будучи необыкновенно удачливым человеком, по совету своего царственного друга Амасиса выбросил в море самую любимую свою драгоценность, чтобы боги не позавидовали его счастью. А потом перстень вернулся к нему в брюхе рыбы, пойманной рыбаком, который принес ее царю на обед. И тогда-то Поликрат и понял, что его правление завершится несчастливо.
Несмотря на могущество и блеск двора Поликрата, при нем много несогласных бежало с Самоса: особенно после того, как он в 532 году до н.э. устранил своих братьев-соправителей и стал править единолично.
* У египтян действительно существовали такие полусемейные придворные титулы, которые, однако, были официальными.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 12
Филомен узнал о своем новом назначении из уст начальника стражи Сенеба. Молодой эллин при словах египтянина был охвачен таким изумлением и стыдом, как будто получил позорный приговор; и только спустя несколько мгновений понял причину своих чувств.
"Сестра! Это сестра просила за меня!.. Нет, конечно, - Филомен опомнился. – Поликсена никогда бы так не унизилась: я знаю ее. Сама царевна пожелала опять отличить меня, почему-то мы ей по нраву…"
Он поклонился Сенебу, уже научившись подобающему среди египтян поведению и сдержанности.
- Благодарю тебя, господин… Передай мою благодарность благородной царевне, - после заминки прибавил коринфянин.
Начальник хмуро смотрел в лицо Филомена. Эллинский наемник вел себя так, как будто не понимал оказанной ему великой чести и необыкновенной быстроты своего продвижения по службе! Хотя чего ждать от экуеша?
- Может быть, царевна пожелает, чтобы ты сам выразил ей свою благодарность, - наконец сказал дюжий Сенеб, меряя эллина взглядом, выражавшим всю полноту его неудовольствия. – И выразил так, как следует!
Он бы охотно ушел, но предстояло еще познакомить экуеша с его обязанностями. Сенеб сквозь зубы приказал коринфянину следовать за собой; он представил ему подчиненных солдат, среди которых, к изумлению и еще большему огорчению Филомена, оказался и Тимей. Однако любимый друг не разочаровал коринфянина.
- Я рад за тебя, филэ*, - Тимей улыбнулся и на глазах у начальника сгреб Филомена в объятия и поцеловал. – Кто их знает, этих египтян, что у них на уме! Буду у тебя под началом, раз уж боги так судили!
- Благодарю тебя, друг, - с чувством ответил милостник царевны Нитетис.
Тимей похлопал его по плечу и широко улыбнулся.
- Надеюсь, что ты меня не загоняешь!
Филомен засмеялся. Эллины с радостью смотрели на эту сцену; но опять обратив внимание на египетского начальника, Филомен увидел у того на лице такое выражение, точно Сенеб готов был плюнуть.
- И часу не могут без своих пакостей! – проговорил египтянин.
Повисла тишина. Филомен выпрямился: он был ниже и уже в плечах, но в силе почти не уступал Сенебу. А Тимей - так тот превосходил варвара и ростом, и силой.
- Мы не делали никаких пакостей, начальник, - спокойно проговорил коринфянин, не сводя глаз с Сенеба. – И ничего, что бы считалось зазорным у вас.
Тот ругнулся.
- Еще бы попробовали здесь!..
Эллины зароптали, надвинулись на Сенеба. А Филомен улыбнулся, будто не заметив угрозы с обеих сторон; а потом неожиданно для товарищей поклонился.
- Благодарю тебя, начальник.
Сенеб фыркнул и ушел, топоча. Эллины сгрудились вокруг своего десятника, провожая египтянина недобрыми и тревожными взглядами.
- Не нравится мне это, - наконец сказал один из наемников - кариец, самый молодой.
Филомен улыбнулся юноше, с мрачной значительностью, сделавшей коринфянина старше на десяток лет.
- Они нас не любят и никогда не примут, брат, но мы не за любовью пришли к египтянам. Нас всех привела сюда Ананке*, и каждого – за своим.
"По плечу ли мне будет моя доля?" - подумал коринфский царевич; потом ощутил, как Тимей приобнял его, и ему немедленно стало легче. Никакая ноша не покажется слишком тяжела, пока друг готов подставить плечо.
***
Ночью, несмотря на полученное повышение, коринфянин опять стоял в карауле у дверей царевны; к себе Нитетис его так и не допустила. Филомен чувствовал от этого облегчение, ощущая достаточное унижение от объяснения с начальником. О сестре он вспоминал иногда – с острой тревогой; но больше с предвкушением какой-то неприятной милости. Божественная Нитетис вполне способна распорядиться его сестрой так, точно Поликсена принадлежит ей, а не своему брату!
Утром, когда уже направлялся спать в караульную, Филомен столкнулся с Поликсеной, которая, по-видимому, покидала покои царевны другим путем. Он почти не удивился, обнаружив сестру во дворце. Филомену вдруг показалось, что Поликсена не хотела видеть его; коринфянин схватил ее за руку выше локтя, пока Поликсена не убежала.
Услышал, как к ним с обеих сторон подступили стражники, приставленные охранять Поликсену, но хватки не ослабил.
- Что ты здесь делаешь?.. – спросил эллин сестру. Он вдруг заметил, как ярко она накрашена.
- Я здесь по приказу царевны… Пусти! – наконец выкрикнула Поликсена почти со слезами. – Мне больно, не видишь?
Филомен разжал пальцы.
Сестра потерла покрасневшую руку, опустив глаза; видимо, радуясь предлогу не смотреть ему в лицо. Филомен почувствовал, как в нем закипает гнев. Это было сродни боевой ярости; он задрожал и отступил, чтобы не ударить Поликсену.
- Зачем царевна задержала тебя? – глухо спросил Филомен. Поликсена увидела, что темные глаза брата совсем почернели; он коротко и часто дышал, сжимая кулаки.
Поликсена быстро оглянулась на свою стражу.
- Нитетис даровала мне титул наперсницы… придворный титул, - проговорила девушка и закусила губу. – Не сердись! Ты же знаешь, что я не могла отказаться!
Филомен некоторое время молчал, застыв подобно статуе, чья неподвижность вот-вот разрешится могучим и страшным усилием. Но потом молодой эллин поднял голову и спокойно посмотрел на сестру.
- И что же ты должна делать для Нитетис? – спросил он.
Поликсена скрестила руки на груди. Как видно, она тоже за эти мгновения овладела собой и начала сердиться на то, что вынуждена оправдываться.
- Ничего особенного! Занимать ее разговором… царевна хочет, чтобы я учила ее нашему языку, - улыбнулась коринфянка. – А ты… тебя ведь уже повысили, правда?
Филомен кивнул. Он все еще не мог понять, как ему себя вести сейчас.
- Да, сестра… С чего бы ей все это делать? – вдруг рассмеялся эллин. – Неужели получше нас никого рядом не нашлось?
Поликсена тоже засмеялась, радуясь, что буря миновала.
- Видимо, не нашлось, Филомен. Думаю, она никому не верит из египтян, - коринфянка понизила голос до шепота. – Ей очень одиноко, вот и все!
Они некоторое время настороженно, с какой-то новой настороженностью, смотрели друг другу в глаза; потом оба растроганно улыбнулись и обнялись.
- Прости, - прошептала Поликсена. – Я не хотела тебя огорчить! И я очень рада за тебя!
- Это ты меня прости, - отозвался Филомен. – Ты ни в чем не виновата!
Он поцеловал сестру, потом отстранил от себя.
- Мне пора. Иди домой… если тебя отпустили, - спохватился эллин.
Поликсена кивнула.
- Отпустили.
Филомен хотел уже идти, усталость брала свое… но остановился, услышав в сестрином голосе новое покаяние.
- Что еще?..
- Царевна подарила мне двух рабынь и дала стражников. Чтобы охранить меня и от египтян, и от греков, - прошептала Поликсена и спрятала лицо в ладонях. – Ты не узнаешь нашего дома, когда вернешься туда!
Филомен оцепенел.
Потом рассмеялся, полный недоверия и злости.
- Я нескоро вернусь, - наконец сказал эллин: и быстро ушел, чтобы не наговорить сестре чего-нибудь еще.
Поликсена несколько мгновений стояла, закрыв лицо руками и согнувшись, точно принимала побои за вину. Но когда она отняла руки и выпрямилась, темные глаза ее были сухи, а лицо сведено таким же выражением злости, как и у брата.
- Нет, милый, я не хуже тебя! – прошептала она.
Потом грустно усмехнулась, и выражение коринфянки стало обычным – серьезным и печально-задумчивым.
- Бедный мой Филомен, - прошептала она. – Богиня, утишь его гнев! Спаси его от самого себя!
Поликсена сама еще не бывала дома, не видела в лицо своих рабынь и охранников – и не знала, не придется ли и ее спасать от самой себя. Но сейчас эллинка была опустошена, истощив силы в разговорах с Нитетис: это было и настоящее наслаждение, и большая работа, и опасность. Только бы брат не дознался, как на самом деле его сестра занимает египетскую царевну!
Сегодня они завтракали вместе – после того, как провели ночь в одной спальне, уснув после долгой беседы заполночь; обеих девушек охватило радостное пьянящее чувство, какого ни одна, ни другая давно уже не помнили.
Поликсена испытывала подобную радость только во время споров с братом и ужинов в кругу товарищей-философов… несомненно, и Нитетис с нею утоляла свой давний голод. А теперь Поликсене предстояло вернуться домой – к своим новым слугам; на носилках, которые Нитетис предоставила в ее распоряжение.
Содержать носильщиков для эллинки было все еще дорого; понимая это, царевна сказала, что будет давать ей носилки всякий раз, отпуская из дворца, и присылать, приглашая к себе. Сейчас Нитетис обещала, что через несколько дней позовет ее на пир – дворцовый праздник, который возглавит сам фараон. На этом торжестве ее наперсница познакомится со многими важными людьми, которых ей надо знать.
"Не бойся, что тебя запомнят, - если и заметят, что ты эллинка, никто не встревожится, - сказала ей юная покровительница. – Будь ты мужчиной, тогда ты вызвала бы ужас, появившись со мной! А женщин на пиршестве будет слишком много, и никто не станет к ним присматриваться!"
Поликсена очень надеялась на это.
Что скажет брат, когда узнает, как развлекается Поликсена у Амасиса и Априевой дочери…
- Идемте, - наконец велела она своим стражникам, которым Нитетис велела проводить Поликсену до самого дома: на всякий случай.
Эллинка покинула дворец, в который когда-то вошла вместе с царским вестником с ожиданием самого худшего. И кто знает, что в действительности получила?..
Она почти бесчувственно села в носилки, только слегка вздрогнув, когда ее подняли над землей. Закрыла глаза, набираясь сил перед встречей с домом, ставшим ей родным за годы, прожитые в Мемфисе. Что-то Поликсена увидит, снова отворив свою калитку?
Открыв калитку и войдя в сад, Поликсена сразу же увидела своих стражников. Они действительно оказались все эллины – и девушка улыбнулась им, ощущая сразу и страх от общества стольких вооруженных мужчин, и облегчение. Сородичи, однако, приветствовали ее искренними улыбками и поклонами. Один, видимо, старший, быстро подошел к ней; и Поликсена остановилась, угадав, что без нее дома что-то случилось.
- Что произошло? – воскликнула она.
И тут Поликсена вспомнила.
- Где Ликандр?..
Стражник вздохнул.
- Лаконец в доме, ранен! К счастью, он жив! Прости, госпожа!
Поликсена вскрикнула, поднеся руки ко рту.
- Как его ранили? – воскликнула она в ужасе и негодовании.
- Твой атлет пытался защитить твой дом от нас, - стражник развел руками. – Сейчас он лежит в спальне, и твои рабыни за ним ухаживают.
Поликсена чуть не заплакала. Ликандр, который действительно был спартанцем, храбрым, как лев, бросился защищать вверенный ему дом прежде, чем понял, что происходит… он мог бы погибнуть по ее глупости! Ликандр всегда помнил о союзе Спарты и Коринфа; а вернее сказать, превыше всего ставил свой долг перед сородичами.
Хозяйка побежала в дом, больше не сказав никому из воинов ни слова. Ликандра она нашла в спальне брата – тот лежал на соломенной подстилке, весь перебинтованный, и около него возились две женщины, на которых Поликсена едва взглянула.
- Ликандр, - прошептала она, положив руку на горячий лоб атлета. Тот открыл глаза и улыбнулся ей.
- Госпожа, я…
- Тсс… Я все знаю, отдыхай, - Поликсена склонилась и поцеловала его. – Только не сердись на меня.
Ликандр покачал головой и снова закрыл глаза.
Поликсена тяжко вздохнула. Это только начало… да, несомненно. Правильно предсказывал отец.
Потом она заставила себя собраться. Нитетис взяла ее на службу, царевна положилась на нее! Может быть, Нитетис лгунья, а может, жертва чужих лжей… а вернее всего, и то, и другое. Но сейчас Поликсене нужно думать о том, как повести себя на предстоящем пиру. И как обустроить свой дом и подготовиться к празднеству до этого времени: госпожа обещала прислать ей жалованье уже сегодня.
У нее нет и не будет никого лучше Нитетис… Разве сама Поликсена не лжет? И они, обманывая друг друга и всех остальных, должны оставаться верными друг другу и всем остальным. Только так и можно жить вместе эллинам и египтянам.
Поликсена спокойно выпрямилась и окликнула египетскую служанку: ту, которая ходила за ней во дворце.
- Как тебя зовут? – произнесла госпожа. – Что ты умеешь делать? Ты мне сейчас будешь нужна!
* Возлюбленный друг (у греков обращение к близким друзьям и любовникам одного пола).
* Богиня судьбы (неотвратимости и неизбежности) у греков.
Филомен узнал о своем новом назначении из уст начальника стражи Сенеба. Молодой эллин при словах египтянина был охвачен таким изумлением и стыдом, как будто получил позорный приговор; и только спустя несколько мгновений понял причину своих чувств.
"Сестра! Это сестра просила за меня!.. Нет, конечно, - Филомен опомнился. – Поликсена никогда бы так не унизилась: я знаю ее. Сама царевна пожелала опять отличить меня, почему-то мы ей по нраву…"
Он поклонился Сенебу, уже научившись подобающему среди египтян поведению и сдержанности.
- Благодарю тебя, господин… Передай мою благодарность благородной царевне, - после заминки прибавил коринфянин.
Начальник хмуро смотрел в лицо Филомена. Эллинский наемник вел себя так, как будто не понимал оказанной ему великой чести и необыкновенной быстроты своего продвижения по службе! Хотя чего ждать от экуеша?
- Может быть, царевна пожелает, чтобы ты сам выразил ей свою благодарность, - наконец сказал дюжий Сенеб, меряя эллина взглядом, выражавшим всю полноту его неудовольствия. – И выразил так, как следует!
Он бы охотно ушел, но предстояло еще познакомить экуеша с его обязанностями. Сенеб сквозь зубы приказал коринфянину следовать за собой; он представил ему подчиненных солдат, среди которых, к изумлению и еще большему огорчению Филомена, оказался и Тимей. Однако любимый друг не разочаровал коринфянина.
- Я рад за тебя, филэ*, - Тимей улыбнулся и на глазах у начальника сгреб Филомена в объятия и поцеловал. – Кто их знает, этих египтян, что у них на уме! Буду у тебя под началом, раз уж боги так судили!
- Благодарю тебя, друг, - с чувством ответил милостник царевны Нитетис.
Тимей похлопал его по плечу и широко улыбнулся.
- Надеюсь, что ты меня не загоняешь!
Филомен засмеялся. Эллины с радостью смотрели на эту сцену; но опять обратив внимание на египетского начальника, Филомен увидел у того на лице такое выражение, точно Сенеб готов был плюнуть.
- И часу не могут без своих пакостей! – проговорил египтянин.
Повисла тишина. Филомен выпрямился: он был ниже и уже в плечах, но в силе почти не уступал Сенебу. А Тимей - так тот превосходил варвара и ростом, и силой.
- Мы не делали никаких пакостей, начальник, - спокойно проговорил коринфянин, не сводя глаз с Сенеба. – И ничего, что бы считалось зазорным у вас.
Тот ругнулся.
- Еще бы попробовали здесь!..
Эллины зароптали, надвинулись на Сенеба. А Филомен улыбнулся, будто не заметив угрозы с обеих сторон; а потом неожиданно для товарищей поклонился.
- Благодарю тебя, начальник.
Сенеб фыркнул и ушел, топоча. Эллины сгрудились вокруг своего десятника, провожая египтянина недобрыми и тревожными взглядами.
- Не нравится мне это, - наконец сказал один из наемников - кариец, самый молодой.
Филомен улыбнулся юноше, с мрачной значительностью, сделавшей коринфянина старше на десяток лет.
- Они нас не любят и никогда не примут, брат, но мы не за любовью пришли к египтянам. Нас всех привела сюда Ананке*, и каждого – за своим.
"По плечу ли мне будет моя доля?" - подумал коринфский царевич; потом ощутил, как Тимей приобнял его, и ему немедленно стало легче. Никакая ноша не покажется слишком тяжела, пока друг готов подставить плечо.
***
Ночью, несмотря на полученное повышение, коринфянин опять стоял в карауле у дверей царевны; к себе Нитетис его так и не допустила. Филомен чувствовал от этого облегчение, ощущая достаточное унижение от объяснения с начальником. О сестре он вспоминал иногда – с острой тревогой; но больше с предвкушением какой-то неприятной милости. Божественная Нитетис вполне способна распорядиться его сестрой так, точно Поликсена принадлежит ей, а не своему брату!
Утром, когда уже направлялся спать в караульную, Филомен столкнулся с Поликсеной, которая, по-видимому, покидала покои царевны другим путем. Он почти не удивился, обнаружив сестру во дворце. Филомену вдруг показалось, что Поликсена не хотела видеть его; коринфянин схватил ее за руку выше локтя, пока Поликсена не убежала.
Услышал, как к ним с обеих сторон подступили стражники, приставленные охранять Поликсену, но хватки не ослабил.
- Что ты здесь делаешь?.. – спросил эллин сестру. Он вдруг заметил, как ярко она накрашена.
- Я здесь по приказу царевны… Пусти! – наконец выкрикнула Поликсена почти со слезами. – Мне больно, не видишь?
Филомен разжал пальцы.
Сестра потерла покрасневшую руку, опустив глаза; видимо, радуясь предлогу не смотреть ему в лицо. Филомен почувствовал, как в нем закипает гнев. Это было сродни боевой ярости; он задрожал и отступил, чтобы не ударить Поликсену.
- Зачем царевна задержала тебя? – глухо спросил Филомен. Поликсена увидела, что темные глаза брата совсем почернели; он коротко и часто дышал, сжимая кулаки.
Поликсена быстро оглянулась на свою стражу.
- Нитетис даровала мне титул наперсницы… придворный титул, - проговорила девушка и закусила губу. – Не сердись! Ты же знаешь, что я не могла отказаться!
Филомен некоторое время молчал, застыв подобно статуе, чья неподвижность вот-вот разрешится могучим и страшным усилием. Но потом молодой эллин поднял голову и спокойно посмотрел на сестру.
- И что же ты должна делать для Нитетис? – спросил он.
Поликсена скрестила руки на груди. Как видно, она тоже за эти мгновения овладела собой и начала сердиться на то, что вынуждена оправдываться.
- Ничего особенного! Занимать ее разговором… царевна хочет, чтобы я учила ее нашему языку, - улыбнулась коринфянка. – А ты… тебя ведь уже повысили, правда?
Филомен кивнул. Он все еще не мог понять, как ему себя вести сейчас.
- Да, сестра… С чего бы ей все это делать? – вдруг рассмеялся эллин. – Неужели получше нас никого рядом не нашлось?
Поликсена тоже засмеялась, радуясь, что буря миновала.
- Видимо, не нашлось, Филомен. Думаю, она никому не верит из египтян, - коринфянка понизила голос до шепота. – Ей очень одиноко, вот и все!
Они некоторое время настороженно, с какой-то новой настороженностью, смотрели друг другу в глаза; потом оба растроганно улыбнулись и обнялись.
- Прости, - прошептала Поликсена. – Я не хотела тебя огорчить! И я очень рада за тебя!
- Это ты меня прости, - отозвался Филомен. – Ты ни в чем не виновата!
Он поцеловал сестру, потом отстранил от себя.
- Мне пора. Иди домой… если тебя отпустили, - спохватился эллин.
Поликсена кивнула.
- Отпустили.
Филомен хотел уже идти, усталость брала свое… но остановился, услышав в сестрином голосе новое покаяние.
- Что еще?..
- Царевна подарила мне двух рабынь и дала стражников. Чтобы охранить меня и от египтян, и от греков, - прошептала Поликсена и спрятала лицо в ладонях. – Ты не узнаешь нашего дома, когда вернешься туда!
Филомен оцепенел.
Потом рассмеялся, полный недоверия и злости.
- Я нескоро вернусь, - наконец сказал эллин: и быстро ушел, чтобы не наговорить сестре чего-нибудь еще.
Поликсена несколько мгновений стояла, закрыв лицо руками и согнувшись, точно принимала побои за вину. Но когда она отняла руки и выпрямилась, темные глаза ее были сухи, а лицо сведено таким же выражением злости, как и у брата.
- Нет, милый, я не хуже тебя! – прошептала она.
Потом грустно усмехнулась, и выражение коринфянки стало обычным – серьезным и печально-задумчивым.
- Бедный мой Филомен, - прошептала она. – Богиня, утишь его гнев! Спаси его от самого себя!
Поликсена сама еще не бывала дома, не видела в лицо своих рабынь и охранников – и не знала, не придется ли и ее спасать от самой себя. Но сейчас эллинка была опустошена, истощив силы в разговорах с Нитетис: это было и настоящее наслаждение, и большая работа, и опасность. Только бы брат не дознался, как на самом деле его сестра занимает египетскую царевну!
Сегодня они завтракали вместе – после того, как провели ночь в одной спальне, уснув после долгой беседы заполночь; обеих девушек охватило радостное пьянящее чувство, какого ни одна, ни другая давно уже не помнили.
Поликсена испытывала подобную радость только во время споров с братом и ужинов в кругу товарищей-философов… несомненно, и Нитетис с нею утоляла свой давний голод. А теперь Поликсене предстояло вернуться домой – к своим новым слугам; на носилках, которые Нитетис предоставила в ее распоряжение.
Содержать носильщиков для эллинки было все еще дорого; понимая это, царевна сказала, что будет давать ей носилки всякий раз, отпуская из дворца, и присылать, приглашая к себе. Сейчас Нитетис обещала, что через несколько дней позовет ее на пир – дворцовый праздник, который возглавит сам фараон. На этом торжестве ее наперсница познакомится со многими важными людьми, которых ей надо знать.
"Не бойся, что тебя запомнят, - если и заметят, что ты эллинка, никто не встревожится, - сказала ей юная покровительница. – Будь ты мужчиной, тогда ты вызвала бы ужас, появившись со мной! А женщин на пиршестве будет слишком много, и никто не станет к ним присматриваться!"
Поликсена очень надеялась на это.
Что скажет брат, когда узнает, как развлекается Поликсена у Амасиса и Априевой дочери…
- Идемте, - наконец велела она своим стражникам, которым Нитетис велела проводить Поликсену до самого дома: на всякий случай.
Эллинка покинула дворец, в который когда-то вошла вместе с царским вестником с ожиданием самого худшего. И кто знает, что в действительности получила?..
Она почти бесчувственно села в носилки, только слегка вздрогнув, когда ее подняли над землей. Закрыла глаза, набираясь сил перед встречей с домом, ставшим ей родным за годы, прожитые в Мемфисе. Что-то Поликсена увидит, снова отворив свою калитку?
Открыв калитку и войдя в сад, Поликсена сразу же увидела своих стражников. Они действительно оказались все эллины – и девушка улыбнулась им, ощущая сразу и страх от общества стольких вооруженных мужчин, и облегчение. Сородичи, однако, приветствовали ее искренними улыбками и поклонами. Один, видимо, старший, быстро подошел к ней; и Поликсена остановилась, угадав, что без нее дома что-то случилось.
- Что произошло? – воскликнула она.
И тут Поликсена вспомнила.
- Где Ликандр?..
Стражник вздохнул.
- Лаконец в доме, ранен! К счастью, он жив! Прости, госпожа!
Поликсена вскрикнула, поднеся руки ко рту.
- Как его ранили? – воскликнула она в ужасе и негодовании.
- Твой атлет пытался защитить твой дом от нас, - стражник развел руками. – Сейчас он лежит в спальне, и твои рабыни за ним ухаживают.
Поликсена чуть не заплакала. Ликандр, который действительно был спартанцем, храбрым, как лев, бросился защищать вверенный ему дом прежде, чем понял, что происходит… он мог бы погибнуть по ее глупости! Ликандр всегда помнил о союзе Спарты и Коринфа; а вернее сказать, превыше всего ставил свой долг перед сородичами.
Хозяйка побежала в дом, больше не сказав никому из воинов ни слова. Ликандра она нашла в спальне брата – тот лежал на соломенной подстилке, весь перебинтованный, и около него возились две женщины, на которых Поликсена едва взглянула.
- Ликандр, - прошептала она, положив руку на горячий лоб атлета. Тот открыл глаза и улыбнулся ей.
- Госпожа, я…
- Тсс… Я все знаю, отдыхай, - Поликсена склонилась и поцеловала его. – Только не сердись на меня.
Ликандр покачал головой и снова закрыл глаза.
Поликсена тяжко вздохнула. Это только начало… да, несомненно. Правильно предсказывал отец.
Потом она заставила себя собраться. Нитетис взяла ее на службу, царевна положилась на нее! Может быть, Нитетис лгунья, а может, жертва чужих лжей… а вернее всего, и то, и другое. Но сейчас Поликсене нужно думать о том, как повести себя на предстоящем пиру. И как обустроить свой дом и подготовиться к празднеству до этого времени: госпожа обещала прислать ей жалованье уже сегодня.
У нее нет и не будет никого лучше Нитетис… Разве сама Поликсена не лжет? И они, обманывая друг друга и всех остальных, должны оставаться верными друг другу и всем остальным. Только так и можно жить вместе эллинам и египтянам.
Поликсена спокойно выпрямилась и окликнула египетскую служанку: ту, которая ходила за ней во дворце.
- Как тебя зовут? – произнесла госпожа. – Что ты умеешь делать? Ты мне сейчас будешь нужна!
* Возлюбленный друг (у греков обращение к близким друзьям и любовникам одного пола).
* Богиня судьбы (неотвратимости и неизбежности) у греков.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 13
Ликандр был ранен довольно тяжело, но, обладая богатырским здоровьем, быстро пошел на поправку. Он скоро заверил Поликсену, что нет нужды сидеть с ним, - коринфянка взяла заботы о своем герое на себя, не доверяя его чужеземным рабыням. Обе эти женщины были египтянки. У них, в их тесном доме, отныне будут постоянно жить две египтянки! Пожелает ли Филомен вообще вернуться сюда, нигде не находя отдыха от варваров?..
Когда лаконец отпустил ее от себя, Поликсена занялась приготовлениями к дворцовому празднику. Они с Нитетис подробно обсудили, как следует эллинке одеться: это первое появление было очень важно, даже несмотря на то, что царевна рассчитывала не привлекать к своей наперснице взоры.
Египтяне придавали намного больше значения нарядам и украшениям, чем эллины: греки, облачаясь, прежде всего стремились показать красоту и силу тела, а для египтян тело было только основой, с которой и начинали работать мастера – делавшие прически, раскрашивавшие лицо и тело, подбиравшие драгоценности и платья. В конце концов человек часто преображался до неузнаваемости.
Хотя на египетские обычаи оказало влияние долгое правление Априя и Амасиса и увлечение всем греческим, как и азиатские поветрия, в главном мемфисский двор не изменился – господа Та-Кемет, собиравшиеся на пирах и храмовых церемониях, совсем не походили на тех людей, над которыми в уединении спален трудились искусные косметологи и парикмахеры.
Такой искусной служанкой была подаренная Поликсене женщина по имени Та-Имхотеп, прежде всего остального поразившая эллинку своим именем. "Земля Имхотепа" - рабыню звали в честь великого мудреца, целителя и зодчего древних времен*: египтянка знала об этом и немало этим гордилась. Поликсена почувствовала, что даже побаивается этой рабыни, которая была в Египте намного больше своей, причастной древним тайнам, чем она сама.
Та-Имхотеп была молчалива, разговаривая только по делу, но, казалось, намного лучше новой хозяйки понимала, как той следует одеваться, красить лицо и подавать себя – в своем новом положении.
Когда Поликсена получила от царевны деньги, жалованье или задаток, вместе с хозяйкой Та-Имхотеп отправилась на рынок, где уверенно провела эллинку по нужным рядам: они набрали целый ящичек косметики, без которой не могла обойтись ни одна знатная египетская госпожа, украшения, пока только на один выход, потому что больше себе Поликсена не могла позволить, и одежду. Полупрозрачное белое платье, которое советовала ей рабыня, напоминало греческие хитоны, но было более сложного покроя: в складку и с рукавами до локтей. Само собой, сейчас одеться на царский пир по обычаю своей страны эллинке было невозможно.
Поликсену смутило, что ткань так тонка, хотя она знала, что даже замужние египтянки одеваются весьма смело. Но к этому платью они выбрали серебристую накидку, под которой можно было скрыть все, что следовало.
Позаботившись о себе, Поликсена купила одежду и обеим рабыням. Та-Имхотеп поблагодарила госпожу, молча поклонившись со сложенными перед грудью руками, но Поликсена почувствовала, что служанка воспринимает это как должное. Да, египетские рабы отличались от греческих – и, конечно, особенно когда состояли в услужении у чужеземцев.
Правда, вторая служанка, постарше, казалась более забитой – она, по-видимому, делала по дворце черную работу и в доме новой госпожи только ревностно выполняла ее указания, помогая на кухне и с уборкой, и никогда не предлагала ничего сама. Но и это оказалось для Поликсены большим облегчением. Она спросила у кухонной рабыни ее имя, попыталась выспросить что-нибудь еще, но та отмалчивалась; и госпожа оставила ее в покое, приняв эту помощницу как добавочные рабочие руки.
Поликсена вначале опасалась держать при себе такое существо, о котором совсем ничего не знает, но потом подумала, что преувеличивает угрозу. Это только потому, что у нее до сих пор не было привычки держать рабов…
На второй день, перед сном, когда Та-Имхотеп помогала госпоже мыться, Поликсена спросила ее, откуда она родом и живы ли ее родители. Египтянка, прекратив натирать хозяйку натроном, посмотрела ей в лицо и слегка улыбнулась, видя, как непривычно милостнице царевны, чтобы ее обихаживали.
- Я родилась в городе Птаха, госпожа, - степенно сказала рабыня. – Мои родители служили семье его величества, но пять лет назад ушли на Запад* во время мора. Они обитают там, где следует обитать слугам его величества и царской семьи.
- Обитают? – изумленно переспросила эллинка.
Потом вспомнила: конечно же, египтяне верят, что умершие вечно обитают там, где похоронены их забальзамированные тела, над которыми проведены все сложные священные обряды. Она вздрогнула.
Та-Имхотеп опять улыбнулась.
- Госпожа желает знать что-нибудь еще? – спросила она.
Поликсена поспешно качнула головой, и служанка продолжила натирать ее.
Когда Та-Имхотеп осушала ее тело полотенцем, эллинка подумала, что рабыня прямо указала ей на свою значительность: Та-Имхотеп, в случае смерти, тоже следовало подвергнуться бальзамированию и упокоиться рядом со своими родителями, людьми фараона. И позаботиться об этом придется госпоже, пусть она и совсем другой веры…
"Египтяне уже связывают и спеленывают меня по рукам и ногам, как своих мертвецов", - подумала Поликсена.
Облачившись после купания в широкое длинное ночное одеяние, к которым Поликсена уже привыкла у египтян, она пошла проведать Ликандра. После разговора с такой истинной египтянкой, как "Земля Имхотепа", Поликсене особенно захотелось повидать сородича.
Ликандр дремал, но когда хозяйка вошла, сразу же проснулся и очень обрадовался ей. Поликсена присела рядом и расспросила лаконца о здоровье; он отвечал коротко, но госпожа все время чувствовала на себе его взгляд – и когда сидела рядом, и когда ходила по комнате, проверяя, все ли в порядке. Вдруг Поликсене показалось, что взгляд раненого особенно настойчив - полон какой-то мольбы, которой Ликандр не мог высказать словами.
Когда она вернулась к атлету, чтобы подать раненому пить, лаконец неожиданно перехватил ее руку и сжал в своей – слегка, потому что был еще совсем слаб; но Поликсена долго не отнимала руки, чтобы не растревожить его. Вдруг ей показалось, что ей предстоит новая трудность и новая борьба…
Как же она не догадывалась! Ликандр питал к ней чувства, как и Аристодем; совсем другие, нежели этот философ, но кто мог знать – не более ли сильные? И после того, как Аристодем уехал в Навкратис, не обрадовался ли лаконец исчезновению соперника, пусть наружно и сожалел о несчастье с философом?
Поликсена посмотрела в серые глаза Ликандра и укорила себя. Может, она все это надумала? Но взгляд раненого в эти мгновения был так ласков и настойчив, что она не удержалась и улыбнулась ему; и Ликандр улыбнулся в ответ совершенно счастливо.
- Зевс-вседержитель, - прошептала Поликсена, выйдя из комнаты и взявшись за голову. – Что же с ним делать?..
Ликандр, пожалуй, был способен на еще большее безумство, чем первый ее поклонник… да он уже доказал это.
Отослать Ликандра, когда он поправится, или оставить при себе? И что скажет на это брат?
Поликсена решила, что попросит у царевны разрешения взять Ликандра в свою стражу. Так она сразу и приблизит лаконца к себе, и отдалит: стражнику нельзя будет заговорить о любви с госпожой так прямо, как мог бы заговорить друг дома. Но при этом лаконец будет у нее на глазах и не потеряет надежды…
"Я играю с несчастным Ликандром, как играют со мной египтяне", - подумала Поликсена. Но это было единственное, что подсказывал ей разум, - чтобы никто из своих больше не пострадал.
***
Царевна Нитетис прислала своей наперснице приглашение за день до торжества: предвидя, что у эллинки могут возникнуть затруднения с подготовкой. Однако Та-Имхотеп знала свое дело – должно быть, она обхаживала на своем веку не одну высокородную особу. Поликсена едва удержалась от того, чтобы расспросить египтянку, кому она служила во дворце.
После благовонной ванны Та-Имхотеп выщипала ей волосы на теле: так делали и знатные эллины, но, конечно, только те, кто мог себе позволить содержать слуг такого назначения. У египтян волосы удаляли и господа, и, обязательно, - жрецы, для которых уничтожение волос на теле и голове служило соблюдению ритуальной чистоты.
Умастив хозяйку маслом, египтянка надела на нее платье, чтобы не испачкать после того, как нанесет краску. Потом усадила Поликсену на стул и принялась за ее лицо, как настоящий художник. В этот раз эллинке на веки и на губы наложили золотую краску; конечно, глаза, как всегда, густо подвели черным, и, взглянув на себя в зеркало, Поликсена увидела вместо себя храмовую статую… из тех, которые египетские жрецы скрывают в святилищах.
- Мне кажется, когда я вижу вас, что вы все время лжете и себе, и своим богам, - сказала она египтянке. Уже не заботясь, что говорит с египтянкой; только на мгновение Поликсене стало страшно, но она заставила себя сохранять хладнокровие. Самое позорное, что только может быть, - бояться своей рабыни!
Однако Та-Имхотеп не рассердилась, и сказала неожиданную вещь.
- Мы не лжем нашим богам, госпожа. Мы преображаемся для богов, чтобы предстать перед ними в совершенном образе.
Поликсена подумала, что эллины мыслят похоже – только совсем иначе представляют себе совершенство и преображение; у эллинов оно начиналось изнутри, а у египтян снаружи. Но ведь, изменяя внешность, человек всегда меняется и изнутри! Привыкнув к чужому убору, скоро незаметно для себя переймешь и образ мыслей, и поведение варваров…
Впрочем, причесала ее Та-Имхотеп не столько по-египетски, сколько по-азиатски, заплетя на висках тугие косы и скрутив часть их узлом на затылке. Нитетис тоже предпочитала такие прически, избегая париков.
На руки, на запястья, Поликсене надели широкие серебряные браслеты; на шею – широкое многорядное ожерелье-оплечье из серебра с бирюзой и яшмой, какие особенно любили богатые египтяне: и женщины, и мужчины, имевшие такое же пристрастие к драгоценностям. Браслеты надели и на ноги, и на пальцы – несколько тяжелых колец.
Потом Та-Имхотеп тронула ее прическу благовониями. Поликсена видела, что египтяне пристраивают в своих париках сосуды с благовониями, которые стекают на лоб во время празднеств, но питала эллинское отвращение к таким излишествам – как и вообще ко всем восточным излишествам.
Она и так уже похожа сейчас не то на египтянку, не то на сирийку – или еще на неведомо какую дикарку. Если Филомен увидит ее в таком наряде…
Впрочем, возможно, брат просто ее не узнает. Не на это ли рассчитывала Априева дочь?
Надев на ноги Поликсены белые сандалии и окутав плечи хозяйки воздушной накидкой, Та-Имхотеп с достоинством отступила и поклонилась – сказала, что госпожа готова. Прекрасна, как сама Исида, прибавила рабыня.
Поликсена улыбнулась. Она и египетскую Исиду-жизнеподательницу не могла вообразить без сложной прически, множества драгоценностей и краски на лице.
Потом Поликсена пошла в комнату к Ликандру, проведать его перед выходом. Лаконец уже подолгу сидел и передвигался по всему дому сам, но Поликсена все еще не отпускала его.
Он не просился уйти и был, казалось, только рад остаться у нее подольше; а о том, что будет после, Поликсена с Ликандром еще не говорила. И уж никак не сейчас об этом говорить.
Увидев хозяйку в таком египетском образе, стоявший у своего ложа Ликандр покачнулся и сел обратно. Поликсена усмехнулась, подумав – не прошла ли у него любовь в эти мгновения?
- Я тебе нравлюсь? – спросила она.
Поликсена подумала, что ведет себя слишком развязно; но после этих слов Ликандр вдруг встал и подошел к ней. Он опустился перед девушкой на одно колено, как когда-то в незапамятные времена Аристодем.
Лаконец морщился от боли, но поцеловал сначала руку Поликсены, а потом ногу, скрытую длинным льняным платьем.
Он прошептал, что никогда не видел никого прекрасней.
Поликсена на несколько мгновений замерла, придавленная этим несомненным и таким несвоевременным признанием в страсти; коринфянка стояла с колотящимся сердцем и не решалась отстраниться от Ликандра, обнимавшего ее ноги. Потом, наклонившись, Поликсена помогла раненому встать. Она была достаточно сильна, а он уже достаточно окреп – дойдя с ее помощью до постели, атлет сел и опять устремил на нее восхищенный взгляд.
- Хайре, - сказал он: Ликандр давно знал, куда она собирается. – Да пребудут с тобой все боги, госпожа.
Поликсена рассмеялась.
- Какие, хотела бы я знать?
Потом кивнула Ликандру и поспешно вышла. По дороге коринфянка постаралась выбросить из головы мысли о нем; и к тому времени, как она подошла к носилкам и уселась в них, это удалось. Ей предстояла сейчас совсем неведомая и многоликая опасность.
* Приближенный фараона Джосера, почитавшийся после смерти полубогом: великий зодчий, спроектировавший его пирамиду, ученый и врач.
* Египтяне верили, что царство мертвых лежит "на Западе", куда спускается на закате "Великий бог", воплощавшийся в образе солнца и носивший в разное время суток разные имена: Ра-Хепри ("скарабей") утром, Амон-Ра днем и Ра-Атум вечером. Каждый час дня и ночи, согласно "Книге мертвых", соответствовал отрезку вечного кругового священного пути "Великого бога".
Ликандр был ранен довольно тяжело, но, обладая богатырским здоровьем, быстро пошел на поправку. Он скоро заверил Поликсену, что нет нужды сидеть с ним, - коринфянка взяла заботы о своем герое на себя, не доверяя его чужеземным рабыням. Обе эти женщины были египтянки. У них, в их тесном доме, отныне будут постоянно жить две египтянки! Пожелает ли Филомен вообще вернуться сюда, нигде не находя отдыха от варваров?..
Когда лаконец отпустил ее от себя, Поликсена занялась приготовлениями к дворцовому празднику. Они с Нитетис подробно обсудили, как следует эллинке одеться: это первое появление было очень важно, даже несмотря на то, что царевна рассчитывала не привлекать к своей наперснице взоры.
Египтяне придавали намного больше значения нарядам и украшениям, чем эллины: греки, облачаясь, прежде всего стремились показать красоту и силу тела, а для египтян тело было только основой, с которой и начинали работать мастера – делавшие прически, раскрашивавшие лицо и тело, подбиравшие драгоценности и платья. В конце концов человек часто преображался до неузнаваемости.
Хотя на египетские обычаи оказало влияние долгое правление Априя и Амасиса и увлечение всем греческим, как и азиатские поветрия, в главном мемфисский двор не изменился – господа Та-Кемет, собиравшиеся на пирах и храмовых церемониях, совсем не походили на тех людей, над которыми в уединении спален трудились искусные косметологи и парикмахеры.
Такой искусной служанкой была подаренная Поликсене женщина по имени Та-Имхотеп, прежде всего остального поразившая эллинку своим именем. "Земля Имхотепа" - рабыню звали в честь великого мудреца, целителя и зодчего древних времен*: египтянка знала об этом и немало этим гордилась. Поликсена почувствовала, что даже побаивается этой рабыни, которая была в Египте намного больше своей, причастной древним тайнам, чем она сама.
Та-Имхотеп была молчалива, разговаривая только по делу, но, казалось, намного лучше новой хозяйки понимала, как той следует одеваться, красить лицо и подавать себя – в своем новом положении.
Когда Поликсена получила от царевны деньги, жалованье или задаток, вместе с хозяйкой Та-Имхотеп отправилась на рынок, где уверенно провела эллинку по нужным рядам: они набрали целый ящичек косметики, без которой не могла обойтись ни одна знатная египетская госпожа, украшения, пока только на один выход, потому что больше себе Поликсена не могла позволить, и одежду. Полупрозрачное белое платье, которое советовала ей рабыня, напоминало греческие хитоны, но было более сложного покроя: в складку и с рукавами до локтей. Само собой, сейчас одеться на царский пир по обычаю своей страны эллинке было невозможно.
Поликсену смутило, что ткань так тонка, хотя она знала, что даже замужние египтянки одеваются весьма смело. Но к этому платью они выбрали серебристую накидку, под которой можно было скрыть все, что следовало.
Позаботившись о себе, Поликсена купила одежду и обеим рабыням. Та-Имхотеп поблагодарила госпожу, молча поклонившись со сложенными перед грудью руками, но Поликсена почувствовала, что служанка воспринимает это как должное. Да, египетские рабы отличались от греческих – и, конечно, особенно когда состояли в услужении у чужеземцев.
Правда, вторая служанка, постарше, казалась более забитой – она, по-видимому, делала по дворце черную работу и в доме новой госпожи только ревностно выполняла ее указания, помогая на кухне и с уборкой, и никогда не предлагала ничего сама. Но и это оказалось для Поликсены большим облегчением. Она спросила у кухонной рабыни ее имя, попыталась выспросить что-нибудь еще, но та отмалчивалась; и госпожа оставила ее в покое, приняв эту помощницу как добавочные рабочие руки.
Поликсена вначале опасалась держать при себе такое существо, о котором совсем ничего не знает, но потом подумала, что преувеличивает угрозу. Это только потому, что у нее до сих пор не было привычки держать рабов…
На второй день, перед сном, когда Та-Имхотеп помогала госпоже мыться, Поликсена спросила ее, откуда она родом и живы ли ее родители. Египтянка, прекратив натирать хозяйку натроном, посмотрела ей в лицо и слегка улыбнулась, видя, как непривычно милостнице царевны, чтобы ее обихаживали.
- Я родилась в городе Птаха, госпожа, - степенно сказала рабыня. – Мои родители служили семье его величества, но пять лет назад ушли на Запад* во время мора. Они обитают там, где следует обитать слугам его величества и царской семьи.
- Обитают? – изумленно переспросила эллинка.
Потом вспомнила: конечно же, египтяне верят, что умершие вечно обитают там, где похоронены их забальзамированные тела, над которыми проведены все сложные священные обряды. Она вздрогнула.
Та-Имхотеп опять улыбнулась.
- Госпожа желает знать что-нибудь еще? – спросила она.
Поликсена поспешно качнула головой, и служанка продолжила натирать ее.
Когда Та-Имхотеп осушала ее тело полотенцем, эллинка подумала, что рабыня прямо указала ей на свою значительность: Та-Имхотеп, в случае смерти, тоже следовало подвергнуться бальзамированию и упокоиться рядом со своими родителями, людьми фараона. И позаботиться об этом придется госпоже, пусть она и совсем другой веры…
"Египтяне уже связывают и спеленывают меня по рукам и ногам, как своих мертвецов", - подумала Поликсена.
Облачившись после купания в широкое длинное ночное одеяние, к которым Поликсена уже привыкла у египтян, она пошла проведать Ликандра. После разговора с такой истинной египтянкой, как "Земля Имхотепа", Поликсене особенно захотелось повидать сородича.
Ликандр дремал, но когда хозяйка вошла, сразу же проснулся и очень обрадовался ей. Поликсена присела рядом и расспросила лаконца о здоровье; он отвечал коротко, но госпожа все время чувствовала на себе его взгляд – и когда сидела рядом, и когда ходила по комнате, проверяя, все ли в порядке. Вдруг Поликсене показалось, что взгляд раненого особенно настойчив - полон какой-то мольбы, которой Ликандр не мог высказать словами.
Когда она вернулась к атлету, чтобы подать раненому пить, лаконец неожиданно перехватил ее руку и сжал в своей – слегка, потому что был еще совсем слаб; но Поликсена долго не отнимала руки, чтобы не растревожить его. Вдруг ей показалось, что ей предстоит новая трудность и новая борьба…
Как же она не догадывалась! Ликандр питал к ней чувства, как и Аристодем; совсем другие, нежели этот философ, но кто мог знать – не более ли сильные? И после того, как Аристодем уехал в Навкратис, не обрадовался ли лаконец исчезновению соперника, пусть наружно и сожалел о несчастье с философом?
Поликсена посмотрела в серые глаза Ликандра и укорила себя. Может, она все это надумала? Но взгляд раненого в эти мгновения был так ласков и настойчив, что она не удержалась и улыбнулась ему; и Ликандр улыбнулся в ответ совершенно счастливо.
- Зевс-вседержитель, - прошептала Поликсена, выйдя из комнаты и взявшись за голову. – Что же с ним делать?..
Ликандр, пожалуй, был способен на еще большее безумство, чем первый ее поклонник… да он уже доказал это.
Отослать Ликандра, когда он поправится, или оставить при себе? И что скажет на это брат?
Поликсена решила, что попросит у царевны разрешения взять Ликандра в свою стражу. Так она сразу и приблизит лаконца к себе, и отдалит: стражнику нельзя будет заговорить о любви с госпожой так прямо, как мог бы заговорить друг дома. Но при этом лаконец будет у нее на глазах и не потеряет надежды…
"Я играю с несчастным Ликандром, как играют со мной египтяне", - подумала Поликсена. Но это было единственное, что подсказывал ей разум, - чтобы никто из своих больше не пострадал.
***
Царевна Нитетис прислала своей наперснице приглашение за день до торжества: предвидя, что у эллинки могут возникнуть затруднения с подготовкой. Однако Та-Имхотеп знала свое дело – должно быть, она обхаживала на своем веку не одну высокородную особу. Поликсена едва удержалась от того, чтобы расспросить египтянку, кому она служила во дворце.
После благовонной ванны Та-Имхотеп выщипала ей волосы на теле: так делали и знатные эллины, но, конечно, только те, кто мог себе позволить содержать слуг такого назначения. У египтян волосы удаляли и господа, и, обязательно, - жрецы, для которых уничтожение волос на теле и голове служило соблюдению ритуальной чистоты.
Умастив хозяйку маслом, египтянка надела на нее платье, чтобы не испачкать после того, как нанесет краску. Потом усадила Поликсену на стул и принялась за ее лицо, как настоящий художник. В этот раз эллинке на веки и на губы наложили золотую краску; конечно, глаза, как всегда, густо подвели черным, и, взглянув на себя в зеркало, Поликсена увидела вместо себя храмовую статую… из тех, которые египетские жрецы скрывают в святилищах.
- Мне кажется, когда я вижу вас, что вы все время лжете и себе, и своим богам, - сказала она египтянке. Уже не заботясь, что говорит с египтянкой; только на мгновение Поликсене стало страшно, но она заставила себя сохранять хладнокровие. Самое позорное, что только может быть, - бояться своей рабыни!
Однако Та-Имхотеп не рассердилась, и сказала неожиданную вещь.
- Мы не лжем нашим богам, госпожа. Мы преображаемся для богов, чтобы предстать перед ними в совершенном образе.
Поликсена подумала, что эллины мыслят похоже – только совсем иначе представляют себе совершенство и преображение; у эллинов оно начиналось изнутри, а у египтян снаружи. Но ведь, изменяя внешность, человек всегда меняется и изнутри! Привыкнув к чужому убору, скоро незаметно для себя переймешь и образ мыслей, и поведение варваров…
Впрочем, причесала ее Та-Имхотеп не столько по-египетски, сколько по-азиатски, заплетя на висках тугие косы и скрутив часть их узлом на затылке. Нитетис тоже предпочитала такие прически, избегая париков.
На руки, на запястья, Поликсене надели широкие серебряные браслеты; на шею – широкое многорядное ожерелье-оплечье из серебра с бирюзой и яшмой, какие особенно любили богатые египтяне: и женщины, и мужчины, имевшие такое же пристрастие к драгоценностям. Браслеты надели и на ноги, и на пальцы – несколько тяжелых колец.
Потом Та-Имхотеп тронула ее прическу благовониями. Поликсена видела, что египтяне пристраивают в своих париках сосуды с благовониями, которые стекают на лоб во время празднеств, но питала эллинское отвращение к таким излишествам – как и вообще ко всем восточным излишествам.
Она и так уже похожа сейчас не то на египтянку, не то на сирийку – или еще на неведомо какую дикарку. Если Филомен увидит ее в таком наряде…
Впрочем, возможно, брат просто ее не узнает. Не на это ли рассчитывала Априева дочь?
Надев на ноги Поликсены белые сандалии и окутав плечи хозяйки воздушной накидкой, Та-Имхотеп с достоинством отступила и поклонилась – сказала, что госпожа готова. Прекрасна, как сама Исида, прибавила рабыня.
Поликсена улыбнулась. Она и египетскую Исиду-жизнеподательницу не могла вообразить без сложной прически, множества драгоценностей и краски на лице.
Потом Поликсена пошла в комнату к Ликандру, проведать его перед выходом. Лаконец уже подолгу сидел и передвигался по всему дому сам, но Поликсена все еще не отпускала его.
Он не просился уйти и был, казалось, только рад остаться у нее подольше; а о том, что будет после, Поликсена с Ликандром еще не говорила. И уж никак не сейчас об этом говорить.
Увидев хозяйку в таком египетском образе, стоявший у своего ложа Ликандр покачнулся и сел обратно. Поликсена усмехнулась, подумав – не прошла ли у него любовь в эти мгновения?
- Я тебе нравлюсь? – спросила она.
Поликсена подумала, что ведет себя слишком развязно; но после этих слов Ликандр вдруг встал и подошел к ней. Он опустился перед девушкой на одно колено, как когда-то в незапамятные времена Аристодем.
Лаконец морщился от боли, но поцеловал сначала руку Поликсены, а потом ногу, скрытую длинным льняным платьем.
Он прошептал, что никогда не видел никого прекрасней.
Поликсена на несколько мгновений замерла, придавленная этим несомненным и таким несвоевременным признанием в страсти; коринфянка стояла с колотящимся сердцем и не решалась отстраниться от Ликандра, обнимавшего ее ноги. Потом, наклонившись, Поликсена помогла раненому встать. Она была достаточно сильна, а он уже достаточно окреп – дойдя с ее помощью до постели, атлет сел и опять устремил на нее восхищенный взгляд.
- Хайре, - сказал он: Ликандр давно знал, куда она собирается. – Да пребудут с тобой все боги, госпожа.
Поликсена рассмеялась.
- Какие, хотела бы я знать?
Потом кивнула Ликандру и поспешно вышла. По дороге коринфянка постаралась выбросить из головы мысли о нем; и к тому времени, как она подошла к носилкам и уселась в них, это удалось. Ей предстояла сейчас совсем неведомая и многоликая опасность.
* Приближенный фараона Джосера, почитавшийся после смерти полубогом: великий зодчий, спроектировавший его пирамиду, ученый и врач.
* Египтяне верили, что царство мертвых лежит "на Западе", куда спускается на закате "Великий бог", воплощавшийся в образе солнца и носивший в разное время суток разные имена: Ра-Хепри ("скарабей") утром, Амон-Ра днем и Ра-Атум вечером. Каждый час дня и ночи, согласно "Книге мертвых", соответствовал отрезку вечного кругового священного пути "Великого бога".
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 14
Как-то, еще почти девочкой, Поликсене довелось издали посмотреть на дворцовый праздник – при дворе Поликрата Самосского. Гулянье, начавшееся в пиршественном зале, скоро перекинулось в сад. Шумное, грубое веселье, грохот барабанов и трещоток и дисгармоничное дуденье авлосов*, пьяные выкрики и разнообразнейшие непристойности, которые творили разнузданные гости, поразили Поликсену и внушили отвращение к пирам мужчин. Казалось, что на всю жизнь.
Отец поспешил увести ее, мать и брата, пока их не заметили; но девочка долго не могла уснуть. Дочь Антипатра, рано привыкнув задумываться о жизни, спрашивала себя, ворочаясь в постели, – неужели все могущественные мужчины так развлекаются? Неужели дорога на такие празднества может быть только распутным женщинам, которых мужчины в обычные дни презирают: как и говорил ей строгий и любящий отец?..
Но в саду фараона Поликсена не увидела ничего подобного: хотя подготовка к пиршеству, несомненно, уже шла вовсю. Вдоль дороги, ведущей ко дворцу, так же грозными статуями стояли стражники; правда, среди обвешанных ярко горящими фонарями деревьев было непривычно много людей, которые толпились, разговаривали, уступали дорогу чужим носилкам и давали указания своим рабам. Но все эти люди вели себя чинно – и среди них действительно оказалось необыкновенно много женщин. В длинных белых складчатых одеждах и в тяжелых сложных париках, которые предпочитали знатные египтяне обоего пола, жен легко было спутать с мужами, - но это только на первый взгляд. Приглядевшись, взволнованная Поликсена увидела, насколько многообразны наряды приглашенных, прислушивавшихся к модам разных дружественных Египту восточных стран. Среди гостей немало было мужчин в одних поясах-схенти или длинных юбках, показывавших сильные тела, и женщин в облегающих и ярких платьях, с короткими и длинными многослойными рукавами, даже в нарядах, оставляющих одну грудь обнаженной: подобный наряд Поликсена уже видела на царевне Нитетис. И это были не блудницы – а жены, дочери или сестры высокопоставленных гостей, сами пользовавшиеся большим почитанием: Поликсена поняла это по обрывкам разговоров, по тому, как вежливо египтяне раскланивались с гостьями.
Но ей некогда было наблюдать – а следовало как можно скорее пройти в пиршественный зал, чтобы избежать неприятностей, даже несмотря на свою бдительную стражу. Поликсена чувствовала, что чужеземок среди этих столь влиятельных и свободно держащихся египтянок почти нет. Или только на первый взгляд?
Но, как бы то ни было, благородные египетские госпожи, несомненно, очень ревниво оберегают свое положение: если так ревниво свое положение оберегают даже египетские служанки…
Поликсену тронул за руку начальник ее охраны, тот самый иониец по имени Анаксарх, который в первый день сказал ей о несчастье с Ликандром. Коринфянка улыбнулась, радуясь поддержке.
- Госпожа, идем скорее вперед, - сказал ей стражник. – Кто знает, что будет, если тебя заметят!
Поликсена кивнула, и они быстро пошли вперед. У распахнутых двойных дверей дворца ее иониец коротко переговорил с египетскими стражниками. Поликсена заметила, что в широком длинном коридоре, кроме слуг, которые спешили туда-сюда с подносами, букетами цветов и факелами, почти никого еще не было, и в доме фараона еще стояла привычная торжественная тишина.
"Хотела бы я знать, что здесь творится, когда празднество в разгаре?" - подумала Поликсена.
Но почему-то ей представлялось, что даже в разгаре веселья такого, как при дворе Поликрата и других греческих тиранов, в доме божественного Амасиса не бывает.
Они зашагали вперед – несколько пар сандалий гулко стучали по камню; Поликсена полностью положилась на своих греков, которые хорошо знали дорогу. Без сопровождения в огромном дворце легко было заблудиться.
Несмотря на ранний час, коридоры были освещены; но когда коринфянка вошла в пиршественный зал, ее ослепил блеск огней, игравших на золоте, серебре, камнях, которые были повсюду. И даже люди казались ожившими дворцовыми украшениями. Переблескивали их воротники и браслеты, их умащенные тела. В зале уже были гости, хотя праздник еще не начинался, - египтяне тихо разговаривали и пересмеивались, сидя в креслах, на табуретах или просто на подушках у невысоких столиков, которые обслуживались по отдельности. Гости, казалось, составляли и одно целое, жаждущее наслаждений сборище, и были каждый сам по себе.
Это прежде всего бросилось в глаза эллинке – у греков принято было лежать на пирах: а здесь самое убранство зала задавало строгий тон всего вечера. Такого, на котором прилично быть многим благородным женам.
"Это возможно только тогда, когда женщины допущены к власти, - неожиданно подумала Поликсена. – Именно жены задают такой тон и порядок…"
В зал входили и рассаживались все новые гости; скользившие между столиками красивые юноши в одних набедренных повязках и девушки-рабыни в легких юбочках ставили перед ними закуски и вина и надевали на головы и на шеи венки. Мужчины с удовольствием посматривали на рабынь, но никто их не трогал. Это будет возможно только тогда, когда гости напьются и забудут о приличиях; но до забвения приличий еще долго, и, конечно, оргий в доме живого бога не устраивают…
"Где же Нитетис? – подумала Поликсена, все больше волнуясь; она схватила со стола свой кубок, который незаметно для нее наполнили, и сделала большой глоток вина. – Не забыла ли обо мне госпожа?"
И тут все в зале смолкло – гости и так не шумели, но внезапно наступила такая тишина, что можно было услышать жужжание мух над светильниками. В тишине прозвучали шаги нескольких людей, входящих в зал, и зычный мужской голос возгласил:
- Могучий Бык Маат, Месут-Ра*, Властитель Обеих Земель, его величество Яхмес Хнумибра – да будет он жив, здрав и невредим!
Еще до начала объявления царских титулов придворные начали поворачиваться ко входу, будто к источнику священного света, и утыкаться лицом в пол или в свои колени, кто сидел на табуретах; не видя ничего, и Поликсена, сидевшая на пурпурных подушках, распростерлась ниц. Она лежала, прижимаясь лбом и ладонями к холодному мрамору, и ощущала, как общий священный трепет захватывает ее существо. Потом, таким же неведомым образом, она поняла, когда следует выпрямиться.
Поликсена впервые в жизни близко увидела фараона.
Она знала и видела раньше издали, что Амасис стар, - вблизи он показался еще старее. Но, вместе с тем, показался эллинке и величественнее - она видела, как властен и цепок взор его подведенных черных глаз, как сурово сжаты губы, как хищно выдается нос и подбородок. В этом старческом лице сосредоточена судьба всего Египта, подумала эллинка; и снова вспомнила о своей царственной подруге.
Рядом с фараоном шла какая-то женщина – тоже немолодая, но заметно моложе его; тщательно накрашенная и красивая суховатой египетской красотой: готовой замереть в блаженстве вечности. Великая царица, мать наследника.
Амасис поднялся на тронное возвышение и воссел в кресло; его супруга заняла место в кресле у подножия трона. Вокруг нее расселись придворные женщины, которые вошли следом за владыками Египта.
Амасис резко хлопнул в ладоши, и праздник начался. Зазвучала музыка – переливы одинокой флейты в руках какой-то музыкантши; но главной музыкой были возобновившиеся разговоры и смех облеченных властью людей, которые уже составили несколько кружков в разных углах зала. Блюда и напитки начали разносить во множестве; запахи жареного мяса и луково-чесночных приправ защекотали ноздри. Люди были и вправду голодны, поэтому долгое время смотрели только в тарелки.
Поликсена тоже принялась за свою говядину с пряностями, огурцы и салат, гадая, когда же появится царевна. Или она вообще не придет?..
И вдруг внимание гостей привлекло что-то новое. Большая группа танцовщиц и музыкантов вошла в зал – египетские девушки, в длинных колышущихся прозрачных одеяниях и поддетых под платья поясах из разноцветного бисера, и юноши-лютнисты. Люди ахнули от изумления и радости, отодвигаясь в стороны и давая место артистам: предстояло давно знакомое и любимое зрелище.
Поликсена не ждала от египетского танца многого – но когда зазвучал нежный перебор струн и смуглые тела девушек начали изгибаться под музыку в необыкновенном согласии, эллинка вместе со всеми затаила дыхание. Египтянки откидывались назад, перебирая руками, как будто посреди зала расцветали огромные живые лотосы; две лютни звучали, будто переливы эфира. Танцовщицы гнулись во все стороны; то расходились, держась за руки и выступая хороводом, то опять соединялись в невиданные фигуры. Каждая соблазняла и увлекала зрителя – но не так, как одна женщина распаляет одного мужчину, призывая овладеть ею, а словно все вместе эти артистки овладели залом, вниманием и мужей, и жен. К лютням присоединились резкие, скачущие звуки гобоя; гости дружно ахнули, такой контраст дикая музыка составила с танцем – и так гармонировала с ним. Плавные движения девушек сменялись резкими – и опять их тела начинали изгибаться и течь.
– О Афродита, - прошептала Поликсена, забыв, что говорит по-гречески и призывает свою богиню. – Вот это Эрос невиданной власти!
Щеки коринфянки разрумянились, она тяжело дышала, как и другие зрители, чьи взгляды были прикованы к танцу. Но вдруг мелодия гобоя взлетела и замерла со взвизгом; девушки откинулись в разные стороны и замерли на полу, раскинув свои одеяния и простерев руки во все стороны – и молящим, и властным жестом.
Египтяне захлопали, засвистели.
- Божественно! Божественно! Да славится Хатхор, владычица танца! – выкрикивали и мужчины, и женщины; и Поликсена от всей души хлопала вместе со всеми. Правда, теперь эллинка не открывала рта, вспомнив об осторожности.
"Где же царевна?" - вновь подумала она; и тут одна из танцовщиц, в самом центре, встала на ноги. Остальные все еще лежали на полу, как будто побежденные ею и властью Хатхор.
Поликсена ахнула, и заахали все остальные; но следом за этим раздался гром аплодисментов.
- Нитетис! Да славится Хатхор! Да славится Нитетис, дочь Ра, цветок Те-Кемет! – в неистовстве выкрикивали чинные придворные, хлопая в ладоши и стуча ногами. Хлопал на своем возвышении сам фараон, слегка подавшись вперед и улыбаясь.
Одной, и самой главной из артисток, предводительницей танца, действительно была Нитетис. Царевна, в развевающемся белом полупрозрачном одеянии и многоцветном бисерном поясе, тяжелые золотые концы которого свисали между бедер, раскинула руки, приветствуя всех. Потом вышла из круга, прошагав между все еще распростертых женских тел; она могла бы пинать этих девушек ногами. Нитетис опустилась на подушки; совсем рядом с Поликсеной, как будто знала, где сядет эллинка.
Грудь Нитетис вздымалась, щеки и глаза горели, и под одеждой был виден сильный разворот прямых плеч и гордая спина. От нее сильно пахло миррой и немного – свежим потом; но Поликсена, ощутив этот запах, почувствовала, что охватившее ее во время танца желание еще усилилось. Коринфянка сглотнула.
- Царевна…
Нитетис взглянула на нее и непринужденно кивнула.
- Прекрасно выглядишь сегодня! Ты и не знала, что я так умею, правда? – спросила она. – Меня давно обучали храмовому танцу для богини – царские дочери у нас нередко бывают жрицами и предводительницами хора или танцев…
Поликсена склонилась к ней.
- И ваши царские дочери часто… выступают публично?
Это все еще казалось ей неслыханным, невиданным. И, к ее облегчению, Нитетис покачала головой.
- Нет, это редкость. Знатные девушки часто обучаются танцам и танцуют для богов или дома, для себя и семьи, но нечасто выступают в большом собрании… Но о моем искусстве фараон давно узнал, и дозволил мне радовать им свой двор.
Поликсена огляделась – артисты давно покинули зал, а гости опять были заняты едой и вином; правда, придворные теперь говорили и смеялись громче, глаза заблестели от возбуждения, но ее поразило поведение египтян. Греки на месте этих людей, да еще после эротического танца, уже повалились бы в пьяном безумии кто где сидел, увлекая с собою и женщин, и мальчиков… А египтяне словно бы уже забыли, что перед ними только что выступала сама царевна и прекраснейшие танцовщицы страны!
- Как у вас… строго, - сказала Поликсена. Она усмехнулась, прижав ладони к пылающим щекам. – Мне казалось до сих пор, что в вас мало жизни, Нитетис, - и что женщины имеют такую власть, потому что когда ты застываешь в безвременье, нет разницы, женщина ты или мужчина…
Нитетис хмыкнула.
- А теперь ты видишь, эллинка, что мы совсем не застыли – а только владеем собою гораздо лучше вас!
Поликсена оскорбленно рассмеялась.
- Нет, мне все еще кажется, что в вас просто мало жизни, - прошептала она по-гречески.
Египтянка в ответ на это протянула руку и сжала запястье подруги своей жаркой рукой: будто кольцом живого огня. Поликсена ахнула.
- Сильные мужчины, жаждущие власти, есть везде, и у нас их предостаточно… но главное, к чему устремляются мужские сердца и как они воспитываются, - прошептала дочь фараона. – Ты это скоро поймешь, как я.
Эллинка прикрыла глаза и шевельнулась всем телом, пытаясь освободиться от власти этой девушки. Нитетис усмехнулась алыми губами.
- Да что это с тобой?
Но, как видно, она прекрасно понимала, что делается с ее наперсницей. Априева дочь отвернулась от коринфянки и, не глядя, громко хлопнула в ладоши.
- Подай нам вина с пряностями, - приказала она подбежавшему рабу. – Живей! И еще меда и фруктов! Я хочу есть!
- Вечер только начинается, и люди будут говорить и наслаждаться зрелищами, а не только пьянеть, - проговорила она низким голосом, коснувшись щеки Поликсены. Сегодня ладони у Нитетис были не накрашены. – И мы с тобой еще успеем и поговорить, и насладиться.
* Древнегреческий духовой музыкальный инструмент, предшественник современного гобоя.
* "Сын Ра": титулатура фараона, которую унаследовал Камбис.
Как-то, еще почти девочкой, Поликсене довелось издали посмотреть на дворцовый праздник – при дворе Поликрата Самосского. Гулянье, начавшееся в пиршественном зале, скоро перекинулось в сад. Шумное, грубое веселье, грохот барабанов и трещоток и дисгармоничное дуденье авлосов*, пьяные выкрики и разнообразнейшие непристойности, которые творили разнузданные гости, поразили Поликсену и внушили отвращение к пирам мужчин. Казалось, что на всю жизнь.
Отец поспешил увести ее, мать и брата, пока их не заметили; но девочка долго не могла уснуть. Дочь Антипатра, рано привыкнув задумываться о жизни, спрашивала себя, ворочаясь в постели, – неужели все могущественные мужчины так развлекаются? Неужели дорога на такие празднества может быть только распутным женщинам, которых мужчины в обычные дни презирают: как и говорил ей строгий и любящий отец?..
Но в саду фараона Поликсена не увидела ничего подобного: хотя подготовка к пиршеству, несомненно, уже шла вовсю. Вдоль дороги, ведущей ко дворцу, так же грозными статуями стояли стражники; правда, среди обвешанных ярко горящими фонарями деревьев было непривычно много людей, которые толпились, разговаривали, уступали дорогу чужим носилкам и давали указания своим рабам. Но все эти люди вели себя чинно – и среди них действительно оказалось необыкновенно много женщин. В длинных белых складчатых одеждах и в тяжелых сложных париках, которые предпочитали знатные египтяне обоего пола, жен легко было спутать с мужами, - но это только на первый взгляд. Приглядевшись, взволнованная Поликсена увидела, насколько многообразны наряды приглашенных, прислушивавшихся к модам разных дружественных Египту восточных стран. Среди гостей немало было мужчин в одних поясах-схенти или длинных юбках, показывавших сильные тела, и женщин в облегающих и ярких платьях, с короткими и длинными многослойными рукавами, даже в нарядах, оставляющих одну грудь обнаженной: подобный наряд Поликсена уже видела на царевне Нитетис. И это были не блудницы – а жены, дочери или сестры высокопоставленных гостей, сами пользовавшиеся большим почитанием: Поликсена поняла это по обрывкам разговоров, по тому, как вежливо египтяне раскланивались с гостьями.
Но ей некогда было наблюдать – а следовало как можно скорее пройти в пиршественный зал, чтобы избежать неприятностей, даже несмотря на свою бдительную стражу. Поликсена чувствовала, что чужеземок среди этих столь влиятельных и свободно держащихся египтянок почти нет. Или только на первый взгляд?
Но, как бы то ни было, благородные египетские госпожи, несомненно, очень ревниво оберегают свое положение: если так ревниво свое положение оберегают даже египетские служанки…
Поликсену тронул за руку начальник ее охраны, тот самый иониец по имени Анаксарх, который в первый день сказал ей о несчастье с Ликандром. Коринфянка улыбнулась, радуясь поддержке.
- Госпожа, идем скорее вперед, - сказал ей стражник. – Кто знает, что будет, если тебя заметят!
Поликсена кивнула, и они быстро пошли вперед. У распахнутых двойных дверей дворца ее иониец коротко переговорил с египетскими стражниками. Поликсена заметила, что в широком длинном коридоре, кроме слуг, которые спешили туда-сюда с подносами, букетами цветов и факелами, почти никого еще не было, и в доме фараона еще стояла привычная торжественная тишина.
"Хотела бы я знать, что здесь творится, когда празднество в разгаре?" - подумала Поликсена.
Но почему-то ей представлялось, что даже в разгаре веселья такого, как при дворе Поликрата и других греческих тиранов, в доме божественного Амасиса не бывает.
Они зашагали вперед – несколько пар сандалий гулко стучали по камню; Поликсена полностью положилась на своих греков, которые хорошо знали дорогу. Без сопровождения в огромном дворце легко было заблудиться.
Несмотря на ранний час, коридоры были освещены; но когда коринфянка вошла в пиршественный зал, ее ослепил блеск огней, игравших на золоте, серебре, камнях, которые были повсюду. И даже люди казались ожившими дворцовыми украшениями. Переблескивали их воротники и браслеты, их умащенные тела. В зале уже были гости, хотя праздник еще не начинался, - египтяне тихо разговаривали и пересмеивались, сидя в креслах, на табуретах или просто на подушках у невысоких столиков, которые обслуживались по отдельности. Гости, казалось, составляли и одно целое, жаждущее наслаждений сборище, и были каждый сам по себе.
Это прежде всего бросилось в глаза эллинке – у греков принято было лежать на пирах: а здесь самое убранство зала задавало строгий тон всего вечера. Такого, на котором прилично быть многим благородным женам.
"Это возможно только тогда, когда женщины допущены к власти, - неожиданно подумала Поликсена. – Именно жены задают такой тон и порядок…"
В зал входили и рассаживались все новые гости; скользившие между столиками красивые юноши в одних набедренных повязках и девушки-рабыни в легких юбочках ставили перед ними закуски и вина и надевали на головы и на шеи венки. Мужчины с удовольствием посматривали на рабынь, но никто их не трогал. Это будет возможно только тогда, когда гости напьются и забудут о приличиях; но до забвения приличий еще долго, и, конечно, оргий в доме живого бога не устраивают…
"Где же Нитетис? – подумала Поликсена, все больше волнуясь; она схватила со стола свой кубок, который незаметно для нее наполнили, и сделала большой глоток вина. – Не забыла ли обо мне госпожа?"
И тут все в зале смолкло – гости и так не шумели, но внезапно наступила такая тишина, что можно было услышать жужжание мух над светильниками. В тишине прозвучали шаги нескольких людей, входящих в зал, и зычный мужской голос возгласил:
- Могучий Бык Маат, Месут-Ра*, Властитель Обеих Земель, его величество Яхмес Хнумибра – да будет он жив, здрав и невредим!
Еще до начала объявления царских титулов придворные начали поворачиваться ко входу, будто к источнику священного света, и утыкаться лицом в пол или в свои колени, кто сидел на табуретах; не видя ничего, и Поликсена, сидевшая на пурпурных подушках, распростерлась ниц. Она лежала, прижимаясь лбом и ладонями к холодному мрамору, и ощущала, как общий священный трепет захватывает ее существо. Потом, таким же неведомым образом, она поняла, когда следует выпрямиться.
Поликсена впервые в жизни близко увидела фараона.
Она знала и видела раньше издали, что Амасис стар, - вблизи он показался еще старее. Но, вместе с тем, показался эллинке и величественнее - она видела, как властен и цепок взор его подведенных черных глаз, как сурово сжаты губы, как хищно выдается нос и подбородок. В этом старческом лице сосредоточена судьба всего Египта, подумала эллинка; и снова вспомнила о своей царственной подруге.
Рядом с фараоном шла какая-то женщина – тоже немолодая, но заметно моложе его; тщательно накрашенная и красивая суховатой египетской красотой: готовой замереть в блаженстве вечности. Великая царица, мать наследника.
Амасис поднялся на тронное возвышение и воссел в кресло; его супруга заняла место в кресле у подножия трона. Вокруг нее расселись придворные женщины, которые вошли следом за владыками Египта.
Амасис резко хлопнул в ладоши, и праздник начался. Зазвучала музыка – переливы одинокой флейты в руках какой-то музыкантши; но главной музыкой были возобновившиеся разговоры и смех облеченных властью людей, которые уже составили несколько кружков в разных углах зала. Блюда и напитки начали разносить во множестве; запахи жареного мяса и луково-чесночных приправ защекотали ноздри. Люди были и вправду голодны, поэтому долгое время смотрели только в тарелки.
Поликсена тоже принялась за свою говядину с пряностями, огурцы и салат, гадая, когда же появится царевна. Или она вообще не придет?..
И вдруг внимание гостей привлекло что-то новое. Большая группа танцовщиц и музыкантов вошла в зал – египетские девушки, в длинных колышущихся прозрачных одеяниях и поддетых под платья поясах из разноцветного бисера, и юноши-лютнисты. Люди ахнули от изумления и радости, отодвигаясь в стороны и давая место артистам: предстояло давно знакомое и любимое зрелище.
Поликсена не ждала от египетского танца многого – но когда зазвучал нежный перебор струн и смуглые тела девушек начали изгибаться под музыку в необыкновенном согласии, эллинка вместе со всеми затаила дыхание. Египтянки откидывались назад, перебирая руками, как будто посреди зала расцветали огромные живые лотосы; две лютни звучали, будто переливы эфира. Танцовщицы гнулись во все стороны; то расходились, держась за руки и выступая хороводом, то опять соединялись в невиданные фигуры. Каждая соблазняла и увлекала зрителя – но не так, как одна женщина распаляет одного мужчину, призывая овладеть ею, а словно все вместе эти артистки овладели залом, вниманием и мужей, и жен. К лютням присоединились резкие, скачущие звуки гобоя; гости дружно ахнули, такой контраст дикая музыка составила с танцем – и так гармонировала с ним. Плавные движения девушек сменялись резкими – и опять их тела начинали изгибаться и течь.
– О Афродита, - прошептала Поликсена, забыв, что говорит по-гречески и призывает свою богиню. – Вот это Эрос невиданной власти!
Щеки коринфянки разрумянились, она тяжело дышала, как и другие зрители, чьи взгляды были прикованы к танцу. Но вдруг мелодия гобоя взлетела и замерла со взвизгом; девушки откинулись в разные стороны и замерли на полу, раскинув свои одеяния и простерев руки во все стороны – и молящим, и властным жестом.
Египтяне захлопали, засвистели.
- Божественно! Божественно! Да славится Хатхор, владычица танца! – выкрикивали и мужчины, и женщины; и Поликсена от всей души хлопала вместе со всеми. Правда, теперь эллинка не открывала рта, вспомнив об осторожности.
"Где же царевна?" - вновь подумала она; и тут одна из танцовщиц, в самом центре, встала на ноги. Остальные все еще лежали на полу, как будто побежденные ею и властью Хатхор.
Поликсена ахнула, и заахали все остальные; но следом за этим раздался гром аплодисментов.
- Нитетис! Да славится Хатхор! Да славится Нитетис, дочь Ра, цветок Те-Кемет! – в неистовстве выкрикивали чинные придворные, хлопая в ладоши и стуча ногами. Хлопал на своем возвышении сам фараон, слегка подавшись вперед и улыбаясь.
Одной, и самой главной из артисток, предводительницей танца, действительно была Нитетис. Царевна, в развевающемся белом полупрозрачном одеянии и многоцветном бисерном поясе, тяжелые золотые концы которого свисали между бедер, раскинула руки, приветствуя всех. Потом вышла из круга, прошагав между все еще распростертых женских тел; она могла бы пинать этих девушек ногами. Нитетис опустилась на подушки; совсем рядом с Поликсеной, как будто знала, где сядет эллинка.
Грудь Нитетис вздымалась, щеки и глаза горели, и под одеждой был виден сильный разворот прямых плеч и гордая спина. От нее сильно пахло миррой и немного – свежим потом; но Поликсена, ощутив этот запах, почувствовала, что охватившее ее во время танца желание еще усилилось. Коринфянка сглотнула.
- Царевна…
Нитетис взглянула на нее и непринужденно кивнула.
- Прекрасно выглядишь сегодня! Ты и не знала, что я так умею, правда? – спросила она. – Меня давно обучали храмовому танцу для богини – царские дочери у нас нередко бывают жрицами и предводительницами хора или танцев…
Поликсена склонилась к ней.
- И ваши царские дочери часто… выступают публично?
Это все еще казалось ей неслыханным, невиданным. И, к ее облегчению, Нитетис покачала головой.
- Нет, это редкость. Знатные девушки часто обучаются танцам и танцуют для богов или дома, для себя и семьи, но нечасто выступают в большом собрании… Но о моем искусстве фараон давно узнал, и дозволил мне радовать им свой двор.
Поликсена огляделась – артисты давно покинули зал, а гости опять были заняты едой и вином; правда, придворные теперь говорили и смеялись громче, глаза заблестели от возбуждения, но ее поразило поведение египтян. Греки на месте этих людей, да еще после эротического танца, уже повалились бы в пьяном безумии кто где сидел, увлекая с собою и женщин, и мальчиков… А египтяне словно бы уже забыли, что перед ними только что выступала сама царевна и прекраснейшие танцовщицы страны!
- Как у вас… строго, - сказала Поликсена. Она усмехнулась, прижав ладони к пылающим щекам. – Мне казалось до сих пор, что в вас мало жизни, Нитетис, - и что женщины имеют такую власть, потому что когда ты застываешь в безвременье, нет разницы, женщина ты или мужчина…
Нитетис хмыкнула.
- А теперь ты видишь, эллинка, что мы совсем не застыли – а только владеем собою гораздо лучше вас!
Поликсена оскорбленно рассмеялась.
- Нет, мне все еще кажется, что в вас просто мало жизни, - прошептала она по-гречески.
Египтянка в ответ на это протянула руку и сжала запястье подруги своей жаркой рукой: будто кольцом живого огня. Поликсена ахнула.
- Сильные мужчины, жаждущие власти, есть везде, и у нас их предостаточно… но главное, к чему устремляются мужские сердца и как они воспитываются, - прошептала дочь фараона. – Ты это скоро поймешь, как я.
Эллинка прикрыла глаза и шевельнулась всем телом, пытаясь освободиться от власти этой девушки. Нитетис усмехнулась алыми губами.
- Да что это с тобой?
Но, как видно, она прекрасно понимала, что делается с ее наперсницей. Априева дочь отвернулась от коринфянки и, не глядя, громко хлопнула в ладоши.
- Подай нам вина с пряностями, - приказала она подбежавшему рабу. – Живей! И еще меда и фруктов! Я хочу есть!
- Вечер только начинается, и люди будут говорить и наслаждаться зрелищами, а не только пьянеть, - проговорила она низким голосом, коснувшись щеки Поликсены. Сегодня ладони у Нитетис были не накрашены. – И мы с тобой еще успеем и поговорить, и насладиться.
* Древнегреческий духовой музыкальный инструмент, предшественник современного гобоя.
* "Сын Ра": титулатура фараона, которую унаследовал Камбис.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 15
Праздник продлился до раннего утра – но греческая гостья его окончания не увидела, как и ее царственная покровительница: остались только самые стойкие гости, казалось, задавшиеся целью перепить друг друга. В зале было еще несколько благородных женщин – жен или подруг гостей, тоже напившихся до бесчувствия; все они остались спать в пиршественном зале, на залитых вином подушках, среди объедков, которые подъедали поджарые дворцовые псы. Любое волшебство кончалось.
Однако Поликсена сохранила в своей груди после праздника радостное, а не тяжелое чувство; ей было стыдно, потому что танец египтянок разжег в ней неизведанные ранее желания, но это был радостный, любовный стыд. Эллинка старалась не думать о том, что будет, если о ее похождениях услышит брат. И где Филомен был в эту ночь? Опять стоял на страже – или веселился где-нибудь в другом месте?
Но брат мужчина: он всегда найдет, где и с кем повеселиться и с кем провести ночь, даже в чужой стране.
Царевна покинула празднество раньше Поликсены; шепнула подруге перед уходом, чтобы эллинка вышла со своей стражей немного погодя. За дверью будут ждать стражники царевны, которые и проводят Поликсену к госпоже.
Их в этот вечер немало людей заметили вместе; несомненно, слухи о том, что у царевны появилась наперсница-чужеземка, уже облетели дворец… но придворные едва ли слишком встревожились и едва ли придали этому большое значение. Разве мало приближенных женщин у царицы – а у младших цариц его величества? Среди них, как рассказала Поликсене высокородная подруга, были и сирийки, и вавилонянки*. А одна из цариц Амасиса была киренеянкой – полуэллинкой*….
Но все равно Нитетис и Поликсене следовало соблюдать осторожность: как это всегда делают женщины.
Поликсена после ухода Нитетис еще немного посидела, устало и уже почти безразлично поглядывая вокруг. Какие-то гости еще шумели по углам, поднимая чаши вина и смеясь чему-то своему, утомленные музыканты старательно играли, хотя их никто больше не слушал. Какие-то двое мужчин, рослые и чернобородые, - похожие на вавилонян, - зажали у заваленного цветами столика юного раба-нубийца и ощупывали его, громко восторгаясь его красотой. Поликсене стало жалко мальчика: в Египте, как видно, тоже случались такие вещи, как в Элладе, хотя и гораздо реже. Но потом коринфянка заставила себя отвлечься и только приказала проходившему мимо прислужнику принести воды. Напитков мужчин ей было уже достаточно…
Тронное возвышение и кресло главной царицы пустовали - престарелый фараон и его супруга давно покинули собрание, освятив своим явлением праздник и оставив гостей развлекаться, как им будет угодно.
Осушив чашу, коринфянка встала; в голове зашумело, но Поликсена, несмотря на то, что не привыкла пить, довольно твердо направилась к выходу. Она поискала глазами стражу. Стражники знатных господ приходили и уходили вместе со своими подопечными – а в течение всего празднества стояли у стен. Бедняги!
- Анаксарх! – громко позвала эллинка. Кто-то из еще трезвых египтян повернулся в ее сторону, что-то сказал… но ей было уже все равно. К Поликсене подошел рыжеволосый статный начальник охраны и поклонился.
- Госпожа?
- Идем отсюда, - приказала Поликсена. Она наморщила лоб и взялась за голову. – Ты не устал?
- Нет, госпожа, - с легким удивлением ответил иониец.
Он даже придержал ее за плечи, видя, что ее качает; и Поликсена была за это благодарна. Остальные стражники присоединились к ним; эллины вышли под замирающую музыку и звон чаш.
В коридоре оказалось так же торжественно пусто, как и до начала пиршества. Но когда эллинка со своей охраной появилась из дверей, к ней тут же подошли двое воинов-египтян. Поклонившись, один из стражников сказал, что они проводят ее к царевне.
Поликсена, быстро прикинув, что делать, повернулась к своим грекам.
- Анаксарх, вы, конечно, устали… ступайте подождите меня у входа. Стражники царевны проведут меня куда надо, а если я останусь, вам скажут…
После небольшого колебания, переглянувшись с товарищами, рыжеволосый иониец кивнул.
- Хорошо, госпожа.
Эллины ушли; Поликсена едва удержалась от того, чтобы позвать своих мужчин или самой побежать за ними…
Но нельзя. Она должна быть сильной, чтобы удержать свое положение.
Когда они дошли до погруженных в темноту покоев царевны, Поликсена почувствовала себя совершенно трезвой, хотя и очень утомленной. Она мечтала только о постели. Но где ей спать? Там же, где она ночевала, когда оставалась у царевны в первое посещение дворца, - на тюфячке в ногах у госпожи?
Хотя ей ли разбирать…
Пройдя гостевую комнату, где Поликсена увидела смутный белый силуэт служанки, она оказалась в благоуханной спальне Нитетис – которая казалась совершенно пустой. Но тут в комнате прозвучал царственный голос.
- Это ты?
- Да, госпожа, - так же негромко отозвалась Поликсена.
Зашуршали льняные простыни на кровати.
- Я же говорила тебе называть меня по имени!
- Слушаю… Нитетис, - ответила коринфянка, запнувшись, но улыбаясь. Она чувствовала, что улыбается и Нитетис.
Вдруг эллинке пришло в голову: зачем царевне было приглашать ее в свою спальню, если в прошлый раз Поликсене отводились собственные покои?
Какая глупость и самонадеянность! Конечно, эти комнаты сегодня заняты: стоит только вспомнить, какая пропасть гостей собралась на фараонов праздник!
- Ложись… вон туда, - с царственной кровати протянулась смуглая тонкая рука, блеснул в слабом ночном свете алый ноготь на вытянутом пальце. – Я приказала принести для тебя кушетку, ее уже застелили!
- Благодарю тебя, - ответила Поликсена с радостью. Она увидела у стены напротив кровати царевны красивое низкое ложе из акации, застеленное белыми льняными простынями. Сбросив свою серебристую накидку на спинку стула, эллинка села на кушетку и разулась. Потом сразу легла, натягивая на плечи простыню.
Глаза у эллинки уже закрывались, но с нее сразу же слетел сон, когда она неожиданно услышала вопрос своей госпожи.
- А ты никогда ничего не делала, чтобы успокоиться?
- Успокоиться?..
Каким-то чутьем Поликсена сразу поняла, о чем идет речь. Она потерла друг о друга колени, потом вытянула ноги: опять ощутив ту же дрожь, тот же жар, что испытала во время священного танца царевны.
Поликсена повернулась на бок, лицом к кровати, - хотя не могла снизу ничего видеть, только сбитые белые простыни и кисейный полог, который колыхал ветер, задувавший в окно.
- О чем ты говоришь, царевна? – спросила эллинка. Во рту у нее пересохло.
- Наши врачи говорят, что это очень вредно - терпеть, когда тебя сжигает желание. И мужчинам, и женщинам, - совершенно непринужденно ответила египтянка. Поликсена чувствовала, что Нитетис смотрит на нее сверху вниз и улыбается, хотя сама госпожу видеть не могла.
- Разве ваши врачи не учат такому? – спросила дочь фараона.
- Может быть, - наконец сказала Поликсена, когда обрела дар речи. – Но мне никогда не доводилось слышать…
Нитетис засмеялась. Она потянулась со стоном, с наслаждением ощущая свое тело танцовщицы.
- Вы воспитываете прекрасных борцов и воинов, я знаю, - сказала египтянка. – Но во многом вы невежественны, особенно в том, что касается женщин. Я тебе объясню завтра, - прошептала она.
Поликсена почувствовала, что щеки у нее снова пылают, а в теле нарастает тяжесть томления. Эту жажду должно унять мужчине… но что делать, когда мужчины нет и сойтись с ним еще долго будет невозможно?
"У меня два поклонника, каждый из которых не пускает ко мне другого… А брат хочет сватать мне еще и третьего… И я должна прежде всего хранить верность наследнице престола, от которой зависит судьба Египта!"
Поликсена вздохнула, сжимая кулаки.
"Ананке, Ананке, что это значит?"
Она вдруг почувствовала, что Нитетис уже спит. Поликсена закрыла глаза и опять увидела Априеву дочь: встающую под громовые рукоплескания среди побежденных ею женщин…
Немного поворочавшись, коринфянка тоже заснула.
***
Проснувшись, Поликсена вначале изумилась тому, в каком месте находится; а потом испугалась. Она же так и не сказала своей охране, что остается!
Поликсена быстро села. Она нашарила на полу сандалии и сунула в них ноги, пытаясь разглядеть со своего места, встала ли уже царевна. Обувшись, коринфянка поднялась и увидела, что кровать Нитетис пуста.
Тут же Поликсена вспомнила о вчерашнем обещании своей покровительницы – и ей тотчас захотелось бежать отсюда вон. Но это было никак невозможно.
Эллинка услышала торопливые женские шаги, и быстро повернулась… но уже знала, что идет не Нитетис. Это оказалась ее служанка, Астноферт, похожая на Та-Имхотеп как сестра… а может, она и была сестрой ее рабыни?
- Царевна уже давно встала и сейчас завтракает, а мне приказала позаботиться о тебе, госпожа, - поклонившись, сказала Астноферт. – Идем мыться.
Египтянка почти приказывала ей: впрочем, иного и не приходилось ждать. Эллинка кивнула.
Утром царевна не принимала ванну, как и многие египтяне, - ее сверху обливали водой, которая уходила в отверстия в полу купальни. Поликсена узнала, что все эти умывальные приспособления были придуманы в Египте многие сотни лет назад… еще когда греки были дикими козопасами.
Когда Астноферт вытирала ее, в купальне раздались шаги, которые Поликсена сразу узнала. Нитетис!..
Египтянка вошла, смеясь и простирая руки; на ней была только набедренная повязка, волосы распущены, а на лице никакой краски. Так вот какая она на самом деле – совсем иная, а все такая же…
Астноферт сразу же отступила, кланяясь властительнице; с плеч Поликсены упало полотенце, а она даже не нагнулась его подобрать. Нитетис поцеловала подругу, нисколько не смущаясь ее наготой.
- Не могла сесть за стол без тебя, - улыбаясь, сказала дочь фараона.
Она повернулась к Астноферт и сделала ей знак уйти; женщина сразу же, кланяясь, попятилась к выходу. Поликсена подумала, что даже не спросила ее – не родственница ли она Та-Имхотеп.
Эллинка хотела одеться, но царевна удержала ее.
- Погоди, - ласково сказала она, погладив руки наперсницы. – Я вчера тебе обещала… Я не могу позволить моей подруге мучиться.
В ее голосе опять прозвучали обычные повелительные нотки. Поликсена уронила руки вдоль тела и закрыла глаза, почувствовав, как Нитетис откинула волосы с ее шеи и приблизила губы к ее уху.
- Снаружи никто не услышит нас… а ты слушай меня и учись. Это священное и целительное искусство, - прошептала египтянка.
Внизу живота у Поликсены опять разгорался костер, и она чувствовала, что Нитетис охватывает такое же пламя. Пламя, сжигающее и мужей, и дев, когда приходит их черед.
Поликсена покинула дворец, получив дозволение взять Ликандра в свою стражу – но это была малость в сравнении с тем, что она узнала и получила здесь во время пиршества и на следующий день.
Египтяне, до сих пор представлявшиеся коринфянке восточными варварами, изумляли ее снова и снова: и знаниями, и Эросом. Иногда ей казалось, что ее разум не выдержит. А ведь она ученица Пифагора, которой и так уже известно много более, чем простым людям!
Сколько из того, что узнала она, знает Филомен? Как же мало Поликсена и ее брат знали друг о друге, хотя столько времени провели в разговорах!
А политика неотделима от житейских дел – и житейские мелочи, любовные и семейные неурядицы царственных особ способны потрясать мир. Нитетис сказала Поликсене за обедом, помимо прочего, что Камбис просил фараона прислать ему глазного врача – великий перс тоже прослышал об искусстве египетских целителей.* Пока еще Египет был в мире с Персией. Но достаточно одной ошибки – или преднамеренного шага с той или другой стороны, чтобы Камбис двинул свои войска на Черную Землю.
Божественная Нитетис! Возлюбленная госпожа, цветок Египта… как же ей тяжело одной, если она так привязалась к никому не известной эллинке и в ней черпает свои силы? Нитетис сказала, что скоро, возможно, покинет Мемфис и возьмет с собой, в своей свите, и Поликсену. С Поликсеной, конечно, поедет Ликандр и ее египетские слуги. А брат?..
Чем выше поднимается человек, тем больше нитей чужих судеб он обрывает, когда трогается с места и переменяет свою жизнь.
Ликандр очень обрадовался, когда услышал предложение взять его в свою стражу. Лаконец сразу же согласился. У него в Египте не было родных – Ликандр, как и семья Поликсены, попал сюда с Самоса, куда приехал с военным отрядом, посланным лакедемонянами на помощь Поликрату для усмирения собственных подданных. Ликандр не достиг еще, по понятиям спартанцев, возраста зрелости – тридцати лет; и хотя был старше Филомена, не спешил обзавестись подругой.
Он уже нашел себе царицу сердца… Поликсена знала, как высоко в сравнении с другими эллинами ставят женщин лаконцы. Что будет с ним, если его надежды разобьются?
Но это решать не Поликсене, а царевне Нитетис и ее египетским приближенным. Никогда еще эллинка не чувствовала над собою такой власти Египта.
* Вавилон в описываемый период еще не был столицей Персии, хотя уже вошел в состав державы Ахеменидов. При Кире Великом и Камбисе столицей были Пасаргады, хотя уже Кир II начал строительство Персеполя.
* Киренаика – историческая область на территории современной Ливии, к VII в. до н.э. подпавшая под греческое владычество. Одной из жен Амасиса II была киренская царевна Лаодика.
* На самом деле существует такая версия завоевания Египта персами, выдвинутая Геродотом: якобы именно врач, присланный Камбису из Египта и негодовавший на то, что его разлучили с семьей, посоветовал царю посвататься к царевне Нитетис.
Праздник продлился до раннего утра – но греческая гостья его окончания не увидела, как и ее царственная покровительница: остались только самые стойкие гости, казалось, задавшиеся целью перепить друг друга. В зале было еще несколько благородных женщин – жен или подруг гостей, тоже напившихся до бесчувствия; все они остались спать в пиршественном зале, на залитых вином подушках, среди объедков, которые подъедали поджарые дворцовые псы. Любое волшебство кончалось.
Однако Поликсена сохранила в своей груди после праздника радостное, а не тяжелое чувство; ей было стыдно, потому что танец египтянок разжег в ней неизведанные ранее желания, но это был радостный, любовный стыд. Эллинка старалась не думать о том, что будет, если о ее похождениях услышит брат. И где Филомен был в эту ночь? Опять стоял на страже – или веселился где-нибудь в другом месте?
Но брат мужчина: он всегда найдет, где и с кем повеселиться и с кем провести ночь, даже в чужой стране.
Царевна покинула празднество раньше Поликсены; шепнула подруге перед уходом, чтобы эллинка вышла со своей стражей немного погодя. За дверью будут ждать стражники царевны, которые и проводят Поликсену к госпоже.
Их в этот вечер немало людей заметили вместе; несомненно, слухи о том, что у царевны появилась наперсница-чужеземка, уже облетели дворец… но придворные едва ли слишком встревожились и едва ли придали этому большое значение. Разве мало приближенных женщин у царицы – а у младших цариц его величества? Среди них, как рассказала Поликсене высокородная подруга, были и сирийки, и вавилонянки*. А одна из цариц Амасиса была киренеянкой – полуэллинкой*….
Но все равно Нитетис и Поликсене следовало соблюдать осторожность: как это всегда делают женщины.
Поликсена после ухода Нитетис еще немного посидела, устало и уже почти безразлично поглядывая вокруг. Какие-то гости еще шумели по углам, поднимая чаши вина и смеясь чему-то своему, утомленные музыканты старательно играли, хотя их никто больше не слушал. Какие-то двое мужчин, рослые и чернобородые, - похожие на вавилонян, - зажали у заваленного цветами столика юного раба-нубийца и ощупывали его, громко восторгаясь его красотой. Поликсене стало жалко мальчика: в Египте, как видно, тоже случались такие вещи, как в Элладе, хотя и гораздо реже. Но потом коринфянка заставила себя отвлечься и только приказала проходившему мимо прислужнику принести воды. Напитков мужчин ей было уже достаточно…
Тронное возвышение и кресло главной царицы пустовали - престарелый фараон и его супруга давно покинули собрание, освятив своим явлением праздник и оставив гостей развлекаться, как им будет угодно.
Осушив чашу, коринфянка встала; в голове зашумело, но Поликсена, несмотря на то, что не привыкла пить, довольно твердо направилась к выходу. Она поискала глазами стражу. Стражники знатных господ приходили и уходили вместе со своими подопечными – а в течение всего празднества стояли у стен. Бедняги!
- Анаксарх! – громко позвала эллинка. Кто-то из еще трезвых египтян повернулся в ее сторону, что-то сказал… но ей было уже все равно. К Поликсене подошел рыжеволосый статный начальник охраны и поклонился.
- Госпожа?
- Идем отсюда, - приказала Поликсена. Она наморщила лоб и взялась за голову. – Ты не устал?
- Нет, госпожа, - с легким удивлением ответил иониец.
Он даже придержал ее за плечи, видя, что ее качает; и Поликсена была за это благодарна. Остальные стражники присоединились к ним; эллины вышли под замирающую музыку и звон чаш.
В коридоре оказалось так же торжественно пусто, как и до начала пиршества. Но когда эллинка со своей охраной появилась из дверей, к ней тут же подошли двое воинов-египтян. Поклонившись, один из стражников сказал, что они проводят ее к царевне.
Поликсена, быстро прикинув, что делать, повернулась к своим грекам.
- Анаксарх, вы, конечно, устали… ступайте подождите меня у входа. Стражники царевны проведут меня куда надо, а если я останусь, вам скажут…
После небольшого колебания, переглянувшись с товарищами, рыжеволосый иониец кивнул.
- Хорошо, госпожа.
Эллины ушли; Поликсена едва удержалась от того, чтобы позвать своих мужчин или самой побежать за ними…
Но нельзя. Она должна быть сильной, чтобы удержать свое положение.
Когда они дошли до погруженных в темноту покоев царевны, Поликсена почувствовала себя совершенно трезвой, хотя и очень утомленной. Она мечтала только о постели. Но где ей спать? Там же, где она ночевала, когда оставалась у царевны в первое посещение дворца, - на тюфячке в ногах у госпожи?
Хотя ей ли разбирать…
Пройдя гостевую комнату, где Поликсена увидела смутный белый силуэт служанки, она оказалась в благоуханной спальне Нитетис – которая казалась совершенно пустой. Но тут в комнате прозвучал царственный голос.
- Это ты?
- Да, госпожа, - так же негромко отозвалась Поликсена.
Зашуршали льняные простыни на кровати.
- Я же говорила тебе называть меня по имени!
- Слушаю… Нитетис, - ответила коринфянка, запнувшись, но улыбаясь. Она чувствовала, что улыбается и Нитетис.
Вдруг эллинке пришло в голову: зачем царевне было приглашать ее в свою спальню, если в прошлый раз Поликсене отводились собственные покои?
Какая глупость и самонадеянность! Конечно, эти комнаты сегодня заняты: стоит только вспомнить, какая пропасть гостей собралась на фараонов праздник!
- Ложись… вон туда, - с царственной кровати протянулась смуглая тонкая рука, блеснул в слабом ночном свете алый ноготь на вытянутом пальце. – Я приказала принести для тебя кушетку, ее уже застелили!
- Благодарю тебя, - ответила Поликсена с радостью. Она увидела у стены напротив кровати царевны красивое низкое ложе из акации, застеленное белыми льняными простынями. Сбросив свою серебристую накидку на спинку стула, эллинка села на кушетку и разулась. Потом сразу легла, натягивая на плечи простыню.
Глаза у эллинки уже закрывались, но с нее сразу же слетел сон, когда она неожиданно услышала вопрос своей госпожи.
- А ты никогда ничего не делала, чтобы успокоиться?
- Успокоиться?..
Каким-то чутьем Поликсена сразу поняла, о чем идет речь. Она потерла друг о друга колени, потом вытянула ноги: опять ощутив ту же дрожь, тот же жар, что испытала во время священного танца царевны.
Поликсена повернулась на бок, лицом к кровати, - хотя не могла снизу ничего видеть, только сбитые белые простыни и кисейный полог, который колыхал ветер, задувавший в окно.
- О чем ты говоришь, царевна? – спросила эллинка. Во рту у нее пересохло.
- Наши врачи говорят, что это очень вредно - терпеть, когда тебя сжигает желание. И мужчинам, и женщинам, - совершенно непринужденно ответила египтянка. Поликсена чувствовала, что Нитетис смотрит на нее сверху вниз и улыбается, хотя сама госпожу видеть не могла.
- Разве ваши врачи не учат такому? – спросила дочь фараона.
- Может быть, - наконец сказала Поликсена, когда обрела дар речи. – Но мне никогда не доводилось слышать…
Нитетис засмеялась. Она потянулась со стоном, с наслаждением ощущая свое тело танцовщицы.
- Вы воспитываете прекрасных борцов и воинов, я знаю, - сказала египтянка. – Но во многом вы невежественны, особенно в том, что касается женщин. Я тебе объясню завтра, - прошептала она.
Поликсена почувствовала, что щеки у нее снова пылают, а в теле нарастает тяжесть томления. Эту жажду должно унять мужчине… но что делать, когда мужчины нет и сойтись с ним еще долго будет невозможно?
"У меня два поклонника, каждый из которых не пускает ко мне другого… А брат хочет сватать мне еще и третьего… И я должна прежде всего хранить верность наследнице престола, от которой зависит судьба Египта!"
Поликсена вздохнула, сжимая кулаки.
"Ананке, Ананке, что это значит?"
Она вдруг почувствовала, что Нитетис уже спит. Поликсена закрыла глаза и опять увидела Априеву дочь: встающую под громовые рукоплескания среди побежденных ею женщин…
Немного поворочавшись, коринфянка тоже заснула.
***
Проснувшись, Поликсена вначале изумилась тому, в каком месте находится; а потом испугалась. Она же так и не сказала своей охране, что остается!
Поликсена быстро села. Она нашарила на полу сандалии и сунула в них ноги, пытаясь разглядеть со своего места, встала ли уже царевна. Обувшись, коринфянка поднялась и увидела, что кровать Нитетис пуста.
Тут же Поликсена вспомнила о вчерашнем обещании своей покровительницы – и ей тотчас захотелось бежать отсюда вон. Но это было никак невозможно.
Эллинка услышала торопливые женские шаги, и быстро повернулась… но уже знала, что идет не Нитетис. Это оказалась ее служанка, Астноферт, похожая на Та-Имхотеп как сестра… а может, она и была сестрой ее рабыни?
- Царевна уже давно встала и сейчас завтракает, а мне приказала позаботиться о тебе, госпожа, - поклонившись, сказала Астноферт. – Идем мыться.
Египтянка почти приказывала ей: впрочем, иного и не приходилось ждать. Эллинка кивнула.
Утром царевна не принимала ванну, как и многие египтяне, - ее сверху обливали водой, которая уходила в отверстия в полу купальни. Поликсена узнала, что все эти умывальные приспособления были придуманы в Египте многие сотни лет назад… еще когда греки были дикими козопасами.
Когда Астноферт вытирала ее, в купальне раздались шаги, которые Поликсена сразу узнала. Нитетис!..
Египтянка вошла, смеясь и простирая руки; на ней была только набедренная повязка, волосы распущены, а на лице никакой краски. Так вот какая она на самом деле – совсем иная, а все такая же…
Астноферт сразу же отступила, кланяясь властительнице; с плеч Поликсены упало полотенце, а она даже не нагнулась его подобрать. Нитетис поцеловала подругу, нисколько не смущаясь ее наготой.
- Не могла сесть за стол без тебя, - улыбаясь, сказала дочь фараона.
Она повернулась к Астноферт и сделала ей знак уйти; женщина сразу же, кланяясь, попятилась к выходу. Поликсена подумала, что даже не спросила ее – не родственница ли она Та-Имхотеп.
Эллинка хотела одеться, но царевна удержала ее.
- Погоди, - ласково сказала она, погладив руки наперсницы. – Я вчера тебе обещала… Я не могу позволить моей подруге мучиться.
В ее голосе опять прозвучали обычные повелительные нотки. Поликсена уронила руки вдоль тела и закрыла глаза, почувствовав, как Нитетис откинула волосы с ее шеи и приблизила губы к ее уху.
- Снаружи никто не услышит нас… а ты слушай меня и учись. Это священное и целительное искусство, - прошептала египтянка.
Внизу живота у Поликсены опять разгорался костер, и она чувствовала, что Нитетис охватывает такое же пламя. Пламя, сжигающее и мужей, и дев, когда приходит их черед.
Поликсена покинула дворец, получив дозволение взять Ликандра в свою стражу – но это была малость в сравнении с тем, что она узнала и получила здесь во время пиршества и на следующий день.
Египтяне, до сих пор представлявшиеся коринфянке восточными варварами, изумляли ее снова и снова: и знаниями, и Эросом. Иногда ей казалось, что ее разум не выдержит. А ведь она ученица Пифагора, которой и так уже известно много более, чем простым людям!
Сколько из того, что узнала она, знает Филомен? Как же мало Поликсена и ее брат знали друг о друге, хотя столько времени провели в разговорах!
А политика неотделима от житейских дел – и житейские мелочи, любовные и семейные неурядицы царственных особ способны потрясать мир. Нитетис сказала Поликсене за обедом, помимо прочего, что Камбис просил фараона прислать ему глазного врача – великий перс тоже прослышал об искусстве египетских целителей.* Пока еще Египет был в мире с Персией. Но достаточно одной ошибки – или преднамеренного шага с той или другой стороны, чтобы Камбис двинул свои войска на Черную Землю.
Божественная Нитетис! Возлюбленная госпожа, цветок Египта… как же ей тяжело одной, если она так привязалась к никому не известной эллинке и в ней черпает свои силы? Нитетис сказала, что скоро, возможно, покинет Мемфис и возьмет с собой, в своей свите, и Поликсену. С Поликсеной, конечно, поедет Ликандр и ее египетские слуги. А брат?..
Чем выше поднимается человек, тем больше нитей чужих судеб он обрывает, когда трогается с места и переменяет свою жизнь.
Ликандр очень обрадовался, когда услышал предложение взять его в свою стражу. Лаконец сразу же согласился. У него в Египте не было родных – Ликандр, как и семья Поликсены, попал сюда с Самоса, куда приехал с военным отрядом, посланным лакедемонянами на помощь Поликрату для усмирения собственных подданных. Ликандр не достиг еще, по понятиям спартанцев, возраста зрелости – тридцати лет; и хотя был старше Филомена, не спешил обзавестись подругой.
Он уже нашел себе царицу сердца… Поликсена знала, как высоко в сравнении с другими эллинами ставят женщин лаконцы. Что будет с ним, если его надежды разобьются?
Но это решать не Поликсене, а царевне Нитетис и ее египетским приближенным. Никогда еще эллинка не чувствовала над собою такой власти Египта.
* Вавилон в описываемый период еще не был столицей Персии, хотя уже вошел в состав державы Ахеменидов. При Кире Великом и Камбисе столицей были Пасаргады, хотя уже Кир II начал строительство Персеполя.
* Киренаика – историческая область на территории современной Ливии, к VII в. до н.э. подпавшая под греческое владычество. Одной из жен Амасиса II была киренская царевна Лаодика.
* На самом деле существует такая версия завоевания Египта персами, выдвинутая Геродотом: якобы именно врач, присланный Камбису из Египта и негодовавший на то, что его разлучили с семьей, посоветовал царю посвататься к царевне Нитетис.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 16
Филомен не появлялся дома уже две недели* и не виделся с Поликсеной, хотя его сестра посещала дворец после праздника еще три раза, по приглашению своей госпожи. В первые два раза они вели только ученые разговоры – Нитетис взялась изучать персидский язык и звала свою наперсницу не столько ради помощи, сколько ради ее общества. Априевой дочери, как видно, хотелось вовлечь единственную подругу во все свои дела, чтобы они стали совсем родственными душами…
Нет, конечно, - далеко не во все дела. Они с Нитетис уже многое понимали друг о друге. Их связала не столько филия – искренняя греческая дружба-любовь, не оставлявшая места тайнам, сколько восточный любовно-политический союз. Нитетис едва ли не больше всего ценила в новообретенной подруге ум и способность молчать и умалчивать всегда, когда это необходимо.
К Нитетис для занятий персидским языком приходил чернобородый переводчик-вавилонянин по имени Арианд – Поликсене показалось, что это тот самый, который на пиру забавлялся с черным мальчиком-рабом. Но, конечно, Поликсена ничего не говорила; азиат же держался маслено-учтиво, без конца кланяясь и пересыпая свою искаженную египетскую речь множеством цветистых любезностей, обращенных к обеим подругам.
В третье свое посещение Поликсене пришлось утруждать не ум, а тело – царевна позвала ее поплавать в дворцовом бассейне и позаниматься гимнастикой вместе. Нитетис жадно выспрашивала и смотрела, какие упражнения любит сама эллинка. Грубые силовые упражнения, которым Поликсену обучил брат, Нитетис не понравились; Поликсене же не понравились текучие, замедленные движения египетской гимнастики, хотя она уже знала, что отточенность таких движений у египтян считается высшим совершенством. Но они с удовольствием позанимались вместе, несмотря ни на что.
Когда они мылись после занятий, Поликсена спросила госпожу о брате – где он, как он сейчас.
Коринфянка знала, что с Филоменом все хорошо, хотя брат и избегал ее. Будь с ним неладно, она поняла бы по лицу царевны: Поликсена уже достаточно научилась читать по лицу Нитетис, хотя египтянка искусно вводила в заблуждение тех, кто ее не знал.
И в самом деле, в ответ на ее вопрос Априева дочь спокойно улыбнулась и сказала:
- Филомен здоров и будет стоять в карауле завтра с утра. Но я думаю, что пора бы послать его на настоящее дело.
Поликсена отступила от египтянки – как была, обнаженная.
- Настоящее дело?..
- Я прекрасно вижу, что Филомен тяготится и оскорблен своим положением, как не был бы оскорблен на его месте никто другой, - ответила Нитетис. Она вздохнула. – Конечно, твоему брату не нравится возвышение сестры! Я посоветовалась с царским казначеем, и мы решили отправить твоего брата в важный поход, чтобы Филомен показал, чего стоит.
Царевна усмехнулась.
- Охранять мои двери в доме его величества, полном наших воинов, - конечно, почетная служба, но слишком скучная. И на нее я могу взять любого!
Увидев ошеломленное выражение лица Поликсены, Нитетис холодно нахмурилась.
- Ты ведь не думала, надеюсь, что фараон раздает свои милости просто так?
Поликсена качнула головой, пытаясь прийти в себя.
- Но куда вы пошлете его?..
- На Самос, к тирану Поликрату, - ответила Нитетис. – Его величество Яхмес по-прежнему дружен с вашим царем, а тот опять запросил военной помощи… против персов или собственных подданных, ему не дают покоя и свои, и чужие. У счастливого Поликрата все совсем не так благополучно, как у нас!
Алые губы Нитетис скривились. И в Египте все было далеко не благополучно – но, конечно, Черная Земля по-прежнему оставалась источником великого богатства и всеобщего вожделения.
- Если Филомен вернется с войском, хорошо исполнив свое дело, царский казначей подарит ему землю где-нибудь в Дельте. Там самая лучшая земля. И, может быть, даст чин военного начальника в нашем греческом войске – чтобы ваша прославленная греческая храбрость не оставалась невостребованной!
- Так вы…
Поликсена прикрыла рот рукой.
"Так вы хотите навеки разделить меня с братом и навеки сделать нас своими должниками, чтобы мы пустили корни на вашей земле", - хотела сказать эллинка.
- Что? – спросила царевна, пристально глядя на наперсницу.
Лицо прекрасной Нитетис было спокойным и очень холодным.
Поликсена опустила глаза.
- Ничего.
"Вот это и называется восточной политикой… Это даже не египетская, а азиатская, персидская политика! Вот что они делают со всеми эллинами!"
Нитетис подошла к ней и провела рукой по влажным волосам коринфянки.
- Ты недовольна?
Поликсена покачала головой.
- Нет, госпожа.
В этот раз египтянка ее не поправила. Она улыбнулась.
- Вот и хорошо. Тогда идем сейчас обедать, а потом меня ждут обязанности в храме Нейт. Ты ведь помнишь, что я жрица?
Поликсена поклонилась.
Потом, выпрямившись, она замерла, глядя в обрамленное прямыми черными волосами бледное лицо царевны, казавшееся в полумраке купальни особенно нездешним.
- Скажи мне, царевна… если тебя не оскорбит мой вопрос…
Нитетис кивнула.
- Спрашивай.
- Ты по-прежнему веришь в богов Та-Кемет?
Нитетис улыбнулась.
- В матерь богов Нейт я верю, - сказала египтянка. – Именно Нейт дала мне то, что отличает меня от других… И скоро мы с тобой поедем в священный Саис, где я воспитывалась, где седалище Нейт, - ты, надеюсь, помнишь?
Поликсена снова поклонилась.
Они с Нитетис молча оделись и так же молча направились обедать – как всегда, в уединении собственных комнат царевны. Перед расставанием Поликсена попросила разрешения увидеться с братом, и получила его.
***
Филомен после столь долгой разлуки показался сестре и словно бы постаревшим, и присмиревшим. Он больше не обвинял ее ни в чем, а только расспросил, как у нее идут дела, и улыбался, когда сестра рассказывала о своих успехах у Априевой дочери. Но у Поликсены только усилилось чувство, что брат очень от нее далек – и тот, кто с такой восточной учтивостью внимает ей сейчас, не настоящий Филомен, а его личина, которую видят египетские начальники.
Лишь перед расставанием брат обнял ее с прежней сердечностью, а Поликсена всхлипнула в его сильных руках.
- О Филомен! Может быть, тебя убьют!..
Брат обхватил ее лицо ладонями и взглянул в темные глаза. Улыбнулся.
- Может быть. Но думаю, что останусь жив, милая сестра, - чувствую, что моя слава и моя погибель не в этом походе.
Он поцеловал ее в лоб и прижал к груди, как бывало. Они долго не размыкали объятий.
- Береги себя… и царевну, - наконец сказал молодой эллин. Он усмехнулся. – Ты ведь с ней тоже куда-то поедешь?
Поликсена кивнула. Отвернувшись, коринфянка смахнула слезы.
Они разошлись, пообещав друг другу найти случай проститься. Как Поликсена уже отпускала брата в Саис, но это было совсем другое дело. А сейчас – даже старый плащ, сестрин подарок, он снял с себя, вместе с покровительством Артемиды.
Проводить брата Поликсена отправилась вместе с Ликандром и двоими воинами охраны. Она подумала, как давно уже не видела пифагорейцев. И как Поликсена могла бы увидеть их, если теперь почти не ходит пешком!
Она вместе с другими мемфисцами увидела, как отплывают царские корабли, - но брата ни на одном судне не разглядела. С острой болью в груди Поликсена поняла, что рада этому. Воителя не годится провожать слезами.
Филомен, однако, видел сестру среди провожающих – он стоял, облокотившись о борт корабля, рядом с верным другом, и смотрел назад, пока розовый гиматий не затерялся на берегу. Потом коринфянин повернулся к Тимею.
Филомен сплюнул в священный Нил. Со своей черной бородкой и усами, сменившими юношеский пух, в египетских бронзовых доспехах и широком белом египетском плаще коринфянин выглядел бывалым солдатом.
- Тебе не кажется, что мы с тобой счастливцы, друг?
Могучий Тимей улыбнулся. Ветер расшевелил копну его светлых волос.
- Как Поликрат?
Его филэ до сих пор не получил никакого повышения – и Филомен чувствовал, что и дальше египтяне будут продвигать по службе его одного: если, конечно, станут. Но, как бы то ни было, покровители коринфского царевича твердо намерены разрушить их диас*.
- Ты мне не завидуешь? – неожиданно спросил Филомен.
Тимей покачал головой. Он взял друга за руку.
- Нет, и никогда не завидовал, филэ. У тебя особая судьба, Филомен, как и у твоей сестры. Ты ведь знаешь, как все мы дивимся на вас обоих! Но кому боги дают много, у тех много и отнимают, - вздохнул его друг.
Филомен кивнул. Он снова сплюнул в великую реку. И ничего больше не сказал, продолжая, прищурив темные глаза, смотреть на удаляющийся Мемфис.
* Египетская неделя длилась одиннадцать дней.
* Диас – союз воинов-любовников у греков.
Филомен не появлялся дома уже две недели* и не виделся с Поликсеной, хотя его сестра посещала дворец после праздника еще три раза, по приглашению своей госпожи. В первые два раза они вели только ученые разговоры – Нитетис взялась изучать персидский язык и звала свою наперсницу не столько ради помощи, сколько ради ее общества. Априевой дочери, как видно, хотелось вовлечь единственную подругу во все свои дела, чтобы они стали совсем родственными душами…
Нет, конечно, - далеко не во все дела. Они с Нитетис уже многое понимали друг о друге. Их связала не столько филия – искренняя греческая дружба-любовь, не оставлявшая места тайнам, сколько восточный любовно-политический союз. Нитетис едва ли не больше всего ценила в новообретенной подруге ум и способность молчать и умалчивать всегда, когда это необходимо.
К Нитетис для занятий персидским языком приходил чернобородый переводчик-вавилонянин по имени Арианд – Поликсене показалось, что это тот самый, который на пиру забавлялся с черным мальчиком-рабом. Но, конечно, Поликсена ничего не говорила; азиат же держался маслено-учтиво, без конца кланяясь и пересыпая свою искаженную египетскую речь множеством цветистых любезностей, обращенных к обеим подругам.
В третье свое посещение Поликсене пришлось утруждать не ум, а тело – царевна позвала ее поплавать в дворцовом бассейне и позаниматься гимнастикой вместе. Нитетис жадно выспрашивала и смотрела, какие упражнения любит сама эллинка. Грубые силовые упражнения, которым Поликсену обучил брат, Нитетис не понравились; Поликсене же не понравились текучие, замедленные движения египетской гимнастики, хотя она уже знала, что отточенность таких движений у египтян считается высшим совершенством. Но они с удовольствием позанимались вместе, несмотря ни на что.
Когда они мылись после занятий, Поликсена спросила госпожу о брате – где он, как он сейчас.
Коринфянка знала, что с Филоменом все хорошо, хотя брат и избегал ее. Будь с ним неладно, она поняла бы по лицу царевны: Поликсена уже достаточно научилась читать по лицу Нитетис, хотя египтянка искусно вводила в заблуждение тех, кто ее не знал.
И в самом деле, в ответ на ее вопрос Априева дочь спокойно улыбнулась и сказала:
- Филомен здоров и будет стоять в карауле завтра с утра. Но я думаю, что пора бы послать его на настоящее дело.
Поликсена отступила от египтянки – как была, обнаженная.
- Настоящее дело?..
- Я прекрасно вижу, что Филомен тяготится и оскорблен своим положением, как не был бы оскорблен на его месте никто другой, - ответила Нитетис. Она вздохнула. – Конечно, твоему брату не нравится возвышение сестры! Я посоветовалась с царским казначеем, и мы решили отправить твоего брата в важный поход, чтобы Филомен показал, чего стоит.
Царевна усмехнулась.
- Охранять мои двери в доме его величества, полном наших воинов, - конечно, почетная служба, но слишком скучная. И на нее я могу взять любого!
Увидев ошеломленное выражение лица Поликсены, Нитетис холодно нахмурилась.
- Ты ведь не думала, надеюсь, что фараон раздает свои милости просто так?
Поликсена качнула головой, пытаясь прийти в себя.
- Но куда вы пошлете его?..
- На Самос, к тирану Поликрату, - ответила Нитетис. – Его величество Яхмес по-прежнему дружен с вашим царем, а тот опять запросил военной помощи… против персов или собственных подданных, ему не дают покоя и свои, и чужие. У счастливого Поликрата все совсем не так благополучно, как у нас!
Алые губы Нитетис скривились. И в Египте все было далеко не благополучно – но, конечно, Черная Земля по-прежнему оставалась источником великого богатства и всеобщего вожделения.
- Если Филомен вернется с войском, хорошо исполнив свое дело, царский казначей подарит ему землю где-нибудь в Дельте. Там самая лучшая земля. И, может быть, даст чин военного начальника в нашем греческом войске – чтобы ваша прославленная греческая храбрость не оставалась невостребованной!
- Так вы…
Поликсена прикрыла рот рукой.
"Так вы хотите навеки разделить меня с братом и навеки сделать нас своими должниками, чтобы мы пустили корни на вашей земле", - хотела сказать эллинка.
- Что? – спросила царевна, пристально глядя на наперсницу.
Лицо прекрасной Нитетис было спокойным и очень холодным.
Поликсена опустила глаза.
- Ничего.
"Вот это и называется восточной политикой… Это даже не египетская, а азиатская, персидская политика! Вот что они делают со всеми эллинами!"
Нитетис подошла к ней и провела рукой по влажным волосам коринфянки.
- Ты недовольна?
Поликсена покачала головой.
- Нет, госпожа.
В этот раз египтянка ее не поправила. Она улыбнулась.
- Вот и хорошо. Тогда идем сейчас обедать, а потом меня ждут обязанности в храме Нейт. Ты ведь помнишь, что я жрица?
Поликсена поклонилась.
Потом, выпрямившись, она замерла, глядя в обрамленное прямыми черными волосами бледное лицо царевны, казавшееся в полумраке купальни особенно нездешним.
- Скажи мне, царевна… если тебя не оскорбит мой вопрос…
Нитетис кивнула.
- Спрашивай.
- Ты по-прежнему веришь в богов Та-Кемет?
Нитетис улыбнулась.
- В матерь богов Нейт я верю, - сказала египтянка. – Именно Нейт дала мне то, что отличает меня от других… И скоро мы с тобой поедем в священный Саис, где я воспитывалась, где седалище Нейт, - ты, надеюсь, помнишь?
Поликсена снова поклонилась.
Они с Нитетис молча оделись и так же молча направились обедать – как всегда, в уединении собственных комнат царевны. Перед расставанием Поликсена попросила разрешения увидеться с братом, и получила его.
***
Филомен после столь долгой разлуки показался сестре и словно бы постаревшим, и присмиревшим. Он больше не обвинял ее ни в чем, а только расспросил, как у нее идут дела, и улыбался, когда сестра рассказывала о своих успехах у Априевой дочери. Но у Поликсены только усилилось чувство, что брат очень от нее далек – и тот, кто с такой восточной учтивостью внимает ей сейчас, не настоящий Филомен, а его личина, которую видят египетские начальники.
Лишь перед расставанием брат обнял ее с прежней сердечностью, а Поликсена всхлипнула в его сильных руках.
- О Филомен! Может быть, тебя убьют!..
Брат обхватил ее лицо ладонями и взглянул в темные глаза. Улыбнулся.
- Может быть. Но думаю, что останусь жив, милая сестра, - чувствую, что моя слава и моя погибель не в этом походе.
Он поцеловал ее в лоб и прижал к груди, как бывало. Они долго не размыкали объятий.
- Береги себя… и царевну, - наконец сказал молодой эллин. Он усмехнулся. – Ты ведь с ней тоже куда-то поедешь?
Поликсена кивнула. Отвернувшись, коринфянка смахнула слезы.
Они разошлись, пообещав друг другу найти случай проститься. Как Поликсена уже отпускала брата в Саис, но это было совсем другое дело. А сейчас – даже старый плащ, сестрин подарок, он снял с себя, вместе с покровительством Артемиды.
Проводить брата Поликсена отправилась вместе с Ликандром и двоими воинами охраны. Она подумала, как давно уже не видела пифагорейцев. И как Поликсена могла бы увидеть их, если теперь почти не ходит пешком!
Она вместе с другими мемфисцами увидела, как отплывают царские корабли, - но брата ни на одном судне не разглядела. С острой болью в груди Поликсена поняла, что рада этому. Воителя не годится провожать слезами.
Филомен, однако, видел сестру среди провожающих – он стоял, облокотившись о борт корабля, рядом с верным другом, и смотрел назад, пока розовый гиматий не затерялся на берегу. Потом коринфянин повернулся к Тимею.
Филомен сплюнул в священный Нил. Со своей черной бородкой и усами, сменившими юношеский пух, в египетских бронзовых доспехах и широком белом египетском плаще коринфянин выглядел бывалым солдатом.
- Тебе не кажется, что мы с тобой счастливцы, друг?
Могучий Тимей улыбнулся. Ветер расшевелил копну его светлых волос.
- Как Поликрат?
Его филэ до сих пор не получил никакого повышения – и Филомен чувствовал, что и дальше египтяне будут продвигать по службе его одного: если, конечно, станут. Но, как бы то ни было, покровители коринфского царевича твердо намерены разрушить их диас*.
- Ты мне не завидуешь? – неожиданно спросил Филомен.
Тимей покачал головой. Он взял друга за руку.
- Нет, и никогда не завидовал, филэ. У тебя особая судьба, Филомен, как и у твоей сестры. Ты ведь знаешь, как все мы дивимся на вас обоих! Но кому боги дают много, у тех много и отнимают, - вздохнул его друг.
Филомен кивнул. Он снова сплюнул в великую реку. И ничего больше не сказал, продолжая, прищурив темные глаза, смотреть на удаляющийся Мемфис.
* Египетская неделя длилась одиннадцать дней.
* Диас – союз воинов-любовников у греков.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 17
Аристодем, сын Пифона из Афин, медленно возвращался к себе домой: один, как, бывало, шел с собраний пифагорейцев в Мемфисе. В сумерках здесь, в Навкратисе, намного легче было вообразить, что гуляешь по улицам родных Афин: белые, открытые дома с колоннадами и фонтанами, светлые хитоны юношей и гиматии почтенных мужей, которые ходили группами и парами, обнимались, смеялись и спорили, как в Элладе. Но Аристодем шел домой без друга.
Все, кого он любил, его братья и товарищи, остались в Мемфисе… и не только они. Там осталась та, о которой он грезил ночами. Дни бывший философ посвящал тому, чтобы добиться этой девушки: он, воспользовавшись давними связями мемфисских греков с Навкратисом, занялся торговлей, продажей и перепродажей оливкового масла, которое расходилось в Египте намного лучше, чем в Элладе, и которое эллины ввозили сюда, как серебро и вино. И сын Пифона уже начал преуспевать – совсем скоро он вернется в Мемфис, обнимет старых друзей, отца с матерью и братьев и предложит Филомену, сыну Антипатра из Коринфа, - заносчивому царевичу-изгнаннику, - выкуп за свою невесту и его единственную любимую сестру…
Кому еще Филомен мог бы отдать Поликсену? Разве велик его выбор на земле восточных варваров, что бы этот коринфянин ни мнил о себе?
Аристодем так задумался, что не уступил дороги какому-то пьяному, который, как и он сам, возвращался в потемках домой один: шедший позади неизвестный грек пошатнулся и схватился рукой за его плечо. Выругавшись, Аристодем с силой оттолкнул его… и тут же застыл на месте, вперившись в гуляку. Тот так же смотрел на него, на глазах трезвея.
- Теон?..
- Аристодем, сын Пифона? Аристодем?.. – прошептал такой же высокий и светловолосый, как он сам, молодой афинянин.
- Как ты здесь оказался? – воскликнул философ, сделавшийся торговцем.
Теон, уже совершенно протрезвевший, мрачно усмехнулся: казалось, встреча с дорогим другом его совсем не обрадовала.
- Здесь не один только я, Аристодем! Здесь Агафокл-киренеянин, Кадм, сын Деметрия из Фив, Мелеагр, Эврилох, Перикл…
Аристодем бледнел, слушая, как Теон перечисляет имена братьев-пифагорейцев.
- Вас изгнали из Мемфиса? Всех учеников Пифагора? – воскликнул он, схватив себя за белокурые волосы и тут же отпустив их. - А где сам учитель?..
- Успокойся, друг Аристодем! Изгнали не учеников Пифагора, - Теон обнял его за плечи, дыша на него египетским вином. – Изгнали не философов - и не афинян, и не фиванцев, и не коринфян! Из Мемфиса погнали всех греков без разбору!..
Теон всхлипнул в плечо друга; Аристодем обхватил его, удерживая от падения, а потом сжал его плечи и встряхнул, вынуждая говорить. Сын Пифона смотрел на друга в неверии и отчаянии, сжав зубы.
- Как это погнали всех?.. А как же фараон собрался воевать? У него большая часть армии – наемники! Он обезумел?
Теон развел руками, смеясь.
- Может быть… Но навряд ли. Это какая-то политика, нам неизвестная: думаю, египтяне выкрутятся, им это привычно. И ведь у Амасиса не одни только греки, у него в войске полно азиатов и ливийцев, которые для египтян намного ближе и привычнее в обхождении, чем мы…
- А как же мои родители? А Аристон? А Хилон, Калликсен?.. – воскликнул Аристодем, мертвея от мысли о своем отце, матери и братьях.
- Аристон и Хилон здесь: я завтра отведу тебя к ним, они сами искали тебя, - поспешно ответил Теон, успокаивающе вскинув ладони. – А твои отец и мать с младшим братом остались в Мемфисе. Моя семья тоже там. Ободрись! Не все уехали или разорились, кое-кому повезло уцелеть. И сам учитель с ними!
Аристодем прервал его жестом, полным отчаяния.
- А как же Поликсена и ее брат, Филомен? Где они сейчас?..
Теон вскинул красивую белокурую голову; серые глаза его прищурились и заиграли искорками.
- О, - со вкусом сказал молодой философ. – Вот это история, которую стоит послушать! Может быть, пойдем к тебе, Аристодем?
Друг кивнул, застыв в новом страшном предчувствии; и тогда Теон взял его под руку, и афиняне вместе направились к дому Аристодема, который был уже виден в конце улицы – белый глиняный дом, но построенный по греческому образцу.
- Ты знаешь, конечно, что Филомен стал воином фараона, - опять начал Теон, как только они продолжили путь. Аристодем кивнул, напряженно вглядываясь в лицо друга. – Вскоре после того, как ты уехал, сына Антипатра взяли в царскую стражу, в охранители царевны Нитетис. Ты слышал, разумеется, о ней?
- Слышал, - Аристодем кивнул. – Так что же? Что же Поликсена?
- Вскоре следом за братом забрали во дворец и ее, - Теон печально усмехнулся. – Твою Поликсену приблизила к себе та же божественная Нитетис, эта прекрасная саисская жрица, дочь покойного Априя… Сестра Филомена теперь наперсница египтянки, ближайшая подруга, которая часто посещает дворец по приглашению госпожи. Они так близки, что часто едят за одним столом… и спят в одной спальне, - совсем тихо закончил Теон.
Афиняне остановились друг напротив друга на узкой полутемной улице. На лице Теона была смесь торжества и отвращения к египтянам; Аристодем же побелел как мрамор. Только на щеках выступили яркие пятна.
- Это правда? Ты уверен? – наконец дохнул он; Аристодем пошатнулся, схватившись за грудь, и друг поддержал его под руку.
- Мне стоит продолжать? – серьезно спросил Теон, когда Аристодем отдышался. – Ты еще не достаточно услышал?
Аристодем вырвался и топнул ногой.
- Продолжай, вороны с тобой!.. Ты мне не ответил – это все правда, что ты сейчас сказал о Поликсене?
Влюбленный безумец так смотрел на друга, что тот отступил на несколько шагов; но потом остановился. Он глядел на Аристодема сочувственно и серьезно, оставив зубоскальство.
- Это правда, к несчастью, - сказал Теон. – Об этом говорит весь дворец Амасиса, и шепчутся за пределами дворца. Поликсену не раз видели выходящей по утрам из царской купальни или опочивальни госпожи…
Аристодем опять вцепился себе в волосы и прикрыл глаза; молодой афинянин весь дрожал мелкой дрожью.
- И что же моя невеста делает в спальне царевны? – прошептал он.
- Не знаю, Аристодем, - Теон опять позволил себе усмехнуться, но невесело. – Я не прятался под их ложами и не подслушивал под дверями!
Афиняне долго смотрели друг другу в глаза.
Потом Аристодем кивнул с видом полного понимания и решимости; он расправил сильные плечи.
- Все равно! Я дал клятву Афродите, что…
- Я еще не договорил, - Теон покачал головой. – Поликсену теперь всюду сопровождают не только наемники, которых прислали ей из дворца, но и атлет Ликандр. Ты помнишь его?
Красивые губы белокурого философа искривились теперь в презрении.
- Этот здоровенный тупица?
- Он не тупица, - серьезно сказал Теон. – Он спартанец. Когда Поликсене прислали стражников, Ликандр один встал на защиту ее дома, подумав, что на имущество Филомена и Поликсены наложен арест…
Аристодем сжал кулаки.
- Все равно! Я дал клятву богам, что добьюсь ее!
- Я вижу, - кивнул Теон. – Только принесет ли тебе радость обладание такой женщиной? Теперь?..
- Ты не понимаешь, - прервал его Аристодем. – Поликсена не просто женщина, она единственная, перед которой я преклонил колени! А ты – единственный, кому я в этом признался! Ты думаешь, я могу такое забыть?..
Теон усмехнулся, прищелкнув пальцами.
- Ты ли один, мой ученый друг? Ликандр ходит за ней и охраняет ее дом, не требуя платы, как верный пес, - сказал он. – Полагаю, что наша разумная дева сама ему делает подарки… И полагаю, что он тоже преклонял перед нею колени, хотя лаконец никому этим не хвалился.
Аристодем склонил голову и прошептал, как в бреду:
- Все равно… Клянусь всеми олимпийцами, что сестра Филомена будет моей, и я заставлю ее забыть все, чем ее одурманили здесь. Женщина никогда не сможет затмить в сердце коринфянки мужчину и сородича, как бы прекрасна и умна та ни была!
- Афродита Урания тебе в помощь, - Теон отвернулся, видя, что отговаривать Аристодема бессмысленно. – Только хочу предупредить тебя, друг, что твоя несравненная нимфа уехала со своей госпожой в Саис, в главный египетский город жрецов, где сама Нитетис служила Нейт. Лаконца они тоже взяли с собой. А Филомен отправился с войском на Самос, помогать тирану!* Его отправил сражаться за себя старый фараон! – рассмеялся афинянин. – Когда же Филомен вернется, его наверняка осыплют египетским золотом…
- Если он вернется, - сказал Аристодем, сжимая губы.
Он взглянул на Теона: казалось, решив что-то окончательно, афинянин закрылся для своего друга.
- Идем ко мне, как ты хотел! Ты ведь останешься у меня ночевать?
- С радостью, Аристодем, - Теон улыбнулся и приобнял его, но Аристодем не ответил на объятие.
Вдвоем афиняне быстро дошли до небольшого, но красивого и уютного дома, который поклонник Поликсены снимал в Навкратисе и скоро надеялся приобрести в собственность.
Усадив друга на собственное ложе, Аристодем с помощью своего мальчика-раба принялся накрывать на стол: принес оливок, свежего сыра и хлеба, корзину винограда и фиников и большой кувшин вина из Дельты.
- Славно ты устроился! – воскликнул Теон, похлопав замершего перед ними юного прислужника по стройному бедру. – Клянусь Аполлоном, я бы сам давно переехал в Навкратис, не будь в Мемфисе Пифагора!
Аристодем мрачно взглянул на него, и Теон, подняв руки и извинившись улыбкой, замолчал.
Друзья улеглись рядом и стали ужинать; вначале, хотя прижимались друг к другу тесно, философы были далеки друг от друга мыслями и ничего не говорили, но вскоре дары Диониса сблизили их, как не могли бы слова. Вино сперва развязало им языки, а потом бросило их в объятия друг друга; афиняне припали друг к другу на плечо, перемежая слезы с проклятиями египтянам и всем варварам на свете. А потом они заснули вместе, найдя в этом утешение, как когда-то давно.
Утром Теон повел Аристодема на свидание вначале с его собственными братьями, искавшими здесь места и пристанища, а потом со всеми их мемфисскими друзьями-эллинами. Они закатили пирушку, на которую позвали смазливых греческих музыкантов, радовавшихся любому случаю заработать, и египетских танцовщиц. Одну из них Аристодем увлек на свое ложе. Но и в ее объятиях он представлял себе Поликсену: незнакомое, крепкое и загрубелое от работы, но столь желанное тело, темные, но не черные, как у египтянок, глаза, руки, запах – каждый проклятый миг!
Протрезвев, Аристодем выгнал свою любовницу, которая зашипела, как мерзкая египетская кошка, и осыпала его проклятиями, половину которых он не понял. И обрадовался этому: египетские проклятия в последнее время вызывали в нем безотчетный страх.
Вернувшись с этого убогого симпосиона домой, Аристодем достал из сундука в углу своей спальни завернутую в льняную тряпицу драгоценную серебряную статуэтку небесной Афродиты – Урании. Он помнил слова своего насмешливого друга, но воспринял их не так, как Теон, возможно, желал.
Держа в ладонях маленькую богиню любви, Аристодем долго шептал молитву ей. Потом поцеловал Афродиту и не стал убирать ее в сундук – оставил на письменном столе, за которым сверял свои счета. Он не боялся, что мальчишка-раб ее стащит.
Образ Афродиты скоро сменил образ живой возлюбленной – ее низкий смуглый лоб под повязкой, низко лежащие и прямые, как у Афины-девы, густые брови. Что-то новое вошло в душу философа в эти мгновения. Прежде он желал обладать Поликсеной – теперь же жаждал добиться ее любви. Чтобы ее темные глаза обращались на него с таким же восторгом, как, должно быть, на эту царевну Нитетис, чтобы она спорила и рассуждала с ним так же горячо…
Снова обратив взгляд на богиню, Аристодем шепотом повторил клятву добиться коринфской царевны.
* Хотя история афинской демократии начинается несколько позднее, с 500 г. до н.э., взгляды, способствовавшие ее формированию, несомненно, начали складываться ранее. Именно с расцветом политической демократии совпал расцвет античной культуры.
Аристодем, сын Пифона из Афин, медленно возвращался к себе домой: один, как, бывало, шел с собраний пифагорейцев в Мемфисе. В сумерках здесь, в Навкратисе, намного легче было вообразить, что гуляешь по улицам родных Афин: белые, открытые дома с колоннадами и фонтанами, светлые хитоны юношей и гиматии почтенных мужей, которые ходили группами и парами, обнимались, смеялись и спорили, как в Элладе. Но Аристодем шел домой без друга.
Все, кого он любил, его братья и товарищи, остались в Мемфисе… и не только они. Там осталась та, о которой он грезил ночами. Дни бывший философ посвящал тому, чтобы добиться этой девушки: он, воспользовавшись давними связями мемфисских греков с Навкратисом, занялся торговлей, продажей и перепродажей оливкового масла, которое расходилось в Египте намного лучше, чем в Элладе, и которое эллины ввозили сюда, как серебро и вино. И сын Пифона уже начал преуспевать – совсем скоро он вернется в Мемфис, обнимет старых друзей, отца с матерью и братьев и предложит Филомену, сыну Антипатра из Коринфа, - заносчивому царевичу-изгнаннику, - выкуп за свою невесту и его единственную любимую сестру…
Кому еще Филомен мог бы отдать Поликсену? Разве велик его выбор на земле восточных варваров, что бы этот коринфянин ни мнил о себе?
Аристодем так задумался, что не уступил дороги какому-то пьяному, который, как и он сам, возвращался в потемках домой один: шедший позади неизвестный грек пошатнулся и схватился рукой за его плечо. Выругавшись, Аристодем с силой оттолкнул его… и тут же застыл на месте, вперившись в гуляку. Тот так же смотрел на него, на глазах трезвея.
- Теон?..
- Аристодем, сын Пифона? Аристодем?.. – прошептал такой же высокий и светловолосый, как он сам, молодой афинянин.
- Как ты здесь оказался? – воскликнул философ, сделавшийся торговцем.
Теон, уже совершенно протрезвевший, мрачно усмехнулся: казалось, встреча с дорогим другом его совсем не обрадовала.
- Здесь не один только я, Аристодем! Здесь Агафокл-киренеянин, Кадм, сын Деметрия из Фив, Мелеагр, Эврилох, Перикл…
Аристодем бледнел, слушая, как Теон перечисляет имена братьев-пифагорейцев.
- Вас изгнали из Мемфиса? Всех учеников Пифагора? – воскликнул он, схватив себя за белокурые волосы и тут же отпустив их. - А где сам учитель?..
- Успокойся, друг Аристодем! Изгнали не учеников Пифагора, - Теон обнял его за плечи, дыша на него египетским вином. – Изгнали не философов - и не афинян, и не фиванцев, и не коринфян! Из Мемфиса погнали всех греков без разбору!..
Теон всхлипнул в плечо друга; Аристодем обхватил его, удерживая от падения, а потом сжал его плечи и встряхнул, вынуждая говорить. Сын Пифона смотрел на друга в неверии и отчаянии, сжав зубы.
- Как это погнали всех?.. А как же фараон собрался воевать? У него большая часть армии – наемники! Он обезумел?
Теон развел руками, смеясь.
- Может быть… Но навряд ли. Это какая-то политика, нам неизвестная: думаю, египтяне выкрутятся, им это привычно. И ведь у Амасиса не одни только греки, у него в войске полно азиатов и ливийцев, которые для египтян намного ближе и привычнее в обхождении, чем мы…
- А как же мои родители? А Аристон? А Хилон, Калликсен?.. – воскликнул Аристодем, мертвея от мысли о своем отце, матери и братьях.
- Аристон и Хилон здесь: я завтра отведу тебя к ним, они сами искали тебя, - поспешно ответил Теон, успокаивающе вскинув ладони. – А твои отец и мать с младшим братом остались в Мемфисе. Моя семья тоже там. Ободрись! Не все уехали или разорились, кое-кому повезло уцелеть. И сам учитель с ними!
Аристодем прервал его жестом, полным отчаяния.
- А как же Поликсена и ее брат, Филомен? Где они сейчас?..
Теон вскинул красивую белокурую голову; серые глаза его прищурились и заиграли искорками.
- О, - со вкусом сказал молодой философ. – Вот это история, которую стоит послушать! Может быть, пойдем к тебе, Аристодем?
Друг кивнул, застыв в новом страшном предчувствии; и тогда Теон взял его под руку, и афиняне вместе направились к дому Аристодема, который был уже виден в конце улицы – белый глиняный дом, но построенный по греческому образцу.
- Ты знаешь, конечно, что Филомен стал воином фараона, - опять начал Теон, как только они продолжили путь. Аристодем кивнул, напряженно вглядываясь в лицо друга. – Вскоре после того, как ты уехал, сына Антипатра взяли в царскую стражу, в охранители царевны Нитетис. Ты слышал, разумеется, о ней?
- Слышал, - Аристодем кивнул. – Так что же? Что же Поликсена?
- Вскоре следом за братом забрали во дворец и ее, - Теон печально усмехнулся. – Твою Поликсену приблизила к себе та же божественная Нитетис, эта прекрасная саисская жрица, дочь покойного Априя… Сестра Филомена теперь наперсница египтянки, ближайшая подруга, которая часто посещает дворец по приглашению госпожи. Они так близки, что часто едят за одним столом… и спят в одной спальне, - совсем тихо закончил Теон.
Афиняне остановились друг напротив друга на узкой полутемной улице. На лице Теона была смесь торжества и отвращения к египтянам; Аристодем же побелел как мрамор. Только на щеках выступили яркие пятна.
- Это правда? Ты уверен? – наконец дохнул он; Аристодем пошатнулся, схватившись за грудь, и друг поддержал его под руку.
- Мне стоит продолжать? – серьезно спросил Теон, когда Аристодем отдышался. – Ты еще не достаточно услышал?
Аристодем вырвался и топнул ногой.
- Продолжай, вороны с тобой!.. Ты мне не ответил – это все правда, что ты сейчас сказал о Поликсене?
Влюбленный безумец так смотрел на друга, что тот отступил на несколько шагов; но потом остановился. Он глядел на Аристодема сочувственно и серьезно, оставив зубоскальство.
- Это правда, к несчастью, - сказал Теон. – Об этом говорит весь дворец Амасиса, и шепчутся за пределами дворца. Поликсену не раз видели выходящей по утрам из царской купальни или опочивальни госпожи…
Аристодем опять вцепился себе в волосы и прикрыл глаза; молодой афинянин весь дрожал мелкой дрожью.
- И что же моя невеста делает в спальне царевны? – прошептал он.
- Не знаю, Аристодем, - Теон опять позволил себе усмехнуться, но невесело. – Я не прятался под их ложами и не подслушивал под дверями!
Афиняне долго смотрели друг другу в глаза.
Потом Аристодем кивнул с видом полного понимания и решимости; он расправил сильные плечи.
- Все равно! Я дал клятву Афродите, что…
- Я еще не договорил, - Теон покачал головой. – Поликсену теперь всюду сопровождают не только наемники, которых прислали ей из дворца, но и атлет Ликандр. Ты помнишь его?
Красивые губы белокурого философа искривились теперь в презрении.
- Этот здоровенный тупица?
- Он не тупица, - серьезно сказал Теон. – Он спартанец. Когда Поликсене прислали стражников, Ликандр один встал на защиту ее дома, подумав, что на имущество Филомена и Поликсены наложен арест…
Аристодем сжал кулаки.
- Все равно! Я дал клятву богам, что добьюсь ее!
- Я вижу, - кивнул Теон. – Только принесет ли тебе радость обладание такой женщиной? Теперь?..
- Ты не понимаешь, - прервал его Аристодем. – Поликсена не просто женщина, она единственная, перед которой я преклонил колени! А ты – единственный, кому я в этом признался! Ты думаешь, я могу такое забыть?..
Теон усмехнулся, прищелкнув пальцами.
- Ты ли один, мой ученый друг? Ликандр ходит за ней и охраняет ее дом, не требуя платы, как верный пес, - сказал он. – Полагаю, что наша разумная дева сама ему делает подарки… И полагаю, что он тоже преклонял перед нею колени, хотя лаконец никому этим не хвалился.
Аристодем склонил голову и прошептал, как в бреду:
- Все равно… Клянусь всеми олимпийцами, что сестра Филомена будет моей, и я заставлю ее забыть все, чем ее одурманили здесь. Женщина никогда не сможет затмить в сердце коринфянки мужчину и сородича, как бы прекрасна и умна та ни была!
- Афродита Урания тебе в помощь, - Теон отвернулся, видя, что отговаривать Аристодема бессмысленно. – Только хочу предупредить тебя, друг, что твоя несравненная нимфа уехала со своей госпожой в Саис, в главный египетский город жрецов, где сама Нитетис служила Нейт. Лаконца они тоже взяли с собой. А Филомен отправился с войском на Самос, помогать тирану!* Его отправил сражаться за себя старый фараон! – рассмеялся афинянин. – Когда же Филомен вернется, его наверняка осыплют египетским золотом…
- Если он вернется, - сказал Аристодем, сжимая губы.
Он взглянул на Теона: казалось, решив что-то окончательно, афинянин закрылся для своего друга.
- Идем ко мне, как ты хотел! Ты ведь останешься у меня ночевать?
- С радостью, Аристодем, - Теон улыбнулся и приобнял его, но Аристодем не ответил на объятие.
Вдвоем афиняне быстро дошли до небольшого, но красивого и уютного дома, который поклонник Поликсены снимал в Навкратисе и скоро надеялся приобрести в собственность.
Усадив друга на собственное ложе, Аристодем с помощью своего мальчика-раба принялся накрывать на стол: принес оливок, свежего сыра и хлеба, корзину винограда и фиников и большой кувшин вина из Дельты.
- Славно ты устроился! – воскликнул Теон, похлопав замершего перед ними юного прислужника по стройному бедру. – Клянусь Аполлоном, я бы сам давно переехал в Навкратис, не будь в Мемфисе Пифагора!
Аристодем мрачно взглянул на него, и Теон, подняв руки и извинившись улыбкой, замолчал.
Друзья улеглись рядом и стали ужинать; вначале, хотя прижимались друг к другу тесно, философы были далеки друг от друга мыслями и ничего не говорили, но вскоре дары Диониса сблизили их, как не могли бы слова. Вино сперва развязало им языки, а потом бросило их в объятия друг друга; афиняне припали друг к другу на плечо, перемежая слезы с проклятиями египтянам и всем варварам на свете. А потом они заснули вместе, найдя в этом утешение, как когда-то давно.
Утром Теон повел Аристодема на свидание вначале с его собственными братьями, искавшими здесь места и пристанища, а потом со всеми их мемфисскими друзьями-эллинами. Они закатили пирушку, на которую позвали смазливых греческих музыкантов, радовавшихся любому случаю заработать, и египетских танцовщиц. Одну из них Аристодем увлек на свое ложе. Но и в ее объятиях он представлял себе Поликсену: незнакомое, крепкое и загрубелое от работы, но столь желанное тело, темные, но не черные, как у египтянок, глаза, руки, запах – каждый проклятый миг!
Протрезвев, Аристодем выгнал свою любовницу, которая зашипела, как мерзкая египетская кошка, и осыпала его проклятиями, половину которых он не понял. И обрадовался этому: египетские проклятия в последнее время вызывали в нем безотчетный страх.
Вернувшись с этого убогого симпосиона домой, Аристодем достал из сундука в углу своей спальни завернутую в льняную тряпицу драгоценную серебряную статуэтку небесной Афродиты – Урании. Он помнил слова своего насмешливого друга, но воспринял их не так, как Теон, возможно, желал.
Держа в ладонях маленькую богиню любви, Аристодем долго шептал молитву ей. Потом поцеловал Афродиту и не стал убирать ее в сундук – оставил на письменном столе, за которым сверял свои счета. Он не боялся, что мальчишка-раб ее стащит.
Образ Афродиты скоро сменил образ живой возлюбленной – ее низкий смуглый лоб под повязкой, низко лежащие и прямые, как у Афины-девы, густые брови. Что-то новое вошло в душу философа в эти мгновения. Прежде он желал обладать Поликсеной – теперь же жаждал добиться ее любви. Чтобы ее темные глаза обращались на него с таким же восторгом, как, должно быть, на эту царевну Нитетис, чтобы она спорила и рассуждала с ним так же горячо…
Снова обратив взгляд на богиню, Аристодем шепотом повторил клятву добиться коринфской царевны.
* Хотя история афинской демократии начинается несколько позднее, с 500 г. до н.э., взгляды, способствовавшие ее формированию, несомненно, начали складываться ранее. Именно с расцветом политической демократии совпал расцвет античной культуры.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 18
Царская флотилия не вся доплыла до Самоса – два из семи кораблей потопила буря, разыгравшаяся у самых берегов Поликратова острова. Как будто Колебатель земли* противился приказу фараона.
Корабль, на котором плыли Филомен и Тимей, оказался совсем близко от страшного водоворота, в который затянуло тонущих людей, снасти, обломки дерева; даже матросы пришли в ужас и растерялись. Они повалились на колени, бросив попытки выправить парус, гребцы выпускали из рук весла, и все вместе они возносили молитвы египетским богам, которые никогда не знали моря и не властвовали им…
Филомен опомнился одним из первых; он закричал на египтян, и громовой голос Тимея перебил крики друга. Тимей вырвал весло у какого-то перетрусившего гребца и, спихнув его со скамьи, сам начал бороться с бурей; Филомен же бросился к мачте…
Эллины почти ничего не понимали в морском деле, но были рождены для этой науки; и их пример вдохновил начальника корабля, матросов и даже рабов. Титаническими усилиями они преодолели тягу, возникшую на месте гибели кораблей, и спасли все остальные суда фараона.
Потом Филомен, с режущей болью в груди после такого труда, с руками и ногами, налившимися свинцом, долго сидел на палубе рядом с таким же обессиленным Тимеем; вода по-прежнему хлестала в борта, и оба промокли до нитки, но наемники Амасиса уже не обращали на это внимания. Эллины думали, что только что уплыли от места гибели товарищей – не думая ни о чем, кроме собственного спасения.
Вот так и бывает в жизни, когда боги испытывают людей…
Но что еще они могли бы сделать?
Коринфский царевич взглянул на любимого друга, и оба бледно улыбнулись, а потом привалились друг к другу, взявшись за руки; Филомен положил растрепанную черноволосую голову на могучее плечо Тимея. Если египтяне и подумали что-нибудь дурное, видя это, никто ничего не сказал. Они больше об этом и не заикнутся.
Египтяне были плохими мореходами – не очень-то дружили с морем и персы, но даже азиаты опережали в мореплавании надменных детей Та-Кемет. Греки же превосходили их всех, и Поликрат оснастил лучший флот в известных им морях…
Быть может, им следовало пойти на службу к Поликрату? Чем самовластный самосский правитель хуже Амасиса?
"Поликрата скоро ждет крах, как фараоновы корабли, - подумал Филомен. – Поликрата и его царство. А вот Египет устоит, хотя его корабли и гибнут, - но пирамиды и храмы Та-Кемет смеются над вечностью…"
Они причалили благополучно, в пустынной части острова; и начальник кораблей сразу же отправил к царю конного гонца, с сообщением о прибытии подкрепления.
Египтяне так же, как избегали моря, не любили и лошадей – они поздно познакомились с ними и почти не пользовались конями в войске, кроме боевых колесниц. И своих вестников подданные фараона отправляли вверх и вниз по Нилу, служившему не только главным кормильцем Черной Земли, но и главным средством сообщения между городами и частями страны.
Однако в войске Амасиса были хорошие наездники, и воины фараона везли с собой лошадей для своих нужд.
Спустя два часа после того, как гонец ускакал, он вернулся в сопровождении целого конного отряда. Начальник, старый, но отлично державшийся на коне воин, от имени своего царя приветствовал посланных фараона, поблагодарил владыку Египта и пригласил его воинов в город, разместиться в казармах.
- Что у вас там происходит? – задал вопрос начальник кораблей. Он плохо владел греческим языком, и должен был остаться присматривать за судами, вместе с матросами.
Филомен выступил вперед, без приглашения предлагая послужить обеим сторонам переводчиком.
С помощью Филомена египтяне узнали, что сейчас в городе спокойно, но чтобы навести порядок, потребовались большие усилия. И опасались повторения бунтов. Кто-то вызывал возмущение среди подданных Поликрата - не то самосцы, не то подосланные к ним люди… Ведь у царя бывает много гостей…
Когда египтяне и самосцы объяснились, все замолчали, обдумывая неприятное положение. И тут Филомен заговорил снова.
- Ну так нужно прежде всего найти этих зачинщиков и казнить, - сказал он, хотя никто его не спрашивал. – И выставить тела на корм воронам и в назидание остальным. Тогда бунты улягутся.
Коринфский царевич дерзко улыбнулся в глаза начальнику Поликратовых посланных.
Старый грек усмехнулся, потом расхохотался, глядя на красивого молодого эллина в египетских доспехах.
- Верно мыслишь, юноша! Далеко пойдешь!
Конечно, борода не могла прибавить Филомену лет в глазах опытного воина, как и египетские доспехи – превратить его в египтянина.
Потом самосец прищурился, глядя на молодого наемника со своего черного коня:
- Кто такой? Как зовут? Я хочу представить тебя моему царю!
- Филомен, сын Антипатра из Коринфа, - ответил Филомен, все так же улыбаясь. – Пехотинец его величества Яхмеса Хнумибра… да будет он жив, здрав и невредим.
Начальник Поликратова отряда обернулся к своим:
- Эй, дайте ему коня! Я хочу отвезти этого языкастого к царю, пусть послушает, что за смелые коринфяне нынче служат фараону!
- У нас есть свои лошади, - быстро сказал Филомен.
Его щеки пылали; на Тимея коринфянин не смотрел. Неумолимая Ананке опять увлекала его собственным путем, отрывая от тех, кого он любил.
Начальник кораблей, стоявший так же безмолвно, как и все остальные, приказал подвести Филомену коня. Он помнил, чем обязан Филомену и его другу… но о друге пифагорейца тоже в эти мгновения не подумал.
Перед тем, как сесть на лошадь, Филомен бросил извиняющийся взгляд на Тимея и пожал его плечо, скрытое наплечником. Тимей ответил ему улыбкой и взглядом, полным понимания… и сочувствия.
Филомен не очень уверенно держался на лошади, но скоро привык к тряске; начальник Поликратовых посланных и сам, видя, что гость не слишком хороший наездник, не гнал коней.
Несмотря на это, они далеко позади оставили пехотинцев.
Самос, город Поликрата, поразил Филомена, представ молодому эллину ожившей детской памятью о Коринфе, полудетской памятью о Самосе и войне… и, вместе с тем, предвосхищением чего-то нового. Это был по-азиатски шумный, беспорядочный и пестронаселенный белый город под бескрайним синим небом. Вокруг встречалось немало как по-гречески одетых жителей, так и людей в азиатских одеждах – длинных рубахах с рукавами и штанах-анаксаридах, в войлочных шапках и с головами, обмотанными тканью на разный манер. У них были неопрятные бороды, от них несло скотом и бараньим жиром. Персы, мидяне, бактрийцы – Филомен не разбирал их и не хотел разбирать…
- Не устал, юноша? – спросил его начальник отряда.
- Нет, - гордо ответил Филомен, хотя у него уже ныло все тело – с отвычки ездить верхом и после борьбы с морем.
Старый вояка одобрительно покосился на него и замолчал.
Они поскакали прямо ко дворцу.
Дворец и двор самосского тирана, после дома Амасиса, - великолепно и тонко изукрашенного храма вечности, - изумили Филомена своей простотой и грубостью. Этим же изумил его и царь, показавшийся полною противоположностью Амасису. Казалось, что такие владыки могли дружить только политически, на расстоянии.
Поликрат, который сам вышел встречать своих посланных, по-свойски обращался и с охранителями, и с придворными: это оказался пышнобородый здоровяк в узком золотом венце, который один только и обозначал его царский сан. На царе был темный плащ и белый хитон, такой же, как у его обслуги и солдат.
Он сразу заинтересовался Филоменом и расспросил о нем сначала своих воинов, а потом и самого коринфянина. Внутренне дрогнув, Филомен, тем не менее, в лицо царю повторил свой совет – разыскать и казнить зачинщиков бунта.
Поликрат захохотал и похлопал его мощной рукой по плечу.
- Добрый совет, - сказал самосский тиран. – Я бы без него обошелся, пожалуй! Но немногие смеют мне советовать то, что я измысливаю сам, а чужаки и подавно!
Потом, обратившись к своему управителю, царь распорядился дать воинам Амасиса пищу и отдых.
Филомен уже едва держался на ногах, но опять отважился заговорить.
- Царь, если мне будет позволено сказать… к розыскам преступников следует приступить немедленно, дорог каждый час!
Поликрат кивнул, пристально глядя на него.
- Так я и сделаю, - сказал он. – А ты, молодой петушок, теперь умолкни и иди отдыхать! Мне нужны воины, способные сражаться!
Филомен поклонился и ушел вместе со своими спутниками следом за управителем, спиной чувствуя прожигающий взгляд царя.
***
Зачинщиков изловили в тот же день – это оказались мидяне, неизвестно кем подосланные, но успевшие наделать много шуму и подкупить немало народу. Им публично отрубили головы, а головы выставили на кольях перед дворцом.
Филомен, казалось, едва успел закрыть глаза, как к нему ворвались солдаты Поликрата и его собственные товарищи с этой новостью; его тормошили, поздравляли, особенно радовался Тимей, который так пешком и дошагал до дворца и почти не отдохнул.
И этим вечером царь приглашал Филомена и начальников отряда к себе на ужин! Филомен был так ошеломлен всем происходящим, в чем, казалось, его воля не принимала почти никакого участия, что даже не обрадовался этой чести. Хотя, вообще-то, он знал, что Поликрат прост в обращении и не брезгует делить трапезу с самыми низкими людьми, если они ему понравились.
Ужин, поданный в убранном зеленью просторном зале с колоннами, был обильный и веселый – вино лилось рекой, вдоволь было и жареного мяса, и рыбы, и всяких плодов. Филомен с охотой ел, но мало пил, ощущая большую стесненность и оставаясь настороже. После ужина необыкновенно довольный гостеприимец предложил ему и другим воинам и женщин на ночь…
Филомен растерялся и отказался от женщины; ему и так было слишком не по себе, чтобы поддаваться таким соблазнам.
Коринфский царевич долго не мог заснуть, несмотря на усталость, но потом его сморил крепкий сон без всяких сновидений.
Утром, однако, ему и товарищам пришлось попытать свое оружие. Бунт вспыхнул с новой силой, и теперь потребовалось взяться за мечи: а гостеприимный Поликрат прежде всего бросил в бой воинов Амасиса, придерживая своих. Только его собственные военные начальники командовали отрядом.
Филомен дрался пешим – только так он и умел сражаться; враг превосходил их числом, но бунтовщики были гораздо хуже вооружены и обученных солдат среди них оказалось мало. Перебив самых отчаянных, остальных воины Амасиса поставили на колени, вынудив сдаться царю.
Филомен был ранен, но неопасно; Тимей тоже отделался легким ранением.
Коринфянин и хотел, и опасался узнать, какой приговор вынесет этим людям Поликрат. Царский приговор оказался простым, но жестоким и потому действенным. Зачинщиков опять казнили – а остальных посадили на корабль и отправили прочь с острова, куда вынесет море. Скорее всего, им предстояло утонуть или стать добычей пиратов.
Тем вечером царь опять разговаривал с Филоменом. Узнав, что перед ним ученик Пифагора, Поликрат изумился и обрадовался. Он долго атаковал коринфянина вопросами. Оказалось, что тиран весьма умен, хотя может показаться простаком и философские материи ему не близки, - но для разных занятий потребен разный склад ума...
Еще дважды воинам фараона пришлось сразиться. Потом мятеж был окончательно подавлен. Не так велико было царство Поликрата, чтобы его жителей нельзя было скоро утихомирить, теми или другими мерами.
Поликрат задержал у себя гостей еще на несколько дней, как ради заботы о них, - готовя их корабли к отплытию, - так и на случай повторения волнений. Но ничего больше не происходило.
Перед тем, как проститься, царь опять вызвал к себе Филомена.
- Я хочу сделать тебе подарок, - заявил тиран. – Проси, чего хочешь!
Филомен поклонился.
- Мне ничего не нужно, государь…
- Вздор! – крикнул Поликрат. – Человеку всегда нужно что-нибудь, - усмехнулся он в бороду. – Я, например, желаю, чтобы ты благодарил богов за встречу со мной! Ты мне понравился!
Филомен вспомнил о Поликратовом счастье и, кашлянув от смущения и немного помедлив, сказал:
- Я хотел бы коня! Я всегда мечтал о нем, но никогда…
- Сейчас же получишь, - кивнул царь: он широко улыбнулся в бороду, радуясь такой просьбе. – У вас в Египте небогато и с конниками, и с лошадьми!
Поликрат самолично отвел Филомена на конюшню и выбрал ему отличного черного скифского коня.
- Только смотри довези до Египта – и езди на нем! – велел он.
Филомен низко поклонился.
Но мало было этого – царь еще и самолично написал Филомену благодарственное письмо, которое велел вручить фараону. Как когда-то представлял Амасису Пифагора – но Пифагор действительно блистал своей мудростью, а Филомен сделал для Поликрата не больше простого солдата! Но, конечно, он не стал спорить.
- Желаю тебе вернуть свое царство, - засмеялся Поликрат на прощание, дружески похлопав Филомена по щеке. Тот во вчерашнем разговоре за кубком признался тирану в своем родстве, через мать, с коринфскими царями.
Когда все взошли на борт и корабли отчалили, Филомен сказал Тимею:
- Я продам эту лошадь, а деньги разделю с тобой пополам!
Его все еще мучил стыд за полученные почести.
- Думаю, фараон тебя еще наградит, прочитав благодарность Поликрата, - сказал Тимей. – Если мне опять ничего не достанется, тогда уж это поделим по-честному!
Он усмехнулся: впервые в словах Тимея выказались горечь и обида. Филомен обнял друга, без слов прося прощения, а тот прошептал, похлопав его по плечу:
- Коня оставь себе, это будет твой подарок Поликрату! Он ведь хотел, чтобы ты на нем ездил!
Филомен кивнул и решил, что скифского жеребца назовет Фотинос – светоносный, пусть тот и был черен как ночь.
* Посейдон.
Царская флотилия не вся доплыла до Самоса – два из семи кораблей потопила буря, разыгравшаяся у самых берегов Поликратова острова. Как будто Колебатель земли* противился приказу фараона.
Корабль, на котором плыли Филомен и Тимей, оказался совсем близко от страшного водоворота, в который затянуло тонущих людей, снасти, обломки дерева; даже матросы пришли в ужас и растерялись. Они повалились на колени, бросив попытки выправить парус, гребцы выпускали из рук весла, и все вместе они возносили молитвы египетским богам, которые никогда не знали моря и не властвовали им…
Филомен опомнился одним из первых; он закричал на египтян, и громовой голос Тимея перебил крики друга. Тимей вырвал весло у какого-то перетрусившего гребца и, спихнув его со скамьи, сам начал бороться с бурей; Филомен же бросился к мачте…
Эллины почти ничего не понимали в морском деле, но были рождены для этой науки; и их пример вдохновил начальника корабля, матросов и даже рабов. Титаническими усилиями они преодолели тягу, возникшую на месте гибели кораблей, и спасли все остальные суда фараона.
Потом Филомен, с режущей болью в груди после такого труда, с руками и ногами, налившимися свинцом, долго сидел на палубе рядом с таким же обессиленным Тимеем; вода по-прежнему хлестала в борта, и оба промокли до нитки, но наемники Амасиса уже не обращали на это внимания. Эллины думали, что только что уплыли от места гибели товарищей – не думая ни о чем, кроме собственного спасения.
Вот так и бывает в жизни, когда боги испытывают людей…
Но что еще они могли бы сделать?
Коринфский царевич взглянул на любимого друга, и оба бледно улыбнулись, а потом привалились друг к другу, взявшись за руки; Филомен положил растрепанную черноволосую голову на могучее плечо Тимея. Если египтяне и подумали что-нибудь дурное, видя это, никто ничего не сказал. Они больше об этом и не заикнутся.
Египтяне были плохими мореходами – не очень-то дружили с морем и персы, но даже азиаты опережали в мореплавании надменных детей Та-Кемет. Греки же превосходили их всех, и Поликрат оснастил лучший флот в известных им морях…
Быть может, им следовало пойти на службу к Поликрату? Чем самовластный самосский правитель хуже Амасиса?
"Поликрата скоро ждет крах, как фараоновы корабли, - подумал Филомен. – Поликрата и его царство. А вот Египет устоит, хотя его корабли и гибнут, - но пирамиды и храмы Та-Кемет смеются над вечностью…"
Они причалили благополучно, в пустынной части острова; и начальник кораблей сразу же отправил к царю конного гонца, с сообщением о прибытии подкрепления.
Египтяне так же, как избегали моря, не любили и лошадей – они поздно познакомились с ними и почти не пользовались конями в войске, кроме боевых колесниц. И своих вестников подданные фараона отправляли вверх и вниз по Нилу, служившему не только главным кормильцем Черной Земли, но и главным средством сообщения между городами и частями страны.
Однако в войске Амасиса были хорошие наездники, и воины фараона везли с собой лошадей для своих нужд.
Спустя два часа после того, как гонец ускакал, он вернулся в сопровождении целого конного отряда. Начальник, старый, но отлично державшийся на коне воин, от имени своего царя приветствовал посланных фараона, поблагодарил владыку Египта и пригласил его воинов в город, разместиться в казармах.
- Что у вас там происходит? – задал вопрос начальник кораблей. Он плохо владел греческим языком, и должен был остаться присматривать за судами, вместе с матросами.
Филомен выступил вперед, без приглашения предлагая послужить обеим сторонам переводчиком.
С помощью Филомена египтяне узнали, что сейчас в городе спокойно, но чтобы навести порядок, потребовались большие усилия. И опасались повторения бунтов. Кто-то вызывал возмущение среди подданных Поликрата - не то самосцы, не то подосланные к ним люди… Ведь у царя бывает много гостей…
Когда египтяне и самосцы объяснились, все замолчали, обдумывая неприятное положение. И тут Филомен заговорил снова.
- Ну так нужно прежде всего найти этих зачинщиков и казнить, - сказал он, хотя никто его не спрашивал. – И выставить тела на корм воронам и в назидание остальным. Тогда бунты улягутся.
Коринфский царевич дерзко улыбнулся в глаза начальнику Поликратовых посланных.
Старый грек усмехнулся, потом расхохотался, глядя на красивого молодого эллина в египетских доспехах.
- Верно мыслишь, юноша! Далеко пойдешь!
Конечно, борода не могла прибавить Филомену лет в глазах опытного воина, как и египетские доспехи – превратить его в египтянина.
Потом самосец прищурился, глядя на молодого наемника со своего черного коня:
- Кто такой? Как зовут? Я хочу представить тебя моему царю!
- Филомен, сын Антипатра из Коринфа, - ответил Филомен, все так же улыбаясь. – Пехотинец его величества Яхмеса Хнумибра… да будет он жив, здрав и невредим.
Начальник Поликратова отряда обернулся к своим:
- Эй, дайте ему коня! Я хочу отвезти этого языкастого к царю, пусть послушает, что за смелые коринфяне нынче служат фараону!
- У нас есть свои лошади, - быстро сказал Филомен.
Его щеки пылали; на Тимея коринфянин не смотрел. Неумолимая Ананке опять увлекала его собственным путем, отрывая от тех, кого он любил.
Начальник кораблей, стоявший так же безмолвно, как и все остальные, приказал подвести Филомену коня. Он помнил, чем обязан Филомену и его другу… но о друге пифагорейца тоже в эти мгновения не подумал.
Перед тем, как сесть на лошадь, Филомен бросил извиняющийся взгляд на Тимея и пожал его плечо, скрытое наплечником. Тимей ответил ему улыбкой и взглядом, полным понимания… и сочувствия.
Филомен не очень уверенно держался на лошади, но скоро привык к тряске; начальник Поликратовых посланных и сам, видя, что гость не слишком хороший наездник, не гнал коней.
Несмотря на это, они далеко позади оставили пехотинцев.
Самос, город Поликрата, поразил Филомена, представ молодому эллину ожившей детской памятью о Коринфе, полудетской памятью о Самосе и войне… и, вместе с тем, предвосхищением чего-то нового. Это был по-азиатски шумный, беспорядочный и пестронаселенный белый город под бескрайним синим небом. Вокруг встречалось немало как по-гречески одетых жителей, так и людей в азиатских одеждах – длинных рубахах с рукавами и штанах-анаксаридах, в войлочных шапках и с головами, обмотанными тканью на разный манер. У них были неопрятные бороды, от них несло скотом и бараньим жиром. Персы, мидяне, бактрийцы – Филомен не разбирал их и не хотел разбирать…
- Не устал, юноша? – спросил его начальник отряда.
- Нет, - гордо ответил Филомен, хотя у него уже ныло все тело – с отвычки ездить верхом и после борьбы с морем.
Старый вояка одобрительно покосился на него и замолчал.
Они поскакали прямо ко дворцу.
Дворец и двор самосского тирана, после дома Амасиса, - великолепно и тонко изукрашенного храма вечности, - изумили Филомена своей простотой и грубостью. Этим же изумил его и царь, показавшийся полною противоположностью Амасису. Казалось, что такие владыки могли дружить только политически, на расстоянии.
Поликрат, который сам вышел встречать своих посланных, по-свойски обращался и с охранителями, и с придворными: это оказался пышнобородый здоровяк в узком золотом венце, который один только и обозначал его царский сан. На царе был темный плащ и белый хитон, такой же, как у его обслуги и солдат.
Он сразу заинтересовался Филоменом и расспросил о нем сначала своих воинов, а потом и самого коринфянина. Внутренне дрогнув, Филомен, тем не менее, в лицо царю повторил свой совет – разыскать и казнить зачинщиков бунта.
Поликрат захохотал и похлопал его мощной рукой по плечу.
- Добрый совет, - сказал самосский тиран. – Я бы без него обошелся, пожалуй! Но немногие смеют мне советовать то, что я измысливаю сам, а чужаки и подавно!
Потом, обратившись к своему управителю, царь распорядился дать воинам Амасиса пищу и отдых.
Филомен уже едва держался на ногах, но опять отважился заговорить.
- Царь, если мне будет позволено сказать… к розыскам преступников следует приступить немедленно, дорог каждый час!
Поликрат кивнул, пристально глядя на него.
- Так я и сделаю, - сказал он. – А ты, молодой петушок, теперь умолкни и иди отдыхать! Мне нужны воины, способные сражаться!
Филомен поклонился и ушел вместе со своими спутниками следом за управителем, спиной чувствуя прожигающий взгляд царя.
***
Зачинщиков изловили в тот же день – это оказались мидяне, неизвестно кем подосланные, но успевшие наделать много шуму и подкупить немало народу. Им публично отрубили головы, а головы выставили на кольях перед дворцом.
Филомен, казалось, едва успел закрыть глаза, как к нему ворвались солдаты Поликрата и его собственные товарищи с этой новостью; его тормошили, поздравляли, особенно радовался Тимей, который так пешком и дошагал до дворца и почти не отдохнул.
И этим вечером царь приглашал Филомена и начальников отряда к себе на ужин! Филомен был так ошеломлен всем происходящим, в чем, казалось, его воля не принимала почти никакого участия, что даже не обрадовался этой чести. Хотя, вообще-то, он знал, что Поликрат прост в обращении и не брезгует делить трапезу с самыми низкими людьми, если они ему понравились.
Ужин, поданный в убранном зеленью просторном зале с колоннами, был обильный и веселый – вино лилось рекой, вдоволь было и жареного мяса, и рыбы, и всяких плодов. Филомен с охотой ел, но мало пил, ощущая большую стесненность и оставаясь настороже. После ужина необыкновенно довольный гостеприимец предложил ему и другим воинам и женщин на ночь…
Филомен растерялся и отказался от женщины; ему и так было слишком не по себе, чтобы поддаваться таким соблазнам.
Коринфский царевич долго не мог заснуть, несмотря на усталость, но потом его сморил крепкий сон без всяких сновидений.
Утром, однако, ему и товарищам пришлось попытать свое оружие. Бунт вспыхнул с новой силой, и теперь потребовалось взяться за мечи: а гостеприимный Поликрат прежде всего бросил в бой воинов Амасиса, придерживая своих. Только его собственные военные начальники командовали отрядом.
Филомен дрался пешим – только так он и умел сражаться; враг превосходил их числом, но бунтовщики были гораздо хуже вооружены и обученных солдат среди них оказалось мало. Перебив самых отчаянных, остальных воины Амасиса поставили на колени, вынудив сдаться царю.
Филомен был ранен, но неопасно; Тимей тоже отделался легким ранением.
Коринфянин и хотел, и опасался узнать, какой приговор вынесет этим людям Поликрат. Царский приговор оказался простым, но жестоким и потому действенным. Зачинщиков опять казнили – а остальных посадили на корабль и отправили прочь с острова, куда вынесет море. Скорее всего, им предстояло утонуть или стать добычей пиратов.
Тем вечером царь опять разговаривал с Филоменом. Узнав, что перед ним ученик Пифагора, Поликрат изумился и обрадовался. Он долго атаковал коринфянина вопросами. Оказалось, что тиран весьма умен, хотя может показаться простаком и философские материи ему не близки, - но для разных занятий потребен разный склад ума...
Еще дважды воинам фараона пришлось сразиться. Потом мятеж был окончательно подавлен. Не так велико было царство Поликрата, чтобы его жителей нельзя было скоро утихомирить, теми или другими мерами.
Поликрат задержал у себя гостей еще на несколько дней, как ради заботы о них, - готовя их корабли к отплытию, - так и на случай повторения волнений. Но ничего больше не происходило.
Перед тем, как проститься, царь опять вызвал к себе Филомена.
- Я хочу сделать тебе подарок, - заявил тиран. – Проси, чего хочешь!
Филомен поклонился.
- Мне ничего не нужно, государь…
- Вздор! – крикнул Поликрат. – Человеку всегда нужно что-нибудь, - усмехнулся он в бороду. – Я, например, желаю, чтобы ты благодарил богов за встречу со мной! Ты мне понравился!
Филомен вспомнил о Поликратовом счастье и, кашлянув от смущения и немного помедлив, сказал:
- Я хотел бы коня! Я всегда мечтал о нем, но никогда…
- Сейчас же получишь, - кивнул царь: он широко улыбнулся в бороду, радуясь такой просьбе. – У вас в Египте небогато и с конниками, и с лошадьми!
Поликрат самолично отвел Филомена на конюшню и выбрал ему отличного черного скифского коня.
- Только смотри довези до Египта – и езди на нем! – велел он.
Филомен низко поклонился.
Но мало было этого – царь еще и самолично написал Филомену благодарственное письмо, которое велел вручить фараону. Как когда-то представлял Амасису Пифагора – но Пифагор действительно блистал своей мудростью, а Филомен сделал для Поликрата не больше простого солдата! Но, конечно, он не стал спорить.
- Желаю тебе вернуть свое царство, - засмеялся Поликрат на прощание, дружески похлопав Филомена по щеке. Тот во вчерашнем разговоре за кубком признался тирану в своем родстве, через мать, с коринфскими царями.
Когда все взошли на борт и корабли отчалили, Филомен сказал Тимею:
- Я продам эту лошадь, а деньги разделю с тобой пополам!
Его все еще мучил стыд за полученные почести.
- Думаю, фараон тебя еще наградит, прочитав благодарность Поликрата, - сказал Тимей. – Если мне опять ничего не достанется, тогда уж это поделим по-честному!
Он усмехнулся: впервые в словах Тимея выказались горечь и обида. Филомен обнял друга, без слов прося прощения, а тот прошептал, похлопав его по плечу:
- Коня оставь себе, это будет твой подарок Поликрату! Он ведь хотел, чтобы ты на нем ездил!
Филомен кивнул и решил, что скифского жеребца назовет Фотинос – светоносный, пусть тот и был черен как ночь.
* Посейдон.
Последний раз редактировалось Эрин 04 ноя 2014, 16:27, всего редактировалось 1 раз.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 19
Казалось, что в Саисе время течет по-особому, - медленнее, чем в остальном Египте, и, однако же, течение его не замечалось. Здесь можно было прожить всю жизнь, отдавшись в руки матери богов, посвятив себя угодным Нейт занятиям и не вспоминая об остальном мире.
- Ваши жрецы умеют изменять ход времени? – не то в шутку, не то всерьез спросила Поликсена, лежа на соседнем с царевной ложе под общим зонтиком.
Нитетис по-кошачьи потянулась и, повернувшись лицом к подруге, подняла на нее истомленный взгляд.
- Умеют, - сказала она. Усмехнулась. – Время везде течет по-своему, эллинка, и течение его всегда зависит от того, чем ты занимаешься и насколько близки твои дела богам. Ваши боги грубы и нетерпеливы, как вы сами, и так же, как вы, не умеют вникать в суть вещей.
Поликсена хмыкнула.
- Нам просто некогда этим заниматься, госпожа…
Сев на своем ложе, она щелчком пальцев подозвала Та-Имхотеп, которая расположилась в стороне вместе со своей сестрой, Астноферт, под одним навесом. Обе личные рабыни высокородных подруг напоминали статуи – или, вернее сказать, статуэтки-ушебти, изображения прислужников, которые египтяне помещали в свои гробницы, дабы те, ожив, служили своим господам в вечности.
Поликсене такая вера казалась наивной и смешной – до сих пор, пока она не начала вникать в священный порядок жизни египтян. Многое, во что верили люди Та-Кемет, конечно, не могло бы быть, как подсказывал Поликсене разум философа; но могло быть многое из того, о чем эллинка до сих пор не подозревала.
Ей все еще было почти боязно подзывать служанку так, как это делала царевна; хотя Поликсена знала, что имеет на это полное право. Однако, подставляя свое лицо и тело заботам Та-Имхотеп, Поликсена не могла не думать о том, что обсуждают между собой эти две сестры, когда их не видят госпожи – и, в особенности, когда их не видит она, чужестранка.
Та-Имхотеп, по мановению ее руки тотчас поднявшаяся с места и приблизившаяся к наперснице царевны, принесла воды, приготовленной для хозяйки: сначала напиться, а потом облила ее обнаженное тело. Несмотря на защиту от солнца, было очень жарко. Нитетис, с ленивой улыбкой наблюдавшая за тем, как коринфская царевна пытается повелевать людьми с помощью малейших движений столь же естественно, как она сама, подозвала свою Астноферт, которая оказала госпоже такие же услуги.
Потом Поликсена встала.
- Пойдем вниз, госпожа, - попросила она. – Скоро я стану черной как головешка под вашим солнцем!
Нитетис улыбнулась.
- Пойдем, - сказала она, прекрасно понимая, что Поликсена просто пожалела свою рабыню. Что ж, это хорошо и правильно – до определенных пределов.
Египтянка встала, и обе девушки, как были, нагие, направились к лестнице, которая выходила на огражденную крышу, где они и купались в лучах Ра. Нитетис скоро обогнала эллинку и стала спускаться первой, как и следовало повелительнице. Гранит ступеней приятно холодил босые ноги. Этот просторный и красивый каменный дом, в два этажа, был нанят в Саисе для обитания одной Нитетис – конечно, так лишь говорилось: на самом деле его заняла вся ее многочисленная свита и стража, в сопровождении которой только и подобало путешествовать особе царской крови. Но Поликсену не оставляло чувство, что дом принадлежит лишь им двоим, и все молчаливые слуги и стражники – словно ушебти, существующие только для их нужд.
"Это только египтяне умеют добиваться такого повиновения – и такого впечатления", - подумала коринфянка.
Она оглянулась – обе сестры-прислужницы, одетые в обычные белые складчатые платья, бесшумно следовали за ними, Та-Имхотеп позади Астноферт, согласно старшинству и положению своих хозяек. Поликсене стало не по себе.
Они с Нитетис, не сговариваясь, направились в купальню – для них такой порядок жизни стал своего рода ритуалом. Там каждая из рабынь принялась обхаживать свою госпожу.
Действовали служанки, казалось, совершенно бесстрастно, но Поликсена давно научилась угадывать в их заботах скрытую чувственность – слабое подобие той, что возникла между нею и ее повелительницей…
После купания они с царевной улеглись рядом на каменный стол, и обе служанки, зайдя справа и слева, принялись умащать их ароматным маслом, растирая тело от шеи до самых ступней. Во время массажа Нитетис коснулась подруги плечом, и рассмеялась, когда Поликсена посмотрела на нее. Поликсена засмеялась в ответ.
Удивительное дело – они с Априевой дочерью в действительности не сделали ничего такого, чтобы их можно было назвать любовницами, но, в то же время, Поликсене казалось, что они давно сплавлены Эросом. Любить ведь можно не только тем грубым способом, который предпочитают мужчины, - а и глазами, и прикосновениями, и словами, и воображением...
Потом служанки одели и накрасили их. Поликсена и не заметила, когда искусство Та-Имхотеп стало ей совершенно необходимо, – так же, как все египетские господа нуждались в своих слугах.
Потом они пошли ужинать, расположившись на террасе и глядя на закат. Конечно, уже вечерело: даже египтянка не могла подолгу лежать на крыше в часы ярости Ра. Только тогда в разуме эллинки мелькнуло смутное беспокойство, память о том, что осталось за пределами Саиса.
- Как же мой брат, - прошептала она.
Прежде, чем беспокойство переросло в страх, Нитетис удержала готовую вскочить подругу властным жестом.
- Дыши! Глубоко дыши, десять раз, - приказала она. – И считай! Помни, чему тебя учили здесь!
Царевна улыбнулась.
- Если ты будешь так бояться за брата всякий раз, когда он отправится сражаться, сойдешь в могилу раньше него, - сказала она. – Ведь он воин! А мы узнаем о том, что с ним случилось, как только Филомен пересечет границу страны. Уджагорресент сразу же отправит мне письмо.
- Послушай, Нитетис, - вполголоса сказала Поликсена. – А ты не боишься, что Уджагорресент…
Она успокоилась, выполнив дыхательное упражнение, но теперь ее встревожило другое.
- Что казначей бога предаст меня? – спросила Нитетис.
Царственная жрица резко рассмеялась.
- Если я начну бояться предательства, мой дорогой друг, мне лучше вообще не вставать с постели! Я мало верю людям, но верю богам, и особенно той, под чьим покровительством мы с тобой находимся. Царский казначей тоже готов к предательству… и готов сам изменить, если это будет нужно, - египтянка кивнула своим мыслям. – Но он, как и я, боится богов и любит нашу землю.
Нитетис взглянула на эллинку.
Поликсена кивнула. Она понимала египтян все лучше и лучше.
- И так ваше царство стоит уже тысячелетия, - прошептала она. – А царство персов, хотела бы я знать?
Нитетис кивнула, улыбаясь.
- Да, они говорят о себе то же самое, что мы, - сказала она. – Будто бы их царству уже многие тысячи лет. Азиаты готовы тут же поверить в то, что наплетут. Но общая вера, вера тысяч людей в течение долгого времени… может претворяться в жизнь. И у персов есть та же способность, что и у нас, но которой нет у вас, диких людей запада, - способность всецело подчинять себя одной вере…
- Откуда ты все это знаешь? – спросила изумленная Поликсена. – Ты говоришь порою так, будто тебе самой не одна тысяча лет!
- С тобой через меня говорит мудрость Та-Кемет, которой меня долго учили мои отцы, - ответила Нитетис. – Я оказалась прилежной ученицей. Разве твой отец тебя не воспитывал?
- Гораздо меньше, чем тебя. У нас на женщин… не возлагают таких надежд, как у вас, даже царевны мало отличаются от других.
Все это Нитетис знала, но это было ей так же трудно понять, как Поликсене – понять, как воспитывают детей Та-Кемет.
И вдруг Поликсене стало по-новому страшно.
- Царевна, а что будет со мной, когда…
- Когда я стану царицей Та-Кемет? – спросила Нитетис так, как будто это уже решенное дело.
Поликсена кивнула.
- Ну конечно, ты по-прежнему будешь при мне, - сказала египтянка. Она издала легкий смешок. – На нашей земле перемены случаются куда реже, чем у вас.
Нитетис сделала глоток вина, отрешенно глядя перед собой.
Поликсена тронула ее за плечо, не выдержав этой божественной уверенности в будущем. Дочь Априя повернулась к ней и ласково кивнула.
- Что?
- Ты думаешь, что я… что я тоже могу тебе изменить, как все другие? – горячо спросила коринфянка.
Нитетис медленно покачала головой, глядя в ее потемневшее от солнца, по-египетски накрашенное лицо.
- Нет, моя милая Поликсена… Во всяком случае, тебе это будет гораздо труднее, чем Уджагорресенту, - теперь дочь фараона улыбнулась печально и искренне. – Вы, эллины, иначе устроены… вы прямые, храбрые люди. Ты такая же, как твой брат.
Девушки подались друг к другу в общем порыве и обнялись.
Потом они долго молчали, попивая вино и глядя на великолепное солнце, опускающееся за плоские крыши Саиса. И наконец Поликсена высказала то, что ее глодало все эти месяцы и в чем она не признавалась египтянке.
- Ты станешь женой, это решено, - коринфянка кашлянула, как всегда, умалчивая о том, что Нитетис метит в жены Камбиса. Это между ними подразумевалось негласно. – А как же я?
Нитетис пожала плечами.
- Что же мешает тебе?
- Моей судьбой располагает брат, ты же знаешь, - горячо ответила Поликсена. – И даже если лишить Филомена этого права, если я теперь не завишу от его слова, - предвидя возражения царевны, торопливо продолжила эллинка, - из кого мне выбирать?
- Я могу найти тебе мужа среди наших знатных людей, - сказала Нитетис. – Ты сейчас красива… очень похорошела, - с улыбкой прибавила царевна. – И происходишь из знатного рода, и занимаешь высокое положение!
Осознав слова покровительницы, Поликсена ужаснулась. Найти мужа – среди знатных египтян?.. Что скажет Филомен, что скажет учитель… все эллины? Разве можно ей так предавать своих, умножая число восточных варваров?.. Ведь эллинов и так немного в сравнении с ними!
Да, да, именно так и будет, если она предпочтет египтянина. Совсем не то, что эллину жениться на египтянке – например, Филомену…
- Ты ведь знаешь, кто наши сторонники, - произнесла Нитетис, открыто говоря "наши". – Мы можем найти тебе мужчину, который будет любить все греческое, как мой отец. Вы сможете понимать друг друга и учиться друг у друга, как мы с тобой.
Глядя в лицо Нитетис, Поликсена почувствовала какую-то жаркую, постыдно-радостную уверенность в том, что узы Эроса и дружества, сковавшие их, не распадутся и после того, как они обе станут женами. Женщины, ставшие друг другу настолько близкими, всегда остаются близки.
Потом вдруг Нитетис лукаво прищурила свои красивые и красиво подрисованные глаза.
- Или, может быть, ты выберешь в супруги своего воина?
Ликандра?..
Эта мысль вовсе не казалась нелепой, если ее обдумать. Но она была неосуществима. Поликсена покачала головой.
- Нет, госпожа, не могу. Он был бы счастлив, конечно, - она улыбнулась. – Но я не могу погубить его. Сын Спарты никогда не сможет жить так, как вы… гораздо менее, чем я и мой брат. Ликандр сейчас живет тем, что служит мне, как служил бы своему полису.
Нитетис кивнула.
- Значит, ты предпочтешь держать своего атлета при себе до тех пор, пока он не погибнет, защищая тебя. Справедливо, в некотором роде, - усмехнулась египтянка.
Даже в сумерках она увидела, как Поликсена побледнела, и тогда дружески сжала ее руку.
- Не торопи будущее! Ты, в любом случае, пойдешь замуж только после меня, своей повелительницы, - сказала она. – А когда я получу царскую власть… и до тех пор… все еще может измениться, и не единожды.
Поликсена вспомнила об Аристодеме и кивнула.
Уже совсем стемнело и даже похолодало - они наконец встали и покинули террасу. Перед тем, как лечь спать, при свете алебастровой лампы, подруги еще раз повторили утренний урок персидского языка: вавилонянин Арианд поехал с ними и исправно исполнял свои обязанности наставника. А Поликсена узнала от Нитетис, что лучше всего запоминается то, что повторяешь перед сном.
Казалось, что в Саисе время течет по-особому, - медленнее, чем в остальном Египте, и, однако же, течение его не замечалось. Здесь можно было прожить всю жизнь, отдавшись в руки матери богов, посвятив себя угодным Нейт занятиям и не вспоминая об остальном мире.
- Ваши жрецы умеют изменять ход времени? – не то в шутку, не то всерьез спросила Поликсена, лежа на соседнем с царевной ложе под общим зонтиком.
Нитетис по-кошачьи потянулась и, повернувшись лицом к подруге, подняла на нее истомленный взгляд.
- Умеют, - сказала она. Усмехнулась. – Время везде течет по-своему, эллинка, и течение его всегда зависит от того, чем ты занимаешься и насколько близки твои дела богам. Ваши боги грубы и нетерпеливы, как вы сами, и так же, как вы, не умеют вникать в суть вещей.
Поликсена хмыкнула.
- Нам просто некогда этим заниматься, госпожа…
Сев на своем ложе, она щелчком пальцев подозвала Та-Имхотеп, которая расположилась в стороне вместе со своей сестрой, Астноферт, под одним навесом. Обе личные рабыни высокородных подруг напоминали статуи – или, вернее сказать, статуэтки-ушебти, изображения прислужников, которые египтяне помещали в свои гробницы, дабы те, ожив, служили своим господам в вечности.
Поликсене такая вера казалась наивной и смешной – до сих пор, пока она не начала вникать в священный порядок жизни египтян. Многое, во что верили люди Та-Кемет, конечно, не могло бы быть, как подсказывал Поликсене разум философа; но могло быть многое из того, о чем эллинка до сих пор не подозревала.
Ей все еще было почти боязно подзывать служанку так, как это делала царевна; хотя Поликсена знала, что имеет на это полное право. Однако, подставляя свое лицо и тело заботам Та-Имхотеп, Поликсена не могла не думать о том, что обсуждают между собой эти две сестры, когда их не видят госпожи – и, в особенности, когда их не видит она, чужестранка.
Та-Имхотеп, по мановению ее руки тотчас поднявшаяся с места и приблизившаяся к наперснице царевны, принесла воды, приготовленной для хозяйки: сначала напиться, а потом облила ее обнаженное тело. Несмотря на защиту от солнца, было очень жарко. Нитетис, с ленивой улыбкой наблюдавшая за тем, как коринфская царевна пытается повелевать людьми с помощью малейших движений столь же естественно, как она сама, подозвала свою Астноферт, которая оказала госпоже такие же услуги.
Потом Поликсена встала.
- Пойдем вниз, госпожа, - попросила она. – Скоро я стану черной как головешка под вашим солнцем!
Нитетис улыбнулась.
- Пойдем, - сказала она, прекрасно понимая, что Поликсена просто пожалела свою рабыню. Что ж, это хорошо и правильно – до определенных пределов.
Египтянка встала, и обе девушки, как были, нагие, направились к лестнице, которая выходила на огражденную крышу, где они и купались в лучах Ра. Нитетис скоро обогнала эллинку и стала спускаться первой, как и следовало повелительнице. Гранит ступеней приятно холодил босые ноги. Этот просторный и красивый каменный дом, в два этажа, был нанят в Саисе для обитания одной Нитетис – конечно, так лишь говорилось: на самом деле его заняла вся ее многочисленная свита и стража, в сопровождении которой только и подобало путешествовать особе царской крови. Но Поликсену не оставляло чувство, что дом принадлежит лишь им двоим, и все молчаливые слуги и стражники – словно ушебти, существующие только для их нужд.
"Это только египтяне умеют добиваться такого повиновения – и такого впечатления", - подумала коринфянка.
Она оглянулась – обе сестры-прислужницы, одетые в обычные белые складчатые платья, бесшумно следовали за ними, Та-Имхотеп позади Астноферт, согласно старшинству и положению своих хозяек. Поликсене стало не по себе.
Они с Нитетис, не сговариваясь, направились в купальню – для них такой порядок жизни стал своего рода ритуалом. Там каждая из рабынь принялась обхаживать свою госпожу.
Действовали служанки, казалось, совершенно бесстрастно, но Поликсена давно научилась угадывать в их заботах скрытую чувственность – слабое подобие той, что возникла между нею и ее повелительницей…
После купания они с царевной улеглись рядом на каменный стол, и обе служанки, зайдя справа и слева, принялись умащать их ароматным маслом, растирая тело от шеи до самых ступней. Во время массажа Нитетис коснулась подруги плечом, и рассмеялась, когда Поликсена посмотрела на нее. Поликсена засмеялась в ответ.
Удивительное дело – они с Априевой дочерью в действительности не сделали ничего такого, чтобы их можно было назвать любовницами, но, в то же время, Поликсене казалось, что они давно сплавлены Эросом. Любить ведь можно не только тем грубым способом, который предпочитают мужчины, - а и глазами, и прикосновениями, и словами, и воображением...
Потом служанки одели и накрасили их. Поликсена и не заметила, когда искусство Та-Имхотеп стало ей совершенно необходимо, – так же, как все египетские господа нуждались в своих слугах.
Потом они пошли ужинать, расположившись на террасе и глядя на закат. Конечно, уже вечерело: даже египтянка не могла подолгу лежать на крыше в часы ярости Ра. Только тогда в разуме эллинки мелькнуло смутное беспокойство, память о том, что осталось за пределами Саиса.
- Как же мой брат, - прошептала она.
Прежде, чем беспокойство переросло в страх, Нитетис удержала готовую вскочить подругу властным жестом.
- Дыши! Глубоко дыши, десять раз, - приказала она. – И считай! Помни, чему тебя учили здесь!
Царевна улыбнулась.
- Если ты будешь так бояться за брата всякий раз, когда он отправится сражаться, сойдешь в могилу раньше него, - сказала она. – Ведь он воин! А мы узнаем о том, что с ним случилось, как только Филомен пересечет границу страны. Уджагорресент сразу же отправит мне письмо.
- Послушай, Нитетис, - вполголоса сказала Поликсена. – А ты не боишься, что Уджагорресент…
Она успокоилась, выполнив дыхательное упражнение, но теперь ее встревожило другое.
- Что казначей бога предаст меня? – спросила Нитетис.
Царственная жрица резко рассмеялась.
- Если я начну бояться предательства, мой дорогой друг, мне лучше вообще не вставать с постели! Я мало верю людям, но верю богам, и особенно той, под чьим покровительством мы с тобой находимся. Царский казначей тоже готов к предательству… и готов сам изменить, если это будет нужно, - египтянка кивнула своим мыслям. – Но он, как и я, боится богов и любит нашу землю.
Нитетис взглянула на эллинку.
Поликсена кивнула. Она понимала египтян все лучше и лучше.
- И так ваше царство стоит уже тысячелетия, - прошептала она. – А царство персов, хотела бы я знать?
Нитетис кивнула, улыбаясь.
- Да, они говорят о себе то же самое, что мы, - сказала она. – Будто бы их царству уже многие тысячи лет. Азиаты готовы тут же поверить в то, что наплетут. Но общая вера, вера тысяч людей в течение долгого времени… может претворяться в жизнь. И у персов есть та же способность, что и у нас, но которой нет у вас, диких людей запада, - способность всецело подчинять себя одной вере…
- Откуда ты все это знаешь? – спросила изумленная Поликсена. – Ты говоришь порою так, будто тебе самой не одна тысяча лет!
- С тобой через меня говорит мудрость Та-Кемет, которой меня долго учили мои отцы, - ответила Нитетис. – Я оказалась прилежной ученицей. Разве твой отец тебя не воспитывал?
- Гораздо меньше, чем тебя. У нас на женщин… не возлагают таких надежд, как у вас, даже царевны мало отличаются от других.
Все это Нитетис знала, но это было ей так же трудно понять, как Поликсене – понять, как воспитывают детей Та-Кемет.
И вдруг Поликсене стало по-новому страшно.
- Царевна, а что будет со мной, когда…
- Когда я стану царицей Та-Кемет? – спросила Нитетис так, как будто это уже решенное дело.
Поликсена кивнула.
- Ну конечно, ты по-прежнему будешь при мне, - сказала египтянка. Она издала легкий смешок. – На нашей земле перемены случаются куда реже, чем у вас.
Нитетис сделала глоток вина, отрешенно глядя перед собой.
Поликсена тронула ее за плечо, не выдержав этой божественной уверенности в будущем. Дочь Априя повернулась к ней и ласково кивнула.
- Что?
- Ты думаешь, что я… что я тоже могу тебе изменить, как все другие? – горячо спросила коринфянка.
Нитетис медленно покачала головой, глядя в ее потемневшее от солнца, по-египетски накрашенное лицо.
- Нет, моя милая Поликсена… Во всяком случае, тебе это будет гораздо труднее, чем Уджагорресенту, - теперь дочь фараона улыбнулась печально и искренне. – Вы, эллины, иначе устроены… вы прямые, храбрые люди. Ты такая же, как твой брат.
Девушки подались друг к другу в общем порыве и обнялись.
Потом они долго молчали, попивая вино и глядя на великолепное солнце, опускающееся за плоские крыши Саиса. И наконец Поликсена высказала то, что ее глодало все эти месяцы и в чем она не признавалась египтянке.
- Ты станешь женой, это решено, - коринфянка кашлянула, как всегда, умалчивая о том, что Нитетис метит в жены Камбиса. Это между ними подразумевалось негласно. – А как же я?
Нитетис пожала плечами.
- Что же мешает тебе?
- Моей судьбой располагает брат, ты же знаешь, - горячо ответила Поликсена. – И даже если лишить Филомена этого права, если я теперь не завишу от его слова, - предвидя возражения царевны, торопливо продолжила эллинка, - из кого мне выбирать?
- Я могу найти тебе мужа среди наших знатных людей, - сказала Нитетис. – Ты сейчас красива… очень похорошела, - с улыбкой прибавила царевна. – И происходишь из знатного рода, и занимаешь высокое положение!
Осознав слова покровительницы, Поликсена ужаснулась. Найти мужа – среди знатных египтян?.. Что скажет Филомен, что скажет учитель… все эллины? Разве можно ей так предавать своих, умножая число восточных варваров?.. Ведь эллинов и так немного в сравнении с ними!
Да, да, именно так и будет, если она предпочтет египтянина. Совсем не то, что эллину жениться на египтянке – например, Филомену…
- Ты ведь знаешь, кто наши сторонники, - произнесла Нитетис, открыто говоря "наши". – Мы можем найти тебе мужчину, который будет любить все греческое, как мой отец. Вы сможете понимать друг друга и учиться друг у друга, как мы с тобой.
Глядя в лицо Нитетис, Поликсена почувствовала какую-то жаркую, постыдно-радостную уверенность в том, что узы Эроса и дружества, сковавшие их, не распадутся и после того, как они обе станут женами. Женщины, ставшие друг другу настолько близкими, всегда остаются близки.
Потом вдруг Нитетис лукаво прищурила свои красивые и красиво подрисованные глаза.
- Или, может быть, ты выберешь в супруги своего воина?
Ликандра?..
Эта мысль вовсе не казалась нелепой, если ее обдумать. Но она была неосуществима. Поликсена покачала головой.
- Нет, госпожа, не могу. Он был бы счастлив, конечно, - она улыбнулась. – Но я не могу погубить его. Сын Спарты никогда не сможет жить так, как вы… гораздо менее, чем я и мой брат. Ликандр сейчас живет тем, что служит мне, как служил бы своему полису.
Нитетис кивнула.
- Значит, ты предпочтешь держать своего атлета при себе до тех пор, пока он не погибнет, защищая тебя. Справедливо, в некотором роде, - усмехнулась египтянка.
Даже в сумерках она увидела, как Поликсена побледнела, и тогда дружески сжала ее руку.
- Не торопи будущее! Ты, в любом случае, пойдешь замуж только после меня, своей повелительницы, - сказала она. – А когда я получу царскую власть… и до тех пор… все еще может измениться, и не единожды.
Поликсена вспомнила об Аристодеме и кивнула.
Уже совсем стемнело и даже похолодало - они наконец встали и покинули террасу. Перед тем, как лечь спать, при свете алебастровой лампы, подруги еще раз повторили утренний урок персидского языка: вавилонянин Арианд поехал с ними и исправно исполнял свои обязанности наставника. А Поликсена узнала от Нитетис, что лучше всего запоминается то, что повторяешь перед сном.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 20
Спустя пять дней после этого разговора Нитетис, сидя одна в своем кабинете, - где обычно они занимались с Поликсеной вдвоем, - читала и перечитывала длинный папирус. Послание было написано условленным с царским казначеем способом: наполовину по-гречески, наполовину по-египетски, демотическим письмом.
"Конечно, кто захочет, так или иначе прочтет, - подумала Нитетис. – Кто захочет, раскроет все способы шифрования… И печать его, око Хора…"
Самое скверное, если это не враг вмешается - а сам всесильный Уджагорресент, держащий в руках все бразды правления, переменит свои планы. Что он делал в Хут-ка-Птах, удалив из города Нитетис?
"Весьма вероятно, что Уджагорресент изгнал философов, сейчас это может показаться пустяком… И это правильный шаг – мерзкие греческие мужеложцы и женоненавистники распространяют заразу, которая подрывает наши священные семейные устои, подрывает Маат*! Но они нужны нам, ох как нужны, это дикое племя: и как союзники, и как воины. А может, Уджагорресент ничего не делал – и фараон или великая царица ополчились против эллинов? А может быть, какие-то неизвестные мне сторонники Камбиса позаботились о том, чтобы устлать шелками путь перса, - изгнали этих дикарей, которые могут распалить завоевателя сопротивлением? Или я все выдумала - и с нашими эллинами ничего не случилось?.."
Почему она сама все еще не царица, почему у нее нет таких осведомителей, как у царского казначея или главного жреца Нейт в Саисе!..
Топнув ногой, Нитетис вскочила с кресла. Потом еще раз перечитала обращение в письме: "Божественной Нитетис, прекраснейшей из прекрасных перед ликом Нейт, от казначея бога, приветствие…"
Взгляд ее еще раз упал на печать, и Нитетис рассмеялась.
Нет, в этом Уджагорресент не солгал: скоро она сама сможет убедиться в справедливости его слов и узнать, в самом ли деле царские корабли вернулись с победой и Филомен остался жив - и даже получил награду от Поликрата. И уж если царский казначей озаботился тем, чтобы написать дочери Априя, удаленной от двора, - как из соображений безопасности, так и из страха перед нею самой, - значит, Уджагорресент по-прежнему верен ей!
Тщательно свернув папирус, Нитетис положила его в ларец, где хранила свою переписку, и замкнула ключом.
Потом опять села за стол и закрыла лицо руками, надолго застыв в такой позе. Ей нет нужды сейчас идти к своей эллинке – Поликсена уже все знает и радуется, бедное дитя… Она предвкушает, как обнимет брата, а тот посадит ее на подаренную счастливым Поликратом лошадь… Но что Филомен обнаружит в Мемфисе, найдет ли там своих братьев?
Впрочем, Филомену о судьбе пифагорейцев и других египетских эллинов может солгать в столице кто угодно и как угодно. Этот прямодушный юноша, конечно, тоже воспитался при дворе и немного научился понимать, когда ему лгут, - но именно потому, что он умен, Филомен и не станет винить сестру в том, к чему она непричастна.
Нитетис улыбнулась себе и, встав из-за стола, быстро покинула кабинет. Пройдя по коридору, разделявшему дом на две половины, она спустилась на первый этаж и, заглянув в комнату управителя, приказала приготовить себе носилки. Царевна желала посетить обитель Нейт, немедленно, и поговорить со своим вторым отцом – премудрым ит нечер, главой храма Нейт.
***
Царский казначей не только написал Нитетис – он прибыл в Саис сам. Впрочем, может быть, главные дела он вершил с жрецами, а не с нею; но о Нитетис Уджагорресент не забыл.
Он действительно боялся богов и помнил, кто она такая.
Царский казначей прибыл в дом Априевой дочери на носилках и в сопровождении рабов, которые несли свертки шелковой и тончайшей льняной ткани и тяжелый резной ларец из золота и слоновой кости, который уже сам по себе был большой драгоценностью.
Нитетис, которая заметила это шествие с террасы и тут же поспешила сообщить о прибытии гостей Поликсене, уже стояла во дворе, держа подругу за руку. Поликсена – еще одно средство раскрыть ложь этого могущественного человека… если он им лгал.
Уджагорресент, блистая величественной красотой, которая была неотделима от красоты и богатства его одежд, - как всегда у господ Та-Кемет, - вышел из носилок и направился навстречу Априевой дочери, улыбаясь и простирая руки.
- Привет тебе, госпожа! – воскликнул он.
А потом вдруг сделал то, чего никогда не делал прежде, хотя всегда разговаривал с Нитетис почтительно. Опустившись на одно колено, царедворец поцеловал ее сандалию.
Нитетис ахнула.
- Что это значит, царский казначей?..
Он встал, оказавшись гораздо выше нее, но взгляды их скрестились на равных. Царский казначей взглянул на Поликсену, потом опять перевел взгляд на Нитетис.
- Радуйся, великая царица, - сказал Уджагорресент по-гречески.
Обе подруги побледнели, хотя сохранили самообладание. Потом Нитетис резко кивнула Уджагорресенту в сторону дома.
- Идем внутрь, и пусть вносят твои дары! Что ты себе позволяешь!..
Она потянула за собой онемевшую Поликсену. Царедворец пропустил обеих девушек вперед и вошел следом, сделав знак рабам, чтобы несли подарки за ними. Нитетис и Поликсена направились наверх, в кабинет царевны, без слов поняв друг друга.
Когда рабы оставили их, Нитетис опустилась в кресло и сделала знак Уджагорресенту тоже сесть и говорить.
- Что это значит, твое поведение? – спросила она по-гречески.
- Прибыли наши осведомители из Пасаргад, - ответил царский казначей на том же языке. – Говорят, что царь царей наконец разобрался с беспорядками в Персии и со всеми своими самозванцами, - он усмехнулся, - и готовит поход на Та-Кемет!
Нитетис замерла, уставившись на своего союзника; руки, украшенные массивными кольцами, опустились на колени, будто под их тяжестью. Бледность, покрывавшая ее лицо, еще усилилась; Уджагорресент не сводил с Нитетис глаз, улыбаясь небольшой, но значительной улыбкой придворного.
- Все равно, - наконец тихо проговорила, почти прошипела дочь Априя. – Как ты мог выдать меня и себя перед всеми? Неужели нельзя было потерпеть с поклонами до моей комнаты?
- Я и так слишком много лгу, царица, - ответил Уджагорресент, - чтобы наступать на свое сердце в самые священные мгновения! Ты знаешь, что я искренне почитаю тебя и давно готов склониться перед твоей божественной властью!
Нитетис долго не мигая смотрела на него - потом мягко улыбнулась.
- Я верю тебе, - сказала она.
Поликсена, про которую высокие владыки совершенно забыли в эти мгновения, подобралась на своем стуле, боясь издать хоть звук.
"Может быть, мне сегодня же ночью перережут горло в постели", - подумала несчастная коринфянка.
Но тут вдруг Нитетис повернулась к ней и, протянув руку, коснулась ее плеча.
- Ты слышала, моя дорогая?
- Да, - Поликсена едва выговорила это.
Потом заставила себя выпрямиться под взглядами египтян и твердо кивнула.
- Да, я все слышала.
Нитетис засмеялась.
- Прекрасно! Вот видишь, - царевна стремительно обернулась к Уджагорресенту, по-прежнему приобнимая подругу за плечо. – Это мой двойник, моя сестра, от которой у меня нет тайн! И это мой греческий залог верности отцу, - Нитетис понизила голос. – Я люблю Поликсену, как отца и себя самое, и никогда не прощу тебе, если хоть что-нибудь…
Уджагорресент поспешно поднял руки, украшенные тяжелыми браслетами. Длинные шелковые рукава его шитого серебром и золотом одеяния упали до локтей, и Поликсена впервые заметила, насколько платье царского казначея напоминает персидское – как их описывала Нитетис.
- Никогда, царица, - сказал главный их сподвижник и покровитель. – Даже для персов есть границы, которых они не преступают, хотя азиаты куда более лживы, чем наши лжецы! А я жрец и служитель Маат! Так же, как ты!
Он поклонился царевне, сидя в кресле. Нитетис усмехнулась.
- Что ж, хорошо.
Она вздохнула, соединив отягощенные драгоценностями руки и склонив голову. Потом, опять подняв голову, кивнула в сторону подарков.
- А это что?
Уджагорресент расцвел улыбкой. Царский казначей встал, поправив длинные черные волосы – вернее, парик: волосы его сегодня достигали плеч, а он не успел бы отрастить их так скоро.
- Эти ткани прислали тебе из Персии, великая царица, - сказал он, присев около свертка шелка и развернув его. – Погляди, какая работа.
Нитетис быстро соскользнула с кресла и, подойдя к Уджагорресенту, присела рядом и схватила рукой златотканый пурпур.
- Жестковат! – сказала дочь Априя.
- Это потому, что в нем золотая нить, - терпеливо и почтительно объяснил царский казначей. – Но ты права, божественная: конечно, персы еще не достигли такого мастерства, как мы.
Поликсене со своего места казалось, что ткань изумительно красива и, конечно, совсем не похожа на египетскую работу. Но она не смела встать и подойти к египтянам, чтобы разглядеть получше.
- А это я привез тебе – от себя, - продолжил Уджагорресент, склонившись к царевне. – Тебе и твоей…
Царедворец обернулся к Поликсене, и эллинку, после медоточивых речей казначея, поразила безжалостная холодность его взгляда.
- Поликсене? Ну конечно, еще бы ты забыл! – сказала Нитетис, не увидевшая его выражения. – Поди сюда! – позвала она коринфскую царевну.
Встав с места, эллинка, с трудом переставляя ноги от волнения, подошла к обоим заговорщикам и присела рядом.
- Мы поделим это пополам, - улыбаясь, сказала египтянка, показывая ей на цветной полупрозрачный лен, гордость египетских ткачей. – А в ларце, конечно…
- Драгоценности, госпожа, - сказал Уджагорресент. – Это тоже от меня… вам обеим, - он повернулся к Поликсене и поклонился, теперь с выражением полного почтения и восхищения. Но больше этот человек не мог ее обмануть.
Нитетис уже восторгалась сокровищами, открыв ларец.
- Ты только погляди! Старинная бирюза… ты что, ограбил гробницу, Уджагорресент? – смеясь, спросила египтянка царского казначея. – Сейчас такой нигде не достать! Жемчуг…
- Прошу прощения, мои госпожи, - Уджагорресент поднялся. – Сейчас я должен идти, меня ждет верховный жрец матери богов… Я задержусь в городе и еще зайду к тебе завтра, Нитетис, - сказал он в ответ на пронзительный вопрошающий взгляд царевны.
Уджагорресент поклонился.
- Наслаждайтесь пока вашими сокровищами.
И, не дав девушкам что-нибудь ответить, высокий человек быстро вышел.
Нитетис и Поликсена переглянулись. Эллинка схватила царевну под руку; и ощутила, что та вся дрожит.
- Великая богиня, - прошептала Нитетис.
Только сейчас Поликсена поняла, сколько выдержки Априевой дочери потребовалось для разговора с Уджагорресентом. Но только такие женщины и могут быть царицами.
- Мне кажется, дорогая госпожа, что этот человек обманщик, - прошептала эллинка, взглянув в невидящие черные глаза. – Нитетис! Ты слышишь меня?
Нитетис словно бы очнулась. Она слабо улыбнулась наперснице.
- Да, милая Поликсена, скорее всего, он обманщик… Но таково большинство придворных, и не только при нашем дворе! – рассмеялась царевна. – В наши дни иначе нельзя – и вопрос только в том, кто кого перехитрит! Но Уджагорресент, несмотря ни на что, верный сын своей земли.
Она сжала ладони подруги, пристально глядя ей в лицо.
- Вот теперь ты никуда от меня не уйдешь.
И Поликсена увидела в глазах Нитетис ту же холодную безжалостность, что и во взгляде царского казначея.
Отступив от царевны, эллинка поклонилась.
- Такова наша судьба, - сказала она. – И мой долг перед тобою, который становится все больше… я все понимаю.
Нитетис кивнула.
Потом улыбнулась и хлопнула в ладоши.
- Давай делить наши трофеи!
Подруги вернулись к раскрытому ларцу. Скоро они уже, смеясь, примеряли ожерелья и браслеты, как будто Уджагорресент им только приснился. Но во взглядах друг друга, мимолетно встречаясь глазами, они читали то, что дороже всяких жемчугов и бирюзы – и намного тщательнее сберегается.
Этой ночью Нитетис приказала удвоить караул у своих дверей и у дверей Поликсены. А Поликсена не вспоминала о брате до тех пор, пока не отправилась спать.
Филомен должен быть сейчас в Мемфисе… будет ли ему позволено увидеться с ней? Будет ли ему вообще отныне позволено видеться с ней?..
Эллинка долго не спала, гадая – спит ли за стеной и о чем думает сейчас та, кого Уджагорресент вчера именовал великой царицей.
* Маат - священный порядок жизни, который у египтян носил то же имя, что и богиня истины.
Спустя пять дней после этого разговора Нитетис, сидя одна в своем кабинете, - где обычно они занимались с Поликсеной вдвоем, - читала и перечитывала длинный папирус. Послание было написано условленным с царским казначеем способом: наполовину по-гречески, наполовину по-египетски, демотическим письмом.
"Конечно, кто захочет, так или иначе прочтет, - подумала Нитетис. – Кто захочет, раскроет все способы шифрования… И печать его, око Хора…"
Самое скверное, если это не враг вмешается - а сам всесильный Уджагорресент, держащий в руках все бразды правления, переменит свои планы. Что он делал в Хут-ка-Птах, удалив из города Нитетис?
"Весьма вероятно, что Уджагорресент изгнал философов, сейчас это может показаться пустяком… И это правильный шаг – мерзкие греческие мужеложцы и женоненавистники распространяют заразу, которая подрывает наши священные семейные устои, подрывает Маат*! Но они нужны нам, ох как нужны, это дикое племя: и как союзники, и как воины. А может, Уджагорресент ничего не делал – и фараон или великая царица ополчились против эллинов? А может быть, какие-то неизвестные мне сторонники Камбиса позаботились о том, чтобы устлать шелками путь перса, - изгнали этих дикарей, которые могут распалить завоевателя сопротивлением? Или я все выдумала - и с нашими эллинами ничего не случилось?.."
Почему она сама все еще не царица, почему у нее нет таких осведомителей, как у царского казначея или главного жреца Нейт в Саисе!..
Топнув ногой, Нитетис вскочила с кресла. Потом еще раз перечитала обращение в письме: "Божественной Нитетис, прекраснейшей из прекрасных перед ликом Нейт, от казначея бога, приветствие…"
Взгляд ее еще раз упал на печать, и Нитетис рассмеялась.
Нет, в этом Уджагорресент не солгал: скоро она сама сможет убедиться в справедливости его слов и узнать, в самом ли деле царские корабли вернулись с победой и Филомен остался жив - и даже получил награду от Поликрата. И уж если царский казначей озаботился тем, чтобы написать дочери Априя, удаленной от двора, - как из соображений безопасности, так и из страха перед нею самой, - значит, Уджагорресент по-прежнему верен ей!
Тщательно свернув папирус, Нитетис положила его в ларец, где хранила свою переписку, и замкнула ключом.
Потом опять села за стол и закрыла лицо руками, надолго застыв в такой позе. Ей нет нужды сейчас идти к своей эллинке – Поликсена уже все знает и радуется, бедное дитя… Она предвкушает, как обнимет брата, а тот посадит ее на подаренную счастливым Поликратом лошадь… Но что Филомен обнаружит в Мемфисе, найдет ли там своих братьев?
Впрочем, Филомену о судьбе пифагорейцев и других египетских эллинов может солгать в столице кто угодно и как угодно. Этот прямодушный юноша, конечно, тоже воспитался при дворе и немного научился понимать, когда ему лгут, - но именно потому, что он умен, Филомен и не станет винить сестру в том, к чему она непричастна.
Нитетис улыбнулась себе и, встав из-за стола, быстро покинула кабинет. Пройдя по коридору, разделявшему дом на две половины, она спустилась на первый этаж и, заглянув в комнату управителя, приказала приготовить себе носилки. Царевна желала посетить обитель Нейт, немедленно, и поговорить со своим вторым отцом – премудрым ит нечер, главой храма Нейт.
***
Царский казначей не только написал Нитетис – он прибыл в Саис сам. Впрочем, может быть, главные дела он вершил с жрецами, а не с нею; но о Нитетис Уджагорресент не забыл.
Он действительно боялся богов и помнил, кто она такая.
Царский казначей прибыл в дом Априевой дочери на носилках и в сопровождении рабов, которые несли свертки шелковой и тончайшей льняной ткани и тяжелый резной ларец из золота и слоновой кости, который уже сам по себе был большой драгоценностью.
Нитетис, которая заметила это шествие с террасы и тут же поспешила сообщить о прибытии гостей Поликсене, уже стояла во дворе, держа подругу за руку. Поликсена – еще одно средство раскрыть ложь этого могущественного человека… если он им лгал.
Уджагорресент, блистая величественной красотой, которая была неотделима от красоты и богатства его одежд, - как всегда у господ Та-Кемет, - вышел из носилок и направился навстречу Априевой дочери, улыбаясь и простирая руки.
- Привет тебе, госпожа! – воскликнул он.
А потом вдруг сделал то, чего никогда не делал прежде, хотя всегда разговаривал с Нитетис почтительно. Опустившись на одно колено, царедворец поцеловал ее сандалию.
Нитетис ахнула.
- Что это значит, царский казначей?..
Он встал, оказавшись гораздо выше нее, но взгляды их скрестились на равных. Царский казначей взглянул на Поликсену, потом опять перевел взгляд на Нитетис.
- Радуйся, великая царица, - сказал Уджагорресент по-гречески.
Обе подруги побледнели, хотя сохранили самообладание. Потом Нитетис резко кивнула Уджагорресенту в сторону дома.
- Идем внутрь, и пусть вносят твои дары! Что ты себе позволяешь!..
Она потянула за собой онемевшую Поликсену. Царедворец пропустил обеих девушек вперед и вошел следом, сделав знак рабам, чтобы несли подарки за ними. Нитетис и Поликсена направились наверх, в кабинет царевны, без слов поняв друг друга.
Когда рабы оставили их, Нитетис опустилась в кресло и сделала знак Уджагорресенту тоже сесть и говорить.
- Что это значит, твое поведение? – спросила она по-гречески.
- Прибыли наши осведомители из Пасаргад, - ответил царский казначей на том же языке. – Говорят, что царь царей наконец разобрался с беспорядками в Персии и со всеми своими самозванцами, - он усмехнулся, - и готовит поход на Та-Кемет!
Нитетис замерла, уставившись на своего союзника; руки, украшенные массивными кольцами, опустились на колени, будто под их тяжестью. Бледность, покрывавшая ее лицо, еще усилилась; Уджагорресент не сводил с Нитетис глаз, улыбаясь небольшой, но значительной улыбкой придворного.
- Все равно, - наконец тихо проговорила, почти прошипела дочь Априя. – Как ты мог выдать меня и себя перед всеми? Неужели нельзя было потерпеть с поклонами до моей комнаты?
- Я и так слишком много лгу, царица, - ответил Уджагорресент, - чтобы наступать на свое сердце в самые священные мгновения! Ты знаешь, что я искренне почитаю тебя и давно готов склониться перед твоей божественной властью!
Нитетис долго не мигая смотрела на него - потом мягко улыбнулась.
- Я верю тебе, - сказала она.
Поликсена, про которую высокие владыки совершенно забыли в эти мгновения, подобралась на своем стуле, боясь издать хоть звук.
"Может быть, мне сегодня же ночью перережут горло в постели", - подумала несчастная коринфянка.
Но тут вдруг Нитетис повернулась к ней и, протянув руку, коснулась ее плеча.
- Ты слышала, моя дорогая?
- Да, - Поликсена едва выговорила это.
Потом заставила себя выпрямиться под взглядами египтян и твердо кивнула.
- Да, я все слышала.
Нитетис засмеялась.
- Прекрасно! Вот видишь, - царевна стремительно обернулась к Уджагорресенту, по-прежнему приобнимая подругу за плечо. – Это мой двойник, моя сестра, от которой у меня нет тайн! И это мой греческий залог верности отцу, - Нитетис понизила голос. – Я люблю Поликсену, как отца и себя самое, и никогда не прощу тебе, если хоть что-нибудь…
Уджагорресент поспешно поднял руки, украшенные тяжелыми браслетами. Длинные шелковые рукава его шитого серебром и золотом одеяния упали до локтей, и Поликсена впервые заметила, насколько платье царского казначея напоминает персидское – как их описывала Нитетис.
- Никогда, царица, - сказал главный их сподвижник и покровитель. – Даже для персов есть границы, которых они не преступают, хотя азиаты куда более лживы, чем наши лжецы! А я жрец и служитель Маат! Так же, как ты!
Он поклонился царевне, сидя в кресле. Нитетис усмехнулась.
- Что ж, хорошо.
Она вздохнула, соединив отягощенные драгоценностями руки и склонив голову. Потом, опять подняв голову, кивнула в сторону подарков.
- А это что?
Уджагорресент расцвел улыбкой. Царский казначей встал, поправив длинные черные волосы – вернее, парик: волосы его сегодня достигали плеч, а он не успел бы отрастить их так скоро.
- Эти ткани прислали тебе из Персии, великая царица, - сказал он, присев около свертка шелка и развернув его. – Погляди, какая работа.
Нитетис быстро соскользнула с кресла и, подойдя к Уджагорресенту, присела рядом и схватила рукой златотканый пурпур.
- Жестковат! – сказала дочь Априя.
- Это потому, что в нем золотая нить, - терпеливо и почтительно объяснил царский казначей. – Но ты права, божественная: конечно, персы еще не достигли такого мастерства, как мы.
Поликсене со своего места казалось, что ткань изумительно красива и, конечно, совсем не похожа на египетскую работу. Но она не смела встать и подойти к египтянам, чтобы разглядеть получше.
- А это я привез тебе – от себя, - продолжил Уджагорресент, склонившись к царевне. – Тебе и твоей…
Царедворец обернулся к Поликсене, и эллинку, после медоточивых речей казначея, поразила безжалостная холодность его взгляда.
- Поликсене? Ну конечно, еще бы ты забыл! – сказала Нитетис, не увидевшая его выражения. – Поди сюда! – позвала она коринфскую царевну.
Встав с места, эллинка, с трудом переставляя ноги от волнения, подошла к обоим заговорщикам и присела рядом.
- Мы поделим это пополам, - улыбаясь, сказала египтянка, показывая ей на цветной полупрозрачный лен, гордость египетских ткачей. – А в ларце, конечно…
- Драгоценности, госпожа, - сказал Уджагорресент. – Это тоже от меня… вам обеим, - он повернулся к Поликсене и поклонился, теперь с выражением полного почтения и восхищения. Но больше этот человек не мог ее обмануть.
Нитетис уже восторгалась сокровищами, открыв ларец.
- Ты только погляди! Старинная бирюза… ты что, ограбил гробницу, Уджагорресент? – смеясь, спросила египтянка царского казначея. – Сейчас такой нигде не достать! Жемчуг…
- Прошу прощения, мои госпожи, - Уджагорресент поднялся. – Сейчас я должен идти, меня ждет верховный жрец матери богов… Я задержусь в городе и еще зайду к тебе завтра, Нитетис, - сказал он в ответ на пронзительный вопрошающий взгляд царевны.
Уджагорресент поклонился.
- Наслаждайтесь пока вашими сокровищами.
И, не дав девушкам что-нибудь ответить, высокий человек быстро вышел.
Нитетис и Поликсена переглянулись. Эллинка схватила царевну под руку; и ощутила, что та вся дрожит.
- Великая богиня, - прошептала Нитетис.
Только сейчас Поликсена поняла, сколько выдержки Априевой дочери потребовалось для разговора с Уджагорресентом. Но только такие женщины и могут быть царицами.
- Мне кажется, дорогая госпожа, что этот человек обманщик, - прошептала эллинка, взглянув в невидящие черные глаза. – Нитетис! Ты слышишь меня?
Нитетис словно бы очнулась. Она слабо улыбнулась наперснице.
- Да, милая Поликсена, скорее всего, он обманщик… Но таково большинство придворных, и не только при нашем дворе! – рассмеялась царевна. – В наши дни иначе нельзя – и вопрос только в том, кто кого перехитрит! Но Уджагорресент, несмотря ни на что, верный сын своей земли.
Она сжала ладони подруги, пристально глядя ей в лицо.
- Вот теперь ты никуда от меня не уйдешь.
И Поликсена увидела в глазах Нитетис ту же холодную безжалостность, что и во взгляде царского казначея.
Отступив от царевны, эллинка поклонилась.
- Такова наша судьба, - сказала она. – И мой долг перед тобою, который становится все больше… я все понимаю.
Нитетис кивнула.
Потом улыбнулась и хлопнула в ладоши.
- Давай делить наши трофеи!
Подруги вернулись к раскрытому ларцу. Скоро они уже, смеясь, примеряли ожерелья и браслеты, как будто Уджагорресент им только приснился. Но во взглядах друг друга, мимолетно встречаясь глазами, они читали то, что дороже всяких жемчугов и бирюзы – и намного тщательнее сберегается.
Этой ночью Нитетис приказала удвоить караул у своих дверей и у дверей Поликсены. А Поликсена не вспоминала о брате до тех пор, пока не отправилась спать.
Филомен должен быть сейчас в Мемфисе… будет ли ему позволено увидеться с ней? Будет ли ему вообще отныне позволено видеться с ней?..
Эллинка долго не спала, гадая – спит ли за стеной и о чем думает сейчас та, кого Уджагорресент вчера именовал великой царицей.
* Маат - священный порядок жизни, который у египтян носил то же имя, что и богиня истины.