Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта

Творчество участников форума в прозе, мнения и обсуждения

Модератор: K.H.Hynta

Эрин
Сообщения: 2063
Зарегистрирован: 04 май 2008, 10:39

Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта

Сообщение Эрин » 31 окт 2015, 18:52

Глава 120

Хилон Пифонид вернулся с агоры мрачнее обычного - а в последние дни он редко приходил с собрания довольным; жена боялась к нему подступиться. Хилон даже перестал допускать Алексию к своему столу; несмотря на то, что всегда придерживался застольного обычая, вывезенного из Египта, и трапезничал, укладываясь на ложе, только совершая возлияния с друзьями. Теперь Хилон обедал или с мужчинами, с которыми вместе возвращался домой, или в полном одиночестве. На жену он только срывался, стоило Алексии попасться господину дома на глаза, и ничего ей не объяснял.
Не в силах больше сидеть в женских комнатах за прялкой со своей младшей незамужней дочерью и рабынями, Алексия порой посылала какую-нибудь из служанок в ойкос, когда там были гости, - якобы за чем-нибудь, нужным госпоже; или прямо приказывала прислужнице покрутиться в коридоре и послушать. Но снаружи рабыни ничего не могли расслышать - хозяин и гости, подолгу засиживавшиеся за беседой, понижали голос, точно заговорщики; а осмелившись зайти в ойкос, будто бы за маслом для лампы, одна бедняжка едва унесла ноги от пьяных сотрапезников. Хилон был тоже пьян: хотя он умел пить не пьянея, как следовало всякому хорошему гостеприимцу...
Алексия сходила с ума от тревоги. Она понимала, что происходит что-то страшное, - должно быть, это связано с недавним изгнанием тирана Гиппия, которому афинский демос повелел покинуть город. Афиняне тогда безумствовали от радости, и женщины боялись покинуть дом, потому что для них не было разницы, по какой причине свободные граждане наливаются вином. Алексия помнила, что Хилон тогда не праздновал изгнание Гиппия вместе со всеми, - он ходил мрачнее тучи. Но на вопрос жены, когда Алексия попыталась дознаться, господин дома в тот день ответил.
- Знаешь, куда Гиппий побежит, жаловаться на наш демос? В Персию, не иначе! Даже богам неведомо, чем это для нас обернется!*
Алексия подозревала, что тиран имел сношения с Ахеменидами, - впрочем, это с недавних пор представлялось афинянке почти естественным. Что же такого происходит теперь?..
Афинянка решила рискнуть навлечь на себя гнев мужа - однажды она, поплотнее завернувшись в пеплос, пошла на агору следом за мужчинами и стала позади, пытаясь понять, что обсуждает экклесия*. Но дома у Хилона политические разговоры велись тихо, словно из страха быть разоблаченными. А на площади граждане кричали, перебивая друг друга, - так, что тоже ничего нельзя было расслышать! Слова "фила", "буле", "демы"*, "стратеги" летали над площадью, как мячи. Вытянув шею, женщина разглядела Хилона: супруг Алексии был так же красен, распарен, и так же надрывал горло, как остальные спорщики, в этот миг казавшиеся Алексии сумасшедшими. Разве можно о чем-нибудь разумно договориться таким образом!
Она оказалась единственной женщиной, решившейся прийти на агору. У жены Хилона в голове все смешалось от страха, что муж сейчас узнает ее и с позором потащит домой. Поспешив прикрыть лицо, афинянка побежала прочь; и очнулась и остановилась, только закрыв за собой калитку.
Алексия скинула с головы пеплос и взялась за виски: в них горячо пульсировала кровь. - Да что же это такое, - прошептала она и медленно направилась в дом.
У себя в спальне она долго отлеживалась с мокрой повязкой на лбу. А потом решила, что нынче же вечером поговорит с мужем. Сколько еще будет это продолжаться!
Когда Хилон вернулся с собрания, рабыня, встретившая его, тотчас прибежала к хозяйке с докладом.
- Вид такой, будто яду выпил, - прошептала служанка, заломив пухлые руки. - Бледный, мокрый! Сам не свой, госпожа!
- Не приставай к нему, - нахмурившись, велела Алексия. - Пусть господин один посидит в ойкосе и выпьет! Я к нему позже приду!
Рабыня открыла рот, словно бы хотела посоветовать госпоже вовсе не показываться супругу на глаза: а то как бы не прибил. Но женщина промолчала.
Немного посидев, набираясь решимости, Алексия поправила перед зеркалом темные волосы и слегка нарумянилась. Потом шепотом вознесла молитву Гере и направилась в ойкос.
Хилон был все еще там: он сидел за столом и пил, не поднимая глаз. Когда Алексия вошла, супруг, не замечая ее, подлил себе в килик еще вина. По тому, как Хилон поднял сосуд, Алексии показалось, что глазурованная ойнохойя, опоясанная красными и желтыми зигзагами, уже наполовину пуста...
Со стуком поставив сосуд, Хилон наконец поднял глаза. Веки у него набрякли, как у больного; он несколько раз моргнул, точно не узнавая Алексию.
Потом хозяин дома покраснел. Он оперся рукой о край стола, словно намеревался встать; но остался сидеть, точно не смог поднять свое оплывшее тело.
- Что тебе надо?..
- Хилон... что с тобою происходит? - спросила Алексия.
Она начала говорить умоляюще, но скоро ее речь зазвучала обвинительно.
- Вот уже почти месяц ты избегаешь меня! Не говоришь со мной, не ешь со мной, не спишь! Я не могу понять, в чем провинилась перед тобой!..
Хилон махнул рукой, обрывая ее.
- Сядь.
Алексия осторожно села, не спуская с Хилона глаз: она боялась, что на мужа опять найдет блажь и он прогонит ее. А вдруг он уже чересчур пьян, чтобы складно говорить?.. Но похоже, что вино не слишком на него подействовало.
Муж вдруг резко подвинул к ней свою чашу, выплеснув красный круг на стол.
- Пей.
Алексия послушно взяла килик и поднесла к губам. Она сделала только глоток и замерла, выжидательно глядя на Хилона; но тот больше ничего не требовал. Муж молчал, точно пытался собраться с мыслями.
Он утер губы рукой. А потом неожиданно произнес:
- Вчера вернулись послы, которых мы отправляли в Сарды, к персидскому наместнику Артаферну.
Алексия ахнула. Муж говорил медленно, словно с трудом ворочая языком, но мыслью своей, по-видимому, вполне владел.
- Вы посылали послов в Персию? Когда?..
- После того... как изгнали Гиппия. Демос решил просить у персов помощи против царя Спарты.
Хилон усмехнулся и уронил голову на руку, точно ему было слишком тяжело держать ее. А Алексия увидела, сколько в светлых кудрях мужа прибавилось седины. У нее сжалось сердце.
- Ты думаешь, это мудрое решение? Просить персов о помощи? - осторожно спросила афинянка.
- Думаю, да, - ответил Хилон.
Он посмотрел на жену; а потом рассмеялся.
- Персидский сатрап согласился пойти на союз с нами, если мы дадим ему "земли и воды"... И послы согласились!
Алексия онемела от ужаса. Но тут Хилон покачал головой, успокаивая ее.
- Это ничего не значит для нас, женщина... Послы не правомочны были решать за все Афины! Но перс этого не знал, варвары не понимают таких тонкостей управления... и теперь Дарий считает нас своими подданными!
Алексия молча сложила руки.
- Что же теперь будет, Хилон?..
Муж неожиданно ласково улыбнулся, точно ему было приятно вразумлять ее.
- Я бы сказал... то, что случилось, хорошо, Алексия. Перс думает, что мы его слуги, - и пусть себе думает. Он поможет нам против Спарты и поспособствует становлению демократии! Я бы обеими руками приветствовал демократию в Афинах; если бы только мог быть в ней уверен.
Алексия поправила ленту, скреплявшую прическу.
- О чем ты говоришь?
Хилон навалился локтями на стол, подавшись к ней.
- Демократия, госпожа моя, - это такое устройство общества, при котором сегодня толпа не знает, что она же постановит завтра! Сегодня общим голосованием может быть принято разумное решение; а на другой день народ взбаламутят какие-нибудь дурацкие слухи, и он разрушит собственное благое начинание!
Хилон утер мокрый лоб.
- Вот теперь, к примеру, - могу ли я знать, как демос истолкует этот союз с персами? Поступком послов уже многие возмущались, хотя мне представляется, что это был разумнейший выход...
Алексия вздохнула. Коснулась руки мужа: она была все еще мускулистой, хотя Хилон и раздобрел, пристрастившись к вину.
- А если Дарий сочтет, что мы обязаны принять назад тирана, который получил убежище в Азии?
- Замолчи ты!..
По тому, как муж озлился, Алексия поняла, что Хилон опасается того же самого. Афинянка решила больше не продолжать этот мучительный разговор.
Поднявшись с места, она обошла стол и, приблизившись к мужу, обняла его. Хилон уткнулся головой ей в грудь, будто обнимал мать.
Алексия долго гладила мужа по голове.
- Не пей больше так много, - шепотом попросила она.
Хилон вздохнул.
- Не буду... Я уже сам себе становлюсь противен!
Алексия села рядом, и супруги долго молчали: но уже без враждебности. Жена не знала, о чем заговорить еще, чтобы не нарушить это хрупкое перемирие. И тут Алексия вспомнила, что ее тревожило уже давно и о чем она не осмеливалась спросить Хилона.
- Ты не знаешь, где сейчас Калликсен?
Хилон покачал головой.
Два года назад Калликсен изумил его тем, что поступил на службу к ионийской царице, - Хилон, получивший тайное письмо от брата, никому о том не обмолвился, кроме нескольких ближайших единомышленников. А после бунта, случившегося в Ионии, о Калликсене не было ни слуху, ни духу.
- Хорошо, если мой брат просто погиб... и если это не он подбил ионийцев на мятеж, - наконец мрачно ответил Алексии супруг. - Такие, как мой братец, вместе со своей головой не задумаются погубить тысячи других! И все ради торжества "правого дела", как им представляется!
Алексия закусила губу. Ей так живо вспомнился золотоволосый, дерзкоглазый герой, при виде которого сердце у нее то замирало, то рвалось куда-то вдаль. У нее, у замужней женщины!
- Тебе совсем не жаль его?
- Нет, - отрезал Хилон. - Если братец сгинул, он сам виноват!.. Сколько я пытался его вразумлять...
Хилон схватил ойнохойю и налил себе еще вина, забыв про только что данное обещание. Алексия даже не заметила этого, ожидая слов мужа.
Выпив, Хилон со стуком поставил чашу и продолжил:
- Если маленький братец уцелел, он мог бежать на Хиос, к жене и ее семье. Но Хиос, как и вся Иония, тоже подчинен персам, вот уже десять лет! Если кто-нибудь в городе выдаст его...
Алексия схватилась за лоб.
- Только подумать!..
Хилон притянул жену к себе и смачно поцеловал. Килик он отодвинул, точно внезапно возымел к винопитию отвращение.
- Да не бойся ты. Братец соображает хуже, чем дерется, но дерется он хорошо. И он не трус. Боги таких любят, уж не знаю, почему!
Потом Хилон неожиданно засмеялся.
- И не подсылай больше ко мне своих баб!
Алексия засмеялась в ответ, обрадованная тем, что муж, как оказалось, все видел и не сердился. Хорошо, что они наконец помирились.
- Не буду, - обещала она.

Калликсен снова уцелел: пока мог, он прикрывал отход кораблей ионийской царицы, а потом флотоводец ушел, уведя с собой семь кораблей. Два своих афинских - два других было потоплено; остальные принадлежали ионийцам.
Полемарху и вправду не оставалось ничего другого, кроме как плыть на Хиос. Ближайший ионийский остров, на котором, к тому же, ему единственно могли дать убежище!
В открытом море ему пришлось держать совет со своими товарищами.
- Кто из вас хочет, братья, может оставить меня сейчас, - сказал афинянин, не скрываясь. - Говорю вам, что, вероятно, найду себе на Хиосе погибель. Я намерен сказать властям города, которые служат Персии, что защищал ионийскую наместницу, против которой восстал народ! И неизвестно, не начнется ли после моих слов бунт и на Хиосе! А нас с вами могут казнить как сторонники персов, так и их враги!..
Калликсен помолчал, обводя сверкающим взглядом своих афинян.
- Если предстать перед греками Хиоса и хитрить с ними таким образом для вас непосильно - можете оставить меня.
Матросы зашумели.
- Как мы оставим тебя, полемарх? В море мы все друг другу товарищи! И слишком часто мы друг друга предавали!
Калликсен усмехнулся, понимая, что его команда подразумевает всех греков.
- Хорошо, - сказал флотоводец. - Спросим других. Может быть, они не согласны!
Ни один из кораблей Калликсена не покинул его.

Они причалили к скалистому берегу Хиоса глубокой ночью. К этому времени у них вышли все припасы, оставшаяся в бочках вода зацвела. Около тридцати товарищей Калликсена заболело и умерло в пути.
- Переночуем на кораблях, - велел полемарх. - Утром отправим гонца в Хиос*!
Люди Калликсена, не прекословя, улеглись спать на палубе, под лавками. Хотя им всем уже до смерти хотелось ощутить под ногою сушу.
Утром выбранному посланнику - ионийцу, а не афинянину, - дали одну из уцелевших лошадей и отправили говорить с городским начальством. Изможденные люди ожидали возвращения вестника с угрюмым спокойствием. Даже у тех, кому было прежде страшно, усталость давно вытеснила страх.
Гонец вернулся к вечеру и привел с собою помощь: отряд всадников, которые привезли на лошадях еду и воду!
Ничтожно мало; но беглецы были счастливы, узнав, что им дадут приют. Только Калликсен хмурился, понимая, что еще не раз ему придется лгать и умалчивать...
Этой ночью моряк перепугал и безмерно обрадовал жену, которая уже не чаяла его дождаться.
- Мы давно слышали, что у вас там случилось, - бормотала Филлида сквозь слезы, прижимаясь к нему. - Я думала, что ты погиб! Ты больше не уплывешь?..
- Нет, - пробормотал Калликсен, обнимая жену изо всех сил.
Такую ложь боги извинят.

* Исторический факт: изгнание афинского тирана имело место в 510 г. до н.э. Среди историков существует мнение, что афиняне вели переговоры с Ахеменидами немного времени спустя после того, когда был изгнан их правитель, в 508-507 гг. до н.э., и между Афинами и Персией шел разговор о вассальной зависимости. (К этому же времени я приурочила изгнание Поликсены с сыном из Ионии.)

* Народное собрание в Элладе, особ. в Афинах.

* Буле - в Афинах рабочий орган Народного собрания; фила и дем - территориальные объединения в Аттике.

* Город на Хиосе носил (и носит по сей день) одно имя с островом.

Эрин
Сообщения: 2063
Зарегистрирован: 04 май 2008, 10:39

Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта

Сообщение Эрин » 04 ноя 2015, 15:30

Глава 121

Менекрат снова очутился в Сузах.
Художник снова попал во дворец Атоссы, но теперь оказался не в воле самой государыни, а в воле младшей жены Дария, Артистоны, еще одной дочери Кира и сестры Атоссы. Эта госпожа, доставшаяся царю царей девственной, была любимицей Дария, которому характер Атоссы встал поперек горла.
Власти Атоссы женитьба царя на Артистоне, как и на других женщинах, не умалила, но эллинский скульптор был огражден от посягательств главной царицы.
Иониец получил в собственность хороший дом в царском подворье, и, считаясь отныне царским слугой, а не рабом, стал зарабатывать на жизнь своим ремеслом ювелира - ваяние он бросил, потому что для этого требовалось высшее вдохновение, которого в Персии Менекрату было взять негде. Но и без высшего вдохновения оказалось вполне возможно существовать. Скульптор и подумать не мог, за какие дары на склоне лет станет благодарить олимпийцев.
Артистоне эллина представила Артазостра - княжна, весьма сердечно принятая одним из младших братьев, сама препроводила своего подопечного к царской супруге, и та чрезвычайно обрадовалась. Пылкая, непосредственная в выражении чувств, в отличие от главной царицы, Артистона осыпала скульптора похвалами: его еще хорошо помнили при сузском дворе, и только удивлялись, куда он исчез. История его жизни у Бхаяшии не просочилась за стены комнат государыни.
Менекрат спросил Артистону о статуе Атоссы.
- Она все еще стоит в покоях государыни, и, говорят, это верх совершенства, - улыбаясь, ответила высокородная персиянка. - Я видела ее лишь однажды! Лишь очень немногим дозволяется взглянуть на эту статую, как поднять покрывало Иштар!
Менекрат, после всего испытанного утративший страх перед персами царской крови, только досадливо вздохнул. Верхом совершенства можно назвать что угодно, если дозволять видеть и беспристрастно оценивать это только избранным. Такова политика персов в отношении как своих властителей, так и их изображений! Настолько же мудро, насколько лживо!
Однако теперь Артистона пожелала сделать Менекрата своим ювелиром: а драгоценности персы выставляли напоказ всем, и хотя, по мнению эллина, многие азиаты отличались дурным вкусом, греческое искусство могло облагородить их пристрастия.
Шаран все это мало занимало: она удивительно скоро свила себе новое гнездо и, оправившись после долгого путешествия, вновь расцвела и пополнела. Для этой бывшей рабыни все складывалось лучше, чем она могла бы пожелать.
Шаран словно бы даже почти не заметила, что муж временно охладел к ней: Менекрат понимал, что жена удачно воспользовалась их безвыходным положением, чтобы вернуться в Персию. И для него это, скорее всего, означало, что ни сам он, ни его дети уже не увидят Ионии...
Но вернуться в тот кровавый хаос, из которого они бежали, его семье было бы невозможно. Сколько еще в Ионии продлится гражданская война - худшая из всех войн, каковы бы ни были ее причины?.. А когда устанавливать мир в Малую Азию придут персы, станет еще хуже.
Менекрат понимал, кто станет новым сатрапом его земли, - и сознавал, что от такого владыки ему добра ждать нечего. Артазостра спасла художника и его семью, но не таков оказался ее сын, для которого не было ничего важнее ущемленного самолюбия... и мелкой мести старым обидчикам.
Почти сразу же после прибытия Дарион предстал перед царем царей и заявил притязания на землю, принадлежавшую его отцу. Сын Филомена унаследовал ум, обаяние и красноречие коринфского царевича, пусть и не отличался его безрассудной храбростью и жаждой нового, - но последнее в азиатском наместнике было скорее добродетелью. Конечно же, справедливый Дарий признал права юноши совершенно законными...
Однако не все пошло так, как желалось Дариону. Сыну Филомена вскоре должно было исполниться шестнадцать лет. Дарион считал, что этого вполне достаточно для того, чтобы править большой малоазийской областью, с которой до него управлялась женщина; но царь царей так не думал. Многое изменилось, доселе покорные ионийцы вкусили своей свободы и не отдадут ее так легко!
Дарий постановил: сын Филомена вернется в Ионию, как пожелал, но сатрапом на его земле станет один из военачальников, пока волнения не улягутся - а сам Дарион не достигнет хотя бы двадцатилетнего возраста, набираясь опыта при старших мужчинах...
Юноша клял недобрый час, когда поверг к стопам властителя Персии свою просьбу, - но поделать ничего было нельзя.
Менекрат радовался, услышав об этом решении: эллин оставался вхож в дом Артазостры и знал от ее слуг все новости, касающиеся Ионии.
- Вот первое изволение персидского царя, с которым я полностью согласен! - воскликнул он.
Шаран, сидевшая с дочерью на руках, недовольно посмотрела на супруга. Лицо азиатки, ставшей весьма дородной, округлилось, и оттого часто казалось, что у нее надутый вид.
- Ты сказал, первое? А до того, как началась ваша глупая война, тебе нравилось, как мудро Дараявауш управляет твоей землей!
Иониец усмехнулся.
- Да уж. Управление чужими землями - искусство, в котором вас пока никто не превзошел, - ответил Менекрат жене. - И если эллины надеются когда-нибудь освободиться от Азии, им придется занять ваше место в ойкумене и уподобиться вам во всем!

Накануне выступления Дариона Менекрат посетил Артазостру: княжна сама пригласила его. Артазостра жила хотя и под опекой брата, но, будучи богатой и знатной вдовой, располагала собою не в меньшей степени, чем в Ионии.
Персиянка, сочувствовавшая Менекрату и восхищавшаяся его мастерством камнереза, - к скульптуре Артазостра была равнодушна, - приняла его у себя в покоях, усадила и угостила. Понимая, что волнует художника сильнее всего, она первая заговорила с эллином о своем сыне.
- Великий царь очень разумно решил подождать с тем, чтобы наделить его властью. Дарион достаточно набрался ума, чтобы жениться и завести двух наложниц, но отнюдь не всякий молодой жеребец способен быть сатрапом!
Менекрат, который прожевывал сладость из фиников и верблюжьего молока, чуть не подавился, услышав слова этой матери.
- Но ведь Дарион твой старший сын!
- Старший, но не единственный, - ответила Артазостра.
Менекрат увидел выражение лица персиянки. Конечно, подумал иониец: Дарион никогда не был для нее тем, чем Никострат стал для Поликсены.
А потом эллина посетила и вовсе чудовищная мысль: а что, если Артазостра надеется со временем освободить трон Ионии для кого-нибудь из младших братьев Дариона? Для этого ей придется сцепиться со своим старшим наследником - и она вполне на это способна...
А персидская княжна вдруг улыбнулась и произнесла:
- Ты хотел бы вернуться в Ионию? Я могу устроить это.
Кровь бросилась ионийцу в лицо.
- Да... Нет, - сказал Менекрат.
И он неожиданно ощутил себя совершенно несчастным - понимая, что возвращаться ему, на пепелище прежней жизни, некуда. Где теперь он в свободной Ионии найдет применение своему ремеслу, существующему для услаждения сердец богачей?..
Персиянка кивнула.
- Ты хочешь обождать, пока у тебя дома не наведут порядок... А в Египет ты не хотел бы снова поехать? Там уже давно порядок, и там на твое ремесло найдется спрос!
Эллин опустил голову. При вопросе, услышать который он так мечтал, Менекрат неожиданно почувствовал, что стал стар для путешествий, особенно с такой большой семьей.
Он слышал, конечно, что в Египте нашла убежище царица Ионии... И там он служил Нитетис!
Менекрат поклонился.
- Нет, госпожа, - ответил он, ощутив, как горит клеймо между лопаток. - Я хочу остаться здесь.
Артазостра сжала губы. Конечно, княжна думала о дорогой подруге, с которой она, женщина, оказалась навеки разлучена.
- Мужчины слишком часто не ценят того, что рождены мужчинами, - холодно сказала она. - Что ж, художник, я поняла тебя. Можешь идти.
Менекрат удалился, ощущая стыд и сожаление, заново пытаясь оправдать себя - каждый раз он делал это по-новому.
Менекрат тоже часто вспоминал Поликсену и своего друга-египтянина. Он чувствовал, что только в Та-Кемет эти двое обрели друг друга по-настоящему.
Поликсена со своим братом выросла в Египте и провела там значительную часть жизни. А что он, иониец, стал бы делать на этой дважды чужой земле - чужой, несмотря на то, что Менекрат учился ваянию у египтян?..
Эллин рассмеялся.
- Ад у вас горячий... Но надеюсь, тебе не слишком жарко там, где ты сейчас, - пробормотал Менекрат, обращаясь к давно мертвому евнуху Бхаяшии. - Ты помог мне найти мое место, старый скопец с раздвоенным языком!

Дарион отправился назад в Ионию спустя восемь месяцев после своего бегства. Подражая царю царей, молодой царевич захватил с собою жену и обеих наложниц. Однако от всякого командования сын Артазостры был покуда отстранен: Дарий отправлял с ним большое войско на двадцати кораблях под водительством одного из своих родственников, опытного военачальника. Царь царей слышал, что в Лидии и Карии, прилегающих областях, тоже опять неспокойно...
Менекрат видел, как Артазостра прощалась с сыном. Они расцеловались, по обычаю персов, и смотрели друг на друга ласково и даже со слезами: но эллина передернуло от осознания того, что каждый из них при этом думал...
Столь знатным людям уже невозможно относиться друг к другу так просто и чисто, как делают это обыкновенные родители и дети.
Иониец смотрел вслед конному войску персов и не знал - удачи ему желать или погибели.

***

В то время, как Дарион плыл назад в Ионию, Поликсена вместе с Тураи была на Пилаке. Сын попросил оставить его в Саисе: так же, как когда-то Филомен, Никострат поступил наемником в одну из воинских частей при городе Нейт. Никострат тоже был царевичем-изгнанником! Что ждет его?..
Мелос и Кеней остались с сыном Поликсены - Мелос вместе с другом поступил на службу, а Кеней учился. Мальчишки постигали не только ратное дело, но и, с позволения Уджагорресента, греческую и египетскую школьную премудрость.
Фрина поехала с матерью на Пилак - поклониться мумии Нитетис; а Ити-Тауи осталась в саисском храме Нейт. Девочка должна была пройти не только обучение демотическому письму, математике, музыке, танцам под руководством египетских наставников, но и жреческое посвящение, прежде чем станет женой. Для этого у нее было года четыре. Возраст невесты для египтян начинался с четырнадцати лет.
Значительная часть спутников Поликсены нашла себе занятие в Та-Кемет: лишь немногие последовали за бывшей царицей на юг. Эллинка теперь всерьез задумалась о том, чтобы купить себе поместье в Дельте. Разрешение Уджагорресента и персидского наместника у нее имелось, но подыскать землю и выгодно приобрести ее сама она бы не смогла.
Тогда Тураи сказал возлюбленной, что займется этим. Оба хотели узаконить и освятить свой союз по египетскому обычаю; и Тураи, по праву мужа, желал приобрести для них семейный дом.
Поликсена удивленно посмотрела на своего советника при этих словах. Приобрести усадьбу? До сих пор царица и ее двор не имели отдельных средств - любовники запускали руку в общую казну, делая траты. Откуда же у Тураи возьмутся деньги на такую большую покупку?..
Египтянин улыбнулся и поцеловал ее, ничего не объясняя.
- У меня есть деньги, моя царица, - сказал он. - Не утруждай себя этим. Я хочу позаботиться о тебе.
Поликсена кивнула, решив довериться возлюбленному. Она знала, что этот жрец не пойдет на поступок, убивающий душу, - если только Тураи не вынудит к этому крайность.
- Я верю тебе, - сказала коринфянка с улыбкой.
Расставшись с Тураи, она взяла дочь и отправилась в поминальный храм Нитетис. Очутившись перед изображением подруги юности, присоединившейся к богам, эллинка забыла обо всем.
Она долго стояла, глядя на юную меднокожую царицу в угловатом парике, и перед мысленным взором Поликсены пробегали жаркие и пряные часы, дни, которые она и Нитетис провели вдвоем. Дни, полные предвкушения любви и любви сбывшейся, - время, когда Та-Кемет качала двух царевен в колыбели, прежде чем выпустить в большой мир...
Поликсена плакала, ощущая, что в этом святилище духа Нитетис прошлое и будущее сомкнулись. Как в Дуат, где нет времени.
А пока эллинка молилась и предавалась воспоминаниям, Тураи, захватив давно приготовленный заступ, в одиночестве отправился в то памятное место, где он и Менекрат зарыли свои деньги, полученные за работу над статуями Нитетис: талант золотом. Разбросав лопатой сухую горячую землю, Тураи быстро нашел клад. Оглядываясь по сторонам, египтянин сунул завернутый в холстину тяжелый золотой брусок в заплечную сумку; и перевел дыхание.
- Я взял твою долю, мастер экуеша, - прошептал он с печальной и удовлетворенной улыбкой. - Едва ли ты уже вернешься за ней! А моя царица должна получить то, что ей причитается судом богов!
Перетащить такой вес в лодку было нелегким делом: но Тураи был достаточно силен.* Его никто не увидел и не помешал.
Советник царицы отправил к Поликсене слугу с сообщением, что он отплывает по их общим делам в Дельту. Он станет слать ей письма, в которых будет ставить в известность о своих успехах. Если Поликсена вернется в Саис, они смогут сообщаться еще гораздо быстрее.
Избегая прощания с подругой, египтянин взял небольшую охрану и, не мешкая, поплыл обратно на север.

Поликсена, конечно, очень встревожилась, получив подобное известие; но скоро успокоилась. От скрытного Тураи, всегда остававшегося одиночкой, такого поступка можно было ждать.
Спустя неделю эллинка вернулась в Саис, к своему сыну и Уджагорресенту. И тогда же Тураи уведомил ее письмом, что приобрел для себя и своей царицы в собственность ту самую усадьбу в Дельте, которая когда-то принадлежала ее величеству Нитетис.

* Талант в разное время оценивался по-разному; гомеровский талант золотом, который подразумевается здесь, весил около 16 кг.

Эрин
Сообщения: 2063
Зарегистрирован: 04 май 2008, 10:39

Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта

Сообщение Эрин » 07 ноя 2015, 16:49

Глава 122

Никострат и Мелос лежали ночью в дворцовой казарме и перешептывались, сдвинув свои постели. Когда не спал один, не спалось и другому. Юноши давно уже называли свою дружбу священным словом - диас, хотя никогда не питали друг к другу любовной склонности, только крепкие братские чувства.
И ни разу еще не выпало им случая прикрывать друг другу спину в бою... Хотя это только дело времени.
- Опять вспоминаешь Дариона? - шепотом спросил Мелос своего побратима, глядя на очерченное лунным светом суровое лицо сына Поликсены.
Никострат кивнул, не глядя на ионийца. Он не просто вспоминал - молодой спартанец сосредоточенно пытался оценить своего противника на расстоянии.
- Я знаю, что статую моего отца низвергли с пьедестала... Знаю, что дворец в Милете пришлось строить заново! - ожесточенно прошептал Никострат. - Но ничего не могу разведать о том, что делает мой смертельный враг!
Мелос приглушенно рассмеялся.
- Что делает?.. Да ничего. Прячется за спину Дариевых военачальников.
Юноша толкнул царевича в бок.
- Он такой же трус, как и был, могу поспорить!
Лежавший на животе Никострат повернулся на бок и прямо посмотрел на друга. Он провел пальцами по подбородку: юноши сбривали свои первые бороды, чтобы не отличаться от гладколицых египетских стражников.
- Да ведь персы почти не встретили сопротивления, - медленно проговорил молодой спартанец. - К этому времени твои сородичи потеряли слишком много крови, чтобы дать Дарию отпор! И войска стоящего не собрали и не построили!
Он помолчал.
- Легко нам называть Дариона трусом, когда мы сами еще не совершили никакого мужского дела!
Мелос хмыкнул.
- Уж наше занятие куда более достойно мужчин, чем ехать на золотом троне на спинах у своих солдат!
Никострат крепко шлепнул его по голой спине, так что иониец ойкнул.
- Нечего об этом впустую рассуждать! Спи, а то завтра не встанешь!
- Я не встану?.. - обиженно пробурчал друг. Но тут же зевнул в кулак.
- Ладно, царевич, как скажешь, - выдавил он сквозь зевок.
Никострат поморщился, услышав слово "царевич", но ничего не сказал. Он поудобнее устроился на своем соломенном тюфяке и уже готов был провалиться в сон, ощущая здоровую усталость всего тела, намятого упражнениями. Но тут до него опять донесся шепот Мелоса:
- А ведь мы с тобой сейчас как Филомен и Тимей, которые служили Нитетис. Помнишь про них?
- Помню, - отозвался Никострат.
Юноша хотел прибавить, что брат его матери делал такое, на что он, сын спартанского воина, никогда не пойдет; но язык уже не повиновался. Друзья крепко заснули, соприкасаясь локтями.

На другое утро им, одетым в белые египетские матерчатые доспехи и такие же шлемы, предстояло нести службу в дворцовом карауле, который состоял большею частью из египтян. Но были тут и другие эллины, скорее всего, ионийцы или карийцы.
Эта служба была почти ничем не тревожимым почетным бездействием: и в Саисе еще более, чем в Мемфисе. Но юноши сознавали, что даже такое бездействие нужно для равновесия сил великого государства.
Никострат успел узнать много больше о государственном управлении, чем мечтательный пифагореец Филомен в его годы.
Когда караул сменился, наступило время для упражнений, которые греческие наемники отрабатывали вместе, на посыпанной песком внутренней площадке. Потом, когда с Никострата и Мелоса сошло семь потов под египетским солнцем, побратимы облили друг друга водой и, надев свежие набедренные повязки, с радостью отправились есть. Солдатская пища - рубленые стебли папируса, политые маслом, и простой ячменный хлеб - казалась им сейчас очень вкусна.
Телесная радость заслуженной полуденной еды словно бы делила для них день на две части - греческую и египетскую. После обеда юноши встречались в одном из внутренних двориков с учителем-жрецом, служителем Амона.
Помимо уроков демотического письма - египетской скорописи, исчисления и истории, Никострат видел в этих занятиях мало проку. Египтянин, с видом большого снисхождения к невежественным юным варварам, посвящал их в основы своей веры, описывая суточное обращение Великого солнечного бога и связь дня и ночи с его воскресением и умиранием; но Никострат скоро запутался во множестве ипостасей Ра и их отношениях между собой. Эти священные умопостроения были выверены тысячелетиями, как движения храмового танца, и так же сложны.
Никострат не запоминал этих уроков и не видел никакого смысла запоминать. Хотя знал, что учителя-жреца ему с другом дал Уджагорресент, в виде большого одолжения.
- Ну кто еще может в это верить? - потихоньку говорил он потом Мелосу. - Какой Великий бог, какие западные врата царства мертвых?.. Разве кто-то из египтян еще не понял, что земля не кончается на западе, и там нет никакого входа в Дуат?..
Но Мелос вдруг посуровел, слушая друга.
- Не спорил бы ты с этим жрецом, царевич, - сказал иониец. - Конечно, египтяне не слепые и давно видят, что у них на западе, а что на востоке! Но их богов гневить нельзя! Может, боги Та-Кемет привыкли за тысячи лет, что им так поклоняются!
Никострат хотел усмехнуться и присвистнуть, услышав такие слова; но отчего-то свист не слетел с губ. Никострат замер, осмысливая замечание друга.
Потом молодой спартанец кивнул.
- Должно быть, так и есть... боги разгневаются... Что ж, будем учить, что нам положено.
А Мелос прибавил, придвинувшись к нему:
- Может, Уджагорресент учит тебя всему этому, чтобы ты стал парой его дочери!
Никострат с изумлением посмотрел на товарища. А потом покачал головой, поджав губы.
- Царский казначей не отдаст за меня свою дочь... Кто я теперь такой? Если даже египтяне признают меня наследником моего дяди, это значит, что им придется выступить против персов в Ионии! Уджагорресент на такое ни за что не пойдет!
Мелос подумал. А потом сказал:
- А почему в Ионии? Ты думаешь, Уджагорресент непременно хочет видеть Ити-Тауи царицей, да еще на греческой земле? Он ведь очень ее любит, и ты сам знаешь, как неохотно египтяне уезжают со своей родины и отсылают своих детей...
Мелос вспомнил учителя-жреца и прибавил, понизив голос:
- Египтяне ведь думают, что их страна должна оставаться местом обитания души... Уджагорресент может предложить тебе жениться на Ити-Тауи и остаться здесь при ней!
- При ней? - повторил Никострат.
Потом покачал головой. Серые глаза юноши блестели сухим блеском.
- Царский казначей должен понимать, что я не соглашусь.
Широкая грудь его часто вздымалась, руки сжались в кулаки. Молодой спартанец прибавил:
- Мать любит египтянина и хочет остаться с ним. Я за нее рад и желаю им обоим счастья, если так. Но моя мать уже исполнила назначенное ей, а мне это только предстоит!

***

Поликсена взяла к себе всех оставшихся при ней слуг-египтян и тех ионийцев, кто не нашел себе другой службы. Превосходная земля, когда-то пожалованная Нитетис ее первым мужем, завоевателем Камбисом, могла прокормить множество людей.
В первые дни, когда они с Тураи вселились в этот дом, щемящая боль воспоминаний мешала эллинке дышать. Тураи однажды застал Поликсену в саду на крыше дома, где она сидела под тутовым деревом и плакала - слезы лились беззвучно и безостановочно.
- Уйди... - попросила эллинка любовника, когда Тураи в тревоге бросился к ней. - Мне здесь слишком хорошо и слишком больно, когда я вспоминаю Нитетис... Но я привыкну!
Поликсена сама удивлялась себе, своей теперешней слабости и размягченности. Но поговорив с врачом, эллинка заподозрила причину своего состояния.
Неужели она носит ребенка, несмотря на все предосторожности?..
Поликсена наблюдала за собой, пока они обустраивались в доме. А через две недели ее подозрения превратились в уверенность. И тогда бывшая царица не колеблясь позвала Тураи и сообщила ему новости.
Он не вскрикнул, не ответил изумлением и протестом; но на лице египтянина просияла огромная радость. Он обнял свою подругу и поцеловал так, точно боялся ей повредить.
- Теперь мы должны пожениться, - прошептал Тураи.
- Да, - тихо откликнулась Поликсена. - Сам позови жрецов и чиновников, хорошо? Я не хочу никакого шума.
Эллинка печально улыбнулась.
- Этому ребенку нужен покой.

На свою свадьбу коринфянка, конечно, пригласила сына и его друга, а также Кенея. Ити-Тауи не приехала - девочка училась у саисских жрецов уже больше года, и теперь ей никак нельзя было прерывать священных занятий. Поликсена с трудом представляла, какой стала дочь Уджагорресента.
Но увидев сына, эллинка очень обрадовалась.
- Какой ты взрослый, - пробормотала она, когда Никострат уколол ее пробившейся в дороге бородой, поцеловав в щеку. - Какие вы оба стали мужчины! - в восторге воскликнула она, отступив от Никострата и Мелоса, стоявших плечом к плечу.
Вдруг улыбка сбежала с лица Поликсены, когда она окинула товарищей взглядом.
Но тут Никострат покачал головой, угадав опасения матери.
- Нет, мама, мы не любовники, - сказал он спокойно и серьезно. Мелоса эти слова вогнали в краску; но иониец тоже мотнул головой, встретив взгляд царицы.
- Не бойся, госпожа, мы с твоим сыном только друзья!
Поликсена успокоенно вздохнула.
- Да я этого и не боялась, - ответила эллинка, думая в этот миг, как мучительно ее брат вырвал из своего сердца Тимея, чтобы жениться но Артазостре.
В ее жизни тоже была любовь к женщинам, а не только к мужчинам. Но Поликсене отчего-то всегда казалось, что женская любовь - чувство гораздо более естественное и благотворное, чем эротические союзы мужчин.
- Ну что ж, проходите в дом и умывайтесь, - сказала хозяйка. - Хенти, мой управляющий, покажет вам вашу комнату... Вы ведь будете спать в одной комнате?
- Да, - ответил Никострат. Он рассеял вновь появившуюся тревогу матери улыбкой. - Нам дали отпуск на десять дней. И Кеней будет спать с нами.

Свадебный пир Поликсена и ее супруг готовили через три дня. Но ужин в честь приезда гостей эллинка устраивала в саду - вернее сказать, у озера, за пальмовой рощей, окружавшей усадьбу. При Нитетис эти деревья стояли нетронутыми; и Поликсена тоже оставила их как есть.
У воды на ветвях платанов развесили фонари и расставили несколько столов. Слуги вынесли из дома кресла и стулья, но пока не позвали ужинать, Никострат и его друг предпочитали сидеть прямо на траве.
Когда Поликсена укорила их, Мелос ответил, извиняясь улыбкой:
- В Саисе даже во дворце так не посидишь, госпожа! Мы с Никостратом уже столько месяцев ничего под ногами не видели, кроме камня и песка на плацу!
Поликсена рассмеялась.
- Ну ладно, валяйтесь сколько хотите. Только сейчас садитесь за стол, пора.
Ужин был прекрасным. Юноши набивали рот, почти забыв о том, по какому поводу здесь собрались. Но тут хозяйка, поднявшись с места, попросила внимания.
Все разговоры, звон кубков и ножей тотчас прекратились.
А Поликсена, в ослепительно белом с серебром наряде, улыбнулась собравшимся. Рядом с нею поднялся ее супруг, столь же нарядный и счастливый.
Поликсена оберегающим жестом положила руку на живот.
- Друзья, мы хотим объявить вам не только о том, что заключили брак, но и о том, что у нас будет ребенок, - произнесла эллинка.
Все изумленно загудели.
Нет, хозяйку никто не порицал: но гости удивлялись, что в таком возрасте, прожив такую жизнь, Поликсена еще может быть плодоносной. А потом собравшиеся опомнились: начали вставать с мест, громко поздравлять ее и ее мужа. Поликсена смеялась, отвечая на поклоны и принимая поцелуи. Ей целовали руки и щеки. За нее все радовались, и это было прекрасно... это мог в полной мере оценить только человек, поживший и испытавший много лишений.
После ужина, когда гости разбрелись спать, Поликсена осталась у озера. Тураи тоже ушел, а она захотела еще немного побродить по траве, скинув сандалии. Так любила делать Нитетис.
Вдруг, к своему удивлению, эллинка обнаружила, что она не одна. Мелос тоже остался.
- Что тебе? - спросила хозяйка. Когда юноша быстрым шагом направился к ней, Поликсена невольно прикрыла руками живот. Было ясно, что Мелос остался для какого-то разговора.
Но иониец робел, несмотря на свою решительность. Подойдя к низвергнутой царице, он остановился и опустил голову.
- Госпожа... Я хочу поговорить с тобой о твоей дочери.
- О Фрине? - вокликнула Поликсена. Она никак этого не ожидала.
А Мелос торопливо продолжил:
- Я знаю, госпожа, что тебе скоро придется искать Фрине мужа... Я... Мне давно нравится царевна, и хотя я понимаю, что это большая дерзость...
Он глубоко вздохнул и закончил, точно бросаясь с обрыва в воду:
- Позволь мне ухаживать за Фриной!
Мелос облизнул губы.
- Здесь мало греков, и еще меньше тех, кого мы знаем! Купцам Навкратиса я не верю, и знаю, что ты тоже! А царевне нужен муж, на которого можно положиться...
Юноша заправил за ухо короткие темные волосы.
- Я не богат, но я уже получаю жалованье! И если бы ты позволила, царица...
Поликсена подняла руку, и Мелос смолк, глядя на нее с мольбой и надеждой.
- Никто из нас не богат, - произнесла бывшая царица. - Ты умен, честен, храбр... это для эллина сейчас самое большое богатство.
Она помолчала, испытующе глядя на друга своего сына.
- Ты сказал о своих намерениях Никострату?
Мелос тут же кивнул.
- Да! Я говорил с твоим сыном сейчас после ужина, и он одобрил это!
Поликсена улыбнулась.
- Что ж, я разрешаю тебе ухаживать за Фриной. Я не буду ни к чему принуждать мою дочь, - коринфянка повысила голос. - Но я разрешаю тебе попытаться ей понравиться.
Она коснулась обнаженного плеча юноши теплой сильной рукой.
- Можешь подойти к царевне завтра, пока ты у меня в усадьбе.
Мелос низко поклонился, боясь дышать, чтобы не спугнуть свое счастье. Он поднес к губам руку Поликсены и коснулся ее поцелуем.
- Это великая честь, - сказал он.
Еще раз поклонившись, иониец скользнул в темноту.
Поликсена долго стояла босыми ногами на траве и глядела юноше вслед, сцепив руки на все еще плоском животе и улыбаясь.

Эрин
Сообщения: 2063
Зарегистрирован: 04 май 2008, 10:39

Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта

Сообщение Эрин » 11 ноя 2015, 19:23

Глава 123

Ити-Тауи сидела в своей келейке, скрестив ноги, - так ее приучили сидеть во время писания и чтения священных текстов, - и, подперев кулачком маленький твердый подбородок, читала письмо, написанное по-гречески, ровным убористым почерком. Время от времени алые губы дочери Нитетис трогала улыбка, в глазах загорался огонь; но затем это выражение сменялось грустной задумчивостью.
Ити-Тауи была менее похожа на свою мать, чем прежде казалось ионийской царице, - в дочери Нитетис было больше покорства судьбе, она была более замкнута. То, что требуется жрице и послушной дочери своего отца. Но в этой юной египтянке таилась до времени та же загадка, что и в Нитетис.
Послушница читала свое письмо молча; но дойдя до половины папируса, она вдруг пошевелила губами, шепотом повторив последние слова, - а потом распрямила скрещенные ноги и быстро встала. Уронив свиток на глинобитный пол комнатки, девочка быстро подошла к окну и задрала голову, глядя в окно-щель, проделанное под потолком. Окно было слишком высоко, чтобы узница могла увидеть двор; но она поймала лучи садящегося светила, прикрыв глаза. Ра-Атум: как именовали вечернее солнце жрецы.
- Согласилась, - прошептала Ити-Тауи на ионийском языке, заново переживая какую-то только что прочитанную потрясающую новость, сообщенную подругой.
Двенадцатилетняя египтянка вздохнула, трепеща всем телом, поднялась на мыски босых ног, раскинув руки, - и снова опустилась. Потом отошла от окна и, опять сев на пол, вернулась к папирусу.

"Любимая моя и светлая подруга, - писала ей Фрина; и девочка так и видела, как письмо эллинки трепещет радостным волнением нимфы-невесты. - Моя свадьба состоится в Навкратисе, по греческому обычаю. Это прекрасный город, но там для меня не будет ни одного родного лица: только знакомые матери, которые все и устроили.
Не знаю, отпустит ли тебя царский казначей, хотя больше всего на свете хотела бы, чтобы ты увидела, как нас с Мелосом благословят. Но на это, верно, надеяться нечего. Однако потом мы поедем к матери в усадьбу и немного поживем там, прежде чем мой муж вернется на службу в Саис. Может быть, тебя отпустят к нам в поместье?
Ты, наверное, удивляешься и негодуешь, до чего все скоро решилось? Я сама ничего подобного не ожидала. Помнишь, как выходила замуж моя мать, - судьба свела ее с Ликандром и разлучила с ним так скоро, что сейчас мама вспоминает свою жизнь со спартанцем как один миг.
Вы, дети Та-Кемет, всю жизнь идете и следуете на запад рука об руку со своими супругами, - для эллинов брак куда более короток. Ананке бросает мужей и жен в объятия друг другу, на счастье или на горе, - а потом нас разлучает война или дорога: и чаще всего судьба разводит эллинок с лучшими из мужей. Не завидуй мне, дорогая, если ты сейчас позавидовала.
Ты захочешь спросить, люблю ли я Мелоса? Он сильно взволновал мою кровь, но я еще мало его знаю. Я рада, что лучший друг моего брата выбрал меня: а он сделал это больше из благородства и любви к Никострату, чем ко мне, неизвестной. Но надеюсь, что мы с Мелосом успеем узнать друг друга и полюбить, и я хотела бы родить дитя здесь, в Египте. Так же, как моя мать, о которой я тебе сказала.
Если Никострат вернется в Ионию, Мелос пойдет с ним. Тогда я, должно быть, останусь, чтобы не подвергать меня опасности. Но я слишком спешу!
Женщина успевает обдумать всю свою будущую жизнь с мужем еще до того, как войдет в его дом, - не правда ли, Ити-Тауи?
Как я хотела бы узнать, что сейчас делаешь ты, как ты изменилась! Тебе не разрешали писать мне: но сейчас, если передали в храм Нейт мое послание, думаю, что и ответить тебе позволят. Сделай это поскорее, если ты еще не разучилась говорить по-эллински.
Скажи, хотела бы ты стать женой моего брата? Конечно, ты еще мала для этого, и совсем не знаешь Никострата, как и я Мелоса. Я понимаю, что тебе здесь могли найти лучшего мужа: и неизвестно, посчитаются ли с тобой, когда отдадут замуж, все равно, из любви или из политической выгоды.
Не могу судить, чья доля лучше.
Знаю только одно: что люблю тебя, моя маленькая богиня, и скучаю по твоим серьезным черным глазам и твоим словам, всегда проникающим в душу. Вы, египтяне, умеете глядеть в душу и немногими словами обнажать чужое сердце, как жрец, вскрывающий грудь своим ножом.
Добейся нашей встречи у отца и приезжай в усадьбу. Афинянка, не видевшая Афин, и коринфянка, изгнанная из Коринфа, ждут тебя в дельте Нила, где мы обе надеемся вырастить наших детей".

С глубоким вздохом Ити-Тауи отложила свиток, и он тотчас упруго свернулся опять. Царевна встала, потянулась, прогнувшись назад, - и вдруг встала на руки; она приземлилась на носки с другой стороны. Щеки ее разрумянились от этого неожиданного упражнения, глаза блестели.
Ити-Тауи обеими руками пригладила растрепавшиеся черные волосы и сжала кулачки.
- Приеду... Непременно приеду! - прошептала она на языке Та-Кемет.
Она опустилась на циновку и глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз, чтобы успокоиться.
Последующее время девочка посвятила молитвам. Сидя на циновке, юная послушница шептала слова, древняя музыка которых находила отклик в ее сердце, и покачивалась в такт. Музыка, танец и молитва для египтян были почти одно.
Ити-Тауи так глубоко ушла в себя, что не заметила, как приоткрылась дверь ее кельи и в нее заглянул служитель, у которого была обрита не только голова, но и сбриты брови: для соблюдения особенной чистоты перед богиней.
Несколько мгновений жрец с улыбкой смотрел на девочку, потом бесшумно прикрыл дверь.
Он вернулся через небольшое время, неся поднос с едой. Несмотря на бедность обстановки и простой некрашеный калазирис, в который была облачена Ити-Тауи, кормили ее хорошо.
- Время ужинать, - сказал служитель.
Ити-Тауи кончила молиться еще раньше, чем он пришел. Ее ноздри затрепетали от соблазнительного запаха жареной рыбы и свежего хлеба.
Когда жрец поставил поднос, Ити-Тауи тут же придвинула к себе свой ужин. Служитель не уходил; и тогда, немного поколебавшись, девочка принялась есть при нем. Ее щеки опять разгорелись, крепкие белые зубки откусывали то от хлеба, то от рыбы. Иногда она запивала еду свежим гранатовым соком.
Утолив первый голод, дочь Нитетис подняла глаза на жреца, стоявшего немного в стороне сложив руки.
- А когда ко мне придет отец? - спросила она.
Служитель Нейт приподнял брови - вернее, голые надбровные дуги. Казалось, что вопрос послушницы был негласным нарушением какого-то запрета.
- Маленькая госпожа хочет его видеть? - спросил жрец.
Ити-Тауи кивнула.
- Я хочу...
Юная египтянка протянула руку к свитку, точно пытаясь пояснить, но тут ее смелость словно кончилась. Рука царевны упала, голос тоже упал до шепота.
- Я хочу узнать, можно ли мне ответить на письмо моей подруги.
Ити-Тауи опять говорила на языке Черной Земли, и запиналась; но не оттого, что плохо выучила этот язык, а от волнения.
Жрец некоторое время не отвечал. Кроткие слуги богов любили это делать, показывая свою власть.
- Я передам слова маленькой госпожи царскому казначею, и он скажет, можно ли это сделать, - наконец произнес египтянин.
Ити-Тауи быстро поднялась на ноги. Она словно хотела остановить его.
- Я должна сама видеть отца и говорить с ним!
Ити-Тауи тут же пригнула голову, точно ждала небесной кары за такое пожелание. Но извиняться не стала.
Какое-то время безбровый служитель опять не отвечал.
А потом мягко сказал:
- Царский казначей очень занят. Но я узнаю, может ли он прийти к тебе.
Ити-Тауи вздохнула и благодарно поклонилась. Жрец наклонил бритую голову в ответ, потом хотел поднять поднос.
- Нет, оставь, - Ити-Тауи быстро протянула руку. - Я еще доем.
Жрец молча удалился. Ити-Тауи проводила взглядом его белую спину.
Способны ли слуги Нейт чувствовать то же, что обычные люди? Или, получив посвящение, они этим навеки отделяются от всех прочих и считают себя навеки возвысившимися над обычными смертными?..
Была ли такой ее мать, жрица Нейт? А ее отец - он и сейчас такой...
Ити-Тауи медленно жевала инжир, оставшийся на блюде, но ее мысли уже были далеко от еды.

Царский казначей пришел к дочери вечером другого дня, когда она вернулась к себе после урока игры на лютне. Уджагорресент ступил в келейку Ити-Тауи один, одетый в голубую тонкую рубашку, белую юбку-схенти и золотой складчатый синдон, свисавший с пояса спереди. Голова его была по-прежнему обрита и обнажена, как у жреца, но лицо тщательно загримировано.
Когда сидевшая девочка встала и поклонилась, Уджагорресент улыбнулся.
- Ты можешь написать в Дельту, - сказал он, прежде чем дочь открыла рот.
Ити-Тауи, краснея, поблагодарила. Потом шагнула вперед, но отец не стал ее обнимать. Просто жестом пригласил ее сесть, и сам опустился рядом.
- Ты хочешь попросить о чем-нибудь еще? - спросил Уджагорресент.
- Да, - ответила Ити-Тауи, потупив глаза. - Фрина выходит замуж за ионийца Мелоса... ты знаешь? Могу ли я поехать в Дельту к ней и ее мужу?
Она быстро подняла голову, ловя выражение отца.
Встретившись глазами с Ити-Тауи, тот кивнул, никак не выказывая своего отношения к случившемуся.
- Да, ты можешь поехать, дитя.
Ити-Тауи перевела дыхание, закусила алую губку.
А потом быстро спросила:
- А за кого я выйду замуж, отец?
Она сжала руки.
- Мне ведь скоро тринадцать!
Уджагорресент улыбнулся и наконец обнял дочь за плечи. Она не отстранилась; но продолжала так же напряженно смотреть на него.
- Мне кажется, об этом еще рано говорить. Или ты думаешь, что уже готова?
Девочка поспешно мотнула головой.
- За несколько лет еще многое может случиться, - задумчиво сказал Уджагорресент. Неизвестно было, сказал он это дочери или себе; и Ити-Тауи не решилась больше спрашивать.
А потом царевна неожиданно заговорила о другом.
- Я думала, отец, и давно хотела спросить... ты жрец высокой степени посвящения, ведь правда?
Уджагорресент кивнул: в его черных глазах зажегся интерес, и даже удовольствие, несмотря на то, что дочь говорила с ним по-гречески.
- Меня учили здесь, в доме Нейт, что мы обладаем несколькими душами, - продолжила Ити-Тауи. - Ах, чистый дух... Ка, телесная душа, Рен, имя... Какая же душа есть я настоящая? И когда я умру, это значит, я распадусь, - она расставила руки. - Где я буду тогда?
Уджагорресент тихо рассмеялся.
- Я часто говорил о божественном с твоей госпожой матерью, однако такого вопроса даже она мне не задавала, - сказал царский казначей. - Но я очень рад, что ты спросила.
Он вздохнул, привлекая девочку ближе к себе.
- Когда закрываются глаза, пробуждаются души - такое речение существует у нас, - продолжил Уджагорресент. - Я не могу сказать тебе, какая душа содержит твою сущность, и едина ли эта сущность. Но есть то, что делает тебя единой. И ты, как и все мы, существуешь сразу в этом мире и ином.
Девочка широко раскрыла черные глаза.
- Почему же я вижу только этот мир?
- А ты думаешь, что больше ничего не видишь? - тут же быстро спросил Уджагорресент. - Есть те, которые умерли, видящие только иной мир. Есть те, которые умерли, но неспособны видеть иной мир... а есть те, которые ясно видят оба мира сразу. И среди нас, и среди умерших.
- О, - тихо сказала юная египтянка, уткнувшись лицом в ладони. Это было для нее слишком.
Но через небольшое время она опять заговорила, преодолев свое волнение.
- А если бы я... если бы я взяла в мужья экуеша... я потом пошла бы за ним в Аид, где все стенают, как приговоренные, и откуда нет выхода?..
- Нет! - воскликнул отец, не раздумывая.
Он почувствовал, как девочка дрожит, и прижался губами к ее виску. - Нет, дитя моих чресл и моего сердца, - сказал царский казначей. - Даже если бы ты по доброй воле взяла в мужья грека, ты навеки принадлежишь своей земле и подлежишь ее священным законам... Помни, что никто из нас не принадлежит себе!
Ити-Тауи сидела, прильнув к отцу без всякого принуждения. Они долго молчали.
А потом Уджагорресент спросил:
- Может быть, тебе чего-нибудь принести?
- Нет, благодарю, - тотчас отозвалась девочка. - У меня все есть, и я не скучаю! Только бы мне...
Она осеклась, но царский казначей угадал недосказанное.
- Уже скоро, Ити-Тауи. Скоро ты выйдешь отсюда.
Отец посмотрел ей в глаза.
- Твое обучение не окончено, но можно будет покинуть храм на несколько месяцев, чтобы пожить при дворе. Ты ведь не бывала в Мен-Нефер?
- В Мемфисе? Нет, - сказала Ити-Тауи.
Но она улыбнулась: эта мысль увлекла ее.
- Там есть и девушки, и юноши, которые могли бы стать тебе друзьями. Есть среди них и греки, - прибавил Уджагорресент, предвосхищая вопрос.
Ити-Тауи вздохнула.
- Это было бы прекрасно, отец.
Уджагорресент улыбнулся. Да: сейчас было не то время, что двадцать лет назад, в годы юности Нитетис. Персидская буря разразилась - необычайное явление для Та-Кемет: и многовековые стены Та-Кемет выстояли в этой буре.
Отец и дочь встали.
- Мне пора, - сказал царский казначей. Он коснулся щеки девочки. - Тебе в самом деле ничего не нужно?
Ити-Тауи качнула головой.
- Только приходи ко мне еще, - попросила она.
Уджагорресент кивнул.
- Как только позволят дела.
Он коснулся губами волос царевны, а потом ушел, тихо прикрыв дверь.
Ити-Тауи некоторое время смотрела Уджагорресенту вслед. А потом подошла к низкому шкафчику, стоявшему в углу ее комнаты. Открыв его, девочка достала ворох чистого папируса и письменный прибор.
Она уселась на циновку и положила на скрещенные ноги писчую дощечку. Но еще долго не могла сосредоточиться на том, что сказать подруге: сидя над чистым папирусом, Ити-Тауи вспоминала своего могущественного и любящего отца, его слова и обещания.

Эрин
Сообщения: 2063
Зарегистрирован: 04 май 2008, 10:39

Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта

Сообщение Эрин » 14 ноя 2015, 19:40

Масистр, сын Виштаспы, - военачальник, которому было поручено вновь покорить Ионию царю Персии, - и в самом деле встретил небольшое сопротивление. К тому времени, как персы вновь высадились в Милете, беспорядки, вызванные восстанием, еще не прекратились; и возникли новые, неизбежно порождаемые внутренней войной, - голод, недостачи во всем. Прекрасные собственные хозяйства Милета были наполовину уничтожены самими же ионийцами.
Никто не подготовился к возвращению персов - ионийцы не выдвинули вождей, которые могли бы упорядочить их силы и снабжение войска. И не нашлось никого, кто воспламенил бы восставших снова: а без этого и высокое мужество, и даже любовь к родине отступают, и их место вновь занимают животные чувства, страх за свою жизнь и благосостояние, и покорность сильнейшему.
Люди и кони Масистра были измучены долгим морским путешествием, и, вероятно, не добились бы победы так легко, встреть их сильная армия. Но их встретили только отдельные плохо организованные отряды. Ионийцы, готовые на смерть, вначале безрассудно кидались навстречу персидским конникам - но когда азиаты сминали их, пронзая копьями, остальные рассыпались, обращаясь в бегство, или сдавались, падая на колени. Таких Масистр всегда приказывал щадить. Будущий сатрап Ионии уже видел, что оставшихся ионийцев едва хватит восстанавливать загубленные сады и поля...
Дарион тоже отличился в первом для него сражении. Персы справились бы и без него, но военачальник видел, с каким свирепым удовольствием юноша, сидящий на стремительном белом коне, налетает на пеших врагов. Нескольких он поднял на копье, хотя они были уже готовы сдаться... сын Филомена упивался, загоняя людей, как хищных зверей.
Когда все было кончено и победители собрались вокруг Масистра, военачальник Дария положил себе непременно поговорить с Дарионом о жестокости и справедливости. Нельзя, чтобы царем над другими стал человек, не различающий этих понятий... но сегодня Дарион был безмерно горд собой, и сатрап ничего ему не сказал, чтобы умерить ликование юноши. Пока все равно Дариона еще не допустят к власти: а когда это время придет, царевич воспитает в себе благородную сдержанность.
Персы быстро оценили ущерб, который потерпел город, - воины с трудом нашли, где разместиться, а для прокорма солдат и скота сатрапу пришлось отнимать у жителей последнее. Дарион же первым делом поскакал взглянуть на дворец: и вернулся, сыпя проклятиями.
- Половина дворца, который построил мой отец, лежит в руинах! Они поплатятся за это!..
Однако потом, успокоившись, Дарион выразил желание поселиться в уцелевшей части царского дома: благо женские комнаты не пострадали. Сын Филомена решил разместиться там со своими друзьями, слугами и женщинами.
Тем временем сатрап разместил отряды снаружи, чтобы следить за порядком в городе: однако запретил воинам чинить насилие над греками. Военачальник понимал, что его люди все равно будут насильничать: однако злоупотребления следует сдерживать почтением и страхом перед справедливостью, сколько возможно. За грабеж и разбой Масистр установил немедленную казнь; и тут же велел собрать мастеров и простых горожан и начать восстанавливать жилища и оросительные каналы.
Через несколько дней сатрап счел, что можно отправить Дарию послание, чтобы отчитаться о благополучном подавлении бунта. Иония возвращалась к прежней жизни. И все недовольство персидской властью теперь высказывалось шепотом: люди еще долго не поднимут голоса.
Через несколько месяцев дворец был восстановлен; а еще немного погодя Дарион отпраздновал свое шестнадцатилетие. На этом празднике стало известно, что жена царевича и одна из его наложниц беременны: Дарион разрешил своей жене прийти и хвалился ею и ее округлившимся животом. Аршама и Камран, молодые друзья наследника, которые последовали за ним назад в Ионию, радовались за Дариона и поздравляли.
Когда женщина уже ушла, Камран спросил своего молодого друга и господина, что он теперь будет делать - теперь, когда бог благословил его самого потомством.
Дарион засмеялся и ответил:
- Великий царь думает, что я еще мал, чтобы справиться с целым царством. Возможно, так и есть. Однако один город будет вполне по моим силам, не правда ли?
Он обнял каждого из друзей за шею, приблизив к себе их головы, и закончил:
- Я хочу стать тираном Милета, и я им стану.

Дарион объявил Масистру свою волю на другое же утро, потребовав власти над городом. Немного поразмыслив, сатрап согласился.
Он понимал, что честолюбие юноши следует удовлетворить, хотя бы немного: иначе это может привести к тяжким последствиям. И Дарион получил Милет в свое распоряжение.
Первым его указом было свалить статую спартанца. Никострат ошибался, думая, что изваяние его отца пострадало от толпы или во время битвы, - омытый реками крови, мраморный герой стоял до тех пор, пока его юный враг не приказал его обрушить. Статуя воина далеко не сразу поддалась яростным усилиям азиатов, которые долго били его мечами и тянули, захлестнув веревками.
Наконец могучий спартанец пал, расколовшись на множество частей: потемневший мрамор обнажил белые, беззащитные сколы. Его голова отделилась от тела, и запрокинутое лицо уставилось прямо на Дариона, который был здесь же и неотрывно наблюдал за исполнением своего приказа.
Несколько мгновений Дарион смотрел в бесстрашно открытые глаза лаконца. Потом юный тиран усмехнулся и плюнул в эти глаза.
Он рассмеялся, посмотрев на персов, которые уже закончили свое кощунственное дело. В этот миг Дарион был необычайно красив.
- Пусть эти обломки измельчат и сделают гипс, - приказал сын Филомена. Он сложил вместе свои тонкие сильные руки с длинными пальцами. - А потом я сам из него что-нибудь слеплю. Я тоже желаю быть художником.
И слуги молча поклонились в ответ.

***

К тому времени, как Мелос и Фрина поженились, у Дариона уже родился сын. Но в Та-Кемет об этом было неизвестно. Дарион хорошо укрывал своих женщин и детей, по-азиатски ограждая свою домашнюю жизнь от всех посягательств.
Однако пока юные эллины наслаждались тем, что было им даровано. Поликсена уже отяжелела и опасалась предпринимать путешествия, и потому ее не было на свадьбе дочери: однако на этом торжестве присутствовали греки и египтяне Навкратиса, с которыми у ионийской царицы сложились добрые отношения еще годы назад, когда была жива Нитетис. Все они радовались за молодых людей.
На столах было всего в изобилии, как во время пиров в Милете... встречаясь глазами, Мелос и Фрина видели, что ими владеют одни и те же воспоминания. Они улыбались и краснели, зная, что постараются сделать друг друга счастливыми: юный воин, которому впервые в жизни вверили судьбу девушки, ощущал непривычную нежность, смешавшуюся с его желанием.
Поликсена договорилась, чтобы празднество состоялось в одном из домов ее друзей-купцов, - удивительным образом, это оказался тот самый дом, который некогда принадлежал Аристону, старшему брату Аристодема, где Поликсена праздновала свадьбу с афинянином.
Фрина знала об этом: когда глаза девушки скользили по залу, убранному цветами, лентами и зелеными гирляндами, ей казалось, что она перенеслась в тело своей матери и переживает то же, что Поликсена много лет назад.
Когда Фрину оставили с молодым мужем наедине, ее охватил позабытый было девический страх: однако ей стало легче при виде встречной робости Мелоса. Но, вместе с тем, в ней пробуждалось и желание. Поликсена сама рассказывала дочери, что хотя у мужчин страсть сильнее, желание передается от мужа жене во время объятий и особенно поцелуев...
Они сели на постель и стали целоваться, как голубки, а потом принялись познавать друг друга, будто незнакомые книги жизни. Боль для Фрины стала радостным освобождением. Она чувствовала, что может полюбить того, кто из благородства стал ее мужем, - и опасалась только полюбить его слишком сильно...
Прогостив в Навкратисе несколько дней, молодые супруги поблагодарили хозяев и, сопровождаемые всяческими радостными напутствиями, отправились в поместье. Они почти не разлучались, и часто целовались, оставшись одни. Фрина чувствовала, что совсем скоро она сама может стать матерью - для зачатия, как говорила ей Поликсена, влечение женщины к мужу очень важно.
Фрина положилась на судьбу. Она не знала, хочет ли родить так скоро - ей самой не было еще шестнадцати лет; но афинянка понимала, что лучшего места, чтобы растить ребенка, ей не найти.
Молодых супругов встретила сама хозяйка - Поликсена не очень располнела, потому что ее крепкое тело оставалось упругим, но было заметно, что ребенок причиняет ей неудобства. Она расцеловалась с дочерью с радостной и усталой улыбкой.
- Все всегда повторяется, - непонятно сказала ионийская царица. - В конце концов мы всегда возвращаемся домой, не правда ли?
Фрина посмотрела в темные глаза матери; и ей показалось, что она поняла мысль Поликсены. Афинянка кивнула.
Дом, который всегда ждет человека, - не то ли самое, что вечный дом египтян?..
- А Ити-Тауи не приехала? - спросила царевна.
- Еще нет, но сообщила, что вот-вот приедет, - ответила хозяйка. - Она ведь сейчас в Мемфисе, при дворе, ты знаешь?
Удивленная Фрина мотнула головой. Откуда ей было знать? Хотя мать, наверное, думала, что в Навкратисе об этом могли слышать.
- А Никострат? Он приехал? - тут же спросил Мелос.
Поликсена посмотрела на мужа дочери, прищурив глаза.
- Приехал, - ответила она немного погодя. - Если так не терпится, беги через рощу, мой сын чем-то занят дома.
Мелос радостно улыбнулся; но потом смущенно посмотрел на жену.
- Лучше мы пойдем к нему вместе.
Поликсена одобрительно кивнула.
- Хорошо рассудил.
Мелос взял Фрину за руку, и хозяева и гости все вместе пошли к дому. Ради этой встречи Поликсена вышла к самому берегу, а Никострат узнал о приезде сестры и друга позже и не успел присоединиться к матери. Но он встретил их на полпути, посреди пальмовой рощи, скрывавшей дом.
Когда сын Ликандра неожиданно вышел гостям навстречу, Мелос и Никострат замерли на несколько мгновений - а потом, восторженно вскрикнув, схватились за руки. Затем друзья крепко обнялись.
Потом Никострат бережно обнял сестру. Он был осторожен, предполагая, что Фрина может быть уже беременна.
Царевич ни о чем не расспрашивал - но по глазам видел, что все его близкие счастливы. Вместе они направились назад, наслаждаясь прохладой под деревьями.
Неожиданно Фрина спросила:
- А что твой египтянин, мама? Почему он к нам не вышел?
Этот вопрос смутил эллинов, они даже приостановились. Никострат нахмурился.
- Он не вышел, потому что мы для него чужие, когда собираемся вместе! - резко ответил молодой спартанец вместо матери.
Поликсена кивнула.
- Верно, сын. Я для Тураи своя... когда мы с ним вдвоем, но не сейчас.
Никострат взял Поликсену под руку, гадая про себя: до каких пор ему придется делить свою мать с египтянами. Но он больше ничего не сказал.

Ити-Тауи приехала на другой день после Фрины с мужем. Ее появление повергло в изумление всех.
Дочь Уджагорресента прибыла на собственной барке, со свитой, достойной царевны. И сама она изменилась неузнаваемо: от прежней застенчивой девочки не осталось и следа.
Почти тринадцатилетняя Ити-Тауи была все еще застенчива, и стала еще более нелюдима, чем раньше: но держалась по-новому, и чувствовалась, что она намного лучше научена владеть собой и сознает себя иначе, нежели прежде. Несомненно, сказалось храмовое воспитание.
Когда египтянка подошла обнять старшую подругу, Фрина ощутила, что сама едва ли осмелилась бы приблизиться к такому существу. С этой Ити-Тауи уже не посмеешься, как раньше, не повертишься, схватившись за руки...
Фрина поцеловала воздух около щеки подруги, ощутив запах мяты с примесью корицы - свежий, но тревожный аромат девичьих духов. На Ити-Тауи было тончайшее голубое платье и широкое царское ожерелье из бирюзы и зеленого змеевика, пояс скреплял тиет из красной яшмы - узел Исиды*. Лоб египетской царевны перехватывала серебряная диадема в виде переплетающихся змей.
- Мне кажется, что я теперь должна тебе кланяться, - с улыбкой заметила Фрина, оглядев воспитанницу своей матери.
- Пока еще нет, - сказала юная египтянка.
В ее черных глазах появилось какое-то сожаление. Фрина вздрогнула, поняв, что подруга не шутит.
Но им обеим сейчас не хотелось говорить о разнице, появившейся между ними. Несомненно, Ити-Тауи много повидала и вынесла об этом свое суждение, которое держала при себе.
За общим ужином Никострат посматривал на девочку со степенством жрицы, которую когда-то называл своей нареченной, но ни разу не сделал попытки с нею заговорить. Как и она с ним.
Фрина спросила подругу - согласится ли она с нею переночевать, как раньше. Поговорить о том, что никому больше не доверишь!
Ити-Тауи согласилась. Мелос тоже охотно отпустил жену к ее названой сестре.
Только когда они остались вдвоем, эллинка узнала свою Ити-Тауи. Свесив голову с кровати, дочь Нитетис прошептала:
- Я очень скучала по тебе.
Они взялись за руки, протянув их со своих постелей. Фрина сжала прохладные смуглые пальчики.
- Но ведь у тебя в Мемфисе, должно быть, появились и друзья, и подруги? - прошептала она, ощутив невольную сильную ревность.
Ити-Тауи мотнула головой.
- Таких, как ты... нет. Такой друг сердца может быть только один.
Они проговорили полночи, заново узнавая друг друга. Ити-Тауи предстояло скоро вернуться в храм, где она получит посвящение в жреческий сан; но она могла прожить в усадьбе с Фриной еще три недели.
Им не было скучно ни разу за все время, что они находили друг для друга: супружеская жизнь требовала от Фрины многого. Через две недели, раньше, чем Ити-Тауи, Мелос вернулся в Саис вместе с Никостратом. Оба юноши туманно говорили о каком-то продвижении по службе, но даже Поликсена не смогла узнать от них больше.
Когда пришла пора Фрине отпустить подругу, молодая эллинка поняла, что беременна. Она осознала, что для нее начинается целая новая жизнь, полная неизведанного; и прощалась с Ити-Тауи со слезами.
- Мы никогда уже не будем прежними, и ничего уже не будет как прежде, - сказала золотоволосая афинянка.
Ити-Тауи кивнула.
А потом вдруг сняла с себя драгоценный пояс с красным узлом Исиды.
- Тебе этот пояс скоро будет мал, но ты сделай себе новый, чтобы носить мой амулет, - серьезно сказала девочка. - Его подарил мне отец, но я отдаю той, которой нужнее. Моя мать дарила твоей матери свои освященные вещи, на которых жило ее имя: но ничего не осталось, и теперь между ними пролегла вечность.
Фрину зазнобило от этих слов. Но она с улыбкой приняла амулет, который Ити-Тауи вложила ей в руку.
- Благодарю тебя, моя маленькая богиня.
Ити-Тауи быстро и крепко обняла ее за шею, прижалась к щеке мокрой от слез щекой; потом разомкнула объятия. Египтянка ушла в сопровождении своих слуг и стражи, двигаясь с упругим изяществом.

* Узел Исиды (тиет) - распространенный в Древнем Египте амулет, использовавшийся в культах мертвых. Получил такое название, потому что по форме напоминает узел на одежде богов.

Ответить

Вернуться в «Проза»