Глава 101
Поликсена редко получала письма из Та-Кемет, но знала, почему по-прежнему получает оттуда помощь, - Нитетис, давно отстраненная от власти, заботилась о подруге юности. Нитетис узнала о воцарении эллинки в Ионии так скоро, как было возможно.
Конечно, супруга царского казначея узнала бы об этом так или иначе; но Поликсена пожелала уведомить дочь Априя первой. Пусть надежда когда-нибудь свидеться становилась все меньше, эллинка хотела сохранить доверие и любовь старой подруги.
Нитетис присылала в Милет египетских врачей, "космет" - особых слуг, обученных тщательному уходу за телом господ, льняные ткани всех степеней прозрачности и писчий папирус. А также непревзойденных бальзамировщиков. Египтяне, переселившиеся в Ионию, не могли обойтись без таких услуг, и многие египетские греки переняли погребальные обычаи Черной Земли: как уже давно переняли их эфиопы и некоторые другие народы Африки, жившие под владычеством фараонов.
Поликсена знала, что Уджагорресент, хотя давно стал супругом и повелителем жизни своей воспитанницы, - ведающим пути ее сердца, как говорили в Та-Кемет, - по-прежнему благоговеет перед ее божественностью. Божественность Нитетис тоже была делом рук царского казначея... но лишь отчасти.
В своих кратких посланиях Нитетис рассказывала наперснице о своей жизни, о том, как растет ее дочь. В Та-Кемет по-прежнему ничего не менялось. Египтяне и персы научились сосуществовать, не нарушая очерченных ими для себя границ: в этом была большая заслуга Дария. Царь царей, - "перс, который из Персии подчинил Египет", как говорил он сам, - заслужил едва ли не любовь к себе со стороны египтян своим невмешательством в их жизнь. И покровительство Дария, как тень великой пирамиды, охраняло обычаи этой страны.
И вот, спустя почти два года после того, как Менекрат отправился в Та-Кемет, делать статуи для заупокойного храма Нитетис, великая царица написала Поликсене, что желала бы посетить Ионию. Причин дочь Априя в письме не объяснила: но эллинка сама могла нагромоздить целую гору предположений, что толкнуло ее царственную подругу на это.
Нитетис чего-то боялась, для себя или дочери? Просто истосковалась по Поликсене - или думала о политике?
Может быть, Нитетис опять почувствовала происки Атоссы? Так действовали не только персы, но и египтяне, когда властвовали многими странами. Атоссе могло не понравиться, что Иония и Египет опять питают друг друга и могут вновь выйти из повиновения Азии. Разумеется, жена Дария знала, что Поликсена возвысилась с помощью Нитетис, и долгие годы была с нею очень близка!
Персы посадили эллинку на трон Ионии: и Атосса не могла позволить эллинке питаться из другого источника! Или женою Дария двигала застарелая женская ревность и злоба?..
Разумеется, царский казначей остался в Та-Кемет... могло ли быть, что Нитетис покидала свою страну без дозволения мужа и без дозволения персидского наместника?..
Царица Ионии тут же, не советуясь ни с кем, написала, что Нитетис может приезжать, когда ей угодно. Проводив вестников Нитетис, Поликсена осталась ждать, исполнившись сладостных и дурных предчувствий.
Ответив своей возлюбленной египтянке, она уведомила об этом Артазостру. Азиатка выразила приятное удивление: она сказала, что давно хотела познакомиться с этой властительницей. Разумеется, это было так; хотя персидская княжна, несомненно, испытала ревность. Но ревность для азиатов как острая приправа к привычным, хотя и любимым блюдам, без которой они портятся.
Нитетис прибыла во главе маленькой флотилии из четырех кораблей, команды которых составляли только египтяне. Персы научили людей Та-Кемет своей морской науке, и люди Нитетис обучались этому по прямому приказу Дария.
Когда спустили мостки, воины великой царицы выстроились на берегу коридором, ради подобающей случаю торжественности.
Царица явилась перед ионийцами в таком же виде, в каком они привыкли лицезреть свою собственную правительницу, - в бронзовом панцире, покрытом позолотой. Голову египтянки покрывал синий сложный парик, а надо лбом вздымалась кобра с черными агатовыми глазами. Следом одна из сестер-прислужниц, Астноферт, вывела маленькую царевну Ити-Тауи, голова которой была по-прежнему обрита: кроме детского локона, перевязанного синей лентой.
Ионийцы были изумлены видом египетской гостьи, но гул голосов прозвучал скорее разочарованно. Слухи о красоте Нитетис преувеличивали - она больше не походила на живую богиню. Правда, ее шея, стан и руки оставались безукоризненно стройными, походка величественной, а тонкие морщинки на лбу и в уголках рта были различимы только с близкого расстояния. Но старение - это не только морщины, искрошившиеся зубы и седина; это, прежде всего, угасание свечения жизни. Конец той поры, когда все чувства свежи, как только что сорванные фрукты, и когда хочется изведать даже боль!
Для царицы на берегу были готовы ее собственные носилки. Поликсена отправилась ей навстречу также в носилках, и подруги встретились на полпути к дворцу. Внушительная свита обеих правительниц заметила друг друга издали и остановилась.
"Точно два войска перед сражением", - подумала Нитетис, выйдя наружу.
Поликсена явилась из своих носилок, одетая в пурпурный пеплос поверх серебристого ионического хитона с застежками из красных пиропов, скреплявшими одежду на плечах, локтях и запястьях. Получились почти рукава. Египтянка рассмотрела это прежде, чем увидела лицо дорогой подруги.
Несколько мгновений они вглядывались друг в друга, узнавали и не узнавали. А потом Поликсена с изумленной улыбкой шагнула навстречу дочери Априя и обняла.
- Почему ты надела панцирь? - воскликнула эллинка, посмотрев ей в глаза.
- Потому же, почему и ты, филэ, - ответила Нитетис по-гречески.
Обе улыбнулись. И им вдруг показалось, точно они расстались только вчера.
- Садись в мои носилки, - предложила Поликсена.
Нитетис качнула головой. Она чувствовала устремленное на них обеих со всех сторон внимание: должно быть, египтянка ощущала настроения толпы лучше новоявленной царицы Ионии.
- Нет, моя дорогая. Со мной ребенок, и, кроме того, я хочу, чтобы меня видели. Люди должны знать, кого ты принимаешь у себя!
Коринфянка кивнула.
Она вернулась в свои носилки, египтянка - в свои.
В сопровождении свиты, ионийских, персидских и египетских воинов, и множества любопытных, валивших гурьбой, обе госпожи направились ко дворцу.
Поликсена увидела, что нарядные девочки, в венках из синих и белых анемонов, рассыпают из корзин лепестки под ноги их носильщикам; эллинка выпрямилась и подняла руку. Ионийцы закричали, выкрикивая славословия. А может, кто-то кричал и оскорбления. Простой люд любит устраивать себе праздники, даже если нечему особенно радоваться: просто чтобы позволить себе то, что в другое время нельзя.
Поликсена кинула взгляд назад: Нитетис горделиво плыла над толпой, точно Исида в священном ковчежце. Она, чужая в этой стране, казалась гораздо спокойней эллинки. Может быть, потому, что для царей Та-Кемет привычное лицо - это маска, вроде посмертной?..
В дворцовом саду обе женщины вышли из носилок и пошли рядом. Разговаривать было все еще нельзя; но эллинка и египтянка переглядывались и улыбались общим воспоминаниям.
- Как хорош твой сад, - произнесла Нитетис. - Я впервые ступила на чужую землю, и эта земля оказалась столь щедра и прекрасна!
Царица Ионии несколько смутилась.
- Я не слишком много времени посвящаю саду, - сказала она. - Цветами и деревьями занимается Артазостра. В ее стране это любят, даже цари Персии садовничают сами!
Нитетис кивнула, ничего не ответив. Но эллинка сразу же почувствовала, какая вражда может разгореться между двумя женщинами, которых она любила. Даже если отставить политику, каждая из ее знатнейших подруг желала безраздельно обладать ее сердцем, быть к ней ближе всех!
Они вошли во дворец и поднялись в зал с фонтаном - Нитетис сопровождали только двое египетских воинов. И в зале подруги нашли Артазостру. Персиянка расположилась на кушетке, скинув туфли и подогнув под себя ноги.
Она улыбнулась Нитетис, не вставая с места.
- Да продлятся твои дни, великая царица, - сказала Артазостра по-гречески. - Да будет твой путь усыпан розами. Я счастлива приветствовать в моем доме такую великую госпожу.
Нитетис порозовела. Она услышала в этой речи нечаянное, а, скорее всего, умышленное и тонко рассчитанное оскорбление.
Дочь Априя слегка склонила голову и ответила:
- Я уже давно не правлю Та-Кемет, я всего лишь первая из благородных женщин моей страны.
Потом Нитетис улыбнулась.
- Я рада познакомиться с тою, кого так любит моя подруга.
Поликсене неожиданно показалось, что она видит перед собой двух змей, готовых зачаровать друг друга.
Эллинка шагнула между хозяйкой и гостьей и повернулась к Артазостре, сложив руки на груди.
- Мне кажется, наша высокая гостья сейчас нуждается в отдыхе, - сказала Поликсена.
Артазостра улыбнулась и встала, скользнув ногами в туфли.
- Что ж, тогда я удалюсь.
Персиянка поклонилась обеим; потом повернулась и ушла: широким быстрым шагом, без суетливости и угодливости. Поликсена улыбнулась, глядя вслед вдове брата.
- Артазостра понимает, что нам нужно побыть наедине.
Нитетис грустно усмехнулась; потом аккуратно сняла свой урей и парик, тряхнув освобожденными волосами.
- Только с тобой я могу быть такой.
Она взглянула на эллинку.
- Я разорвала союз с Уджагорресентом.
Поликсена изумленно глядела на старую подругу: это прозвучало очень двусмысленно.
Нитетис кивнула.
- Да, да... Ты правильно поняла. Царский казначей более не мой муж, и я более не могу выносить, как он стелется перед персами!
"Уж не от него ли Нитетис бежала со своей дочерью?" - подумала царица Ионии.
Подойдя к египтянке, она утерла ладонью ее холодный влажный лоб, а потом принялась расстегивать крепления доспеха.
- Зачем ты приехала? Ты чего-то боишься? - спросила она, вытаскивая железные штыри, соединявшие грудную и спинную пластины на плечах.
Нитетис стояла неподвижно и безмолвно, пока обе половины панциря не оказались в руках эллинки. И тогда царица Та-Кемет покачала головой.
- Нет, я не боюсь.
Египтянка рассмеялась. Зубы у нее все еще были ослепительные.
- Я знаю, что если меня пожелают убить, меня убьют, и бояться нет смысла. Я приехала, чтобы повидать твою страну... и отдохнуть от моей собственной. И я очень соскучилась по тебе.
Поликсена крепко обняла подругу, усталую и пропотевшую после долгой дороги. Потом расцеловала.
- Оставайся сколько угодно!
Нитетис растроганно и понимающе улыбалась.
- Я не стану обременять тебя, филэ, и будить ревность в твоей персиянке, которая уже смотрит на меня зверем. Я поживу у тебя месяц, если ты позволишь, а потом уеду.
Поликсена покусала губы, поняв, что уехать для Нитетис совсем не обязательно значит вернуться на родину. Но все это она узнает позже.
- Иди сейчас мыться, потом мы поужинаем, - сказала эллинка. - Или ты предпочитаешь поспать?
- Я с радостью поем с тобой, моя дорогая, - ответила дочь Априя. - Только пусть сначала позаботятся о моей дочери. Она уже не нуждается в моем молоке, служанки скажут, что нужно...
Поликсена прервала ее, подняв руку.
- Я все знаю. Иди, Нитетис, ты устала.
Вечером они ужинали вдвоем - Артазостра так и не присоединилась к подругам. Поликсена посылала за ней слугу, но была уверена, что персиянка не придет.
Эллинка хотела расспросить Нитетис обо всем; но у них получилось говорить только о своих потерях. Обе плакали и пили вино, вспоминая Филомена и Аристодема, и маленького Яхмеса - единственного сына Нитетис и несчастливого завоевателя Та-Кемет. А потом, обнявшись и поцеловавшись, женщины расстались: Нитетис и вправду утомилась и хотела спать.
На другой день разговора о государственных делах тоже не получилось. Когда Нитетис и Поликсена показали друг другу своих детей и вдосталь поговорили о них, царица Ионии захотела похвастать своими племянниками, сыновьями Филомена. Для этого пришлось пойти в покои Артазостры, которая все еще оставалась у себя.
Азиатка поздоровалась с Нитетис учтиво, хотя и с холодностью; но своих мальчиков показала охотно. Нитетис все трое напомнили Филомена, и Поликсене было больно и странно услышать об этом. Ей самой дети Артазостры куда больше напоминали их мать.
Потом Поликсена вынуждена была оставить гостью, ей нужно было разобрать папирусы в кабинете.
- Я приду к тебе вечером, и мы еще наговоримся. Надеюсь, ты не успеешь соскучиться!
- Ты же знаешь, я умею себя занимать где угодно, - ответила египтянка с вежливым смехом. - А в твоем дворце так много чудес!
- Эвмей тебя проводит, куда пожелаешь. Он обучен сопровождать наших знатных гостей, - сказала Поликсена.
Эллинка ушла. И когда царица Ионии привычно села за стол в своем кабинете, даже мысли о Нитетис покинули ее.
Поликсена не знала, как долго была занята; но ее работу вдруг прервал Эвмей. Молодой раб вбежал в кабинет и остановился так резко, точно запнулся обо что-то на гладком полу.
Вид у раба был такой же, как в тот день, когда он принес Поликсене вести о гибели ее мужа и брата.
- Что случилось? - крикнула Поликсена. Она вскочила и бросилась к Эвмею. Он не в силах был даже говорить и вытянул руку в сторону двери.
- Там... там...
Царица бросилась в коридор. За дверью уже столпились люди: ее воины и слуги и египтяне Нитетис. Все были потрясены, возбужденно говорили; а при виде правительницы закричали, перебивая друг друга.
- Тише, все вы!.. - вдруг властно перебил их один египтянин. Он подступил к Поликсене, и вид у него, как у других, был горестный и гневный.
Эллинка уже начала понимать, что случилось, но отказывалась поверить.
- Царица, произошло страшное несчастье, - сказал слуга Нитетис. Это был высокий, сильный и собранный человек; несмотря на то, что у него были собственные длинные волосы, он напомнил Поликсене жреца.
"Он приезжал за Менекратом. Его имя Тураи", - вспомнила эллинка.
Она все не желала вникать в то, что он готовился сказать...
- Погуляв по дворцу, моя божественная повелительница спустилась в сад, - произнес слуга по имени Тураи. - Там она присела отдохнуть и уснула. И к ней подобралась змея.
Поликсена молчала, глядя на египтянина в беспредельном ужасе. Нет, нет, этого не может быть!..
А жрец Тураи вдруг рассмеялся сухо и горько. Он оказался самым смелым из тех людей, кто сопровождал Нитетис, - остальные не решались сообщить царице Ионии такую новость.
- В моей стране змеи почитаются священными, и мы приваживаем и приручаем их, - сказал Тураи, глядя на коринфянку в упор. - Может быть, ты разводишь их у себя в саду, госпожа? Моей царице укус змеи позволил вознестись прямо к богам.
Поликсена закрыла лицо руками и стиснула зубы, застыв в бесчувствии. Горе ослепило и оглушило ее.
Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Модератор: K.H.Hynta
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 102
Нитетис перенесли во дворец, в опочивальню, где она успела провести только одну ночь.
Ей закрыли глаза прежде, чем она остыла: кажется, это сделал Тураи... Нитетис успела проснуться и испугаться, когда змея бросилась на нее.
Поликсена молча стояла над телом подруги и глядела на след от змеиных зубов на обнаженной правой руке, чуть выше локтя: из этой ранки вытекло совсем немного крови. Эллинка мыслила сейчас очень четко... ее сердце будто заморозили. Как в тот день, когда она хоронила своих возлюбленных мужчин.
Поликсена рыдала, узнав о гибели подруги, убедившись, что надежды нет, - рыдала так, что, казалось, у нее сердце выйдет горлом. Но сейчас, в окружении своих придворных и людей Нитетис, царица Ионии держалась с полным спокойствием. И она понимала, что теперь главное, главнее всего: найти подлого убийцу... Эллинка ни на мгновение не поверила в несчастный случай.
Еще раз оглядев тело великой царицы, в белом широком платье, в лазуритовом ожерелье, Поликсена задержала взгляд на лице, которое смерть разгладила, придав ему безмятежность... а потом вдруг выпрямилась. Коринфянка обратилась к стоявшему в головах у госпожи Тураи: Поликсена заговорила по-египетски, чтобы никто из ионийцев не понял.
- А она не могла сама?..
Тураи мотнул головой, не раздумывая.
- У нас самоубийство почитается преступлением против самого себя, которое не под силу простить даже богам. Мы верим, что человек приговаривает себя к посмертной участи сам, - и тот, кто себя убивает, обрекается этим на вечные скитания между этим миром и царством Осириса!
Эллинка хотела недоверчиво усмехнуться... но Тураи смотрел на нее с полной убежденностью в том, что говорит истину. Потом Поликсена вспомнила, что и Нитетис была прежде всего жрицей.
"Но этот укус, - подумала эллинка, коснувшись точеной руки Нитетис, уже потерявшей теплоту. - Так высоко! Если моя Нитетис уснула сидя, спиной к абрикосовому дереву, как мне рассказывали те, кто ее обнаружил... змея должна была взобраться по ее ногам и платью и разбудить! Если только гадина не упала сверху! Но как бы ни обстояло дело, будь это случайность, Нитетис успела бы вскочить и лежала бы далеко от скамьи...
Царица Ионии подняла глаза на Тураи: и прочитала во мрачном взгляде жреца Хнума такую же убежденность и выражение сообщничества. Тураи тоже думал, что смерть его царицы была подстроена. И преступник даже не пытался замести следы.
Может быть, негодяй хотел очернить кого-нибудь невиновного - хотел, чтобы Поликсена подумала на кого-нибудь из приехавших с Нитетис египтян, усердных в вере?.. Священное животное... Смерть, подобающая царице...
Уджагорресент вполне мог отомстить беглой супруге таким образом. Он был, несмотря на все свое пресмыкательство перед персами, великий ревнивец и ревнитель обычаев Обеих Земель: и Уджагорресент посчитал бы изощренной, но справедливой местью такое убийство!
И вдруг Поликсена побелела как мел, вцепившись в простыни, на которых лежала ее дорогая подруга.
- Протей, - низким дрожащим голосом выговорила эллинка, обращаясь к старому дворцовому управителю, который был здесь же. - Проследи, чтобы египтяне отнесли тело великой царицы нашим бальзамировщикам, пусть не жалеют ни кедрового масла, ни тонкого полотна, ни мирры! А я сейчас...
Эллинка замолчала, прикусив свою руку почти до крови.
- Тураи, ты жрец, позаботишься о госпоже! Проследи, чтобы над ней исполнили все положенные обряды! - бросила она доверенному слуге Нитетис и стремительно вышла из спальни.
Анаксарх и его ионийцы, которые молча дожидались позади царицы, тотчас последовали за ней. Поликсена услышала, что воины догнали ее, но не обернулась, только ускорила шаг: она направлялась в покои Артазостры. Персиянка все это утро просидела у себя, со своими детьми... но это ничего не значило!..
Анаксарх по пути не задал госпоже ни единого вопроса: старый наемник знал, куда и зачем идет госпожа, и всецело ее одобрял.
Поликсена ворвалась в комнату, занавешенную темно-алым шелком, пахнущую амброй. Она провела в комнатах жены брата столько счастливых часов!
Сейчас этот ласкающий сумрак наполнял эллинку ненавистью. Ненависть поднималась в ней с каждым вдохом.
- Приведите... - наконец с усилием сказала царица, повернувшись к Анаксарху.
Тут она вздрогнула: в глубине комнаты послышался детский плач. Они разбудили ребенка, маленького Кратера!
Поликсена отвернулась, прикрыв глаза ладонью.
- Приведите ее, - приказала она севшим голосом своим ионийцам. - Выволоките в коридор, чтобы дети не видели!.. Я с ней поговорю!..
Анаксарх и трое его воинов тут же направились в спальню Артазостры, соседнюю с этой детской.
Оставшись одна, Поликсена повернула голову в ту сторону, откуда все еще доносился младенческий плач. Там сидела над колыбелькой младшего сына Филомена его несчастная нянька, сжавшись в ожидании расправы.
Царица Ионии криво усмехнулась. Впервые она не испытывала ни капли сочувствия к этому ребенку.
И тут послышался шум, но не шум борьбы: Артазостру вывели наружу, однако она не сопротивлялась эллинским воинам. Персидская княжна сама спешила на суд Поликсены. Артазостра всхлипывала, путаясь в своих одеждах, ее волосы были растерзаны. Она упала на колени перед эллинкой.
- Поликсена...
Вторая любимая подруга Поликсены вцепилась в ее хитон, рыдая и подняв к ней лицо, которое успела расцарапать в знак скорби. Выпуклые черные глаза казались слепыми от слез.
- Царица, я ни в чем не виновата!..
Эллинка оттолкнула Артазостру.
- А, так ты уже знаешь, в чем тебя могут обвинить!
Губы Поликсены задрожали, боль и ненависть не давали ей дышать.
- Тащите ее за мной! - сквозь зубы приказала она воинам. И вышла в коридор, подобная мстительной Артемиде. Анаксарх и другой воин следом вытащили жертву, держа ее под руки. Они толкнули персиянку к ногам Поликсены.
Артазостра рыдала, забыв всю свою спесь.
- Моя Поликсена, царица моего сердца, я не убивала ее!
- Неужели?..
Эллинка схватила вдову брата за длинные волосы и запрокинула ей голову, вглядываясь в залитое слезами и перепачканное краской лицо. И увидела в выпуклых черных глазах, вместе с мольбой и страхом, какое-то удовлетворение. Все азиаты любили, когда с ними так обращались, - персы любили и причинять другим, и сами испытывать от властителей муки и унижение!..
Поликсена отпустила персиянку.
- А я так верила тебе... Верила во всем, - сказала она, глядя на нее сверху вниз. Теперь на лице эллинки были только усталость и омерзение.
Артазостра осталась стоять на коленях, трепеща перед родственницей: точно кающаяся грешница или преступница, которой готовятся влить в горло расплавленный свинец.
- Разве я когда-нибудь обманывала тебя? Пусть поглотит меня Река Испытаний*, если я лгу!..
Персиянка наконец встала, с мольбой стиснув руки.
Я никогда не пятнала себя убийством, я не могла бы даже помыслить совершить такое против тебя!..
В душе Поликсены впервые шевельнулось сомнение. А что, если она дала своему гневу и предубеждению против азиатов затмить свой разум? Может ли она обвинять и судить кого-нибудь сейчас, когда ничего не сознает, кроме своей боли?..
- Если ты подозреваешь кого-нибудь из моих людей, можешь взять и казнить его, - предложила Артазостра. Видя колебания Поликсены, персиянка словно бы несколько осмелела.
Царица с отвращением посмотрела на нее.
- Это только у вас принято убивать без суда и закона, по любой прихоти владыки!
Артазостра сделала шаг к эллинке. Она не сводила с Поликсены молящего напряженного взгляда.
- Ты же знаешь, у нас водятся змеи... и слуги во дворце оставляют для них чашки с молоком, чтобы они не бросались на людей! Так делают в Египте... и ты сама приказала следовать этому обычаю!
Поликсена отвернулась.
- Да, - сказала эллинка. - Змей во дворце расплодилось слишком много.
Она помолчала, склонив голову.
- Ты останешься под стражей, пока я не решу, что с тобой делать.
Эллинка взглянула в глаза Артазостре.
- Если ты убила ее, я не посмотрю на то, что ты вдова моего брата и мать его детей! Ты умрешь!..
Она сделала знак увести персиянку.
Поликсена сдержала слово - она и в самом деле, не мешкая, выставила у дверей Артазостры стражников-эллинов. Конечно, персы могли возмутиться таким обхождением с родственницей Дария: но сейчас царицу Ионии это нисколько не беспокоило. Потом Поликсена направилась прочь. Сейчас ей нечего было больше делать... Нитетис будут готовить к погребению семьдесят дней.
Первая женщина после матери, которую она по-настоящему любила, мертва - а вторая, возможно, убийца этой первой!..
Поликсена добрела до зала с фонтаном и, опустившись на любимую кушетку Артазостры, подставившись под прохладные брызги, глухо зарыдала. Коринфянке казалось, что жизнь ее кончена.
Анаксарх и его воины, сочувственно потоптавшись в стороне и не зная, чем еще можно помочь, тихо ушли. Поликсена сидела, сотрясаясь от беззвучного плача, пока не почувствовала, как кушетку рядом примяло упругое мальчишеское тело. Рука сына неловко обхватила ее.
- Мама!
Поликсена посмотрела на него. Она, должно быть, выглядела сейчас ужасно, с покрасневшим опухшим лицом; но Никострата это не оттолкнуло.
- Не плачь, мама, - попросил сын Ликандра, прижимаясь к ней.
Ему, конечно, ничего еще не сказали - но спартанский мальчик узнал о горе матери: и прибежал утешить ее. Дочь Аристодема, маленькая золотоволосая афинянка, никогда этого не делала.
Поликсена прижала к себе Никострата, целуя его.
- Ты любишь меня, малыш?
- Люблю, - серьезно сказал восьмилетний мальчик. - Но я не малыш, я почти мужчина!
Поликсена рассмеялась сквозь слезы. "Как же жаль, что ты еще так мал... А может, это и к лучшему", - подумала царица.
Она встала.
- Не тревожься за меня, мой мальчик. Мама больше не будет плакать, - сказала эллинка, утерев глаза.
Никострат кивнул.
- Не надо, мама.
Поликсена улыбнулась. Она еще раз прижала сына к себе, проведя рукой по темным волнистым волосам, которые он уже перехватывал шнурком, подражая отцу. Поликсена знала, что маленький спартанец не раз сбегал от своих воспитателей на площадь - поговорить со статуей мраморного воина, которую полюбил, почти как любил бы живого отца и наставника...
- Иди на занятия, - велела Поликсена мальчику. Вспомнив Ликандра, она чуть было не разрыдалась при сыне снова: но нужно было держаться. Ведь она обещала этому спартанскому мальчику, что больше не заплачет!
Поликсена продержала персидскую княжну под стражей четыре дня. За это время она провела тщательное дознание, расследовав обстоятельства смерти Нитетис. Были допрошены все, кто в час смерти Нитетис мог находиться поблизости: эллины, персы и египтяне. Однако все в один голос утверждали, что не видели, как на царицу напал аспид.
Эвмей, любимый слуга Филомена, который сопровождал Нитетис с утра и поднял тревогу, был допрошен под пыткой. Юноша клялся, что Нитетис сама велела ему оставить ее одну, выйдя в сад... но Поликсена вовсе не исключала, что этот молодой эллин мог быть подкуплен или запуган Артазострой.
До сих пор царица ни к кому еще не применяла пыток - ей глубоко претило это; хотя ее военачальники на местах, в других городах Ионии, порою поддерживали порядок таким образом. Но сейчас Поликсена переступила через себя. Только убедившись, что исполосованный кнутом, едва живой Эвмей продолжает все отрицать, глядя ей в глаза, она велела оставить его в покое. Когда царица вышла из комнаты, где допрашивали раба, юноша тотчас потерял сознание.
Поликсена решила, что больше не станет держать Эвмея при себе - отошлет подальше, на конюшню или на общую кухню. Едва ли он теперь попытается отравить ее...
Она медленно вышла из дворца и направилась на площадку, где упражнялась с Анаксархом. Теперь это станет ее любимым местом, после зала с фонтаном...
Анаксарх нагнал госпожу у дверей. Воин чувствовал, где искать ее, даже когда госпожа не нуждалась в нем.
Поликсена безжизненно посмотрела на своего охранителя, потом сказала:
- Ну что ж, пойдем подеремся. Сейчас я ничего больше не хочу.
Эллинка уже шесть дней не упражнялась... с самого приезда Нитетис. Сейчас она чувствовала себя так, точно никогда в жизни не сможет поднять даже хлебный нож, не то что меч. Но, несмотря на это, эллинка пошла в оружейную и оделась в доспех, яростно затягивая ремни и закрепляя штыри.
Когда же Поликсена вышла на площадку, при виде вооруженного противника вдруг почувствовала, сколько в ней ярости. И она набросилась на рыжего ионийца, атакуя так стремительно, что Анаксарх едва успевал уворачиваться. Поликсена остановилась только тогда, когда уперла острие меча ему под подбородок.
Глядя в глаза своей ученице, Анаксарх впервые осознал, что сейчас она действительно способна прикончить своего противника: прикончить любого врага. Время бесплодных терзаний прошло!
- Ты победила... Опусти оружие, царица, - попросил он.
Поликсена медленно отвела меч.
Она направилась к каменной скамье под стеной, на ходу стаскивая шлем. Села, опустив голову.
Анаксарх примостился рядом. Он чувствовал, что сейчас творится в этой голове.
- Царица, госпожа... Ты знаешь, кто убил ее величество Нитетис. Убей ее, пока она не напала на тебя первой! - мягко, но настойчиво сказал он.
Поликсена долго молчала.
- Убить, - наконец произнесла коринфянка с холодной усмешкой. - Это легко, старый солдат!
Она повернулась к нему.
- Я теперь не верю, что это сделала Артазостра. Она не могла! Я была ослеплена гневом, как Геракл... и слава богам, что остановили мою руку.
Поликсена тяжело вздохнула.
- У меня никого не осталось, кроме этой женщины. И у этой несчастной тоже никого нет, кроме меня.
Через два дня к Поликсене пришел Тураи. Бывший жрец дожидался в Милете окончания срока траура вместе с другими египтянами, чтобы потом сопроводить тело царицы назад, в Черную Землю. Но Тураи сказал эллинке неожиданные слова.
- Госпожа, если ты позволишь, я хотел бы остаться при тебе и служить тебе советом и делом. Я знаю, как тебя любила великая царица. И даже если ты откажешь мне, я все равно не вернусь в Та-Кемет, под руку царского казначея!
Поликсена была изумлена, но ей по сердцу пришлись слова Тураи. Особенно выказанное им отвращение к Уджагорресенту.
- Хорошо, я принимаю тебя на службу. И я рада такому слуге, - сказала царица Ионии, немного поразмыслив. Она вдруг почувствовала, глядя в умное решительное лицо Тураи, что этот человек еще немало пригодится ей.
* В зороастризме река расплавленного металла, в которую должны были погрузиться люди после воскресения из мертвых. Праведникам она должна была показаться парным молоком; грешники же должны были испытать все возможные страдания в той же мере, в какой сами причиняли зло другим, и только после этого могли быть очищены.
Нитетис перенесли во дворец, в опочивальню, где она успела провести только одну ночь.
Ей закрыли глаза прежде, чем она остыла: кажется, это сделал Тураи... Нитетис успела проснуться и испугаться, когда змея бросилась на нее.
Поликсена молча стояла над телом подруги и глядела на след от змеиных зубов на обнаженной правой руке, чуть выше локтя: из этой ранки вытекло совсем немного крови. Эллинка мыслила сейчас очень четко... ее сердце будто заморозили. Как в тот день, когда она хоронила своих возлюбленных мужчин.
Поликсена рыдала, узнав о гибели подруги, убедившись, что надежды нет, - рыдала так, что, казалось, у нее сердце выйдет горлом. Но сейчас, в окружении своих придворных и людей Нитетис, царица Ионии держалась с полным спокойствием. И она понимала, что теперь главное, главнее всего: найти подлого убийцу... Эллинка ни на мгновение не поверила в несчастный случай.
Еще раз оглядев тело великой царицы, в белом широком платье, в лазуритовом ожерелье, Поликсена задержала взгляд на лице, которое смерть разгладила, придав ему безмятежность... а потом вдруг выпрямилась. Коринфянка обратилась к стоявшему в головах у госпожи Тураи: Поликсена заговорила по-египетски, чтобы никто из ионийцев не понял.
- А она не могла сама?..
Тураи мотнул головой, не раздумывая.
- У нас самоубийство почитается преступлением против самого себя, которое не под силу простить даже богам. Мы верим, что человек приговаривает себя к посмертной участи сам, - и тот, кто себя убивает, обрекается этим на вечные скитания между этим миром и царством Осириса!
Эллинка хотела недоверчиво усмехнуться... но Тураи смотрел на нее с полной убежденностью в том, что говорит истину. Потом Поликсена вспомнила, что и Нитетис была прежде всего жрицей.
"Но этот укус, - подумала эллинка, коснувшись точеной руки Нитетис, уже потерявшей теплоту. - Так высоко! Если моя Нитетис уснула сидя, спиной к абрикосовому дереву, как мне рассказывали те, кто ее обнаружил... змея должна была взобраться по ее ногам и платью и разбудить! Если только гадина не упала сверху! Но как бы ни обстояло дело, будь это случайность, Нитетис успела бы вскочить и лежала бы далеко от скамьи...
Царица Ионии подняла глаза на Тураи: и прочитала во мрачном взгляде жреца Хнума такую же убежденность и выражение сообщничества. Тураи тоже думал, что смерть его царицы была подстроена. И преступник даже не пытался замести следы.
Может быть, негодяй хотел очернить кого-нибудь невиновного - хотел, чтобы Поликсена подумала на кого-нибудь из приехавших с Нитетис египтян, усердных в вере?.. Священное животное... Смерть, подобающая царице...
Уджагорресент вполне мог отомстить беглой супруге таким образом. Он был, несмотря на все свое пресмыкательство перед персами, великий ревнивец и ревнитель обычаев Обеих Земель: и Уджагорресент посчитал бы изощренной, но справедливой местью такое убийство!
И вдруг Поликсена побелела как мел, вцепившись в простыни, на которых лежала ее дорогая подруга.
- Протей, - низким дрожащим голосом выговорила эллинка, обращаясь к старому дворцовому управителю, который был здесь же. - Проследи, чтобы египтяне отнесли тело великой царицы нашим бальзамировщикам, пусть не жалеют ни кедрового масла, ни тонкого полотна, ни мирры! А я сейчас...
Эллинка замолчала, прикусив свою руку почти до крови.
- Тураи, ты жрец, позаботишься о госпоже! Проследи, чтобы над ней исполнили все положенные обряды! - бросила она доверенному слуге Нитетис и стремительно вышла из спальни.
Анаксарх и его ионийцы, которые молча дожидались позади царицы, тотчас последовали за ней. Поликсена услышала, что воины догнали ее, но не обернулась, только ускорила шаг: она направлялась в покои Артазостры. Персиянка все это утро просидела у себя, со своими детьми... но это ничего не значило!..
Анаксарх по пути не задал госпоже ни единого вопроса: старый наемник знал, куда и зачем идет госпожа, и всецело ее одобрял.
Поликсена ворвалась в комнату, занавешенную темно-алым шелком, пахнущую амброй. Она провела в комнатах жены брата столько счастливых часов!
Сейчас этот ласкающий сумрак наполнял эллинку ненавистью. Ненависть поднималась в ней с каждым вдохом.
- Приведите... - наконец с усилием сказала царица, повернувшись к Анаксарху.
Тут она вздрогнула: в глубине комнаты послышался детский плач. Они разбудили ребенка, маленького Кратера!
Поликсена отвернулась, прикрыв глаза ладонью.
- Приведите ее, - приказала она севшим голосом своим ионийцам. - Выволоките в коридор, чтобы дети не видели!.. Я с ней поговорю!..
Анаксарх и трое его воинов тут же направились в спальню Артазостры, соседнюю с этой детской.
Оставшись одна, Поликсена повернула голову в ту сторону, откуда все еще доносился младенческий плач. Там сидела над колыбелькой младшего сына Филомена его несчастная нянька, сжавшись в ожидании расправы.
Царица Ионии криво усмехнулась. Впервые она не испытывала ни капли сочувствия к этому ребенку.
И тут послышался шум, но не шум борьбы: Артазостру вывели наружу, однако она не сопротивлялась эллинским воинам. Персидская княжна сама спешила на суд Поликсены. Артазостра всхлипывала, путаясь в своих одеждах, ее волосы были растерзаны. Она упала на колени перед эллинкой.
- Поликсена...
Вторая любимая подруга Поликсены вцепилась в ее хитон, рыдая и подняв к ней лицо, которое успела расцарапать в знак скорби. Выпуклые черные глаза казались слепыми от слез.
- Царица, я ни в чем не виновата!..
Эллинка оттолкнула Артазостру.
- А, так ты уже знаешь, в чем тебя могут обвинить!
Губы Поликсены задрожали, боль и ненависть не давали ей дышать.
- Тащите ее за мной! - сквозь зубы приказала она воинам. И вышла в коридор, подобная мстительной Артемиде. Анаксарх и другой воин следом вытащили жертву, держа ее под руки. Они толкнули персиянку к ногам Поликсены.
Артазостра рыдала, забыв всю свою спесь.
- Моя Поликсена, царица моего сердца, я не убивала ее!
- Неужели?..
Эллинка схватила вдову брата за длинные волосы и запрокинула ей голову, вглядываясь в залитое слезами и перепачканное краской лицо. И увидела в выпуклых черных глазах, вместе с мольбой и страхом, какое-то удовлетворение. Все азиаты любили, когда с ними так обращались, - персы любили и причинять другим, и сами испытывать от властителей муки и унижение!..
Поликсена отпустила персиянку.
- А я так верила тебе... Верила во всем, - сказала она, глядя на нее сверху вниз. Теперь на лице эллинки были только усталость и омерзение.
Артазостра осталась стоять на коленях, трепеща перед родственницей: точно кающаяся грешница или преступница, которой готовятся влить в горло расплавленный свинец.
- Разве я когда-нибудь обманывала тебя? Пусть поглотит меня Река Испытаний*, если я лгу!..
Персиянка наконец встала, с мольбой стиснув руки.
Я никогда не пятнала себя убийством, я не могла бы даже помыслить совершить такое против тебя!..
В душе Поликсены впервые шевельнулось сомнение. А что, если она дала своему гневу и предубеждению против азиатов затмить свой разум? Может ли она обвинять и судить кого-нибудь сейчас, когда ничего не сознает, кроме своей боли?..
- Если ты подозреваешь кого-нибудь из моих людей, можешь взять и казнить его, - предложила Артазостра. Видя колебания Поликсены, персиянка словно бы несколько осмелела.
Царица с отвращением посмотрела на нее.
- Это только у вас принято убивать без суда и закона, по любой прихоти владыки!
Артазостра сделала шаг к эллинке. Она не сводила с Поликсены молящего напряженного взгляда.
- Ты же знаешь, у нас водятся змеи... и слуги во дворце оставляют для них чашки с молоком, чтобы они не бросались на людей! Так делают в Египте... и ты сама приказала следовать этому обычаю!
Поликсена отвернулась.
- Да, - сказала эллинка. - Змей во дворце расплодилось слишком много.
Она помолчала, склонив голову.
- Ты останешься под стражей, пока я не решу, что с тобой делать.
Эллинка взглянула в глаза Артазостре.
- Если ты убила ее, я не посмотрю на то, что ты вдова моего брата и мать его детей! Ты умрешь!..
Она сделала знак увести персиянку.
Поликсена сдержала слово - она и в самом деле, не мешкая, выставила у дверей Артазостры стражников-эллинов. Конечно, персы могли возмутиться таким обхождением с родственницей Дария: но сейчас царицу Ионии это нисколько не беспокоило. Потом Поликсена направилась прочь. Сейчас ей нечего было больше делать... Нитетис будут готовить к погребению семьдесят дней.
Первая женщина после матери, которую она по-настоящему любила, мертва - а вторая, возможно, убийца этой первой!..
Поликсена добрела до зала с фонтаном и, опустившись на любимую кушетку Артазостры, подставившись под прохладные брызги, глухо зарыдала. Коринфянке казалось, что жизнь ее кончена.
Анаксарх и его воины, сочувственно потоптавшись в стороне и не зная, чем еще можно помочь, тихо ушли. Поликсена сидела, сотрясаясь от беззвучного плача, пока не почувствовала, как кушетку рядом примяло упругое мальчишеское тело. Рука сына неловко обхватила ее.
- Мама!
Поликсена посмотрела на него. Она, должно быть, выглядела сейчас ужасно, с покрасневшим опухшим лицом; но Никострата это не оттолкнуло.
- Не плачь, мама, - попросил сын Ликандра, прижимаясь к ней.
Ему, конечно, ничего еще не сказали - но спартанский мальчик узнал о горе матери: и прибежал утешить ее. Дочь Аристодема, маленькая золотоволосая афинянка, никогда этого не делала.
Поликсена прижала к себе Никострата, целуя его.
- Ты любишь меня, малыш?
- Люблю, - серьезно сказал восьмилетний мальчик. - Но я не малыш, я почти мужчина!
Поликсена рассмеялась сквозь слезы. "Как же жаль, что ты еще так мал... А может, это и к лучшему", - подумала царица.
Она встала.
- Не тревожься за меня, мой мальчик. Мама больше не будет плакать, - сказала эллинка, утерев глаза.
Никострат кивнул.
- Не надо, мама.
Поликсена улыбнулась. Она еще раз прижала сына к себе, проведя рукой по темным волнистым волосам, которые он уже перехватывал шнурком, подражая отцу. Поликсена знала, что маленький спартанец не раз сбегал от своих воспитателей на площадь - поговорить со статуей мраморного воина, которую полюбил, почти как любил бы живого отца и наставника...
- Иди на занятия, - велела Поликсена мальчику. Вспомнив Ликандра, она чуть было не разрыдалась при сыне снова: но нужно было держаться. Ведь она обещала этому спартанскому мальчику, что больше не заплачет!
Поликсена продержала персидскую княжну под стражей четыре дня. За это время она провела тщательное дознание, расследовав обстоятельства смерти Нитетис. Были допрошены все, кто в час смерти Нитетис мог находиться поблизости: эллины, персы и египтяне. Однако все в один голос утверждали, что не видели, как на царицу напал аспид.
Эвмей, любимый слуга Филомена, который сопровождал Нитетис с утра и поднял тревогу, был допрошен под пыткой. Юноша клялся, что Нитетис сама велела ему оставить ее одну, выйдя в сад... но Поликсена вовсе не исключала, что этот молодой эллин мог быть подкуплен или запуган Артазострой.
До сих пор царица ни к кому еще не применяла пыток - ей глубоко претило это; хотя ее военачальники на местах, в других городах Ионии, порою поддерживали порядок таким образом. Но сейчас Поликсена переступила через себя. Только убедившись, что исполосованный кнутом, едва живой Эвмей продолжает все отрицать, глядя ей в глаза, она велела оставить его в покое. Когда царица вышла из комнаты, где допрашивали раба, юноша тотчас потерял сознание.
Поликсена решила, что больше не станет держать Эвмея при себе - отошлет подальше, на конюшню или на общую кухню. Едва ли он теперь попытается отравить ее...
Она медленно вышла из дворца и направилась на площадку, где упражнялась с Анаксархом. Теперь это станет ее любимым местом, после зала с фонтаном...
Анаксарх нагнал госпожу у дверей. Воин чувствовал, где искать ее, даже когда госпожа не нуждалась в нем.
Поликсена безжизненно посмотрела на своего охранителя, потом сказала:
- Ну что ж, пойдем подеремся. Сейчас я ничего больше не хочу.
Эллинка уже шесть дней не упражнялась... с самого приезда Нитетис. Сейчас она чувствовала себя так, точно никогда в жизни не сможет поднять даже хлебный нож, не то что меч. Но, несмотря на это, эллинка пошла в оружейную и оделась в доспех, яростно затягивая ремни и закрепляя штыри.
Когда же Поликсена вышла на площадку, при виде вооруженного противника вдруг почувствовала, сколько в ней ярости. И она набросилась на рыжего ионийца, атакуя так стремительно, что Анаксарх едва успевал уворачиваться. Поликсена остановилась только тогда, когда уперла острие меча ему под подбородок.
Глядя в глаза своей ученице, Анаксарх впервые осознал, что сейчас она действительно способна прикончить своего противника: прикончить любого врага. Время бесплодных терзаний прошло!
- Ты победила... Опусти оружие, царица, - попросил он.
Поликсена медленно отвела меч.
Она направилась к каменной скамье под стеной, на ходу стаскивая шлем. Села, опустив голову.
Анаксарх примостился рядом. Он чувствовал, что сейчас творится в этой голове.
- Царица, госпожа... Ты знаешь, кто убил ее величество Нитетис. Убей ее, пока она не напала на тебя первой! - мягко, но настойчиво сказал он.
Поликсена долго молчала.
- Убить, - наконец произнесла коринфянка с холодной усмешкой. - Это легко, старый солдат!
Она повернулась к нему.
- Я теперь не верю, что это сделала Артазостра. Она не могла! Я была ослеплена гневом, как Геракл... и слава богам, что остановили мою руку.
Поликсена тяжело вздохнула.
- У меня никого не осталось, кроме этой женщины. И у этой несчастной тоже никого нет, кроме меня.
Через два дня к Поликсене пришел Тураи. Бывший жрец дожидался в Милете окончания срока траура вместе с другими египтянами, чтобы потом сопроводить тело царицы назад, в Черную Землю. Но Тураи сказал эллинке неожиданные слова.
- Госпожа, если ты позволишь, я хотел бы остаться при тебе и служить тебе советом и делом. Я знаю, как тебя любила великая царица. И даже если ты откажешь мне, я все равно не вернусь в Та-Кемет, под руку царского казначея!
Поликсена была изумлена, но ей по сердцу пришлись слова Тураи. Особенно выказанное им отвращение к Уджагорресенту.
- Хорошо, я принимаю тебя на службу. И я рада такому слуге, - сказала царица Ионии, немного поразмыслив. Она вдруг почувствовала, глядя в умное решительное лицо Тураи, что этот человек еще немало пригодится ей.
* В зороастризме река расплавленного металла, в которую должны были погрузиться люди после воскресения из мертвых. Праведникам она должна была показаться парным молоком; грешники же должны были испытать все возможные страдания в той же мере, в какой сами причиняли зло другим, и только после этого могли быть очищены.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 103
Семьдесят дней траура окончились. Жрецы мертвых, которые нашлись в Ионии в достаточном количестве, провели обряд отверзания уст*, потом высушенное тело Нитетис было помещено в два саркофага: деревянный, повторяющий очертания ее тела, и тяжелый гранитный - верхний. Саркофаги были изготовлены каменщиком и плотником из мемфисского некрополя, которых пришлось приглашать из Египта. Следовало также изготовить и канопы - сосуды, в которые должны были быть помещены набальзамированные внутренности умершей, центры ее жизненной силы, как верили египтяне. Но, как ни странно, не Поликсена, а именно Тураи первым восстал против следования древнему обычаю.
- Тело нашей царицы предстоит везти назад, в сырости, в тесноте, оскорбительным образом, - сказал он. - Никто не может поручиться, что священные сосуды не потеряются и не будут раздавлены! Чем меньше будет погребальных принадлежностей, тем скорее тело довезут в сохранности!
Поликсена, которой египтянин высказал все это, грустно и понимающе улыбнулась. Конец пришел египетской обрядности - той самой, которая была первостепенна для предков Тураи и Нитетис. Утеряны были священные смыслы таинств, и богам Та-Кемет осталось только склонить свои звериные головы перед неостановимым бегом времени.
"Хотела бы я знать, что теперь для Тураи значит Осирис, владыка мира мертвых, каким он видит этого бога, - подумала эллинка. - И как можно верить в богов и священные законы выборочно и выборочно же соблюдать обряды! Почему одни поверья отмирают, а другие остаются жить, как вечнозеленая хвоя? Чью волю усмотреть в этом?.."
Поликсена отправилась в Обитель мертвых, которую учредили в Милете по ее приказу: для египтян, которых жило в Ионии уже много. Недостаточно много, однако, чтобы они могли взбунтоваться: и почти все эти переселенцы были мирные люди.
"Но воинов в этой стране еще достаточно. Египет мог бы помочь нам теперь, пожелай мы освободиться от персов: эллины могли бы поднять египтян на борьбу, если некому вести их среди своих, - думала Поликсена в тяжком унынии, которое, казалось, окутало ее черным облаком. - А после того, что случилось?.. Нитетис пыталась наладить то, что разрушил Уджагорресент, - а теперь, когда моей подруги больше нет, наши страны опять в ссоре... Никто не протянет мне руку из-за моря, если я и мои дети окажемся в беде! Что за ловкий враг действует прямо у меня под носом?.."
Она вошла в невысокий дом из песчаника, с плоской крышей и окнами-щелями, по образцу Та-Кемет. Запахи, наполнявшие его, заставили эллинку сморщиться: запахи трав, бальзамических растворов и мертвечины. Правда, встретить царицу вышли опрятные люди в белом - бритоголовые и учтивые.
Жрецы мертвых. Поликсена ощутила внутреннее содрогание, взглянув в их лица.
- Все готово, - кланяясь, сказал один из египтян. - Ты можешь посмотреть, госпожа.
Поликсена вошла в комнату, в которой ничего не было, кроме мраморного стола, вроде жертвенного, - а на столе стоял саркофаг. Эллинка увидела аккуратные столбики иероглифов на крышке, обязательный текст, служащий мертвым путеводителем в загробном мире... Поликсена провела рукой по холодному граниту, и сердце ее сжал внезапный страх. Открывать саркофаг, обиталище усопшей царицы, после наложения всех охранных заклятий было строго запрещено. Откуда ей знать, что там внутри именно Нитетис?..
Но даже если бы Поликсена решилась поднять крышку, она ничего бы не поняла. Бальзамирование делало мертвецов неузнаваемыми.
- Я вам благодарна. Вас достойно вознаградят, - сказала Поликсена служителям, постаравшись скрыть свое отвращение и сомнения.
Жрецы смотрели на нее с почти оскорбительной невозмутимостью.
- Нам ничего не нужно, царица. Мы сослужили ее величеству эту службу, не взыскуя никакой награды, - ответил один из них. Этот египтянин повторил слова своего собрата из храма саисской Нейт, к которому Поликсена когда-то ходила узнать свое будущее.
Эллинка раздраженно пожала плечами.
- Как хотите.
Поликсена ушла, подумав, что ей не составило бы никакого труда выдворить всех этих жрецов из Ионии и запретить на своей земле всю египетскую обрядность: и это почти ничего не стоило бы ей. Едва ли Поликсена и без того теперь дождется из Египта - от Уджагорресента - какой-нибудь существенной помощи...
Покинув Обитель мертвых, царица села на коня и в сопровождении преданной охраны верхом вернулась во дворец. В саду она спешилась: движения опять сделались замедленными, неверными. Эллинку снова мутило от тоски и одиночества.
Нитетис, ее любимая госпожа и поверенная ее сердца, теперь лежала, обезображенная смертью и своими жрецами,сдавленная каменными плитами, в доме мертвых. А если этот спеленутый труп, начиненный травами и черным перцем, - все, что от нее осталось?..
Поликсена прижалась к теплому боку лошади, ощущая, как рыдания вновь распирают горло. Конь всхрапнул, чувствуя несчастье хозяйки.
- Вы лучше людей. Вы никогда не предаете, - прошептала царица.
Она поцеловала конскую морду и, доверив любимое животное одному из воинов, пошла по дорожке к дворцу.
У дверей стояла Артазостра. Поликсена ощутила удивление и гнев; а потом вспомнила, что давно выпустила персиянку из-под стражи. Артазостра до сих пор старалась не попадаться ей на глаза - шушукалась со своими слугами...
- Что ты тут делаешь? - холодно спросила царица.
Артазостра осторожно коснулась ее плеча... и задержала руку на этом сильном плече, чувствуя, что родственница ее больше не отталкивает.
- Я тревожусь за тебя.
Поликсена молча качнула головой и прошла вперед.
Артазостра тенью следовала за своей повелительницей, пока эллинка не остановилась вновь и не дождалась ее. Рука об руку женщины поднялись в зал с фонтаном и молча сели, на расстоянии друг от друга.
Артазостра первая нарушила натянутую, как струна, тишину.
- Как ты поступишь с девочкой?
Поликсена быстро распрямилась.
- С девочкой?..
Дочь Аршака улыбнулась и склонилась к ней со своей кушетки.
- Да, с дочерью царицы и Уджагорресента. Ты отошлешь ее отцу или оставишь себе и будешь воспитывать сама?
Коринфянку потрясло это напоминание. Она почти не думала о ребенке Нитетис в эти дни. А теперь вдруг поняла, что не может отослать Ити-Тауи домой.
Нитетис ни за что не хотела бы этого! Не затем живая богиня бежала от мужа: возможно, именно за это своеволие поплатившись жизнью!
- Царевна останется со мной, Уджагорресент не получит ее, - сказала Поликсена, приняв решение. Подняла голову. - Я воспитаю ее как свою дочь! Нитетис была бы рада этому!
Артазостра смотрела на родственницу словно бы в раздумье.
- Это дитя дорого стоит, - заметила она. - В обмен на свою единственную дочь Уджагорресент мог бы дать нам...
- Он не мог бы дать нам ничего, без чего мы не сможем обойтись, - яростно прервала персиянку Поликсена. - А торговать судьбой этой малышки я не позволю!
Артазостра склонила голову.
- Как желаешь, моя драгоценная госпожа.
Она гибким движением встала и пересела к Поликсене, обвив ее руками и прильнув, как плющ. От персиянки сладко пахло: для нее смешивали особые ароматы, которые Артазостра составляла сама.
- Не гневайся на меня больше... Я больше не могу выносить твоего безразличия! - жарко прошептала дочь Аршака.
Поликсена вздохнула. К этой азиатке невозможно было оставаться безразличной: ни друзьям, ни врагам. Эллинка покраснела, подумав, что бедная Нитетис имела все основания ревновать.
- Как хорошо, что царевна еще так мала и не помнит матери, - тихо заметила Поликсена. - Тем более нужно позаботиться, чтобы она не узнала отца!
Артазостра кивнула.
- Ты совершенно права.
***
Уджагорресент получил назад свою царицу - ее останки, запечатанные в саркофаге и надежно законопаченные в трюме, почти не пострадали во время путешествия. Царский казначей специально приехал в Навкратис, чтобы встретить корабли. Все четыре корабля его супруги вернулись.
Уджагорресент в знак печали был одет в синюю накидку и юбку, и его черные, словно эмалевые, глаза тоже были густо подведены синим. Голову египетский советник Дария теперь брил и покрывал синим полотняным чепцом-шлемом.
Он дожидался на пристани со своей свитой, неотрывно глядя на головной корабль с красно-белыми царскими флагами. Рабы с большим трудом, привязав к деревянным каткам, спустили по сходням красный гранитный саркофаг.
Лицо царского казначея было непроницаемо. Но тех, кто присмотрелся бы к нему, поразила бы сила его взгляда. Казалось, Уджагорресент хочет взглядом пронзить каменную крышку, сорвать с тела жены покровы, чтобы удостовериться, что там действительно она!
- Наконец, - тихо проговорил он, когда саркофаг подтащили близко и взмокшие рабы пали перед ним ниц. Уджагорресент склонился над "домом вечности" своей непокорной жены, прижался губами к священной надписи.
- Наконец, - прошептал жрец матери богов, закрыв глаза. - Ты вернулась в свою землю, ты упокоишься в своей гробнице.
Он поцеловал саркофаг.
- Я люблю тебя, сестра, и всегда любил. Наша любовь не прейдет.
Царский казначей выпрямился. С губ его не сходила улыбка, при виде которой слуг и даже испытанных воинов пробрала дрожь.
Уджагорресент снова посмотрел на корабль; и неожиданно перестал улыбаться.
- Где моя дочь? - спросил он.
Начальник воинов, сопровождавших Нитетис, некоторое время молчал; потом шагнул вперед. Он поклонился.
- Господин, царевна Ити-Тауи осталась в Милете. Ее забрала к себе царица Поликсена, и мы не могли отнять твою дочь силой. Мы молим тебя о прощении.
Уджагорресент выслушал воина без единого звука, без единого движения. Только гладкое лицо его стало пепельно-серым.
А потом вдруг царский казначей выхватил из-за кожаного пояса кинжал и с утробным ревом всадил его в обнаженную грудь воина, под защитный воротник. С коротким стоном тот бездыханным повалился к ногам Уджагорресента.
Остальные с криками отпрянули, видя, что случилось: но не посмели разбежаться, остались поодаль, все так же потупив глаза и низко склонив головы.
- Все убирайтесь! Прочь!.. - крикнул царский казначей. Он упал на колени, сдавив голову руками: на лице его были написаны крайняя растерянность и ярость.
Часть людей выполнила приказ и разбежалась, но несколько рабов остались. Опомнившись, Уджагорресент велел двоим быть при саркофаге; остальных послал достать быков и повозку. Тело Нитетис немедленно доставят на речную пристань и повезут на юг, на остров Пилак.
Пока супруга отсутствовала, Уджагорресент приказал пристроить к ее заупокойному храму гробницу: из храма подземный ход вел в маленькую погребальную камеру. Царский казначей думал до этого часа, что предусмотрел все.
Как оказалось, нет!..
- Ну ничего, - прошептал Уджагорресент, глядя в сторону моря. - Ну ничего.
И, отвернувшись, всемогущий советник царя царей поспешил за своими слугами: проследить за тем, как приготовят к переправе тело его жены. Он поплывет с великой царицей сам и сам присмотрит за тем, как наложат печать на двери ее гробницы и завалят ход к ней камнями.
Когда придет ему время отправиться на Запад, найдутся те, кто разберет завал, - и Уджагорресент ляжет рядом с Нитетис.
Но до этого времени еще долго.
***
Менекрат узнал о смерти Нитетис от своей подруги, рабыни Шаран. Он жил с нею уже несколько месяцев - дольше, чем с любой другой женщиной. До сих пор, сказать по правде, он еще ни с какой женщиной не жил.
Шаран сразу же поняла, что связывало эллина с царицей Та-Кемет, как только сказала ему, что Нитетис больше нет. Художник побледнел и пошатнулся, припав к стене: он и его персиянка стояли на заднем дворе дома, стараясь говорить так, чтобы их никто не слышал.
- Ты любил ее? - спросила Шаран, пристально вглядываясь в лицо своего любовника. До сих пор он не думал, что азиатские рабыни бывают такими требовательными, - а может, именно рабыни, обделенные судьбой, и бывают?..
- Да, я ее любил, - вымолвил Менекрат после молчания, превозмогая боль в груди. - Прости... я не могу сейчас говорить об этом!
Шаран придвинулась ближе.
- Я хотела сказать тебе о другом! Может быть, следовало раньше... или позже... но ты должен узнать.
Иониец посмотрел на нее с изумлением.
- Что узнать?
Шаран обняла его за шею и, приблизив губы к уху, прошептала такое, что Менекрат снова покачнулся и чуть не упал.
- Как это? - воскликнул он, не заботясь о том, чтобы понизить голос.
Персиянка сдвинула сросшиеся брови, так что они почти соединились.
- Было бы странно, если бы этого до сих пор не случилось!
Менекрат отступил от рабыни великого евнуха Бхаяшии, не сводя с нее глаз.
- Ты это нарочно! - прошептал он.
На лице Шаран появилась мольба.
- Разве женщина может освободить себя от власти луны? Прошу тебя, не сердись, - она шагнула к нему и погладила скульптора по плечу. - Я рада этому, не стану скрывать... но и ты должен смириться. Так судила Иштар тебе и мне.
Она обняла пленника, и он со вздохом обнял персиянку в ответ, уткнувшись лицом в ее пестрое покрывало.
* Символическое воскрешение мумии для загробной жизни, включающее прикладывание пищи к ее рту.
Семьдесят дней траура окончились. Жрецы мертвых, которые нашлись в Ионии в достаточном количестве, провели обряд отверзания уст*, потом высушенное тело Нитетис было помещено в два саркофага: деревянный, повторяющий очертания ее тела, и тяжелый гранитный - верхний. Саркофаги были изготовлены каменщиком и плотником из мемфисского некрополя, которых пришлось приглашать из Египта. Следовало также изготовить и канопы - сосуды, в которые должны были быть помещены набальзамированные внутренности умершей, центры ее жизненной силы, как верили египтяне. Но, как ни странно, не Поликсена, а именно Тураи первым восстал против следования древнему обычаю.
- Тело нашей царицы предстоит везти назад, в сырости, в тесноте, оскорбительным образом, - сказал он. - Никто не может поручиться, что священные сосуды не потеряются и не будут раздавлены! Чем меньше будет погребальных принадлежностей, тем скорее тело довезут в сохранности!
Поликсена, которой египтянин высказал все это, грустно и понимающе улыбнулась. Конец пришел египетской обрядности - той самой, которая была первостепенна для предков Тураи и Нитетис. Утеряны были священные смыслы таинств, и богам Та-Кемет осталось только склонить свои звериные головы перед неостановимым бегом времени.
"Хотела бы я знать, что теперь для Тураи значит Осирис, владыка мира мертвых, каким он видит этого бога, - подумала эллинка. - И как можно верить в богов и священные законы выборочно и выборочно же соблюдать обряды! Почему одни поверья отмирают, а другие остаются жить, как вечнозеленая хвоя? Чью волю усмотреть в этом?.."
Поликсена отправилась в Обитель мертвых, которую учредили в Милете по ее приказу: для египтян, которых жило в Ионии уже много. Недостаточно много, однако, чтобы они могли взбунтоваться: и почти все эти переселенцы были мирные люди.
"Но воинов в этой стране еще достаточно. Египет мог бы помочь нам теперь, пожелай мы освободиться от персов: эллины могли бы поднять египтян на борьбу, если некому вести их среди своих, - думала Поликсена в тяжком унынии, которое, казалось, окутало ее черным облаком. - А после того, что случилось?.. Нитетис пыталась наладить то, что разрушил Уджагорресент, - а теперь, когда моей подруги больше нет, наши страны опять в ссоре... Никто не протянет мне руку из-за моря, если я и мои дети окажемся в беде! Что за ловкий враг действует прямо у меня под носом?.."
Она вошла в невысокий дом из песчаника, с плоской крышей и окнами-щелями, по образцу Та-Кемет. Запахи, наполнявшие его, заставили эллинку сморщиться: запахи трав, бальзамических растворов и мертвечины. Правда, встретить царицу вышли опрятные люди в белом - бритоголовые и учтивые.
Жрецы мертвых. Поликсена ощутила внутреннее содрогание, взглянув в их лица.
- Все готово, - кланяясь, сказал один из египтян. - Ты можешь посмотреть, госпожа.
Поликсена вошла в комнату, в которой ничего не было, кроме мраморного стола, вроде жертвенного, - а на столе стоял саркофаг. Эллинка увидела аккуратные столбики иероглифов на крышке, обязательный текст, служащий мертвым путеводителем в загробном мире... Поликсена провела рукой по холодному граниту, и сердце ее сжал внезапный страх. Открывать саркофаг, обиталище усопшей царицы, после наложения всех охранных заклятий было строго запрещено. Откуда ей знать, что там внутри именно Нитетис?..
Но даже если бы Поликсена решилась поднять крышку, она ничего бы не поняла. Бальзамирование делало мертвецов неузнаваемыми.
- Я вам благодарна. Вас достойно вознаградят, - сказала Поликсена служителям, постаравшись скрыть свое отвращение и сомнения.
Жрецы смотрели на нее с почти оскорбительной невозмутимостью.
- Нам ничего не нужно, царица. Мы сослужили ее величеству эту службу, не взыскуя никакой награды, - ответил один из них. Этот египтянин повторил слова своего собрата из храма саисской Нейт, к которому Поликсена когда-то ходила узнать свое будущее.
Эллинка раздраженно пожала плечами.
- Как хотите.
Поликсена ушла, подумав, что ей не составило бы никакого труда выдворить всех этих жрецов из Ионии и запретить на своей земле всю египетскую обрядность: и это почти ничего не стоило бы ей. Едва ли Поликсена и без того теперь дождется из Египта - от Уджагорресента - какой-нибудь существенной помощи...
Покинув Обитель мертвых, царица села на коня и в сопровождении преданной охраны верхом вернулась во дворец. В саду она спешилась: движения опять сделались замедленными, неверными. Эллинку снова мутило от тоски и одиночества.
Нитетис, ее любимая госпожа и поверенная ее сердца, теперь лежала, обезображенная смертью и своими жрецами,сдавленная каменными плитами, в доме мертвых. А если этот спеленутый труп, начиненный травами и черным перцем, - все, что от нее осталось?..
Поликсена прижалась к теплому боку лошади, ощущая, как рыдания вновь распирают горло. Конь всхрапнул, чувствуя несчастье хозяйки.
- Вы лучше людей. Вы никогда не предаете, - прошептала царица.
Она поцеловала конскую морду и, доверив любимое животное одному из воинов, пошла по дорожке к дворцу.
У дверей стояла Артазостра. Поликсена ощутила удивление и гнев; а потом вспомнила, что давно выпустила персиянку из-под стражи. Артазостра до сих пор старалась не попадаться ей на глаза - шушукалась со своими слугами...
- Что ты тут делаешь? - холодно спросила царица.
Артазостра осторожно коснулась ее плеча... и задержала руку на этом сильном плече, чувствуя, что родственница ее больше не отталкивает.
- Я тревожусь за тебя.
Поликсена молча качнула головой и прошла вперед.
Артазостра тенью следовала за своей повелительницей, пока эллинка не остановилась вновь и не дождалась ее. Рука об руку женщины поднялись в зал с фонтаном и молча сели, на расстоянии друг от друга.
Артазостра первая нарушила натянутую, как струна, тишину.
- Как ты поступишь с девочкой?
Поликсена быстро распрямилась.
- С девочкой?..
Дочь Аршака улыбнулась и склонилась к ней со своей кушетки.
- Да, с дочерью царицы и Уджагорресента. Ты отошлешь ее отцу или оставишь себе и будешь воспитывать сама?
Коринфянку потрясло это напоминание. Она почти не думала о ребенке Нитетис в эти дни. А теперь вдруг поняла, что не может отослать Ити-Тауи домой.
Нитетис ни за что не хотела бы этого! Не затем живая богиня бежала от мужа: возможно, именно за это своеволие поплатившись жизнью!
- Царевна останется со мной, Уджагорресент не получит ее, - сказала Поликсена, приняв решение. Подняла голову. - Я воспитаю ее как свою дочь! Нитетис была бы рада этому!
Артазостра смотрела на родственницу словно бы в раздумье.
- Это дитя дорого стоит, - заметила она. - В обмен на свою единственную дочь Уджагорресент мог бы дать нам...
- Он не мог бы дать нам ничего, без чего мы не сможем обойтись, - яростно прервала персиянку Поликсена. - А торговать судьбой этой малышки я не позволю!
Артазостра склонила голову.
- Как желаешь, моя драгоценная госпожа.
Она гибким движением встала и пересела к Поликсене, обвив ее руками и прильнув, как плющ. От персиянки сладко пахло: для нее смешивали особые ароматы, которые Артазостра составляла сама.
- Не гневайся на меня больше... Я больше не могу выносить твоего безразличия! - жарко прошептала дочь Аршака.
Поликсена вздохнула. К этой азиатке невозможно было оставаться безразличной: ни друзьям, ни врагам. Эллинка покраснела, подумав, что бедная Нитетис имела все основания ревновать.
- Как хорошо, что царевна еще так мала и не помнит матери, - тихо заметила Поликсена. - Тем более нужно позаботиться, чтобы она не узнала отца!
Артазостра кивнула.
- Ты совершенно права.
***
Уджагорресент получил назад свою царицу - ее останки, запечатанные в саркофаге и надежно законопаченные в трюме, почти не пострадали во время путешествия. Царский казначей специально приехал в Навкратис, чтобы встретить корабли. Все четыре корабля его супруги вернулись.
Уджагорресент в знак печали был одет в синюю накидку и юбку, и его черные, словно эмалевые, глаза тоже были густо подведены синим. Голову египетский советник Дария теперь брил и покрывал синим полотняным чепцом-шлемом.
Он дожидался на пристани со своей свитой, неотрывно глядя на головной корабль с красно-белыми царскими флагами. Рабы с большим трудом, привязав к деревянным каткам, спустили по сходням красный гранитный саркофаг.
Лицо царского казначея было непроницаемо. Но тех, кто присмотрелся бы к нему, поразила бы сила его взгляда. Казалось, Уджагорресент хочет взглядом пронзить каменную крышку, сорвать с тела жены покровы, чтобы удостовериться, что там действительно она!
- Наконец, - тихо проговорил он, когда саркофаг подтащили близко и взмокшие рабы пали перед ним ниц. Уджагорресент склонился над "домом вечности" своей непокорной жены, прижался губами к священной надписи.
- Наконец, - прошептал жрец матери богов, закрыв глаза. - Ты вернулась в свою землю, ты упокоишься в своей гробнице.
Он поцеловал саркофаг.
- Я люблю тебя, сестра, и всегда любил. Наша любовь не прейдет.
Царский казначей выпрямился. С губ его не сходила улыбка, при виде которой слуг и даже испытанных воинов пробрала дрожь.
Уджагорресент снова посмотрел на корабль; и неожиданно перестал улыбаться.
- Где моя дочь? - спросил он.
Начальник воинов, сопровождавших Нитетис, некоторое время молчал; потом шагнул вперед. Он поклонился.
- Господин, царевна Ити-Тауи осталась в Милете. Ее забрала к себе царица Поликсена, и мы не могли отнять твою дочь силой. Мы молим тебя о прощении.
Уджагорресент выслушал воина без единого звука, без единого движения. Только гладкое лицо его стало пепельно-серым.
А потом вдруг царский казначей выхватил из-за кожаного пояса кинжал и с утробным ревом всадил его в обнаженную грудь воина, под защитный воротник. С коротким стоном тот бездыханным повалился к ногам Уджагорресента.
Остальные с криками отпрянули, видя, что случилось: но не посмели разбежаться, остались поодаль, все так же потупив глаза и низко склонив головы.
- Все убирайтесь! Прочь!.. - крикнул царский казначей. Он упал на колени, сдавив голову руками: на лице его были написаны крайняя растерянность и ярость.
Часть людей выполнила приказ и разбежалась, но несколько рабов остались. Опомнившись, Уджагорресент велел двоим быть при саркофаге; остальных послал достать быков и повозку. Тело Нитетис немедленно доставят на речную пристань и повезут на юг, на остров Пилак.
Пока супруга отсутствовала, Уджагорресент приказал пристроить к ее заупокойному храму гробницу: из храма подземный ход вел в маленькую погребальную камеру. Царский казначей думал до этого часа, что предусмотрел все.
Как оказалось, нет!..
- Ну ничего, - прошептал Уджагорресент, глядя в сторону моря. - Ну ничего.
И, отвернувшись, всемогущий советник царя царей поспешил за своими слугами: проследить за тем, как приготовят к переправе тело его жены. Он поплывет с великой царицей сам и сам присмотрит за тем, как наложат печать на двери ее гробницы и завалят ход к ней камнями.
Когда придет ему время отправиться на Запад, найдутся те, кто разберет завал, - и Уджагорресент ляжет рядом с Нитетис.
Но до этого времени еще долго.
***
Менекрат узнал о смерти Нитетис от своей подруги, рабыни Шаран. Он жил с нею уже несколько месяцев - дольше, чем с любой другой женщиной. До сих пор, сказать по правде, он еще ни с какой женщиной не жил.
Шаран сразу же поняла, что связывало эллина с царицей Та-Кемет, как только сказала ему, что Нитетис больше нет. Художник побледнел и пошатнулся, припав к стене: он и его персиянка стояли на заднем дворе дома, стараясь говорить так, чтобы их никто не слышал.
- Ты любил ее? - спросила Шаран, пристально вглядываясь в лицо своего любовника. До сих пор он не думал, что азиатские рабыни бывают такими требовательными, - а может, именно рабыни, обделенные судьбой, и бывают?..
- Да, я ее любил, - вымолвил Менекрат после молчания, превозмогая боль в груди. - Прости... я не могу сейчас говорить об этом!
Шаран придвинулась ближе.
- Я хотела сказать тебе о другом! Может быть, следовало раньше... или позже... но ты должен узнать.
Иониец посмотрел на нее с изумлением.
- Что узнать?
Шаран обняла его за шею и, приблизив губы к уху, прошептала такое, что Менекрат снова покачнулся и чуть не упал.
- Как это? - воскликнул он, не заботясь о том, чтобы понизить голос.
Персиянка сдвинула сросшиеся брови, так что они почти соединились.
- Было бы странно, если бы этого до сих пор не случилось!
Менекрат отступил от рабыни великого евнуха Бхаяшии, не сводя с нее глаз.
- Ты это нарочно! - прошептал он.
На лице Шаран появилась мольба.
- Разве женщина может освободить себя от власти луны? Прошу тебя, не сердись, - она шагнула к нему и погладила скульптора по плечу. - Я рада этому, не стану скрывать... но и ты должен смириться. Так судила Иштар тебе и мне.
Она обняла пленника, и он со вздохом обнял персиянку в ответ, уткнувшись лицом в ее пестрое покрывало.
* Символическое воскрешение мумии для загробной жизни, включающее прикладывание пищи к ее рту.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 104
- Мама, я буду царем? - вдруг спросил девятилетний Никострат, который сопровождал Поликсену во время прогулки по саду.
Царица от неожиданности сжала бока лошади коленями, и конь остановился. Поликсена ехала верхом, а сын шел рядом, держась за повод, - они любили так гулять вдвоем.
- Ты будешь править, если того пожелают боги, - ответила Поликсена.
Потом тихо приказала коню:
- Вперед, Деймос.
Она снова ударила животное пятками, и черный, как у брата, конь послушно тронулся. Никострат пошел рядом, иногда пускаясь трусцой: спартанский мальчик любил так разминаться. Но он опять накрепко замолчал, думая что-то свое, и матери это не понравилось.
- Почему ты об этом спрашиваешь? - произнесла царица через некоторое время, тронув голое плечо сына. Они удивительно смотрелись рядом - Поликсена в своем темном персидском кафтане и штанах для верховой езды и ее маленький наследник в одной набедренной повязке, открытый всем ветрам.
Никострат еще какое-то время не отвечал, а потом сказал:
- Дарион меня называл песьим ублюдком и говорил, что такому, как я, никогда не быть царем. Он бахвалился, что он старший сын царя и родственник великого Дария, а значит, получит Ионию!
Поликсена проехала еще несколько шагов, прежде чем до нее дошел смысл слов сына. А потом опять остановилась.
- Что? - воскликнула эллинка в ярости. - Что ты сказал?.. Сын Артазостры позволил себе тебя оскорблять?
Никострат улыбнулся.
- Не беспокойся, мама. Я его побил.
Поликсена, не владея собой, дернула за уздечку, подняв Деймоса на дыбы. Черный нисейский конь заржал: Никострат едва успел отскочить и смотрел, как мать укрощает животное, со сверкающими восторгом глазами.
Царица спрыгнула на землю, великолепная в своем гневе.
- Я сейчас же прикажу привести этого мальчишку! - воскликнула она.
- Не надо, мама, - сказал Никострат. Он загородил ей дорогу, и Поликсена впервые осознала, как сын вытянулся за последний год.
- Дарион подстерегал меня за углом вместе с братом, но когда я выбил Дариону зуб, Артаферн убежал, - сказал маленький спартанец. - Они даже вдвоем меня боятся!
Поликсена нахмурилась. Дело принимало очень серьезный оборот. И почему ее замечательный сын такой молчун!
- Ты выбил Дариону зуб?
"И Артазостра даже не пожаловалась! Или Дарион тоже скрыл все от матери?" - тревожно подумала эллинка.
- Он сплюнул зуб с кровью, а потом сказал, что когда станет царем, подарит своей матери мою голову, - спокойно ответил Никострат.
Ее сын смотрел на нее с серьезностью взрослого. У Поликсены захолонуло сердце: она прижала к себе свое дитя.
- Афина Аксиопена*! Что же ты молчал!
- Я не хотел тебе говорить, - признался сын. - Но потом передумал.
Его серые глаза сузились. Точно такие же неумолимые глаза смотрели на нее из прорезей спартанского шлема, когда Поликсена провожала в последний поход отца этого мальчика.
Никострат отвернулся.
- Я не хотел бить Дариона, он маленький и слабый. Но он меня вынудил.
- Каков гаденыш, - сказала царица, все еще в потрясении от случившегося. Может быть, это уже не первая стычка Никострата с двоюродными братьями! - Я прикажу его выпороть, - закончила Поликсена.
Она не знала, что можно сделать еще.
Впалые щеки Никострата тронул румянец. Ей показалось, что этот маленький гордец обиделся: хотя сам пожаловался ей!
- Не надо меня защищать, мама, - сказал мальчик. - Дарион больше ко мне не сунется.
Поликсена усмехнулась.
- Пока не сунется, конечно, - пока этот мальчишка может рассчитывать только на себя, а не на воинов своей матери!
Она взъерошила волосы Никострата.
- Я все равно прикажу выпороть моего племянника. Он поднял руку на своего будущего царя.
Правительница Ионии помолчала.
- Пойми, сын, это не защита, это царское правосудие! Если бы ты первым напал на своего брата без причины, я бы велела высечь тебя!
- Он мне не брат. Он перс, - тут же возразил Никострат.
Мальчику явно понравилось, что мать прочит его в цари, и он раскраснелся от удовольствия. Но хвастаться маленький лаконец считал ниже своего достоинства.
- Я никогда бы тебя не опозорил так, как он, - сказал сын Ликандра.
Поликсена присела напротив мальчика, глядя ему в глаза.
- Ты уже большой, мой сын, и понимаешь, что между нами все очень непросто! Ты знаешь, что до сих пор на этой земле не было одного царя. Были тираны городов, мой брат был сатрапом - военачальником Дария... А я стала царицей, потому что мы договорились с персами!
- Я знаю, - ответил Никострат.
Поликсена улыбнулась, хотя ее снедала жестокая тревога.
- Поэтому, мальчик, я запрещаю ссоры в этом дворце между нашими детьми. И пусть ты думаешь, что Дарион тебе чужой, он сын моего брата! Артазостра и ее дети - это все наши родственники!
Никострат кивнул.
- Я понимаю.
Мальчик помолчал.
- Но если Дарион снова распустит язык, я снова его ударю, - заключил Никострат. - Мне все равно, что он хилый!
Поликсена покачала головой. Конечно, иначе сын Ликандра и не мог сказать.
- Я тоже не люблю бить тех, кто слабее, - призналась царица. - Твой отец никогда не обижал слабых. Ты веришь мне?
Никострат кивнул.
- Конечно, верю!
Ликандр был его героем, его полубогом - хотя сын никогда не знал этого спартанца. Этого воина, подобного во всем своим сородичам...
- Но иногда приходится первыми наносить удар, - сказала Поликсена, тоже думая в эти мгновения о погибшем в плену Ликандре. - Сейчас я не стану наказывать Дариона, он свое уже получил от тебя... а если вмешаюсь я, мальчик только озлобится. Но ты будь с ним осторожен. Такие, как Дарион, могут затаиться до подходящего случая. Ты понимаешь?
Никострат кивнул, глядя ей в лицо.
Она обняла сына за плечи, и он почувствовал шершавость ее шерстяного кафтана и грубоватого серебряного шитья.
- Я надеюсь сохранить в Ионии мир как можно дольше. Надеюсь, ты поможешь мне в этом, Никострат.
Мальчик не ответил, и мать не стала настаивать, зная, что в душе его происходит очень трудная борьба.
Вернувшись с прогулки, царица сразу же пошла к Артазостре.
По дороге Поликсена мучительно раздумывала, повинна ли персиянка в случившемся, - и в конце концов решила, что нет. Артазостра едва ли подстрекала своего старшего сына: она для этого слишком умна.
Достаточно было просто рассказать самолюбивому мальчишке, кто такой он и кто такой Никострат, - и дождаться, пока семена принесут свои плоды... Это случилось бы так или иначе!
Когда Поликсена дошла до комнат Артазостры, она была уже почти спокойна.
Покои Артазостры сейчас охраняли персы. Они остались неподвижными при приближении царицы; но так и следовало. Поликсена толкнула двойные двери.
В темно-алой комнате было тихо: и лязг дверей прозвучал оглушительно для самой гостьи. Поликсена постояла внутри, собираясь с мыслями какое-то время, - потом увидела, как к ней идет служанка Артазостры. Какая-то новая, Поликсена еще не знала ее имени. Эллинке казалось, что число приближенных Артазостры все умножается.
Персиянка поклонилась царице.
- Мне нужно видеть твою госпожу, - сказала Поликсена.
- Госпожа занята с сыном. Я провожу тебя к ней сей же час, царица, - торопливо прибавила женщина, видя, как нахмурилась эллинка.
Поликсена вошла в спальню Артазостры, где та кормила грудью Кратера. Царица остановилась на пороге при виде этого, не желая мешать.
Однако персиянка уже заканчивала: бросив на Поликсену быстрый взгляд и улыбнувшись, Артазостра отняла ребенка от груди и передала няньке. Потом не спеша завязала ворот сорочки и запахнула зеленый шелковый халат.
- Войди, - азиатка с улыбкой протянула руку. - Садись ко мне.
Поликсена вошла и села на кровать, ругая себя за то, что не может придумать, как приступить к разговору.
- Что-нибудь случилось? - спросила персиянка.
Она смотрела ласково и невинно. Поликсена вдруг поняла, что она все еще в своем мужском персидском платье и от нее пахнет лошадью.
- Случилось, - сказала эллинка. - Наши сыновья подрались.
Она откинула назад распущенные волосы, чувствуя, как краснеет. Артазостра, напротив, побледнела - и на несколько мгновений словно бы даже перестала дышать...
- Подрались? - повторила персидская княжна. - Почему?
Поликсена рассмеялась.
- Полагаю, потому, что они мальчишки, - ответила царица. - И потому, что один из них перс, а другой эллин!
Она отвернулась: хотя чувствовала, что Артазостра смотрит на нее упорным, пугающим взглядом.
- Мне рассказали об их драке слуги, - спокойно продолжала коринфянка. - Я пошла к Никострату, и сын все подтвердил! Он молчалив, но лгать не привык!
Поликсена повернулась к Артазостре.
- Сын сказал, что Дарион начал драку, - произнесла царица, глядя в немигающие черные глаза. - Причины он не назвал, и я не стала допытываться - у детей есть своя гордость... Но если тебе твой сын вдруг расскажет больше, если ты сможешь на него повлиять, прошу тебя сделать это, пока не слишком поздно, - мягко закончила Поликсена.
Ее слова можно было расценить и как простое остережение, и как намек.
Артазостра несколько мгновений не отвечала, потом склонила голову.
- Я поняла тебя, моя царица. Я поговорю с Дарионом сегодня же. Если он и вправду напал на твоего сына беспричинно, нельзя это спускать!
Поликсена усмехнулась и кивнула. Эллинка неожиданно подумала, что давно научилась действовать как азиаты, хотя и может показаться со стороны прямой и несгибаемой.
- Что ж, я надеюсь, ты не забудешь.
Она встала и хотела уже идти, как вдруг Артазостра сказала:
- А ты не думала о том, чтобы женить Никострата на египетской царевне?
Поликсена замерла на месте.
- Интересная мысль!
В самом деле, почему бы и нет? Ити-Тауи смышленая и хорошенькая малышка, а Никострат умен, дисциплинирован и подчинится соображениям общего блага, если потребуется.
Поликсена посмотрела на персиянку, улыбаясь с какой-то жестокостью и одновременно радостью.
- А ты помнишь, как мы казнили убийц, которых подослал ко мне Уджагорресент?
Артазостра засмеялась. По ее совету царица посадила подосланных убийц в печь, которую накалили докрасна. Это был один из способов казни, любимых в Персии.
- Сначала мы преподали Уджагорресенту один урок, а потом можем и другой, госпожа! - сказала персиянка.
Поликсена кивнула.
- Я подумаю над твоим предложением. Но за своим сыном ты присматривай. Кстати говоря, где он?
- На занятиях по письму и чтению, - ответила Артазостра.
Сыновья Артазостры обучались отдельно, как царевичи, - в отличие от Никострата, посещавшего придворную школу для эллинов, которую основал Филомен.
Поликсена ушла. И, вопреки словам персиянки, Дарион вдруг попался ей навстречу в коридоре: мальчишка, похоже, спешил к матери. Поликсена едва успела перехватить его.
- Откуда ты идешь? - спросила царица, вглядываясь в смазливое лицо Дариона. Тот запыхался и все норовил отвести глаза: Поликсена перехватила его за подбородок и заставила смотреть на себя.
- Я иду от учителя... царица, - вспомнив об учтивости, сказал маленький перс.
Поликсена кивнула и отпустила его.
- Какого зуба ты лишился? - неожиданно спросила она.
Дарион побледнел.
- Я... Никострат тебе рассказал? - спросил мальчик, заикнувшись.
- Рассказал. Я вижу, что урон пока незаметен, - ответила эллинка, без всякого стеснения глядя ему в рот. - Предупреждаю тебя: если ты еще раз позволишь себе оскорбить моего сына, можешь остаться без передних зубов, а то и без глаза!
Дарион сглотнул и попятился. Он понял, что юлить нет смысла.
- Я виноват! Прости меня, госпожа, - ответил мальчик и поклонился.
Поликсена сложила руки на груди.
- На сей раз прощаю. Беги к матери, я вижу, она тебя ждет.
Наследник Филомена убежал. Поликсена проводила его взглядом: а потом пробормотала проклятие.
- Никакой человек в здравом уме не захочет стать царем. Только такие неразумные дети, - прошептала она и пошла прочь.
Этим вечером Никострат пробрался на площадь.
Мальчик надел на голое тело темный плащ, который был на нем в день похорон Филомена и Аристодема. Маленький спартанец выглядел в таком облачении бледнее и взрослее.
Подойдя к статуе Ликандра, Никострат остановился, подняв голову. Мальчик долго молчал.
- Я знаю, ты погиб в войне с Мессенией, очень далеко, - наконец тихо сказал он. - Но ты видишь, что у меня и моей матери новые враги! Их сила растет, и они скоро одолеют нас и сделают нас всех своими рабами, если мы не восстанем!
Никострат вдруг вытянул вперед левую руку, сжатую в кулак, и повернул ладонью кверху. Правой он вытащил из-за пояса нож.
Мальчик, не дрогнув, наискось полоснул себя по запястью; а потом вытер раненую руку о мощное колено изваяния. Кровь струйками сбежала вниз, и мраморный воин стал поистине устрашающим.
- Клянусь тебе, отец, что посвящу жизнь тому, чтобы изгнать персов с нашей земли, - громко и четко сказал Никострат, глядя на окропленную кровью белую статую на фоне волнующегося неба. - И если понадобится, я умру за это!
Он пожертвовал свою кровь отцу, точно тот вошел в сонмище богов и мог покровительствовать ему! Впрочем, Никострат, судя по всему, не сомневался, что так и есть.
Царевич пошел прочь, ощущая, как горячая кровь струится по ладони и капает с пальцев. Спартанский мальчик перевязал свою руку только тогда, когда вошел во дворец.
* В Спарте существовал храм Афины Аксиопены ("Воздательницы"), по преданию, основанный Гераклом.
- Мама, я буду царем? - вдруг спросил девятилетний Никострат, который сопровождал Поликсену во время прогулки по саду.
Царица от неожиданности сжала бока лошади коленями, и конь остановился. Поликсена ехала верхом, а сын шел рядом, держась за повод, - они любили так гулять вдвоем.
- Ты будешь править, если того пожелают боги, - ответила Поликсена.
Потом тихо приказала коню:
- Вперед, Деймос.
Она снова ударила животное пятками, и черный, как у брата, конь послушно тронулся. Никострат пошел рядом, иногда пускаясь трусцой: спартанский мальчик любил так разминаться. Но он опять накрепко замолчал, думая что-то свое, и матери это не понравилось.
- Почему ты об этом спрашиваешь? - произнесла царица через некоторое время, тронув голое плечо сына. Они удивительно смотрелись рядом - Поликсена в своем темном персидском кафтане и штанах для верховой езды и ее маленький наследник в одной набедренной повязке, открытый всем ветрам.
Никострат еще какое-то время не отвечал, а потом сказал:
- Дарион меня называл песьим ублюдком и говорил, что такому, как я, никогда не быть царем. Он бахвалился, что он старший сын царя и родственник великого Дария, а значит, получит Ионию!
Поликсена проехала еще несколько шагов, прежде чем до нее дошел смысл слов сына. А потом опять остановилась.
- Что? - воскликнула эллинка в ярости. - Что ты сказал?.. Сын Артазостры позволил себе тебя оскорблять?
Никострат улыбнулся.
- Не беспокойся, мама. Я его побил.
Поликсена, не владея собой, дернула за уздечку, подняв Деймоса на дыбы. Черный нисейский конь заржал: Никострат едва успел отскочить и смотрел, как мать укрощает животное, со сверкающими восторгом глазами.
Царица спрыгнула на землю, великолепная в своем гневе.
- Я сейчас же прикажу привести этого мальчишку! - воскликнула она.
- Не надо, мама, - сказал Никострат. Он загородил ей дорогу, и Поликсена впервые осознала, как сын вытянулся за последний год.
- Дарион подстерегал меня за углом вместе с братом, но когда я выбил Дариону зуб, Артаферн убежал, - сказал маленький спартанец. - Они даже вдвоем меня боятся!
Поликсена нахмурилась. Дело принимало очень серьезный оборот. И почему ее замечательный сын такой молчун!
- Ты выбил Дариону зуб?
"И Артазостра даже не пожаловалась! Или Дарион тоже скрыл все от матери?" - тревожно подумала эллинка.
- Он сплюнул зуб с кровью, а потом сказал, что когда станет царем, подарит своей матери мою голову, - спокойно ответил Никострат.
Ее сын смотрел на нее с серьезностью взрослого. У Поликсены захолонуло сердце: она прижала к себе свое дитя.
- Афина Аксиопена*! Что же ты молчал!
- Я не хотел тебе говорить, - признался сын. - Но потом передумал.
Его серые глаза сузились. Точно такие же неумолимые глаза смотрели на нее из прорезей спартанского шлема, когда Поликсена провожала в последний поход отца этого мальчика.
Никострат отвернулся.
- Я не хотел бить Дариона, он маленький и слабый. Но он меня вынудил.
- Каков гаденыш, - сказала царица, все еще в потрясении от случившегося. Может быть, это уже не первая стычка Никострата с двоюродными братьями! - Я прикажу его выпороть, - закончила Поликсена.
Она не знала, что можно сделать еще.
Впалые щеки Никострата тронул румянец. Ей показалось, что этот маленький гордец обиделся: хотя сам пожаловался ей!
- Не надо меня защищать, мама, - сказал мальчик. - Дарион больше ко мне не сунется.
Поликсена усмехнулась.
- Пока не сунется, конечно, - пока этот мальчишка может рассчитывать только на себя, а не на воинов своей матери!
Она взъерошила волосы Никострата.
- Я все равно прикажу выпороть моего племянника. Он поднял руку на своего будущего царя.
Правительница Ионии помолчала.
- Пойми, сын, это не защита, это царское правосудие! Если бы ты первым напал на своего брата без причины, я бы велела высечь тебя!
- Он мне не брат. Он перс, - тут же возразил Никострат.
Мальчику явно понравилось, что мать прочит его в цари, и он раскраснелся от удовольствия. Но хвастаться маленький лаконец считал ниже своего достоинства.
- Я никогда бы тебя не опозорил так, как он, - сказал сын Ликандра.
Поликсена присела напротив мальчика, глядя ему в глаза.
- Ты уже большой, мой сын, и понимаешь, что между нами все очень непросто! Ты знаешь, что до сих пор на этой земле не было одного царя. Были тираны городов, мой брат был сатрапом - военачальником Дария... А я стала царицей, потому что мы договорились с персами!
- Я знаю, - ответил Никострат.
Поликсена улыбнулась, хотя ее снедала жестокая тревога.
- Поэтому, мальчик, я запрещаю ссоры в этом дворце между нашими детьми. И пусть ты думаешь, что Дарион тебе чужой, он сын моего брата! Артазостра и ее дети - это все наши родственники!
Никострат кивнул.
- Я понимаю.
Мальчик помолчал.
- Но если Дарион снова распустит язык, я снова его ударю, - заключил Никострат. - Мне все равно, что он хилый!
Поликсена покачала головой. Конечно, иначе сын Ликандра и не мог сказать.
- Я тоже не люблю бить тех, кто слабее, - призналась царица. - Твой отец никогда не обижал слабых. Ты веришь мне?
Никострат кивнул.
- Конечно, верю!
Ликандр был его героем, его полубогом - хотя сын никогда не знал этого спартанца. Этого воина, подобного во всем своим сородичам...
- Но иногда приходится первыми наносить удар, - сказала Поликсена, тоже думая в эти мгновения о погибшем в плену Ликандре. - Сейчас я не стану наказывать Дариона, он свое уже получил от тебя... а если вмешаюсь я, мальчик только озлобится. Но ты будь с ним осторожен. Такие, как Дарион, могут затаиться до подходящего случая. Ты понимаешь?
Никострат кивнул, глядя ей в лицо.
Она обняла сына за плечи, и он почувствовал шершавость ее шерстяного кафтана и грубоватого серебряного шитья.
- Я надеюсь сохранить в Ионии мир как можно дольше. Надеюсь, ты поможешь мне в этом, Никострат.
Мальчик не ответил, и мать не стала настаивать, зная, что в душе его происходит очень трудная борьба.
Вернувшись с прогулки, царица сразу же пошла к Артазостре.
По дороге Поликсена мучительно раздумывала, повинна ли персиянка в случившемся, - и в конце концов решила, что нет. Артазостра едва ли подстрекала своего старшего сына: она для этого слишком умна.
Достаточно было просто рассказать самолюбивому мальчишке, кто такой он и кто такой Никострат, - и дождаться, пока семена принесут свои плоды... Это случилось бы так или иначе!
Когда Поликсена дошла до комнат Артазостры, она была уже почти спокойна.
Покои Артазостры сейчас охраняли персы. Они остались неподвижными при приближении царицы; но так и следовало. Поликсена толкнула двойные двери.
В темно-алой комнате было тихо: и лязг дверей прозвучал оглушительно для самой гостьи. Поликсена постояла внутри, собираясь с мыслями какое-то время, - потом увидела, как к ней идет служанка Артазостры. Какая-то новая, Поликсена еще не знала ее имени. Эллинке казалось, что число приближенных Артазостры все умножается.
Персиянка поклонилась царице.
- Мне нужно видеть твою госпожу, - сказала Поликсена.
- Госпожа занята с сыном. Я провожу тебя к ней сей же час, царица, - торопливо прибавила женщина, видя, как нахмурилась эллинка.
Поликсена вошла в спальню Артазостры, где та кормила грудью Кратера. Царица остановилась на пороге при виде этого, не желая мешать.
Однако персиянка уже заканчивала: бросив на Поликсену быстрый взгляд и улыбнувшись, Артазостра отняла ребенка от груди и передала няньке. Потом не спеша завязала ворот сорочки и запахнула зеленый шелковый халат.
- Войди, - азиатка с улыбкой протянула руку. - Садись ко мне.
Поликсена вошла и села на кровать, ругая себя за то, что не может придумать, как приступить к разговору.
- Что-нибудь случилось? - спросила персиянка.
Она смотрела ласково и невинно. Поликсена вдруг поняла, что она все еще в своем мужском персидском платье и от нее пахнет лошадью.
- Случилось, - сказала эллинка. - Наши сыновья подрались.
Она откинула назад распущенные волосы, чувствуя, как краснеет. Артазостра, напротив, побледнела - и на несколько мгновений словно бы даже перестала дышать...
- Подрались? - повторила персидская княжна. - Почему?
Поликсена рассмеялась.
- Полагаю, потому, что они мальчишки, - ответила царица. - И потому, что один из них перс, а другой эллин!
Она отвернулась: хотя чувствовала, что Артазостра смотрит на нее упорным, пугающим взглядом.
- Мне рассказали об их драке слуги, - спокойно продолжала коринфянка. - Я пошла к Никострату, и сын все подтвердил! Он молчалив, но лгать не привык!
Поликсена повернулась к Артазостре.
- Сын сказал, что Дарион начал драку, - произнесла царица, глядя в немигающие черные глаза. - Причины он не назвал, и я не стала допытываться - у детей есть своя гордость... Но если тебе твой сын вдруг расскажет больше, если ты сможешь на него повлиять, прошу тебя сделать это, пока не слишком поздно, - мягко закончила Поликсена.
Ее слова можно было расценить и как простое остережение, и как намек.
Артазостра несколько мгновений не отвечала, потом склонила голову.
- Я поняла тебя, моя царица. Я поговорю с Дарионом сегодня же. Если он и вправду напал на твоего сына беспричинно, нельзя это спускать!
Поликсена усмехнулась и кивнула. Эллинка неожиданно подумала, что давно научилась действовать как азиаты, хотя и может показаться со стороны прямой и несгибаемой.
- Что ж, я надеюсь, ты не забудешь.
Она встала и хотела уже идти, как вдруг Артазостра сказала:
- А ты не думала о том, чтобы женить Никострата на египетской царевне?
Поликсена замерла на месте.
- Интересная мысль!
В самом деле, почему бы и нет? Ити-Тауи смышленая и хорошенькая малышка, а Никострат умен, дисциплинирован и подчинится соображениям общего блага, если потребуется.
Поликсена посмотрела на персиянку, улыбаясь с какой-то жестокостью и одновременно радостью.
- А ты помнишь, как мы казнили убийц, которых подослал ко мне Уджагорресент?
Артазостра засмеялась. По ее совету царица посадила подосланных убийц в печь, которую накалили докрасна. Это был один из способов казни, любимых в Персии.
- Сначала мы преподали Уджагорресенту один урок, а потом можем и другой, госпожа! - сказала персиянка.
Поликсена кивнула.
- Я подумаю над твоим предложением. Но за своим сыном ты присматривай. Кстати говоря, где он?
- На занятиях по письму и чтению, - ответила Артазостра.
Сыновья Артазостры обучались отдельно, как царевичи, - в отличие от Никострата, посещавшего придворную школу для эллинов, которую основал Филомен.
Поликсена ушла. И, вопреки словам персиянки, Дарион вдруг попался ей навстречу в коридоре: мальчишка, похоже, спешил к матери. Поликсена едва успела перехватить его.
- Откуда ты идешь? - спросила царица, вглядываясь в смазливое лицо Дариона. Тот запыхался и все норовил отвести глаза: Поликсена перехватила его за подбородок и заставила смотреть на себя.
- Я иду от учителя... царица, - вспомнив об учтивости, сказал маленький перс.
Поликсена кивнула и отпустила его.
- Какого зуба ты лишился? - неожиданно спросила она.
Дарион побледнел.
- Я... Никострат тебе рассказал? - спросил мальчик, заикнувшись.
- Рассказал. Я вижу, что урон пока незаметен, - ответила эллинка, без всякого стеснения глядя ему в рот. - Предупреждаю тебя: если ты еще раз позволишь себе оскорбить моего сына, можешь остаться без передних зубов, а то и без глаза!
Дарион сглотнул и попятился. Он понял, что юлить нет смысла.
- Я виноват! Прости меня, госпожа, - ответил мальчик и поклонился.
Поликсена сложила руки на груди.
- На сей раз прощаю. Беги к матери, я вижу, она тебя ждет.
Наследник Филомена убежал. Поликсена проводила его взглядом: а потом пробормотала проклятие.
- Никакой человек в здравом уме не захочет стать царем. Только такие неразумные дети, - прошептала она и пошла прочь.
Этим вечером Никострат пробрался на площадь.
Мальчик надел на голое тело темный плащ, который был на нем в день похорон Филомена и Аристодема. Маленький спартанец выглядел в таком облачении бледнее и взрослее.
Подойдя к статуе Ликандра, Никострат остановился, подняв голову. Мальчик долго молчал.
- Я знаю, ты погиб в войне с Мессенией, очень далеко, - наконец тихо сказал он. - Но ты видишь, что у меня и моей матери новые враги! Их сила растет, и они скоро одолеют нас и сделают нас всех своими рабами, если мы не восстанем!
Никострат вдруг вытянул вперед левую руку, сжатую в кулак, и повернул ладонью кверху. Правой он вытащил из-за пояса нож.
Мальчик, не дрогнув, наискось полоснул себя по запястью; а потом вытер раненую руку о мощное колено изваяния. Кровь струйками сбежала вниз, и мраморный воин стал поистине устрашающим.
- Клянусь тебе, отец, что посвящу жизнь тому, чтобы изгнать персов с нашей земли, - громко и четко сказал Никострат, глядя на окропленную кровью белую статую на фоне волнующегося неба. - И если понадобится, я умру за это!
Он пожертвовал свою кровь отцу, точно тот вошел в сонмище богов и мог покровительствовать ему! Впрочем, Никострат, судя по всему, не сомневался, что так и есть.
Царевич пошел прочь, ощущая, как горячая кровь струится по ладони и капает с пальцев. Спартанский мальчик перевязал свою руку только тогда, когда вошел во дворец.
* В Спарте существовал храм Афины Аксиопены ("Воздательницы"), по преданию, основанный Гераклом.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 105
Менекрат прослужил великому евнуху отмеренный год. Из страха за Шаран и свое нерожденное дитя Менекрат делал все, что приказывал ему господин: а это были самые разные работы, по большей части изображения свирепых и непонятных божеств востока, а иногда и женские безделки, стилизованные под египетские, - бронзовые зеркальца, застежки, щипчики, коробочки для рисовой пудры. Художник часто стыдился себя, порою даже презирал.
Он оправдывал свою покорность тем, что его жизнь и смерть ничего не изменят ни для Персии, ни для Ионии. Хотя эллин надеялся при этом, что ему удастся внести смуту в придворную жизнь персов: если Бхаяшия воспользуется его статуэтками для борьбы с единоначалием Ахура-Мазды!
Пока, Менекрат знал, владычество единого бога, как и единого царя, на этих землях только устанавливается. Конечно, один эллинский пленник почти ничего не способен изменить. Но, если уж оказался в таком положении, он должен сделать все, чтобы ослабить Персию изнутри!
Прослужив евнуху год, Менекрат получил обещанную свободу - и женщину, беременную его ребенком. Теперь, конечно, не могло быть и речи, чтобы бросить Шаран: хотя скульптор успел узнать, какую неблаговидную службу она сослужила своему господину.
Эта простоватая с виду рабыня и в самом деле была шпионкой, которая не раз помогала Бхаяшии завлекать эллинских пленников и после препятствовала их побегу: пока великий царский евнух мог извлечь из них для себя пользу или удовольствие. Нескольких греков, взбунтовавшихся против такого обращения, схватили и казнили при ее соучастии. Но Менекрат был первым мужчиной, которого Шаран познала, - и первым, который пробудил ее сердце.
- Я счастлива, что мой господин отпустил меня с тобой, - однажды сказала персиянка художнику. - Господин мог бы подарить меня одному из своих воинов или отдать на потребу всем сразу! У воинов Бхаяшии есть женщины, которых они возят с собой и которыми делятся друг с другом... но я бы так не смогла! Я бы сразу умерла!..
И Менекрат ничего не мог поделать с жалостью и любовью, которые пробуждали в нем слова этой рабыни. Если пожалеть ее значит предать своих, ему ничего не остается, кроме как стать предателем!
За то время, что Менекрат провел в имении, исчезли двое из эллинов, живших в амбаре. Менекрат не знал, как и почему его хозяин избавился от увечных ремесленников, но знал, что Шаран к этому непричастна. Ему оставалось утешаться такой мыслью.
Еще прежде того скульптор несколько раз пробовал заговорить со своими товарищами - он не мог отказаться от такой попытки: но они не откликнулись. Эти создания давно превратились в полуживотных, для которых далека и непереносима была память о прежней жизни.
Должно быть, во всей Азии хватало таких рабов. До персов никто еще не действовал с таким размахом, захватывая и угоняя в плен тысячи иноплеменников, сметая с лица земли целые народы! И даже без всякой насущной надобности в рабочих руках или чужих женщинах!..
Когда истек Менекратов срок, Бхаяшия пришел к своему пленнику.
- Ты можешь сейчас уйти, если желаешь, - сказал великий евнух. - А можешь остаться, чтобы служить мне. Ты ценный мастер, и очень мне пригодишься.
Бхаяшия сделал паузу. Он превосходно понимал, что деваться художнику некуда.
Менекрат молчал, рассматривая свои ноги в домотканых штанах. Лучшему скульптору Ионии так и не удалось узнать, какие жрецы здесь поклонялись его статуэткам и каким знатным женщинам евнух подносил сделанные им изысканные вещи.
И впервые Менекрат решился спросить об этом.
- На что идут работы, которые я делаю для тебя? - спросил он перса. - Ты враг Атоссы... я ведь верно понял?
Губы евнуха тронула снисходительная и довольная улыбка.
- Да, я враг Атоссы, - согласился его хозяин. - Ты знал об этом с самого первого дня, как попал ко мне, не правда ли? И твои работы могут немало навредить Атоссе и мобедам, которые ее окружают.
Бхаяшия помолчал.
- Когда одна женщина забирает власть в государстве так надолго, это грозит большой бедой, - сказал великий евнух с непривычной задумчивостью и озабоченностью. Прежде он никогда не позволял себе с пленником такого почти доверительного тона. Менекрат слушал с изумлением.
- Власть следует разделять! - закончил перс. - А власть женщин - разделять всегда!
Скульптор с изумлением подумал, что совершенно согласен с этими словами.
- Я могу дать тебе дом и кусок хорошей земли, - продолжал Бхаяшия. - В удалении от города или в самих Сузах, на твой выбор.
Менекрат посмотрел на Шаран, которая стояла рядом, оберегая руками наливающееся чрево.
- Я останусь... пока не смогу уплыть домой, - закончил эллин. Он так не научился лгать убедительно: может быть, художникам этого не дано.
Евнух усмехнулся.
- Ты еще долго не сможешь уплыть.
Конечно: пусть даже Менекрат был отныне объявлен свободным, у эллина не было ни средств, чтобы заплатить корабельщикам, ни проводника, чтобы помочь ему добраться до порта! Не говоря о том, что на руках у него была жена!
Художник давно считал Шаран своей женой, он не мог называть ее иначе: пусть и не женился на ней ни по своему, ни по азиатскому обычаю.
- Я останусь, - повторил Менекрат. - И я хотел бы получить дом в Сузах, уж если ты предлагаешь мне выбор, господин!
Бхаяшия рассмеялся, откинув голову и плечи. Стало видно, что хотя он богатырского сложения, грудь у него увеличена, почти как у женщины.
- Ты думаешь, что в Сузах тебе помогут бежать! Но ты можешь попасться великой царице, и тогда тебе придется очень пожалеть себя!
Менекрат кивнул.
- Знаю, господин. Но все же я хочу вернуться в Сузы.
- Хорошо, - согласился евнух, еще улыбаясь. - Ты сам понимаешь, что должен быть очень осторожен.
- Понимаю, - ответил грек, привлекая к себе за локоть испуганную безмолвную Шаран.
Слова застряли в глотке и у Менекрата. Он внезапно почувствовал, стоя напротив этого разряженного важного полумужчины, что должен поблагодарить Бхаяшию не только за то, что евнух даровал ему свободу, но и за то, что он обратил его в рабство.
Менекрат осознал, что царица Персиды не отпустила бы его живым... ее служанка Артонида, такая же преданная и такая же двуличная, как Шаран, сказала истинную правду. Атосса не могла позволить милетцу после себя оттачивать свое искусство на других женщинах!
Менекрат поднял глаза на Бхаяшию, потом поклонился.
- Благодарю тебя, господин, за твою милость. Могу ли я узнать, когда мне переезжать?
- Завтра, - ответил великий евнух, совершенно удовлетворенный поведением художника. - Я отбываю в Сузы, и возьму тебя с собой, чтобы не привлекать к тебе внимания.
Вдруг Шаран вырвала свою руку у эллина и, подбежав к евнуху, упала перед ним на колени и поцеловала край его плаща. Она рыдала и рассыпалась в благодарностях. Бхаяшия погладил вольноотпущенницу по голове, точно дочь или домашнее животное, и, склонившись к ней, тихо что-то сказал - может, дал благословение, а может, отдал приказ.
Менекрат в эти мгновения подумал:
"Жаль, что у нас нет евнухов. Они умеют управляться с женщинами как никто".
Тут же он рассердился на себя за эту мысль и замолчал, сжав губы. Менекрат переждал, пока перс не уйдет, стараясь сохранять достоинство.
Эллин вспомнил о полученном клейме, которое будет носить до конца жизни. Это была круглая розетка, древняя ассирийская эмблема солнца, как объяснила ему Шаран однажды ночью. Персидской невольнице было ведомо много больше, чем она говорила.
Скульптору, как и воинам охраны, сопровождавшим великого евнуха, дали коня, а его жену посадили в повозку. Туда же был сложен их нехитрый скарб - огромное достояние вчерашних рабов; и инструменты Менекрата. Это и вовсе не имело для него цены.
Они добрались до города за несколько часов. Найти Менекрата во владениях Бхаяшии, располагая людьми и средствами, было совсем не так трудно: но Атоссе, по-видимому, стало не до того. Менекрат знал от своей осведомительницы, что за время его отсутствия государыня родила Дарию второго сына.
Сам Менекрат уже радовался своему отцовству - это было много лучшим подарком богов, чем следовало ожидать. Скульптор надеялся на сына, но был бы рад и девочке. Не попади он в такое положение, быть может, так и остался бы навсегда безженным и бездетным!
Дом, обещанный эллину, стоял на окраине города, в тихом зеленом квартале. Там жили скромные ремесленники, не знавшие ничего, кроме своей улицы. Им будет мало дела до того, что рядом живет чужеземец.
- У нас часто селятся ионийцы, - сказал Бхаяшия. - Но дела с анариями* ведут только те, кто имеет к ним касательство. Мы не суем везде свой нос и не набиваемся в друзья соседям так бесстыдно, как вы.
Перс помолчал, с удовольствием глядя, как занялось краской лицо Менекрата, сделавшееся ярче его светлой бороды.
- Так что можешь пока ничего не опасаться, - закончил Бхаяшия. - Ты никому здесь больше не нужен, кроме меня.
Менекрат понимал, что так и есть, и ответил поклоном. Клеймо меж лопаток все еще жгло его... жгло всякий раз, когда эллин смотрел в глаза хозяину. Но чувство унижения давно притупилось. В Персии было мало таких, кто так или иначе не унижен!
Художника оставили в новом доме вдвоем с Шаран, и в придачу дали мальчика-слугу, который бегал по хозяйству и помогал Менекрату в его работе. Разумеется, слуга оказался азиатом. Но теперь это было милетцу все равно, а Шаран буйно радовалась своему новому положению.
- Я стала госпожой! - воскликнула персиянка, хлопая в ладоши. Она обошла свое жилище, ощупав и чуть ли не обнюхав саманные* стены, столы и лавки, обняв каждое молодое деревце в саду. Менекрат понимал, какой переворот в одночасье совершился в душе бедной невольницы, и был счастлив за нее. Хотя за себя ему было очень горько.
В первую ночь, когда они лежали в объятиях друг друга в своей собственной спальне, Менекрат тихо спросил:
- Ты могла бы уехать со мной?
Шаран пошевельнулась, устроившись к мужу спиной. Чтобы он не видел ее лица, понял пленник. Эллин обнял живот подруги, вдыхая каштановый запах ее волос и чувствуя, как сжимается сердце.
Шаран долго не отвечала. И наконец скульптор услышал ее глуховатый голос:
- Ты никак не можешь сейчас уехать, ведь ты сам это знаешь! Нам не на что уехать! И ты должен дождаться нашего ребенка!
Персиянка быстро обернулась.
- Это мой дом! Я едва стала свободной - а кем я буду, если приеду в твою страну? Меня опять обратят в рабыню... или до смерти будут изводить насмешками! Я слышала, каковы ваши женщины!..
"Женщины везде одинаково злоязычны", - подумал Менекрат.
- Может быть, моя царица возьмет к себе нас обоих, - сказал он.
Шаран дернула плечом.
- Может быть, и возьмет. Да только пока это все пустое, - резко ответила вольноотпущенница Бхаяшии. - И нельзя показывать господину, что ты снова вздумал бежать!
Менекрат и его персидская жена наладили новую жизнь в собственном жилище и даже познакомились с соседями. Эти персы показались Менекрату ничуть не хуже других. Но говорить с этими бедными гончарами, ткачами и кожевниками ему было не о чем, все они были озабочены только собственным пропитанием. Менекрату же зерно, сушеные фрукты и мясо привозили посланцы Бхаяшии: а за первую работу эллину заплатили царскими серебряными сиклями. В этом же году Дарий ввел в обращение золотую монету - дарики, получившие хождение по всей Азии.*
Менекрат с каким-то детским удивлением вертел в руках неровные кругляши с вычеканенной на них фигурой царя, натянувшего лук. Он думал: сколько же человеческих жизней будут в скором времени покупать и уже покупают на эти деньги.
Многие эллинские поселения, и особенно Лакония, все еще почти не нуждались в деньгах: тем более в чужих... но долго ли они продержатся?
Через два месяца после переезда в Сузы у Шаран начались роды. Менекрат хотел послать своего помощника за повитухой, они заранее узнали, где ее найти. Но не успел: Шаран, здоровая и широкобедрая, родила стремительно, и, несмотря на то, что ребенок был крупный, легко. Это был мальчик, и притом пепельноволосый, как отец!
Эллин, счастливый не меньше жены, решил назвать ребенка Элефтерай - "Освободитель". Менекрат верил, что рождение сына предвещает ему возвращение домой!
Элефтераю исполнилось три месяца, когда по Сузам пронеслась весть, что великий царский евнух схвачен за измену царю и приговорен к смерти.
Менекрат даже не успел понять, что это значит для него и жены. Он бросился на рынок, которого до сих пор старался избегать, и там услышал то, что передавалось из уст в уста.
Бхаяшию схватили в собственном доме в царском подворье, и вывезли на телеге за город: там его распяли, отрубив уши и нос. Он умирал целые сутки в страшных мучениях!
- Кто его знает, за что. Может, и вовсе ни за что, - толковали торговки сыром и овощами, ужасно взбудораженные этим происшествием: как женщин всегда возбуждают тайны чужих гаремов. - Хоть бы и всех этих безбородых под топор, они все там во дворце друг друга стоят!
Менекрат поспешил домой. Он ощущал попеременно то отчаяние, то надежду. Бросился было к сундуку со сбережениями, потом в спальню к жене. Шаран неутешно плакала, сидя на полу, и рядом на лавке заливался забытый ребенок.
- Что нам теперь делать? - воскликнула персиянка, увидев художника. Она оплакивала своего жестокого хозяина, которому они были стольким обязаны. И Шаран тоже понимала, что умер единственный в Сузах человек, которому нужен ионийский скульптор!
Менекрат подбежал к кричащему сыну и схватил его на руки. Элефтерай сразу притих.
- Теперь мы должны попытаться бежать! - воскликнул художник.
* "Анарии" - противоположность ариям, как называли себя персы-зороастрийцы.
* Саман - древний строительный материал, широко использовавшийся в Азии и Египте: смесь глины, соломы и навоза.
* Дарик был в ходу с 517 года до н.э. Чеканка золотой монеты в Персии была прерогативой царя, в то время как медные и серебряные деньги могли чеканить сатрапы. Сикль как денежная единица существовал еще в Вавилоне.
Менекрат прослужил великому евнуху отмеренный год. Из страха за Шаран и свое нерожденное дитя Менекрат делал все, что приказывал ему господин: а это были самые разные работы, по большей части изображения свирепых и непонятных божеств востока, а иногда и женские безделки, стилизованные под египетские, - бронзовые зеркальца, застежки, щипчики, коробочки для рисовой пудры. Художник часто стыдился себя, порою даже презирал.
Он оправдывал свою покорность тем, что его жизнь и смерть ничего не изменят ни для Персии, ни для Ионии. Хотя эллин надеялся при этом, что ему удастся внести смуту в придворную жизнь персов: если Бхаяшия воспользуется его статуэтками для борьбы с единоначалием Ахура-Мазды!
Пока, Менекрат знал, владычество единого бога, как и единого царя, на этих землях только устанавливается. Конечно, один эллинский пленник почти ничего не способен изменить. Но, если уж оказался в таком положении, он должен сделать все, чтобы ослабить Персию изнутри!
Прослужив евнуху год, Менекрат получил обещанную свободу - и женщину, беременную его ребенком. Теперь, конечно, не могло быть и речи, чтобы бросить Шаран: хотя скульптор успел узнать, какую неблаговидную службу она сослужила своему господину.
Эта простоватая с виду рабыня и в самом деле была шпионкой, которая не раз помогала Бхаяшии завлекать эллинских пленников и после препятствовала их побегу: пока великий царский евнух мог извлечь из них для себя пользу или удовольствие. Нескольких греков, взбунтовавшихся против такого обращения, схватили и казнили при ее соучастии. Но Менекрат был первым мужчиной, которого Шаран познала, - и первым, который пробудил ее сердце.
- Я счастлива, что мой господин отпустил меня с тобой, - однажды сказала персиянка художнику. - Господин мог бы подарить меня одному из своих воинов или отдать на потребу всем сразу! У воинов Бхаяшии есть женщины, которых они возят с собой и которыми делятся друг с другом... но я бы так не смогла! Я бы сразу умерла!..
И Менекрат ничего не мог поделать с жалостью и любовью, которые пробуждали в нем слова этой рабыни. Если пожалеть ее значит предать своих, ему ничего не остается, кроме как стать предателем!
За то время, что Менекрат провел в имении, исчезли двое из эллинов, живших в амбаре. Менекрат не знал, как и почему его хозяин избавился от увечных ремесленников, но знал, что Шаран к этому непричастна. Ему оставалось утешаться такой мыслью.
Еще прежде того скульптор несколько раз пробовал заговорить со своими товарищами - он не мог отказаться от такой попытки: но они не откликнулись. Эти создания давно превратились в полуживотных, для которых далека и непереносима была память о прежней жизни.
Должно быть, во всей Азии хватало таких рабов. До персов никто еще не действовал с таким размахом, захватывая и угоняя в плен тысячи иноплеменников, сметая с лица земли целые народы! И даже без всякой насущной надобности в рабочих руках или чужих женщинах!..
Когда истек Менекратов срок, Бхаяшия пришел к своему пленнику.
- Ты можешь сейчас уйти, если желаешь, - сказал великий евнух. - А можешь остаться, чтобы служить мне. Ты ценный мастер, и очень мне пригодишься.
Бхаяшия сделал паузу. Он превосходно понимал, что деваться художнику некуда.
Менекрат молчал, рассматривая свои ноги в домотканых штанах. Лучшему скульптору Ионии так и не удалось узнать, какие жрецы здесь поклонялись его статуэткам и каким знатным женщинам евнух подносил сделанные им изысканные вещи.
И впервые Менекрат решился спросить об этом.
- На что идут работы, которые я делаю для тебя? - спросил он перса. - Ты враг Атоссы... я ведь верно понял?
Губы евнуха тронула снисходительная и довольная улыбка.
- Да, я враг Атоссы, - согласился его хозяин. - Ты знал об этом с самого первого дня, как попал ко мне, не правда ли? И твои работы могут немало навредить Атоссе и мобедам, которые ее окружают.
Бхаяшия помолчал.
- Когда одна женщина забирает власть в государстве так надолго, это грозит большой бедой, - сказал великий евнух с непривычной задумчивостью и озабоченностью. Прежде он никогда не позволял себе с пленником такого почти доверительного тона. Менекрат слушал с изумлением.
- Власть следует разделять! - закончил перс. - А власть женщин - разделять всегда!
Скульптор с изумлением подумал, что совершенно согласен с этими словами.
- Я могу дать тебе дом и кусок хорошей земли, - продолжал Бхаяшия. - В удалении от города или в самих Сузах, на твой выбор.
Менекрат посмотрел на Шаран, которая стояла рядом, оберегая руками наливающееся чрево.
- Я останусь... пока не смогу уплыть домой, - закончил эллин. Он так не научился лгать убедительно: может быть, художникам этого не дано.
Евнух усмехнулся.
- Ты еще долго не сможешь уплыть.
Конечно: пусть даже Менекрат был отныне объявлен свободным, у эллина не было ни средств, чтобы заплатить корабельщикам, ни проводника, чтобы помочь ему добраться до порта! Не говоря о том, что на руках у него была жена!
Художник давно считал Шаран своей женой, он не мог называть ее иначе: пусть и не женился на ней ни по своему, ни по азиатскому обычаю.
- Я останусь, - повторил Менекрат. - И я хотел бы получить дом в Сузах, уж если ты предлагаешь мне выбор, господин!
Бхаяшия рассмеялся, откинув голову и плечи. Стало видно, что хотя он богатырского сложения, грудь у него увеличена, почти как у женщины.
- Ты думаешь, что в Сузах тебе помогут бежать! Но ты можешь попасться великой царице, и тогда тебе придется очень пожалеть себя!
Менекрат кивнул.
- Знаю, господин. Но все же я хочу вернуться в Сузы.
- Хорошо, - согласился евнух, еще улыбаясь. - Ты сам понимаешь, что должен быть очень осторожен.
- Понимаю, - ответил грек, привлекая к себе за локоть испуганную безмолвную Шаран.
Слова застряли в глотке и у Менекрата. Он внезапно почувствовал, стоя напротив этого разряженного важного полумужчины, что должен поблагодарить Бхаяшию не только за то, что евнух даровал ему свободу, но и за то, что он обратил его в рабство.
Менекрат осознал, что царица Персиды не отпустила бы его живым... ее служанка Артонида, такая же преданная и такая же двуличная, как Шаран, сказала истинную правду. Атосса не могла позволить милетцу после себя оттачивать свое искусство на других женщинах!
Менекрат поднял глаза на Бхаяшию, потом поклонился.
- Благодарю тебя, господин, за твою милость. Могу ли я узнать, когда мне переезжать?
- Завтра, - ответил великий евнух, совершенно удовлетворенный поведением художника. - Я отбываю в Сузы, и возьму тебя с собой, чтобы не привлекать к тебе внимания.
Вдруг Шаран вырвала свою руку у эллина и, подбежав к евнуху, упала перед ним на колени и поцеловала край его плаща. Она рыдала и рассыпалась в благодарностях. Бхаяшия погладил вольноотпущенницу по голове, точно дочь или домашнее животное, и, склонившись к ней, тихо что-то сказал - может, дал благословение, а может, отдал приказ.
Менекрат в эти мгновения подумал:
"Жаль, что у нас нет евнухов. Они умеют управляться с женщинами как никто".
Тут же он рассердился на себя за эту мысль и замолчал, сжав губы. Менекрат переждал, пока перс не уйдет, стараясь сохранять достоинство.
Эллин вспомнил о полученном клейме, которое будет носить до конца жизни. Это была круглая розетка, древняя ассирийская эмблема солнца, как объяснила ему Шаран однажды ночью. Персидской невольнице было ведомо много больше, чем она говорила.
Скульптору, как и воинам охраны, сопровождавшим великого евнуха, дали коня, а его жену посадили в повозку. Туда же был сложен их нехитрый скарб - огромное достояние вчерашних рабов; и инструменты Менекрата. Это и вовсе не имело для него цены.
Они добрались до города за несколько часов. Найти Менекрата во владениях Бхаяшии, располагая людьми и средствами, было совсем не так трудно: но Атоссе, по-видимому, стало не до того. Менекрат знал от своей осведомительницы, что за время его отсутствия государыня родила Дарию второго сына.
Сам Менекрат уже радовался своему отцовству - это было много лучшим подарком богов, чем следовало ожидать. Скульптор надеялся на сына, но был бы рад и девочке. Не попади он в такое положение, быть может, так и остался бы навсегда безженным и бездетным!
Дом, обещанный эллину, стоял на окраине города, в тихом зеленом квартале. Там жили скромные ремесленники, не знавшие ничего, кроме своей улицы. Им будет мало дела до того, что рядом живет чужеземец.
- У нас часто селятся ионийцы, - сказал Бхаяшия. - Но дела с анариями* ведут только те, кто имеет к ним касательство. Мы не суем везде свой нос и не набиваемся в друзья соседям так бесстыдно, как вы.
Перс помолчал, с удовольствием глядя, как занялось краской лицо Менекрата, сделавшееся ярче его светлой бороды.
- Так что можешь пока ничего не опасаться, - закончил Бхаяшия. - Ты никому здесь больше не нужен, кроме меня.
Менекрат понимал, что так и есть, и ответил поклоном. Клеймо меж лопаток все еще жгло его... жгло всякий раз, когда эллин смотрел в глаза хозяину. Но чувство унижения давно притупилось. В Персии было мало таких, кто так или иначе не унижен!
Художника оставили в новом доме вдвоем с Шаран, и в придачу дали мальчика-слугу, который бегал по хозяйству и помогал Менекрату в его работе. Разумеется, слуга оказался азиатом. Но теперь это было милетцу все равно, а Шаран буйно радовалась своему новому положению.
- Я стала госпожой! - воскликнула персиянка, хлопая в ладоши. Она обошла свое жилище, ощупав и чуть ли не обнюхав саманные* стены, столы и лавки, обняв каждое молодое деревце в саду. Менекрат понимал, какой переворот в одночасье совершился в душе бедной невольницы, и был счастлив за нее. Хотя за себя ему было очень горько.
В первую ночь, когда они лежали в объятиях друг друга в своей собственной спальне, Менекрат тихо спросил:
- Ты могла бы уехать со мной?
Шаран пошевельнулась, устроившись к мужу спиной. Чтобы он не видел ее лица, понял пленник. Эллин обнял живот подруги, вдыхая каштановый запах ее волос и чувствуя, как сжимается сердце.
Шаран долго не отвечала. И наконец скульптор услышал ее глуховатый голос:
- Ты никак не можешь сейчас уехать, ведь ты сам это знаешь! Нам не на что уехать! И ты должен дождаться нашего ребенка!
Персиянка быстро обернулась.
- Это мой дом! Я едва стала свободной - а кем я буду, если приеду в твою страну? Меня опять обратят в рабыню... или до смерти будут изводить насмешками! Я слышала, каковы ваши женщины!..
"Женщины везде одинаково злоязычны", - подумал Менекрат.
- Может быть, моя царица возьмет к себе нас обоих, - сказал он.
Шаран дернула плечом.
- Может быть, и возьмет. Да только пока это все пустое, - резко ответила вольноотпущенница Бхаяшии. - И нельзя показывать господину, что ты снова вздумал бежать!
Менекрат и его персидская жена наладили новую жизнь в собственном жилище и даже познакомились с соседями. Эти персы показались Менекрату ничуть не хуже других. Но говорить с этими бедными гончарами, ткачами и кожевниками ему было не о чем, все они были озабочены только собственным пропитанием. Менекрату же зерно, сушеные фрукты и мясо привозили посланцы Бхаяшии: а за первую работу эллину заплатили царскими серебряными сиклями. В этом же году Дарий ввел в обращение золотую монету - дарики, получившие хождение по всей Азии.*
Менекрат с каким-то детским удивлением вертел в руках неровные кругляши с вычеканенной на них фигурой царя, натянувшего лук. Он думал: сколько же человеческих жизней будут в скором времени покупать и уже покупают на эти деньги.
Многие эллинские поселения, и особенно Лакония, все еще почти не нуждались в деньгах: тем более в чужих... но долго ли они продержатся?
Через два месяца после переезда в Сузы у Шаран начались роды. Менекрат хотел послать своего помощника за повитухой, они заранее узнали, где ее найти. Но не успел: Шаран, здоровая и широкобедрая, родила стремительно, и, несмотря на то, что ребенок был крупный, легко. Это был мальчик, и притом пепельноволосый, как отец!
Эллин, счастливый не меньше жены, решил назвать ребенка Элефтерай - "Освободитель". Менекрат верил, что рождение сына предвещает ему возвращение домой!
Элефтераю исполнилось три месяца, когда по Сузам пронеслась весть, что великий царский евнух схвачен за измену царю и приговорен к смерти.
Менекрат даже не успел понять, что это значит для него и жены. Он бросился на рынок, которого до сих пор старался избегать, и там услышал то, что передавалось из уст в уста.
Бхаяшию схватили в собственном доме в царском подворье, и вывезли на телеге за город: там его распяли, отрубив уши и нос. Он умирал целые сутки в страшных мучениях!
- Кто его знает, за что. Может, и вовсе ни за что, - толковали торговки сыром и овощами, ужасно взбудораженные этим происшествием: как женщин всегда возбуждают тайны чужих гаремов. - Хоть бы и всех этих безбородых под топор, они все там во дворце друг друга стоят!
Менекрат поспешил домой. Он ощущал попеременно то отчаяние, то надежду. Бросился было к сундуку со сбережениями, потом в спальню к жене. Шаран неутешно плакала, сидя на полу, и рядом на лавке заливался забытый ребенок.
- Что нам теперь делать? - воскликнула персиянка, увидев художника. Она оплакивала своего жестокого хозяина, которому они были стольким обязаны. И Шаран тоже понимала, что умер единственный в Сузах человек, которому нужен ионийский скульптор!
Менекрат подбежал к кричащему сыну и схватил его на руки. Элефтерай сразу притих.
- Теперь мы должны попытаться бежать! - воскликнул художник.
* "Анарии" - противоположность ариям, как называли себя персы-зороастрийцы.
* Саман - древний строительный материал, широко использовавшийся в Азии и Египте: смесь глины, соломы и навоза.
* Дарик был в ходу с 517 года до н.э. Чеканка золотой монеты в Персии была прерогативой царя, в то время как медные и серебряные деньги могли чеканить сатрапы. Сикль как денежная единица существовал еще в Вавилоне.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 106
Уезжать следовало как можно скорее, это понимала и Шаран: теперь некому было заслонить их от Атоссы. "Наверняка царица уже дозналась, что Бхаяшия продает или раздаривает изделия моей работы, - думал Менекрат. - Мою руку Атосса угадает сразу!"
Это сознание было сродни жертвенному восторгу воина, который предвосхищает свою последнюю главную битву. Но сейчас Менекрат не мог гибнуть.
- Нам нужна лошадь. Две лошади и повозка, - сказал грек жене. - Только где их нанять?
Шаран уже вытерла слезы и думала, наморщив лоб.
- Артембар, ты достанешь для нас лошадей? - сказала она вдруг, повернувшись к юному слуге, который незамеченным возник в дверях.
Менекрат даже не вспомнил о нем; а испуганный мальчик, удостоенный вниманием теперешней хозяйки, заулыбался и шагнул вперед.
- Да, госпожа, я достану лошадей и повозку, - сказал Артембар. - Я буду служить чем могу, если вы возьмете меня с собой!
Менекрат, державший на руках сына, ошеломленно смотрел на обоих персов.
- Взять с собой? - повторил он.
- А как же еще? - воскликнула Шаран. - Куда Артембар пойдет без нас?
Менекрат усмехнулся.
- Думаю, он нашел бы, куда пойти без нас! Но ты хорошо придумала, - сказал эллин. - Взять его с собой будет лучше всего.
Он посмотрел на Артембара. Мальчик потирал одной грязной босой ступней вторую ногу и то опускал, то снова вскидывал на Менекрата черные глаза, полные надежды.
- Мы возьмем тебя, если ты достанешь нам, на чем ехать, - сказал скульптор.
Артембар знал город лучше Менекрата, успев обегать все Сузы за то время, что они жили здесь. И мальчик горячо кивнул.
- Я скоро вернусь, господин, и приведу лошадей и возницу!
Художник так и дернулся к двери.
- Возницу? Может, мне лучше пойти с тобой?..
Шаран вцепилась мужу в плащ.
- Нет, не ходи! Не бросай меня одну!..
Ее расширенные глаза вдруг напомнили эллину царицу Атоссу. Он двинул плечом, высвобождаясь, и кивнул.
- Хорошо, мы с тобой займемся сборами.
Шаран уже сновала по комнате, увязывая свои платья и нижние рубашки. Пусть грубые и серые: зато лен почти не снашивался. Выбежав в сад, сдернула с веревки еще не просохшие детские пеленки. Была осень, и в волглом воздухе белье просыхало плохо.
Вернувшись в дом, персиянка стала собирать свои драгоценности, подарки мужа: ее глаза ярко блестели. Таких бронзовых серег, с голубыми эмалевыми вставками в виде женских лиц, которые словно бы переглядывались, качаясь в ее ушах, не было даже у государыни. И пояса с пряжкой в виде многорукого Савитара, солнечного бога индов!
Пока Шаран складывала свои сокровища, Менекрат успел собрать инструменты: резцы, молоток, клещи и маленький переносной горн. Ему вернули все его старые орудия и подарили новые. Одежды у эллина было гораздо меньше, чем у жены; и раньше, чем она управилась, художник собрал еды в дорогу - все тех же ячменных лепешек, изюма, орехов, полоски вяленого мяса.
Артембара все не было. Когда хозяева опустошили дом и сложили свои узлы в одном углу, Шаран села и взяла ребенка. Элефтерай просил есть.
Менекрат сел напротив жены и стиснул руки на коленях. Эллин молчал, не желая отвлекать и пугать Шаран, но сам то и дело поглядывал на дверь, оставшуюся незапертой. Наконец не вытерпел и встал.
- Оставь, - громко окликнула его Шаран. Она казалась всецело поглощенной кормлением, но замечала все.
- Если придут не те, кого мы ждем, запор не защитит, - сказала персиянка.
Менекрат перевел дыхание и потрогал ребристую рукоять ножа, висевшего на поясе.
- Ты права.
Но он не смог больше сесть, вышел из дома и стал дожидаться своего слугу. Артембар не мог привести врагов... или мог? А вдруг юный перс приведет их против воли, будучи схвачен, - наведет на дом Менекрата слуг Атоссы?..
Шаран вышла к мужу спустя некоторое время: он услышал ее, только когда персиянка потеребила его за рукав.
- Что ты тут стоишь? Иди в дом!
Художник посмотрел на нее.
- Мальчишки все нет! Может, стоит уйти без него? У нас хватит...
Шаран схватила эллина за руку.
- Нет, нет, подождем еще! Город так велик, но найти то, что нужно, очень трудно! Очень трудно найти того, кому можно верить!
Менекрат рассмеялся.
- Вот это правда!
И тут они услышали цокот копыт по пыльной улочке. Менекрат резко насторожился.
- Иди в комнаты! Если что, может быть, ты успеешь выскользнуть вместе с сыном!
Персиянка, посчитав это разумным, выполнила приказ. Менекрат быстро обернулся и успел увидеть, как мелькнула в дверях линялая красная юбка. А если она и вправду сейчас улизнет через заднюю дверь, прихватив Элефтерая?..
Но тут он увидел гостей, и ощутил огромное облегчение. Вернее сказать, еще раньше, чем увидеть, Менекрат услышал: Артембар окликнул его с высоты.
Мальчишка Бхаяшии, которому было не то одиннадцать, не то двенадцать лет, - Менекрат не знал, сколько именно, - сидел верхом на кауром жеребце, побалтывая ногами.
- Господин, я вернулся!
Второго коня вел в поводу его спутник, перс самого обыкновенного вида, разве что очень заросший. Лошадь была запряжена в подводу, которая поскрипывала, уже чем-то нагруженная.
Артембар спрыгнул с коня.
- Я достал лошадей с повозкой и человека, который нас проводит! - подбоченившись, гордо объявил юный слуга.
Менекрату, молча переводившему взгляд с Артембара на его спутника, хотелось то поблагодарить мальчишку от всей души, то разбранить. Что за проходимца он притащил в их дом, и что тот везет в своей телеге?
Менекрат посмотрел на небо и поежился: солнце заходило, и стало зябко.
- Кто этот человек и куда он предлагает нас проводить? Что у него там спрятано? - спросил художник, показывая на телегу.
- Шерсть и хлопок. Это торговец, - объяснил Артембар. - Он сейчас едет на юг, в порт, и согласился подвезти тебя, господин, если ты ему заплатишь своим серебром!
- Ты ему сказал, что у меня...
Менекрат чуть не задохнулся от гнева; но придержал язык. Артембар еще мальчик, и сделал лучшее, на что был способен!
Этот перс, с такой легкостью согласившийся помочь неизвестному ионийцу, - называвший себя торговцем, едущим к морю, и притом не имевший никакой охраны, - был донельзя подозрителен. Однако выбирать не приходилось. Менекрат быстро оглянулся, вспомнив о своей семье.
Эллин ощутил мгновенный тошнотный страх: вдруг Шаран с ребенком уже нет. Но та, в своем выцветшем красном платье и платке, подвязанном на затылке, стояла на пороге и всматривалась в то, что происходит между ее мужем и гостем. Ребенок лежал у Шаран на плече: Менекрат разглядел Элефтерая, только когда заметил, что персиянка поглаживает красно-бурый сверток по головке и по спинке. При этом бывшая рабыня Бхаяшии не отрывала глаз от чужака.
Менекрат сложил руки на груди: ему захотелось притронуться к ножу, но делать этого на глазах у проводника не следовало.
- Сколько ты хочешь с меня? - спросил иониец.
Перс посмотрел на него из-под кустистых бровей и поднял три пальца.
- Серебро Дараявауша, - сказал он.
- Три царских сикля? - спросил Менекрат.
У них с Шаран было восемь серебряных монет. Эллин не знал, дорого просит проводник или нет, но заподозрил, что очень дорого.
И это неожиданно успокоило скульптора. Будь этот торговец подсылом, он запросил бы меньше... хотя ни за что ручаться было нельзя.
Обернувшись к жене, Менекрат поманил ее. Шаран подошла, неслышно ступая: хотя была тяжеловата, еще и поправилась после родов.
- Соглашаться нам, как ты думаешь? - спросил художник.
- Соглашаться, - тут же ответила персиянка. - Разве мы можем найти другую помощь?
Эллин опустил голову и на несколько мгновений замолчал. Потом посмотрел на Артембара.
- Мы едем! Помоги уложить вещи на телегу!
Артембар кивнул и хотел уже прошмыгнуть мимо, в дом, но Менекрат остановил его. Обхватил одной рукой за плечи и прижал к себе, растрепав черные вихры.
- Ты молодчина!
Юный перс ответил широкой улыбкой и убежал. Менекрат пошел за слугой, про себя сознавая, что несмотря на все превосходные качества мальчика, оборотистость и преданность, все равно не может поверить ему.
Заставив себя отбросить сомнения, эллин вместе с женой и Артембаром перенес их пожитки в повозку.
Потом скульптор подсадил жену в подводу. Отдернув прикрывающую товар дерюгу, Шаран удобно уселась среди мягких тюков. Помяв те, что лежали ближе, она потерла нос и посмотрела в глаза мужу.
- Это шерсть. Крашеная, пахнет конской мочой и корой крушины, - сказала Шаран по-гречески.
Он кивнул. Улыбнулся и подал жене сына.
Потом Артембар подсадил хозяина на второго коня, и художник велел мальчику забраться в повозку к жене. Успел шепнуть слуге, что даст ему сикль за все старания.
- Трогай, - приказал эллин проводнику.
Тот хлестнул свою лошадку, и повозка покатила. Менекрат ехал следом на втором кауром жеребце: он бросил взгляд на дверь и заметил, что та осталась приотворенной. Но потом эллин только рассмеялся, махнув рукой.
Он распахнул свой голубой плащ, из хорошей крашеной шерсти, и погладил рукоять ножа. Потом, перестав улыбаться, Менекрат уперся взглядом в сутулую спину странного торговца.
"Даже если он тот, за кого себя выдает, в дороге на нас, едущих без защиты, почти наверняка нападут грабители. Как умирать, разница будет невелика!"
К удивлению эллина, из города их выпустили свободно. Может, стража в закатный час просто дремала... или просто они пропускали слишком много проезжающих, а насчет Менекрата указаний не получили?.. Или не разглядели в нем чужестранца? Сам Менекрат ни разу не раскрыл рта: со стражниками объяснялся их проводник.
Когда Сузы остались позади, грудь эллина опять стеснила тревога. Темнело быстро, и становилось ясно, что скоро придется заночевать в поле.
Менекрат посмотрел на жену, сидевшую в телеге поджав ноги. Шаран баюкала ребенка, напевая заунывную степную песню.
Художника укололо внезапное осознание, что персиянка успела нацепить подаренные им серьги его собственной работы. Два женских изображения, два голубых профиля, покачивались по сторонам ее лица и бликовали.
Что это, женское малоумие или тщеславие? Или какой-то расчет?..
Менекрат снова махнул рукой и промолчал.
Когда огни Суз исчезли из виду, еще до самой темноты, они расположились на ночлег. Эллин сомневался, запалить ли костер... потом решил, что нужно развести огонь и назначить часового. Караулить его жену с сыном и поклажу могли только он и Артембар.
Мальчик сразу согласился: и тогда Менекрат велел слуге лечь и уснуть. Сам он постережет своих спутников в самые темные часы, пока Артембар отдыхает. Потом мальчик сменит его.
Артембар уснул почти мгновенно - а эллину так и так не спалось. Он ворошил в костре палкой лепешки сухого навоза, которые они везли с собой как топливо, и смотрел на Шаран и Элефтерая. Персиянка уснула у огня, для тепла... и ради божественной защиты. Хотя на телеге женщине с ребенком было бы безопасней.
На телеге спал проводник, торговец, который не сказал с эллином и двух слов за всю дорогу. Менекрат до сих пор не знал даже его имени.
Когда небо начало сереть, эллин потряс за плечо Артембара. Мальчишка промычал что-то сквозь сон и отмахнулся; но тут же сел и распахнул глаза, свежий и бодрый.
- Господин?..
- Постереги их, - приказал Менекрат, указывая на свою семью. - Я ложусь спать.
Укладываясь и укрываясь плащом, эллин посмотрел на жену. Шаран ночью просыпалась, покормить и перепеленать ребенка, но сейчас оба снова беспробудно спали.
Мучительно не хотелось оставить их без присмотра, закрыть глаза даже на миг!
Последним, что видел грек перед тем, как уснуть, был Артембар. Мальчик встал над его женой во весь небольшой рост и, озираясь по сторонам, похлопывал себя хворостиной по исцарапанным колючками голым икрам, над которыми он высоко закатал штаны.
Проснулся Менекрат от дрожания земли: от топота множества копыт. Он вскочил, хватаясь за свой нож, который никак не нащупывался под плащом.
И тут увидел, что они окружены. Менекрата и его домочадцев взяли в кольцо всадники богатого вида - одетые на первый взгляд непритязательно: но эллин различил и цветную вышивку, и дорогую упряжь, и отличное оружие. Руки персов лежали на рукоятях изогнутых мечей.
- Кто вы такие? - спросил один из них, по-видимому, старший.
Узнал ионийца, подумал Менекрат.
Он открыл рот, но не знал, что сказать. Он даже не видел из-за спин этих воинов, куда запропастился их проводник.
Художник уже приготовился к худшему; но тут вдруг вперед снова выскочил Артембар. Юный перс зачастил что-то, показывая на своего хозяина. Эллин разобрал имя "Бхаяшия".
Всадники изумленно зашептались; а потом старший вдруг приказал Менекрату:
- Покажи спину.
Менекрат даже не успел ничего подумать. Закрыв глаза от унижения и сжав зубы, вольноотпущенник повернулся к персам спиной; и услужливый Артембар сам задрал ему на голову плащ и рубашку.
Ожидая решения своей участи, Менекрат готов был умереть: не от страха, а от стыда. Но тут начальник отряда сказал:
- Хватит. Мы видели.
Артембар одернул и расправил одежду господина. А потом забежал вперед и быстро проговорил:
- Это караванщики, и они следуют на юг, к морю! Они возьмут нас с собой и будут охранять!
- Почему?.. - вырвалось у несчастного пленника.
- Во имя света и правды бога, - ответил Артембар.
Уезжать следовало как можно скорее, это понимала и Шаран: теперь некому было заслонить их от Атоссы. "Наверняка царица уже дозналась, что Бхаяшия продает или раздаривает изделия моей работы, - думал Менекрат. - Мою руку Атосса угадает сразу!"
Это сознание было сродни жертвенному восторгу воина, который предвосхищает свою последнюю главную битву. Но сейчас Менекрат не мог гибнуть.
- Нам нужна лошадь. Две лошади и повозка, - сказал грек жене. - Только где их нанять?
Шаран уже вытерла слезы и думала, наморщив лоб.
- Артембар, ты достанешь для нас лошадей? - сказала она вдруг, повернувшись к юному слуге, который незамеченным возник в дверях.
Менекрат даже не вспомнил о нем; а испуганный мальчик, удостоенный вниманием теперешней хозяйки, заулыбался и шагнул вперед.
- Да, госпожа, я достану лошадей и повозку, - сказал Артембар. - Я буду служить чем могу, если вы возьмете меня с собой!
Менекрат, державший на руках сына, ошеломленно смотрел на обоих персов.
- Взять с собой? - повторил он.
- А как же еще? - воскликнула Шаран. - Куда Артембар пойдет без нас?
Менекрат усмехнулся.
- Думаю, он нашел бы, куда пойти без нас! Но ты хорошо придумала, - сказал эллин. - Взять его с собой будет лучше всего.
Он посмотрел на Артембара. Мальчик потирал одной грязной босой ступней вторую ногу и то опускал, то снова вскидывал на Менекрата черные глаза, полные надежды.
- Мы возьмем тебя, если ты достанешь нам, на чем ехать, - сказал скульптор.
Артембар знал город лучше Менекрата, успев обегать все Сузы за то время, что они жили здесь. И мальчик горячо кивнул.
- Я скоро вернусь, господин, и приведу лошадей и возницу!
Художник так и дернулся к двери.
- Возницу? Может, мне лучше пойти с тобой?..
Шаран вцепилась мужу в плащ.
- Нет, не ходи! Не бросай меня одну!..
Ее расширенные глаза вдруг напомнили эллину царицу Атоссу. Он двинул плечом, высвобождаясь, и кивнул.
- Хорошо, мы с тобой займемся сборами.
Шаран уже сновала по комнате, увязывая свои платья и нижние рубашки. Пусть грубые и серые: зато лен почти не снашивался. Выбежав в сад, сдернула с веревки еще не просохшие детские пеленки. Была осень, и в волглом воздухе белье просыхало плохо.
Вернувшись в дом, персиянка стала собирать свои драгоценности, подарки мужа: ее глаза ярко блестели. Таких бронзовых серег, с голубыми эмалевыми вставками в виде женских лиц, которые словно бы переглядывались, качаясь в ее ушах, не было даже у государыни. И пояса с пряжкой в виде многорукого Савитара, солнечного бога индов!
Пока Шаран складывала свои сокровища, Менекрат успел собрать инструменты: резцы, молоток, клещи и маленький переносной горн. Ему вернули все его старые орудия и подарили новые. Одежды у эллина было гораздо меньше, чем у жены; и раньше, чем она управилась, художник собрал еды в дорогу - все тех же ячменных лепешек, изюма, орехов, полоски вяленого мяса.
Артембара все не было. Когда хозяева опустошили дом и сложили свои узлы в одном углу, Шаран села и взяла ребенка. Элефтерай просил есть.
Менекрат сел напротив жены и стиснул руки на коленях. Эллин молчал, не желая отвлекать и пугать Шаран, но сам то и дело поглядывал на дверь, оставшуюся незапертой. Наконец не вытерпел и встал.
- Оставь, - громко окликнула его Шаран. Она казалась всецело поглощенной кормлением, но замечала все.
- Если придут не те, кого мы ждем, запор не защитит, - сказала персиянка.
Менекрат перевел дыхание и потрогал ребристую рукоять ножа, висевшего на поясе.
- Ты права.
Но он не смог больше сесть, вышел из дома и стал дожидаться своего слугу. Артембар не мог привести врагов... или мог? А вдруг юный перс приведет их против воли, будучи схвачен, - наведет на дом Менекрата слуг Атоссы?..
Шаран вышла к мужу спустя некоторое время: он услышал ее, только когда персиянка потеребила его за рукав.
- Что ты тут стоишь? Иди в дом!
Художник посмотрел на нее.
- Мальчишки все нет! Может, стоит уйти без него? У нас хватит...
Шаран схватила эллина за руку.
- Нет, нет, подождем еще! Город так велик, но найти то, что нужно, очень трудно! Очень трудно найти того, кому можно верить!
Менекрат рассмеялся.
- Вот это правда!
И тут они услышали цокот копыт по пыльной улочке. Менекрат резко насторожился.
- Иди в комнаты! Если что, может быть, ты успеешь выскользнуть вместе с сыном!
Персиянка, посчитав это разумным, выполнила приказ. Менекрат быстро обернулся и успел увидеть, как мелькнула в дверях линялая красная юбка. А если она и вправду сейчас улизнет через заднюю дверь, прихватив Элефтерая?..
Но тут он увидел гостей, и ощутил огромное облегчение. Вернее сказать, еще раньше, чем увидеть, Менекрат услышал: Артембар окликнул его с высоты.
Мальчишка Бхаяшии, которому было не то одиннадцать, не то двенадцать лет, - Менекрат не знал, сколько именно, - сидел верхом на кауром жеребце, побалтывая ногами.
- Господин, я вернулся!
Второго коня вел в поводу его спутник, перс самого обыкновенного вида, разве что очень заросший. Лошадь была запряжена в подводу, которая поскрипывала, уже чем-то нагруженная.
Артембар спрыгнул с коня.
- Я достал лошадей с повозкой и человека, который нас проводит! - подбоченившись, гордо объявил юный слуга.
Менекрату, молча переводившему взгляд с Артембара на его спутника, хотелось то поблагодарить мальчишку от всей души, то разбранить. Что за проходимца он притащил в их дом, и что тот везет в своей телеге?
Менекрат посмотрел на небо и поежился: солнце заходило, и стало зябко.
- Кто этот человек и куда он предлагает нас проводить? Что у него там спрятано? - спросил художник, показывая на телегу.
- Шерсть и хлопок. Это торговец, - объяснил Артембар. - Он сейчас едет на юг, в порт, и согласился подвезти тебя, господин, если ты ему заплатишь своим серебром!
- Ты ему сказал, что у меня...
Менекрат чуть не задохнулся от гнева; но придержал язык. Артембар еще мальчик, и сделал лучшее, на что был способен!
Этот перс, с такой легкостью согласившийся помочь неизвестному ионийцу, - называвший себя торговцем, едущим к морю, и притом не имевший никакой охраны, - был донельзя подозрителен. Однако выбирать не приходилось. Менекрат быстро оглянулся, вспомнив о своей семье.
Эллин ощутил мгновенный тошнотный страх: вдруг Шаран с ребенком уже нет. Но та, в своем выцветшем красном платье и платке, подвязанном на затылке, стояла на пороге и всматривалась в то, что происходит между ее мужем и гостем. Ребенок лежал у Шаран на плече: Менекрат разглядел Элефтерая, только когда заметил, что персиянка поглаживает красно-бурый сверток по головке и по спинке. При этом бывшая рабыня Бхаяшии не отрывала глаз от чужака.
Менекрат сложил руки на груди: ему захотелось притронуться к ножу, но делать этого на глазах у проводника не следовало.
- Сколько ты хочешь с меня? - спросил иониец.
Перс посмотрел на него из-под кустистых бровей и поднял три пальца.
- Серебро Дараявауша, - сказал он.
- Три царских сикля? - спросил Менекрат.
У них с Шаран было восемь серебряных монет. Эллин не знал, дорого просит проводник или нет, но заподозрил, что очень дорого.
И это неожиданно успокоило скульптора. Будь этот торговец подсылом, он запросил бы меньше... хотя ни за что ручаться было нельзя.
Обернувшись к жене, Менекрат поманил ее. Шаран подошла, неслышно ступая: хотя была тяжеловата, еще и поправилась после родов.
- Соглашаться нам, как ты думаешь? - спросил художник.
- Соглашаться, - тут же ответила персиянка. - Разве мы можем найти другую помощь?
Эллин опустил голову и на несколько мгновений замолчал. Потом посмотрел на Артембара.
- Мы едем! Помоги уложить вещи на телегу!
Артембар кивнул и хотел уже прошмыгнуть мимо, в дом, но Менекрат остановил его. Обхватил одной рукой за плечи и прижал к себе, растрепав черные вихры.
- Ты молодчина!
Юный перс ответил широкой улыбкой и убежал. Менекрат пошел за слугой, про себя сознавая, что несмотря на все превосходные качества мальчика, оборотистость и преданность, все равно не может поверить ему.
Заставив себя отбросить сомнения, эллин вместе с женой и Артембаром перенес их пожитки в повозку.
Потом скульптор подсадил жену в подводу. Отдернув прикрывающую товар дерюгу, Шаран удобно уселась среди мягких тюков. Помяв те, что лежали ближе, она потерла нос и посмотрела в глаза мужу.
- Это шерсть. Крашеная, пахнет конской мочой и корой крушины, - сказала Шаран по-гречески.
Он кивнул. Улыбнулся и подал жене сына.
Потом Артембар подсадил хозяина на второго коня, и художник велел мальчику забраться в повозку к жене. Успел шепнуть слуге, что даст ему сикль за все старания.
- Трогай, - приказал эллин проводнику.
Тот хлестнул свою лошадку, и повозка покатила. Менекрат ехал следом на втором кауром жеребце: он бросил взгляд на дверь и заметил, что та осталась приотворенной. Но потом эллин только рассмеялся, махнув рукой.
Он распахнул свой голубой плащ, из хорошей крашеной шерсти, и погладил рукоять ножа. Потом, перестав улыбаться, Менекрат уперся взглядом в сутулую спину странного торговца.
"Даже если он тот, за кого себя выдает, в дороге на нас, едущих без защиты, почти наверняка нападут грабители. Как умирать, разница будет невелика!"
К удивлению эллина, из города их выпустили свободно. Может, стража в закатный час просто дремала... или просто они пропускали слишком много проезжающих, а насчет Менекрата указаний не получили?.. Или не разглядели в нем чужестранца? Сам Менекрат ни разу не раскрыл рта: со стражниками объяснялся их проводник.
Когда Сузы остались позади, грудь эллина опять стеснила тревога. Темнело быстро, и становилось ясно, что скоро придется заночевать в поле.
Менекрат посмотрел на жену, сидевшую в телеге поджав ноги. Шаран баюкала ребенка, напевая заунывную степную песню.
Художника укололо внезапное осознание, что персиянка успела нацепить подаренные им серьги его собственной работы. Два женских изображения, два голубых профиля, покачивались по сторонам ее лица и бликовали.
Что это, женское малоумие или тщеславие? Или какой-то расчет?..
Менекрат снова махнул рукой и промолчал.
Когда огни Суз исчезли из виду, еще до самой темноты, они расположились на ночлег. Эллин сомневался, запалить ли костер... потом решил, что нужно развести огонь и назначить часового. Караулить его жену с сыном и поклажу могли только он и Артембар.
Мальчик сразу согласился: и тогда Менекрат велел слуге лечь и уснуть. Сам он постережет своих спутников в самые темные часы, пока Артембар отдыхает. Потом мальчик сменит его.
Артембар уснул почти мгновенно - а эллину так и так не спалось. Он ворошил в костре палкой лепешки сухого навоза, которые они везли с собой как топливо, и смотрел на Шаран и Элефтерая. Персиянка уснула у огня, для тепла... и ради божественной защиты. Хотя на телеге женщине с ребенком было бы безопасней.
На телеге спал проводник, торговец, который не сказал с эллином и двух слов за всю дорогу. Менекрат до сих пор не знал даже его имени.
Когда небо начало сереть, эллин потряс за плечо Артембара. Мальчишка промычал что-то сквозь сон и отмахнулся; но тут же сел и распахнул глаза, свежий и бодрый.
- Господин?..
- Постереги их, - приказал Менекрат, указывая на свою семью. - Я ложусь спать.
Укладываясь и укрываясь плащом, эллин посмотрел на жену. Шаран ночью просыпалась, покормить и перепеленать ребенка, но сейчас оба снова беспробудно спали.
Мучительно не хотелось оставить их без присмотра, закрыть глаза даже на миг!
Последним, что видел грек перед тем, как уснуть, был Артембар. Мальчик встал над его женой во весь небольшой рост и, озираясь по сторонам, похлопывал себя хворостиной по исцарапанным колючками голым икрам, над которыми он высоко закатал штаны.
Проснулся Менекрат от дрожания земли: от топота множества копыт. Он вскочил, хватаясь за свой нож, который никак не нащупывался под плащом.
И тут увидел, что они окружены. Менекрата и его домочадцев взяли в кольцо всадники богатого вида - одетые на первый взгляд непритязательно: но эллин различил и цветную вышивку, и дорогую упряжь, и отличное оружие. Руки персов лежали на рукоятях изогнутых мечей.
- Кто вы такие? - спросил один из них, по-видимому, старший.
Узнал ионийца, подумал Менекрат.
Он открыл рот, но не знал, что сказать. Он даже не видел из-за спин этих воинов, куда запропастился их проводник.
Художник уже приготовился к худшему; но тут вдруг вперед снова выскочил Артембар. Юный перс зачастил что-то, показывая на своего хозяина. Эллин разобрал имя "Бхаяшия".
Всадники изумленно зашептались; а потом старший вдруг приказал Менекрату:
- Покажи спину.
Менекрат даже не успел ничего подумать. Закрыв глаза от унижения и сжав зубы, вольноотпущенник повернулся к персам спиной; и услужливый Артембар сам задрал ему на голову плащ и рубашку.
Ожидая решения своей участи, Менекрат готов был умереть: не от страха, а от стыда. Но тут начальник отряда сказал:
- Хватит. Мы видели.
Артембар одернул и расправил одежду господина. А потом забежал вперед и быстро проговорил:
- Это караванщики, и они следуют на юг, к морю! Они возьмут нас с собой и будут охранять!
- Почему?.. - вырвалось у несчастного пленника.
- Во имя света и правды бога, - ответил Артембар.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 106
Уезжать следовало как можно скорее, это понимала и Шаран: теперь некому было заслонить их от Атоссы. "Наверняка царица уже дозналась, что Бхаяшия продает или раздаривает изделия моей работы, - думал Менекрат. - Мою руку Атосса угадает сразу!"
Это сознание было сродни жертвенному восторгу воина, который предвосхищает свою последнюю главную битву. Но сейчас Менекрат не мог гибнуть.
- Нам нужна лошадь. Две лошади и повозка, - сказал грек жене. - Только где их нанять?
Шаран уже вытерла слезы и думала, наморщив лоб.
- Артембар, ты достанешь для нас лошадей? - сказала она вдруг, повернувшись к юному слуге, который незамеченным возник в дверях.
Менекрат даже не вспомнил о нем; а испуганный мальчик, удостоенный вниманием теперешней хозяйки, заулыбался и шагнул вперед.
- Да, госпожа, я достану лошадей и повозку, - сказал Артембар. - Я буду служить чем могу, если вы возьмете меня с собой!
Менекрат, державший на руках сына, ошеломленно смотрел на обоих персов.
- Взять с собой? - повторил он.
- А как же еще? - воскликнула Шаран. - Куда Артембар пойдет без нас?
Менекрат усмехнулся.
- Думаю, он нашел бы, куда пойти без нас! Но ты хорошо придумала, - сказал эллин. - Взять его с собой будет лучше всего.
Он посмотрел на Артембара. Мальчик потирал одной грязной босой ступней вторую ногу и то опускал, то снова вскидывал на Менекрата черные глаза, полные надежды.
- Мы возьмем тебя, если ты достанешь нам, на чем ехать, - сказал скульптор.
Артембар знал город лучше Менекрата, успев обегать все Сузы за то время, что они жили здесь. И мальчик горячо кивнул.
- Я скоро вернусь, господин, и приведу лошадей и возницу!
Художник так и дернулся к двери.
- Возницу? Может, мне лучше пойти с тобой?..
Шаран вцепилась мужу в плащ.
- Нет, не ходи! Не бросай меня одну!..
Ее расширенные глаза вдруг напомнили эллину царицу Атоссу. Он двинул плечом, высвобождаясь, и кивнул.
- Хорошо, мы с тобой займемся сборами.
Шаран уже сновала по комнате, увязывая свои платья и нижние рубашки. Пусть грубые и серые: зато лен почти не снашивался. Выбежав в сад, сдернула с веревки еще не просохшие детские пеленки. Была осень, и в волглом воздухе белье просыхало плохо.
Вернувшись в дом, персиянка стала собирать свои драгоценности, подарки мужа: ее глаза ярко блестели. Таких бронзовых серег, с голубыми эмалевыми вставками в виде женских лиц, которые словно бы переглядывались, качаясь в ее ушах, не было даже у государыни. И пояса с пряжкой в виде многорукого Савитара, солнечного бога индов!
Пока Шаран складывала свои сокровища, Менекрат успел собрать инструменты: резцы, молоток, клещи и маленький переносной горн. Ему вернули все его старые орудия и подарили новые. Одежды у эллина было гораздо меньше, чем у жены; и раньше, чем она управилась, художник собрал еды в дорогу - все тех же ячменных лепешек, изюма, орехов, полоски вяленого мяса.
Артембара все не было. Когда хозяева опустошили дом и сложили свои узлы в одном углу, Шаран села и взяла ребенка. Элефтерай просил есть.
Менекрат сел напротив жены и стиснул руки на коленях. Эллин молчал, не желая отвлекать и пугать Шаран, но сам то и дело поглядывал на дверь, оставшуюся незапертой. Наконец не вытерпел и встал.
- Оставь, - громко окликнула его Шаран. Она казалась всецело поглощенной кормлением, но замечала все.
- Если придут не те, кого мы ждем, запор не защитит, - сказала персиянка.
Менекрат перевел дыхание и потрогал ребристую рукоять ножа, висевшего на поясе.
- Ты права.
Но он не смог больше сесть, вышел из дома и стал дожидаться своего слугу. Артембар не мог привести врагов... или мог? А вдруг юный перс приведет их против воли, будучи схвачен, - наведет на дом Менекрата слуг Атоссы?..
Шаран вышла к мужу спустя некоторое время: он услышал ее, только когда персиянка потеребила его за рукав.
- Что ты тут стоишь? Иди в дом!
Художник посмотрел на нее.
- Мальчишки все нет! Может, стоит уйти без него? У нас хватит...
Шаран схватила эллина за руку.
- Нет, нет, подождем еще! Город так велик, но найти то, что нужно, очень трудно! Очень трудно найти того, кому можно верить!
Менекрат рассмеялся.
- Вот это правда!
И тут они услышали цокот копыт по пыльной улочке. Менекрат резко насторожился.
- Иди в комнаты! Если что, может быть, ты успеешь выскользнуть вместе с сыном!
Персиянка, посчитав это разумным, выполнила приказ. Менекрат быстро обернулся и успел увидеть, как мелькнула в дверях линялая красная юбка. А если она и вправду сейчас улизнет через заднюю дверь, прихватив Элефтерая?..
Но тут он увидел гостей, и ощутил огромное облегчение. Вернее сказать, еще раньше, чем увидеть, Менекрат услышал: Артембар окликнул его с высоты.
Мальчишка Бхаяшии, которому было не то одиннадцать, не то двенадцать лет, - Менекрат не знал, сколько именно, - сидел верхом на кауром жеребце, побалтывая ногами.
- Господин, я вернулся!
Второго коня вел в поводу его спутник, перс самого обыкновенного вида, разве что очень заросший. Лошадь была запряжена в подводу, которая поскрипывала, уже чем-то нагруженная.
Артембар спрыгнул с коня.
- Я достал лошадей с повозкой и человека, который нас проводит! - подбоченившись, гордо объявил юный слуга.
Менекрату, молча переводившему взгляд с Артембара на его спутника, хотелось то поблагодарить мальчишку от всей души, то разбранить. Что за проходимца он притащил в их дом, и что тот везет в своей телеге?
Менекрат посмотрел на небо и поежился: солнце заходило, и стало зябко.
- Кто этот человек и куда он предлагает нас проводить? Что у него там спрятано? - спросил художник, показывая на телегу.
- Шерсть и хлопок. Это торговец, - объяснил Артембар. - Он сейчас едет на юг, в порт, и согласился подвезти тебя, господин, если ты ему заплатишь своим серебром!
- Ты ему сказал, что у меня...
Менекрат чуть не задохнулся от гнева; но придержал язык. Артембар еще мальчик, и сделал лучшее, на что был способен!
Этот перс, с такой легкостью согласившийся помочь неизвестному ионийцу, - называвший себя торговцем, едущим к морю, и притом не имевший никакой охраны, - был донельзя подозрителен. Однако выбирать не приходилось. Менекрат быстро оглянулся, вспомнив о своей семье.
Эллин ощутил мгновенный тошнотный страх: вдруг Шаран с ребенком уже нет. Но та, в своем выцветшем красном платье и платке, подвязанном на затылке, стояла на пороге и всматривалась в то, что происходит между ее мужем и гостем. Ребенок лежал у Шаран на плече: Менекрат разглядел Элефтерая, только когда заметил, что персиянка поглаживает красно-бурый сверток по головке и по спинке. При этом бывшая рабыня Бхаяшии не отрывала глаз от чужака.
Менекрат сложил руки на груди: ему захотелось притронуться к ножу, но делать этого на глазах у проводника не следовало.
- Сколько ты хочешь с меня? - спросил иониец.
Перс посмотрел на него из-под кустистых бровей и поднял три пальца.
- Серебро Дараявауша, - сказал он.
- Три царских сикля? - спросил Менекрат.
У них с Шаран было восемь серебряных монет. Эллин не знал, дорого просит проводник или нет, но заподозрил, что очень дорого.
И это неожиданно успокоило скульптора. Будь этот торговец подсылом, он запросил бы меньше... хотя ни за что ручаться было нельзя.
Обернувшись к жене, Менекрат поманил ее. Шаран подошла, неслышно ступая: хотя была тяжеловата, еще и поправилась после родов.
- Соглашаться нам, как ты думаешь? - спросил художник.
- Соглашаться, - тут же ответила персиянка. - Разве мы можем найти другую помощь?
Эллин опустил голову и на несколько мгновений замолчал. Потом посмотрел на Артембара.
- Мы едем! Помоги уложить вещи на телегу!
Артембар кивнул и хотел уже прошмыгнуть мимо, в дом, но Менекрат остановил его. Обхватил одной рукой за плечи и прижал к себе, растрепав черные вихры.
- Ты молодчина!
Юный перс ответил широкой улыбкой и убежал. Менекрат пошел за слугой, про себя сознавая, что несмотря на все превосходные качества мальчика, оборотистость и преданность, все равно не может поверить ему.
Заставив себя отбросить сомнения, эллин вместе с женой и Артембаром перенес их пожитки в повозку.
Потом скульптор подсадил жену в подводу. Отдернув прикрывающую товар дерюгу, Шаран удобно уселась среди мягких тюков. Помяв те, что лежали ближе, она потерла нос и посмотрела в глаза мужу.
- Это шерсть. Крашеная, пахнет конской мочой и корой крушины, - сказала Шаран по-гречески.
Он кивнул. Улыбнулся и подал жене сына.
Потом Артембар подсадил хозяина на второго коня, и художник велел мальчику забраться в повозку к жене. Успел шепнуть слуге, что даст ему сикль за все старания.
- Трогай, - приказал эллин проводнику.
Тот хлестнул свою лошадку, и повозка покатила. Менекрат ехал следом на втором кауром жеребце: он бросил взгляд на дверь и заметил, что та осталась приотворенной. Но потом эллин только рассмеялся, махнув рукой.
Он распахнул свой голубой плащ, из хорошей крашеной шерсти, и погладил рукоять ножа. Потом, перестав улыбаться, Менекрат уперся взглядом в сутулую спину странного торговца.
"Даже если он тот, за кого себя выдает, в дороге на нас, едущих без защиты, почти наверняка нападут грабители. Как умирать, разница будет невелика!"
К удивлению эллина, из города их выпустили свободно. Может, стража в закатный час просто дремала... или просто они пропускали слишком много проезжающих, а насчет Менекрата указаний не получили?.. Или не разглядели в нем чужестранца? Сам Менекрат ни разу не раскрыл рта: со стражниками объяснялся их проводник.
Когда Сузы остались позади, грудь эллина опять стеснила тревога. Темнело быстро, и становилось ясно, что скоро придется заночевать в поле.
Менекрат посмотрел на жену, сидевшую в телеге поджав ноги. Шаран баюкала ребенка, напевая заунывную степную песню.
Художника укололо внезапное осознание, что персиянка успела нацепить подаренные им серьги его собственной работы. Два женских изображения, два голубых профиля, покачивались по сторонам ее лица и бликовали.
Что это, женское малоумие или тщеславие? Или какой-то расчет?..
Менекрат снова махнул рукой и промолчал.
Когда огни Суз исчезли из виду, еще до самой темноты, они расположились на ночлег. Эллин сомневался, запалить ли костер... потом решил, что нужно развести огонь и назначить часового. Караулить его жену с сыном и поклажу могли только он и Артембар.
Мальчик сразу согласился: и тогда Менекрат велел слуге лечь и уснуть. Сам он постережет своих спутников в самые темные часы, пока Артембар отдыхает. Потом мальчик сменит его.
Артембар уснул почти мгновенно - а эллину так и так не спалось. Он ворошил в костре палкой лепешки сухого навоза, которые они везли с собой как топливо, и смотрел на Шаран и Элефтерая. Персиянка уснула у огня, для тепла... и ради божественной защиты. Хотя на телеге женщине с ребенком было бы безопасней.
На телеге спал проводник, торговец, который не сказал с эллином и двух слов за всю дорогу. Менекрат до сих пор не знал даже его имени.
Когда небо начало сереть, эллин потряс за плечо Артембара. Мальчишка промычал что-то сквозь сон и отмахнулся; но тут же сел и распахнул глаза, свежий и бодрый.
- Господин?..
- Постереги их, - приказал Менекрат, указывая на свою семью. - Я ложусь спать.
Укладываясь и укрываясь плащом, эллин посмотрел на жену. Шаран ночью просыпалась, покормить и перепеленать ребенка, но сейчас оба снова беспробудно спали.
Мучительно не хотелось оставить их без присмотра, закрыть глаза даже на миг!
Последним, что видел грек перед тем, как уснуть, был Артембар. Мальчик встал над его женой во весь небольшой рост и, озираясь по сторонам, похлопывал себя хворостиной по исцарапанным колючками голым икрам, над которыми он высоко закатал штаны.
Проснулся Менекрат от дрожания земли: от топота множества копыт. Он вскочил, хватаясь за свой нож, который никак не нащупывался под плащом.
И тут увидел, что они окружены. Менекрата и его домочадцев взяли в кольцо всадники богатого вида - одетые на первый взгляд непритязательно: но эллин различил и цветную вышивку, и дорогую упряжь, и отличное оружие. Руки персов лежали на рукоятях изогнутых мечей.
- Кто вы такие? - спросил один из них, по-видимому, старший.
Узнал ионийца, подумал Менекрат.
Он открыл рот, но не знал, что сказать. Он даже не видел из-за спин этих воинов, куда запропастился их проводник.
Художник уже приготовился к худшему; но тут вдруг вперед снова выскочил Артембар. Юный перс зачастил что-то, показывая на своего хозяина. Эллин разобрал имя "Бхаяшия".
Всадники изумленно зашептались; а потом старший вдруг приказал Менекрату:
- Покажи спину.
Менекрат даже не успел ничего подумать. Закрыв глаза от унижения и сжав зубы, вольноотпущенник повернулся к персам спиной; и услужливый Артембар сам задрал ему на голову плащ и рубашку.
Ожидая решения своей участи, Менекрат готов был умереть: не от страха, а от стыда. Но тут начальник отряда сказал:
- Хватит. Мы видели.
Артембар одернул и расправил одежду господина. А потом забежал вперед и быстро проговорил:
- Это караванщики, и они следуют на юг, к морю! Они возьмут нас с собой и будут охранять!
- Почему?.. - вырвалось у несчастного пленника.
- Во имя света и правды бога, - ответил Артембар.
Уезжать следовало как можно скорее, это понимала и Шаран: теперь некому было заслонить их от Атоссы. "Наверняка царица уже дозналась, что Бхаяшия продает или раздаривает изделия моей работы, - думал Менекрат. - Мою руку Атосса угадает сразу!"
Это сознание было сродни жертвенному восторгу воина, который предвосхищает свою последнюю главную битву. Но сейчас Менекрат не мог гибнуть.
- Нам нужна лошадь. Две лошади и повозка, - сказал грек жене. - Только где их нанять?
Шаран уже вытерла слезы и думала, наморщив лоб.
- Артембар, ты достанешь для нас лошадей? - сказала она вдруг, повернувшись к юному слуге, который незамеченным возник в дверях.
Менекрат даже не вспомнил о нем; а испуганный мальчик, удостоенный вниманием теперешней хозяйки, заулыбался и шагнул вперед.
- Да, госпожа, я достану лошадей и повозку, - сказал Артембар. - Я буду служить чем могу, если вы возьмете меня с собой!
Менекрат, державший на руках сына, ошеломленно смотрел на обоих персов.
- Взять с собой? - повторил он.
- А как же еще? - воскликнула Шаран. - Куда Артембар пойдет без нас?
Менекрат усмехнулся.
- Думаю, он нашел бы, куда пойти без нас! Но ты хорошо придумала, - сказал эллин. - Взять его с собой будет лучше всего.
Он посмотрел на Артембара. Мальчик потирал одной грязной босой ступней вторую ногу и то опускал, то снова вскидывал на Менекрата черные глаза, полные надежды.
- Мы возьмем тебя, если ты достанешь нам, на чем ехать, - сказал скульптор.
Артембар знал город лучше Менекрата, успев обегать все Сузы за то время, что они жили здесь. И мальчик горячо кивнул.
- Я скоро вернусь, господин, и приведу лошадей и возницу!
Художник так и дернулся к двери.
- Возницу? Может, мне лучше пойти с тобой?..
Шаран вцепилась мужу в плащ.
- Нет, не ходи! Не бросай меня одну!..
Ее расширенные глаза вдруг напомнили эллину царицу Атоссу. Он двинул плечом, высвобождаясь, и кивнул.
- Хорошо, мы с тобой займемся сборами.
Шаран уже сновала по комнате, увязывая свои платья и нижние рубашки. Пусть грубые и серые: зато лен почти не снашивался. Выбежав в сад, сдернула с веревки еще не просохшие детские пеленки. Была осень, и в волглом воздухе белье просыхало плохо.
Вернувшись в дом, персиянка стала собирать свои драгоценности, подарки мужа: ее глаза ярко блестели. Таких бронзовых серег, с голубыми эмалевыми вставками в виде женских лиц, которые словно бы переглядывались, качаясь в ее ушах, не было даже у государыни. И пояса с пряжкой в виде многорукого Савитара, солнечного бога индов!
Пока Шаран складывала свои сокровища, Менекрат успел собрать инструменты: резцы, молоток, клещи и маленький переносной горн. Ему вернули все его старые орудия и подарили новые. Одежды у эллина было гораздо меньше, чем у жены; и раньше, чем она управилась, художник собрал еды в дорогу - все тех же ячменных лепешек, изюма, орехов, полоски вяленого мяса.
Артембара все не было. Когда хозяева опустошили дом и сложили свои узлы в одном углу, Шаран села и взяла ребенка. Элефтерай просил есть.
Менекрат сел напротив жены и стиснул руки на коленях. Эллин молчал, не желая отвлекать и пугать Шаран, но сам то и дело поглядывал на дверь, оставшуюся незапертой. Наконец не вытерпел и встал.
- Оставь, - громко окликнула его Шаран. Она казалась всецело поглощенной кормлением, но замечала все.
- Если придут не те, кого мы ждем, запор не защитит, - сказала персиянка.
Менекрат перевел дыхание и потрогал ребристую рукоять ножа, висевшего на поясе.
- Ты права.
Но он не смог больше сесть, вышел из дома и стал дожидаться своего слугу. Артембар не мог привести врагов... или мог? А вдруг юный перс приведет их против воли, будучи схвачен, - наведет на дом Менекрата слуг Атоссы?..
Шаран вышла к мужу спустя некоторое время: он услышал ее, только когда персиянка потеребила его за рукав.
- Что ты тут стоишь? Иди в дом!
Художник посмотрел на нее.
- Мальчишки все нет! Может, стоит уйти без него? У нас хватит...
Шаран схватила эллина за руку.
- Нет, нет, подождем еще! Город так велик, но найти то, что нужно, очень трудно! Очень трудно найти того, кому можно верить!
Менекрат рассмеялся.
- Вот это правда!
И тут они услышали цокот копыт по пыльной улочке. Менекрат резко насторожился.
- Иди в комнаты! Если что, может быть, ты успеешь выскользнуть вместе с сыном!
Персиянка, посчитав это разумным, выполнила приказ. Менекрат быстро обернулся и успел увидеть, как мелькнула в дверях линялая красная юбка. А если она и вправду сейчас улизнет через заднюю дверь, прихватив Элефтерая?..
Но тут он увидел гостей, и ощутил огромное облегчение. Вернее сказать, еще раньше, чем увидеть, Менекрат услышал: Артембар окликнул его с высоты.
Мальчишка Бхаяшии, которому было не то одиннадцать, не то двенадцать лет, - Менекрат не знал, сколько именно, - сидел верхом на кауром жеребце, побалтывая ногами.
- Господин, я вернулся!
Второго коня вел в поводу его спутник, перс самого обыкновенного вида, разве что очень заросший. Лошадь была запряжена в подводу, которая поскрипывала, уже чем-то нагруженная.
Артембар спрыгнул с коня.
- Я достал лошадей с повозкой и человека, который нас проводит! - подбоченившись, гордо объявил юный слуга.
Менекрату, молча переводившему взгляд с Артембара на его спутника, хотелось то поблагодарить мальчишку от всей души, то разбранить. Что за проходимца он притащил в их дом, и что тот везет в своей телеге?
Менекрат посмотрел на небо и поежился: солнце заходило, и стало зябко.
- Кто этот человек и куда он предлагает нас проводить? Что у него там спрятано? - спросил художник, показывая на телегу.
- Шерсть и хлопок. Это торговец, - объяснил Артембар. - Он сейчас едет на юг, в порт, и согласился подвезти тебя, господин, если ты ему заплатишь своим серебром!
- Ты ему сказал, что у меня...
Менекрат чуть не задохнулся от гнева; но придержал язык. Артембар еще мальчик, и сделал лучшее, на что был способен!
Этот перс, с такой легкостью согласившийся помочь неизвестному ионийцу, - называвший себя торговцем, едущим к морю, и притом не имевший никакой охраны, - был донельзя подозрителен. Однако выбирать не приходилось. Менекрат быстро оглянулся, вспомнив о своей семье.
Эллин ощутил мгновенный тошнотный страх: вдруг Шаран с ребенком уже нет. Но та, в своем выцветшем красном платье и платке, подвязанном на затылке, стояла на пороге и всматривалась в то, что происходит между ее мужем и гостем. Ребенок лежал у Шаран на плече: Менекрат разглядел Элефтерая, только когда заметил, что персиянка поглаживает красно-бурый сверток по головке и по спинке. При этом бывшая рабыня Бхаяшии не отрывала глаз от чужака.
Менекрат сложил руки на груди: ему захотелось притронуться к ножу, но делать этого на глазах у проводника не следовало.
- Сколько ты хочешь с меня? - спросил иониец.
Перс посмотрел на него из-под кустистых бровей и поднял три пальца.
- Серебро Дараявауша, - сказал он.
- Три царских сикля? - спросил Менекрат.
У них с Шаран было восемь серебряных монет. Эллин не знал, дорого просит проводник или нет, но заподозрил, что очень дорого.
И это неожиданно успокоило скульптора. Будь этот торговец подсылом, он запросил бы меньше... хотя ни за что ручаться было нельзя.
Обернувшись к жене, Менекрат поманил ее. Шаран подошла, неслышно ступая: хотя была тяжеловата, еще и поправилась после родов.
- Соглашаться нам, как ты думаешь? - спросил художник.
- Соглашаться, - тут же ответила персиянка. - Разве мы можем найти другую помощь?
Эллин опустил голову и на несколько мгновений замолчал. Потом посмотрел на Артембара.
- Мы едем! Помоги уложить вещи на телегу!
Артембар кивнул и хотел уже прошмыгнуть мимо, в дом, но Менекрат остановил его. Обхватил одной рукой за плечи и прижал к себе, растрепав черные вихры.
- Ты молодчина!
Юный перс ответил широкой улыбкой и убежал. Менекрат пошел за слугой, про себя сознавая, что несмотря на все превосходные качества мальчика, оборотистость и преданность, все равно не может поверить ему.
Заставив себя отбросить сомнения, эллин вместе с женой и Артембаром перенес их пожитки в повозку.
Потом скульптор подсадил жену в подводу. Отдернув прикрывающую товар дерюгу, Шаран удобно уселась среди мягких тюков. Помяв те, что лежали ближе, она потерла нос и посмотрела в глаза мужу.
- Это шерсть. Крашеная, пахнет конской мочой и корой крушины, - сказала Шаран по-гречески.
Он кивнул. Улыбнулся и подал жене сына.
Потом Артембар подсадил хозяина на второго коня, и художник велел мальчику забраться в повозку к жене. Успел шепнуть слуге, что даст ему сикль за все старания.
- Трогай, - приказал эллин проводнику.
Тот хлестнул свою лошадку, и повозка покатила. Менекрат ехал следом на втором кауром жеребце: он бросил взгляд на дверь и заметил, что та осталась приотворенной. Но потом эллин только рассмеялся, махнув рукой.
Он распахнул свой голубой плащ, из хорошей крашеной шерсти, и погладил рукоять ножа. Потом, перестав улыбаться, Менекрат уперся взглядом в сутулую спину странного торговца.
"Даже если он тот, за кого себя выдает, в дороге на нас, едущих без защиты, почти наверняка нападут грабители. Как умирать, разница будет невелика!"
К удивлению эллина, из города их выпустили свободно. Может, стража в закатный час просто дремала... или просто они пропускали слишком много проезжающих, а насчет Менекрата указаний не получили?.. Или не разглядели в нем чужестранца? Сам Менекрат ни разу не раскрыл рта: со стражниками объяснялся их проводник.
Когда Сузы остались позади, грудь эллина опять стеснила тревога. Темнело быстро, и становилось ясно, что скоро придется заночевать в поле.
Менекрат посмотрел на жену, сидевшую в телеге поджав ноги. Шаран баюкала ребенка, напевая заунывную степную песню.
Художника укололо внезапное осознание, что персиянка успела нацепить подаренные им серьги его собственной работы. Два женских изображения, два голубых профиля, покачивались по сторонам ее лица и бликовали.
Что это, женское малоумие или тщеславие? Или какой-то расчет?..
Менекрат снова махнул рукой и промолчал.
Когда огни Суз исчезли из виду, еще до самой темноты, они расположились на ночлег. Эллин сомневался, запалить ли костер... потом решил, что нужно развести огонь и назначить часового. Караулить его жену с сыном и поклажу могли только он и Артембар.
Мальчик сразу согласился: и тогда Менекрат велел слуге лечь и уснуть. Сам он постережет своих спутников в самые темные часы, пока Артембар отдыхает. Потом мальчик сменит его.
Артембар уснул почти мгновенно - а эллину так и так не спалось. Он ворошил в костре палкой лепешки сухого навоза, которые они везли с собой как топливо, и смотрел на Шаран и Элефтерая. Персиянка уснула у огня, для тепла... и ради божественной защиты. Хотя на телеге женщине с ребенком было бы безопасней.
На телеге спал проводник, торговец, который не сказал с эллином и двух слов за всю дорогу. Менекрат до сих пор не знал даже его имени.
Когда небо начало сереть, эллин потряс за плечо Артембара. Мальчишка промычал что-то сквозь сон и отмахнулся; но тут же сел и распахнул глаза, свежий и бодрый.
- Господин?..
- Постереги их, - приказал Менекрат, указывая на свою семью. - Я ложусь спать.
Укладываясь и укрываясь плащом, эллин посмотрел на жену. Шаран ночью просыпалась, покормить и перепеленать ребенка, но сейчас оба снова беспробудно спали.
Мучительно не хотелось оставить их без присмотра, закрыть глаза даже на миг!
Последним, что видел грек перед тем, как уснуть, был Артембар. Мальчик встал над его женой во весь небольшой рост и, озираясь по сторонам, похлопывал себя хворостиной по исцарапанным колючками голым икрам, над которыми он высоко закатал штаны.
Проснулся Менекрат от дрожания земли: от топота множества копыт. Он вскочил, хватаясь за свой нож, который никак не нащупывался под плащом.
И тут увидел, что они окружены. Менекрата и его домочадцев взяли в кольцо всадники богатого вида - одетые на первый взгляд непритязательно: но эллин различил и цветную вышивку, и дорогую упряжь, и отличное оружие. Руки персов лежали на рукоятях изогнутых мечей.
- Кто вы такие? - спросил один из них, по-видимому, старший.
Узнал ионийца, подумал Менекрат.
Он открыл рот, но не знал, что сказать. Он даже не видел из-за спин этих воинов, куда запропастился их проводник.
Художник уже приготовился к худшему; но тут вдруг вперед снова выскочил Артембар. Юный перс зачастил что-то, показывая на своего хозяина. Эллин разобрал имя "Бхаяшия".
Всадники изумленно зашептались; а потом старший вдруг приказал Менекрату:
- Покажи спину.
Менекрат даже не успел ничего подумать. Закрыв глаза от унижения и сжав зубы, вольноотпущенник повернулся к персам спиной; и услужливый Артембар сам задрал ему на голову плащ и рубашку.
Ожидая решения своей участи, Менекрат готов был умереть: не от страха, а от стыда. Но тут начальник отряда сказал:
- Хватит. Мы видели.
Артембар одернул и расправил одежду господина. А потом забежал вперед и быстро проговорил:
- Это караванщики, и они следуют на юг, к морю! Они возьмут нас с собой и будут охранять!
- Почему?.. - вырвалось у несчастного пленника.
- Во имя света и правды бога, - ответил Артембар.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 107
Проводник Менекрата сбежал и бросил весь свой воз. Когда это случилось, не мог сказать даже Артембар, который был часовым. Может быть, простой торговец испугался могущественных людей и поспешил спасти свой живот, бросив добро?
Это было вполне вероятно и даже неудивительно; но сомнения Менекрата насчет человека, приведенного Артембаром, многократно усилились.
Увидев такое дело и услышав разъяснения, начальник отряда, наткнувшегося на беглецов, долго смеялся. Менекрат с облегчением подумал - значит, эти караванщики и в самом деле нашли его случайно.
А потом предводитель персов вынес решение - если хозяин бросил товар, поделить его между всеми остальными. Предложил взять свою долю и Менекрату.
Иониец, никогда в жизни не бравший чужого, даже в рабстве, смутился и отказался, решительно помотав головой. Но тут вмешалась Шаран, которая стояла в стороне от мужчин.
- Конечно, это будет по справедливости! - сказала азиатка. - Разве проводник не обманул наше доверие, когда сбежал? Значит, он должен возместить нам убытки!
Предводитель персов снова засмеялся, услышав слова Шаран.
- У тебя умная жена, иониец. И грех бросать на дороге столько добра. Бери с этого воза, что тебе пригодится!
Менекрат подумал, что если сбежавший торговец и в самом деле наводчик, задерживаться им нельзя. Только эта мысль заставила скульптора подчиниться словам персов.
Он схватил с воза два тюка, какие поближе; а остальное проворно расхватали воины, привыкшие брать, что понравится, без всяких сомнений. Крашеную шерсть и хлопок персы разложили по телегам, которые охраняли; помимо своих туго набитых сумок. Телега сбежавшего проводника осталась пустой. Менекрат втайне надеялся обнаружить на дне что-нибудь особенно ценное; но не нашел ничего.
Эллин отдал добычу жене, и Шаран, убедившись, что в обоих тюках дешевая шерсть, крашенная в изжелта-бурый цвет, уселась на них, как на подушки.
После этого предводитель приказал трогать; и все подчинились. Менекрат и его семья оказались в середине: скульптор выругал себя, что не успел пристроиться в хвост, но теперь было поздно. Хотя эти люди и так не дали бы ему уйти.
Дальше дорога была однообразной и утомительной. В "городе лилий"* и его окрестностях, в долине полноводных рек Тигр и Хоасп, была не такая сушь, как на южных равнинах Персии; но погода в Сузах менялась столь же резко, и осенний холод мог неожиданно смениться изнурительной жарой. Через час после выступления солнце начало припекать, и молча пересиживавшая зной Шаран закуталась в свои покрывала, как в кокон. Теперь караванщикам уже не было дела, кто из них перс, кто эллин, раб или господин: они все превратились в людей, вынужденных держаться друг друга до конца многотрудного и опасного пути.
Эллин так и не узнал наверняка, кто взял его под свою защиту и по какой причине: вначале он побаивался лишний раз заговаривать с воинами, у которых слова, несомненно, не расходились с ударами. А потом спросить об этом стало и вовсе неловко. Менекрат знал, что дело в клейме, которым его пометил Бхаяшия: но чьи это враги, Атоссы или самого казненного царедворца, - а может, люди и вовсе сторонние, - художник так и не понял.
Обратный путь был во всем похож на путешествие, которое Менекрат проделал вместе с Тураи в свите Дария, - и намного тяжелее. Из-за Шаран и Элефтерая. Дария сопровождало множество женщин с детьми, к нуждам которых применялись все, - а беспокоить своих сильных спутников ради одной женщины с ребенком эллин не мог. Они двигались быстро и всего несколько раз останавливались в больших поселениях, где все получали возможность помыться и поспать в настоящей постели. Быстро пустели мешки и мехи с водой. Шаран держалась стойко, только заметно похудела; Артембар тоже не жаловался. А вот трехмесячный сын художника капризничал и, казалось, готов был заболеть. От морского ветра, который начал обдувать их после сухого воздуха севера, одежда отсыревала, а еда плесневела. Еды и воды не хватало, и у Шаран не хватало молока.
Менекрат ни за что не подверг бы своего ребенка этому путешествию, будь у него выбор. Он понимал, что должен каждый день благодарить судьбу за чудесное избавление: но слов благодарности у ионийца почти не осталось. Только усталость и тоска по родине.
Они с Шаран не только не спали вместе ни разу за всю дорогу, но даже почти не разговаривали. Оба понимали, как это может подействовать на множество мужчин, так давно терпящих лишения. На его жену воины избегали смотреть; но Менекрат не раз замечал взгляды, которые его спутники бросают на Артембара. Даже приказ старшего не всегда может удержать изголодавшихся мужчин. А у воинов соразмерно жестокости растет и похоть!
Однако бывших рабов не тронули до самого конца дороги. Когда у Менекрата вышли собственные съестные припасы, персы начали приглашать его к своему костру, от которого эллин всегда уносил половину скудного завтрака или ужина жене.
Менекрат еще раз убедился, что азиаты могут быть дисциплинированны не менее эллинов, - а власть, которая их дисциплинирует, в отличие от эллинских идей, есть власть всеобъемлющая и почти неоспоримая...
В порту эллину помогли договориться с корабельщиками, которые плыли в Ионию. Как раз снаряжались два таких корабля: должно быть, по договору с Поликсеной, которая, верно, так и не узнала, кто сделал ее царицей.
Менекрату нечем было расплатиться за места на корабле для себя и семьи. Но Масистр, сын Виштаспы, - так звали предводителя караванщиков, выручивших его, - со смехом сказал, что ионийцу будет достаточно отдать начальнику судна в уплату один из своих тюков с шерстью.
- Почему ты помог мне? - спросил Менекрат.
Теперь, перед прощанием, наконец можно было об этом заговорить.
Масистр надолго замолчал, точно сам не знал. А потом пригладил подстриженную черную бородку и раздумчиво ответил:
- Я в своей жизни слишком много грешил. Вот случай сделать доброе дело.
И азиат улыбнулся, заставив собеседника усомниться в своей серьезности, - темную, словно выдубленную, кожу лица прорезали морщинки.
А Менекрат с удивлением подумал: много грешил - что это значит? Так никогда не сказал бы ни один эллин!
Он закутался в плащ, спрятав под ним руки. Скульптора одолело смущение, как всегда, когда он чувствовал превосходство противника, которого не мог объяснить.
- А твои воины, твои товарищи? - спросил иониец. - Их ты как убедил взять меня? Они тоже много грешили?
Осанистый перс усмехнулся и сказал:
- Запомни - у простых воинов нет своей воли и желаний. То, что хорошо старшему, хорошо всем! Так и передай своей царице, когда увидишь ее.
Менекрат с удивлением осмыслил эти слова. Они прозвучали странно, но справедливо.
Он опустил голову.
- Я знаю, что ничем не смогу отблагодарить тебя за помощь, господин. Но, мне думается, ты уже получил свою награду!
Перс кивнул.
- Мы возьмем у тебя обоих коней, и заплатим за них тридцать серебряных сиклей, - неожиданно сказал он. - Нам нужны лошади - тебе деньги!
Художник благодарно поклонился. Менекрат узнал в дороге от своей жены, что три серебряных сикля, установленная законом пеня за малый телесный ущерб, были совсем небольшой платой проводнику и, скорее всего, означали обман. А взяв тридцать монет за пару лошадей, он очень продешевит. Но все равно - Масистр, сын Виштаспы, обошелся с ним очень великодушно.
Куда сам Масистр шлет свои товары и будет ли сопровождать их, Менекрат не узнал. Ионийский художник так и не понял, была ли его судьба цепью случайных столкновений - или кто-то вел его все время, от одной встречи к другой...
Когда они поднялись на корабль и Менекрат увидел, как пенится, расширяясь, серая полоска воды, отделяющая его от страны персов, он все еще не мог поверить в то, что с ним происходит. Недели, проведенные в дороге, уже почти не помнились.
Тут кто-то коснулся его локтя. Рядом встала Шаран: ее покрывало колыхалось поверх шапочки, под которую были убраны косы. Лицо осунулось и утратило свой здоровый цвет: и Менекрат понял, что все правда. Он наконец-то ехал домой.
- Сын уснул, кажется, он теперь здоров. Артембар сидит с ним, - сказала персиянка.
Менекрат улыбнулся и приобнял ее.
- Как мне повезло с этим мальчиком. Только не будет ли он несчастлив вдали от дома?
- Несчастлив? - удивленно повторила Шаран. - Он же с нами!
Менекрату так и вспомнились слова начальника персидского каравана - о простых людях, не имеющих своих желаний.
- В Египте у меня осталось богатство, - неожиданно сказал скульптор. - Талант золотом, зарытый на острове Пилак, где поминальный храм царицы Нитетис. Но я теперь совсем не хочу этого золота.
Он не увидел, как изменилось лицо Шаран при его словах.
- Ты мне ничего не сказал об этом, - произнесла персиянка.
Менекрат бросил на жену острый взгляд. Но сейчас ее лицо выражало только сожаление о несбыточном.
- Все равно тебе уже не получить этого золота, - сказала она.
Эллин вздохнул и кивнул. Можно ли упрекать бывшую невольницу за алчность?
Он долго смотрел на жену; его взгляд смягчился, когда стал взглядом художника.
- А ты не хотела бы сменить одежду? - вдруг спросил он. Менекрат уже представил, как Шаран выглядела бы, задрапированная в белый пеплос.
Шаран оглядела свое обтрепанное одеяние, когда-то бывшее красного цвета.
- Конечно, я хочу новую одежду, - сказала персиянка. - Разве ты можешь позволить жене ходить такой оборванкой?
Менекрат промолчал и подумал, что в Милете женится на ней по обычаю своей страны - и на свадьбу Шаран оденется по-эллински. Даже если это будет единственный раз, когда персиянка согласится облачиться в чужеземный наряд!
- Когда мы будем дома, царица Поликсена радушно примет нас, - сказал Менекрат. - У меня будет много работы, достойной моего искусства, которое еще увеличилось.
Скульптор улыбнулся: ни одна мысль не грела его так, как эта.
- Мы станем жить в довольстве, вот увидишь!
- Да, - сказала Шаран. Ее взгляд стал отсутствующим. - Если твоя царица будет благоразумна.
В море малыш Элефтерай снова захворал; но поправился. А потом и Артембар подхватил лихорадку: Менекрат и Шаран по очереди ухаживали за юным слугой. Все различия между ними перестали иметь значение... до тех пор, пока они вновь не ступят на твердую землю.
Увидев наконец белые стены, сады и рощи Милета, после трех лет разлуки с родиной, Менекрат заплакал. Он плакал и не стыдился этого. Шаран, тоже взволнованная до глубины души, стояла рядом с мужем, держа на руках дитя.
- Дай мне его, - сказал Менекрат, посмотрев на Элефтерая. Видя, что жена медлит, он протянул к сыну руки.
Шаран бережно подала мужу мальчика.
- Смотри, - эллин, подхватив сына подмышки, поднял его. - Это твоя земля!
Элефтерай вдруг заплакал и сильно брыкнулся; художник чуть не разжал руки. Еще миг, и ребенок, кувыркнувшись, полетел бы в воду! Подавив вскрик, отец отпрянул от борта и прижал мальчика к груди, укачивая его.
- Всесильный Зевс, что я творю!..
Шаран несколько мгновений смотрела на Менекрата, вся побелев. Только ввалившиеся глаза стали еще больше и чернее.
Потом ее рот открылся.
- Ты сейчас чуть не утопил его! - крикнула персиянка так, что на нее обернулись все, кто был на палубе.
- Да, - Менекрат тяжело дышал, на глазах опять были слезы. - Боги помутили мой разум!
Шаран, глядевшая на мужа едва ли не с ненавистью, шагнула к нему и выхватила сына из его ослабевших рук.
Азиатка отошла подальше. Менекрат, глядя на жену сквозь пелену, застлавшую глаза, увидел, как к ней подошел Артембар, и госпожа со слугой о чем-то зашептались.
Эллин отвернулся.
Но когда они сошли на берег, все раздоры были забыты: так велико было блаженство спасшихся. Менекрат не знал, куда он пойдет, узнает ли его кто-нибудь в Милете. Но скульптор не думал об этом. Он опустился на колени на мокрый песок, закрыв лицо руками. Этот песок и солнце, запах рыбы и прелых водорослей, ионийская речь, звучащая как песня моря, - в плену он помнил и любил все это любовью человека, навек утратившего родину. И вот он вернулся!..
Очнувшись, Менекрат встал и отряхнул колени. Эллин огляделся по сторонам - уже другим взглядом. Потом посмотрел на жену.
Пора было подумать о том, куда пойти и как доложить о себе властям. Как, в самом деле, примет своего друга царица Поликсена? Та, которую он оставил царевной, сестрой своего брата?..
И тут он услышал возглас:
- Экуеша!.. Неужели это ты?
Менекрат уставился на высокого, великолепного вельможу. Густо подведенные глаза, юбка-схенти и отягощенная драгоценностями обнаженная грудь выдавали в нем египтянина.
- Тураи! - воскликнул художник.
То, что последовало за этим, привело всех свидетелей в настоящее изумление. Египетский царедворец, разряженный и благоухающий как бог, бросился обнимать исхудалого грязного грека, одетого почти в лохмотья. Теперь оба плакали.
- Я думал, что увижу тебя только в царстве Осириса! - воскликнул Тураи.
Скульптор молча смотрел на него счастливыми глазами. Столь сильная радость могла убить.
- Зачем ты здесь? И кто ты здесь? - спросил Менекрат, когда смог говорить.
- Я принимаю товар по поручению ее величества... то есть царицы Поликсены. Я теперь ее советник, помимо прочего, ведающий торговлей с Персией, - объяснил бывший жрец.
Он улыбнулся.
- Я сказал моей госпоже, кого ей следует благодарить за дарованную ей власть. Будь уверен, мастер экуеша: Поликсена тебя не забыла и встретит как дорогого друга.
Менекрат кивнул, улыбаясь. Он не находил слов, которые могли бы выразить всю меру его счастья.
- Это моя жена и сын, - спохватившись, представил он царскому советнику свою семью.
Шаран низко поклонилась. Тураи учтиво наклонил голову в ответ.
- Я очень рад, что мой друг наконец обрел семью. Я всегда желал ему этого, - сказал египтянин.
Он помедлил, обведя спасенных взглядом черных, все примечающих глаз.
- А теперь вы поедете со мной во дворец, где будете гостями царицы.
* Такое название закрепилось за Сузами в древности.
Проводник Менекрата сбежал и бросил весь свой воз. Когда это случилось, не мог сказать даже Артембар, который был часовым. Может быть, простой торговец испугался могущественных людей и поспешил спасти свой живот, бросив добро?
Это было вполне вероятно и даже неудивительно; но сомнения Менекрата насчет человека, приведенного Артембаром, многократно усилились.
Увидев такое дело и услышав разъяснения, начальник отряда, наткнувшегося на беглецов, долго смеялся. Менекрат с облегчением подумал - значит, эти караванщики и в самом деле нашли его случайно.
А потом предводитель персов вынес решение - если хозяин бросил товар, поделить его между всеми остальными. Предложил взять свою долю и Менекрату.
Иониец, никогда в жизни не бравший чужого, даже в рабстве, смутился и отказался, решительно помотав головой. Но тут вмешалась Шаран, которая стояла в стороне от мужчин.
- Конечно, это будет по справедливости! - сказала азиатка. - Разве проводник не обманул наше доверие, когда сбежал? Значит, он должен возместить нам убытки!
Предводитель персов снова засмеялся, услышав слова Шаран.
- У тебя умная жена, иониец. И грех бросать на дороге столько добра. Бери с этого воза, что тебе пригодится!
Менекрат подумал, что если сбежавший торговец и в самом деле наводчик, задерживаться им нельзя. Только эта мысль заставила скульптора подчиниться словам персов.
Он схватил с воза два тюка, какие поближе; а остальное проворно расхватали воины, привыкшие брать, что понравится, без всяких сомнений. Крашеную шерсть и хлопок персы разложили по телегам, которые охраняли; помимо своих туго набитых сумок. Телега сбежавшего проводника осталась пустой. Менекрат втайне надеялся обнаружить на дне что-нибудь особенно ценное; но не нашел ничего.
Эллин отдал добычу жене, и Шаран, убедившись, что в обоих тюках дешевая шерсть, крашенная в изжелта-бурый цвет, уселась на них, как на подушки.
После этого предводитель приказал трогать; и все подчинились. Менекрат и его семья оказались в середине: скульптор выругал себя, что не успел пристроиться в хвост, но теперь было поздно. Хотя эти люди и так не дали бы ему уйти.
Дальше дорога была однообразной и утомительной. В "городе лилий"* и его окрестностях, в долине полноводных рек Тигр и Хоасп, была не такая сушь, как на южных равнинах Персии; но погода в Сузах менялась столь же резко, и осенний холод мог неожиданно смениться изнурительной жарой. Через час после выступления солнце начало припекать, и молча пересиживавшая зной Шаран закуталась в свои покрывала, как в кокон. Теперь караванщикам уже не было дела, кто из них перс, кто эллин, раб или господин: они все превратились в людей, вынужденных держаться друг друга до конца многотрудного и опасного пути.
Эллин так и не узнал наверняка, кто взял его под свою защиту и по какой причине: вначале он побаивался лишний раз заговаривать с воинами, у которых слова, несомненно, не расходились с ударами. А потом спросить об этом стало и вовсе неловко. Менекрат знал, что дело в клейме, которым его пометил Бхаяшия: но чьи это враги, Атоссы или самого казненного царедворца, - а может, люди и вовсе сторонние, - художник так и не понял.
Обратный путь был во всем похож на путешествие, которое Менекрат проделал вместе с Тураи в свите Дария, - и намного тяжелее. Из-за Шаран и Элефтерая. Дария сопровождало множество женщин с детьми, к нуждам которых применялись все, - а беспокоить своих сильных спутников ради одной женщины с ребенком эллин не мог. Они двигались быстро и всего несколько раз останавливались в больших поселениях, где все получали возможность помыться и поспать в настоящей постели. Быстро пустели мешки и мехи с водой. Шаран держалась стойко, только заметно похудела; Артембар тоже не жаловался. А вот трехмесячный сын художника капризничал и, казалось, готов был заболеть. От морского ветра, который начал обдувать их после сухого воздуха севера, одежда отсыревала, а еда плесневела. Еды и воды не хватало, и у Шаран не хватало молока.
Менекрат ни за что не подверг бы своего ребенка этому путешествию, будь у него выбор. Он понимал, что должен каждый день благодарить судьбу за чудесное избавление: но слов благодарности у ионийца почти не осталось. Только усталость и тоска по родине.
Они с Шаран не только не спали вместе ни разу за всю дорогу, но даже почти не разговаривали. Оба понимали, как это может подействовать на множество мужчин, так давно терпящих лишения. На его жену воины избегали смотреть; но Менекрат не раз замечал взгляды, которые его спутники бросают на Артембара. Даже приказ старшего не всегда может удержать изголодавшихся мужчин. А у воинов соразмерно жестокости растет и похоть!
Однако бывших рабов не тронули до самого конца дороги. Когда у Менекрата вышли собственные съестные припасы, персы начали приглашать его к своему костру, от которого эллин всегда уносил половину скудного завтрака или ужина жене.
Менекрат еще раз убедился, что азиаты могут быть дисциплинированны не менее эллинов, - а власть, которая их дисциплинирует, в отличие от эллинских идей, есть власть всеобъемлющая и почти неоспоримая...
В порту эллину помогли договориться с корабельщиками, которые плыли в Ионию. Как раз снаряжались два таких корабля: должно быть, по договору с Поликсеной, которая, верно, так и не узнала, кто сделал ее царицей.
Менекрату нечем было расплатиться за места на корабле для себя и семьи. Но Масистр, сын Виштаспы, - так звали предводителя караванщиков, выручивших его, - со смехом сказал, что ионийцу будет достаточно отдать начальнику судна в уплату один из своих тюков с шерстью.
- Почему ты помог мне? - спросил Менекрат.
Теперь, перед прощанием, наконец можно было об этом заговорить.
Масистр надолго замолчал, точно сам не знал. А потом пригладил подстриженную черную бородку и раздумчиво ответил:
- Я в своей жизни слишком много грешил. Вот случай сделать доброе дело.
И азиат улыбнулся, заставив собеседника усомниться в своей серьезности, - темную, словно выдубленную, кожу лица прорезали морщинки.
А Менекрат с удивлением подумал: много грешил - что это значит? Так никогда не сказал бы ни один эллин!
Он закутался в плащ, спрятав под ним руки. Скульптора одолело смущение, как всегда, когда он чувствовал превосходство противника, которого не мог объяснить.
- А твои воины, твои товарищи? - спросил иониец. - Их ты как убедил взять меня? Они тоже много грешили?
Осанистый перс усмехнулся и сказал:
- Запомни - у простых воинов нет своей воли и желаний. То, что хорошо старшему, хорошо всем! Так и передай своей царице, когда увидишь ее.
Менекрат с удивлением осмыслил эти слова. Они прозвучали странно, но справедливо.
Он опустил голову.
- Я знаю, что ничем не смогу отблагодарить тебя за помощь, господин. Но, мне думается, ты уже получил свою награду!
Перс кивнул.
- Мы возьмем у тебя обоих коней, и заплатим за них тридцать серебряных сиклей, - неожиданно сказал он. - Нам нужны лошади - тебе деньги!
Художник благодарно поклонился. Менекрат узнал в дороге от своей жены, что три серебряных сикля, установленная законом пеня за малый телесный ущерб, были совсем небольшой платой проводнику и, скорее всего, означали обман. А взяв тридцать монет за пару лошадей, он очень продешевит. Но все равно - Масистр, сын Виштаспы, обошелся с ним очень великодушно.
Куда сам Масистр шлет свои товары и будет ли сопровождать их, Менекрат не узнал. Ионийский художник так и не понял, была ли его судьба цепью случайных столкновений - или кто-то вел его все время, от одной встречи к другой...
Когда они поднялись на корабль и Менекрат увидел, как пенится, расширяясь, серая полоска воды, отделяющая его от страны персов, он все еще не мог поверить в то, что с ним происходит. Недели, проведенные в дороге, уже почти не помнились.
Тут кто-то коснулся его локтя. Рядом встала Шаран: ее покрывало колыхалось поверх шапочки, под которую были убраны косы. Лицо осунулось и утратило свой здоровый цвет: и Менекрат понял, что все правда. Он наконец-то ехал домой.
- Сын уснул, кажется, он теперь здоров. Артембар сидит с ним, - сказала персиянка.
Менекрат улыбнулся и приобнял ее.
- Как мне повезло с этим мальчиком. Только не будет ли он несчастлив вдали от дома?
- Несчастлив? - удивленно повторила Шаран. - Он же с нами!
Менекрату так и вспомнились слова начальника персидского каравана - о простых людях, не имеющих своих желаний.
- В Египте у меня осталось богатство, - неожиданно сказал скульптор. - Талант золотом, зарытый на острове Пилак, где поминальный храм царицы Нитетис. Но я теперь совсем не хочу этого золота.
Он не увидел, как изменилось лицо Шаран при его словах.
- Ты мне ничего не сказал об этом, - произнесла персиянка.
Менекрат бросил на жену острый взгляд. Но сейчас ее лицо выражало только сожаление о несбыточном.
- Все равно тебе уже не получить этого золота, - сказала она.
Эллин вздохнул и кивнул. Можно ли упрекать бывшую невольницу за алчность?
Он долго смотрел на жену; его взгляд смягчился, когда стал взглядом художника.
- А ты не хотела бы сменить одежду? - вдруг спросил он. Менекрат уже представил, как Шаран выглядела бы, задрапированная в белый пеплос.
Шаран оглядела свое обтрепанное одеяние, когда-то бывшее красного цвета.
- Конечно, я хочу новую одежду, - сказала персиянка. - Разве ты можешь позволить жене ходить такой оборванкой?
Менекрат промолчал и подумал, что в Милете женится на ней по обычаю своей страны - и на свадьбу Шаран оденется по-эллински. Даже если это будет единственный раз, когда персиянка согласится облачиться в чужеземный наряд!
- Когда мы будем дома, царица Поликсена радушно примет нас, - сказал Менекрат. - У меня будет много работы, достойной моего искусства, которое еще увеличилось.
Скульптор улыбнулся: ни одна мысль не грела его так, как эта.
- Мы станем жить в довольстве, вот увидишь!
- Да, - сказала Шаран. Ее взгляд стал отсутствующим. - Если твоя царица будет благоразумна.
В море малыш Элефтерай снова захворал; но поправился. А потом и Артембар подхватил лихорадку: Менекрат и Шаран по очереди ухаживали за юным слугой. Все различия между ними перестали иметь значение... до тех пор, пока они вновь не ступят на твердую землю.
Увидев наконец белые стены, сады и рощи Милета, после трех лет разлуки с родиной, Менекрат заплакал. Он плакал и не стыдился этого. Шаран, тоже взволнованная до глубины души, стояла рядом с мужем, держа на руках дитя.
- Дай мне его, - сказал Менекрат, посмотрев на Элефтерая. Видя, что жена медлит, он протянул к сыну руки.
Шаран бережно подала мужу мальчика.
- Смотри, - эллин, подхватив сына подмышки, поднял его. - Это твоя земля!
Элефтерай вдруг заплакал и сильно брыкнулся; художник чуть не разжал руки. Еще миг, и ребенок, кувыркнувшись, полетел бы в воду! Подавив вскрик, отец отпрянул от борта и прижал мальчика к груди, укачивая его.
- Всесильный Зевс, что я творю!..
Шаран несколько мгновений смотрела на Менекрата, вся побелев. Только ввалившиеся глаза стали еще больше и чернее.
Потом ее рот открылся.
- Ты сейчас чуть не утопил его! - крикнула персиянка так, что на нее обернулись все, кто был на палубе.
- Да, - Менекрат тяжело дышал, на глазах опять были слезы. - Боги помутили мой разум!
Шаран, глядевшая на мужа едва ли не с ненавистью, шагнула к нему и выхватила сына из его ослабевших рук.
Азиатка отошла подальше. Менекрат, глядя на жену сквозь пелену, застлавшую глаза, увидел, как к ней подошел Артембар, и госпожа со слугой о чем-то зашептались.
Эллин отвернулся.
Но когда они сошли на берег, все раздоры были забыты: так велико было блаженство спасшихся. Менекрат не знал, куда он пойдет, узнает ли его кто-нибудь в Милете. Но скульптор не думал об этом. Он опустился на колени на мокрый песок, закрыв лицо руками. Этот песок и солнце, запах рыбы и прелых водорослей, ионийская речь, звучащая как песня моря, - в плену он помнил и любил все это любовью человека, навек утратившего родину. И вот он вернулся!..
Очнувшись, Менекрат встал и отряхнул колени. Эллин огляделся по сторонам - уже другим взглядом. Потом посмотрел на жену.
Пора было подумать о том, куда пойти и как доложить о себе властям. Как, в самом деле, примет своего друга царица Поликсена? Та, которую он оставил царевной, сестрой своего брата?..
И тут он услышал возглас:
- Экуеша!.. Неужели это ты?
Менекрат уставился на высокого, великолепного вельможу. Густо подведенные глаза, юбка-схенти и отягощенная драгоценностями обнаженная грудь выдавали в нем египтянина.
- Тураи! - воскликнул художник.
То, что последовало за этим, привело всех свидетелей в настоящее изумление. Египетский царедворец, разряженный и благоухающий как бог, бросился обнимать исхудалого грязного грека, одетого почти в лохмотья. Теперь оба плакали.
- Я думал, что увижу тебя только в царстве Осириса! - воскликнул Тураи.
Скульптор молча смотрел на него счастливыми глазами. Столь сильная радость могла убить.
- Зачем ты здесь? И кто ты здесь? - спросил Менекрат, когда смог говорить.
- Я принимаю товар по поручению ее величества... то есть царицы Поликсены. Я теперь ее советник, помимо прочего, ведающий торговлей с Персией, - объяснил бывший жрец.
Он улыбнулся.
- Я сказал моей госпоже, кого ей следует благодарить за дарованную ей власть. Будь уверен, мастер экуеша: Поликсена тебя не забыла и встретит как дорогого друга.
Менекрат кивнул, улыбаясь. Он не находил слов, которые могли бы выразить всю меру его счастья.
- Это моя жена и сын, - спохватившись, представил он царскому советнику свою семью.
Шаран низко поклонилась. Тураи учтиво наклонил голову в ответ.
- Я очень рад, что мой друг наконец обрел семью. Я всегда желал ему этого, - сказал египтянин.
Он помедлил, обведя спасенных взглядом черных, все примечающих глаз.
- А теперь вы поедете со мной во дворец, где будете гостями царицы.
* Такое название закрепилось за Сузами в древности.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 108
Тураи распорядился, чтобы за Шаран и сыном художника прислали носилки. Положение скульптора и прежде было довольно щекотливым - и стало еще более сомнительным, когда он привез из Азии безродную жену.
Ремесленник, даже столь благородного занятия, не мог считаться приближенным царицы наравне со знатью, особенно среди стольких родовитых персов. Но было совершенно ясно, что жена Менекрата, кто бы она ни была и как бы ни была одета, не может идти пешком или въезжать в дворцовый сад в телеге.
- Ее величество умеет держать себя со всеми. Я и не думал, что эллинка обучится тонкостям дворцового обхождения, - сказал Тураи, когда они с Менекратом ехали верхом во дворец, впереди носилок Шаран.
- Ты величаешь ее титулом египетской царицы, - заметил художник, искоса взглянув на старого друга. Изменился ли египтянин на службе у Поликсены - или всегда был таким? Кажется, всегда!
- Я зову ее так, потому что она достойна этого титула. И единственная из женщин была достойна любви ее величества Нитетис, - ответил Тураи.
Потом египтянин вдруг помрачнел, точно кровавая тень прошлого затмила солнце.
- Моя царица приезжала в Ионию к своей наперснице и была убита здесь, в дворцовом саду. На другой же день после приезда. Поликсена была в огромном горе.
- Как! - воскликнул потрясенный Менекрат.
- Как - никто не видел. Бесконечно жаль, - жестко ответил побледневший египтянин. - Но у таких убийств почти никогда не находится свидетелей!
Он взглянул на художника.
- Ты не знал?
Менекрат мотнул головой.
Он отвернулся от Тураи, понимая, какие подозрения владеют сейчас его другом. Та же мысль не давала покоя и самому ионийцу. Если Нитетис убил ревнивый муж... он, Менекрат, всегда будет в глазах египтянина виновен гораздо более его царицы.
Но сейчас не время, чтобы считаться старыми обидами и искать виновных в давних смертях. Менекрат снова взглянул на Тураи и прочел в его глазах понимание. Тураи не простит своему другу экуеша то, что он сделал, но и не будет это припоминать.
Они молча доехали до дворца. Менекрат разглядывал клумбы, цветы на которых уже убила осень, ажурные беседки, посыпанные мелким белым песком дорожки, разветвлявшиеся в бесчисленных направлениях, и думал - где же именно погибла Нитетис, и как она погибла. Эта мысль угнездилась у него под сердцем, как гадюка в холодке под камнем.
- Я виновен... быть может, виновен, - прошептал он. - Но кто мог знать?
Скульптор заставил себя отбросить воспоминания. Менекрат оглянулся на носилки Шаран, и ему опять стало тепло.
Как же он счастлив, в сравнении со многими.
Когда иониец спешился и подошел к носилкам жены, он вновь улыбался. Помог Шаран с сыном на руках выйти наружу. Заглянув в огромные встревоженные глаза своей азиатки, поцеловал ее горячую щеку.
Не ожидавшая этого Шаран улыбнулась ему с растерянной нежностью. Менекрат пропустил ее вперед, все еще ощущая это блаженство обладания и единения. Вот его настоящая земная любовь!
Во дворце их сразу же повели мыться и переодеваться. Внизу гостей ждали несколько рабов-ионийцев и персидская служанка - для Шаран. Менекрат испытал ревность, увидев, какая радость просияла на лицах обеих женщин при встрече.
Один из слуг что-то сказал Тураи.
- Царица уже знает, что ты здесь. Она желает поужинать с тобой, когда ты приведешь себя в порядок, - предупредил египтянин Менекрата.
Художник кивнул.
- Я очень признателен нашей госпоже.
Менекрату пришлось вверить себя рукам царских слуг, должно быть, давно не соприкасавшихся с такой грязью. Он позволил рабам себя раздеть и услышал, как они усмехнулись при виде его спины.
Стыд окатил его горячей волной; а потом стало страшно. Скольким людям эти рабы растреплют о клейме Бхаяшии?..
Можно ли доверять рабам?
Его долго отскребали скребком с оливковым маслом, потом отмывали с натроном и какими-то ароматными мылящимися составами, которые были ему незнакомы.
- Кто во дворце готовит эти пасты? - спросил Менекрат, не совладав с любопытством. - "Космет" из Египта?
- Нет. Сама большая персидская госпожа, - ответил один из банщиков. - Госпожа Артазостра! Она искусница по этой части!
Менекрат очень удивился. Он вспомнил о вдове Филомена впервые за долгое время и подумал, какую же власть она имеет здесь. Ведь, кажется, они с Поликсеной очень дружны... почти так же, как Поликсена была с Нитетис?
После купания ему подстригли волосы и бороду, а также ногти, и принесли новый набедренник, новый белый хитон - и гиматий, как свободному и уважаемому человеку.
Некоторое время Менекрат любовался этой одеждой, предоставив банщикам переглядываться и думать что угодно. Потом он знаком велел себя одеть. На ногах у него завязали новые сандалии из мягкой кожи. Что скажет Шаран, когда впервые увидит его таким?..
Но прежде, чем с женой, он встретится с Поликсеной. Или царица пожелает пригласить Шаран к столу? А как же Элефтерай? И сколько человек увидит его за ужином во дворце?
Когда он вышел из купальни и направился туда, где должен был состояться ужин, почувствовал, как проголодался. Потом испытал недоумение.
Менекрату помнилось, что трапезные во дворце на первом этаже: и малая, и большой пиршественный зал. А его вели совсем в другом направлении!
Он очутился в зале с выходом на террасу, с полом в белую и черную клетку, посреди которого был устроен фонтан. Кажется, это место было ему также знакомо...
Но почему здесь никого нет? Где царица и остальные?
- Садись, господин. Сейчас подадут еду, - пригласил его раб, который сопровождал Менекрата. Светловолосый красивый раб, который был слугой Филомена, как вспомнил художник.
Менекрат поднял недоуменные глаза.
- Где... госпожа царица?
- Царица пожелала, чтобы ты сперва насытился, господин, - невозмутимо ответил прислужник. - Она хочет поговорить с тобой, когда тебя не будет отвлекать голод.
Менекрат кивнул.
- Понимаю... и благодарю.
Ему стало отчего-то неуютно под взглядом этого человека.
- Как тебя зовут? - спросил он.
- Эвмей, господин, - ответил светловолосый раб.
Менекрат кивнул и неловким жестом велел ему уйти. Эвмей повернулся и бесшумно скрылся.
Почти сразу другой слуга принес поднос с белыми лепешками, кусками холодной жареной гусятины в лимонном соусе, солеными оливками и листьями шпината. Была и вода в кувшине, подслащенная розовым маслом, но никакого вина.
Менекрат съел все, что было на подносе. Он готов был сыто вздохнуть и отодвинуться от стола... но почувствовал, что еще голоден. Как долго он не ел вволю!
И как там Шаран с сыном? А Артембар?
Он все же отодвинулся от стола и откинулся в кресле, на подушки. Но только попытался задуматься, как услышал, что кто-то идет.
Четкие легкие, но уверенные шаги могли принадлежать только царице. Менекрат встал так быстро, что уронил подушку.
Поликсена появилась в сопровождении другой женщины, столь же блистательно разодетой, как и она сама. На царице был серебристый ионический хитон, схваченный изумрудными застежками на локтях и плечах, и белый гиматий с каймой из круглых золотистых цветов. Менекрат приоткрыл рот, поняв, что эти цветки очень напоминают его клеймо-розетку!
Руки Поликсены украшали золотые браслеты странной формы, резко изогнутые, будто две молнии Зевса. Черные жесткие волосы царицы были заплетены в толстую косу, без всяких украшений, и перекинуты через плечо. Гость увидел седину, блестевшую будто серебряные нити в ее прическе.
Художник посмотрел в густо подведенные темные глаза коринфянки. Поликсена улыбалась, но ее глаза - нет.
- Хайре, дорогой, - сказала царица.
И Менекрат устремился к ней и обнял, раньше, чем понял, что делает. Поликсена крепко прижала к себе художника, и он изумился, как сильны ее руки. И все ее благоухающее тело было твердым как бронза, только груди полные и упругие!
Царица поцеловала гостя в зардевшуюся щеку.
- Я очень тебе рада, - сказала коринфянка. - И Артазостра тоже.
Менекрат отвлекся от царицы, вспомнив о ее спутнице. При живом муже скульптор видел эту персиянку всего один или два раза; но ошибиться не мог.
Теперь ее черные как ночь волосы были прикрыты шелком лишь частично, а у висков покачивались золотые подвески. Так же густо накрашенные, как у Поликсены, глаза пристально следили за гостем. Тот во второй раз едва сдержал изумление, увидев, что и на щеках Артазостры тоже голубые узоры.
Опомнившись, он низко поклонился обеим женщинам.
- Какая честь для меня!
Поликсена сделала гостю знак сесть. Сама села следом, и Артазостра тоже.
- Больше никого не будет, - сказала царица. - Только мы. С Тураи ты свидишься позже.
Она взглянула на свою подругу. Твердо, ласково и значительно; но Менекрату показалось, что во взгляде, которым обменялись эти женщины, промелькнуло какое-то безумие. Что же они пережили вместе, и что их связывает?..
Он скрыл свое смущение, опустив глаза; но затем взгляд его задержался на цветочном узоре, окаймлявшем гиматий царицы. Поликсена тут же заметила.
- Тебе знаком этот орнамент?
Теперь она больше не улыбалась. Менекрат вдруг понял, как себя чувствовали люди, которых приводили на суд этой женщины.
- Да, знаком, царица.
Поликсена едва заметно кивнула; потом хлопнула в ладоши.
- Рассказывай! И пусть нам наконец принесут сладости и вино.
Она снова улыбнулась, всего лишь на мгновение.
- Твоя жена и сын поели, вымылись и сейчас спят, твой слуга тоже. Потом я расспрошу и их.
Менекрат с облегчением улыбнулся и поблагодарил.
Принесли вино, и к нему изюм, сушеные абрикосы и финики; а еще медовые лепешки с миндалем и кунжутом. С наслаждением откусив лепешку и запив вином, Менекрат принялся рассказывать. Начал не с описания Атоссы и ее двора - об этом Поликсене, должно быть, давно в подробностях поведал Тураи. Менекрат перешел сразу к истории своего пленения.
Поликсена слушала очень внимательно, не упуская ни единого слова. А художник неожиданно почувствовал стеснение. Он рассказал, как провел больше полутора лет в плену, гораздо быстрее, чем думал. Что нового могла узнать царица Ионии из его рассказа? Историю каждой статуэтки, каждой пряжки, которые он сделал для великого евнуха?..
Поликсена неожиданно прервала Менекрата, подняв руку.
- Достаточно. Я вижу, что ты бедствовал меньше, чем можно было ожидать.
Менекрат покраснел, спеша досказать главное.
- Бхаяшию казнили, и мы с Шаран и Артембаром смогли бежать. Нам помогли случайные караванщики.
- Случайные?
Это Поликсену заинтересовало гораздо больше, чем другое. И Менекрат был вынужден в подробностях описать своих освободителей. Царица была разочарована, не разгадав в этом никакого заговора.
- Что ж, ты счастливец, Менекрат из Милета. Ты все-таки вернулся домой.
Менекрат впервые обратил пристальное внимание на свою собеседницу и задумался о ней. Да, он просил жену Дария за эту женщину; но его самого натолкнул на подобную мысль Тураи! Он бедствовал, терпел унижения - но куда меньшие, чем многие азиатские пленники. А Поликсена за эти несколько лет лишилась и обожаемого брата, и супруга, потеряв их одновременно! Менекрату не хотелось даже представлять, каково это - одной женщине нести на своих плечах заботы всех ионийцев...
Ему захотелось сказать коринфянке что-нибудь ободряющее, сочувственное. Но он вовремя понял, как неуместно это будет: по прошествии стольких лет соболезновать царственной женщине в столь великом горе.
Если не упоминать еще и о смерти Нитетис. Менекрат очень надеялся, что Поликсена не заподозрила об их короткой любви.
Трапеза окончилась в молчании. Поликсена ела мало, больше для приличия; Артазостра тоже. Хотя обычно персиянка, должно быть, любила поесть. Но сейчас ее гораздо сильнее занимал гость. Менекрату показалось, что дочь сатрапа Аршака его повесть заинтересовала больше, чем Поликсену.
Уж не знала ли ее семья бесславно погибшего евнуха Бхаяшию?.. Ведь Артазостра родом из большого и благородного сузского семейства!
Но, закончив есть, художник был больше не в силах думать. У него закрывались глаза от усталости.
Хозяйка заметила это раньше, чем Менекрат вынужден был нарушить приличия.
- Да ты совсем спишь! Идем-ка, я тебя провожу в постель.
Менекрат услышал отзвук шагов и ощутил теплое благоуханное дуновение; а потом неожиданно крепкая рука ухватила его под локоть. Он понял, что сама царица поднимает его из кресла.
- Прошу твое величество простить меня, - выговорил он.
Поликсена засмеялась: ее смех доносился точно сквозь воду.
- Давай, шагай! Отсюда недалеко!
Пока они шли по коридору, Менекрат стряхнул с себя сон и перестал опираться на руку царицы. Беспокойство за семью взбодрило его.
Поликсена остановилась у двойных дверей, которые вели, несомненно, в господскую спальню. Царица сама открыла дверь и показала внутрь.
- Видишь? Вот на кровати спит твоя жена с ребенком. А ваш мальчик лег рядом на полу. Я оставила им жаровни, сегодня прохладно.
При красноватом неровном свете, который давали угли, Менекрат разглядел черную голову жены на высоко взбитой вышитой подушке. Шаран, должно быть, никогда в жизни так не спала. К ее плечу прильнула пепельная головенка Элефтерая.
Артембар лежал у кровати на тюфяке, укрывшись до подбородка белым шерстяным одеялом. Чтобы лечь к жене, придется переступить через него, подумал Менекрат.
Он облегченно посмотрел на Поликсену.
- Ты так добра, госпожа!
Царица пожала ему локоть.
- Всех, кого я люблю, настигает внезапная смерть. Надеюсь, ты переживешь завтрашний день, - неожиданно сказала она.
Менекрата мороз подрал по коже от этих слов и от выражения ее глаз. Но он молча поклонился.
Войдя в спальню, эллин снял гиматий и разулся, стараясь не шуметь. Гиматий бросил на спинку кресла.
Взбираясь на кровать к жене, он чуть не споткнулся об Артембара; но тот не почувствовал. Шаран что-то жалобно пробормотала, когда муж погладил ее по волосам.
Менекрат устроился рядом с персиянкой и, укрывшись общим покрывалом, поцеловал сына.
- Все будет хорошо, - прошептал он своему малышу.
А потом заснул крепко и безмятежно. Угли в жаровнях тлели еще долго.
Тураи распорядился, чтобы за Шаран и сыном художника прислали носилки. Положение скульптора и прежде было довольно щекотливым - и стало еще более сомнительным, когда он привез из Азии безродную жену.
Ремесленник, даже столь благородного занятия, не мог считаться приближенным царицы наравне со знатью, особенно среди стольких родовитых персов. Но было совершенно ясно, что жена Менекрата, кто бы она ни была и как бы ни была одета, не может идти пешком или въезжать в дворцовый сад в телеге.
- Ее величество умеет держать себя со всеми. Я и не думал, что эллинка обучится тонкостям дворцового обхождения, - сказал Тураи, когда они с Менекратом ехали верхом во дворец, впереди носилок Шаран.
- Ты величаешь ее титулом египетской царицы, - заметил художник, искоса взглянув на старого друга. Изменился ли египтянин на службе у Поликсены - или всегда был таким? Кажется, всегда!
- Я зову ее так, потому что она достойна этого титула. И единственная из женщин была достойна любви ее величества Нитетис, - ответил Тураи.
Потом египтянин вдруг помрачнел, точно кровавая тень прошлого затмила солнце.
- Моя царица приезжала в Ионию к своей наперснице и была убита здесь, в дворцовом саду. На другой же день после приезда. Поликсена была в огромном горе.
- Как! - воскликнул потрясенный Менекрат.
- Как - никто не видел. Бесконечно жаль, - жестко ответил побледневший египтянин. - Но у таких убийств почти никогда не находится свидетелей!
Он взглянул на художника.
- Ты не знал?
Менекрат мотнул головой.
Он отвернулся от Тураи, понимая, какие подозрения владеют сейчас его другом. Та же мысль не давала покоя и самому ионийцу. Если Нитетис убил ревнивый муж... он, Менекрат, всегда будет в глазах египтянина виновен гораздо более его царицы.
Но сейчас не время, чтобы считаться старыми обидами и искать виновных в давних смертях. Менекрат снова взглянул на Тураи и прочел в его глазах понимание. Тураи не простит своему другу экуеша то, что он сделал, но и не будет это припоминать.
Они молча доехали до дворца. Менекрат разглядывал клумбы, цветы на которых уже убила осень, ажурные беседки, посыпанные мелким белым песком дорожки, разветвлявшиеся в бесчисленных направлениях, и думал - где же именно погибла Нитетис, и как она погибла. Эта мысль угнездилась у него под сердцем, как гадюка в холодке под камнем.
- Я виновен... быть может, виновен, - прошептал он. - Но кто мог знать?
Скульптор заставил себя отбросить воспоминания. Менекрат оглянулся на носилки Шаран, и ему опять стало тепло.
Как же он счастлив, в сравнении со многими.
Когда иониец спешился и подошел к носилкам жены, он вновь улыбался. Помог Шаран с сыном на руках выйти наружу. Заглянув в огромные встревоженные глаза своей азиатки, поцеловал ее горячую щеку.
Не ожидавшая этого Шаран улыбнулась ему с растерянной нежностью. Менекрат пропустил ее вперед, все еще ощущая это блаженство обладания и единения. Вот его настоящая земная любовь!
Во дворце их сразу же повели мыться и переодеваться. Внизу гостей ждали несколько рабов-ионийцев и персидская служанка - для Шаран. Менекрат испытал ревность, увидев, какая радость просияла на лицах обеих женщин при встрече.
Один из слуг что-то сказал Тураи.
- Царица уже знает, что ты здесь. Она желает поужинать с тобой, когда ты приведешь себя в порядок, - предупредил египтянин Менекрата.
Художник кивнул.
- Я очень признателен нашей госпоже.
Менекрату пришлось вверить себя рукам царских слуг, должно быть, давно не соприкасавшихся с такой грязью. Он позволил рабам себя раздеть и услышал, как они усмехнулись при виде его спины.
Стыд окатил его горячей волной; а потом стало страшно. Скольким людям эти рабы растреплют о клейме Бхаяшии?..
Можно ли доверять рабам?
Его долго отскребали скребком с оливковым маслом, потом отмывали с натроном и какими-то ароматными мылящимися составами, которые были ему незнакомы.
- Кто во дворце готовит эти пасты? - спросил Менекрат, не совладав с любопытством. - "Космет" из Египта?
- Нет. Сама большая персидская госпожа, - ответил один из банщиков. - Госпожа Артазостра! Она искусница по этой части!
Менекрат очень удивился. Он вспомнил о вдове Филомена впервые за долгое время и подумал, какую же власть она имеет здесь. Ведь, кажется, они с Поликсеной очень дружны... почти так же, как Поликсена была с Нитетис?
После купания ему подстригли волосы и бороду, а также ногти, и принесли новый набедренник, новый белый хитон - и гиматий, как свободному и уважаемому человеку.
Некоторое время Менекрат любовался этой одеждой, предоставив банщикам переглядываться и думать что угодно. Потом он знаком велел себя одеть. На ногах у него завязали новые сандалии из мягкой кожи. Что скажет Шаран, когда впервые увидит его таким?..
Но прежде, чем с женой, он встретится с Поликсеной. Или царица пожелает пригласить Шаран к столу? А как же Элефтерай? И сколько человек увидит его за ужином во дворце?
Когда он вышел из купальни и направился туда, где должен был состояться ужин, почувствовал, как проголодался. Потом испытал недоумение.
Менекрату помнилось, что трапезные во дворце на первом этаже: и малая, и большой пиршественный зал. А его вели совсем в другом направлении!
Он очутился в зале с выходом на террасу, с полом в белую и черную клетку, посреди которого был устроен фонтан. Кажется, это место было ему также знакомо...
Но почему здесь никого нет? Где царица и остальные?
- Садись, господин. Сейчас подадут еду, - пригласил его раб, который сопровождал Менекрата. Светловолосый красивый раб, который был слугой Филомена, как вспомнил художник.
Менекрат поднял недоуменные глаза.
- Где... госпожа царица?
- Царица пожелала, чтобы ты сперва насытился, господин, - невозмутимо ответил прислужник. - Она хочет поговорить с тобой, когда тебя не будет отвлекать голод.
Менекрат кивнул.
- Понимаю... и благодарю.
Ему стало отчего-то неуютно под взглядом этого человека.
- Как тебя зовут? - спросил он.
- Эвмей, господин, - ответил светловолосый раб.
Менекрат кивнул и неловким жестом велел ему уйти. Эвмей повернулся и бесшумно скрылся.
Почти сразу другой слуга принес поднос с белыми лепешками, кусками холодной жареной гусятины в лимонном соусе, солеными оливками и листьями шпината. Была и вода в кувшине, подслащенная розовым маслом, но никакого вина.
Менекрат съел все, что было на подносе. Он готов был сыто вздохнуть и отодвинуться от стола... но почувствовал, что еще голоден. Как долго он не ел вволю!
И как там Шаран с сыном? А Артембар?
Он все же отодвинулся от стола и откинулся в кресле, на подушки. Но только попытался задуматься, как услышал, что кто-то идет.
Четкие легкие, но уверенные шаги могли принадлежать только царице. Менекрат встал так быстро, что уронил подушку.
Поликсена появилась в сопровождении другой женщины, столь же блистательно разодетой, как и она сама. На царице был серебристый ионический хитон, схваченный изумрудными застежками на локтях и плечах, и белый гиматий с каймой из круглых золотистых цветов. Менекрат приоткрыл рот, поняв, что эти цветки очень напоминают его клеймо-розетку!
Руки Поликсены украшали золотые браслеты странной формы, резко изогнутые, будто две молнии Зевса. Черные жесткие волосы царицы были заплетены в толстую косу, без всяких украшений, и перекинуты через плечо. Гость увидел седину, блестевшую будто серебряные нити в ее прическе.
Художник посмотрел в густо подведенные темные глаза коринфянки. Поликсена улыбалась, но ее глаза - нет.
- Хайре, дорогой, - сказала царица.
И Менекрат устремился к ней и обнял, раньше, чем понял, что делает. Поликсена крепко прижала к себе художника, и он изумился, как сильны ее руки. И все ее благоухающее тело было твердым как бронза, только груди полные и упругие!
Царица поцеловала гостя в зардевшуюся щеку.
- Я очень тебе рада, - сказала коринфянка. - И Артазостра тоже.
Менекрат отвлекся от царицы, вспомнив о ее спутнице. При живом муже скульптор видел эту персиянку всего один или два раза; но ошибиться не мог.
Теперь ее черные как ночь волосы были прикрыты шелком лишь частично, а у висков покачивались золотые подвески. Так же густо накрашенные, как у Поликсены, глаза пристально следили за гостем. Тот во второй раз едва сдержал изумление, увидев, что и на щеках Артазостры тоже голубые узоры.
Опомнившись, он низко поклонился обеим женщинам.
- Какая честь для меня!
Поликсена сделала гостю знак сесть. Сама села следом, и Артазостра тоже.
- Больше никого не будет, - сказала царица. - Только мы. С Тураи ты свидишься позже.
Она взглянула на свою подругу. Твердо, ласково и значительно; но Менекрату показалось, что во взгляде, которым обменялись эти женщины, промелькнуло какое-то безумие. Что же они пережили вместе, и что их связывает?..
Он скрыл свое смущение, опустив глаза; но затем взгляд его задержался на цветочном узоре, окаймлявшем гиматий царицы. Поликсена тут же заметила.
- Тебе знаком этот орнамент?
Теперь она больше не улыбалась. Менекрат вдруг понял, как себя чувствовали люди, которых приводили на суд этой женщины.
- Да, знаком, царица.
Поликсена едва заметно кивнула; потом хлопнула в ладоши.
- Рассказывай! И пусть нам наконец принесут сладости и вино.
Она снова улыбнулась, всего лишь на мгновение.
- Твоя жена и сын поели, вымылись и сейчас спят, твой слуга тоже. Потом я расспрошу и их.
Менекрат с облегчением улыбнулся и поблагодарил.
Принесли вино, и к нему изюм, сушеные абрикосы и финики; а еще медовые лепешки с миндалем и кунжутом. С наслаждением откусив лепешку и запив вином, Менекрат принялся рассказывать. Начал не с описания Атоссы и ее двора - об этом Поликсене, должно быть, давно в подробностях поведал Тураи. Менекрат перешел сразу к истории своего пленения.
Поликсена слушала очень внимательно, не упуская ни единого слова. А художник неожиданно почувствовал стеснение. Он рассказал, как провел больше полутора лет в плену, гораздо быстрее, чем думал. Что нового могла узнать царица Ионии из его рассказа? Историю каждой статуэтки, каждой пряжки, которые он сделал для великого евнуха?..
Поликсена неожиданно прервала Менекрата, подняв руку.
- Достаточно. Я вижу, что ты бедствовал меньше, чем можно было ожидать.
Менекрат покраснел, спеша досказать главное.
- Бхаяшию казнили, и мы с Шаран и Артембаром смогли бежать. Нам помогли случайные караванщики.
- Случайные?
Это Поликсену заинтересовало гораздо больше, чем другое. И Менекрат был вынужден в подробностях описать своих освободителей. Царица была разочарована, не разгадав в этом никакого заговора.
- Что ж, ты счастливец, Менекрат из Милета. Ты все-таки вернулся домой.
Менекрат впервые обратил пристальное внимание на свою собеседницу и задумался о ней. Да, он просил жену Дария за эту женщину; но его самого натолкнул на подобную мысль Тураи! Он бедствовал, терпел унижения - но куда меньшие, чем многие азиатские пленники. А Поликсена за эти несколько лет лишилась и обожаемого брата, и супруга, потеряв их одновременно! Менекрату не хотелось даже представлять, каково это - одной женщине нести на своих плечах заботы всех ионийцев...
Ему захотелось сказать коринфянке что-нибудь ободряющее, сочувственное. Но он вовремя понял, как неуместно это будет: по прошествии стольких лет соболезновать царственной женщине в столь великом горе.
Если не упоминать еще и о смерти Нитетис. Менекрат очень надеялся, что Поликсена не заподозрила об их короткой любви.
Трапеза окончилась в молчании. Поликсена ела мало, больше для приличия; Артазостра тоже. Хотя обычно персиянка, должно быть, любила поесть. Но сейчас ее гораздо сильнее занимал гость. Менекрату показалось, что дочь сатрапа Аршака его повесть заинтересовала больше, чем Поликсену.
Уж не знала ли ее семья бесславно погибшего евнуха Бхаяшию?.. Ведь Артазостра родом из большого и благородного сузского семейства!
Но, закончив есть, художник был больше не в силах думать. У него закрывались глаза от усталости.
Хозяйка заметила это раньше, чем Менекрат вынужден был нарушить приличия.
- Да ты совсем спишь! Идем-ка, я тебя провожу в постель.
Менекрат услышал отзвук шагов и ощутил теплое благоуханное дуновение; а потом неожиданно крепкая рука ухватила его под локоть. Он понял, что сама царица поднимает его из кресла.
- Прошу твое величество простить меня, - выговорил он.
Поликсена засмеялась: ее смех доносился точно сквозь воду.
- Давай, шагай! Отсюда недалеко!
Пока они шли по коридору, Менекрат стряхнул с себя сон и перестал опираться на руку царицы. Беспокойство за семью взбодрило его.
Поликсена остановилась у двойных дверей, которые вели, несомненно, в господскую спальню. Царица сама открыла дверь и показала внутрь.
- Видишь? Вот на кровати спит твоя жена с ребенком. А ваш мальчик лег рядом на полу. Я оставила им жаровни, сегодня прохладно.
При красноватом неровном свете, который давали угли, Менекрат разглядел черную голову жены на высоко взбитой вышитой подушке. Шаран, должно быть, никогда в жизни так не спала. К ее плечу прильнула пепельная головенка Элефтерая.
Артембар лежал у кровати на тюфяке, укрывшись до подбородка белым шерстяным одеялом. Чтобы лечь к жене, придется переступить через него, подумал Менекрат.
Он облегченно посмотрел на Поликсену.
- Ты так добра, госпожа!
Царица пожала ему локоть.
- Всех, кого я люблю, настигает внезапная смерть. Надеюсь, ты переживешь завтрашний день, - неожиданно сказала она.
Менекрата мороз подрал по коже от этих слов и от выражения ее глаз. Но он молча поклонился.
Войдя в спальню, эллин снял гиматий и разулся, стараясь не шуметь. Гиматий бросил на спинку кресла.
Взбираясь на кровать к жене, он чуть не споткнулся об Артембара; но тот не почувствовал. Шаран что-то жалобно пробормотала, когда муж погладил ее по волосам.
Менекрат устроился рядом с персиянкой и, укрывшись общим покрывалом, поцеловал сына.
- Все будет хорошо, - прошептал он своему малышу.
А потом заснул крепко и безмятежно. Угли в жаровнях тлели еще долго.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 109
Скульптор пережил завтрашний день, и много последующих дней под небом его покоренной Ионии протекло для него мирно и радостно. Менекрат прогостил во дворце недолго, а когда набрался сил после путешествия и почувствовал в себе смелость, попросил у царицы дозволения вернуться в свой покинутый дом при мастерской, который остался нетронутым. Поликсена не препятствовала - и, зная, что художнику с семьей совсем не на что жить, дала ему ссуду на первое время.
Менекрат обязался вернуть долг своими изделиями, и быстро покрыл его. Он был дорогим мастером, и скоро все нелицеприятные слухи, которые поползли о вернувшемся пленнике, сменились возросшим восхищением перед его искусством. Теперь он был не только скульптором, но и ювелиром-камнерезом. Скоро Менекрат принес жене то самое довольство, которого она жаждала.
Нрав Шаран смягчился от этой заботы, и эллин по-настоящему радовался на свою жену. Шаран согласилась обвенчаться с ним по обычаю Ионии, но потребовала, чтобы он объявил всем приглашенным, что по персидскому обычаю уже на ней женат.
- Не желаю, чтобы нашего сына позорили слухи, что он незаконный! - заявила персиянка.
И Менекрат с готовностью согласился на эту ложь. Он прекрасно понимал теперь, чего стоит доброе имя и как легко потерять его.
Шаран надела на свадьбу эллинский белый хитон, показав восхищенным и удивленным гостям округлость своих рук и плеч и полную, статную фигуру; но никогда больше не соглашалась на такую нескромность, вернувшись к своей азиатской одежде. И скульптор был совершенно этим удовлетворен.
Его жене нравилась жизнь затворницы - и он постарался подсластить эту жизнь, не скупясь на приятные мелочи, с афинской или персидской расточительностью. Шаран принимала эту заботу как должное: но Менекрат знал, что жена по-своему любит его больше всех.
Через полтора года после возвращения Шаран родила мужу второго сына, получившего имя Ликомед. Шаран взяла слово с мужа, что если следующей будет дочь, она назовет ее персидским именем. Иониец охотно согласился; но боги не спешили наградить их следующим ребенком.
Что ж, и этих двоих детей было достаточно. Менекрат никогда не стремился быть многодетным отцом, подобно азиатским горцам или спартанцам, рождавшим сыновей, чтобы отправлять их на бойню.
Менекрат был бы счастлив, если бы удалось хотя бы в одном из своих детей пробудить талант к ваянию. Но он знал, что одаренные художники рождаются намного реже воинов, и не роптал на неведомое будущее, уготованное Элефтераю и Ликомеду.
Однако вскоре после возвращения скульптор пережил большое разочарование. Он думал, что Поликсена захочет, чтобы теперь он изваял ее, как потрудился для Нитетис и Атоссы. А сделать статую царицы-воительницы, которой стала Поликсена, было бы для него бесценным подарком. Менекрат не раз наблюдал, как Поликсена управляется с мечом и копьем, и как скачет верхом.
Но эллинка твердо отказала художнику.
- Ты уже сделал для меня много больше, чем для Нитетис и Атоссы, - сказала царица Ионии. - А прославить себя я хочу не твоим талантом, а своим!
Кроме того, Поликсена не желала вновь соперничать с Атоссой. А если ее скульптура превзойдет изваяние персиянки красотой и величием, такого превосходства Атосса ей не простит.
И не статуя Поликсены, а статуя ее первого супруга - ее спартанца - должна была царить над Милетом, господствуя над умами и сердцами граждан города, как господствовала над умом и сердцем ее сына. Никострат рос под сенью плаща мраморного героя, окаменевшего в последнем рывке к недостижимой победе.
Поликсена понимала, что живой Ликандр был бы к Никострату добрее и сказал бы своему сыну другое, нежели то, что царевич читал в облике грозной отцовской статуи. Но что могла она изменить?..
Никострат продолжал враждовать с сыновьями Филомена. Со временем глухая, бессознательная детская вражда превратилась в сознательную, хотя такую же тайную. Никострат был достаточно умен, чтобы после первой стычки не задирать двоюродных братьев в открытую; у Дариона, подчинившего своему влиянию младшего Артаферна, тоже хватало ума оставаться в тени. А может, персидские царевичи были кем-то подучены.
Поликсена знала, что не найдет тех, кто подогревает вражду между детьми; да это и не имело смысла. Она могла сдерживать мальчишек лишь до тех пор, пока они не станут мужчинами. А потом их рассудит меч, а не матери...
Фрина, младшая и единственная единоутробная сестра Никострата, к радости матери, подружилась с маленькой египтянкой - дочерью Нитетис. Уджагорресент неоднократно пытался выкрасть дочь, как и уничтожить саму царицу Ионии, но сподвижники Поликсены предупреждали эти попытки. Одно из покушений предотвратил Тураи. Старый слуга Нитетис был убежден, что лучшей приемной матери у Ити-Тауи быть не может.
Еще до того, как окончился траур по Нитетис, царевны познакомились и начали играть вместе в свои разные куклы. Поликсену всегда восхищало, как быстро и естественно сходятся между собою девочки и девушки, - точно водяные лилии в пруду сплетаются листьями.
Ити-Тауи царица приохотила к тем же упражнениям и танцам, которыми занималась ее дочь. Поликсена не раз подсматривала из-за занавеси, как девочки самозабвенно кружатся вместе под музыку египетского флейтиста. А во время гимнастики Фрина, старшая и более сильная, поднимала за руки и раскачивала черноволосую меднокожую малышку: Ити-Тауи визжала от удовольствия. Они резвились и плавали наперегонки в выложенном мозаикой дворцовом бассейне - конечно, под охраной греческих стражников.
Артазостра помалкивала, видя эти забавы. А когда Поликсена спросила персиянку, что она думает о них, Артазостра сказала:
- Хорошо, что у меня нет дочерей.
И напомнила родственнице о том, что Никострату нужна невеста царской крови. Поликсена все сильнее сомневалась в том, что это должна быть египтянка, даже дочь ее подруги. Но все персидское ее сыну претило еще больше.
Когда Никострату исполнилось двенадцать лет, мать впервые заговорила с ним о помолвке.
Мальчик, уже почти юноша, пристально посмотрел на шестилетнюю малышку, которая как раз играла в мяч с Фриной у них перед глазами. А потом пожал плечами и равнодушно ответил:
- Хорошо, мама.
Глядя на своего единственного сына, Поликсена ощутила раскаяние. Пока юному спартанцу безразлично, кого прочат ему в жены, - у него достаточно других забот, более серьезных. А когда он подрастет и в нем по-настоящему заиграет кровь? А если он полюбит другую девушку - эллинку, как был предан его матери его отец?.. Ведь любить Никострат будет так же серьезно!
Но пока об этом слишком рано говорить.
И Поликсена огласила помолвку своего сына и Ити-Тауи. В честь этого события во дворце был устроен праздник.
В пиршественном зале накрыли столы - царица никогда не поощряла возлежания во время пиров, которое почти всегда заканчивалось развратом; как не допускала и обильных возлияний. Во всяком случае, там, где присутствовала она, госпожа дворца. И на этот праздник могли быть приглашены все царские дети.
Артазостра привела Дариона и Артаферна, которых с вызывающей пышностью нарядила в пурпурные шаровары и рубашки, расшитые золотом и каменьями так богато, что они стали почти негнущимися. Сама персидская княжна тоже оделась в пурпур и золото. Мать и сыновья, исполненные царственного достоинства и окруженные стражниками-персами, своим видом внушали трепет всем собравшимся, как бы высоко те ни стояли.
Поликсена оделась по-эллински, хотя тоже богато: она надела украшения работы Менекрата, которые художник недавно преподнес ей. А ее сын, которому посвящалось сегодняшнее торжество, презрел какие бы то ни было украшения. Он надел белый тонкий хитон и новые сандалии: и только.
Ити-Тауи была одета в белый калазирис на тонких бретельках. Волосы у дочери Нитетис, после того, как ей перестали обривать головку, отросли до подбородка: и уже теперь в девочке угадывалась утонченная красота матери.
Маленькая царевна смущенно теребила венок из анемонов, который надели ей на шею, и на ее медно-смуглом личике проступал румянец. Она уже знала, что она невеста.
Никострат, который был выше девочки почти на две головы, держался с полным спокойствием. И когда забили в тамбурины, призывая всех ко вниманию, он даже не вздрогнул. Молча взял за руку Ити-Тауи, будто младшую сестренку; и, встретив испуганный взгляд черных глаз, улыбнулся девочке.
Поликсена встала с места, и спины всех придворных согнулись в поклонах.
Властительница Ионии обвела всех взглядом - и громко, стараясь, чтобы голос не дрогнул, объявила, что отныне ее сын и наследник, царевич Никострат, обручен с дочерью великой царицы Нитетис, царевной Ити-Тауи. После этого вперед выступили жрецы и под рукоплескания и приветственные возгласы осыпали детей зерном и финиками, как на брачной церемонии.
Поликсену приятно изумило поведение сына. Когда обряд свершился, Никострат повернул к себе свою маленькую невесту и, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Потом подвел девочку за руку к своей матери и сам преклонил колени перед царицей.
Коринфянка со слезами гордости обняла мальчика. В этот миг матерью и сыном восторгались все в зале, считая и персов.
Дарион, не отрывавший глаз от Никострата и его невесты, что-то шепнул Артаферну: ноздри юного азиата дрогнули от презрения.
Но тут Артазостра шикнула на обоих, и царевичи виновато опустили головы.
Персидская княжна посмотрела поверх их макушек на Поликсену и улыбнулась радости подруги: она советовала Поликсене устроить этот брак от чистого сердца. Артазостра желала Никострату лучшего, на что этот храбрый и красивый мальчик мог притязать...
После этого гостям разрешили веселиться. Стали разносить кушанья, вина и сладости: все, чем могло порадовать желудок искусство греческих, египетских и азиатских поваров. Телятина, мясо кабана и антилопы; птица, начиненная яйцами и пряными травами; лимонные и острые соусы; горы фруктов, пироги и сыры. Выступали акробаты и танцовщики. Глотатели огня удивляли детей.
Никострат вскоре пробрался к матери, поглощенной разговором с одним из персидских военачальников, и тихо попросил разрешения уйти. Поликсена, немного разочарованная желанием сына, позволила это.
Никострат ушел: казалось, его нисколько не манили удовольствия вечера. Мать, проследившая взглядом за юным царевичем, заметила, что с ним пиршественный зал покинули и несколько верных товарищей, державшихся так же замкнуто, будто настороже.
Одиннадцатилетний Дарион, увидев поведение соперника, рассмеялся. Он, его брат и их приятели остались веселиться со старшими.
Тураи, сидевший поодаль рядом с Менекратом, заметил выражение лица царицы. Она вдруг показалась ему потерянной, точно одна среди всех этих веселящихся людей не могла найти себе места. Или точно Поликсена внезапно забыла, зачем сюда пришла.
Египтянин встал, извинившись перед другом.
- Побудь со своей женой, мастер экуеша. А я побуду с царицей.
Шаран, приглашенная на пир вместе с мужем, недоуменно проводила взглядом царского советника. Персиянка увидела, как Тураи, подойдя к Поликсене, склонился к ней и заговорил. Потом взял ее за руку, и на лице Поликсены впервые появилась бледная улыбка.
- Что с ней? - спросила Шаран мужа.
Менекрат тоже наблюдал эту сцену.
- Кажется, я знаю, что с ней, - сказал художник. Но больше ничего не прибавил.
Тураи заговорил с Поликсеной по-египетски, и эллинка ответила на том же языке, благодарная ему за осмотрительность.
- Ты несчастна, царица? - спросил он.
Поликсена даже не подумала рассердиться на эту прямоту.
- Посмотри на детей, - сказала она, кивнув в сторону Ити-Тауи, которая, смеясь, заплетала Фрине золотистые косички. - Это сама юность, у них все впереди... а я вдруг почувствовала себя так, точно для меня все уже закончилось.
- Так рано? - мягко спросил египтянин.
Он взял ее за руку, и Поликсена слабо улыбнулась.
- Ты понимаешь меня, - сказала она. - Сегодня я обручила моего единственного сына... и вдруг я поняла, как давно меня саму не любил мужчина.
Она сказала это так просто, без тени смущения. Лицо Тураи осталось почтительным и невозмутимым: только, может быть, сделалось еще серьезнее обычного.
- Может быть, отойдем в сторону? - предложил советник царицы. - Я принесу твоему величеству вина.
- Да, - согласилась Поликсена. Она не глядела на египтянина, но когда встала с места, ее впалые щеки зарумянились.
И персы, и эллины примолкли, когда царица с Тураи направились в дальний угол зала. Но они оставались на виду, и никто не мог сказать о них дурного.
- Принеси мне гранатового сока. Не хочу захмелеть, - сказала эллинка, когда Тураи усадил ее в кресло.
Египтянин коротко поклонился.
Он отлучился и скоро вернулся, неся на подносе два килика, наполненных темным соком, и небольшую гроздь черного винограда. Поставил поднос на столик между креслами.
Тураи сел, и Поликсена скользнула взглядом по его фигуре. Это был все еще ладный, сильный мужчина. Едва ли ему исполнилось больше сорока лет.
Египтянин слегка улыбался, но без всякой дерзости.
- Ты хочешь мне в чем-нибудь признаться, царица? - спросил он.
Поликсена сделала глоток сока.
- Да, хочу, - сказала она с неожиданной пылкостью. Сок потек по ее губе, и она слизнула кровавую каплю. - Но не в том, что ты думаешь! Хотя ты ведь не смеешь такого думать, не правда ли?
- Нет, разумеется, - ответил Тураи.
Он не сводил с нее глаз. Отпил из своего килика.
- Артазостра ненавидит меня, - сказала эллинка дрожащим голосом. - Она любит меня, любит и понимает мою душу больше всех женщин... но она ненавидит меня и уничтожит, если выдастся случай! Ты понимаешь?..
- Превосходно понимаю, моя царица, - ответил Тураи.
Поликсена закрыла глаза, опираясь лбом на руку.
- Когда-то давно, когда мой брат был еще жив... когда мы с ним были еще молоды... Филомен сказал мне, что Та-Кемет подобна огромной усыпальнице, в которой умирает любое новое начинание. А я сейчас вспоминаю твою страну и думаю, что в ней может найти упокоение самое мятущееся сердце.
Тураи помолчал.
- Да. Та-Кемет все еще такова.
Поликсена некоторое время сидела, потягивая свой напиток, потом поднялась. Тураи встал и, обойдя столик, оказался рядом. Он коснулся двумя пальцами ее талии.
Поликсена вскинула голову, и их лица оказались совсем близко.
- Твоему величеству ведомо, что я никогда не был женат и едва ли женюсь. Я ничем не связан, - тихо сказал египтянин. - Мою верность тебе ничто не поколеблет.
Поликсена улыбнулась. Как много можно сказать, умалчивая!
- Благодарю тебя, - ответила она. Обхватив египтянина за широкие плечи, она быстро поцеловала его в губы, опалив своим дыханием самое сердце. А потом торопливо ушла.
Скульптор пережил завтрашний день, и много последующих дней под небом его покоренной Ионии протекло для него мирно и радостно. Менекрат прогостил во дворце недолго, а когда набрался сил после путешествия и почувствовал в себе смелость, попросил у царицы дозволения вернуться в свой покинутый дом при мастерской, который остался нетронутым. Поликсена не препятствовала - и, зная, что художнику с семьей совсем не на что жить, дала ему ссуду на первое время.
Менекрат обязался вернуть долг своими изделиями, и быстро покрыл его. Он был дорогим мастером, и скоро все нелицеприятные слухи, которые поползли о вернувшемся пленнике, сменились возросшим восхищением перед его искусством. Теперь он был не только скульптором, но и ювелиром-камнерезом. Скоро Менекрат принес жене то самое довольство, которого она жаждала.
Нрав Шаран смягчился от этой заботы, и эллин по-настоящему радовался на свою жену. Шаран согласилась обвенчаться с ним по обычаю Ионии, но потребовала, чтобы он объявил всем приглашенным, что по персидскому обычаю уже на ней женат.
- Не желаю, чтобы нашего сына позорили слухи, что он незаконный! - заявила персиянка.
И Менекрат с готовностью согласился на эту ложь. Он прекрасно понимал теперь, чего стоит доброе имя и как легко потерять его.
Шаран надела на свадьбу эллинский белый хитон, показав восхищенным и удивленным гостям округлость своих рук и плеч и полную, статную фигуру; но никогда больше не соглашалась на такую нескромность, вернувшись к своей азиатской одежде. И скульптор был совершенно этим удовлетворен.
Его жене нравилась жизнь затворницы - и он постарался подсластить эту жизнь, не скупясь на приятные мелочи, с афинской или персидской расточительностью. Шаран принимала эту заботу как должное: но Менекрат знал, что жена по-своему любит его больше всех.
Через полтора года после возвращения Шаран родила мужу второго сына, получившего имя Ликомед. Шаран взяла слово с мужа, что если следующей будет дочь, она назовет ее персидским именем. Иониец охотно согласился; но боги не спешили наградить их следующим ребенком.
Что ж, и этих двоих детей было достаточно. Менекрат никогда не стремился быть многодетным отцом, подобно азиатским горцам или спартанцам, рождавшим сыновей, чтобы отправлять их на бойню.
Менекрат был бы счастлив, если бы удалось хотя бы в одном из своих детей пробудить талант к ваянию. Но он знал, что одаренные художники рождаются намного реже воинов, и не роптал на неведомое будущее, уготованное Элефтераю и Ликомеду.
Однако вскоре после возвращения скульптор пережил большое разочарование. Он думал, что Поликсена захочет, чтобы теперь он изваял ее, как потрудился для Нитетис и Атоссы. А сделать статую царицы-воительницы, которой стала Поликсена, было бы для него бесценным подарком. Менекрат не раз наблюдал, как Поликсена управляется с мечом и копьем, и как скачет верхом.
Но эллинка твердо отказала художнику.
- Ты уже сделал для меня много больше, чем для Нитетис и Атоссы, - сказала царица Ионии. - А прославить себя я хочу не твоим талантом, а своим!
Кроме того, Поликсена не желала вновь соперничать с Атоссой. А если ее скульптура превзойдет изваяние персиянки красотой и величием, такого превосходства Атосса ей не простит.
И не статуя Поликсены, а статуя ее первого супруга - ее спартанца - должна была царить над Милетом, господствуя над умами и сердцами граждан города, как господствовала над умом и сердцем ее сына. Никострат рос под сенью плаща мраморного героя, окаменевшего в последнем рывке к недостижимой победе.
Поликсена понимала, что живой Ликандр был бы к Никострату добрее и сказал бы своему сыну другое, нежели то, что царевич читал в облике грозной отцовской статуи. Но что могла она изменить?..
Никострат продолжал враждовать с сыновьями Филомена. Со временем глухая, бессознательная детская вражда превратилась в сознательную, хотя такую же тайную. Никострат был достаточно умен, чтобы после первой стычки не задирать двоюродных братьев в открытую; у Дариона, подчинившего своему влиянию младшего Артаферна, тоже хватало ума оставаться в тени. А может, персидские царевичи были кем-то подучены.
Поликсена знала, что не найдет тех, кто подогревает вражду между детьми; да это и не имело смысла. Она могла сдерживать мальчишек лишь до тех пор, пока они не станут мужчинами. А потом их рассудит меч, а не матери...
Фрина, младшая и единственная единоутробная сестра Никострата, к радости матери, подружилась с маленькой египтянкой - дочерью Нитетис. Уджагорресент неоднократно пытался выкрасть дочь, как и уничтожить саму царицу Ионии, но сподвижники Поликсены предупреждали эти попытки. Одно из покушений предотвратил Тураи. Старый слуга Нитетис был убежден, что лучшей приемной матери у Ити-Тауи быть не может.
Еще до того, как окончился траур по Нитетис, царевны познакомились и начали играть вместе в свои разные куклы. Поликсену всегда восхищало, как быстро и естественно сходятся между собою девочки и девушки, - точно водяные лилии в пруду сплетаются листьями.
Ити-Тауи царица приохотила к тем же упражнениям и танцам, которыми занималась ее дочь. Поликсена не раз подсматривала из-за занавеси, как девочки самозабвенно кружатся вместе под музыку египетского флейтиста. А во время гимнастики Фрина, старшая и более сильная, поднимала за руки и раскачивала черноволосую меднокожую малышку: Ити-Тауи визжала от удовольствия. Они резвились и плавали наперегонки в выложенном мозаикой дворцовом бассейне - конечно, под охраной греческих стражников.
Артазостра помалкивала, видя эти забавы. А когда Поликсена спросила персиянку, что она думает о них, Артазостра сказала:
- Хорошо, что у меня нет дочерей.
И напомнила родственнице о том, что Никострату нужна невеста царской крови. Поликсена все сильнее сомневалась в том, что это должна быть египтянка, даже дочь ее подруги. Но все персидское ее сыну претило еще больше.
Когда Никострату исполнилось двенадцать лет, мать впервые заговорила с ним о помолвке.
Мальчик, уже почти юноша, пристально посмотрел на шестилетнюю малышку, которая как раз играла в мяч с Фриной у них перед глазами. А потом пожал плечами и равнодушно ответил:
- Хорошо, мама.
Глядя на своего единственного сына, Поликсена ощутила раскаяние. Пока юному спартанцу безразлично, кого прочат ему в жены, - у него достаточно других забот, более серьезных. А когда он подрастет и в нем по-настоящему заиграет кровь? А если он полюбит другую девушку - эллинку, как был предан его матери его отец?.. Ведь любить Никострат будет так же серьезно!
Но пока об этом слишком рано говорить.
И Поликсена огласила помолвку своего сына и Ити-Тауи. В честь этого события во дворце был устроен праздник.
В пиршественном зале накрыли столы - царица никогда не поощряла возлежания во время пиров, которое почти всегда заканчивалось развратом; как не допускала и обильных возлияний. Во всяком случае, там, где присутствовала она, госпожа дворца. И на этот праздник могли быть приглашены все царские дети.
Артазостра привела Дариона и Артаферна, которых с вызывающей пышностью нарядила в пурпурные шаровары и рубашки, расшитые золотом и каменьями так богато, что они стали почти негнущимися. Сама персидская княжна тоже оделась в пурпур и золото. Мать и сыновья, исполненные царственного достоинства и окруженные стражниками-персами, своим видом внушали трепет всем собравшимся, как бы высоко те ни стояли.
Поликсена оделась по-эллински, хотя тоже богато: она надела украшения работы Менекрата, которые художник недавно преподнес ей. А ее сын, которому посвящалось сегодняшнее торжество, презрел какие бы то ни было украшения. Он надел белый тонкий хитон и новые сандалии: и только.
Ити-Тауи была одета в белый калазирис на тонких бретельках. Волосы у дочери Нитетис, после того, как ей перестали обривать головку, отросли до подбородка: и уже теперь в девочке угадывалась утонченная красота матери.
Маленькая царевна смущенно теребила венок из анемонов, который надели ей на шею, и на ее медно-смуглом личике проступал румянец. Она уже знала, что она невеста.
Никострат, который был выше девочки почти на две головы, держался с полным спокойствием. И когда забили в тамбурины, призывая всех ко вниманию, он даже не вздрогнул. Молча взял за руку Ити-Тауи, будто младшую сестренку; и, встретив испуганный взгляд черных глаз, улыбнулся девочке.
Поликсена встала с места, и спины всех придворных согнулись в поклонах.
Властительница Ионии обвела всех взглядом - и громко, стараясь, чтобы голос не дрогнул, объявила, что отныне ее сын и наследник, царевич Никострат, обручен с дочерью великой царицы Нитетис, царевной Ити-Тауи. После этого вперед выступили жрецы и под рукоплескания и приветственные возгласы осыпали детей зерном и финиками, как на брачной церемонии.
Поликсену приятно изумило поведение сына. Когда обряд свершился, Никострат повернул к себе свою маленькую невесту и, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Потом подвел девочку за руку к своей матери и сам преклонил колени перед царицей.
Коринфянка со слезами гордости обняла мальчика. В этот миг матерью и сыном восторгались все в зале, считая и персов.
Дарион, не отрывавший глаз от Никострата и его невесты, что-то шепнул Артаферну: ноздри юного азиата дрогнули от презрения.
Но тут Артазостра шикнула на обоих, и царевичи виновато опустили головы.
Персидская княжна посмотрела поверх их макушек на Поликсену и улыбнулась радости подруги: она советовала Поликсене устроить этот брак от чистого сердца. Артазостра желала Никострату лучшего, на что этот храбрый и красивый мальчик мог притязать...
После этого гостям разрешили веселиться. Стали разносить кушанья, вина и сладости: все, чем могло порадовать желудок искусство греческих, египетских и азиатских поваров. Телятина, мясо кабана и антилопы; птица, начиненная яйцами и пряными травами; лимонные и острые соусы; горы фруктов, пироги и сыры. Выступали акробаты и танцовщики. Глотатели огня удивляли детей.
Никострат вскоре пробрался к матери, поглощенной разговором с одним из персидских военачальников, и тихо попросил разрешения уйти. Поликсена, немного разочарованная желанием сына, позволила это.
Никострат ушел: казалось, его нисколько не манили удовольствия вечера. Мать, проследившая взглядом за юным царевичем, заметила, что с ним пиршественный зал покинули и несколько верных товарищей, державшихся так же замкнуто, будто настороже.
Одиннадцатилетний Дарион, увидев поведение соперника, рассмеялся. Он, его брат и их приятели остались веселиться со старшими.
Тураи, сидевший поодаль рядом с Менекратом, заметил выражение лица царицы. Она вдруг показалась ему потерянной, точно одна среди всех этих веселящихся людей не могла найти себе места. Или точно Поликсена внезапно забыла, зачем сюда пришла.
Египтянин встал, извинившись перед другом.
- Побудь со своей женой, мастер экуеша. А я побуду с царицей.
Шаран, приглашенная на пир вместе с мужем, недоуменно проводила взглядом царского советника. Персиянка увидела, как Тураи, подойдя к Поликсене, склонился к ней и заговорил. Потом взял ее за руку, и на лице Поликсены впервые появилась бледная улыбка.
- Что с ней? - спросила Шаран мужа.
Менекрат тоже наблюдал эту сцену.
- Кажется, я знаю, что с ней, - сказал художник. Но больше ничего не прибавил.
Тураи заговорил с Поликсеной по-египетски, и эллинка ответила на том же языке, благодарная ему за осмотрительность.
- Ты несчастна, царица? - спросил он.
Поликсена даже не подумала рассердиться на эту прямоту.
- Посмотри на детей, - сказала она, кивнув в сторону Ити-Тауи, которая, смеясь, заплетала Фрине золотистые косички. - Это сама юность, у них все впереди... а я вдруг почувствовала себя так, точно для меня все уже закончилось.
- Так рано? - мягко спросил египтянин.
Он взял ее за руку, и Поликсена слабо улыбнулась.
- Ты понимаешь меня, - сказала она. - Сегодня я обручила моего единственного сына... и вдруг я поняла, как давно меня саму не любил мужчина.
Она сказала это так просто, без тени смущения. Лицо Тураи осталось почтительным и невозмутимым: только, может быть, сделалось еще серьезнее обычного.
- Может быть, отойдем в сторону? - предложил советник царицы. - Я принесу твоему величеству вина.
- Да, - согласилась Поликсена. Она не глядела на египтянина, но когда встала с места, ее впалые щеки зарумянились.
И персы, и эллины примолкли, когда царица с Тураи направились в дальний угол зала. Но они оставались на виду, и никто не мог сказать о них дурного.
- Принеси мне гранатового сока. Не хочу захмелеть, - сказала эллинка, когда Тураи усадил ее в кресло.
Египтянин коротко поклонился.
Он отлучился и скоро вернулся, неся на подносе два килика, наполненных темным соком, и небольшую гроздь черного винограда. Поставил поднос на столик между креслами.
Тураи сел, и Поликсена скользнула взглядом по его фигуре. Это был все еще ладный, сильный мужчина. Едва ли ему исполнилось больше сорока лет.
Египтянин слегка улыбался, но без всякой дерзости.
- Ты хочешь мне в чем-нибудь признаться, царица? - спросил он.
Поликсена сделала глоток сока.
- Да, хочу, - сказала она с неожиданной пылкостью. Сок потек по ее губе, и она слизнула кровавую каплю. - Но не в том, что ты думаешь! Хотя ты ведь не смеешь такого думать, не правда ли?
- Нет, разумеется, - ответил Тураи.
Он не сводил с нее глаз. Отпил из своего килика.
- Артазостра ненавидит меня, - сказала эллинка дрожащим голосом. - Она любит меня, любит и понимает мою душу больше всех женщин... но она ненавидит меня и уничтожит, если выдастся случай! Ты понимаешь?..
- Превосходно понимаю, моя царица, - ответил Тураи.
Поликсена закрыла глаза, опираясь лбом на руку.
- Когда-то давно, когда мой брат был еще жив... когда мы с ним были еще молоды... Филомен сказал мне, что Та-Кемет подобна огромной усыпальнице, в которой умирает любое новое начинание. А я сейчас вспоминаю твою страну и думаю, что в ней может найти упокоение самое мятущееся сердце.
Тураи помолчал.
- Да. Та-Кемет все еще такова.
Поликсена некоторое время сидела, потягивая свой напиток, потом поднялась. Тураи встал и, обойдя столик, оказался рядом. Он коснулся двумя пальцами ее талии.
Поликсена вскинула голову, и их лица оказались совсем близко.
- Твоему величеству ведомо, что я никогда не был женат и едва ли женюсь. Я ничем не связан, - тихо сказал египтянин. - Мою верность тебе ничто не поколеблет.
Поликсена улыбнулась. Как много можно сказать, умалчивая!
- Благодарю тебя, - ответила она. Обхватив египтянина за широкие плечи, она быстро поцеловала его в губы, опалив своим дыханием самое сердце. А потом торопливо ушла.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 110
Лакония по-прежнему жила, получая мало вестей из большого мира, - хотя жила в постоянной готовности к обороне от этого большого мира. Для спартанцев, как и для афинян, главной угрозой стало возрастающее могущество персов. И у многих сынов Лаконии едва ли не больший гнев, чем сами персы, вызывали ионийцы и карийцы, сдавшиеся Ахеменидам почти без борьбы.
- Они заставили персов поверить, что все эллины подобны им! - неистовствовали геронты, члены совета, избиравшегося из старейших спартиатов.
Волна гнева перекатывалась от одной скамьи амфитеатра к другой.
Агорей, когда-то бывший тестем Ликандра, сына Архелая, молчал, поглаживая сухой мускулистой рукой пышную белую бороду.
- Дарий теперь нас всех считает такими же ничтожными трусами, как ионийцы! - воскликнул геронт, который сильнее всех негодовал.
Агорей нагнулся вперед, опираясь рукой о колено.
- Значит, нужно доказать, что мы не таковы, Адраст, - сказал он, впервые подав голос. - Ты можешь это сделать? И все мы, сейчас, - можем показать Дарию нашу силу и храбрость?..
Старейшины притихли, несколько сконфуженные. Хорошо было бранить ионийцев за много парасангов от них и от Дариева войска.
- Нужно решить, что мы будем делать, если Дарий зашлет послов и потребует у нас "земли и воды", - сказал Адраст.
Геронты снова взволнованно и возмущенно зашумели.
- Это решится не на совете, - отозвался Агорей. Его спокойный голос легко перекрыл общий шум. - Принимать персидских послов будет царь!
- Царь только слуга своего народа, как и любой из нас! - выкрикнули с другого конца амфитеатра.
Агорей усмехнулся в бороду и промолчал. Сейчас старейшины впустую сотрясают воздух - что, впрочем, в глубине души понятно каждому из них: но старикам невыносимо ощущать свою бесполезность. А когда явятся персы с требованием "земли и воды", что произойдет неизбежно, спартанцы будут действовать так, как подскажет им сердце и любовь к своему народу.
Но сердце часто ошибается, и любовь ошибается не реже...
Досидев до окончания совета, Агорей поднялся и пошел прочь, ни с кем не прощаясь. Спор о персах заставил его задуматься о дочери.
После недавней смерти жены геронт остался один. Трое его сыновей, разумеется, жили и ели в собрании мужчин, а внуки обучались в агеле; но Агорей вспоминал об Адмете, единственной и любимой дочери, гораздо чаще, чем о сыновьях. И, сказать по правде, Агорей и гордился ею больше. Ее колесница по-прежнему не знала себе равных в Спарте, несмотря на рождение троих детей!
Дочь геронта взяла второго мужа через два года после гибели Ликандра: в поклонниках у Адметы недостатка не было. Второй брак оказался тоже удачен. Хотя Агорей знал, что женщина всегда отдает первому мужчине больше, чем всем, кто приходит следом.
Адмета оказалась дома, а ее мужа не было. Впрочем, Агорей и не хотел его сейчас видеть.
Когда домашний раб доложил о госте, Адмета вышла к отцу с младшим сыном на руках. Спартанка была босая, в одном белом пеплосе; на лице, разумеется, никакой краски. Закон запрещал женщинам Лакедемона пользоваться такими уловками красоты, подобающими только блудным или изнеженным женам.
Но Адмета и не нуждалась в этом. Несмотря на то, что она выглядела на свои тридцать шесть лет, стремительная смелость ее манер, сила и стройность фигуры влекли к ней больше, чем все женские ухищрения.
Хозяйка поцеловала отца в загорелую морщинистую щеку и с гордой улыбкой показала ему внука.
- Совсем скоро встанет на ноги и побежит следом за братьями! - сказала Адмета.
Семидесятипятилетний геронт вздохнул.
- Встанет, вот только зачем!
Улыбка Адметы погасла. Дочь поправила черные волнистые волосы, которые по-прежнему носила распущенными: только несколько тонких косичек сворачивала узлом на затылке.
- Ты был на совете? Что там говорят?
Агорей только махнул рукой.
- Мне порою кажется, что я в шестьдесят лет стал афинянином, - с мрачной усмешкой сказал старик. - Болтаю и слушаю болтунов, насиживая себе мозоль пониже спины!
Дочь фыркнула.
- Хорошо, что женщинам нечего делать в герусии. Ты голоден? - тут же, без перехода, спросила Адмета. - У меня еще теплые лепешки и фиги.
Агорей покачал головой, с любовью глядя на дочь.
- Я бы только выпил воды.
Адмета провела отца в дом и усадила на скамью, а сама ушла. Агорей остался забавлять внука, в шутку пугая его: делал вид, будто хочет сбросить в ямку между раздвинутых колен, а ребенок только заливисто смеялся. У старика стало отрадно на сердце: он очень любил возиться с малышом.
Старший Кеней, - сын Адметы от первого мужа, того пришлого Ликандра, - уже давно был в школе, среднему начать агогэ* предстоит через год.
Агорей вздохнул. Славные дети, славное будущее - но что это будет значить в надвигающейся войне?
Тут явилась хозяйка. Адмета несла на подносе гидрию, пузатую ойнохойю с вином и две чаши.
- Я решила, что негоже отцу подавать одну воду, будто мимохожему путнику, - смеясь, сказала дочь. - И подумала, что тоже хочу выпить с тобой!
Отказать ей было невозможно.
Адмета и Агорей выпили разбавленного вина, и старик начал расспрашивать дочь о том, как она живет. Но не успела она ответить, как появился ее муж Эвримах: высокий светловолосый человек очень мужественного, но вместе с тем приветливого вида. С хозяином был их с Адметой старший сын, шестилетний Гераклион.
Эвримах обрадовался тестю, и, увлекшись разговором и возней с внуками, Агорей задержался до позднего вечера.
Тогда дочь и ее муж пригласили главу семейства поужинать с ними и остаться на ночь: и геронт был только рад на эти короткие часы забыть о стариковском одиночестве и тягостных раздумьях, которые оно влекло за собой.
Утром Агорей проснулся уже после того, как муж дочери покинул дом. Адмета, заглянувшая в комнату к отцу, - единственную свободную комнату в доме, - весело приветствовала его и предложила с ней позавтракать. Агорей в этот раз отказался твердо.
- У тебя и так забот хватает! - сказал он.
А прогуляться на голодный желудок, перед завтраком, только полезно.
Обняв на прощанье Адмету и поцеловав младшего внука, Агорей надел плащ и вышел из дома. Однако далеко он не ушел.
Старик услышал шум на улице и приостановился. Несколько мужчин окружили чужеземца - юношу лет пятнадцати или даже моложе, сидевшего на гнедой лошади. Конь был едва жив от усталости, и всадник выглядел не лучше.
Гонец!.. Но почему совсем мальчик?
- Расступитесь! - крикнул Агорей. Дюжие спартанцы оглянулись на крик словно бы нехотя; но, узнав геронта, тут же подчинились и разошлись. Отец Адметы приблизился к гостю.
- Он прискакал со стороны Афин! - сообщили геронту.
- Кто ты? Афинянин? - спросил Агорей, вглядываясь в юношу.
Тот провел рукой по слипшимся темным волосам и выпрямился: казалось, под грязным хитоном можно пересчитать ребра.
- Я приехал издалека! Из Ионии, - ответил посланник: словно бы даже возмущенный тем, что мог быть принят за афинянина.
Спартанцы откликнулись ворчанием, надвинувшись ближе. Теперь со всех сторон на гостя были устремлены недобрые взгляды.
- Конечно, это иониец! Лошадь нисейская, и выговор у него как у перса!
Ионийский юноша покраснел, глядя на воина, который произнес это.
- Не будь мое послание столь важно, ты бы ответил за такие слова!
Это только распалило слушавших.
Нисейского коня схватили под уздцы; рассвирепевшие спартанцы готовы были стащить мальчика с лошади, и тому бы не поздоровилось. Но тут Агорей вступился за гостя снова: с немалым риском для себя старик втерся между молодыми воинами.
- Оставьте его!.. Он наш гость и, что еще важнее, посланник!
Юноша спешился, тяжело дыша, и покачнулся.
- Ты прибыл от ионийской царицы? - спросил его геронт.
Иониец помедлил, точно сомневался, как ответить; потом кивнул.
- Мне нужно говорить с вашим царем!
- У нас два царя. Который из них тебе нужен?*
Агорей улыбнулся, видя растерянность мальчика.
- А я член совета старейшин, и живу неподалеку отсюда. Может быть, ты сперва отдохнешь в моем доме?
Посланник засомневался, поглядев на мрачных лаконцев, теснившихся рядом.
- Но я должен...
- В самом деле, - раздался звонкий женский голос: все обернулись. Адмета, с развевающимися черными волосами, спешила на помощь отцу.
- Пусть ионийский посланник сперва отдохнет и даст отдых своему коню! А потом геронт, мой отец, сам отведет его к царю! - воскликнула она.
Спартанцы хмуро переглянулись. Но, видя согласие и одобрение Агорея, дали дорогу ему и юному ионийцу. Все трое, отец с дочерью и приезжий юноша, направились прочь.
- Я держу коней вроде твоего. Меня не очень-то жалуют за это, - сказала Адмета вестнику. Она предложила мальчику свою крепкую руку, на которую тот после небольшого колебания оперся.
Разумеется, Адмета захотела отвести посланника ионийской царицы к себе и расспросить его: и Агорей нисколько не возражал. Наоборот, его восхитила смекалка дочери; и так же, как ее, геронта все сильнее разбирало тревожное любопытство.
К счастью, до дома Адметы было рукой подать. Хозяйка сразу же препоручила заморенного гнедого своему конюху, а сама повела юношу в дом. Предложила сесть.
- Сейчас принесу тебе воды, - сказала она.
Пока дочери не было, Агорей присел на лавку рядом с ионийцем.
- Ты очень молод. Почему же ваша царица назначила посланником тебя? - спросил геронт.
- Не царица, - голос юноши охрип: он наглотался дорожной пыли. Гость прокашлялся. - Меня послал сын царицы, Никострат!
Агорей был поражен.
- Сколько же ему лет? И чего царевич хочет от Спарты?
Тут явилась Адмета. Она несла большой сосуд воды и чашу.
Юноша с жадностью напился, налив себе из кувшина, а потом оплеснул лицо и шею из этого же сосуда, проливая воду на свой хитон и на глиняный пол.
- Благодарю, госпожа, - сказал он.
Адмета улыбнулась и кивнула. Но теперь она вглядывалась в юного ионийца таким же острым, беспощадным взглядом, как отец.
- Кто послал тебя к нам и зачем? - спросила спартанка.
- Никострат, сын царицы Поликсены, - ответил ей вестник то же, что и Агорею. - Ему сейчас пятнадцать лет, и он хочет возглавить ионийцев в борьбе против персов, заполонивших нашу землю! Но он не сын царя, его отцом был спартанец Ликандр!
- Ликандр? - воскликнула Адмета.
Посланник с изумлением увидел, как побледнела эта рослая сильная женщина с взглядом воительницы.
Адмета схватила отца за плечо.
- Ликандр!.. И первую жену его звали Поликсеной, - напомнила она Агорею.
- Я помню, - откликнулся старик, взволнованный ничуть не меньше.
До них доходили слухи об ионийской царице и о статуе спартанского воина, которую она выставила посреди Милета: но до сих пор спартанцы не находили этим слухам подтверждения.
Агорей снова обратился к ионийцу.
- Так это ваш царевич просит помощи от Спарты, а не его мать? А что же сама царица?
- Она не знает, что Никострат посылал меня. Она не позволила бы ему, - ответил юноша. - Я отправился тайно, на одном из кораблей, который плыл в Египет!
Рассказчик перевел дыхание.
- А если бы персы узнали, что мы ведем переговоры с лакедемонянами... что царица отправила посланника... ее бы тотчас убили вместе с сыном!
Иониец посмотрел на Адмету.
- Поликсену называют нашей царицей, но персы не дают ей и шагу ступить! Она женщина, и ничего не может сделать!
Адмета хмыкнула. Уже то, что эта женщина, которую любил ее Ликандр, удержалась на троне Ионии, значит, что она способна на многое, подумала лакедемонянка.
- Теперь я вижу, что тебя, как и Ликандра, направила к нам судьба, - сказала хозяйка дома.
Тут изумился уже иониец.
- Ликандр возвращался сюда?
- Возвращался, и погиб, сражаясь бок о бок с нашими воинами, - ответила Адмета. - Он был моим мужем.
Юный посланник некоторое время смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
- Ты и вправду напоминаешь нашу царицу, - сказал он.
Адмета рассмеялась, тряхнув распущенными волосами.
- Лестное сравнение!
Она склонилась к нему.
- И я рада буду оказаться полезной Поликсене и ее сыну. Если, конечно, царица и царевич желают одного, - очень серьезно закончила спартанка.
Гость кивнул.
- Скоро нашу царицу отстранят от власти и уничтожат, что бы она ни решила, - неожиданно сказал юный посланник: в голосе его прозвучало почти отчаяние. - В Милете осталась вдова ее брата, персиянка, у которой трое сыновей! Эта персиянка родственница Дария, и ее старшему сыну уже тринадцать лет!
На некоторое время повисло молчание.
- Как же ты добрался до Спарты из Египта? - спросил Агорей. - Иония сообщается с Египтом, это мы знаем... но до нас их корабли доходят редко.
- Я купил место на корабле работорговца Мидия, который живет в Марафоне, - ответил юноша. - Царевич дал мне денег! А из Эвбейского залива я поскакал прямо к вам!
- Ты плыл на корабле Мидия? - воскликнула Адмета.
Она бросила взгляд на отца.
- Это тот лидийский мерзавец, который держал в рабстве Ликандра! Теперь он знает о том, что иониец направился в Лакедемон!
- С Мидием вел дела еще Филомен, брат царицы, который правил до нее, - возразил посланник. - И мы не нашли другого способа добраться до вас!
Спартанцы посмотрели друг на друга. И само явление юного ионийского посланника, и его рассказ - это было что-то неслыханное.
- Что ж, пока отдыхай. Моя дочь Адмета принесет тебе поесть, - наконец сказал Агорей. - А потом нам нужно решить, как передать твое послание нашему совету и эфорам*.
* Агогэ ("увод", "унесение") - система воспитания спартанских мальчиков.
* У Спарты традиционно были одновременно два царя из разных династий, один из которых отправлялся в поход, а другой оставался править.
* Эфоры - выборные должностные лица в Спарте, обладавшие широким кругом полномочий. В их власти было заключать под стражу даже царей за плохое военное руководство.
Лакония по-прежнему жила, получая мало вестей из большого мира, - хотя жила в постоянной готовности к обороне от этого большого мира. Для спартанцев, как и для афинян, главной угрозой стало возрастающее могущество персов. И у многих сынов Лаконии едва ли не больший гнев, чем сами персы, вызывали ионийцы и карийцы, сдавшиеся Ахеменидам почти без борьбы.
- Они заставили персов поверить, что все эллины подобны им! - неистовствовали геронты, члены совета, избиравшегося из старейших спартиатов.
Волна гнева перекатывалась от одной скамьи амфитеатра к другой.
Агорей, когда-то бывший тестем Ликандра, сына Архелая, молчал, поглаживая сухой мускулистой рукой пышную белую бороду.
- Дарий теперь нас всех считает такими же ничтожными трусами, как ионийцы! - воскликнул геронт, который сильнее всех негодовал.
Агорей нагнулся вперед, опираясь рукой о колено.
- Значит, нужно доказать, что мы не таковы, Адраст, - сказал он, впервые подав голос. - Ты можешь это сделать? И все мы, сейчас, - можем показать Дарию нашу силу и храбрость?..
Старейшины притихли, несколько сконфуженные. Хорошо было бранить ионийцев за много парасангов от них и от Дариева войска.
- Нужно решить, что мы будем делать, если Дарий зашлет послов и потребует у нас "земли и воды", - сказал Адраст.
Геронты снова взволнованно и возмущенно зашумели.
- Это решится не на совете, - отозвался Агорей. Его спокойный голос легко перекрыл общий шум. - Принимать персидских послов будет царь!
- Царь только слуга своего народа, как и любой из нас! - выкрикнули с другого конца амфитеатра.
Агорей усмехнулся в бороду и промолчал. Сейчас старейшины впустую сотрясают воздух - что, впрочем, в глубине души понятно каждому из них: но старикам невыносимо ощущать свою бесполезность. А когда явятся персы с требованием "земли и воды", что произойдет неизбежно, спартанцы будут действовать так, как подскажет им сердце и любовь к своему народу.
Но сердце часто ошибается, и любовь ошибается не реже...
Досидев до окончания совета, Агорей поднялся и пошел прочь, ни с кем не прощаясь. Спор о персах заставил его задуматься о дочери.
После недавней смерти жены геронт остался один. Трое его сыновей, разумеется, жили и ели в собрании мужчин, а внуки обучались в агеле; но Агорей вспоминал об Адмете, единственной и любимой дочери, гораздо чаще, чем о сыновьях. И, сказать по правде, Агорей и гордился ею больше. Ее колесница по-прежнему не знала себе равных в Спарте, несмотря на рождение троих детей!
Дочь геронта взяла второго мужа через два года после гибели Ликандра: в поклонниках у Адметы недостатка не было. Второй брак оказался тоже удачен. Хотя Агорей знал, что женщина всегда отдает первому мужчине больше, чем всем, кто приходит следом.
Адмета оказалась дома, а ее мужа не было. Впрочем, Агорей и не хотел его сейчас видеть.
Когда домашний раб доложил о госте, Адмета вышла к отцу с младшим сыном на руках. Спартанка была босая, в одном белом пеплосе; на лице, разумеется, никакой краски. Закон запрещал женщинам Лакедемона пользоваться такими уловками красоты, подобающими только блудным или изнеженным женам.
Но Адмета и не нуждалась в этом. Несмотря на то, что она выглядела на свои тридцать шесть лет, стремительная смелость ее манер, сила и стройность фигуры влекли к ней больше, чем все женские ухищрения.
Хозяйка поцеловала отца в загорелую морщинистую щеку и с гордой улыбкой показала ему внука.
- Совсем скоро встанет на ноги и побежит следом за братьями! - сказала Адмета.
Семидесятипятилетний геронт вздохнул.
- Встанет, вот только зачем!
Улыбка Адметы погасла. Дочь поправила черные волнистые волосы, которые по-прежнему носила распущенными: только несколько тонких косичек сворачивала узлом на затылке.
- Ты был на совете? Что там говорят?
Агорей только махнул рукой.
- Мне порою кажется, что я в шестьдесят лет стал афинянином, - с мрачной усмешкой сказал старик. - Болтаю и слушаю болтунов, насиживая себе мозоль пониже спины!
Дочь фыркнула.
- Хорошо, что женщинам нечего делать в герусии. Ты голоден? - тут же, без перехода, спросила Адмета. - У меня еще теплые лепешки и фиги.
Агорей покачал головой, с любовью глядя на дочь.
- Я бы только выпил воды.
Адмета провела отца в дом и усадила на скамью, а сама ушла. Агорей остался забавлять внука, в шутку пугая его: делал вид, будто хочет сбросить в ямку между раздвинутых колен, а ребенок только заливисто смеялся. У старика стало отрадно на сердце: он очень любил возиться с малышом.
Старший Кеней, - сын Адметы от первого мужа, того пришлого Ликандра, - уже давно был в школе, среднему начать агогэ* предстоит через год.
Агорей вздохнул. Славные дети, славное будущее - но что это будет значить в надвигающейся войне?
Тут явилась хозяйка. Адмета несла на подносе гидрию, пузатую ойнохойю с вином и две чаши.
- Я решила, что негоже отцу подавать одну воду, будто мимохожему путнику, - смеясь, сказала дочь. - И подумала, что тоже хочу выпить с тобой!
Отказать ей было невозможно.
Адмета и Агорей выпили разбавленного вина, и старик начал расспрашивать дочь о том, как она живет. Но не успела она ответить, как появился ее муж Эвримах: высокий светловолосый человек очень мужественного, но вместе с тем приветливого вида. С хозяином был их с Адметой старший сын, шестилетний Гераклион.
Эвримах обрадовался тестю, и, увлекшись разговором и возней с внуками, Агорей задержался до позднего вечера.
Тогда дочь и ее муж пригласили главу семейства поужинать с ними и остаться на ночь: и геронт был только рад на эти короткие часы забыть о стариковском одиночестве и тягостных раздумьях, которые оно влекло за собой.
Утром Агорей проснулся уже после того, как муж дочери покинул дом. Адмета, заглянувшая в комнату к отцу, - единственную свободную комнату в доме, - весело приветствовала его и предложила с ней позавтракать. Агорей в этот раз отказался твердо.
- У тебя и так забот хватает! - сказал он.
А прогуляться на голодный желудок, перед завтраком, только полезно.
Обняв на прощанье Адмету и поцеловав младшего внука, Агорей надел плащ и вышел из дома. Однако далеко он не ушел.
Старик услышал шум на улице и приостановился. Несколько мужчин окружили чужеземца - юношу лет пятнадцати или даже моложе, сидевшего на гнедой лошади. Конь был едва жив от усталости, и всадник выглядел не лучше.
Гонец!.. Но почему совсем мальчик?
- Расступитесь! - крикнул Агорей. Дюжие спартанцы оглянулись на крик словно бы нехотя; но, узнав геронта, тут же подчинились и разошлись. Отец Адметы приблизился к гостю.
- Он прискакал со стороны Афин! - сообщили геронту.
- Кто ты? Афинянин? - спросил Агорей, вглядываясь в юношу.
Тот провел рукой по слипшимся темным волосам и выпрямился: казалось, под грязным хитоном можно пересчитать ребра.
- Я приехал издалека! Из Ионии, - ответил посланник: словно бы даже возмущенный тем, что мог быть принят за афинянина.
Спартанцы откликнулись ворчанием, надвинувшись ближе. Теперь со всех сторон на гостя были устремлены недобрые взгляды.
- Конечно, это иониец! Лошадь нисейская, и выговор у него как у перса!
Ионийский юноша покраснел, глядя на воина, который произнес это.
- Не будь мое послание столь важно, ты бы ответил за такие слова!
Это только распалило слушавших.
Нисейского коня схватили под уздцы; рассвирепевшие спартанцы готовы были стащить мальчика с лошади, и тому бы не поздоровилось. Но тут Агорей вступился за гостя снова: с немалым риском для себя старик втерся между молодыми воинами.
- Оставьте его!.. Он наш гость и, что еще важнее, посланник!
Юноша спешился, тяжело дыша, и покачнулся.
- Ты прибыл от ионийской царицы? - спросил его геронт.
Иониец помедлил, точно сомневался, как ответить; потом кивнул.
- Мне нужно говорить с вашим царем!
- У нас два царя. Который из них тебе нужен?*
Агорей улыбнулся, видя растерянность мальчика.
- А я член совета старейшин, и живу неподалеку отсюда. Может быть, ты сперва отдохнешь в моем доме?
Посланник засомневался, поглядев на мрачных лаконцев, теснившихся рядом.
- Но я должен...
- В самом деле, - раздался звонкий женский голос: все обернулись. Адмета, с развевающимися черными волосами, спешила на помощь отцу.
- Пусть ионийский посланник сперва отдохнет и даст отдых своему коню! А потом геронт, мой отец, сам отведет его к царю! - воскликнула она.
Спартанцы хмуро переглянулись. Но, видя согласие и одобрение Агорея, дали дорогу ему и юному ионийцу. Все трое, отец с дочерью и приезжий юноша, направились прочь.
- Я держу коней вроде твоего. Меня не очень-то жалуют за это, - сказала Адмета вестнику. Она предложила мальчику свою крепкую руку, на которую тот после небольшого колебания оперся.
Разумеется, Адмета захотела отвести посланника ионийской царицы к себе и расспросить его: и Агорей нисколько не возражал. Наоборот, его восхитила смекалка дочери; и так же, как ее, геронта все сильнее разбирало тревожное любопытство.
К счастью, до дома Адметы было рукой подать. Хозяйка сразу же препоручила заморенного гнедого своему конюху, а сама повела юношу в дом. Предложила сесть.
- Сейчас принесу тебе воды, - сказала она.
Пока дочери не было, Агорей присел на лавку рядом с ионийцем.
- Ты очень молод. Почему же ваша царица назначила посланником тебя? - спросил геронт.
- Не царица, - голос юноши охрип: он наглотался дорожной пыли. Гость прокашлялся. - Меня послал сын царицы, Никострат!
Агорей был поражен.
- Сколько же ему лет? И чего царевич хочет от Спарты?
Тут явилась Адмета. Она несла большой сосуд воды и чашу.
Юноша с жадностью напился, налив себе из кувшина, а потом оплеснул лицо и шею из этого же сосуда, проливая воду на свой хитон и на глиняный пол.
- Благодарю, госпожа, - сказал он.
Адмета улыбнулась и кивнула. Но теперь она вглядывалась в юного ионийца таким же острым, беспощадным взглядом, как отец.
- Кто послал тебя к нам и зачем? - спросила спартанка.
- Никострат, сын царицы Поликсены, - ответил ей вестник то же, что и Агорею. - Ему сейчас пятнадцать лет, и он хочет возглавить ионийцев в борьбе против персов, заполонивших нашу землю! Но он не сын царя, его отцом был спартанец Ликандр!
- Ликандр? - воскликнула Адмета.
Посланник с изумлением увидел, как побледнела эта рослая сильная женщина с взглядом воительницы.
Адмета схватила отца за плечо.
- Ликандр!.. И первую жену его звали Поликсеной, - напомнила она Агорею.
- Я помню, - откликнулся старик, взволнованный ничуть не меньше.
До них доходили слухи об ионийской царице и о статуе спартанского воина, которую она выставила посреди Милета: но до сих пор спартанцы не находили этим слухам подтверждения.
Агорей снова обратился к ионийцу.
- Так это ваш царевич просит помощи от Спарты, а не его мать? А что же сама царица?
- Она не знает, что Никострат посылал меня. Она не позволила бы ему, - ответил юноша. - Я отправился тайно, на одном из кораблей, который плыл в Египет!
Рассказчик перевел дыхание.
- А если бы персы узнали, что мы ведем переговоры с лакедемонянами... что царица отправила посланника... ее бы тотчас убили вместе с сыном!
Иониец посмотрел на Адмету.
- Поликсену называют нашей царицей, но персы не дают ей и шагу ступить! Она женщина, и ничего не может сделать!
Адмета хмыкнула. Уже то, что эта женщина, которую любил ее Ликандр, удержалась на троне Ионии, значит, что она способна на многое, подумала лакедемонянка.
- Теперь я вижу, что тебя, как и Ликандра, направила к нам судьба, - сказала хозяйка дома.
Тут изумился уже иониец.
- Ликандр возвращался сюда?
- Возвращался, и погиб, сражаясь бок о бок с нашими воинами, - ответила Адмета. - Он был моим мужем.
Юный посланник некоторое время смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
- Ты и вправду напоминаешь нашу царицу, - сказал он.
Адмета рассмеялась, тряхнув распущенными волосами.
- Лестное сравнение!
Она склонилась к нему.
- И я рада буду оказаться полезной Поликсене и ее сыну. Если, конечно, царица и царевич желают одного, - очень серьезно закончила спартанка.
Гость кивнул.
- Скоро нашу царицу отстранят от власти и уничтожат, что бы она ни решила, - неожиданно сказал юный посланник: в голосе его прозвучало почти отчаяние. - В Милете осталась вдова ее брата, персиянка, у которой трое сыновей! Эта персиянка родственница Дария, и ее старшему сыну уже тринадцать лет!
На некоторое время повисло молчание.
- Как же ты добрался до Спарты из Египта? - спросил Агорей. - Иония сообщается с Египтом, это мы знаем... но до нас их корабли доходят редко.
- Я купил место на корабле работорговца Мидия, который живет в Марафоне, - ответил юноша. - Царевич дал мне денег! А из Эвбейского залива я поскакал прямо к вам!
- Ты плыл на корабле Мидия? - воскликнула Адмета.
Она бросила взгляд на отца.
- Это тот лидийский мерзавец, который держал в рабстве Ликандра! Теперь он знает о том, что иониец направился в Лакедемон!
- С Мидием вел дела еще Филомен, брат царицы, который правил до нее, - возразил посланник. - И мы не нашли другого способа добраться до вас!
Спартанцы посмотрели друг на друга. И само явление юного ионийского посланника, и его рассказ - это было что-то неслыханное.
- Что ж, пока отдыхай. Моя дочь Адмета принесет тебе поесть, - наконец сказал Агорей. - А потом нам нужно решить, как передать твое послание нашему совету и эфорам*.
* Агогэ ("увод", "унесение") - система воспитания спартанских мальчиков.
* У Спарты традиционно были одновременно два царя из разных династий, один из которых отправлялся в поход, а другой оставался править.
* Эфоры - выборные должностные лица в Спарте, обладавшие широким кругом полномочий. В их власти было заключать под стражу даже царей за плохое военное руководство.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 111
Оставшись одни в портике дома, в тени, отец и дочь некоторое время не говорили ни слова.
Адмета не выдержала первой.
- И как - ты собираешься передать слова ионийца совету так, как есть? - спросила спартанка.
Геронт смотрел на нее со странным прищуром.
- Я сомневаюсь, дочь моя, стоит ли вообще что-нибудь передавать совету, - ответил Агорей. - Этот гонец мальчишка, присланный таким же мальчишкой! Если, конечно, иониец не лжет!
Адмета прошлась перед ним, перекинув через руку конец своего белого пеплоса. Потом круто повернулась к геронту.
- Герусия узнает так или иначе! Свидетели расскажут о гонце всем, кто не видел... и с тебя спросят вдвойне, потому что ты увел ионийца к себе...
- Да, верно, - тихо сказал старик. - С самого начала было поздно.
- А если ты боишься, что посланник лжет, то это едва ли, - неожиданно прибавила Адмета. - Я бы больше тревожилась, будь он старше! А такие мальчишки лгать не умеют!
- На лжеца он непохож, - усмехнулся Агорей. - Однако его могли обмануть другие - те, кто хочет запутать нас... Если в Ионии и вправду заправляют персы, использовать такого юнца им труда не составит.
Адмета рассмеялась.
- Зачем, отец? Разве персам нужна новая война на покоренной земле?
Агорей склонился к ней, почти коснувшись лбом ее лба.
- Новая война может быть выгодна очень многим, и персам, и тем, кто связан с ними, - тихо и сурово сказал геронт. - Об этом не думают воины, которых мы отправляем сражаться!
Опечалившись, Адмета кивнула.
- Так как же быть?
Агорей помолчал.
- Нам ничего не остается, кроме как представить мальчика герусии. И пусть говорит, насколько у него хватит таланта.
Старик усмехнулся, не то печально, не то удовлетворенно.
- Правда, я не думаю, что это к чему-нибудь приведет. Иония далековато от нас, а наши седобородые мужи хотят войны не больше ионийцев, что бы они ни кричали со своих скамей! Даже если царь решит иначе, его вместе с войском никто не отпустит!
Адмета вздохнула.
- Я тоже не хочу такой войны, хотя я лакедемонянка, - сказала она. - Но, может быть, послушать этого юношу будет единственным способом отсрочить падение Спарты!
Агорей ничего не сказал на это. Он молча покинул портик, оставив Адмету одну.
Как всегда мужчины покидают женщин, решив поступить так, как им представляется верным!
Как этот ионийский мальчишка сбежал из-под надзора своей царицы...
Адмета покачала головой, схватившись за шею. Если бы ей вдруг позволили выступить перед герусием, что бы она сказала? Посылать подмогу ионийцам или нет?
И как быть с тем, что об этом посольстве знает Мидий? Не воспользуется ли он положением ионийцев и лаконцев в собственных целях?..
Разозлившись на себя и свои сомнения, спартанка быстро направилась в дом. Отец расскажет ей, что решили старейшины. А больше ему все равно ничего не сделать - даже если бы Агорей вдруг пожелал дать своей дочери слово в совете!
Когда Агорей опять пришел к Адмете, он мрачно и значительно улыбался. Спартанка разгадала это выражение без труда.
- Мальчик сказал, что хотел, и ничего этим не добился?
- Он остался цел, а это уже немало, - заметил геронт. - Эфоры всерьез решали, не сбросить ли его со скалы! Чтобы не смущал ионийцев рассказами о нашем гостепримстве - и чтобы персы не двинули нас войско прежде времени!
Адмета резко рассмеялась.
- Могу вообразить, - сказала она. - И ведь царица не знает, что ее сын отправлял к нам посланника! Избавиться от него было бы легко!
Потом она нахмурилась.
- Как же юноша вернется домой?
- Пусть возвращается к Мидию, и плывет назад тем же путем, - ответил геронт. - Так решили и герусия, и эфоры!
Адмета даже отступила.
- Так не годится! - воскликнула она. - Разве можно верить этому лидийцу? Или, может, совет надеется, что Мидий расправится с царским посланником за нас?..
- Герусия пожелала выдворить ионийца из Спарты и забыть о нем, как лакедемоняне поступали всегда, - прохладно ответил старик. - Но это продлится недолго.
Адмета некоторое время смотрела на отца. А потом вдруг спросила:
- Иониец еще не уехал?
- Он сейчас спит. Пришлось положить его у меня в доме, под охраной моего раба, - усмехнулся Агорей. - Когда отдохнет, отправится в путь.
Адмета вспрянула, на ее щеках расцвел румянец.
- Он еще здесь! Тогда я знаю, что сделаю!
Спартанка хлопнула в ладоши.
- Я прикажу приготовить мою колесницу и сама довезу его до Афин! Пусть афиняне дадут корабль, чтобы отвезти ионийского посланника домой, - и услышат его рассказ! Если потребуется, я сама выступлю на агоре!..
Лицо Агорея на миг страшно изменилось, точно он готов был восстать против безрассудного намерения дочери. Но потом в его выцветших глазах блеснула удовлетворенная гордость.
- Ты не боишься? – спросил геронт.
- Боюсь? – презрительно переспросила Адмета. Движением головы она откинула назад буйные волосы. – Я не завидую тому, кто встанет на пути у моей тетриппы!
Агорей кивнул.
- Ну что ж, поезжай. Да хранит тебя Афина Аксиопена.
А сам подумал, что отправит следом за дочерью отряд в десять мужчин. Пусть встретят ее хотя бы на полдороге назад!
- Я скажу твоему мужу, куда ты направилась, - предупредил Агорей. - И нужно найти тебе проводника, который будет показывать дорогу: ты ведь ни разу не бывала в Афинах!
Адмета рассеянно кивнула.
- Эвримах поймет, что так должно было поступить… Что ж, пойду собираться!
Лакедемонянка уложила два небольших вещевых мешка – для себя и для ионийца; приготовила баклаги с водой. Заткнула за пояс кинжал.
Потом Адмета отправилась в храм Афины Аксиопены и положила к ногам богини бронзовую булавку с голубой эмалью – драгоценность, которой очень дорожила.
Обняв мраморные колени прямостоящей богини, спартанка шепотом взмолилась, чтобы Аксиопена помогла ей в ее предприятии. Перед тем, как покинуть храм, Адмета уколола булавкой палец и мазнула пеплос изваяния кровью. Ушла, зализывая ранку.
Когда Адмета вернулась из храма, иониец, которого звали Мелос, уже ждал ее во дворе ее дома. Агорей привел его и, как видно, растолковал намерения дочери. Здесь же ждал конюх-афинянин, который должен был послужить Адмете проводником.
- Ты знаешь, что я хочу повезти тебя в Афины? У тебя нет договоренности с Мидием? - спросила Адмета юного ионийца.
Мелос мотнул темноволосой головой.
- Нет! Я даже не видел его.
Он улыбнулся спартанке с робостью. Даже самые смелые мужчины смущались, встречая таких отважных женщин.
- Благодарю тебя, госпожа!
- Я тебе не госпожа, - хмуро ответила дочь геронта. – Я Адмета, лакедемонянка, и этого с меня довольно… Ты умеешь стоять в колеснице?
Этот вопрос был обращен к проводнику, которого отец нашел для нее.
- Умею, госпожа, - ответил афинянин, который, как и ионийский посланник, глядел на нее с почтительным восхищением.
- А я поеду верхом, - вставил Мелос. - Мой конь уже отдохнул.
Адмета посмотрела на него – потом кивнула.
- Поезжай верхом!
Потом рассмеялась, посмотрев на свою бронзовую персидскую колесницу, которую как раз запрягали.
- Если даже афиняне не впустят тебя, мне они непременно откроют!
- Постой, - тут Агорей сурово прервал дочь. – Так ты хочешь призывать афинян к войне против персов? К помощи собратьям в азиатской Элладе?
- Я не знаю, быть ли войне, - откликнулась Адмета. Щеки ее чудесно алели, серые глаза отсвечивали блеском стали. – Это решать богам! Но афиняне должны узнать, в каком положении Иония!
Она взмахнула кулаком.
- Быть может, эти азиатские греки держат в своем кулаке наш общий жребий!
И отец молча склонил голову.
Адмета так и не успела проститься с мужем. Она позвала Лиссу, свою давнюю и любимую подругу, присмотреть за младшими детьми, пока ее не будет: две женщины часто оказывали одна другой такие услуги.
Лисса, тоже моложавая и еще красивая, с длинными каштановыми волосами, заплетенными в две косы, крепко обняла Адмету и пожелала удачи. Заглянув в зеленые глаза подруги, Адмета вдруг вспомнила тот день, когда они были вдвоем в священной роще.
"Если мне суждено погибнуть по дороге или в Афинах, я успею вспомнить наши объятия", - подумала лакедемонянка.
Когда колесница и всадник вынеслись со двора, Лисса помахала подруге, хотя та не могла уже видеть этого. Другой рукой спартанка быстро утерла глаза.
- Да прольют на тебя боги всю свою удачу! – прошептала она.
Адмета примчалась к воротам Афин в середине третьего дня.* Она потребовала впустить ее таким тоном, что открывшие рты стражники беспрекословно повиновались.
Лакедемонянка потребовала показать ей дорогу к агоре: и сразу же поехала на площадь. Ионийский юноша скакал следом.
За ними тут же побежали зеваки и прохожие, которых явление Адметы заставило забыть о всех срочных делах. Женщина, управляющая тетриппой, да еще мчащаяся на агору!.. Здесь было на что посмотреть!
Когда Адмета въехала на площадь, та была еще полна, по дневному времени. Но все, что происходило на агоре, замерло при появлении спартанки на колеснице, которая неслась подобно амазонке. С криком, стиснув белые зубы, она сдержала коней.
Воинственная гостья отдышалась, выпрямившись и обведя толпу взглядом. Все были еще слишком поражены, чтобы что-нибудь сказать или сделать; и Адмета воспользовалась этим.
- Я спартанка Адмета, дочь Агорея, - сказала она громко, стоя в колеснице. – Я примчалась к вам, благородные афиняне, с неотложными вестями! Вот этот юноша прибыл к нам из Ионии!
Она показала на своего спутника.
- От его имени я говорю вам о бедственном положении ионийской царицы и ее единственного сына. Эллинку Поликсену, которая сейчас правит в Ионии, скоро сместят с трона персидские родственники! Тогда там будет война!
Адмета высоко подняла голову.
- Восстание ионийцев, если они выступят одни, окажется жестоко подавлено… и персы, опьяненные их кровью и нашим бездействием, двинутся на наши полисы! Не лучше ли прислать ионийцам помощь прежде того?..
Слушатели откликнулись слитным гулом. Но Адмета не различала голосов и не могла судить, как восприняли афиняне ее выступление.
Потом вдруг какой-то человек отделился от толпы.
- Ты уже все сказала за этого гонца, спартанка! – воскликнул он, улыбаясь. – Что же он сам молчит?
Послышались смешки. У Адметы вспыхнули щеки и кровь застучала в ушах; но она не ответила, чтобы не давать повода к дальнейшим насмешкам.
Но тут наконец ионийский вестник выехал вперед. Собравшись с духом, он воскликнул:
- Так все и есть, как сказала дочь Агорея... хвала ей!
Мелос покраснел.
- Нам и нашей царице нужна помощь!
Смех в толпе утих. А Адмета присмотрелась к афинянину, который ей ответил, - он был золотоволосый, красивый, с дерзкими голубыми глазами. Похож на ее мужа Эвримаха, только моложе и тоньше.
Встретившись с ней взглядом, афинянин поклонился.
- Рад знакомству с тобой, прекрасная и отважная Адмета, - сказал он. – Я слышал о тебе и твоей тетриппе!
Адмета невольно зарделась снова.
- Я Калликсен, полемарх! Я не могу дать тебе флот, хотя и желал бы этого. Мы еще не построили своего флота, дочь Агорея!
Голубые глаза афинянина улыбались, но чувствовалось, что он нисколько не шутит.
- Однако я охотно поведу в Милет четыре корабля, которые под моим началом, и доставлю домой этого посланника. Я бывал в Ионии раньше и знаком с ее царицей!
- Вот как? – воскликнула Адмета.
- Да, я не раз плавал в Ионию прежде, по торговым делам, - сказал Калликсен. - И сейчас мое появление там не вызовет подозрений... чтобы не развязать войну прежде времени.
Моряк посерьезнел. Потом шагнул к колеснице и протянул руку.
- А сейчас я прошу тебя оказать мне честь и стать моей гостьей. Ты и этот юноша нуждаетесь в отдыхе.
Спартанка колебалась несколько мгновений. А потом, приняв протянутую руку, спрыгнула с колесницы под громовые рукоплескания зрителей.
* Как мы помним, расстояние между Афинами и Спартой, - в 225 километров, или около 37 парасангов, - на лошади или колеснице реально преодолеть за 2 дня.
Оставшись одни в портике дома, в тени, отец и дочь некоторое время не говорили ни слова.
Адмета не выдержала первой.
- И как - ты собираешься передать слова ионийца совету так, как есть? - спросила спартанка.
Геронт смотрел на нее со странным прищуром.
- Я сомневаюсь, дочь моя, стоит ли вообще что-нибудь передавать совету, - ответил Агорей. - Этот гонец мальчишка, присланный таким же мальчишкой! Если, конечно, иониец не лжет!
Адмета прошлась перед ним, перекинув через руку конец своего белого пеплоса. Потом круто повернулась к геронту.
- Герусия узнает так или иначе! Свидетели расскажут о гонце всем, кто не видел... и с тебя спросят вдвойне, потому что ты увел ионийца к себе...
- Да, верно, - тихо сказал старик. - С самого начала было поздно.
- А если ты боишься, что посланник лжет, то это едва ли, - неожиданно прибавила Адмета. - Я бы больше тревожилась, будь он старше! А такие мальчишки лгать не умеют!
- На лжеца он непохож, - усмехнулся Агорей. - Однако его могли обмануть другие - те, кто хочет запутать нас... Если в Ионии и вправду заправляют персы, использовать такого юнца им труда не составит.
Адмета рассмеялась.
- Зачем, отец? Разве персам нужна новая война на покоренной земле?
Агорей склонился к ней, почти коснувшись лбом ее лба.
- Новая война может быть выгодна очень многим, и персам, и тем, кто связан с ними, - тихо и сурово сказал геронт. - Об этом не думают воины, которых мы отправляем сражаться!
Опечалившись, Адмета кивнула.
- Так как же быть?
Агорей помолчал.
- Нам ничего не остается, кроме как представить мальчика герусии. И пусть говорит, насколько у него хватит таланта.
Старик усмехнулся, не то печально, не то удовлетворенно.
- Правда, я не думаю, что это к чему-нибудь приведет. Иония далековато от нас, а наши седобородые мужи хотят войны не больше ионийцев, что бы они ни кричали со своих скамей! Даже если царь решит иначе, его вместе с войском никто не отпустит!
Адмета вздохнула.
- Я тоже не хочу такой войны, хотя я лакедемонянка, - сказала она. - Но, может быть, послушать этого юношу будет единственным способом отсрочить падение Спарты!
Агорей ничего не сказал на это. Он молча покинул портик, оставив Адмету одну.
Как всегда мужчины покидают женщин, решив поступить так, как им представляется верным!
Как этот ионийский мальчишка сбежал из-под надзора своей царицы...
Адмета покачала головой, схватившись за шею. Если бы ей вдруг позволили выступить перед герусием, что бы она сказала? Посылать подмогу ионийцам или нет?
И как быть с тем, что об этом посольстве знает Мидий? Не воспользуется ли он положением ионийцев и лаконцев в собственных целях?..
Разозлившись на себя и свои сомнения, спартанка быстро направилась в дом. Отец расскажет ей, что решили старейшины. А больше ему все равно ничего не сделать - даже если бы Агорей вдруг пожелал дать своей дочери слово в совете!
Когда Агорей опять пришел к Адмете, он мрачно и значительно улыбался. Спартанка разгадала это выражение без труда.
- Мальчик сказал, что хотел, и ничего этим не добился?
- Он остался цел, а это уже немало, - заметил геронт. - Эфоры всерьез решали, не сбросить ли его со скалы! Чтобы не смущал ионийцев рассказами о нашем гостепримстве - и чтобы персы не двинули нас войско прежде времени!
Адмета резко рассмеялась.
- Могу вообразить, - сказала она. - И ведь царица не знает, что ее сын отправлял к нам посланника! Избавиться от него было бы легко!
Потом она нахмурилась.
- Как же юноша вернется домой?
- Пусть возвращается к Мидию, и плывет назад тем же путем, - ответил геронт. - Так решили и герусия, и эфоры!
Адмета даже отступила.
- Так не годится! - воскликнула она. - Разве можно верить этому лидийцу? Или, может, совет надеется, что Мидий расправится с царским посланником за нас?..
- Герусия пожелала выдворить ионийца из Спарты и забыть о нем, как лакедемоняне поступали всегда, - прохладно ответил старик. - Но это продлится недолго.
Адмета некоторое время смотрела на отца. А потом вдруг спросила:
- Иониец еще не уехал?
- Он сейчас спит. Пришлось положить его у меня в доме, под охраной моего раба, - усмехнулся Агорей. - Когда отдохнет, отправится в путь.
Адмета вспрянула, на ее щеках расцвел румянец.
- Он еще здесь! Тогда я знаю, что сделаю!
Спартанка хлопнула в ладоши.
- Я прикажу приготовить мою колесницу и сама довезу его до Афин! Пусть афиняне дадут корабль, чтобы отвезти ионийского посланника домой, - и услышат его рассказ! Если потребуется, я сама выступлю на агоре!..
Лицо Агорея на миг страшно изменилось, точно он готов был восстать против безрассудного намерения дочери. Но потом в его выцветших глазах блеснула удовлетворенная гордость.
- Ты не боишься? – спросил геронт.
- Боюсь? – презрительно переспросила Адмета. Движением головы она откинула назад буйные волосы. – Я не завидую тому, кто встанет на пути у моей тетриппы!
Агорей кивнул.
- Ну что ж, поезжай. Да хранит тебя Афина Аксиопена.
А сам подумал, что отправит следом за дочерью отряд в десять мужчин. Пусть встретят ее хотя бы на полдороге назад!
- Я скажу твоему мужу, куда ты направилась, - предупредил Агорей. - И нужно найти тебе проводника, который будет показывать дорогу: ты ведь ни разу не бывала в Афинах!
Адмета рассеянно кивнула.
- Эвримах поймет, что так должно было поступить… Что ж, пойду собираться!
Лакедемонянка уложила два небольших вещевых мешка – для себя и для ионийца; приготовила баклаги с водой. Заткнула за пояс кинжал.
Потом Адмета отправилась в храм Афины Аксиопены и положила к ногам богини бронзовую булавку с голубой эмалью – драгоценность, которой очень дорожила.
Обняв мраморные колени прямостоящей богини, спартанка шепотом взмолилась, чтобы Аксиопена помогла ей в ее предприятии. Перед тем, как покинуть храм, Адмета уколола булавкой палец и мазнула пеплос изваяния кровью. Ушла, зализывая ранку.
Когда Адмета вернулась из храма, иониец, которого звали Мелос, уже ждал ее во дворе ее дома. Агорей привел его и, как видно, растолковал намерения дочери. Здесь же ждал конюх-афинянин, который должен был послужить Адмете проводником.
- Ты знаешь, что я хочу повезти тебя в Афины? У тебя нет договоренности с Мидием? - спросила Адмета юного ионийца.
Мелос мотнул темноволосой головой.
- Нет! Я даже не видел его.
Он улыбнулся спартанке с робостью. Даже самые смелые мужчины смущались, встречая таких отважных женщин.
- Благодарю тебя, госпожа!
- Я тебе не госпожа, - хмуро ответила дочь геронта. – Я Адмета, лакедемонянка, и этого с меня довольно… Ты умеешь стоять в колеснице?
Этот вопрос был обращен к проводнику, которого отец нашел для нее.
- Умею, госпожа, - ответил афинянин, который, как и ионийский посланник, глядел на нее с почтительным восхищением.
- А я поеду верхом, - вставил Мелос. - Мой конь уже отдохнул.
Адмета посмотрела на него – потом кивнула.
- Поезжай верхом!
Потом рассмеялась, посмотрев на свою бронзовую персидскую колесницу, которую как раз запрягали.
- Если даже афиняне не впустят тебя, мне они непременно откроют!
- Постой, - тут Агорей сурово прервал дочь. – Так ты хочешь призывать афинян к войне против персов? К помощи собратьям в азиатской Элладе?
- Я не знаю, быть ли войне, - откликнулась Адмета. Щеки ее чудесно алели, серые глаза отсвечивали блеском стали. – Это решать богам! Но афиняне должны узнать, в каком положении Иония!
Она взмахнула кулаком.
- Быть может, эти азиатские греки держат в своем кулаке наш общий жребий!
И отец молча склонил голову.
Адмета так и не успела проститься с мужем. Она позвала Лиссу, свою давнюю и любимую подругу, присмотреть за младшими детьми, пока ее не будет: две женщины часто оказывали одна другой такие услуги.
Лисса, тоже моложавая и еще красивая, с длинными каштановыми волосами, заплетенными в две косы, крепко обняла Адмету и пожелала удачи. Заглянув в зеленые глаза подруги, Адмета вдруг вспомнила тот день, когда они были вдвоем в священной роще.
"Если мне суждено погибнуть по дороге или в Афинах, я успею вспомнить наши объятия", - подумала лакедемонянка.
Когда колесница и всадник вынеслись со двора, Лисса помахала подруге, хотя та не могла уже видеть этого. Другой рукой спартанка быстро утерла глаза.
- Да прольют на тебя боги всю свою удачу! – прошептала она.
Адмета примчалась к воротам Афин в середине третьего дня.* Она потребовала впустить ее таким тоном, что открывшие рты стражники беспрекословно повиновались.
Лакедемонянка потребовала показать ей дорогу к агоре: и сразу же поехала на площадь. Ионийский юноша скакал следом.
За ними тут же побежали зеваки и прохожие, которых явление Адметы заставило забыть о всех срочных делах. Женщина, управляющая тетриппой, да еще мчащаяся на агору!.. Здесь было на что посмотреть!
Когда Адмета въехала на площадь, та была еще полна, по дневному времени. Но все, что происходило на агоре, замерло при появлении спартанки на колеснице, которая неслась подобно амазонке. С криком, стиснув белые зубы, она сдержала коней.
Воинственная гостья отдышалась, выпрямившись и обведя толпу взглядом. Все были еще слишком поражены, чтобы что-нибудь сказать или сделать; и Адмета воспользовалась этим.
- Я спартанка Адмета, дочь Агорея, - сказала она громко, стоя в колеснице. – Я примчалась к вам, благородные афиняне, с неотложными вестями! Вот этот юноша прибыл к нам из Ионии!
Она показала на своего спутника.
- От его имени я говорю вам о бедственном положении ионийской царицы и ее единственного сына. Эллинку Поликсену, которая сейчас правит в Ионии, скоро сместят с трона персидские родственники! Тогда там будет война!
Адмета высоко подняла голову.
- Восстание ионийцев, если они выступят одни, окажется жестоко подавлено… и персы, опьяненные их кровью и нашим бездействием, двинутся на наши полисы! Не лучше ли прислать ионийцам помощь прежде того?..
Слушатели откликнулись слитным гулом. Но Адмета не различала голосов и не могла судить, как восприняли афиняне ее выступление.
Потом вдруг какой-то человек отделился от толпы.
- Ты уже все сказала за этого гонца, спартанка! – воскликнул он, улыбаясь. – Что же он сам молчит?
Послышались смешки. У Адметы вспыхнули щеки и кровь застучала в ушах; но она не ответила, чтобы не давать повода к дальнейшим насмешкам.
Но тут наконец ионийский вестник выехал вперед. Собравшись с духом, он воскликнул:
- Так все и есть, как сказала дочь Агорея... хвала ей!
Мелос покраснел.
- Нам и нашей царице нужна помощь!
Смех в толпе утих. А Адмета присмотрелась к афинянину, который ей ответил, - он был золотоволосый, красивый, с дерзкими голубыми глазами. Похож на ее мужа Эвримаха, только моложе и тоньше.
Встретившись с ней взглядом, афинянин поклонился.
- Рад знакомству с тобой, прекрасная и отважная Адмета, - сказал он. – Я слышал о тебе и твоей тетриппе!
Адмета невольно зарделась снова.
- Я Калликсен, полемарх! Я не могу дать тебе флот, хотя и желал бы этого. Мы еще не построили своего флота, дочь Агорея!
Голубые глаза афинянина улыбались, но чувствовалось, что он нисколько не шутит.
- Однако я охотно поведу в Милет четыре корабля, которые под моим началом, и доставлю домой этого посланника. Я бывал в Ионии раньше и знаком с ее царицей!
- Вот как? – воскликнула Адмета.
- Да, я не раз плавал в Ионию прежде, по торговым делам, - сказал Калликсен. - И сейчас мое появление там не вызовет подозрений... чтобы не развязать войну прежде времени.
Моряк посерьезнел. Потом шагнул к колеснице и протянул руку.
- А сейчас я прошу тебя оказать мне честь и стать моей гостьей. Ты и этот юноша нуждаетесь в отдыхе.
Спартанка колебалась несколько мгновений. А потом, приняв протянутую руку, спрыгнула с колесницы под громовые рукоплескания зрителей.
* Как мы помним, расстояние между Афинами и Спартой, - в 225 километров, или около 37 парасангов, - на лошади или колеснице реально преодолеть за 2 дня.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 112
Дальше Адмета и ее спутники шли пешком, чтобы не привлекать внимания. Афиняне и без того будут говорить о дочери Агорея не умолкая еще много дней.
Калликсен сказал спартанке, что отведет ее не к себе, - он небольшой гостеприимец, потому что редко бывает дома; а лучше к своему брату Хилону, который примет гостей по-настоящему. Адмета улыбнулась и поблагодарила, но ничего больше не прибавила. Она подозревала, что с помощью этого Хилона, его угощения и вкусного вина афинский флотоводец хочет развязать язык ей и ионийскому вестнику. С нею эти попытки не пройдут; а вот мальчишка может забыть об осторожности...
Однако ей тоже не мешает послушать, что еще скажет юный Мелос. Мелочей в таких вещах не бывает!
Скоро любопытные отстали от спартанки и ее свиты, и к дому Хилона гости подошли уже избавившись от назойливого внимания.
- Хилон наверняка дома, - сказал Калликсен, остановившись перед закрытыми воротами. - А если нет, прошу вас пожаловать ко мне.
Он обезоруживающе улыбнулся лакедемонянке и постучал кольцом-колотушкой.
- Что же твой брат не пошел сегодня на агору, как ты? - спросила Адмета.
- Он уверен, что все наши новости уже перетерты и ничего стоящего он не услышит... Сейчас Хилон убедится, как ошибался! - с торжеством воскликнул моряк, когда ворота отворились.
Калликсен объяснил рабу-привратнику, что привел гостей, не пускаясь в подробности. Слуга вежливо поклонился всем и пригласил войти, сказав, что хозяин дома.
Адмета, подняв брови, окинула взглядом особняк афинянина: такая же черепичная крыша, беленые стены, как и у дома ее отца... но это строение было изящнее, и чувствовалось, что жилище Хилона гораздо богаче, хотя Агорей и считался в Спарте зажиточным. Адмета вздрогнула от изумления, увидев, что две центральные колонны портика заменены на прямостоящие статуи девушек-кор из известняка, раскрашенные яркими, сочными красками.* Из приоткрытых дверей лился желтый уютный свет, и что-то внутри, в коридоре, дорого блестело.
На пороге возникла темноволосая женщина в дорогом шафранном хитоне - стройная и привлекательная, хотя и не первой молодости. В серых глазах хозяйки, устремленных на Адмету, было изумление; но губы уже сложились в привычную любезную улыбку.
- Я Алексия, жена Хилона Пифонида, господина этого дома. Добро пожаловать, - произнесла афинянка. - Мне сказали, что вы с дороги.
Она сделала паузу, все так же улыбаясь умело накрашенными губами.
- Ванны скоро будут готовы. Пока прошу гостей пройти в ойкос и отдохнуть.
- Благодарю, госпожа, - сказала Адмета, учтиво кивнув. Алексия кивнула в ответ. От нее пахло каким-то цветочным маслом; и спартанке показалось, что госпожа дома поморщилась, когда они оказались лицом к лицу. Но тут же Алексия повернулась, скрыв свои чувства, и направилась в общую комнату, обставленную просто великолепно, как и весь этот дом. Адмета осматривалась со смесью любопытства и неприязни.
В ойкосе лакедемонянке предложили сесть в кресло эбенового дерева, у очага, который сейчас был холодным. Зато дымились курильницы: сладость наполнявшего комнату запаха ощущалась даже на языке. Юный Мелос присел напротив Адметы, на краешек круглого резного табурета.
- Мой супруг сейчас придет, - сказала госпожа Алексия.
Принесли разбавленное вино и фрукты в меду. Адмета с наслаждением выпила: у нее давно пересохло в горле. Но протянуть руку к угощению не успела. Появившаяся рабыня доложила, что ванны для гостей готовы.
Хозяйка пригласила Адмету в ванную комнату с выложенными голубой плиткой стенами, с медной ванной. Такой роскоши не было в доме почти ни у кого из спартанцев.
Та же рабыня осталась, чтобы помогать гостье. Адмета хотела было отказаться; но решила не проявлять неучтивость.
Афинянка взялась за нее, распутывая волосы, оттирая и умащая Адмету нежными и ловкими движениями: служанка не причиняла никаких неудобств. Только несколько раз ее руки изумленно замирали - когда ощущали мозоли и потертости, когда рабыня убедилась на ощупь, как сильны мышцы лакедемонянки.
Служанка выкупала Адмету и умастила благовонным маслом. Спартанка позволила это; но когда женщина хотела приняться за волосы на ее теле, Адмета резко отстранила ее жестом.
- Это лишнее! - сказала она. Рабыня-афинянка не посмела возразить.
Адмета приехала в этот дом не наводить красоту! Она чуть не забыла в этой купальне, зачем гостит у Хилона Пифонида!
Адмета надела предложенный ей чистый хитон, но волосы не стала скручивать в узел. Тонкие косички, оставшиеся нерасплетенными, снова отвели со лба и висков и скрепили на затылке.
Когда она вышла в ойкос, двое мужчин, сидевших там, сразу же встали. Калликсен был с братом Хилоном, человеком старше него и несколько обрюзгшим. Но, в общем, это был тоже красивый и представительный мужчина, с такими же светлыми волосами и глазами; только, в отличие от Калликсена, Хилон оказался безбородым. Складки гиматия были уложены так, что скрывали недостатки фигуры.
Афинянин улыбнулся и слегка поклонился гостье, окинув ее взглядом с жадным интересом. Но в поведении этого лощеного господина Адмета почувствовала напряженное беспокойство.
Она заметила, что иониец сидит в стороне, на стуле, выпрямившись и стиснув руки. Юный посланник, тоже принявший ванну и переодетый в чистое, был бледен и не отрывал глаз от хозяев.
- Хайрете, - приветствовала лакедемонянка обоих братьев. Потом обратила все внимание на Хилона.
- Я полагаю, господин, твой брат рассказал тебе, зачем я прибыла в Афины и кто приехал со мной?
Хилон рассмеялся.
- Я был бы счастлив, если бы первая из спартанских воительниц посетила мой дом ради меня самого. Но, к сожалению, я все знаю!
Его грубовато-насмешливая лесть скрывала самый настоящий страх. Адмета взглянула на Калликсена.
Полемарх смотрел на старшего брата сжав губы. Потом произнес:
- Нашим гостям нужно подкрепиться с дороги. Хилон, наверное, стол уже накрыт?
Хозяин кивнул. Расправил складки белого гиматия, снял незаметные пылинки. Потом с улыбкой предложил руку Адмете.
- Моя жена ждет нас.
Лакедемонянка с облегчением заметила, что угощение на столе, вокруг которого расставлены кресла и стулья, а обеденные ложа отодвинуты к стенам.
Услышав слова хозяина, и Мелос вскочил, наконец осмелившись привлечь к себе внимание. Юноша, державшийся со спартанцами очень смело, в этом богатом доме оробел и не знал, куда ступить и куда деть руки.
Алексия как раз делала последние распоряжения служанкам. Увидев, что гости идут, афинянка поправила белую ленту, охватывавшую темноволосую голову, и махнула рукой рабыням: женщины торопливо ушли. Госпожа улыбнулась.
- Садитесь в кресла. Все готово, - пригласила она.
Адмета заняла место напротив Хилона и его жены, рядом с Калликсеном. Ионийский посланник сел на табурет немного в стороне от спартанки. Мелос убрал руки под стол; потом положил их на стол, словно опомнившись. Юноша краснел и кусал губы.
И именно к ионийцу Хилон обратился первым.
- Если уж ты просишь помощи, юноша, расскажи нам подробно, в чем состоит твое дело.
Это обращение, куда менее любезное, чем к Адмете, против ожиданий, только ободрило Мелоса. Посланник вскочил с места, не притронувшись к еде, и сбивчиво, но энергично повторил все то, что лакедемоняне уже слышали.
Теперь у Адметы не осталось сомнений в правдивости ионийца. Его и в самом деле отправил к ним царевич, которому, как Мелос признался с гордостью, он был близким другом; Никострат сам передал Мелосу и послание, и деньги на дорогу.
Хилон некоторое время помолчал, перекатывая во рту оливку. Потом сделал гостю знак сесть. Видно было, что он что-то сосредоточенно обдумывает.
Когда все приступили к еде, светловолосый афинянин вдруг обратился к Адмете.
- А ведь я тоже знал этого Ликандра... я и мой брат даже состоим с ним в родстве.
Видя, что спартанка смотрит на него изумленно и едва ли не враждебно, Хилон пояснил:
- Ионийская царица, Поликсена, была замужем также за моим братом Аристодемом, который тоже погиб. От Аристодема у нее есть дочь. Эта царица удивительно удачно морит своих мужей!
Адмета смотрела на афинянина онемев. Мелос глядел так же ошеломленно. Конечно, он знал, что у его царицы было два мужа: но не подозревал, что муж-афинянин принадлежал к семье Хилона!
А потом юноша внезапно воскликнул:
- Нашу царицу нельзя в этом обвинять!
Хилон только рассмеялся, покачав головой. Калликсен быстро взглянул на брата и предупреждающе поднял руку.
- Мы собрались здесь не для того, чтобы поминать прошлое.
Адмета заметила, что Калликсен сам покраснел при этих словах. Отчего - лакедемонянка не знала; но ей неожиданно подумалось, что этот флотоводец не такой притворщик, как хозяин дома.
Дальше поглощали еду молча: жареную козлятину, приготовленную с кардамоном, салат, ячменные пирожки с маслом и медом. Отведав всего понемногу, Адмета посмотрела на хозяйку и похвалила превосходные кушанья.
Госпожа Алексия, за все время не проронившая ни слова, и тут только кивнула. Чувствовалось, что она с трудом выносит присутствие спартанки за своим столом.
Адмета осушила до половины свой килик и встала.
- Я благодарю тебя, Хилон, сын Пифона, за твое гостепримство и сердечность, - сказала она, обратив взгляд на хозяина. - А теперь мне пора, нам еще предстоит обсудить дела с твоим братом. Иначе ночь застанет меня в дороге!
- Тут нечего обсуждать, - Калликсен быстро встал следом за гостьей. - Мои корабли будут готовы через несколько дней, навкрария даст мне средства! Иониец покуда останется у меня.
Моряк посмотрел на Адмету.
- А тебя, госпожа, я не отпущу без достойного сопровождения. Если, конечно, ты не согласишься переночевать в моем доме, - прибавил он с улыбкой.
Адмета, улыбнувшись, отказалась. Афинянин кивнул: другого он не ожидал.
- Что ж, тогда я найду тебе стражу, которая проводит тебя до Спарты.
Лакедемонянка поняла, глядя в спокойные голубые глаза моряка, что в этот раз он не примет никаких возражений. Дочь Агорея склонила голову.
- Ты очень любезен.
Адмета оглядела всех.
- Тогда я пойду проведаю моего слугу и лошадей.
Хилон кивнул и подозвал раба, незаметно появившегося в ойкосе. Лакедемонянка вышла вместе с ним.
Некоторое время никто из оставшихся ничего не говорил: братья-афиняне тяжело смотрели друг на друга. Мелос незаметно подошел к Калликсену, точно рассчитывал на его защиту.
Калликсен словно бы хотел что-то высказать господину дома в отсутствие гостьи; но сдержался. Флотоводец посмотрел на ионийского посланника.
- Идем, мальчик, нам пора.
Мелос благодарно улыбнулся и поспешил покинуть комнату. Калликсен выходил вторым; лишь на пороге обернулся и очень значительно посмотрел на брата.
Хилон улыбнулся высокому широкоплечему полемарху, слегка прищурившись: как видно, он очень хорошо понял намек.
- В добрый путь, маленький братец.
Калликсен быстро вышел, хлопнув дверью.
Больше Адмета и Калликсен ничего не сказали друг другу; хотя оба желали бы объясниться лучше. Но Адмета только дождалась обещанную охрану, пятерых конных стражников, и в последний раз поблагодарила афинянина за помощь.
Калликсен улыбнулся.
- Пока еще не за что меня благодарить.
Он теперь был сосредоточен на чем-то постороннем, точно мысленно уже командовал своими триерами. Тогда Адмета кивнула полемарху и, не сказав больше ни слова, вскочила в колесницу.
Спартанка неожиданно по-мальчишески свистнула сквозь зубы.
- Вперед во весь опор! - крикнула она своим стражникам и хлестнула лошадей. Конники сорвались с места, едва не упустив ее.
Калликсен долго смотрел вслед дочери Агорея: долго еще после того, как спартанка и ее свита исчезли вдали. Потом моряк повернулся и, улыбаясь чему-то безвозратно ушедшему, быстро зашагал домой.
***
В самом конце пути афиняне неожиданно съехались с отрядом пеших спартанцев. Это были воины, которых геронт выслал навстречу своей дочери!
Общее изумление с легкостью могло кончиться взаимными обвинениями и кровопролитием. Но тут Адмета неожиданно спрыгнула с колесницы и бросилась к спартанцам: среди гоплитов она разглядела темноволосого мальчика лет одиннадцати.
- Кеней! Что ты тут делаешь?..
Сын, рожденный от Ликандра, смотрел на нее исподлобья своими карими глазами.
- Я хочу плыть на помощь моему брату, мама. Дед пришел ко мне в агелу, все мне рассказал и разрешил, - громко и четко произнес Кеней среди общей тишины.
- Разрешил?
На миг Адмету охватила ярость. Агорей распорядился судьбой своего внука, не спросив его мать!.. А потом спартанка ощутила ужас.
- Ты хочешь уплыть в Ионию, Кеней? Насовсем?
Мальчик кивнул.
- Дед сказал, что я должен спросить твоего благословения. Отца я не спрашивал!
"Потому что Эвримах тебе не отец", - мысленно закончила Адмета. Она крепко обняла сына, и с облегчением ощутила, как он прижался к ней.
- Ну что ж, поезжай, - после долгого молчания повторила она те самые слова, которые услышала от Агорея. - Я тебя отпускаю, сын! Помогай своему брату и сражайся вместе с ним, если таков твой жребий!
Адмета прослезилась, но отвернулась, скрыв от Кенея свою слабость. Уход сына она оплачет потом, когда останется одна.
Лакедемонянка посмотрела на афинских стражников.
- Возьмите Кенея с собой! Когда полемарх будет отплывать, прошу - пусть даст мне знать, и я приеду проститься с моим мальчиком!
- Слушаем, госпожа, - ответили афиняне. Они смотрели на эту встречу матери и сына растроганно и с большим уважением.
Афиняне и спартанцы расстались. Адмета поехала вперед не оборачиваясь: она пустила коней шагом, и гоплиты не отставали от своей предводительницы. Никто больше ничего не говорил.
* Кариатиды как архитектурный элемент появились позже.
Дальше Адмета и ее спутники шли пешком, чтобы не привлекать внимания. Афиняне и без того будут говорить о дочери Агорея не умолкая еще много дней.
Калликсен сказал спартанке, что отведет ее не к себе, - он небольшой гостеприимец, потому что редко бывает дома; а лучше к своему брату Хилону, который примет гостей по-настоящему. Адмета улыбнулась и поблагодарила, но ничего больше не прибавила. Она подозревала, что с помощью этого Хилона, его угощения и вкусного вина афинский флотоводец хочет развязать язык ей и ионийскому вестнику. С нею эти попытки не пройдут; а вот мальчишка может забыть об осторожности...
Однако ей тоже не мешает послушать, что еще скажет юный Мелос. Мелочей в таких вещах не бывает!
Скоро любопытные отстали от спартанки и ее свиты, и к дому Хилона гости подошли уже избавившись от назойливого внимания.
- Хилон наверняка дома, - сказал Калликсен, остановившись перед закрытыми воротами. - А если нет, прошу вас пожаловать ко мне.
Он обезоруживающе улыбнулся лакедемонянке и постучал кольцом-колотушкой.
- Что же твой брат не пошел сегодня на агору, как ты? - спросила Адмета.
- Он уверен, что все наши новости уже перетерты и ничего стоящего он не услышит... Сейчас Хилон убедится, как ошибался! - с торжеством воскликнул моряк, когда ворота отворились.
Калликсен объяснил рабу-привратнику, что привел гостей, не пускаясь в подробности. Слуга вежливо поклонился всем и пригласил войти, сказав, что хозяин дома.
Адмета, подняв брови, окинула взглядом особняк афинянина: такая же черепичная крыша, беленые стены, как и у дома ее отца... но это строение было изящнее, и чувствовалось, что жилище Хилона гораздо богаче, хотя Агорей и считался в Спарте зажиточным. Адмета вздрогнула от изумления, увидев, что две центральные колонны портика заменены на прямостоящие статуи девушек-кор из известняка, раскрашенные яркими, сочными красками.* Из приоткрытых дверей лился желтый уютный свет, и что-то внутри, в коридоре, дорого блестело.
На пороге возникла темноволосая женщина в дорогом шафранном хитоне - стройная и привлекательная, хотя и не первой молодости. В серых глазах хозяйки, устремленных на Адмету, было изумление; но губы уже сложились в привычную любезную улыбку.
- Я Алексия, жена Хилона Пифонида, господина этого дома. Добро пожаловать, - произнесла афинянка. - Мне сказали, что вы с дороги.
Она сделала паузу, все так же улыбаясь умело накрашенными губами.
- Ванны скоро будут готовы. Пока прошу гостей пройти в ойкос и отдохнуть.
- Благодарю, госпожа, - сказала Адмета, учтиво кивнув. Алексия кивнула в ответ. От нее пахло каким-то цветочным маслом; и спартанке показалось, что госпожа дома поморщилась, когда они оказались лицом к лицу. Но тут же Алексия повернулась, скрыв свои чувства, и направилась в общую комнату, обставленную просто великолепно, как и весь этот дом. Адмета осматривалась со смесью любопытства и неприязни.
В ойкосе лакедемонянке предложили сесть в кресло эбенового дерева, у очага, который сейчас был холодным. Зато дымились курильницы: сладость наполнявшего комнату запаха ощущалась даже на языке. Юный Мелос присел напротив Адметы, на краешек круглого резного табурета.
- Мой супруг сейчас придет, - сказала госпожа Алексия.
Принесли разбавленное вино и фрукты в меду. Адмета с наслаждением выпила: у нее давно пересохло в горле. Но протянуть руку к угощению не успела. Появившаяся рабыня доложила, что ванны для гостей готовы.
Хозяйка пригласила Адмету в ванную комнату с выложенными голубой плиткой стенами, с медной ванной. Такой роскоши не было в доме почти ни у кого из спартанцев.
Та же рабыня осталась, чтобы помогать гостье. Адмета хотела было отказаться; но решила не проявлять неучтивость.
Афинянка взялась за нее, распутывая волосы, оттирая и умащая Адмету нежными и ловкими движениями: служанка не причиняла никаких неудобств. Только несколько раз ее руки изумленно замирали - когда ощущали мозоли и потертости, когда рабыня убедилась на ощупь, как сильны мышцы лакедемонянки.
Служанка выкупала Адмету и умастила благовонным маслом. Спартанка позволила это; но когда женщина хотела приняться за волосы на ее теле, Адмета резко отстранила ее жестом.
- Это лишнее! - сказала она. Рабыня-афинянка не посмела возразить.
Адмета приехала в этот дом не наводить красоту! Она чуть не забыла в этой купальне, зачем гостит у Хилона Пифонида!
Адмета надела предложенный ей чистый хитон, но волосы не стала скручивать в узел. Тонкие косички, оставшиеся нерасплетенными, снова отвели со лба и висков и скрепили на затылке.
Когда она вышла в ойкос, двое мужчин, сидевших там, сразу же встали. Калликсен был с братом Хилоном, человеком старше него и несколько обрюзгшим. Но, в общем, это был тоже красивый и представительный мужчина, с такими же светлыми волосами и глазами; только, в отличие от Калликсена, Хилон оказался безбородым. Складки гиматия были уложены так, что скрывали недостатки фигуры.
Афинянин улыбнулся и слегка поклонился гостье, окинув ее взглядом с жадным интересом. Но в поведении этого лощеного господина Адмета почувствовала напряженное беспокойство.
Она заметила, что иониец сидит в стороне, на стуле, выпрямившись и стиснув руки. Юный посланник, тоже принявший ванну и переодетый в чистое, был бледен и не отрывал глаз от хозяев.
- Хайрете, - приветствовала лакедемонянка обоих братьев. Потом обратила все внимание на Хилона.
- Я полагаю, господин, твой брат рассказал тебе, зачем я прибыла в Афины и кто приехал со мной?
Хилон рассмеялся.
- Я был бы счастлив, если бы первая из спартанских воительниц посетила мой дом ради меня самого. Но, к сожалению, я все знаю!
Его грубовато-насмешливая лесть скрывала самый настоящий страх. Адмета взглянула на Калликсена.
Полемарх смотрел на старшего брата сжав губы. Потом произнес:
- Нашим гостям нужно подкрепиться с дороги. Хилон, наверное, стол уже накрыт?
Хозяин кивнул. Расправил складки белого гиматия, снял незаметные пылинки. Потом с улыбкой предложил руку Адмете.
- Моя жена ждет нас.
Лакедемонянка с облегчением заметила, что угощение на столе, вокруг которого расставлены кресла и стулья, а обеденные ложа отодвинуты к стенам.
Услышав слова хозяина, и Мелос вскочил, наконец осмелившись привлечь к себе внимание. Юноша, державшийся со спартанцами очень смело, в этом богатом доме оробел и не знал, куда ступить и куда деть руки.
Алексия как раз делала последние распоряжения служанкам. Увидев, что гости идут, афинянка поправила белую ленту, охватывавшую темноволосую голову, и махнула рукой рабыням: женщины торопливо ушли. Госпожа улыбнулась.
- Садитесь в кресла. Все готово, - пригласила она.
Адмета заняла место напротив Хилона и его жены, рядом с Калликсеном. Ионийский посланник сел на табурет немного в стороне от спартанки. Мелос убрал руки под стол; потом положил их на стол, словно опомнившись. Юноша краснел и кусал губы.
И именно к ионийцу Хилон обратился первым.
- Если уж ты просишь помощи, юноша, расскажи нам подробно, в чем состоит твое дело.
Это обращение, куда менее любезное, чем к Адмете, против ожиданий, только ободрило Мелоса. Посланник вскочил с места, не притронувшись к еде, и сбивчиво, но энергично повторил все то, что лакедемоняне уже слышали.
Теперь у Адметы не осталось сомнений в правдивости ионийца. Его и в самом деле отправил к ним царевич, которому, как Мелос признался с гордостью, он был близким другом; Никострат сам передал Мелосу и послание, и деньги на дорогу.
Хилон некоторое время помолчал, перекатывая во рту оливку. Потом сделал гостю знак сесть. Видно было, что он что-то сосредоточенно обдумывает.
Когда все приступили к еде, светловолосый афинянин вдруг обратился к Адмете.
- А ведь я тоже знал этого Ликандра... я и мой брат даже состоим с ним в родстве.
Видя, что спартанка смотрит на него изумленно и едва ли не враждебно, Хилон пояснил:
- Ионийская царица, Поликсена, была замужем также за моим братом Аристодемом, который тоже погиб. От Аристодема у нее есть дочь. Эта царица удивительно удачно морит своих мужей!
Адмета смотрела на афинянина онемев. Мелос глядел так же ошеломленно. Конечно, он знал, что у его царицы было два мужа: но не подозревал, что муж-афинянин принадлежал к семье Хилона!
А потом юноша внезапно воскликнул:
- Нашу царицу нельзя в этом обвинять!
Хилон только рассмеялся, покачав головой. Калликсен быстро взглянул на брата и предупреждающе поднял руку.
- Мы собрались здесь не для того, чтобы поминать прошлое.
Адмета заметила, что Калликсен сам покраснел при этих словах. Отчего - лакедемонянка не знала; но ей неожиданно подумалось, что этот флотоводец не такой притворщик, как хозяин дома.
Дальше поглощали еду молча: жареную козлятину, приготовленную с кардамоном, салат, ячменные пирожки с маслом и медом. Отведав всего понемногу, Адмета посмотрела на хозяйку и похвалила превосходные кушанья.
Госпожа Алексия, за все время не проронившая ни слова, и тут только кивнула. Чувствовалось, что она с трудом выносит присутствие спартанки за своим столом.
Адмета осушила до половины свой килик и встала.
- Я благодарю тебя, Хилон, сын Пифона, за твое гостепримство и сердечность, - сказала она, обратив взгляд на хозяина. - А теперь мне пора, нам еще предстоит обсудить дела с твоим братом. Иначе ночь застанет меня в дороге!
- Тут нечего обсуждать, - Калликсен быстро встал следом за гостьей. - Мои корабли будут готовы через несколько дней, навкрария даст мне средства! Иониец покуда останется у меня.
Моряк посмотрел на Адмету.
- А тебя, госпожа, я не отпущу без достойного сопровождения. Если, конечно, ты не согласишься переночевать в моем доме, - прибавил он с улыбкой.
Адмета, улыбнувшись, отказалась. Афинянин кивнул: другого он не ожидал.
- Что ж, тогда я найду тебе стражу, которая проводит тебя до Спарты.
Лакедемонянка поняла, глядя в спокойные голубые глаза моряка, что в этот раз он не примет никаких возражений. Дочь Агорея склонила голову.
- Ты очень любезен.
Адмета оглядела всех.
- Тогда я пойду проведаю моего слугу и лошадей.
Хилон кивнул и подозвал раба, незаметно появившегося в ойкосе. Лакедемонянка вышла вместе с ним.
Некоторое время никто из оставшихся ничего не говорил: братья-афиняне тяжело смотрели друг на друга. Мелос незаметно подошел к Калликсену, точно рассчитывал на его защиту.
Калликсен словно бы хотел что-то высказать господину дома в отсутствие гостьи; но сдержался. Флотоводец посмотрел на ионийского посланника.
- Идем, мальчик, нам пора.
Мелос благодарно улыбнулся и поспешил покинуть комнату. Калликсен выходил вторым; лишь на пороге обернулся и очень значительно посмотрел на брата.
Хилон улыбнулся высокому широкоплечему полемарху, слегка прищурившись: как видно, он очень хорошо понял намек.
- В добрый путь, маленький братец.
Калликсен быстро вышел, хлопнув дверью.
Больше Адмета и Калликсен ничего не сказали друг другу; хотя оба желали бы объясниться лучше. Но Адмета только дождалась обещанную охрану, пятерых конных стражников, и в последний раз поблагодарила афинянина за помощь.
Калликсен улыбнулся.
- Пока еще не за что меня благодарить.
Он теперь был сосредоточен на чем-то постороннем, точно мысленно уже командовал своими триерами. Тогда Адмета кивнула полемарху и, не сказав больше ни слова, вскочила в колесницу.
Спартанка неожиданно по-мальчишески свистнула сквозь зубы.
- Вперед во весь опор! - крикнула она своим стражникам и хлестнула лошадей. Конники сорвались с места, едва не упустив ее.
Калликсен долго смотрел вслед дочери Агорея: долго еще после того, как спартанка и ее свита исчезли вдали. Потом моряк повернулся и, улыбаясь чему-то безвозратно ушедшему, быстро зашагал домой.
***
В самом конце пути афиняне неожиданно съехались с отрядом пеших спартанцев. Это были воины, которых геронт выслал навстречу своей дочери!
Общее изумление с легкостью могло кончиться взаимными обвинениями и кровопролитием. Но тут Адмета неожиданно спрыгнула с колесницы и бросилась к спартанцам: среди гоплитов она разглядела темноволосого мальчика лет одиннадцати.
- Кеней! Что ты тут делаешь?..
Сын, рожденный от Ликандра, смотрел на нее исподлобья своими карими глазами.
- Я хочу плыть на помощь моему брату, мама. Дед пришел ко мне в агелу, все мне рассказал и разрешил, - громко и четко произнес Кеней среди общей тишины.
- Разрешил?
На миг Адмету охватила ярость. Агорей распорядился судьбой своего внука, не спросив его мать!.. А потом спартанка ощутила ужас.
- Ты хочешь уплыть в Ионию, Кеней? Насовсем?
Мальчик кивнул.
- Дед сказал, что я должен спросить твоего благословения. Отца я не спрашивал!
"Потому что Эвримах тебе не отец", - мысленно закончила Адмета. Она крепко обняла сына, и с облегчением ощутила, как он прижался к ней.
- Ну что ж, поезжай, - после долгого молчания повторила она те самые слова, которые услышала от Агорея. - Я тебя отпускаю, сын! Помогай своему брату и сражайся вместе с ним, если таков твой жребий!
Адмета прослезилась, но отвернулась, скрыв от Кенея свою слабость. Уход сына она оплачет потом, когда останется одна.
Лакедемонянка посмотрела на афинских стражников.
- Возьмите Кенея с собой! Когда полемарх будет отплывать, прошу - пусть даст мне знать, и я приеду проститься с моим мальчиком!
- Слушаем, госпожа, - ответили афиняне. Они смотрели на эту встречу матери и сына растроганно и с большим уважением.
Афиняне и спартанцы расстались. Адмета поехала вперед не оборачиваясь: она пустила коней шагом, и гоплиты не отставали от своей предводительницы. Никто больше ничего не говорил.
* Кариатиды как архитектурный элемент появились позже.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 113
Царица Ионии ощущала предгрозовой запах перемен - запах, вселявший во всех, греков, персов и египтян, непонятное беспокойство. Но правительница тревожилась сильнее всех. Раньше, несмотря на свои заботы, она спала здоровым сном; а теперь, как бы ни уставала, часто подолгу ворочалась на царском ложе, сбивая простыни и нагревая постель своим жаром.
Поликсена спрашивала себя, что не дает ей спать, и тут же отвечала себе - Никострату уже пятнадцать лет. Царевичу пятнадцать лет!..
В Спарте, на родине своего отца, он должен был бы прожить еще столько же, чтобы считаться зрелым мужчиной. Но персам было мало дела до спартанских законов.
И Дарион, который отстает от ее сына на полтора года, пожелает захватить трон, как только персы ему дадут добро. Как ни странно, Поликсена уповала теперь на Артазостру. Вдове ее брата нравилось быть полновластной госпожой своих сыновей и теневой соправительницей царицы - а когда власть перейдет к мальчишке, положение полностью переменится. То преимущество восточной деспотии, которым персиянка воспользовалась сама, - привычка азиатов к нерассуждающему повиновению, - при смене власти неизбежно повернется к ней обратной стороной...
И при смене власти так же неизбежно будет война. Артазостра, как и Поликсена, не желала никаких вооруженных столкновений на своей земле!
Поликсена вздохнула, устроившись на своей одинокой царственной постели и подложив локоть под голову. Дорогая Артазостра! Они с нею принадлежат друг другу, и понимают это лучше всех вокруг. Но сколько понимает Никострат в свои годы?..
Эллинка услышала шорох и быстро приподнялась. Сердце забилось чаще; мелькнула мысль о кинжале, который Поликсена держала под подушкой.
Но тут же Поликсена облегченно улыбнулась, узнав гостя раньше, чем он вышел на свет лампы, отгороженной от ложа ониксовым экраном.
- Входи, я как раз подумала о тебе!
- Я тоже тревожился о твоем величестве и не мог уснуть.
Египтянин вошел, участливо улыбаясь своей госпоже. Некоторое время назад стражники получили приказ впускать Тураи свободно, в любое время дня и ночи... и молодые ионийцы, которых Поликсена ставила у своих дверей, были достаточно преданны, чтобы не задавать вопросов и не говорить об этих посещениях посторонним. Поликсена вздохнула, вспомнив о старом верном Анаксархе, которого она была вынуждена отпустить на покой совсем недавно. Ее охранитель и наставник скрепя сердце уступил свое место другому, признав, что уже не может стеречь царицу так хорошо, как прежде. Анаксарх оставался другом своей госпожи, но теперь они виделись редко.
Тураи присел на постель к эллинке, и в его черных глазах появилось то, что Поликсена видела лишь когда уединялась со своим советником. Сдерживаемая, но оттого еще более сильная страсть.
Поликсена понимала сейчас, как Нитетис ощущала поклонение жреца, бывшего ее советником, - все те годы, что живая богиня держала Уджагорресента на расстоянии.
Но до сих пор Поликсену почти не в чем было упрекнуть, даже если бы в ее опочивальню вдруг проник соглядатай. Ни она, ни Тураи не заходили слишком далеко, позволяя себе только долгие разговоры и почти невинные ласки.
Вот и сейчас царский советник только пожал руку своей госпоже, а потом приобнял ее за плечи.
- Тебя что-то гнетет, царица?
Поликсена закрыла глаза, прижавшись к плечу египтянина. Он уже не в первый раз задавал ей такой вопрос; и Поликсена отвечала почти одинаково... но все равно она была каждый раз благодарна.
- Ты знаешь, что меня гнетет, - тихо ответила царица. - Мой сын. Он тревожит меня все больше, потому что я все меньше его понимаю!
Эллинка подняла голову, глядя с изумлением.
- Неужели Никострату непонятно, к чему приведет внутренняя война?.. Даже если перевес окажется на стороне ионийцев, Дарий пришлет подкрепление - и эти новые персы уничтожат всех греков, которых не добили здешние!
- Это вероятно, - спокойно согласился Тураи. - Но мне кажется, царица, твой сын готов принести такую жертву во имя грядущего.
Поликсена усмехнулась почти с отвращением.
- Мужчины!.. - воскликнула она.
- К тому же, силы Дария тоже не беспредельны, - прибавил Тураи. - Ему приходится удерживать сразу слишком много.
Поликсена помолчала, опустив глаза.
- Ты многое видишь, Тураи... скажи, ты не замечал за моим сыном никаких странностей? Не мог ли Никострат уже что-нибудь предпринять за моей спиной? Я почти ничего не знаю о том, что мой сын делает вместе с товарищами!
Египтянин усмехнулся.
- Ты боишься за свою власть, царица?
Прежде, чем Поликсена успела возмутиться, он продолжил.
- Никострат и в самом деле способен на самую дерзкую выходку, чтобы защитить тебя. Он может поднять за тебя меч, может тайно набирать себе союзников... но строить козни, чтобы взойти на трон, низложив свою мать, наш юный царевич не способен. Куда скорее так поступит сын Артазостры, - улыбнулся советник.
- Да, - откликнулась Поликсена. - Никострат сын своего отца.
- И Никострат уже понимает, что он слишком молод для того, чтобы возглавить восстание, - прибавил Тураи. - Он не сможет объединить ионийские города для борьбы, этого не смогли даже персы!
Поликсена рассмеялась.
- Научимся ли мы хоть чему-нибудь! Если и так, это произойдет не при моей жизни.
- Не говори так, - взволнованно перебил ее египтянин. Слышать волнение этого человека было очень приятно.
Царица закрыла глаза, ощущая, как Тураи жмет ее руку; потом горячо целует пальцы.
- Нам нельзя... Нам пора спать, - прошептала Поликсена, чувствуя, что в ней пробуждается мощная, опасная сила. Биение крови ощущалось в сердце и между ног. - Давай выпьем с тобой вина, а потом ты уйдешь...
Тураи поцеловал ее в лоб.
- Лучше пусть тебе принесут отвар из трав. Я скажу служанке.
Царица улыбнулась и снова откинулась на постель. От заботы жреца ее охватила нега: она ощутила себя юной и легкой, точно ее ничего не давило.
Мекет, ее служанка-египтянка, принесла успокоительный отвар, который готовила для царицы сама; а для Тураи - вино. Египтянин немного отлил из своей чаши в чашу царицы.
- Сейчас твое величество выпьет это, а потом уснет.
Поликсена выпила, держа чашу обеими руками. Затем улыбнулась, уже сонно.
Она потянула к себе Тураи, и они поцеловались, ощутив вкус вина и пряных трав, вкус горячих губ друг друга. Потом Поликсена уснула, простершись на животе.
Тураи укрыл ее легким покрывалом и, посмотрев на Мекет, приложил палец к губам.
Мекет часто, быстро закивала и улыбнулась, глядя на Тураи с опаской, восхищением и преданностью. Потом поклонилась царскому советнику, простерев к нему руки ладонями кверху.
Тураи вышел из царской спальни: не через главный вход, который охраняли эллины, а через боковую дверь. Он сел на приготовленное ложе, глядя туда, где осталась спать его повелительница. Потом вытянулся на спине и быстро заснул.
Через несколько дней Тураи пришел к царице без приказа. Поликсена уже знала, что это может значить: неожиданно прибыли чьи-то корабли, торговые или посольство.
- Кто на этот раз к нам? - спросила коринфянка.
- Экуеша, - советник понизил голос, - афиняне.
Сидящая Поликсена вздрогнула.
- Афиняне?..
- Их полемарх утверждает, что знает тебя, и требует встречи с тобой! - сказал советник.
Поликсена усмехнулась.
- Уже требует? Кто же он такой?
- Калликсен, сын Пифона, - ответил Тураи.
Поликсена побледнела: египтянин неотрывно смотрел на нее.
Потом царица медленно, будто через силу, произнесла:
- Если это так важно... я приму его.
- Великая царица, - начал египтянин и осекся.
Только тут Поликсена увидела, что бывший жрец едва держит себя в руках. Как видно, афиняне приехали с чем-то очень серьезным!
- Уж не решили ли афиняне объявить нам войну? - сухо съязвила царица, скрывая внезапный страх.
Тураи мотнул головой.
- Госпожа, этот Калликсен привез с собой сына твоего первого мужа, Ликандра.
Тураи перешел на египетский язык. - Этот мальчик родом из Спарты, его родила мать-спартанка! Как видно, твой супруг возвращался домой из плена!
Поликсена вскочила.
- Из Спарты?.. Никострат таки исхитрился...
Потом до царицы Ионии дошел весь смысл слов Тураи.
- Мать-спартанка, - повторила Поликсена.
Она тоже заговорила по-египетски. - Так афинянин привез моему сыну брата! Ликандр погиб на своей земле, это так?..
Тураи кивнул.
- Конечно, сам Никострат не подозревал об этом, и посылал в Спарту только за военной помощью. Царевич готовится к войне. Может быть, преждевременно, но никак не напрасно!
Поликсена прошлась по комнате, взявшись за лоб обеими руками. Потом повернулась к египтянину.
- И как быть с этим мальчиком? Он похож на Ликандра?..
- Никто здесь не видел этого воина, кроме тебя. Не сравнивать же мальчика со статуей, - усмехнулся советник. - На Никострата он похож, но сходство не очень большое.
Поликсена немного поразмыслила, неподвижно глядя себе под ноги.
- Можно ли привести этого ребенка во дворец?.. Конечно, нет! - тут же ответила эллинка сама себе. - Вот что! Пусть его возьмет к себе один из моих друзей, хорошо бы старый воин... Анаксарх!
Лучше нельзя было и придумать.
- Афинянина я приму открыто, в этом нет никакой тайны. Из этого нельзя делать тайну, - поправилась царица. - А мальчика навещу, как только представится возможность. Как его имя?
- Кеней, - ответил Тураи.
- Никострат знает?
- Никто еще не знает. На афинском корабле приплыл друг царевича, которого он и отправлял послом, - сказал египтянин. - Я найду способ спрятать этого юношу на несколько дней, чтобы представить все так, точно он отлучался в другой город.
Поликсена кивнула.
- Очень разумно.
Потом прибавила:
- Калликсену передай, пусть явится во дворец немедленно. Я буду готова принять его через два часа. Действуй!
Тураи поклонился и вышел пятясь.
***
Поликсена помнила Калликсена матросом, юношей. Теперь же ей предстал мужчина в расцвете лет: светлая борода отросла от уха до уха, золотистые волосы беспорядочно спадали на широкие плечи. Ей подумалось, что без хитона полемарх был бы еще лучше - подобен самому Посейдону.
Поликсена приложила руки к зардевшимся щекам. Поняв, как это выглядит, покраснела еще сильнее. Царица прокашлялась.
- Садись, афинянин, и давай потолкуем.
Оба сели.
- Что ты привез мне? - спросила царица.
- Только самого себя и своих людей, - Калликсен улыбнулся. - Мой товар тебе не нужен, твоя страна богата!
- Это верно, - царица кивнула. - Чего же ты хочешь, Калликсен? Это мой сын послал к тебе своего гонца?..
- Да, он, - сурово ответил полемарх, решив обойтись без подробностей. - Никострат сказал, что вы нуждаетесь в помощи! И я вижу, что так и есть!
Поликсена вздохнула.
- Чем же ты мне поможешь, афинянин? Твои четыре корабля Дарию на один укус. А мне будет жаль, если ты погибнешь, как твой брат!
- Царица, тебе придется взяться за оружие, хочешь ты того или нет, - сказал в ответ флотоводец. - Я привез двести пятьдесят воинов! Это не так и мало, а сейчас важен каждый боец! Пока персы ведут себя сдержанно, потому что над ними сидишь ты, - продолжал Калликсен: глаза его блестели, голос стал глубоким и низким от подавляемых чувств. - Но ты сама понимаешь, что для азиатов значит верховная власть! Если тебя сместит перс, именем своего царя они будут творить что угодно!..
- Деспотия. Я знаю, что это, куда лучше тебя, - усмехнулась царица.
А Калликсен вдруг спросил:
- Сколько у тебя кораблей?
- Десять судов, которыми я могу распоряжаться, - ответила Поликсена, пристально глядя на него. - У персов двадцать пять, - прибавила она шепотом. - Но они пришлют еще.
- Для этого нужно много времени, - возразил афинянин.
- Ты хочешь, чтобы я дала тебе свои корабли? А ты сражался на море хоть раз? - быстро проговорила Поликсена, сжав руки на коленях.
- Только с пиратами, - ответил полемарх. - Но если ты позволишь, теперь я буду топить персов у твоих берегов!
Поликсена долго не отвечала. А потом произнесла совсем не то, что он ожидал.
- А как поживает твоя семья в Афинах? Они здоровы?
- Здоровы, все хорошо, - Калликсен улыбнулся. - Но они давно уже не в Афинах. Моя жена Филлида говорила, что ей душно в нашем городе и тоскливо без меня... и я перевез ее и моих двух дочерей обратно на Хиос, к жениным родителям.
Поликсена улыбнулась, не глядя на афинянина. Он напряженно ждал; но царица опять сказала не то, что Калликсен хотел.
- Я хочу видеть брата моего сына. Кенея, сына Ликандра, - сказала она.
Царица Ионии ощущала предгрозовой запах перемен - запах, вселявший во всех, греков, персов и египтян, непонятное беспокойство. Но правительница тревожилась сильнее всех. Раньше, несмотря на свои заботы, она спала здоровым сном; а теперь, как бы ни уставала, часто подолгу ворочалась на царском ложе, сбивая простыни и нагревая постель своим жаром.
Поликсена спрашивала себя, что не дает ей спать, и тут же отвечала себе - Никострату уже пятнадцать лет. Царевичу пятнадцать лет!..
В Спарте, на родине своего отца, он должен был бы прожить еще столько же, чтобы считаться зрелым мужчиной. Но персам было мало дела до спартанских законов.
И Дарион, который отстает от ее сына на полтора года, пожелает захватить трон, как только персы ему дадут добро. Как ни странно, Поликсена уповала теперь на Артазостру. Вдове ее брата нравилось быть полновластной госпожой своих сыновей и теневой соправительницей царицы - а когда власть перейдет к мальчишке, положение полностью переменится. То преимущество восточной деспотии, которым персиянка воспользовалась сама, - привычка азиатов к нерассуждающему повиновению, - при смене власти неизбежно повернется к ней обратной стороной...
И при смене власти так же неизбежно будет война. Артазостра, как и Поликсена, не желала никаких вооруженных столкновений на своей земле!
Поликсена вздохнула, устроившись на своей одинокой царственной постели и подложив локоть под голову. Дорогая Артазостра! Они с нею принадлежат друг другу, и понимают это лучше всех вокруг. Но сколько понимает Никострат в свои годы?..
Эллинка услышала шорох и быстро приподнялась. Сердце забилось чаще; мелькнула мысль о кинжале, который Поликсена держала под подушкой.
Но тут же Поликсена облегченно улыбнулась, узнав гостя раньше, чем он вышел на свет лампы, отгороженной от ложа ониксовым экраном.
- Входи, я как раз подумала о тебе!
- Я тоже тревожился о твоем величестве и не мог уснуть.
Египтянин вошел, участливо улыбаясь своей госпоже. Некоторое время назад стражники получили приказ впускать Тураи свободно, в любое время дня и ночи... и молодые ионийцы, которых Поликсена ставила у своих дверей, были достаточно преданны, чтобы не задавать вопросов и не говорить об этих посещениях посторонним. Поликсена вздохнула, вспомнив о старом верном Анаксархе, которого она была вынуждена отпустить на покой совсем недавно. Ее охранитель и наставник скрепя сердце уступил свое место другому, признав, что уже не может стеречь царицу так хорошо, как прежде. Анаксарх оставался другом своей госпожи, но теперь они виделись редко.
Тураи присел на постель к эллинке, и в его черных глазах появилось то, что Поликсена видела лишь когда уединялась со своим советником. Сдерживаемая, но оттого еще более сильная страсть.
Поликсена понимала сейчас, как Нитетис ощущала поклонение жреца, бывшего ее советником, - все те годы, что живая богиня держала Уджагорресента на расстоянии.
Но до сих пор Поликсену почти не в чем было упрекнуть, даже если бы в ее опочивальню вдруг проник соглядатай. Ни она, ни Тураи не заходили слишком далеко, позволяя себе только долгие разговоры и почти невинные ласки.
Вот и сейчас царский советник только пожал руку своей госпоже, а потом приобнял ее за плечи.
- Тебя что-то гнетет, царица?
Поликсена закрыла глаза, прижавшись к плечу египтянина. Он уже не в первый раз задавал ей такой вопрос; и Поликсена отвечала почти одинаково... но все равно она была каждый раз благодарна.
- Ты знаешь, что меня гнетет, - тихо ответила царица. - Мой сын. Он тревожит меня все больше, потому что я все меньше его понимаю!
Эллинка подняла голову, глядя с изумлением.
- Неужели Никострату непонятно, к чему приведет внутренняя война?.. Даже если перевес окажется на стороне ионийцев, Дарий пришлет подкрепление - и эти новые персы уничтожат всех греков, которых не добили здешние!
- Это вероятно, - спокойно согласился Тураи. - Но мне кажется, царица, твой сын готов принести такую жертву во имя грядущего.
Поликсена усмехнулась почти с отвращением.
- Мужчины!.. - воскликнула она.
- К тому же, силы Дария тоже не беспредельны, - прибавил Тураи. - Ему приходится удерживать сразу слишком много.
Поликсена помолчала, опустив глаза.
- Ты многое видишь, Тураи... скажи, ты не замечал за моим сыном никаких странностей? Не мог ли Никострат уже что-нибудь предпринять за моей спиной? Я почти ничего не знаю о том, что мой сын делает вместе с товарищами!
Египтянин усмехнулся.
- Ты боишься за свою власть, царица?
Прежде, чем Поликсена успела возмутиться, он продолжил.
- Никострат и в самом деле способен на самую дерзкую выходку, чтобы защитить тебя. Он может поднять за тебя меч, может тайно набирать себе союзников... но строить козни, чтобы взойти на трон, низложив свою мать, наш юный царевич не способен. Куда скорее так поступит сын Артазостры, - улыбнулся советник.
- Да, - откликнулась Поликсена. - Никострат сын своего отца.
- И Никострат уже понимает, что он слишком молод для того, чтобы возглавить восстание, - прибавил Тураи. - Он не сможет объединить ионийские города для борьбы, этого не смогли даже персы!
Поликсена рассмеялась.
- Научимся ли мы хоть чему-нибудь! Если и так, это произойдет не при моей жизни.
- Не говори так, - взволнованно перебил ее египтянин. Слышать волнение этого человека было очень приятно.
Царица закрыла глаза, ощущая, как Тураи жмет ее руку; потом горячо целует пальцы.
- Нам нельзя... Нам пора спать, - прошептала Поликсена, чувствуя, что в ней пробуждается мощная, опасная сила. Биение крови ощущалось в сердце и между ног. - Давай выпьем с тобой вина, а потом ты уйдешь...
Тураи поцеловал ее в лоб.
- Лучше пусть тебе принесут отвар из трав. Я скажу служанке.
Царица улыбнулась и снова откинулась на постель. От заботы жреца ее охватила нега: она ощутила себя юной и легкой, точно ее ничего не давило.
Мекет, ее служанка-египтянка, принесла успокоительный отвар, который готовила для царицы сама; а для Тураи - вино. Египтянин немного отлил из своей чаши в чашу царицы.
- Сейчас твое величество выпьет это, а потом уснет.
Поликсена выпила, держа чашу обеими руками. Затем улыбнулась, уже сонно.
Она потянула к себе Тураи, и они поцеловались, ощутив вкус вина и пряных трав, вкус горячих губ друг друга. Потом Поликсена уснула, простершись на животе.
Тураи укрыл ее легким покрывалом и, посмотрев на Мекет, приложил палец к губам.
Мекет часто, быстро закивала и улыбнулась, глядя на Тураи с опаской, восхищением и преданностью. Потом поклонилась царскому советнику, простерев к нему руки ладонями кверху.
Тураи вышел из царской спальни: не через главный вход, который охраняли эллины, а через боковую дверь. Он сел на приготовленное ложе, глядя туда, где осталась спать его повелительница. Потом вытянулся на спине и быстро заснул.
Через несколько дней Тураи пришел к царице без приказа. Поликсена уже знала, что это может значить: неожиданно прибыли чьи-то корабли, торговые или посольство.
- Кто на этот раз к нам? - спросила коринфянка.
- Экуеша, - советник понизил голос, - афиняне.
Сидящая Поликсена вздрогнула.
- Афиняне?..
- Их полемарх утверждает, что знает тебя, и требует встречи с тобой! - сказал советник.
Поликсена усмехнулась.
- Уже требует? Кто же он такой?
- Калликсен, сын Пифона, - ответил Тураи.
Поликсена побледнела: египтянин неотрывно смотрел на нее.
Потом царица медленно, будто через силу, произнесла:
- Если это так важно... я приму его.
- Великая царица, - начал египтянин и осекся.
Только тут Поликсена увидела, что бывший жрец едва держит себя в руках. Как видно, афиняне приехали с чем-то очень серьезным!
- Уж не решили ли афиняне объявить нам войну? - сухо съязвила царица, скрывая внезапный страх.
Тураи мотнул головой.
- Госпожа, этот Калликсен привез с собой сына твоего первого мужа, Ликандра.
Тураи перешел на египетский язык. - Этот мальчик родом из Спарты, его родила мать-спартанка! Как видно, твой супруг возвращался домой из плена!
Поликсена вскочила.
- Из Спарты?.. Никострат таки исхитрился...
Потом до царицы Ионии дошел весь смысл слов Тураи.
- Мать-спартанка, - повторила Поликсена.
Она тоже заговорила по-египетски. - Так афинянин привез моему сыну брата! Ликандр погиб на своей земле, это так?..
Тураи кивнул.
- Конечно, сам Никострат не подозревал об этом, и посылал в Спарту только за военной помощью. Царевич готовится к войне. Может быть, преждевременно, но никак не напрасно!
Поликсена прошлась по комнате, взявшись за лоб обеими руками. Потом повернулась к египтянину.
- И как быть с этим мальчиком? Он похож на Ликандра?..
- Никто здесь не видел этого воина, кроме тебя. Не сравнивать же мальчика со статуей, - усмехнулся советник. - На Никострата он похож, но сходство не очень большое.
Поликсена немного поразмыслила, неподвижно глядя себе под ноги.
- Можно ли привести этого ребенка во дворец?.. Конечно, нет! - тут же ответила эллинка сама себе. - Вот что! Пусть его возьмет к себе один из моих друзей, хорошо бы старый воин... Анаксарх!
Лучше нельзя было и придумать.
- Афинянина я приму открыто, в этом нет никакой тайны. Из этого нельзя делать тайну, - поправилась царица. - А мальчика навещу, как только представится возможность. Как его имя?
- Кеней, - ответил Тураи.
- Никострат знает?
- Никто еще не знает. На афинском корабле приплыл друг царевича, которого он и отправлял послом, - сказал египтянин. - Я найду способ спрятать этого юношу на несколько дней, чтобы представить все так, точно он отлучался в другой город.
Поликсена кивнула.
- Очень разумно.
Потом прибавила:
- Калликсену передай, пусть явится во дворец немедленно. Я буду готова принять его через два часа. Действуй!
Тураи поклонился и вышел пятясь.
***
Поликсена помнила Калликсена матросом, юношей. Теперь же ей предстал мужчина в расцвете лет: светлая борода отросла от уха до уха, золотистые волосы беспорядочно спадали на широкие плечи. Ей подумалось, что без хитона полемарх был бы еще лучше - подобен самому Посейдону.
Поликсена приложила руки к зардевшимся щекам. Поняв, как это выглядит, покраснела еще сильнее. Царица прокашлялась.
- Садись, афинянин, и давай потолкуем.
Оба сели.
- Что ты привез мне? - спросила царица.
- Только самого себя и своих людей, - Калликсен улыбнулся. - Мой товар тебе не нужен, твоя страна богата!
- Это верно, - царица кивнула. - Чего же ты хочешь, Калликсен? Это мой сын послал к тебе своего гонца?..
- Да, он, - сурово ответил полемарх, решив обойтись без подробностей. - Никострат сказал, что вы нуждаетесь в помощи! И я вижу, что так и есть!
Поликсена вздохнула.
- Чем же ты мне поможешь, афинянин? Твои четыре корабля Дарию на один укус. А мне будет жаль, если ты погибнешь, как твой брат!
- Царица, тебе придется взяться за оружие, хочешь ты того или нет, - сказал в ответ флотоводец. - Я привез двести пятьдесят воинов! Это не так и мало, а сейчас важен каждый боец! Пока персы ведут себя сдержанно, потому что над ними сидишь ты, - продолжал Калликсен: глаза его блестели, голос стал глубоким и низким от подавляемых чувств. - Но ты сама понимаешь, что для азиатов значит верховная власть! Если тебя сместит перс, именем своего царя они будут творить что угодно!..
- Деспотия. Я знаю, что это, куда лучше тебя, - усмехнулась царица.
А Калликсен вдруг спросил:
- Сколько у тебя кораблей?
- Десять судов, которыми я могу распоряжаться, - ответила Поликсена, пристально глядя на него. - У персов двадцать пять, - прибавила она шепотом. - Но они пришлют еще.
- Для этого нужно много времени, - возразил афинянин.
- Ты хочешь, чтобы я дала тебе свои корабли? А ты сражался на море хоть раз? - быстро проговорила Поликсена, сжав руки на коленях.
- Только с пиратами, - ответил полемарх. - Но если ты позволишь, теперь я буду топить персов у твоих берегов!
Поликсена долго не отвечала. А потом произнесла совсем не то, что он ожидал.
- А как поживает твоя семья в Афинах? Они здоровы?
- Здоровы, все хорошо, - Калликсен улыбнулся. - Но они давно уже не в Афинах. Моя жена Филлида говорила, что ей душно в нашем городе и тоскливо без меня... и я перевез ее и моих двух дочерей обратно на Хиос, к жениным родителям.
Поликсена улыбнулась, не глядя на афинянина. Он напряженно ждал; но царица опять сказала не то, что Калликсен хотел.
- Я хочу видеть брата моего сына. Кенея, сына Ликандра, - сказала она.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 114
Анаксарх жил неподалеку от дворца - скромно и уединенно. Он так и не женился к своим пятидесяти с лишком годам, и говорил, что теперь уже поздновато об этом думать: да и жалеть ему не о чем. Он хорошо служил, служил большому делу: и пожалеет о своей жизни, только если царица пострадает без него. Анаксарх был бы счастлив снова оказаться полезным своей госпоже!
Когда к нему привели спартанского мальчика и рассказали бывшему начальнику стражи, что от него требуется, Анаксарх сразу же согласился участвовать в заговоре. Иониец не знал, радоваться ли самоуправству Никострата; но старый воин радовался, что царевич не сидел сложа руки.
"Может быть, этот его брат еще исполнит то, что не удастся самому сыну царицы", - подумал Анаксарх.
Второй сын Ликандра оказался худым, даже жилистым темноволосым мальчишкой со взглядом звереныша. Впрочем, Кеней так смотрел, только пока дичился; а присмотревшись к новому дому, преобразился и показался даже красивым. Мальчик улыбнулся поседевшему охранителю с приветливостью человека, который умеет за себя постоять.
- Мне сказали, ты будешь мне вместо наставника.
Воин кивнул, внимательно оглядывая гостя.
- Можешь звать меня по имени - Анаксарх. А теперь ты должен помыться как следует.
Он заметил, что у спартанского мальчишки немало незалеченных ушибов и ссадин; Никострат тоже в детстве ходил весь разукрашенный синяками. Но теперь царевич дерется так, что следов почти не остается. Чему успели научить его брата?..
И одними кулаками со здешними врагами не сладишь. Далеко не сладишь...
В ванной комнате Кеней старательно отмылся; хотя и фыркал, когда ему предложили мылящуюся глину, которую использовали персы. Однако такая глина не только отлично смывала грязь, но еще и залечивала царапины. Потом мальчик надел чистый белый хитон и, подпоясавшись, вернулся к Анаксарху.
- Я готов.
- К сражению? - усмехнулся наемник, потрепав его по голове. - Придержи-ка коней. Сейчас мы с тобой поужинаем, а там будет видно.
Единственный слуга Анаксарха принес и поставил перед ними глубокую миску тушенной с мясом фасоли и кувшин вина, накрытый большой свежей лепешкой.
- Ешь хорошенько, - приказал иониец. - В Спарте вас воспитывают голодом, потому что еды не хватает, а здесь это лишнее.
Кеней, не споря, принялся аккуратно вылавливать пальцами мясо из общей миски, откусывая от своей половины лепешки; но скоро мальчик увлекся, и быстро смолотил свою часть. Его карие глаза все еще голодно блестели, когда он доел; но Кеней сдержанно поблагодарил за еду и тут же встал.
Анаксарх кивнул ему на табурет, и юный спартанец сел снова.
- Сиди, спешить пока некуда.
Пока хозяин доедал, Кеней некоторое время сидел молча, рассматривая свои руки: под ногтями так и осталась грязь. Потом мальчик не выдержал и спросил:
- А когда я увижу брата?
Анаксарх улыбнулся.
- Может быть, завтра. Царевич часто навещает меня, и не думаю, что это вызовет подозрение. Но ты должен вести себя очень осторожно, запомни это!
- Понимаю, - Кеней кивнул, - персы.
В его глазах появился и потух дикий блеск.
Анаксарх, поглядывая на мальчика, налил себе в килик вина, и Кенею тоже. Порцию Кенея изрядно разбавил водой, так что напиток стал бледно-розовым.
- Выпей-ка, сынок, и закуси.
Он отломил кусок от своей недоеденной половины лепешки.
Кеней послушно выпил и зажевал разбавленное вино хлебом. А Анаксарх продолжил:
- Все должны думать, что ты мой воспитанник. Я взял тебя потому, что у меня никого нет.
Кеней проглотил остаток лепешки, глядя на хозяина дома большими изумленными глазами. Потом сын Ликандра воскликнул:
- Но разве никто здесь не поймет, что я спартанец?
- Конечно, поймут, да это и ни к чему скрывать, - усмехнувшись, ответил старый наемник. - Твой отец тоже был спартанцем, и долгие годы служил в Египте! Это ты тоже можешь рассказывать. Мы представим все так, точно тебя прислали сюда египтяне после смерти отца.
Кеней некоторое время раздумывал. Потом кивнул: видно, эта сказка показалась ему убедительной.
- Хорошо, я согласен! Я это запомню.
Потом он встал и огляделся. Мальчишку сжигала жажда действия - динамис, свойственная самым воинственным из эллинов.
- А теперь мне что делать... наставник?
- Можешь выйти в сад, - предложил Анаксарх. - Там тебя никто не увидит. А можешь сразу лечь спать: думаю, тебе хочется отдохнуть.
Кеней сосредоточенно подумал и заявил:
- Пойду спать.
Мальчик посмотрел на ионийца и улыбнулся, несколько насильственной вежливой улыбкой:
- Благодарю тебя за все.
Анаксарх кивнул, улыбаясь.
- Иди в соседнюю комнату, сынок. Тебе там уже постелили.
Кеней кивнул; и ушел не оборачиваясь. А Анаксарх долго смотрел мальчику вслед, и теплая улыбка не сходила с его рябого, когда-то веснушчатого лица. В груди тоже стало тепло.
Этого мальчугана можно было полюбить всем сердцем... только бы он не натворил бед. Никострат был таким же: но он успел вырасти!
Когда Анаксарх вошел в свою спальню, Кеней уже спал, разметавшись на жестком тюфяке. Во сне спартанский мальчишка выглядел таким беззащитным. Анаксарх вздохнул.
- Пусть помогут тебе твои предки, сынок.
Он лег; и еще какое-то время смотрел на мальчика, прежде чем уснуть.
На другой день Кеней проснулся один. Когда мальчик вышел в ойкос, недоуменно осматриваясь, к нему приблизился слуга.
- Хозяин отлучился во дворец. Он будет днем, и велел тебе никуда не уходить без него.
Кеней кивнул.
- Хорошо.
Он поел, потом вышел в сад. Какое-то время слонялся по садику, рассматривая кусочек неба между резными кронами платанов; потом вернулся в дом, томясь от скуки и жажды действовать. Слуга заметил это.
- Тебе нечем заняться? Ты умеешь читать?
Кеней удивился.
- Умею, но не люблю. А зачем мне читать?
- Пригодится, - ответил иониец. - Погоди-ка, принесу тебе один свиток.
Он вышел и вернулся с длинным папирусом.
- Это описание жизни в Египте. Жизнеописание одного ионийца, который долго служил в этой стране.
- А, - кивнул Кеней. Он вспомнил, что его собирались представить приехавшим из Египта. - Хорошо, я прочту.
Юный спартанец проворно подтянул к себе свиток. А когда развернул, спросил:
- А что за иониец это сочинил?
- Наш хозяин, - слуга подмигнул, широко улыбнувшись изумленному виду Кенея. - Написал, когда отошел от дел!
Кеней, с таким же изумленным лицом, сосредоточил внимание на свитке. И скоро погрузился в чтение. Он читал не очень бегло, но вдумчиво; и видно было, что мальчик запоминает все с военной точностью.
Когда Анаксарх вернулся, Кеней, увлекшийся жизнеописанием, одолел уже половину свитка. Хозяин незаметно приблизился к мальчику; и тот быстро поднял глаза, когда его накрыла тень рослого воина.
Кеней быстро встал.
- Мне сказали, что...
- Все правильно сказали, - кивнул Анаксарх, улыбаясь. Он похлопал Кенея по плечу мощной веснушчатой рукой, оплетенной синими жилами. - Но на сегодня хватит чтения, глаза испортишь. Давай-ка посмотрим, чему тебя учили в твоей агеле!
Спартанский мальчик просиял. Это было ему куда больше по душе.
- Мне нужен меч, наставник!
- Для начала возьмем палки, - ответил Анаксарх. - И попробуй выколотить из старика дух, - усмехнувшись, прибавил он, направляясь во двор.
Оказалось, что на палках мальчишка дерется отлично: Анаксарх неожиданно для себя очутился лицом к лицу с ловким, яростным юным врагом, не боящимся боли и не дающим ему передышки. Старый иониец посмеивался над способностями мальчика - а справиться с ним и вправду оказалось нелегко. Но в конце концов Кеней оказался на земле.
Анаксарх плеснул на него водой, зачерпнув из глиняной бочки, стоявшей во дворе.
- Вставай, - воин отступил от спартанского мальчика. - Ты сегодня молодцом! Иди теперь умойся и переоденься, я привез тебе платье. Потом будем есть.
Кеней, вставший на ноги, отряхнулся по-собачьи. А потом спросил:
- А когда придет мой брат?
- Что же ты не спрашиваешь про царицу? Неуважительно, сынок, - Анаксарх улыбнулся, так что рябь на его лице собралась морщинами.
Он поманил мальчика в дом.
- И царица, и царевич придут к тебе сегодня, - понизив голос, сказал старый воин, когда за ними закрылась дверь. - Так что будь готов!
В дверь постучали, когда еще не стемнело. Но когда слуга открыл, стоящая на пороге женская фигура показалась Кенею темной, точно Геката, богиня ночных перекрестков.
Женщина шагнула в комнату, расстегнув темный плащ; и спартанский мальчик заморгал. Золото, золото, золото. Он никогда не видел подобных нарядов и даже не подозревал, что такие существуют! Что было еще поразительней, она оказалась в штанах, в персидских шароварах.
Царица Ионии несколько мгновений стояла, глядя на Кенея. Потом шагнула к нему; стремительностью движений и суровостью взгляда царица напомнила мальчику мать.
- Ты и вправду похож на Ликандра! - воскликнула Поликсена.
Тут Кеней догадался поклониться.
- Я горд знакомством с тобой, госпожа, и рад нашей встрече, - сказал он.
Поликсена кивнула: в ее темных, обведенных черным глазах появилась не то насмешка, не то нежность.
- Я тоже рада, и тоже горда, - сказала она.
Кеней наконец заметил за спиной царицы юношу в белом хитоне и алом плаще, сколотом на плече серебряной фибулой. Темные волнистые волосы юноши были связаны в хвост на затылке. Нежданно обретенный брат улыбнулся Кенею, и тот сразу ощутил доверие.
- Надеюсь, мы подружимся, - сказал Никострат.
А Поликсена, не сводившая глаз с Кенея, вдруг раскрыла руки.
- Позволь мне обнять тебя! Я не смогу заменить тебе мать, но постараюсь хотя бы отчасти.
Кеней несколько мгновений не двигался; потом шагнул к царице. Ее душистые объятия оказались так же сильны, как объятия матери.
Потом царица посмотрела на Анаксарха.
- Сядем, - сказала она. Взглянула на братьев. - Вы можете остаться, это предназначается и для ваших ушей!
Когда мальчишки сели, Никострат посмотрел на Кенея и тихо сказал:
- Мы потом поговорим! Сейчас будет говорить царица!
Кеней кивнул: и весь превратился в слух. А Поликсена словно бы больше не обращала на него внимания. Она заговорила с Анаксархом так, точно они были в комнате одни.
- Я пришла к тебе, потому что опасаюсь говорить об этом даже в собственной опочивальне. Жаль, что я не могу навещать тебя ночью, это нужно делать открыто.
Анаксарх кивнул.
- Ты все обдумала, госпожа?
Поликсена улыбнулась.
- Афинянин очень смел, и я не сомневаюсь, что он бы хорошо сражался, - ответила царица. - Но он не стратег. Сразиться с персами на воде можно, только когда держишь оборону. Сейчас они просто не дадут нам морского боя. Это совсем невыгодно!
Царица постучала сапожком об пол.
- Зачем, если персы и так рассредоточены по нашей земле?..
Никострат толкнул брата в бок.
- Ты понимаешь?..
- Да, - отозвался шепотом Кеней. - Но что нам делать?
- Тихо! - ответил царевич.
Поликсена встала с места, прошлась по комнате. Потом произнесла:
- Пожалуй, афинянина можно оставить на службе. Можно даже дать ему корабли... для учений, не более. Я посмотрю, что он умеет. А там время покажет!
Анаксарх кивнул.
А Поликсена неожиданно повернулась к Кенею.
- Теперь я хочу поговорить с тобой, брат моего сына. Расскажи мне о Спарте и своей матери.
И царица улыбнулась. А Кенею неожиданно показался неприятным ее выговор - ионийский, напоминавший ему персидский, которого Кеней никогда не слышал. Но мальчик послушно начал рассказывать.
Гости покинули дом Анаксарха поздно, когда солнце почти село: черные тени удлинились до самого порога. Анаксарх вышел проводить царицу с сыном.
- Меня на улице ждет охрана, но жаль, что ты остаешься, - сказала Поликсена, печально улыбаясь. Они коротко обнялись.
- Ты мой бесценный друг, - прошептала царица.
Анаксарх поклонился; и подождал, пока госпожа и Никострат не выйдут через калитку. Тогда иониец ушел в дом.
Ни охранитель, ни сама царица не заметили человека, прятавшегося в тени платана. Когда Поликсена вскочила на коня, шпион метнулся в сторону и, перемахнув ограду, пропал в темноте.
Анаксарх жил неподалеку от дворца - скромно и уединенно. Он так и не женился к своим пятидесяти с лишком годам, и говорил, что теперь уже поздновато об этом думать: да и жалеть ему не о чем. Он хорошо служил, служил большому делу: и пожалеет о своей жизни, только если царица пострадает без него. Анаксарх был бы счастлив снова оказаться полезным своей госпоже!
Когда к нему привели спартанского мальчика и рассказали бывшему начальнику стражи, что от него требуется, Анаксарх сразу же согласился участвовать в заговоре. Иониец не знал, радоваться ли самоуправству Никострата; но старый воин радовался, что царевич не сидел сложа руки.
"Может быть, этот его брат еще исполнит то, что не удастся самому сыну царицы", - подумал Анаксарх.
Второй сын Ликандра оказался худым, даже жилистым темноволосым мальчишкой со взглядом звереныша. Впрочем, Кеней так смотрел, только пока дичился; а присмотревшись к новому дому, преобразился и показался даже красивым. Мальчик улыбнулся поседевшему охранителю с приветливостью человека, который умеет за себя постоять.
- Мне сказали, ты будешь мне вместо наставника.
Воин кивнул, внимательно оглядывая гостя.
- Можешь звать меня по имени - Анаксарх. А теперь ты должен помыться как следует.
Он заметил, что у спартанского мальчишки немало незалеченных ушибов и ссадин; Никострат тоже в детстве ходил весь разукрашенный синяками. Но теперь царевич дерется так, что следов почти не остается. Чему успели научить его брата?..
И одними кулаками со здешними врагами не сладишь. Далеко не сладишь...
В ванной комнате Кеней старательно отмылся; хотя и фыркал, когда ему предложили мылящуюся глину, которую использовали персы. Однако такая глина не только отлично смывала грязь, но еще и залечивала царапины. Потом мальчик надел чистый белый хитон и, подпоясавшись, вернулся к Анаксарху.
- Я готов.
- К сражению? - усмехнулся наемник, потрепав его по голове. - Придержи-ка коней. Сейчас мы с тобой поужинаем, а там будет видно.
Единственный слуга Анаксарха принес и поставил перед ними глубокую миску тушенной с мясом фасоли и кувшин вина, накрытый большой свежей лепешкой.
- Ешь хорошенько, - приказал иониец. - В Спарте вас воспитывают голодом, потому что еды не хватает, а здесь это лишнее.
Кеней, не споря, принялся аккуратно вылавливать пальцами мясо из общей миски, откусывая от своей половины лепешки; но скоро мальчик увлекся, и быстро смолотил свою часть. Его карие глаза все еще голодно блестели, когда он доел; но Кеней сдержанно поблагодарил за еду и тут же встал.
Анаксарх кивнул ему на табурет, и юный спартанец сел снова.
- Сиди, спешить пока некуда.
Пока хозяин доедал, Кеней некоторое время сидел молча, рассматривая свои руки: под ногтями так и осталась грязь. Потом мальчик не выдержал и спросил:
- А когда я увижу брата?
Анаксарх улыбнулся.
- Может быть, завтра. Царевич часто навещает меня, и не думаю, что это вызовет подозрение. Но ты должен вести себя очень осторожно, запомни это!
- Понимаю, - Кеней кивнул, - персы.
В его глазах появился и потух дикий блеск.
Анаксарх, поглядывая на мальчика, налил себе в килик вина, и Кенею тоже. Порцию Кенея изрядно разбавил водой, так что напиток стал бледно-розовым.
- Выпей-ка, сынок, и закуси.
Он отломил кусок от своей недоеденной половины лепешки.
Кеней послушно выпил и зажевал разбавленное вино хлебом. А Анаксарх продолжил:
- Все должны думать, что ты мой воспитанник. Я взял тебя потому, что у меня никого нет.
Кеней проглотил остаток лепешки, глядя на хозяина дома большими изумленными глазами. Потом сын Ликандра воскликнул:
- Но разве никто здесь не поймет, что я спартанец?
- Конечно, поймут, да это и ни к чему скрывать, - усмехнувшись, ответил старый наемник. - Твой отец тоже был спартанцем, и долгие годы служил в Египте! Это ты тоже можешь рассказывать. Мы представим все так, точно тебя прислали сюда египтяне после смерти отца.
Кеней некоторое время раздумывал. Потом кивнул: видно, эта сказка показалась ему убедительной.
- Хорошо, я согласен! Я это запомню.
Потом он встал и огляделся. Мальчишку сжигала жажда действия - динамис, свойственная самым воинственным из эллинов.
- А теперь мне что делать... наставник?
- Можешь выйти в сад, - предложил Анаксарх. - Там тебя никто не увидит. А можешь сразу лечь спать: думаю, тебе хочется отдохнуть.
Кеней сосредоточенно подумал и заявил:
- Пойду спать.
Мальчик посмотрел на ионийца и улыбнулся, несколько насильственной вежливой улыбкой:
- Благодарю тебя за все.
Анаксарх кивнул, улыбаясь.
- Иди в соседнюю комнату, сынок. Тебе там уже постелили.
Кеней кивнул; и ушел не оборачиваясь. А Анаксарх долго смотрел мальчику вслед, и теплая улыбка не сходила с его рябого, когда-то веснушчатого лица. В груди тоже стало тепло.
Этого мальчугана можно было полюбить всем сердцем... только бы он не натворил бед. Никострат был таким же: но он успел вырасти!
Когда Анаксарх вошел в свою спальню, Кеней уже спал, разметавшись на жестком тюфяке. Во сне спартанский мальчишка выглядел таким беззащитным. Анаксарх вздохнул.
- Пусть помогут тебе твои предки, сынок.
Он лег; и еще какое-то время смотрел на мальчика, прежде чем уснуть.
На другой день Кеней проснулся один. Когда мальчик вышел в ойкос, недоуменно осматриваясь, к нему приблизился слуга.
- Хозяин отлучился во дворец. Он будет днем, и велел тебе никуда не уходить без него.
Кеней кивнул.
- Хорошо.
Он поел, потом вышел в сад. Какое-то время слонялся по садику, рассматривая кусочек неба между резными кронами платанов; потом вернулся в дом, томясь от скуки и жажды действовать. Слуга заметил это.
- Тебе нечем заняться? Ты умеешь читать?
Кеней удивился.
- Умею, но не люблю. А зачем мне читать?
- Пригодится, - ответил иониец. - Погоди-ка, принесу тебе один свиток.
Он вышел и вернулся с длинным папирусом.
- Это описание жизни в Египте. Жизнеописание одного ионийца, который долго служил в этой стране.
- А, - кивнул Кеней. Он вспомнил, что его собирались представить приехавшим из Египта. - Хорошо, я прочту.
Юный спартанец проворно подтянул к себе свиток. А когда развернул, спросил:
- А что за иониец это сочинил?
- Наш хозяин, - слуга подмигнул, широко улыбнувшись изумленному виду Кенея. - Написал, когда отошел от дел!
Кеней, с таким же изумленным лицом, сосредоточил внимание на свитке. И скоро погрузился в чтение. Он читал не очень бегло, но вдумчиво; и видно было, что мальчик запоминает все с военной точностью.
Когда Анаксарх вернулся, Кеней, увлекшийся жизнеописанием, одолел уже половину свитка. Хозяин незаметно приблизился к мальчику; и тот быстро поднял глаза, когда его накрыла тень рослого воина.
Кеней быстро встал.
- Мне сказали, что...
- Все правильно сказали, - кивнул Анаксарх, улыбаясь. Он похлопал Кенея по плечу мощной веснушчатой рукой, оплетенной синими жилами. - Но на сегодня хватит чтения, глаза испортишь. Давай-ка посмотрим, чему тебя учили в твоей агеле!
Спартанский мальчик просиял. Это было ему куда больше по душе.
- Мне нужен меч, наставник!
- Для начала возьмем палки, - ответил Анаксарх. - И попробуй выколотить из старика дух, - усмехнувшись, прибавил он, направляясь во двор.
Оказалось, что на палках мальчишка дерется отлично: Анаксарх неожиданно для себя очутился лицом к лицу с ловким, яростным юным врагом, не боящимся боли и не дающим ему передышки. Старый иониец посмеивался над способностями мальчика - а справиться с ним и вправду оказалось нелегко. Но в конце концов Кеней оказался на земле.
Анаксарх плеснул на него водой, зачерпнув из глиняной бочки, стоявшей во дворе.
- Вставай, - воин отступил от спартанского мальчика. - Ты сегодня молодцом! Иди теперь умойся и переоденься, я привез тебе платье. Потом будем есть.
Кеней, вставший на ноги, отряхнулся по-собачьи. А потом спросил:
- А когда придет мой брат?
- Что же ты не спрашиваешь про царицу? Неуважительно, сынок, - Анаксарх улыбнулся, так что рябь на его лице собралась морщинами.
Он поманил мальчика в дом.
- И царица, и царевич придут к тебе сегодня, - понизив голос, сказал старый воин, когда за ними закрылась дверь. - Так что будь готов!
В дверь постучали, когда еще не стемнело. Но когда слуга открыл, стоящая на пороге женская фигура показалась Кенею темной, точно Геката, богиня ночных перекрестков.
Женщина шагнула в комнату, расстегнув темный плащ; и спартанский мальчик заморгал. Золото, золото, золото. Он никогда не видел подобных нарядов и даже не подозревал, что такие существуют! Что было еще поразительней, она оказалась в штанах, в персидских шароварах.
Царица Ионии несколько мгновений стояла, глядя на Кенея. Потом шагнула к нему; стремительностью движений и суровостью взгляда царица напомнила мальчику мать.
- Ты и вправду похож на Ликандра! - воскликнула Поликсена.
Тут Кеней догадался поклониться.
- Я горд знакомством с тобой, госпожа, и рад нашей встрече, - сказал он.
Поликсена кивнула: в ее темных, обведенных черным глазах появилась не то насмешка, не то нежность.
- Я тоже рада, и тоже горда, - сказала она.
Кеней наконец заметил за спиной царицы юношу в белом хитоне и алом плаще, сколотом на плече серебряной фибулой. Темные волнистые волосы юноши были связаны в хвост на затылке. Нежданно обретенный брат улыбнулся Кенею, и тот сразу ощутил доверие.
- Надеюсь, мы подружимся, - сказал Никострат.
А Поликсена, не сводившая глаз с Кенея, вдруг раскрыла руки.
- Позволь мне обнять тебя! Я не смогу заменить тебе мать, но постараюсь хотя бы отчасти.
Кеней несколько мгновений не двигался; потом шагнул к царице. Ее душистые объятия оказались так же сильны, как объятия матери.
Потом царица посмотрела на Анаксарха.
- Сядем, - сказала она. Взглянула на братьев. - Вы можете остаться, это предназначается и для ваших ушей!
Когда мальчишки сели, Никострат посмотрел на Кенея и тихо сказал:
- Мы потом поговорим! Сейчас будет говорить царица!
Кеней кивнул: и весь превратился в слух. А Поликсена словно бы больше не обращала на него внимания. Она заговорила с Анаксархом так, точно они были в комнате одни.
- Я пришла к тебе, потому что опасаюсь говорить об этом даже в собственной опочивальне. Жаль, что я не могу навещать тебя ночью, это нужно делать открыто.
Анаксарх кивнул.
- Ты все обдумала, госпожа?
Поликсена улыбнулась.
- Афинянин очень смел, и я не сомневаюсь, что он бы хорошо сражался, - ответила царица. - Но он не стратег. Сразиться с персами на воде можно, только когда держишь оборону. Сейчас они просто не дадут нам морского боя. Это совсем невыгодно!
Царица постучала сапожком об пол.
- Зачем, если персы и так рассредоточены по нашей земле?..
Никострат толкнул брата в бок.
- Ты понимаешь?..
- Да, - отозвался шепотом Кеней. - Но что нам делать?
- Тихо! - ответил царевич.
Поликсена встала с места, прошлась по комнате. Потом произнесла:
- Пожалуй, афинянина можно оставить на службе. Можно даже дать ему корабли... для учений, не более. Я посмотрю, что он умеет. А там время покажет!
Анаксарх кивнул.
А Поликсена неожиданно повернулась к Кенею.
- Теперь я хочу поговорить с тобой, брат моего сына. Расскажи мне о Спарте и своей матери.
И царица улыбнулась. А Кенею неожиданно показался неприятным ее выговор - ионийский, напоминавший ему персидский, которого Кеней никогда не слышал. Но мальчик послушно начал рассказывать.
Гости покинули дом Анаксарха поздно, когда солнце почти село: черные тени удлинились до самого порога. Анаксарх вышел проводить царицу с сыном.
- Меня на улице ждет охрана, но жаль, что ты остаешься, - сказала Поликсена, печально улыбаясь. Они коротко обнялись.
- Ты мой бесценный друг, - прошептала царица.
Анаксарх поклонился; и подождал, пока госпожа и Никострат не выйдут через калитку. Тогда иониец ушел в дом.
Ни охранитель, ни сама царица не заметили человека, прятавшегося в тени платана. Когда Поликсена вскочила на коня, шпион метнулся в сторону и, перемахнув ограду, пропал в темноте.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 115
Трапеза сына Артазостры уже остыла, но Дарион не садился за стол: юноша в нетерпении прохаживался по комнате, заложив руки за спину.
Когда в его покои через тайную дверь скользнул запыхавшийся раб, Дарион быстро повернулся к нему
Светловолосый слуга-грек остановился и стоял, уронив руки, лицо покрылось красными пятнами.
- Господин, я...
Дарион впился в него взглядом.
- Ну?..
Он едва обратил внимание на непочтительность прислужника, который не упал перед царевичем на колени и даже не поклонился.
- Царица пробыла у него вместе с сыном почти два часа, - сказал шпион, проведя языком по сухим губам. - Мальчик... Мальчик больше не выходил, думаю, ему приказано таиться...
- Что ты думаешь, мне безразлично, - Дарион лишь на мгновение взглянул в глаза ионийцу: но этого хватило, чтобы раб тотчас замолчал и сник. Поликсена бы ужаснулась сейчас, насколько наследник Филомена стал похож на своего отца, - и насколько он другой. Чуть мягче и тоньше черты лица, чуть больше и чернее глаза, вкрадчивее голос - "маленький Дарий" получился азиатом во всех своих проявлениях. Этот красивый юноша казался какой-то жестокой насмешкой над всеми прижизненными трудами брата Поликсены.
- Так значит, два часа, - задумчиво сказал Дарион, вновь принявшись мерить шагами спальню. Шпион стоял не шелохнувшись, не смея поднять глаз. - Два часа царица и ее сын провели с Анаксархом и этим мальчишкой... Кто он такой? Уж не брат ли ее отродью?
Дарион рассмеялся.
Шпион встрепенулся: хотел сказать, что этого не может быть, но промолчал. Иониец помнил, что его мысли не интересуют юного господина.
Эвмей, служивший Филомену, а после того Поликсене, казалось, уже неоднократно пожалел о том, что в запале обиды переметнулся к врагам своей царицы. Но теперь, глядя на юного Дариона, перебежчик понимал, что назад ему дороги нет.
- Как бы то ни было, мне этот мальчишка не соперник: но он может пригодиться мне так же, как моим врагам, - закончил наследник.
Дарион улыбнулся, точно обдумывал какую-то восхитительную месть. Внезапно сын Артазостры словно бы вспомнил, что шпион все еще не ушел.
- Убирайся, - приказал Дарион, коротко взглянув на грека: и тот немедленно подчинился.
Царевич сел за египетский обеденный столик, уставленный вкусными блюдами. Конечно, для него одного это было слишком много: но Дарион никогда не знал, не захочется ли ему пригласить к столу кого-нибудь из друзей. И, взяв с блюда половинку граната, наследник Филомена положил ее обратно и вдруг резко хлопнул в ладоши.
Тут же явился его личный раб: это был уже перс, услужливый мальчик на два года младше самого Дариона. Возраста его брата Артаферна. Слуга гибким движением опустился на колени, и Дарион с усмешкой потрепал его по зардевшейся щеке.
- Позови Аршаму и Камрана.
Это были два его ближайших друга, сыновья видных сатрапов. Дарион избрал их не за знатность, а за ум и преданность себе: хотя никогда не сошелся бы с простолюдином. Простолюдины способны думать только о золоте и почестях для себя, этот блеск застит им глаза: и лишь благородные люди видят далеко и обозревают сразу все. Так царевича учила мать, персидская княжна, - и до сих пор он убеждался только в справедливости этого суждения...
Раб скоро вернулся в сопровождении двоих богато одетых юношей немного старше Дариона: оба, подойдя к столику, почтительно поклонились. Царевич улыбнулся, оставаясь сидеть.
- Садитесь и давайте отужинаем, друзья мои.
Взглянув на раба, Дарион ловко метнул ему крупную кисточку винограда: и тот так же ловко поймал ее и поклонился. Персидский мальчик поцеловал свою награду, но Дарион уже не смотрел на него. Он сам наполнил для друзей кубки.
- Греки напиваются подобно скотам, едва лягут на обеденное ложе, но я предлагаю вам выпить, прежде чем мы приступим к еде. Мне есть сегодня что отпраздновать!
Все трое подняли кубки и выпили. Потом Камран спросил:
- Ты что-нибудь узнал, царевич?
Видно было, что его снедает нетерпение. Дарион с усмешкой кивнул.
- Узнал. Они устраивают какой-то заговор. Это, конечно, смешно... но для меня и вас может быть очень выгодно.
Дарион прервался, обведя взглядом лица друзей.
- Эта женщина попытается отнять у меня мою законную власть. Ей и ее сторонникам хватит на это безрассудства. И она нападет первой, потому что только это может дать ей преимущество!
Юноши кивнули, серьезно и восхищенно глядя на своего предводителя. А Дарион продолжил:
- Это означает, что греки начнут войну. И тогда мы будем вправе ответить так, как захотим, - юноша усмехнулся. - Мне все равно, сколько греческой крови при этом прольется. Я получу власть почти без усилий! Мне даже не придется поднять меч!
Он переводил взгляд с одного сообщника на другого, победно улыбаясь и закинув ногу на ногу.
Конечно, Дарион сам владел и мечом, и копьем, и метко стрелял. Но разве годится наследнику трона, да еще столь молодому, принимать на себя удар, подобно простому солдату?
- Мы арии, ненавидящие Ложь, - прибавил Дарион после долгого молчания. - Ложь – это то, что делает гречанка, занимающая мой престол.
Юноши согласно кивнули. Они были сметливы и часто находили, что прибавить к словам царственного друга; но сейчас прибавить было нечего.
- Твоя мать тоже так думает, царевич? – спросил Аршама.
Дарион поднял брови - полумесяцами, как у Артазостры.
- Мать? Нет. Мать любит эту гречанку, - на лице наследника появилось какое-то гадливое сожаление. – Я не хочу огорчать мою бедную мать и ничего не говорю ей!
Он мелодично рассмеялся. Видно было, что юноша учился нравиться, - и многих очаровывал.
Некоторое время ели молча. Смаковали нежного жареного ягненка, переглядываясь и улыбаясь: друзьям стало удивительно хорошо от сознания своей молодости и могущества. Вся жизнь лежала перед ними на золотом блюде, только протяни руку.
Потом вдруг пятнадцатилетний Аршама начал рассказывать, что ему недавно подарили двух наложниц, прелестных и покорных дев. Сын сатрапа так расписывал их достоинства, что даже Дарион, не достигший четырнадцати лет, стал облизываться. Потом царевич, смеясь, прервал друга. У него будут самые прекрасные женщины, стоит только пожелать: а сейчас негоже отвлекаться на них.
Поужинав, друзья встали, обнялись и распрощались. Дарион целовал Аршаму и Камрана в щеки, как царь целует своих близких.
Оставшись один, Дарион перестал улыбаться. Он снова сел и задумался о гречанке – понимая, что гречанка не сдастся так легко, как он представлял это товарищам.
***
Поликсена со своим первым советником, своим сыном и Анаксархом стояла на берегу и смотрела, как афинянин строит в боевом порядке корабли. Кеней был тоже с ними: сообща эллины решили, что прятать спартанского мальчика стыдно и бессмысленно.
Небо было безоблачное, море даровало спасение от белого жара: и золотоволосый и загорелый Калликсен, точно сын воды и неба, возвышался на носу передовой триеры в одной набедренной повязке. Его зычный голос разносился над водой, и корабли, повинуясь команде, разворачивались, расходились кругом и сходились вновь, точно голос полемарха имел волшебную силу.
- Нет, этому не научиться, - сказала царица. Она не отрывала глаз от Калликсена, ветер трепал ее черные волосы. – Это дар морских хозяев, словно сама Амфитрита надела ему ожерелье в колыбели…
Тураи, взиравший на афинянина из-за плеча царицы, неодобрительно промолчал.
На берегу было много зрителей, и персы тоже смотрели на учения: хотя персов явилось намного меньше, чем ионийцев. Искусство эллинов, действовавших так согласно и исполненных веселого презрения к врагу, завораживало всех. Казалось, что над полемархом не властна ни вся мощь Персии, ни сама смерть!
- Я хотел бы служить под его началом! – вырвалось у Мелоса, который стоял рядом с сыном Поликсены.
- Нет, - Никострат перехватил и сжал руку друга. – Ты мне нужен рядом, так же, как мой брат!
Дарион снова ждал своего шпиона через неделю, когда афинскому флотоводцу, по приказу царицы, было доверено командование ионийскими кораблями. Но Эвмей не появился.
Сын Артазостры подождал день, другой – и понял, что стряслось несчастье. А на третий день, когда персидский наследник вернулся в свои покои после конной прогулки, он обнаружил под дверями спальни труп раба с посиневшим, искаженным мукой лицом: руки были судорожно подняты к горлу. Распухшая шея Эвмея оказалась передавлена: удавку накинули сзади.
Дарион присел около трупа, едва веря своим глазам. Он принюхался и тут же вскочил с возгласом отвращения - тело уже тронуло тление; и перед смертью шпион обмочился!
Царевич выскочил из спальни, не владея собой.
- Кто это посмел? Кто посмел?..
Стражники смотрели на него невозмутимо. Так это был чей-то приказ!
Дарион пошатнулся, как громом пораженный.
- Моя мать, - прошептал он, запустив руки в густые короткие черные волосы.
Снова посмотрел на стражников. Те не пытались ни отпираться, ни даже лгать.
- Кто это сделал? - дрогнувшим голосом спросил юный наследник.
- Прости, господин. Таков был приказ твоей матери, - ответил один из стражников.
Дарион впал в неистовство. Он закатывал глаза, грозил изменникам страшными казнями; воины спокойно слушали его извержения. Наконец юноша выдохся и смолк, устыдившись себя.
Посмотрев на стражников, он вдруг понял, что эти люди о нем думают. Ну ничего.
- Я вас запомню, - пообещал Дарион обоим, ткнув в изменников пальцем. Черные глаза наследника, немного выпуклые, как у Артазостры, все еще блестели сумасшедшим блеском.
Царевич шагнул в спальню, но тут же отшатнулся назад.
- Это убрать, - приказал он, мотнув головой в сторону трупа.
Дарион сел под стеной в коридоре, опустив голову и сжав ее руками. Он не двигался, пока тело Эвмея не вынесли, не вымыли пол и не окурили спальню благовониями. Только тогда царевич вернулся в свою комнату. Бросившись в кресло, он потребовал вина.
Юный перс неподвижно глядел в огонь, горевший в чаше на квадратном постаменте.
- Она предупреждает меня! Так значит, эту эллинку моя мать любит больше, чем меня, - прошептал Дарион. - Будь она проклята!..
Тут же юноша вздрогнул от ужаса, красивое лицо стало совсем детским. Он выставил перед собой руку, точно отстраняясь от огня.
- Я этого не говорил, не говорил!..
Но пламя Ахура-Мазды уже поглотило его нечестивые слова, и бог среди богов не извергнет их назад. Дарион опустил голову.
- Прости меня, - прошептал он, обращаясь к единому богу. - И ты прости, матушка, - прибавил царевич чуть громче.
Он помолчал, сцепив руки и рассматривая свои перстни и браслеты, блестевшие из-под шелковых рукавов. Потом поднес руку к щеке, которую ему когда-то рассадил Никострат. На месте выбитого в детстве зуба так и осталась пустота.
Дарион вновь посмотрел в огонь.
- Но то, что по праву мое, будет моим.
***
После учений, окунувшись в море и переодевшись, Калликсен навестил царицу во дворце. Все равно ничего... почти ничего уже было не скрыть. Флотоводец попросил Поликсену позвать сына.
- У меня кое-что есть для царевича.
Поликсена увидела, как афинянин размотал принесенный с собой кожаный сверток. По его форме царица догадывалась, что там может быть; но когда увидела, не сдержала возгласа изумления.
- Это меч моего...
- Да, это меч Ликандра, сына Архелая, - подтвердил Калликсен. - Спартанская супруга твоего мужа сберегла этот клинок и передала со мной его старшему сыну! Меч Ликандра успел порубить только мессенийцев... но порубил как следует. А до того, как достаться Ликандру, этот меч принадлежал другим спартанцам. Ведь в Лакедемон из плена твой муж вернулся только с охотничьим копьем.
Калликсен держал и поворачивал иззубренный и затупленный меч в сильной руке как мужчина, привычный к оружию; но казалось, афинянин сомневается, достоин ли его держать.
- Что же ты молчал до сих пор! - воскликнула Поликсена.
- Не знал, стоит ли делать царевичу такой подарок, - усмехнувшись, ответил ее бывший возлюбленный. - Ведь тебе известно, царица, что славные клинки имеют свою волю. Они нашептывают свою повесть новым владельцам и жаждут крови врагов, если долго ее не пробовали...
Поликсена серьезно кивнула, нисколько не сомневаясь в справедливости этих слов. Ее собственный меч был выкован для нее совсем недавно; и теперь царица не знала - огорчаться ли этому или радоваться, что ее клинок чист.
Тут появился Никострат - и остановился, сделав несколько шагов. Его серые глаза расширились при виде флотоводца и грозного меча.
Калликсен, не тратя слов, подошел к сыну царицы и протянул ему оружие рукоятью вперед.
- Это меч твоего отца. Один из славнейших спартанских клинков, - сказал афинянин, глядя Никострату в глаза. - Адмета, вторая жена Ликандра, прислала его тебе в дар, царевич.
Никострат, в отличие от матери, не стал спрашивать, отчего Калликсен до сих пор это скрывал. Опустившись на колено, юноша принял меч и поцеловал.
- Я буду носить его с честью, - сказал Никострат.
Меч лег в руку, точно был выкован для него одного. Царевич встал, воздев отцовский клинок, и улыбнулся матери и ее союзнику.
Трапеза сына Артазостры уже остыла, но Дарион не садился за стол: юноша в нетерпении прохаживался по комнате, заложив руки за спину.
Когда в его покои через тайную дверь скользнул запыхавшийся раб, Дарион быстро повернулся к нему
Светловолосый слуга-грек остановился и стоял, уронив руки, лицо покрылось красными пятнами.
- Господин, я...
Дарион впился в него взглядом.
- Ну?..
Он едва обратил внимание на непочтительность прислужника, который не упал перед царевичем на колени и даже не поклонился.
- Царица пробыла у него вместе с сыном почти два часа, - сказал шпион, проведя языком по сухим губам. - Мальчик... Мальчик больше не выходил, думаю, ему приказано таиться...
- Что ты думаешь, мне безразлично, - Дарион лишь на мгновение взглянул в глаза ионийцу: но этого хватило, чтобы раб тотчас замолчал и сник. Поликсена бы ужаснулась сейчас, насколько наследник Филомена стал похож на своего отца, - и насколько он другой. Чуть мягче и тоньше черты лица, чуть больше и чернее глаза, вкрадчивее голос - "маленький Дарий" получился азиатом во всех своих проявлениях. Этот красивый юноша казался какой-то жестокой насмешкой над всеми прижизненными трудами брата Поликсены.
- Так значит, два часа, - задумчиво сказал Дарион, вновь принявшись мерить шагами спальню. Шпион стоял не шелохнувшись, не смея поднять глаз. - Два часа царица и ее сын провели с Анаксархом и этим мальчишкой... Кто он такой? Уж не брат ли ее отродью?
Дарион рассмеялся.
Шпион встрепенулся: хотел сказать, что этого не может быть, но промолчал. Иониец помнил, что его мысли не интересуют юного господина.
Эвмей, служивший Филомену, а после того Поликсене, казалось, уже неоднократно пожалел о том, что в запале обиды переметнулся к врагам своей царицы. Но теперь, глядя на юного Дариона, перебежчик понимал, что назад ему дороги нет.
- Как бы то ни было, мне этот мальчишка не соперник: но он может пригодиться мне так же, как моим врагам, - закончил наследник.
Дарион улыбнулся, точно обдумывал какую-то восхитительную месть. Внезапно сын Артазостры словно бы вспомнил, что шпион все еще не ушел.
- Убирайся, - приказал Дарион, коротко взглянув на грека: и тот немедленно подчинился.
Царевич сел за египетский обеденный столик, уставленный вкусными блюдами. Конечно, для него одного это было слишком много: но Дарион никогда не знал, не захочется ли ему пригласить к столу кого-нибудь из друзей. И, взяв с блюда половинку граната, наследник Филомена положил ее обратно и вдруг резко хлопнул в ладоши.
Тут же явился его личный раб: это был уже перс, услужливый мальчик на два года младше самого Дариона. Возраста его брата Артаферна. Слуга гибким движением опустился на колени, и Дарион с усмешкой потрепал его по зардевшейся щеке.
- Позови Аршаму и Камрана.
Это были два его ближайших друга, сыновья видных сатрапов. Дарион избрал их не за знатность, а за ум и преданность себе: хотя никогда не сошелся бы с простолюдином. Простолюдины способны думать только о золоте и почестях для себя, этот блеск застит им глаза: и лишь благородные люди видят далеко и обозревают сразу все. Так царевича учила мать, персидская княжна, - и до сих пор он убеждался только в справедливости этого суждения...
Раб скоро вернулся в сопровождении двоих богато одетых юношей немного старше Дариона: оба, подойдя к столику, почтительно поклонились. Царевич улыбнулся, оставаясь сидеть.
- Садитесь и давайте отужинаем, друзья мои.
Взглянув на раба, Дарион ловко метнул ему крупную кисточку винограда: и тот так же ловко поймал ее и поклонился. Персидский мальчик поцеловал свою награду, но Дарион уже не смотрел на него. Он сам наполнил для друзей кубки.
- Греки напиваются подобно скотам, едва лягут на обеденное ложе, но я предлагаю вам выпить, прежде чем мы приступим к еде. Мне есть сегодня что отпраздновать!
Все трое подняли кубки и выпили. Потом Камран спросил:
- Ты что-нибудь узнал, царевич?
Видно было, что его снедает нетерпение. Дарион с усмешкой кивнул.
- Узнал. Они устраивают какой-то заговор. Это, конечно, смешно... но для меня и вас может быть очень выгодно.
Дарион прервался, обведя взглядом лица друзей.
- Эта женщина попытается отнять у меня мою законную власть. Ей и ее сторонникам хватит на это безрассудства. И она нападет первой, потому что только это может дать ей преимущество!
Юноши кивнули, серьезно и восхищенно глядя на своего предводителя. А Дарион продолжил:
- Это означает, что греки начнут войну. И тогда мы будем вправе ответить так, как захотим, - юноша усмехнулся. - Мне все равно, сколько греческой крови при этом прольется. Я получу власть почти без усилий! Мне даже не придется поднять меч!
Он переводил взгляд с одного сообщника на другого, победно улыбаясь и закинув ногу на ногу.
Конечно, Дарион сам владел и мечом, и копьем, и метко стрелял. Но разве годится наследнику трона, да еще столь молодому, принимать на себя удар, подобно простому солдату?
- Мы арии, ненавидящие Ложь, - прибавил Дарион после долгого молчания. - Ложь – это то, что делает гречанка, занимающая мой престол.
Юноши согласно кивнули. Они были сметливы и часто находили, что прибавить к словам царственного друга; но сейчас прибавить было нечего.
- Твоя мать тоже так думает, царевич? – спросил Аршама.
Дарион поднял брови - полумесяцами, как у Артазостры.
- Мать? Нет. Мать любит эту гречанку, - на лице наследника появилось какое-то гадливое сожаление. – Я не хочу огорчать мою бедную мать и ничего не говорю ей!
Он мелодично рассмеялся. Видно было, что юноша учился нравиться, - и многих очаровывал.
Некоторое время ели молча. Смаковали нежного жареного ягненка, переглядываясь и улыбаясь: друзьям стало удивительно хорошо от сознания своей молодости и могущества. Вся жизнь лежала перед ними на золотом блюде, только протяни руку.
Потом вдруг пятнадцатилетний Аршама начал рассказывать, что ему недавно подарили двух наложниц, прелестных и покорных дев. Сын сатрапа так расписывал их достоинства, что даже Дарион, не достигший четырнадцати лет, стал облизываться. Потом царевич, смеясь, прервал друга. У него будут самые прекрасные женщины, стоит только пожелать: а сейчас негоже отвлекаться на них.
Поужинав, друзья встали, обнялись и распрощались. Дарион целовал Аршаму и Камрана в щеки, как царь целует своих близких.
Оставшись один, Дарион перестал улыбаться. Он снова сел и задумался о гречанке – понимая, что гречанка не сдастся так легко, как он представлял это товарищам.
***
Поликсена со своим первым советником, своим сыном и Анаксархом стояла на берегу и смотрела, как афинянин строит в боевом порядке корабли. Кеней был тоже с ними: сообща эллины решили, что прятать спартанского мальчика стыдно и бессмысленно.
Небо было безоблачное, море даровало спасение от белого жара: и золотоволосый и загорелый Калликсен, точно сын воды и неба, возвышался на носу передовой триеры в одной набедренной повязке. Его зычный голос разносился над водой, и корабли, повинуясь команде, разворачивались, расходились кругом и сходились вновь, точно голос полемарха имел волшебную силу.
- Нет, этому не научиться, - сказала царица. Она не отрывала глаз от Калликсена, ветер трепал ее черные волосы. – Это дар морских хозяев, словно сама Амфитрита надела ему ожерелье в колыбели…
Тураи, взиравший на афинянина из-за плеча царицы, неодобрительно промолчал.
На берегу было много зрителей, и персы тоже смотрели на учения: хотя персов явилось намного меньше, чем ионийцев. Искусство эллинов, действовавших так согласно и исполненных веселого презрения к врагу, завораживало всех. Казалось, что над полемархом не властна ни вся мощь Персии, ни сама смерть!
- Я хотел бы служить под его началом! – вырвалось у Мелоса, который стоял рядом с сыном Поликсены.
- Нет, - Никострат перехватил и сжал руку друга. – Ты мне нужен рядом, так же, как мой брат!
Дарион снова ждал своего шпиона через неделю, когда афинскому флотоводцу, по приказу царицы, было доверено командование ионийскими кораблями. Но Эвмей не появился.
Сын Артазостры подождал день, другой – и понял, что стряслось несчастье. А на третий день, когда персидский наследник вернулся в свои покои после конной прогулки, он обнаружил под дверями спальни труп раба с посиневшим, искаженным мукой лицом: руки были судорожно подняты к горлу. Распухшая шея Эвмея оказалась передавлена: удавку накинули сзади.
Дарион присел около трупа, едва веря своим глазам. Он принюхался и тут же вскочил с возгласом отвращения - тело уже тронуло тление; и перед смертью шпион обмочился!
Царевич выскочил из спальни, не владея собой.
- Кто это посмел? Кто посмел?..
Стражники смотрели на него невозмутимо. Так это был чей-то приказ!
Дарион пошатнулся, как громом пораженный.
- Моя мать, - прошептал он, запустив руки в густые короткие черные волосы.
Снова посмотрел на стражников. Те не пытались ни отпираться, ни даже лгать.
- Кто это сделал? - дрогнувшим голосом спросил юный наследник.
- Прости, господин. Таков был приказ твоей матери, - ответил один из стражников.
Дарион впал в неистовство. Он закатывал глаза, грозил изменникам страшными казнями; воины спокойно слушали его извержения. Наконец юноша выдохся и смолк, устыдившись себя.
Посмотрев на стражников, он вдруг понял, что эти люди о нем думают. Ну ничего.
- Я вас запомню, - пообещал Дарион обоим, ткнув в изменников пальцем. Черные глаза наследника, немного выпуклые, как у Артазостры, все еще блестели сумасшедшим блеском.
Царевич шагнул в спальню, но тут же отшатнулся назад.
- Это убрать, - приказал он, мотнув головой в сторону трупа.
Дарион сел под стеной в коридоре, опустив голову и сжав ее руками. Он не двигался, пока тело Эвмея не вынесли, не вымыли пол и не окурили спальню благовониями. Только тогда царевич вернулся в свою комнату. Бросившись в кресло, он потребовал вина.
Юный перс неподвижно глядел в огонь, горевший в чаше на квадратном постаменте.
- Она предупреждает меня! Так значит, эту эллинку моя мать любит больше, чем меня, - прошептал Дарион. - Будь она проклята!..
Тут же юноша вздрогнул от ужаса, красивое лицо стало совсем детским. Он выставил перед собой руку, точно отстраняясь от огня.
- Я этого не говорил, не говорил!..
Но пламя Ахура-Мазды уже поглотило его нечестивые слова, и бог среди богов не извергнет их назад. Дарион опустил голову.
- Прости меня, - прошептал он, обращаясь к единому богу. - И ты прости, матушка, - прибавил царевич чуть громче.
Он помолчал, сцепив руки и рассматривая свои перстни и браслеты, блестевшие из-под шелковых рукавов. Потом поднес руку к щеке, которую ему когда-то рассадил Никострат. На месте выбитого в детстве зуба так и осталась пустота.
Дарион вновь посмотрел в огонь.
- Но то, что по праву мое, будет моим.
***
После учений, окунувшись в море и переодевшись, Калликсен навестил царицу во дворце. Все равно ничего... почти ничего уже было не скрыть. Флотоводец попросил Поликсену позвать сына.
- У меня кое-что есть для царевича.
Поликсена увидела, как афинянин размотал принесенный с собой кожаный сверток. По его форме царица догадывалась, что там может быть; но когда увидела, не сдержала возгласа изумления.
- Это меч моего...
- Да, это меч Ликандра, сына Архелая, - подтвердил Калликсен. - Спартанская супруга твоего мужа сберегла этот клинок и передала со мной его старшему сыну! Меч Ликандра успел порубить только мессенийцев... но порубил как следует. А до того, как достаться Ликандру, этот меч принадлежал другим спартанцам. Ведь в Лакедемон из плена твой муж вернулся только с охотничьим копьем.
Калликсен держал и поворачивал иззубренный и затупленный меч в сильной руке как мужчина, привычный к оружию; но казалось, афинянин сомневается, достоин ли его держать.
- Что же ты молчал до сих пор! - воскликнула Поликсена.
- Не знал, стоит ли делать царевичу такой подарок, - усмехнувшись, ответил ее бывший возлюбленный. - Ведь тебе известно, царица, что славные клинки имеют свою волю. Они нашептывают свою повесть новым владельцам и жаждут крови врагов, если долго ее не пробовали...
Поликсена серьезно кивнула, нисколько не сомневаясь в справедливости этих слов. Ее собственный меч был выкован для нее совсем недавно; и теперь царица не знала - огорчаться ли этому или радоваться, что ее клинок чист.
Тут появился Никострат - и остановился, сделав несколько шагов. Его серые глаза расширились при виде флотоводца и грозного меча.
Калликсен, не тратя слов, подошел к сыну царицы и протянул ему оружие рукоятью вперед.
- Это меч твоего отца. Один из славнейших спартанских клинков, - сказал афинянин, глядя Никострату в глаза. - Адмета, вторая жена Ликандра, прислала его тебе в дар, царевич.
Никострат, в отличие от матери, не стал спрашивать, отчего Калликсен до сих пор это скрывал. Опустившись на колено, юноша принял меч и поцеловал.
- Я буду носить его с честью, - сказал Никострат.
Меч лег в руку, точно был выкован для него одного. Царевич встал, воздев отцовский клинок, и улыбнулся матери и ее союзнику.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 116
Шаран не спалось, пока она дожидалась мужа с дворцового праздника. Царица позвала бы и ее, она никогда не обходила вниманием женщин: но Шаран была опять в тягости, и боялась появляться среди разгоряченных знатных мужчин. Кроме того, в последнее время женщинам во дворце стало небезопасно покидать свои комнаты: снова ужесточились нравы, смягченные эллинским влиянием. Персы относились к своим женщинам очень ревниво, и от чужих тоже требовали затворничества.
Пришли из своей комнатки дети - чувствовали, что у матери на сердце, и младший куксился и отказывался уснуть. Шаран обняла мальчиков и посадила ждать рядом с собой.
Но вот наконец загремел засов, радостно затявкал пес: Шаран улыбнулась и встала, положив руки на округлившийся живот.
- Отец вернулся! - сказала она Элефтераю и Ликомеду. - Идите в постель!
Черноголовый пятилетний малыш насупился.
- Мы его тут подождем! - капризно сказал он, и мать уступила.
Накинув шелковое головное покрывало, Шаран вышла встречать супруга; и столкнулась с царским скульптором в дверях. За спиной его стояла служанка, отворившая хозяину ворота.
Менекрат был румяным и веселым, и от него попахивало вином; но персиянка поняла, что почти весь хмель выветрился дорогой. Он обнял жену, подарив ей холодную дымную свежесть.
- Все не ложилась!
- А ты опять шел от дворца один, в темноте! - воскликнула персиянка: ее огромные глаза еще расширились, и она стала похожа на эфиопку. - Да еще пьяный!
- Царица дала мне проводника с факелом. И я уже совсем не пьян. Я с ними не напиваюсь, - ответил Менекрат. Веселье пира словно бы вмиг слетело с него.
Но тут к художнику выбежали дети. Мальчишки повисли на нем, отталкивая друг друга.
- Папа!
Менекрат расцеловал сыновей.
- Идите-ка спать, негодники! Скоро уже утро! - велел он, смеясь.
Когда они с женой остались вдвоем, Шаран проводила мужа в спальню, обнимая за плечи. Она надеялась на разговор, хотя видела, что Менекрат очень устал.
Но муж пожаловался, что голову клонит, и уснул, как только добрался до постели. Шаран легла рядом и некоторое время смотрела на художника, подперев голову рукой: точно пыталась по лицу отгадать его думы. Потом пристроилась к мужу и спустя какое-то время тоже уснула.
С утра Менекрат был невесел, бледен и морщился: но не жаловался на похмелье. Впрочем, он почти никогда не пил лишнего, и Шаран ничего ему не сказала. Персиянка только ждала разговора, отложенного на завтра.
Когда она принесла еду мужу, он попросил ее остаться. Шаран села рядом.
- Ну, как там?
Менекрат полил себе из кувшина на руку, намочил лоб.
- Было очень весело, - ответил он, морщась и не глядя на жену. - Царица умеет потешить... Твои персы сидели рядом с ней, гоготали, хлопали артистам и наливались вином как хозяева! Хорошо, что наших вообще пустили на праздник...
Он вдруг посмотрел на жену с такой ненавистью, что рот у Шаран наполнился желчью.
- Ты рада?
- Нет, вовсе нет, - персиянка обняла мужа за плечи. - Но неужели все так плохо?
Скульптор обвил рукой ее располневшую талию.
- Нам вовсе не плохо, - ответил он. - Нам и всем, кто живет при царице... И простые люди до сих пор тоже не жаловались, даже радовались всему - диковин понавезли из-за моря, всяких обычаев... Это, видишь, все в воле вашего государя!
Менекрат помолчал.
- До сих пор Дарию было непросто взимать с далеких стран налог, - продолжил он. - Никак не мог упорядочить меру веса и обмена. А как ввел у себя свой золотой дарик, стало куда проще! Недавно ведь налоги подняли, ты знаешь?
Шаран качнула головой.
- Не знаешь, конечно, я не говорил, - грустно усмехнулся художник. - А наш народ теперь тянет вдвое против прежнего. Тираны городов прижали все податные сословия, и ионийцы ропщут...
Он опять замолчал, точно забыл о том, что жена сидит рядом. Но когда она хотела подняться с места, Менекрат остановил ее.
- Куда ты? Позавтракай со мной.
Шаран послушно стала есть, хотя после таких слов мужа вся еда горчила. Менекрат тоже отдал должное вкусным миндальным лепешкам и вареным яблокам; а когда наполнил для себя и жены кубки, сказал:
- Там, конечно, был персидский наследник... Что за мерзкий мальчишка! Могу вообразить, что будет с нами, когда он придет к власти!
- А разве может быть много хуже? - вырвалось у персиянки.
Менекрат засмеялся.
- Достаточно, чтобы вспыхнуло наверху или внизу, - и тогда все запылает.
Шаран погладила его по руке. Менекрат накрыл ладонь жены своей; а через несколько мгновений прибавил:
- Может быть, ты с детьми еще успеешь бежать. Хоть в Египет! У меня там... осталось богатство, ты помнишь?
Скульптор криво усмехнулся.
Лицо Шаран стало пепельным. Персиянка хотела спросить - как же он; но промолчала.
- Афинянин здесь уже больше года, - сказал Менекрат. - Он не раз плавал на север, думаю, разузнавал, какие там настроения, и говорил с народом. Конечно, едва ли ему дадут бой на море; но поднять ополченцев в городах Калликсен теперь способен!
Жена долго не отвечала. Она блуждала взглядом по комнате, которую обставляла с такой радостью: изящная мебель, подушки, ковер, сухие цветы в лазуритовой вазе... Потом спросила:
- А что ты сейчас будешь делать?
- Работать, - ответил Менекрат.
Шаран уже испугалась, что он возьмется за оружие; она не знала, что может быть хуже для такого, как он, ремесленника.
Вставая, иониец поцеловал ее.
- Пойду сяду за заказ. А ты улыбнись, не огорчай ребенка!
Шаран заставила себя улыбнуться. Она пошла проведала сыновей, надавала поручений служанке; а сама села ткать. Скоро ей стало хорошо: ничто еще не нарушило уютную, благоустроенную жизнь, которую она так любила. И, может статься, ничего из мужниных страхов еще и не сбудется.
Страхи сбылись через полтора месяца после рождения их дочери.
Менекрат, работавший в мастерской, прибежал к жене со страшными новостями. Наконец-то вспыхнуло - внизу; вблизи северной границы ионийцы восстали и заняли персидскую крепость. Воинов перебили, захватив врасплох.
- Они не ждали нападения, - сказал Менекрат. - Но теперь-то персы вооружатся по всей стране! По всей Ионии ваши укрепления...
Он схватил себя за волосы.
- Что будет! Бедные наши дети!..
Шаран заметалась было, бестолково хватая вещи и тут же бросая. Потом остановилась, глядя на мужа.
- Теперь нам надо бежать?
Менекрат усмехнулся.
- Куда нам отсюда бежать? Мы дома... А впрочем, ты права.
Скульптор приказал:
- Собирайся, будь готова. Если пожар дойдет до Милета, бежим во дворец. У царицы хотя бы есть и воины, и корабли!
Шаран кивнула. А потом уже пошла укладывать вещи: то, что они возьмут с собой, если придется покинуть дом в спешке.
***
Когда начались бои на севере, Калликсен и его корабли оставались в Милете. Никто не мог обвинить афинян в подстрекательстве: и теперь царица выжидала. Лучше всего было бы, думала Поликсена, если бы персам удалось подавить восстание: хотя звучало это ужасно.
Анаксарх, забыв про свои лета, прибежал к госпоже и спрашивал, пошлет ли ли она помощь ионийцам.
- Нет, - ответила Поликсена. - Я могу послать только малую помощь! Если суждено, греки справятся своими силами; а за меня здесь стоят персы... Если увидят, что я заодно с восставшими, рухнут последние преграды и мир спасти будет нельзя!
Охранитель видел, чего царице стоил такой ответ: и ни словом не возразил.
Когда стало известно, что освободились Клазомены, Фокея, Эритрея и захвачено восемь персидских кораблей, Поликсена приказала афинскому флотоводцу прикрывать Милет с моря. Она понимала, что если будет захвачен город, ее, персидскую ставленницу, не пощадят, как и ее детей. Казалось, что удача наконец повернулась лицом к грекам: но это будет не ее победа...
Пожар войны охватил всю Ионию: казалось, власти Милета, и греки, и персы, бессильны вмешаться. То же самое происходило в Египте, когда власть ушла из рук последних фараонов.*
Согласия между ионийскими городами по-прежнему не было, как не было согласия и между персидскими военачальниками, которые оказались в положении обороняющихся: наступил день, когда Милет узнал, что персы отступают на юг. Немалое число их бежало на кораблях в Азию. Они могли вернуться с подкреплением: а покамест дело всех правителей Милета было плохо. Повстанцы перебили тиранов на местах, и то же ждет тиранов Милета.
Когда войско подступило к столице, Тураи пришел к царице и стал горячо упрашивать ее бежать.
- Госпожа, бери детей и уплывай в Та-Кемет, пока можешь! Там тебе помогут укрыться! - говорил он. - Здесь ты только напрасно умрешь!
- А Артазостра? Я не уйду без нее! - ответила Поликсена.
- Артазостру защитит сын, - ответил Тураи. - Они могут бежать в Персию!
"О, если бы, - подумала Поликсена, сжимая кулаки. - Если бы!.."
Она приказала позвать детей и послала вестника к Артазостре. Никострат и Кеней явились тут же, оба с мечами в руках. Никострат разыскал и привел свою сестру и царевну Ити-Тауи: его египетская невеста стала почти девушкой.
От Артазостры не было ответа; хотя Поликсена виделась с нею только вчера и знала, что персидская княжна должна быть у себя.
Дожидаясь родственницу, правительница стала одеваться: облачилась в темные персидские шаровары и рубашку, а свой панцирь из коринфской бронзы надела под темный кафтан, вооружившись по персидскому образцу. Увидев ее в таком платье, ворвавшиеся во дворец греки могут только снести ей голову: и это будет еще милость...
Поликсена прицепила к поясу свой прямой греческий меч.
- Где же Артазостра? - воскликнула она.
Но тут раздался топот: в зал с фонтаном, где царица собрала всех, ворвались стражники-персы.
- Царица, тебе нужно бежать! - воскликнул старший. - Ионийцы уже в саду, рубят и жгут деревья! Сейчас перекроют выходы!..
Поликсена посмотрела на сына. Никострат кивнул.
- Уходи, мама, - сказал он. - Я вас прикрою!
- Еще чего! - крикнула Поликсена, которой эта необыкновенная глупость придала сил. - Пойдем все вместе! Защищайте царевен! - приказала она ионийцам, сгрудившимся около нее.
Коринфянка обнажила меч: у нее сжалось в животе, когда клинок холодно взблеснул при свете факелов. Уже подступал вечер.
Вот сейчас!.. Царица бурно задышала, страха не было, только животное предвкушение схватки.
Послышались топот и вопли за спиной.
- Бежим! - крикнула Поликсена. И все они, ее дети, ее свита и охранники, бросились вперед.
Поликсена услышала, как за ее спиной верные персы схватились с греками, прикрывая ее отход. И это наполнило коринфянку звериной яростью. Враги бежали уже и навстречу; и, ни о чем не думая, царица ринулась на первого, кто оказался на пути. Ее меч впервые обагрился греческой кровью!.. Потом навстречу высыпало еще человек пять: повстанцы, одетые и вооруженные кое-как, с раззявленными в крике ртами. От них разило потом, кровью и смертью...
Беглецы схватились с врагом насмерть, и предводительница не отставала. Поликсена сама не ожидала найти в себе такую силу и свирепость! Ее юный сын уложил на пути двоих ионийцев, и она сама убила двоих и ранила одного, пока они пробивались к выходу.
Поликсена попыталась проложить путь к Артазостре, но увидела, что в сторону покоев княжны бегут персы. Стражники спасут ее подругу! Сын поторопил Поликсену, толкая в плечо.
- Скорее, мама, бежим!
Царица и ее свита выбежали наружу, переступив через тела зарубленных у дверей стражников. В саду им удалось поймать несколько лошадей, видимо, из-под убитых персов. Поликсена и Анаксарх вскочили на коней; царица приказала посадить девочек.
Уже почти совсем стемнело, и сад освещали только костры: восставшие свалили драгоценные тисы и кедры Артазостры, и огонь пылал до неба. Слышались взрывы хохота и женские крики: гоняли несчастных дворцовых рабынь.
Победившие солдаты, за какое бы правое дело ни дрались, становятся хуже зверей...
Отряду удалось в темноте добраться до ворот. Они были сорваны с петель: Поликсена, громыхая, первой проскакала по железным створам. Обернулась.
- Не отставать!..
Ее воины бежали, подгоняя и таща за собой спотыкающихся и всхлипывающих женщин. "Не уйдем", - в отчаянии подумала Поликсена.
Но им удалось добраться до порта. По пути беглецы потеряли троих воинов, в числе которых был Анаксарх: в него попала стрела.
Поликсена еще не успела осознать этой потери, когда увидела, как с корабля навстречу ей бегут эллины. Афиняне! Две триеры пылали у них за спиной: видимо, подожгли стрелами. Но остальные, три судна или больше, были целы.
Царица узнала предводителя, покрытого кровью и гарью. Она спрыгнула с коня и бросилась к нему.
- Афинянин, ты?..
Флотоводец схватил ее за плечи.
- Беги, Поликсена!
Он больше не называл ее царицей.
Правительница Ионии оглянулась на свой пылающий дворец, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Поликсена всхлипнула, сжав зубы. Сейчас никак нельзя было поддаваться слабости!
Калликсен прижал ее к груди, потом оттолкнул.
- Бегите, пока есть время! Я задержу врагов, потом уйду за вами, если смогу!
- Мы поплывем в Египет! - воскликнула Поликсена.
Афинянин кивнул.
- Знаю!
Поликсена быстро и крепко поцеловала его, ощутив вкус крови.
- Ты достоин песни. И ее сложат о тебе, - проговорила она. - Гелиайне!
Поднимаясь на ионийский корабль, она не оглянулась.
* Ионийское восстание, с которого действительно начались греко-персидские войны, произошло на несколько лет позже, в 500 г. до н.э. Описываемые здесь вымышленные события представлены как предыстория. Артемисия Карийская (прототип Поликсены) - ставленница Ксеркса, сына Дария.
Шаран не спалось, пока она дожидалась мужа с дворцового праздника. Царица позвала бы и ее, она никогда не обходила вниманием женщин: но Шаран была опять в тягости, и боялась появляться среди разгоряченных знатных мужчин. Кроме того, в последнее время женщинам во дворце стало небезопасно покидать свои комнаты: снова ужесточились нравы, смягченные эллинским влиянием. Персы относились к своим женщинам очень ревниво, и от чужих тоже требовали затворничества.
Пришли из своей комнатки дети - чувствовали, что у матери на сердце, и младший куксился и отказывался уснуть. Шаран обняла мальчиков и посадила ждать рядом с собой.
Но вот наконец загремел засов, радостно затявкал пес: Шаран улыбнулась и встала, положив руки на округлившийся живот.
- Отец вернулся! - сказала она Элефтераю и Ликомеду. - Идите в постель!
Черноголовый пятилетний малыш насупился.
- Мы его тут подождем! - капризно сказал он, и мать уступила.
Накинув шелковое головное покрывало, Шаран вышла встречать супруга; и столкнулась с царским скульптором в дверях. За спиной его стояла служанка, отворившая хозяину ворота.
Менекрат был румяным и веселым, и от него попахивало вином; но персиянка поняла, что почти весь хмель выветрился дорогой. Он обнял жену, подарив ей холодную дымную свежесть.
- Все не ложилась!
- А ты опять шел от дворца один, в темноте! - воскликнула персиянка: ее огромные глаза еще расширились, и она стала похожа на эфиопку. - Да еще пьяный!
- Царица дала мне проводника с факелом. И я уже совсем не пьян. Я с ними не напиваюсь, - ответил Менекрат. Веселье пира словно бы вмиг слетело с него.
Но тут к художнику выбежали дети. Мальчишки повисли на нем, отталкивая друг друга.
- Папа!
Менекрат расцеловал сыновей.
- Идите-ка спать, негодники! Скоро уже утро! - велел он, смеясь.
Когда они с женой остались вдвоем, Шаран проводила мужа в спальню, обнимая за плечи. Она надеялась на разговор, хотя видела, что Менекрат очень устал.
Но муж пожаловался, что голову клонит, и уснул, как только добрался до постели. Шаран легла рядом и некоторое время смотрела на художника, подперев голову рукой: точно пыталась по лицу отгадать его думы. Потом пристроилась к мужу и спустя какое-то время тоже уснула.
С утра Менекрат был невесел, бледен и морщился: но не жаловался на похмелье. Впрочем, он почти никогда не пил лишнего, и Шаран ничего ему не сказала. Персиянка только ждала разговора, отложенного на завтра.
Когда она принесла еду мужу, он попросил ее остаться. Шаран села рядом.
- Ну, как там?
Менекрат полил себе из кувшина на руку, намочил лоб.
- Было очень весело, - ответил он, морщась и не глядя на жену. - Царица умеет потешить... Твои персы сидели рядом с ней, гоготали, хлопали артистам и наливались вином как хозяева! Хорошо, что наших вообще пустили на праздник...
Он вдруг посмотрел на жену с такой ненавистью, что рот у Шаран наполнился желчью.
- Ты рада?
- Нет, вовсе нет, - персиянка обняла мужа за плечи. - Но неужели все так плохо?
Скульптор обвил рукой ее располневшую талию.
- Нам вовсе не плохо, - ответил он. - Нам и всем, кто живет при царице... И простые люди до сих пор тоже не жаловались, даже радовались всему - диковин понавезли из-за моря, всяких обычаев... Это, видишь, все в воле вашего государя!
Менекрат помолчал.
- До сих пор Дарию было непросто взимать с далеких стран налог, - продолжил он. - Никак не мог упорядочить меру веса и обмена. А как ввел у себя свой золотой дарик, стало куда проще! Недавно ведь налоги подняли, ты знаешь?
Шаран качнула головой.
- Не знаешь, конечно, я не говорил, - грустно усмехнулся художник. - А наш народ теперь тянет вдвое против прежнего. Тираны городов прижали все податные сословия, и ионийцы ропщут...
Он опять замолчал, точно забыл о том, что жена сидит рядом. Но когда она хотела подняться с места, Менекрат остановил ее.
- Куда ты? Позавтракай со мной.
Шаран послушно стала есть, хотя после таких слов мужа вся еда горчила. Менекрат тоже отдал должное вкусным миндальным лепешкам и вареным яблокам; а когда наполнил для себя и жены кубки, сказал:
- Там, конечно, был персидский наследник... Что за мерзкий мальчишка! Могу вообразить, что будет с нами, когда он придет к власти!
- А разве может быть много хуже? - вырвалось у персиянки.
Менекрат засмеялся.
- Достаточно, чтобы вспыхнуло наверху или внизу, - и тогда все запылает.
Шаран погладила его по руке. Менекрат накрыл ладонь жены своей; а через несколько мгновений прибавил:
- Может быть, ты с детьми еще успеешь бежать. Хоть в Египет! У меня там... осталось богатство, ты помнишь?
Скульптор криво усмехнулся.
Лицо Шаран стало пепельным. Персиянка хотела спросить - как же он; но промолчала.
- Афинянин здесь уже больше года, - сказал Менекрат. - Он не раз плавал на север, думаю, разузнавал, какие там настроения, и говорил с народом. Конечно, едва ли ему дадут бой на море; но поднять ополченцев в городах Калликсен теперь способен!
Жена долго не отвечала. Она блуждала взглядом по комнате, которую обставляла с такой радостью: изящная мебель, подушки, ковер, сухие цветы в лазуритовой вазе... Потом спросила:
- А что ты сейчас будешь делать?
- Работать, - ответил Менекрат.
Шаран уже испугалась, что он возьмется за оружие; она не знала, что может быть хуже для такого, как он, ремесленника.
Вставая, иониец поцеловал ее.
- Пойду сяду за заказ. А ты улыбнись, не огорчай ребенка!
Шаран заставила себя улыбнуться. Она пошла проведала сыновей, надавала поручений служанке; а сама села ткать. Скоро ей стало хорошо: ничто еще не нарушило уютную, благоустроенную жизнь, которую она так любила. И, может статься, ничего из мужниных страхов еще и не сбудется.
Страхи сбылись через полтора месяца после рождения их дочери.
Менекрат, работавший в мастерской, прибежал к жене со страшными новостями. Наконец-то вспыхнуло - внизу; вблизи северной границы ионийцы восстали и заняли персидскую крепость. Воинов перебили, захватив врасплох.
- Они не ждали нападения, - сказал Менекрат. - Но теперь-то персы вооружатся по всей стране! По всей Ионии ваши укрепления...
Он схватил себя за волосы.
- Что будет! Бедные наши дети!..
Шаран заметалась было, бестолково хватая вещи и тут же бросая. Потом остановилась, глядя на мужа.
- Теперь нам надо бежать?
Менекрат усмехнулся.
- Куда нам отсюда бежать? Мы дома... А впрочем, ты права.
Скульптор приказал:
- Собирайся, будь готова. Если пожар дойдет до Милета, бежим во дворец. У царицы хотя бы есть и воины, и корабли!
Шаран кивнула. А потом уже пошла укладывать вещи: то, что они возьмут с собой, если придется покинуть дом в спешке.
***
Когда начались бои на севере, Калликсен и его корабли оставались в Милете. Никто не мог обвинить афинян в подстрекательстве: и теперь царица выжидала. Лучше всего было бы, думала Поликсена, если бы персам удалось подавить восстание: хотя звучало это ужасно.
Анаксарх, забыв про свои лета, прибежал к госпоже и спрашивал, пошлет ли ли она помощь ионийцам.
- Нет, - ответила Поликсена. - Я могу послать только малую помощь! Если суждено, греки справятся своими силами; а за меня здесь стоят персы... Если увидят, что я заодно с восставшими, рухнут последние преграды и мир спасти будет нельзя!
Охранитель видел, чего царице стоил такой ответ: и ни словом не возразил.
Когда стало известно, что освободились Клазомены, Фокея, Эритрея и захвачено восемь персидских кораблей, Поликсена приказала афинскому флотоводцу прикрывать Милет с моря. Она понимала, что если будет захвачен город, ее, персидскую ставленницу, не пощадят, как и ее детей. Казалось, что удача наконец повернулась лицом к грекам: но это будет не ее победа...
Пожар войны охватил всю Ионию: казалось, власти Милета, и греки, и персы, бессильны вмешаться. То же самое происходило в Египте, когда власть ушла из рук последних фараонов.*
Согласия между ионийскими городами по-прежнему не было, как не было согласия и между персидскими военачальниками, которые оказались в положении обороняющихся: наступил день, когда Милет узнал, что персы отступают на юг. Немалое число их бежало на кораблях в Азию. Они могли вернуться с подкреплением: а покамест дело всех правителей Милета было плохо. Повстанцы перебили тиранов на местах, и то же ждет тиранов Милета.
Когда войско подступило к столице, Тураи пришел к царице и стал горячо упрашивать ее бежать.
- Госпожа, бери детей и уплывай в Та-Кемет, пока можешь! Там тебе помогут укрыться! - говорил он. - Здесь ты только напрасно умрешь!
- А Артазостра? Я не уйду без нее! - ответила Поликсена.
- Артазостру защитит сын, - ответил Тураи. - Они могут бежать в Персию!
"О, если бы, - подумала Поликсена, сжимая кулаки. - Если бы!.."
Она приказала позвать детей и послала вестника к Артазостре. Никострат и Кеней явились тут же, оба с мечами в руках. Никострат разыскал и привел свою сестру и царевну Ити-Тауи: его египетская невеста стала почти девушкой.
От Артазостры не было ответа; хотя Поликсена виделась с нею только вчера и знала, что персидская княжна должна быть у себя.
Дожидаясь родственницу, правительница стала одеваться: облачилась в темные персидские шаровары и рубашку, а свой панцирь из коринфской бронзы надела под темный кафтан, вооружившись по персидскому образцу. Увидев ее в таком платье, ворвавшиеся во дворец греки могут только снести ей голову: и это будет еще милость...
Поликсена прицепила к поясу свой прямой греческий меч.
- Где же Артазостра? - воскликнула она.
Но тут раздался топот: в зал с фонтаном, где царица собрала всех, ворвались стражники-персы.
- Царица, тебе нужно бежать! - воскликнул старший. - Ионийцы уже в саду, рубят и жгут деревья! Сейчас перекроют выходы!..
Поликсена посмотрела на сына. Никострат кивнул.
- Уходи, мама, - сказал он. - Я вас прикрою!
- Еще чего! - крикнула Поликсена, которой эта необыкновенная глупость придала сил. - Пойдем все вместе! Защищайте царевен! - приказала она ионийцам, сгрудившимся около нее.
Коринфянка обнажила меч: у нее сжалось в животе, когда клинок холодно взблеснул при свете факелов. Уже подступал вечер.
Вот сейчас!.. Царица бурно задышала, страха не было, только животное предвкушение схватки.
Послышались топот и вопли за спиной.
- Бежим! - крикнула Поликсена. И все они, ее дети, ее свита и охранники, бросились вперед.
Поликсена услышала, как за ее спиной верные персы схватились с греками, прикрывая ее отход. И это наполнило коринфянку звериной яростью. Враги бежали уже и навстречу; и, ни о чем не думая, царица ринулась на первого, кто оказался на пути. Ее меч впервые обагрился греческой кровью!.. Потом навстречу высыпало еще человек пять: повстанцы, одетые и вооруженные кое-как, с раззявленными в крике ртами. От них разило потом, кровью и смертью...
Беглецы схватились с врагом насмерть, и предводительница не отставала. Поликсена сама не ожидала найти в себе такую силу и свирепость! Ее юный сын уложил на пути двоих ионийцев, и она сама убила двоих и ранила одного, пока они пробивались к выходу.
Поликсена попыталась проложить путь к Артазостре, но увидела, что в сторону покоев княжны бегут персы. Стражники спасут ее подругу! Сын поторопил Поликсену, толкая в плечо.
- Скорее, мама, бежим!
Царица и ее свита выбежали наружу, переступив через тела зарубленных у дверей стражников. В саду им удалось поймать несколько лошадей, видимо, из-под убитых персов. Поликсена и Анаксарх вскочили на коней; царица приказала посадить девочек.
Уже почти совсем стемнело, и сад освещали только костры: восставшие свалили драгоценные тисы и кедры Артазостры, и огонь пылал до неба. Слышались взрывы хохота и женские крики: гоняли несчастных дворцовых рабынь.
Победившие солдаты, за какое бы правое дело ни дрались, становятся хуже зверей...
Отряду удалось в темноте добраться до ворот. Они были сорваны с петель: Поликсена, громыхая, первой проскакала по железным створам. Обернулась.
- Не отставать!..
Ее воины бежали, подгоняя и таща за собой спотыкающихся и всхлипывающих женщин. "Не уйдем", - в отчаянии подумала Поликсена.
Но им удалось добраться до порта. По пути беглецы потеряли троих воинов, в числе которых был Анаксарх: в него попала стрела.
Поликсена еще не успела осознать этой потери, когда увидела, как с корабля навстречу ей бегут эллины. Афиняне! Две триеры пылали у них за спиной: видимо, подожгли стрелами. Но остальные, три судна или больше, были целы.
Царица узнала предводителя, покрытого кровью и гарью. Она спрыгнула с коня и бросилась к нему.
- Афинянин, ты?..
Флотоводец схватил ее за плечи.
- Беги, Поликсена!
Он больше не называл ее царицей.
Правительница Ионии оглянулась на свой пылающий дворец, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Поликсена всхлипнула, сжав зубы. Сейчас никак нельзя было поддаваться слабости!
Калликсен прижал ее к груди, потом оттолкнул.
- Бегите, пока есть время! Я задержу врагов, потом уйду за вами, если смогу!
- Мы поплывем в Египет! - воскликнула Поликсена.
Афинянин кивнул.
- Знаю!
Поликсена быстро и крепко поцеловала его, ощутив вкус крови.
- Ты достоин песни. И ее сложат о тебе, - проговорила она. - Гелиайне!
Поднимаясь на ионийский корабль, она не оглянулась.
* Ионийское восстание, с которого действительно начались греко-персидские войны, произошло на несколько лет позже, в 500 г. до н.э. Описываемые здесь вымышленные события представлены как предыстория. Артемисия Карийская (прототип Поликсены) - ставленница Ксеркса, сына Дария.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 117
Артазостра не дождалась посланного Поликсены. Его убил один из дворцовых рабов – иониец, давно имевший зуб на обеих женщин: теперь уже никому не придется отвечать за содеянное. Вот-вот рухнет все!
Мать наследника, готовясь к бегству, велела служанкам собирать вещи. Едва ли можно будет взять все ее сундуки: но бросить столько добра персиянка не могла. Артазостра понимала, что вряд ли можно рассчитывать сейчас на ионийцев Поликсены.
Она сама взялась одевать младшего сына, восьмилетнего Кратера, более всех ее сыновей походившего на отца: хотя каждый из них получил эллинское воспитание...
Тяжко протопотали мимо мужские шаги; что-то грохнуло в отдалении. Мятежники били драгоценные статуи и амфоры, расставленные в коридорах; а может, кто-то уронил их, спасаясь бегством.
- Мама, мне страшно, - прошептал Кратер, приникнув к матери: мальчик все еще держался и не плакал. Артазостра прижала к себе его голову и поцеловала.
- Молись, - проговорила княжна. – Нас спасут!
Она верила, что Дарион придет за ней и за Артаферном, несмотря ни на что.
Тут новый грохот сотряс дворец: такой сильный, будто ионийцы таранили стены. Служанки завизжали, зажимая руками уши и пригибаясь.
- Глупцы, ничтожные рассудком, - пробормотала княжна. – Уничтожат все, и кто потом вспомнит о них?..
Послышался приближающийся быстрый топот подкованных сапог, и двойные двери комнаты распахнулись.
На пороге стоял Дарион, за спиной юноши Артазостра увидела своего второго сына. У Дариона в руке был обнаженный кривой меч.
- Мать, я пришел тебя спасти! – воскликнул наследник.
Артазостра быстро встала, обнимая за плечи младшего сына.
- Где Поликсена? – воскликнула она.
- Не знаю. Греков уже нет во дворце, - ответил Дарион: голос его чуть дрогнул. – Они бросили тебя, мать, - злорадно прибавил царевич.
- Молчи, - оборвала его побледневшая Артазостра. Она старалась не думать о худшем. – Идем скорее! Нам нужно бежать в Персию!
- Я сам так решил, - заявил Дарион: хотя и без большой уверенности. Ведь юноша никогда не бывал на родине своей матери и знал Персию только по ее рассказам.
В Сузах и окрестностях "города лилий" у персидской княжны оставалась многочисленная родня. В порту должны были ждать персидские корабли. Если они все еще не потоплены или не рассеяны…
Артазостра постаралась не поддаться страху. Тем более, что сын торопил ее.
Беглецы сумели выбраться наружу незамеченными врагом... потому, что битва была уже окончена. Несколько раз персы наткнулись в дворцовых переходах на трупы своих и греческих воинов: и было уже не разобрать, кто сражался за кого. Артазостра старалась не думать, что Поликсена могла быть убита повстанцами – а может, сперва обесчещена, а потом уже убита…
Дарион приготовил для матери и ее свиты крытые ковровые повозки. Артазостру обрадовала такая забота, но ей стало страшно при мысли о том, что изнутри она ничего не будет видеть. Но ничего уже не поделаешь.
Дарион подсадил мать, поддерживая под локоть, и Артазостра улыбнулась ему.
- Благодарю тебя, сын, - сказала она.
Она взяла с собой в повозку младшего мальчика, следом туда же втащили сундуки и узлы, среди которых устроились служанки. Скоро повозка оказалась битком набита. Хватит ли для всех женщин места и пропитания на корабле?..
Дарион, вскочивший на коня, приказал трогать. По звенящему голосу мать поняла, что он и хотел встретиться с врагом, и побаивался этого. Артазостра, думая о царевиче, улыбнулась в свой вышитый платок.
Да, ее сын не был наделен храбростью льва, - но бывает, что такая храбрость может только помешать…
Она сжала теплую ручку сидевшего рядом с нею младшего, уже намозоленную от упражнений. У Кратера были задатки и воина, и книжника… кем он станет в Персии?.. Если только им суждено спастись!
Тряская повозка прокладывала путь без остановок. Женщины прижались друг к другу и только вскрикивали на ухабах; но их опасности миновали. А снаружи слышались крики, смех, рыдания. Милет был взят, отвоеван назад ионийцами!..
Повстанцы, увлекшись грабежом и разбоем, могут пропустить персидский обоз: а может быть, эти земледельцы и торговцы, поостыв после боя, побоятся тронуть царских воинов...
Тут вдруг повозка замедлила ход, потом встала: громко заговорили стражники, ехавшие впереди.
Служанки вскрикнули, но Артазостра велела своим женщинам молчать. Торжествующие и жалобные шумы разоренного города отчетливо доносились до них, однако близкой опасности персиянка не почувствовала.
Снаружи послышался умоляющий женский голос, говоривший по-персидски. Артазостра, не колеблясь, отдернула занавеску, закрывавшую окошко, прорубленное в ковровой ткани, и высунула голову наружу.
- Кто там? – властно крикнула она.
- Госпожа! Великая госпожа!.. – взмолилась неизвестная, которую не пускали копья ее охранников.
- Пропустите! – приказала Артазостра.
Воины посторонились, и к ней бросилась персиянка – в свете факелов, прикрепленных к бортам повозки, стало видно, что она простоволосая, в разорванной грязной одежде, с вылезающими от ужаса глазами. Несчастная упала на колени, высоко подняв ребенка, закутанного в одеяло.
- Разбойники сожгли наш дом, великая госпожа! Я жена Менекрата, царского скульптора! Они настигнут и убьют нас, а наших детей кинут на копья!..
- Я видела тебя. И знаю царского скульптора, - в волнении проговорила Артазостра, глядя на женщину, которую, как ей помнилось, звали Шаран.
Сам Менекрат с двоими старшими сыновьями стоял поодаль, и, бледный, смотрел на то, как жена умоляет персидскую княжну о заступничестве. С ионийцем было двое слуг, мужчина и женщина, - оба персы.
Это решило дело.
- Мы возьмем их с собой, - распорядилась Артазостра, посмотрев на свою охрану.
Верховой Дарион встрепенулся. У юноши были стать и посадка истинного перса, но при этих словах царевич показался ей обиженным мальчиком.
- Матушка, - начал было он.
- Я приказываю, - пресекла его возражения Артазостра.
Она скрылась в повозке, не сомневаясь, что приказание будет исполнено.
- Поедете с нами, - раздался обращенный к погорельцам голос сына, в котором звенели возмущение и презрение. – Падите в ноги моей царственной матери, это она благоволит вам!
Шаран взахлеб благодарила царевича, но Артазостра уже не слушала. Скорее бы, скорее! Из-за этой задержки весь отряд могут перебить!
В порту остался единственный персидский корабль. Едва хватило места на всех: ионийские суда, по-видимому, ушли, и афиняне следом за ними.
- И пусть радуются, что ушли, - бросил Дарион, наблюдавший, как грузят на триеру поклажу и рабов.
Было уже совсем темно, но персы различили качающиеся на маслянисто блестящей воде черные обломки. Кончилась битва, и чьи-то корабли совсем недавно горели здесь.
Поодаль Артазостра различила два судна, должно быть, греческие, но не выказывавшие враждебных намерений: по-видимому, моряки думали, как спасаться самим. Или эти корабли принадлежали победителям, тоже начавшим зализывать раны...
- Надеюсь, что Поликсена с детьми спаслась, - пробормотала Артазостра, поглядев на наследника. – Она, конечно, бежит в Египет, но что ждет ее там?..
Дарион только улыбнулся в ответ.
Корабль отвалил от берега. Некоторое время спустя к нему пристали еще три судна, принадлежавших спасшимся персам; и назад в Азию поплыла флотилия, достойная царской родственницы.
***
Ионийские корабли, оторвавшись от преследователей, плыли в Египет. Поликсена должна была благодарить всех богов, что ее кормчие так хорошо знают этот путь; но низложенная царица сидела на палубе, закрыв глаза, и на ее щеки сбегали слезы, черные от краски. Боль за Анаксарха, за всех греков, за всех, кого она любила и кого предала, была так сильна, что Поликсена задыхалась.
Тураи сидел рядом, чутко следя, чтобы госпожу никто не смел тронуть. Если резко потревожить человека в таком горе, он может умереть.
Но наконец Поликсена успокоилась сама и, посмотрев на своего советника, сипло спросила, где ее меч. Она помнила, что выронила его, поднявшись на палубу…
- Здесь, мама, - серьезный и печальный Никострат, подойдя к ней, стал на колено и протянул оружие рукоятью вперед. Сын сберег ее меч и даже успел отчистить.
Поликсена молча вернула клинок в черные обсидиановые ножны. Она тяжело встала и поглядела на царевича: сын уже превосходил ее ростом, сильный, широкоплечий.
- Все дети со мной? Кеней, Мелос?..
- Да, - сказал Никострат. – Моя сестра и невеста в каюте, - прибавил юный спартанец, кивнув назад.
Поликсена оперлась руками о борт и вгляделась вдаль. Уже давно было не видать земли.
- Ты умер так, как хотел, старый друг, - прошептала она, думая об Анаксархе, на которого не успела даже оглянуться, спасая остальных. – Надеюсь, что среди беззаконных ионийцев найдется тот, у кого есть честь, и даст тебе погребение…
Она хотела бросить в воду какую-нибудь драгоценность, в жертву Посейдону, чтимому в Ионии, но ничего на себе не нашла. Сколько имущества они взяли с собой?
Тураи, подойдя сзади, тронул ее за плечо.
- Моя царица, царевны хотят видеть тебя.
Поликсена обернулась к нему и хотела поблагодарить. Но не было сил лишний раз раскрыть рот; и она молча проследовала за Тураи в царскую каюту, единственную на корабле. Так было сделано по египетскому образцу.
Фрина сидела рядом со своей названой сестрой, они держались за руки. Увидев Поликсену, золоволосая красавица-дочь вскрикнула. Коринфянка мрачно рассмеялась, представив себя – полную противоположность этой девушке.
- Дайте мне зеркало и умыться.
Поликсена смыла с лица и рук кровь и грязные разводы, расчесала волосы, выдирая целые пряди. Потом приказала подать себе вина и попросила Ити-Тауи позвать Тураи. Сейчас ей мог помочь только этот египтянин.
Ити-Тауи, поклонившись эллинке, выскользнула наружу. Проводив девочку взглядом, Поликсена вспомнила, что это дочь Уджагорресента: и царевне до сих пор толком не объяснили, кто такой ее отец…
Тураи вошел и по знаку царицы выслал девочек. Поликсена предложила ему вина, а потом сказала египтянину, что желает обсудить положение.
В Навкратисе, куда они направлялись, не было ни тиранов, ни дворцов, - это был торговый город-эмпорий*, несколько греческих общин которого имели каждая свое управление и суд. У кого персидская ставленница может просить убежища и как надолго?..
Конечно, скрыть, кто она такая, не удастся; да это и невозможно.
- Нам помогут - Навкратис принадлежит Та-Кемет, Ионии и Персии. В Та-Кемет хорошо понимают, что значат такие бунты черни, - сказал Тураи. – И тебя хорошо знают здесь! Тебе дадут убежище, царица!
Поликсена потерла подбородок.
- Но надолго ли?..
- В Та-Кемет по-прежнему Уджагорресент, - согласился Тураи, понимавший ее без слов. – Но кроме царского казначея, есть и другая сила. Думаю, ты смогла бы немного погодя купить себе поместье в Дельте, как хотела ее величество Нитетис…
Поликсена усмехнулась.
- Поместье! Так нам навеки отречься от своей свободы? Что же делать моему сыну?..
Советник пристально смотрел на нее, подавшись вперед через стол.
- Если верх одержали ионийцы, вернуться твоему сыну будет сейчас невозможно, - сказал египтянин. – Свободной Ионии не нужны ни тираны, ни цари!
Поликсене показалось, что в его словах просквозила насмешка – чисто египетская насмешка.
- Если же персы отомстят за себя и снова возьмут власть, вернуться царевичу будет невозможно вдвойне!
Поликсена опустила глаза.
- Так значит, - тихо проговорила она после молчания, постучав пальцами по столу, - Никострат может вернуться, только если в Ионии начнется новое восстание, в котором грекам понадобится любая помощь…
- Именно так, - сказал Тураи.
Афиняне так и не нагнали их. Впрочем, в море очень легко было растеряться, и Поликсена старалась не тревожиться прежде времени.
В Навкратисе они сразу же послали нескольких ионийцев говорить с представителями Милета. И царице со всеми ее людьми, к ее радости, предоставили для проживания целый квартал. Она могла за себя расплатиться… но скоро придется жить в долг. Как быть дальше?
Поликсена снова надела эллинское платье и посетила Элленион, общегреческое святилище, основанное девятью малоазийскими городами*. В Навкратисе греки из разных полисов объединились так, как не могли объединиться нигде больше: но были торговцами и оставались в стороне от политики.
Они были живы – но как поступить дальше? Боги отцов не давали ответа. О судьбе афинского флотоводца и его кораблей вестей тоже не было.
И пока Поликсена мучилась сомнениями, в Навкратис вдруг прибыли посланники от Уджагорресента. Царский казначей приглашал ионийскую царицу во дворец, в Саис. Только во дворце могло найтись место ей и всем ее спутникам.
Тураи, выслушав это предложение, стал склонять госпожу принять его.
- Уджагорресент твой враг, и, разумеется, не мог забыть об этом. Он мог тайно подослать к тебе убийц, пока ты была в Ионии! Но Уджагорресент не властен убить тебя вместе с твоими людьми, да еще в Саисе, где тебя помнят столь многие – и где многие засвидетельствуют твое прибытие!
Египтянин прервался, глядя на госпожу.
- Ведь Дарию уже известно, что случилось в Ионии, - и ему известно, какую твой брат и ты проявили государственную мудрость и отвагу…
Поликсена засмеялась так, что начала икать.
- Пожалуй, ты прав, мой добрый советник… Царь царей защитит меня!
Она взяла серебряное зеркало и стала перебирать свою косу. Седых прядей было уже много, но черные волосы оставались, как раньше, густыми и жесткими.
Потом коринфянка встала с места.
- Я приму приглашение Уджагорресента, - сказала Поликсена.
Ее глаза стали безжизненными. Нитетис – о Нитетис она не забудет никогда.
Но ни Поликсена, ни Уджагорресент не вспомнят о том, о чем не время вспоминать, пока это время не придет. Они оба очень хорошие политики.
Поликсена велела позвать Ити-Тауи. Ей предстоял очень серьезный разговор с одиннадцатилетней невестой ее сына: эллинка надеялась, что ее приемная дочь достаточно созрела для понимания.
* Место, служившее складом для товаров, перевозившихся по морю; а также торговое поселение, основанное в таком месте.
* По свидетельству Геродота.
Артазостра не дождалась посланного Поликсены. Его убил один из дворцовых рабов – иониец, давно имевший зуб на обеих женщин: теперь уже никому не придется отвечать за содеянное. Вот-вот рухнет все!
Мать наследника, готовясь к бегству, велела служанкам собирать вещи. Едва ли можно будет взять все ее сундуки: но бросить столько добра персиянка не могла. Артазостра понимала, что вряд ли можно рассчитывать сейчас на ионийцев Поликсены.
Она сама взялась одевать младшего сына, восьмилетнего Кратера, более всех ее сыновей походившего на отца: хотя каждый из них получил эллинское воспитание...
Тяжко протопотали мимо мужские шаги; что-то грохнуло в отдалении. Мятежники били драгоценные статуи и амфоры, расставленные в коридорах; а может, кто-то уронил их, спасаясь бегством.
- Мама, мне страшно, - прошептал Кратер, приникнув к матери: мальчик все еще держался и не плакал. Артазостра прижала к себе его голову и поцеловала.
- Молись, - проговорила княжна. – Нас спасут!
Она верила, что Дарион придет за ней и за Артаферном, несмотря ни на что.
Тут новый грохот сотряс дворец: такой сильный, будто ионийцы таранили стены. Служанки завизжали, зажимая руками уши и пригибаясь.
- Глупцы, ничтожные рассудком, - пробормотала княжна. – Уничтожат все, и кто потом вспомнит о них?..
Послышался приближающийся быстрый топот подкованных сапог, и двойные двери комнаты распахнулись.
На пороге стоял Дарион, за спиной юноши Артазостра увидела своего второго сына. У Дариона в руке был обнаженный кривой меч.
- Мать, я пришел тебя спасти! – воскликнул наследник.
Артазостра быстро встала, обнимая за плечи младшего сына.
- Где Поликсена? – воскликнула она.
- Не знаю. Греков уже нет во дворце, - ответил Дарион: голос его чуть дрогнул. – Они бросили тебя, мать, - злорадно прибавил царевич.
- Молчи, - оборвала его побледневшая Артазостра. Она старалась не думать о худшем. – Идем скорее! Нам нужно бежать в Персию!
- Я сам так решил, - заявил Дарион: хотя и без большой уверенности. Ведь юноша никогда не бывал на родине своей матери и знал Персию только по ее рассказам.
В Сузах и окрестностях "города лилий" у персидской княжны оставалась многочисленная родня. В порту должны были ждать персидские корабли. Если они все еще не потоплены или не рассеяны…
Артазостра постаралась не поддаться страху. Тем более, что сын торопил ее.
Беглецы сумели выбраться наружу незамеченными врагом... потому, что битва была уже окончена. Несколько раз персы наткнулись в дворцовых переходах на трупы своих и греческих воинов: и было уже не разобрать, кто сражался за кого. Артазостра старалась не думать, что Поликсена могла быть убита повстанцами – а может, сперва обесчещена, а потом уже убита…
Дарион приготовил для матери и ее свиты крытые ковровые повозки. Артазостру обрадовала такая забота, но ей стало страшно при мысли о том, что изнутри она ничего не будет видеть. Но ничего уже не поделаешь.
Дарион подсадил мать, поддерживая под локоть, и Артазостра улыбнулась ему.
- Благодарю тебя, сын, - сказала она.
Она взяла с собой в повозку младшего мальчика, следом туда же втащили сундуки и узлы, среди которых устроились служанки. Скоро повозка оказалась битком набита. Хватит ли для всех женщин места и пропитания на корабле?..
Дарион, вскочивший на коня, приказал трогать. По звенящему голосу мать поняла, что он и хотел встретиться с врагом, и побаивался этого. Артазостра, думая о царевиче, улыбнулась в свой вышитый платок.
Да, ее сын не был наделен храбростью льва, - но бывает, что такая храбрость может только помешать…
Она сжала теплую ручку сидевшего рядом с нею младшего, уже намозоленную от упражнений. У Кратера были задатки и воина, и книжника… кем он станет в Персии?.. Если только им суждено спастись!
Тряская повозка прокладывала путь без остановок. Женщины прижались друг к другу и только вскрикивали на ухабах; но их опасности миновали. А снаружи слышались крики, смех, рыдания. Милет был взят, отвоеван назад ионийцами!..
Повстанцы, увлекшись грабежом и разбоем, могут пропустить персидский обоз: а может быть, эти земледельцы и торговцы, поостыв после боя, побоятся тронуть царских воинов...
Тут вдруг повозка замедлила ход, потом встала: громко заговорили стражники, ехавшие впереди.
Служанки вскрикнули, но Артазостра велела своим женщинам молчать. Торжествующие и жалобные шумы разоренного города отчетливо доносились до них, однако близкой опасности персиянка не почувствовала.
Снаружи послышался умоляющий женский голос, говоривший по-персидски. Артазостра, не колеблясь, отдернула занавеску, закрывавшую окошко, прорубленное в ковровой ткани, и высунула голову наружу.
- Кто там? – властно крикнула она.
- Госпожа! Великая госпожа!.. – взмолилась неизвестная, которую не пускали копья ее охранников.
- Пропустите! – приказала Артазостра.
Воины посторонились, и к ней бросилась персиянка – в свете факелов, прикрепленных к бортам повозки, стало видно, что она простоволосая, в разорванной грязной одежде, с вылезающими от ужаса глазами. Несчастная упала на колени, высоко подняв ребенка, закутанного в одеяло.
- Разбойники сожгли наш дом, великая госпожа! Я жена Менекрата, царского скульптора! Они настигнут и убьют нас, а наших детей кинут на копья!..
- Я видела тебя. И знаю царского скульптора, - в волнении проговорила Артазостра, глядя на женщину, которую, как ей помнилось, звали Шаран.
Сам Менекрат с двоими старшими сыновьями стоял поодаль, и, бледный, смотрел на то, как жена умоляет персидскую княжну о заступничестве. С ионийцем было двое слуг, мужчина и женщина, - оба персы.
Это решило дело.
- Мы возьмем их с собой, - распорядилась Артазостра, посмотрев на свою охрану.
Верховой Дарион встрепенулся. У юноши были стать и посадка истинного перса, но при этих словах царевич показался ей обиженным мальчиком.
- Матушка, - начал было он.
- Я приказываю, - пресекла его возражения Артазостра.
Она скрылась в повозке, не сомневаясь, что приказание будет исполнено.
- Поедете с нами, - раздался обращенный к погорельцам голос сына, в котором звенели возмущение и презрение. – Падите в ноги моей царственной матери, это она благоволит вам!
Шаран взахлеб благодарила царевича, но Артазостра уже не слушала. Скорее бы, скорее! Из-за этой задержки весь отряд могут перебить!
В порту остался единственный персидский корабль. Едва хватило места на всех: ионийские суда, по-видимому, ушли, и афиняне следом за ними.
- И пусть радуются, что ушли, - бросил Дарион, наблюдавший, как грузят на триеру поклажу и рабов.
Было уже совсем темно, но персы различили качающиеся на маслянисто блестящей воде черные обломки. Кончилась битва, и чьи-то корабли совсем недавно горели здесь.
Поодаль Артазостра различила два судна, должно быть, греческие, но не выказывавшие враждебных намерений: по-видимому, моряки думали, как спасаться самим. Или эти корабли принадлежали победителям, тоже начавшим зализывать раны...
- Надеюсь, что Поликсена с детьми спаслась, - пробормотала Артазостра, поглядев на наследника. – Она, конечно, бежит в Египет, но что ждет ее там?..
Дарион только улыбнулся в ответ.
Корабль отвалил от берега. Некоторое время спустя к нему пристали еще три судна, принадлежавших спасшимся персам; и назад в Азию поплыла флотилия, достойная царской родственницы.
***
Ионийские корабли, оторвавшись от преследователей, плыли в Египет. Поликсена должна была благодарить всех богов, что ее кормчие так хорошо знают этот путь; но низложенная царица сидела на палубе, закрыв глаза, и на ее щеки сбегали слезы, черные от краски. Боль за Анаксарха, за всех греков, за всех, кого она любила и кого предала, была так сильна, что Поликсена задыхалась.
Тураи сидел рядом, чутко следя, чтобы госпожу никто не смел тронуть. Если резко потревожить человека в таком горе, он может умереть.
Но наконец Поликсена успокоилась сама и, посмотрев на своего советника, сипло спросила, где ее меч. Она помнила, что выронила его, поднявшись на палубу…
- Здесь, мама, - серьезный и печальный Никострат, подойдя к ней, стал на колено и протянул оружие рукоятью вперед. Сын сберег ее меч и даже успел отчистить.
Поликсена молча вернула клинок в черные обсидиановые ножны. Она тяжело встала и поглядела на царевича: сын уже превосходил ее ростом, сильный, широкоплечий.
- Все дети со мной? Кеней, Мелос?..
- Да, - сказал Никострат. – Моя сестра и невеста в каюте, - прибавил юный спартанец, кивнув назад.
Поликсена оперлась руками о борт и вгляделась вдаль. Уже давно было не видать земли.
- Ты умер так, как хотел, старый друг, - прошептала она, думая об Анаксархе, на которого не успела даже оглянуться, спасая остальных. – Надеюсь, что среди беззаконных ионийцев найдется тот, у кого есть честь, и даст тебе погребение…
Она хотела бросить в воду какую-нибудь драгоценность, в жертву Посейдону, чтимому в Ионии, но ничего на себе не нашла. Сколько имущества они взяли с собой?
Тураи, подойдя сзади, тронул ее за плечо.
- Моя царица, царевны хотят видеть тебя.
Поликсена обернулась к нему и хотела поблагодарить. Но не было сил лишний раз раскрыть рот; и она молча проследовала за Тураи в царскую каюту, единственную на корабле. Так было сделано по египетскому образцу.
Фрина сидела рядом со своей названой сестрой, они держались за руки. Увидев Поликсену, золоволосая красавица-дочь вскрикнула. Коринфянка мрачно рассмеялась, представив себя – полную противоположность этой девушке.
- Дайте мне зеркало и умыться.
Поликсена смыла с лица и рук кровь и грязные разводы, расчесала волосы, выдирая целые пряди. Потом приказала подать себе вина и попросила Ити-Тауи позвать Тураи. Сейчас ей мог помочь только этот египтянин.
Ити-Тауи, поклонившись эллинке, выскользнула наружу. Проводив девочку взглядом, Поликсена вспомнила, что это дочь Уджагорресента: и царевне до сих пор толком не объяснили, кто такой ее отец…
Тураи вошел и по знаку царицы выслал девочек. Поликсена предложила ему вина, а потом сказала египтянину, что желает обсудить положение.
В Навкратисе, куда они направлялись, не было ни тиранов, ни дворцов, - это был торговый город-эмпорий*, несколько греческих общин которого имели каждая свое управление и суд. У кого персидская ставленница может просить убежища и как надолго?..
Конечно, скрыть, кто она такая, не удастся; да это и невозможно.
- Нам помогут - Навкратис принадлежит Та-Кемет, Ионии и Персии. В Та-Кемет хорошо понимают, что значат такие бунты черни, - сказал Тураи. – И тебя хорошо знают здесь! Тебе дадут убежище, царица!
Поликсена потерла подбородок.
- Но надолго ли?..
- В Та-Кемет по-прежнему Уджагорресент, - согласился Тураи, понимавший ее без слов. – Но кроме царского казначея, есть и другая сила. Думаю, ты смогла бы немного погодя купить себе поместье в Дельте, как хотела ее величество Нитетис…
Поликсена усмехнулась.
- Поместье! Так нам навеки отречься от своей свободы? Что же делать моему сыну?..
Советник пристально смотрел на нее, подавшись вперед через стол.
- Если верх одержали ионийцы, вернуться твоему сыну будет сейчас невозможно, - сказал египтянин. – Свободной Ионии не нужны ни тираны, ни цари!
Поликсене показалось, что в его словах просквозила насмешка – чисто египетская насмешка.
- Если же персы отомстят за себя и снова возьмут власть, вернуться царевичу будет невозможно вдвойне!
Поликсена опустила глаза.
- Так значит, - тихо проговорила она после молчания, постучав пальцами по столу, - Никострат может вернуться, только если в Ионии начнется новое восстание, в котором грекам понадобится любая помощь…
- Именно так, - сказал Тураи.
Афиняне так и не нагнали их. Впрочем, в море очень легко было растеряться, и Поликсена старалась не тревожиться прежде времени.
В Навкратисе они сразу же послали нескольких ионийцев говорить с представителями Милета. И царице со всеми ее людьми, к ее радости, предоставили для проживания целый квартал. Она могла за себя расплатиться… но скоро придется жить в долг. Как быть дальше?
Поликсена снова надела эллинское платье и посетила Элленион, общегреческое святилище, основанное девятью малоазийскими городами*. В Навкратисе греки из разных полисов объединились так, как не могли объединиться нигде больше: но были торговцами и оставались в стороне от политики.
Они были живы – но как поступить дальше? Боги отцов не давали ответа. О судьбе афинского флотоводца и его кораблей вестей тоже не было.
И пока Поликсена мучилась сомнениями, в Навкратис вдруг прибыли посланники от Уджагорресента. Царский казначей приглашал ионийскую царицу во дворец, в Саис. Только во дворце могло найтись место ей и всем ее спутникам.
Тураи, выслушав это предложение, стал склонять госпожу принять его.
- Уджагорресент твой враг, и, разумеется, не мог забыть об этом. Он мог тайно подослать к тебе убийц, пока ты была в Ионии! Но Уджагорресент не властен убить тебя вместе с твоими людьми, да еще в Саисе, где тебя помнят столь многие – и где многие засвидетельствуют твое прибытие!
Египтянин прервался, глядя на госпожу.
- Ведь Дарию уже известно, что случилось в Ионии, - и ему известно, какую твой брат и ты проявили государственную мудрость и отвагу…
Поликсена засмеялась так, что начала икать.
- Пожалуй, ты прав, мой добрый советник… Царь царей защитит меня!
Она взяла серебряное зеркало и стала перебирать свою косу. Седых прядей было уже много, но черные волосы оставались, как раньше, густыми и жесткими.
Потом коринфянка встала с места.
- Я приму приглашение Уджагорресента, - сказала Поликсена.
Ее глаза стали безжизненными. Нитетис – о Нитетис она не забудет никогда.
Но ни Поликсена, ни Уджагорресент не вспомнят о том, о чем не время вспоминать, пока это время не придет. Они оба очень хорошие политики.
Поликсена велела позвать Ити-Тауи. Ей предстоял очень серьезный разговор с одиннадцатилетней невестой ее сына: эллинка надеялась, что ее приемная дочь достаточно созрела для понимания.
* Место, служившее складом для товаров, перевозившихся по морю; а также торговое поселение, основанное в таком месте.
* По свидетельству Геродота.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 118
По пути в Саис, который они проделали в сопровождении египтян Уджагорресента, Поликсена и Тураи еще несколько раз совещались - но больше молчали. Поликсена, хотя и ожидала встречи с опаснейшим врагом, после всех злоключений словно отдыхала душой, вспоминая дни своей юности. Черная Земля была так целительна, напоминая о бренности всех человеческих страстей.
Эллинка позволила себе даже отгородиться от детей, оставив одну Ити-Тауи, которой очень непросто оказалось понять и принять, кто она такая. Хотя, конечно, Поликсена знала, что следует скрыть от этой девочки: и в разговорах с нею искусно обходила подводные камни.
Тураи словно бы тоже отдохнул и помолодел за эти дни. Египтянин везде оставался собой - но ничто не могло придать ему такого достоинства и уверенности, как возвращение на тысячелетнюю землю предков.
В один из дней, когда они плыли на барке Уджагорресента, Поликсена присмотрелась к своему советнику внимательней. Они вдвоем сидели на палубе под полосатым навесом - их не видели дети, и почти никто не замечал с берега. Рука ионийской царицы скользнула в руку бывшего жреца Та-Кемет.
Она приклонила голову ему на плечо; Тураи замер, вдыхая аромат черных жестких волос. Руке эллинки стало жарко в его ладони.
Поликсена закусила губу, чувствуя, что вот-вот застонет от неутоленного желания, которое внезапно наполнило ее.
- Пойдем, - прошептала она египтянину и быстро встала, увлекая Тураи за собой. В царской каюте сейчас никого не было, оба это знали...
Обнимая Поликсену за талию, Тураи повлек ее вперед, едва не спотыкаясь от осознания того, что было ему предложено. Он чувствовал себя таким же счастливым святотатцем, как Менекрат, которого один-единственный раз пригласила на ложе Нитетис.
Когда полог упал, они повернулись друг к другу и жадно поцеловались. Тураи так спешил, что чуть не рвал на возлюбленной платье. - О владычица Саиса, - задыхаясь, шептал он, скользя ладонями по горячим крепким бедрам эллинки. - О Сопдет, звезда на челе счастливого года...*
Когда они добрались до постели, Поликсена первая опрокинулась на спину и сама, схватив его ладонь, направила ее туда, куда египтянин так жаждал добраться. Лаская свою госпожу, погрузив пальцы в ее раскаленное естество, он стонал от наслаждения вместе с ней и чуть не излился прежде времени. Но Поликсена не позволила ему: вдруг резко приподнявшись, она опрокинула любовника на спину и оседлала, приняв в себя. Мучительное блаженство завершенного единения чуть не лишило их сознания.
Потом эллинка упала Тураи на грудь, тяжело дыша. Он прижал к себе ее нагое тело, чувствуя, что мог бы сейчас умереть и не пожалел о том...
- Как же я...
Тураи хотел выразить возлюбленной царице свой восторг, но слов для этого не было. Поликсена, приподнявшись, прижала горячую ладонь к его губам.
- Нужно вставать, могут войти!
Непоколебимо сдержанный Тураи сейчас, казалось, готов был призвать все проклятия на головы тех, кто помешает его блаженству. Но он повиновался. Любовники быстро оделись.
Поликсена снова села на ложе и, схватив гребень с прикроватного столика, принялась расчесывать волосы. На ее скулах выступили яркие пятна, и она не смотрела на Тураи.
Он схватил ее за руку с гребнем и отвел эту руку от лица. Царица посмотрела на любовника: и египтянина поразила холодность ее взгляда.
- Что?
- Ты не оставишь меня? - спросил Тураи. На его слова, наполовину властные, наполовину молящие, нельзя было не ответить. Он сжал ладонь царицы сильнее.
Поликсена слегка поморщилась и вдруг выдернула свою руку из крепких пальцев. Совсем недавно она держала в этой руке меч.
- Я тебя не оставлю, будь покоен.
Поликсена стала заплетать косу: живое серебро ее волос заблестело египтянину в глаза.
- Кажется, я уже никогда не оставлю и эту землю.
Тураи, после гнева на ее холодность, при этих словах затопила нежность. Он сел рядом со своей царственной эллинкой и обнял ее.
Они долго сидели рядом, не замечая времени; потом Поликсена очнулась первая. Она посмотрела на Тураи: ее темные глаза сияли.
- "Ты снова молод... ты снова жив". Так у вас говорят о таинстве обновления сил царя? - произнесла она, вставая.
Советник поднялся вместе с нею и поклонился, пряча улыбку.
- Выйдем вместе... теперь это все равно, - сказала Поликсена.
Они вышли - Тураи первым покинул каюту, придержав для царицы полог. Когда же Поликсена очутилась на палубе и осмотрелась, она неожиданно встретилась глазами с сыном.
Никострат, стоявший под прямыми палящими лучами рядом с Мелосом, смотрел на мать неожиданно взрослым и проницательным взглядом. Впрочем, молодой спартанец тут же отвернулся; и Поликсена смогла улыбнуться, зная, что сын никому ничего не скажет о ней и Тураи. Едва ли Никострат даже самому себе позволит недостойно задуматься о матери.
Царица посмотрела на Тураи.
- Мне нужно сейчас побыть одной... Приходи ко мне перед сном. Мы сойдем на берег только завтра.
Они улыбнулись друг другу. Потом египтянин поцеловал возлюбленную в лоб, поклонился ей и ушел, опустив глаза.
Некоторое время царица сидела под навесом одна, глядя на проплывающий мимо низкий берег, на котором порою мелькали коричневые блестящие спины рыбаков и лодочников. Потом эллинка приказала Мекет, ждавшей распоряжений, привести врача: того самого египтянина, который принимал младшего сына Артазостры.
Тураи снова пришел к возлюбленной в сумерках - перед тем Поликсена удалила из каюты слуг и царевен, которые спали вместе с ней. Она часто приказывала оставить ее с Тураи наедине, еще когда между нею и ее первым советником была только любовная дружба. Но теперь низвергнутая царица сознавала: все, считая и девочек, понимают, что отныне все переменилось.
Когда они отдыхали после любви, лежа прижавшись друг к другу, Поликсена неожиданно сказала:
- Я сейчас вспомнила о Менекрате. Где он может быть теперь? Ты думаешь, он жив?..
Менекрата ионийцы недосчитались еще в ночь своего бегства, и только понадеялись, что художник с семьей успел скрыться.
Тураи так долго молчал, что Поликсена почувствовала возмущение. Ведь египтянин называл себя другом Менекрата!
Но ее любовник ответил:
- Я знаю, что он жив. Когда я покинул тебя сегодня днем, моя царица, я был непозволительно счастлив... и помолился для прояснения духа.
Эллинка чуть не фыркнула от негодования. Египетского жреца ничто не переменит!
- И как? Помогло? - невежливо полюбопытствовала она, приподнявшись на локте.
Тураи нежно улыбнулся ей, словно не услышал упрека.
- Я не смог ни на мгновение отогнать мысли о тебе, моя божественная госпожа. Но после молитвы я понял, что сейчас происходит с мастером экуеша. Он со своей женой и детьми вернулся в Персию.
Тураи поцеловал ее седину.
- Менекрат заклеймен и не освободится до самой смерти, ведь ты знаешь...
Поликсена помрачнела.
- Знаю.
Потом рывком приподнялась и, схватив со столика кувшин, налила себе пальмового вина. Ночная прохлада не уняла жара их тел, и страсть сушила горло.
Осушив килик залпом, царица предложила выпить и любовнику.
Тураи выпил свое вино медленно, не сводя с нее своих черных глаз.
"Он всегда был так похож на Уджагорресента, а я поняла это только сейчас", - пронеслось в голове у Поликсены. Потому ее так и тянуло к этому человеку...
Любовники снова сплелись в объятиях. До утра никто не потревожил их - они это заслужили.
***
В Саис Поликсена въезжала в носилках - защищенных от солнца, но открытых. За нею, в таких же носилках, несли царевен: все остальные шли пешком и ехали верхами. Среди воинов Поликсены по-прежнему оставались персы, и ионийцы тоже были привержены верховой езде.
Поликсена с горечью вспоминала своего старого коня, черного Деймоса, который занемог и умер незадолго до ионийского бунта. Да: въезжая во владения Уджагорресента, эллинка думала именно об этом.
Она все еще не могла заставить себя смотреть по сторонам. Слишком много воспоминаний она оставила в городе Нейт.
Ити-Тауи, сидя рядом с Фриной, была погружена в какие-то невеселые мысли. Дочь Поликсены, которой мать тоже все рассказала, посматривала на египтянку с сочувствием и затаенным страхом: Ити-Тауи почти не говорила с подругой все эти дни и даже осунулась.
Фрина тронула девочку за плечо.
- Ты боишься его? - шепотом спросила она.
Ити-Тауи некоторое время молчала, потом кивнула. Одиннадцатилетняя царевна казалась в этот миг очень взрослой.
- Если царица сказала правду, царский казначей очень страшный человек, - ответила Ити-Тауи на своем ионийском языке с едва заметным акцентом. - Но он мой отец.
Царевна взглянула на названую сестру.
- Он должен полюбить меня.
Фрина только вздохнула, понимая, что для этой бедной девочки снискать любовь отца - почти государственное дело. Она пощупала яркий лен, занавешивавший носилки. Уджагорресент прислал им эти носилки и немало других вещей, не принять которые было бы оскорбительно...
"Объединяющая Обе Земли" - вот что означало имя, данное дочери Нитетис.
- Ты, наверное, сейчас очень похожа на мать, - сказала девушка, глядя на тонкий профиль египтянки и прямые черные волосы: челки та не носила.
Ити-Тауи кивнула, строгая как жрица.
- Наша царица говорит то же самое.
Взволнованная Фрина заметила, что на улицах собрались люди, возбужденные их появлением. Многие показывали друг другу на ионийскую царицу. Оскорбляли?.. Едва ли: египтянам не была свойственна невоздержанность в речах, как Фрина знала, познакомившись с египетскими приближенными матери. А Саис был городом-святилищем... как большая часть городов Та-Кемет.
Поликсена склонилась к Тураи, молча шагавшему рядом с ее носилками, и показала вперед. - Вон там - храм великой богини... Видишь?
- Я посещал это место в годы моего служения Хнуму, - негромко отозвался египтянин. Он улыбнулся госпоже, глядя на нее снизу вверх: но у Поликсены сразу же возникло чувство, что ее любовник к ней снисходит.
Изжелта-белый, массивный, протяженный во все стороны дом Нейт, в который все эти годы персидского владычества рекой текли подношения. Как она отвыкла от таких обиталищ богов!
И вдруг Тураи остановился. Сразу же остановились и другие спутники царицы, и персидские всадники придержали коней: как будто советник Поликсены отдал им приказ. Но на самом деле все они увидели впереди одно и то же.
У ворот храма Нейт стоял высший жрец богини - Уджагорресент: с головой ныне обритой, как полагалось жрецу. Поликсена вздрогнула, узнав этого человека. Тураи, которого она мысленно уподобляла Уджагорресенту, сохранил свои длинные густые волосы.
С царским казначеем были одетые в белое жрецы и египетские вельможи: и небольшая охрана, состоявшая из одних египтян.
Уджагорресент еще издали заметил гостей, но не двигался с места.
- Госпожа, тебе надлежит сойти с носилок и первой поприветствовать его, - быстро проговорил Тураи, обернувшись к возлюбленной. - Это будет учтиво! Мы в гостях!
Поликсена усмехнулась.
- Ну что ж, попробую.
Эллинка велела опустить свои носилки. Потом вышла, опершись на руку Тураи: но навстречу могущественному советнику Дария Поликсена направилась уже одна. Все затаили дыхание, глядя на это.
Приблизившись на несколько шагов, ионийская царица остановилась. Глядя в лицо Уджагорресента, возраст на котором не читался с такого расстояния, Поликсена задумалась на миг: поклониться ли. Но тут царский казначей сам двинулся ей навстречу.
Он приблизился достаточно, чтобы Поликсена смогла рассмотреть на накрашенном лице все следы, прорезанные временем. Потом Уджагорресент сам склонил перед гостьей бритую голову: на его лице была улыбка, не означавшая ничего. То выражение египетских царедворцев, которое выводило ее из себя. Тураи держался с чужаками так же.
- Привет тебе, царица Ионии, - произнес царский казначей на хорошем греческом языке. - Надеюсь, ты не слишком утомлена дорогой. Приглашаю тебя воздать почести владычице Саиса, несомненно, хранившей тебя в этой войне... а после будь гостьей в моем дворце.
Поликсена вежливо склонила голову в ответ. Она успела заметить, что пока Уджагорресент произносил свою речь, он высмотрел среди ионийцев Ити-Тауи. Неужели царский казначей настолько владеет собой, что даже не приблизится сейчас к дочери?..
Но тут Уджагорресент сделал девочке знак.
- Иди сюда! - позвал он резко и властно, уже на языке Та-Кемет. Поликсена увидела, как задрожали стиснутые губы египтянина, каким пронизывающим стал взгляд.
Ити-Тауи понимала язык предков и хорошо говорила на нем. Однако при этом приказании царевну чуть ли не пришлось вытолкнуть вперед: как она ни храбрилась, девочка едва стояла на ногах от волнения. Но все же царевна смогла преодолеть расстояние, отделявшее ее от отца, и даже подняла на него глаза.
Уджагорресент долго смотрел на свою единственную дочь: и наконец улыбнулся.
- Я очень ждал тебя, дитя, - сказал он по-египетски. - Надеюсь, ты полюбишь дом своей матери, как люблю его я. Богиня призвала тебя домой.
Ити-Тауи поклонилась, не размыкая губ.
Уджагорресент возложил девочке руку на плечо и первой из всех направил ее вперед, в храмовый двор.
Мелос, стоявший далеко позади рядом с Никостратом, заметил, как взволновался его друг, взгляд которого был прикован к невесте. Но сейчас царевич никак не мог вмешаться в происходящее.
Следом за Уджагорресентом и его дочерью, под взглядами неумолимых служителей богини, царица и все ее придворные потянулись на поклонение Нейт.
* Богиня наступления нового года у египтян, олицетворением которой была звезда Сириус.
По пути в Саис, который они проделали в сопровождении египтян Уджагорресента, Поликсена и Тураи еще несколько раз совещались - но больше молчали. Поликсена, хотя и ожидала встречи с опаснейшим врагом, после всех злоключений словно отдыхала душой, вспоминая дни своей юности. Черная Земля была так целительна, напоминая о бренности всех человеческих страстей.
Эллинка позволила себе даже отгородиться от детей, оставив одну Ити-Тауи, которой очень непросто оказалось понять и принять, кто она такая. Хотя, конечно, Поликсена знала, что следует скрыть от этой девочки: и в разговорах с нею искусно обходила подводные камни.
Тураи словно бы тоже отдохнул и помолодел за эти дни. Египтянин везде оставался собой - но ничто не могло придать ему такого достоинства и уверенности, как возвращение на тысячелетнюю землю предков.
В один из дней, когда они плыли на барке Уджагорресента, Поликсена присмотрелась к своему советнику внимательней. Они вдвоем сидели на палубе под полосатым навесом - их не видели дети, и почти никто не замечал с берега. Рука ионийской царицы скользнула в руку бывшего жреца Та-Кемет.
Она приклонила голову ему на плечо; Тураи замер, вдыхая аромат черных жестких волос. Руке эллинки стало жарко в его ладони.
Поликсена закусила губу, чувствуя, что вот-вот застонет от неутоленного желания, которое внезапно наполнило ее.
- Пойдем, - прошептала она египтянину и быстро встала, увлекая Тураи за собой. В царской каюте сейчас никого не было, оба это знали...
Обнимая Поликсену за талию, Тураи повлек ее вперед, едва не спотыкаясь от осознания того, что было ему предложено. Он чувствовал себя таким же счастливым святотатцем, как Менекрат, которого один-единственный раз пригласила на ложе Нитетис.
Когда полог упал, они повернулись друг к другу и жадно поцеловались. Тураи так спешил, что чуть не рвал на возлюбленной платье. - О владычица Саиса, - задыхаясь, шептал он, скользя ладонями по горячим крепким бедрам эллинки. - О Сопдет, звезда на челе счастливого года...*
Когда они добрались до постели, Поликсена первая опрокинулась на спину и сама, схватив его ладонь, направила ее туда, куда египтянин так жаждал добраться. Лаская свою госпожу, погрузив пальцы в ее раскаленное естество, он стонал от наслаждения вместе с ней и чуть не излился прежде времени. Но Поликсена не позволила ему: вдруг резко приподнявшись, она опрокинула любовника на спину и оседлала, приняв в себя. Мучительное блаженство завершенного единения чуть не лишило их сознания.
Потом эллинка упала Тураи на грудь, тяжело дыша. Он прижал к себе ее нагое тело, чувствуя, что мог бы сейчас умереть и не пожалел о том...
- Как же я...
Тураи хотел выразить возлюбленной царице свой восторг, но слов для этого не было. Поликсена, приподнявшись, прижала горячую ладонь к его губам.
- Нужно вставать, могут войти!
Непоколебимо сдержанный Тураи сейчас, казалось, готов был призвать все проклятия на головы тех, кто помешает его блаженству. Но он повиновался. Любовники быстро оделись.
Поликсена снова села на ложе и, схватив гребень с прикроватного столика, принялась расчесывать волосы. На ее скулах выступили яркие пятна, и она не смотрела на Тураи.
Он схватил ее за руку с гребнем и отвел эту руку от лица. Царица посмотрела на любовника: и египтянина поразила холодность ее взгляда.
- Что?
- Ты не оставишь меня? - спросил Тураи. На его слова, наполовину властные, наполовину молящие, нельзя было не ответить. Он сжал ладонь царицы сильнее.
Поликсена слегка поморщилась и вдруг выдернула свою руку из крепких пальцев. Совсем недавно она держала в этой руке меч.
- Я тебя не оставлю, будь покоен.
Поликсена стала заплетать косу: живое серебро ее волос заблестело египтянину в глаза.
- Кажется, я уже никогда не оставлю и эту землю.
Тураи, после гнева на ее холодность, при этих словах затопила нежность. Он сел рядом со своей царственной эллинкой и обнял ее.
Они долго сидели рядом, не замечая времени; потом Поликсена очнулась первая. Она посмотрела на Тураи: ее темные глаза сияли.
- "Ты снова молод... ты снова жив". Так у вас говорят о таинстве обновления сил царя? - произнесла она, вставая.
Советник поднялся вместе с нею и поклонился, пряча улыбку.
- Выйдем вместе... теперь это все равно, - сказала Поликсена.
Они вышли - Тураи первым покинул каюту, придержав для царицы полог. Когда же Поликсена очутилась на палубе и осмотрелась, она неожиданно встретилась глазами с сыном.
Никострат, стоявший под прямыми палящими лучами рядом с Мелосом, смотрел на мать неожиданно взрослым и проницательным взглядом. Впрочем, молодой спартанец тут же отвернулся; и Поликсена смогла улыбнуться, зная, что сын никому ничего не скажет о ней и Тураи. Едва ли Никострат даже самому себе позволит недостойно задуматься о матери.
Царица посмотрела на Тураи.
- Мне нужно сейчас побыть одной... Приходи ко мне перед сном. Мы сойдем на берег только завтра.
Они улыбнулись друг другу. Потом египтянин поцеловал возлюбленную в лоб, поклонился ей и ушел, опустив глаза.
Некоторое время царица сидела под навесом одна, глядя на проплывающий мимо низкий берег, на котором порою мелькали коричневые блестящие спины рыбаков и лодочников. Потом эллинка приказала Мекет, ждавшей распоряжений, привести врача: того самого египтянина, который принимал младшего сына Артазостры.
Тураи снова пришел к возлюбленной в сумерках - перед тем Поликсена удалила из каюты слуг и царевен, которые спали вместе с ней. Она часто приказывала оставить ее с Тураи наедине, еще когда между нею и ее первым советником была только любовная дружба. Но теперь низвергнутая царица сознавала: все, считая и девочек, понимают, что отныне все переменилось.
Когда они отдыхали после любви, лежа прижавшись друг к другу, Поликсена неожиданно сказала:
- Я сейчас вспомнила о Менекрате. Где он может быть теперь? Ты думаешь, он жив?..
Менекрата ионийцы недосчитались еще в ночь своего бегства, и только понадеялись, что художник с семьей успел скрыться.
Тураи так долго молчал, что Поликсена почувствовала возмущение. Ведь египтянин называл себя другом Менекрата!
Но ее любовник ответил:
- Я знаю, что он жив. Когда я покинул тебя сегодня днем, моя царица, я был непозволительно счастлив... и помолился для прояснения духа.
Эллинка чуть не фыркнула от негодования. Египетского жреца ничто не переменит!
- И как? Помогло? - невежливо полюбопытствовала она, приподнявшись на локте.
Тураи нежно улыбнулся ей, словно не услышал упрека.
- Я не смог ни на мгновение отогнать мысли о тебе, моя божественная госпожа. Но после молитвы я понял, что сейчас происходит с мастером экуеша. Он со своей женой и детьми вернулся в Персию.
Тураи поцеловал ее седину.
- Менекрат заклеймен и не освободится до самой смерти, ведь ты знаешь...
Поликсена помрачнела.
- Знаю.
Потом рывком приподнялась и, схватив со столика кувшин, налила себе пальмового вина. Ночная прохлада не уняла жара их тел, и страсть сушила горло.
Осушив килик залпом, царица предложила выпить и любовнику.
Тураи выпил свое вино медленно, не сводя с нее своих черных глаз.
"Он всегда был так похож на Уджагорресента, а я поняла это только сейчас", - пронеслось в голове у Поликсены. Потому ее так и тянуло к этому человеку...
Любовники снова сплелись в объятиях. До утра никто не потревожил их - они это заслужили.
***
В Саис Поликсена въезжала в носилках - защищенных от солнца, но открытых. За нею, в таких же носилках, несли царевен: все остальные шли пешком и ехали верхами. Среди воинов Поликсены по-прежнему оставались персы, и ионийцы тоже были привержены верховой езде.
Поликсена с горечью вспоминала своего старого коня, черного Деймоса, который занемог и умер незадолго до ионийского бунта. Да: въезжая во владения Уджагорресента, эллинка думала именно об этом.
Она все еще не могла заставить себя смотреть по сторонам. Слишком много воспоминаний она оставила в городе Нейт.
Ити-Тауи, сидя рядом с Фриной, была погружена в какие-то невеселые мысли. Дочь Поликсены, которой мать тоже все рассказала, посматривала на египтянку с сочувствием и затаенным страхом: Ити-Тауи почти не говорила с подругой все эти дни и даже осунулась.
Фрина тронула девочку за плечо.
- Ты боишься его? - шепотом спросила она.
Ити-Тауи некоторое время молчала, потом кивнула. Одиннадцатилетняя царевна казалась в этот миг очень взрослой.
- Если царица сказала правду, царский казначей очень страшный человек, - ответила Ити-Тауи на своем ионийском языке с едва заметным акцентом. - Но он мой отец.
Царевна взглянула на названую сестру.
- Он должен полюбить меня.
Фрина только вздохнула, понимая, что для этой бедной девочки снискать любовь отца - почти государственное дело. Она пощупала яркий лен, занавешивавший носилки. Уджагорресент прислал им эти носилки и немало других вещей, не принять которые было бы оскорбительно...
"Объединяющая Обе Земли" - вот что означало имя, данное дочери Нитетис.
- Ты, наверное, сейчас очень похожа на мать, - сказала девушка, глядя на тонкий профиль египтянки и прямые черные волосы: челки та не носила.
Ити-Тауи кивнула, строгая как жрица.
- Наша царица говорит то же самое.
Взволнованная Фрина заметила, что на улицах собрались люди, возбужденные их появлением. Многие показывали друг другу на ионийскую царицу. Оскорбляли?.. Едва ли: египтянам не была свойственна невоздержанность в речах, как Фрина знала, познакомившись с египетскими приближенными матери. А Саис был городом-святилищем... как большая часть городов Та-Кемет.
Поликсена склонилась к Тураи, молча шагавшему рядом с ее носилками, и показала вперед. - Вон там - храм великой богини... Видишь?
- Я посещал это место в годы моего служения Хнуму, - негромко отозвался египтянин. Он улыбнулся госпоже, глядя на нее снизу вверх: но у Поликсены сразу же возникло чувство, что ее любовник к ней снисходит.
Изжелта-белый, массивный, протяженный во все стороны дом Нейт, в который все эти годы персидского владычества рекой текли подношения. Как она отвыкла от таких обиталищ богов!
И вдруг Тураи остановился. Сразу же остановились и другие спутники царицы, и персидские всадники придержали коней: как будто советник Поликсены отдал им приказ. Но на самом деле все они увидели впереди одно и то же.
У ворот храма Нейт стоял высший жрец богини - Уджагорресент: с головой ныне обритой, как полагалось жрецу. Поликсена вздрогнула, узнав этого человека. Тураи, которого она мысленно уподобляла Уджагорресенту, сохранил свои длинные густые волосы.
С царским казначеем были одетые в белое жрецы и египетские вельможи: и небольшая охрана, состоявшая из одних египтян.
Уджагорресент еще издали заметил гостей, но не двигался с места.
- Госпожа, тебе надлежит сойти с носилок и первой поприветствовать его, - быстро проговорил Тураи, обернувшись к возлюбленной. - Это будет учтиво! Мы в гостях!
Поликсена усмехнулась.
- Ну что ж, попробую.
Эллинка велела опустить свои носилки. Потом вышла, опершись на руку Тураи: но навстречу могущественному советнику Дария Поликсена направилась уже одна. Все затаили дыхание, глядя на это.
Приблизившись на несколько шагов, ионийская царица остановилась. Глядя в лицо Уджагорресента, возраст на котором не читался с такого расстояния, Поликсена задумалась на миг: поклониться ли. Но тут царский казначей сам двинулся ей навстречу.
Он приблизился достаточно, чтобы Поликсена смогла рассмотреть на накрашенном лице все следы, прорезанные временем. Потом Уджагорресент сам склонил перед гостьей бритую голову: на его лице была улыбка, не означавшая ничего. То выражение египетских царедворцев, которое выводило ее из себя. Тураи держался с чужаками так же.
- Привет тебе, царица Ионии, - произнес царский казначей на хорошем греческом языке. - Надеюсь, ты не слишком утомлена дорогой. Приглашаю тебя воздать почести владычице Саиса, несомненно, хранившей тебя в этой войне... а после будь гостьей в моем дворце.
Поликсена вежливо склонила голову в ответ. Она успела заметить, что пока Уджагорресент произносил свою речь, он высмотрел среди ионийцев Ити-Тауи. Неужели царский казначей настолько владеет собой, что даже не приблизится сейчас к дочери?..
Но тут Уджагорресент сделал девочке знак.
- Иди сюда! - позвал он резко и властно, уже на языке Та-Кемет. Поликсена увидела, как задрожали стиснутые губы египтянина, каким пронизывающим стал взгляд.
Ити-Тауи понимала язык предков и хорошо говорила на нем. Однако при этом приказании царевну чуть ли не пришлось вытолкнуть вперед: как она ни храбрилась, девочка едва стояла на ногах от волнения. Но все же царевна смогла преодолеть расстояние, отделявшее ее от отца, и даже подняла на него глаза.
Уджагорресент долго смотрел на свою единственную дочь: и наконец улыбнулся.
- Я очень ждал тебя, дитя, - сказал он по-египетски. - Надеюсь, ты полюбишь дом своей матери, как люблю его я. Богиня призвала тебя домой.
Ити-Тауи поклонилась, не размыкая губ.
Уджагорресент возложил девочке руку на плечо и первой из всех направил ее вперед, в храмовый двор.
Мелос, стоявший далеко позади рядом с Никостратом, заметил, как взволновался его друг, взгляд которого был прикован к невесте. Но сейчас царевич никак не мог вмешаться в происходящее.
Следом за Уджагорресентом и его дочерью, под взглядами неумолимых служителей богини, царица и все ее придворные потянулись на поклонение Нейт.
* Богиня наступления нового года у египтян, олицетворением которой была звезда Сириус.
Re: Иранское солнце Мемфиса: персидское завоевание Египта
Глава 119
Поликсена вспомнила комнаты и коридоры саисского дворца: стенную роспись в виде болотных птиц и меднокожих царственных охотников, шагающих через камыши; мозаичные полы, звуки в которых отдавались гораздо более гулко, чем во дворце Милета. Мозаика кое-где выкрошилась от множества сапог иноземцев, попиравших эти полы; но священная тишина в покоях саисских властителей, как в храме Нейт, была почти осязаема.
Никострат и Кеней оглядывались по сторонам, открыв рты. Сыну Поликсены было не привыкать к роскоши: но как же отличалась персидская безудержная и кичливая пышность от этого утонченного благородства!
- И персов здесь почти нет, - прошептал Никострат брату, тронув его за руку. Попав во дворец по приглашению многоумного Уджагорресента, спартанские мальчишки первым делом начали высматривать персов: и увидели среди множества египтян только нескольких человек. Хотя и знали, что в Саисе, как в Мемфисе, посажен персидский наместник.
Никострату вдруг стало очень больно за Ионию и за всю Элладу: юноша отлично понимал, что так, как в Египте, у эллинов не может быть, по самому устройству их общества, и такое замирение с персами для них невозможно.
Царевич мысленно воззвал к отцу, что до сих пор делал после того, как перестал говорить с его статуей. Никострат вспомнил свою детскую клятву на крови. Что бы сказал Ликандр своему сыну теперь, освободил бы его от клятвы, данной так необдуманно? Стоит ли еще изваяние спартанского гоплита посреди площади в Милете, или бунтовщики свалили его?..
После того, как гости заняли свои комнаты и разложили вещи так, как им нравилось, Уджагорресент пригласил Поликсену на ужин. Первый раз, когда она удостоилась приглашения великого сановника, пережившего нескольких правителей своей страны.
Насколько они оба изменились за годы, прошедшие со времени знакомства?..
Эллинка успела выкупаться, сменить одежду и пообедать у себя со своими приближенными; и теперь у нее слипались глаза. Саис был одним из самых северных городов Та-Кемет, но с отвычки грекам здесь казалось очень жарко.
Увидев дворцового вестника, присланного от Уджагорресента, Поликсена чуть было не испугалась, что царский казначей захочет видеть ее немедленно и она не сможет поддерживать разговор так, как должно. Но слуга с учтивой улыбкой заверил царицу, что она может отдыхать до вечера, когда состоится ужин.
Укладываясь поспать по примеру египтян, Поликсена ощутила непривычное сосущее чувство. Приглашение Уджагорресента в самом деле оказалось для беглецов кстати; но зависимость, в которую она попала со своими людьми, была очень неприятна. И дальше может быть хуже. Уджагорресент станет диктовать ионийцам свои условия...
Царица тут же усмехнулась сама себе. Какие условия? Разве она все еще правит?
Какой смысл Уджагорресенту теперь держать ее в заложниках - если, конечно, советник Дария не намерен расправиться с нею; а если нет, он может только помочь.
Старые враги порою оказываются лучше новых друзей...
С этими мыслями Поликсена уснула. Она не слышала, как к ней заглянул Тураи; приоткрыв дверь, ее возлюбленный некоторое время смотрел и слушал, как госпожа ровно дышит во сне, а потом так же бесшумно скрылся. Он знал, когда эллинку следует оставить одну.
Уходя, Тураи окинул быстрым взглядом персов, охранявших двери комнаты его подруги; это были персы, долгие годы служившие ей дома, в Милете, и она верила им больше, чем ионийцам.
Теперь, может быть, это весьма разумно.
Проснувшись, Поликсена совершила омовение и оделась с помощью Мекет, облачившись в один из своих богатых ионийских нарядов. Волосы эллинка собрала в узел высоко на затылке, надвинув на лоб тонкий золотой обруч, усаженный мелкими жемчужинами. Мекет смотрела на госпожу с восхищением - хотя комната была хорошо освещена...
"Мне еще нет и сорока лет, - подумала Поликсена с каким-то изумлением, вглядываясь в свое отражение. - У меня могут быть еще дети!"
Она навестила Никострата с Кенеем, но не нашла их у себя. Слуга-иониец сказал ей, что братья, взяв Мелоса, отправились гулять по городу. Что ж, хорошо.
Спартанцы не отличались любознательностью, скорее твердокаменной стойкостью к соблазнам, - но хорошо, что сыновья Ликандра научились открывать себя миру, не заражаясь его скверной: как иные лакедемоняне, которых воспитывали чересчур сурово...
Поликсена заглянула к царевнам. Фрина оказалась в своей спальне, которую, как и дома, делила с Ити-Тауи; а египтянки не было. - Ее опять повели в храм, - услышала Поликсена слова дочери, которых уже наполовину ждала. - Кажется, Уджагорресент хочет учить Ити-Тауи как жрицу! Как царицу Нитетис!
Вид у Фрины, когда она говорила о младшей подруге, был обескураженный и расстроенный. Поликсена только покачала головой.
Согласится ли Уджагорресент на брак своей дочери с Никостратом? Или у него иные намерения?..
Что теперь царскому казначею может принести или не принести этот союз? Сама Ити-Тауи еще ребенок, она едва ли задумывалась о юноше, которого Поликсена предназначила ей в мужья: и Никострат легко может быть замещен другим.
Поликсена немного поболтала с дочерью и сыграла с ней в "собак и шакалов": одну из египетских настольных игр, за которыми подчас проводили время ее придворные. А вскоре мать и дочь отвлек тот же самый вестник. Поликсена встала, и египтянин поклонился.
- Госпожа, мой господин просит тебя разделить с ним вечернюю трапезу.
Ити-Тауи все не возвращалась. Эллинка бросила взгляд на Фрину.
- Я, наверное, уже не приду к тебе вечером. Если Ити-Тауи не вернется, ложись спать. Она может заночевать в храме: там многие живут постоянно...
Дочь натянуто улыбнулась и кивнула светловолосой головой. А ее ведь тоже придется сватать, и уже года через два, подумала царица.
Поликсена отправилась к Уджагорресенту в сопровождении одного только посланного-египтянина: и неожиданно пожалела, что не взяла с собой никакой стражи. Пустые коридоры саисского дворца, и днем неприветливого и изысканно-надменного, вечером таили несомненную угрозу: как змеи, которых египтяне приручали, приманивая удачу под свой кров. "Неудивительно, что здесь обитают такие люди, как Уджагорресент", - подумала эллинка.
Ему убивать свою гостью сейчас едва ли выгодно: но кроме царского казначея, таких охотников найдется немало...
Уджагорресент ждал ее в своем кабинете с письменным столом и стеллажом, круглые гнезда которого заполняли папирусы. Здесь, видимо, царскому казначею случалось не только работать, но и принимать высокопоставленных гостей. Осознание этого неожиданно польстило Поликсене.
Советник Дария был один - если не считать раба, который накрывал их обеденные столики, и стражников-египтян у дверей. Уджагорресент приказал установить для себя и гостьи два отдельных столика.
Когда она вошла, египтянин сидел; но тут же поднялся. Уджагорресент слегка поклонился, делая широкий жест в сторону угощения.
- Все уже опробовано на кухне, - сказал он по-гречески. - Можешь не опасаться.
Поликсена вспыхнула.
- Я вовсе не...
Хозяин сухо засмеялся, будто у него запершило в горле.
- Конечно, ты опасаешься всего и постоянно. Стоит ли то, что мы получили, такой жизни?
Этот вопрос явно не требовал ответа. Но Поликсене стало легче: Уджагорресент, казалось, был настроен миролюбиво и даже готов к соглашению...
Эллинка одернула себя. Ни в коем случае не следовало торопиться! Это ведь не Афины, где политические решения принимаются в запальчивости, а политика меняется каждый день!
Сев за столик, она пригубила вино и похвалила богатый вкус. Уджагорресент задумчиво улыбнулся: он сидел, устремив взгляд куда-то мимо нее.
- Я помню такие вечера вдвоем с моей женой.
Поликсена напряглась. Но этот непонятный человек опять не выказывал враждебности: он словно приглашал ее разделить воспоминания о некогда любимом ими обоими существе. Так делают старики...
Поликсена до сих пор в глубине души была уверена, что Нитетис убили по приказу ее мужа. Но сейчас, не веря самой себе, эллинка ощутила сочувствие к Уджагорресенту. Как же ужасно все меняется! Все проходит перед лицом вечности: так говорили в Та-Кемет.
Эллинка сделала еще глоток вина.
- Твоя дочь...
- Она говорит с богиней и сегодня заночует в храме, - ответил Уджагорресент. - Завтра царевна вернется во дворец.
Египтянин посмотрел в лицо Поликсене.
- Я благодарен тебе за заботу о ней. Я увидел, что моя дочь любит тебя и твоих детей.
Эллинка чуть не поперхнулась, услышав такие слова; избежать неловкости помогло то, что она уже частично предвидела, как поведет себя Уджагорресент.
Некоторое время они ели молча. Поликсена наслаждалась вкусной жареной рыбой со шпинатом и ломтиками лимона и радовалась, что не приходится говорить и изворачиваться. Впрочем, Уджагорресент уже и сам не тот, что прежде.
Когда с едой было покончено, Уджагорресент откинулся в кресле и хлопнул в ладоши, приказывая принести фрукты. Видимо, настроен на долгий разговор, смекнула Поликсена. Она постаралась держаться спокойно и собраться с мыслями.
- Я бы хотела узнать, что сейчас происходит в Ионии, - сказала она: торопясь увести разговор в другое русло. И ей действительно очень хотелось бы это узнать.
Уджагорресент взял гроздь винограда и стал ощипывать ее. Вот способ взять паузу во время трапезы и притом не опьянеть...
Проглотив несколько ягод, хозяин ответил:
- Мне известно, что делается в Ионии. По крайней мере, делалось несколько недель назад, - Уджагорресент скупо улыбнулся. - К сожалению, вести из-за моря всегда сильно запаздывают.
Поликсена уронила руки на колени, забыв о еде. Она выпрямилась в кресле, ожидая продолжения.
- Сейчас, после свержения царей городов... тиранов, как вы называете их... власть на вашей земле опять взял ионийский союз городов, - неторопливо произнес Уджагорресент. - Но союз этот ничуть не более прочен, чем был до вторжения персов. Ты знаешь, что ионийцы не созывали собраний для решения общих государственных вопросов, как делается внутри ваших полисов... и как делалось в совете тридцати*, который подчинялся фараонам. Власти выше городской у вас нет и теперь. Мне представляется, что государством Иония, подвластная ионийцам, так и не станет.
Уджагорресент посмотрел на гостью исподлобья. Поликсена молча сжала губы, тяжело вздохнув.
Оба понимали - если Иония не желает становиться цельным государством под властью своих, ее к этому вынудят под чужою властью. Персы навсегда переменили мир.
- Мне кажется... царский казначей... скоро Дарион, сын моего брата от княжны Артазостры, вернется назад в Ионию и возьмет власть, - произнесла Поликсена. - Сам этот мальчик невеликий воин, - тут она усмехнулась. - Но беда в том, что персидскому наместнику и не нужно становиться воителем... Так же, как и последним правителям Та-Кемет!
Уджагорресент нисколько не был уязвлен этим замечанием. Наоборот: Поликсене сразу же показалось, что он согласен.
- Царю нужно быть свирепым воином, только когда он вождь небольшого народа; и когда он защищается. Так было у нас, но очень давно... до того, как Обе Земли объединились, было много вождей, и все они враждовали или вовсе не знали друг друга. Царю же великого государства нужно сердце, расположенное к миру, иначе он причинит людям неисчислимые бедствия.
Поликсена поняла, что Уджагорресент открыто намекает на ее сына. Она сухо сглотнула.
- Ты ведь знаешь, что я огласила помолвку моего сына с твоей дочерью? Об этом было объявлено всем в Ионии.
Уджагорресент мог не на шутку рассердиться на такие слова: но совершенно неожиданно великий сановник расхохотался. Это был резкий, неприятный звук.
- В теперешней Ионии, великая царица, едва ли кто-нибудь придает значение словам, которые давно унес ветер, - ответил египтянин, отсмеявшись. - А что касается меня...
Царский казначей замолчал, сцепив руки на коленях. Однако Поликсене показалось, что молчит он не вовсе неблагосклонно.
Эллинка не выдержала.
- Что ты об этом думаешь?
Уджагорресент посмотрел на нее.
- Я думаю об этом, госпожа, - ответил он неожиданно мягко. - И подумаю еще.
Поликсена почувствовала, что эти слова - не дань вежливости. Уджагорресент всерьез размышлял об их общем будущем!
Но пока она запретила себе радоваться.
- А афиняне? - спросила эллинка. - Ты ничего не слышал о них?
Уджагорресент вновь засмеялся.
- Я слышал, что именно они начали эту ионийскую войну... Впрочем, мне давно известно, как вы действуете. Но о судьбе кораблей, которые ты подразумеваешь, я ничего не знаю.
Поликсена поняла, что это правда.
Сидя напротив Уджагорресента, она неожиданно ощутила себя глупо, точно одна была виновата во всех промахах своих соплеменников.
Царица хотела было распрощаться, но не знала, как сделать это вежливо. Но Уджагорресент сам все прекрасно видел.
Хозяин встал, и эллинка была вынуждена тоже подняться.
- Я вижу, что ты устала. Моя стража проводит тебя.
Поликсена улыбнулась. Уджагорресент заботился о ее безопасности: и похоже, что искренне.
- Благодарю тебя за твою рачительность и за этот разговор.
Египтянин кивнул.
- Я приглашу тебя завтра, если у нас найдется время. Мы можем снова побеседовать и сыграть во что-нибудь. Ты играешь в сенет?
- До сих пор играю, и прозреваю его смысл, - сказала эллинка.
Она невольно покраснела под спокойным всевидящим взглядом царского казначея. Поликсена надеялась, что Уджагорресент еще не понял, с кем его гостья играет в священную игру Та-Кемет. Хотя если царский казначей и не знает этого, скоро непременно выяснит.
Она простилась с египтянином и направилась прочь: ее сопровождали двое его стражников. По дороге назад Поликсена улыбалась.
Отпустив свою стражу, она вошла в спальню, все еще пребывая в раздумьях; и едва не вскрикнула, когда навстречу ей из кресла поднялась чья-то фигура. Потом Поликсена облегченно вздохнула: ей стало и радостно, и досадно.
- Мне и с тобой сейчас придется говорить о делах государства?
- Нет, - ответил Тураи, заключая ее в объятия. - Я этого не допущу.
В его отношении к ней появилась какая-то новая властность. Поликсена еще не решила, нравится ей это или нет: но у нее достанет силы и воли, чтобы возвести стену там, где это нужно. А пока она позволила себе расслабиться, подставив любовнику губы для поцелуя.
Его губы были сладкими. Тураи приказал принести для них гранатовый сок, понимая, что эллинка наверняка уже пила у Уджагорресента.
В этот раз он проявил больше пыла, чем его подруга. И обоим снова было очень хорошо. Соединившись с этим последним возлюбленным, Поликсена почувствовала, будто ее греет собственное солнце - горит у нее в груди ровным светом, который иссякнет очень нескоро...
Она поцеловала Тураи.
- Останься со мной. Все равно мы уже ничего не скроем.
Уплывая в царство снов, эллинка вновь увидела перед собою старое лицо Уджагорресента, который так нежданно заполучил в свои руки их общую судьбу.
* Орган управления, существовавший в Египте наряду с верховной царской властью.
Поликсена вспомнила комнаты и коридоры саисского дворца: стенную роспись в виде болотных птиц и меднокожих царственных охотников, шагающих через камыши; мозаичные полы, звуки в которых отдавались гораздо более гулко, чем во дворце Милета. Мозаика кое-где выкрошилась от множества сапог иноземцев, попиравших эти полы; но священная тишина в покоях саисских властителей, как в храме Нейт, была почти осязаема.
Никострат и Кеней оглядывались по сторонам, открыв рты. Сыну Поликсены было не привыкать к роскоши: но как же отличалась персидская безудержная и кичливая пышность от этого утонченного благородства!
- И персов здесь почти нет, - прошептал Никострат брату, тронув его за руку. Попав во дворец по приглашению многоумного Уджагорресента, спартанские мальчишки первым делом начали высматривать персов: и увидели среди множества египтян только нескольких человек. Хотя и знали, что в Саисе, как в Мемфисе, посажен персидский наместник.
Никострату вдруг стало очень больно за Ионию и за всю Элладу: юноша отлично понимал, что так, как в Египте, у эллинов не может быть, по самому устройству их общества, и такое замирение с персами для них невозможно.
Царевич мысленно воззвал к отцу, что до сих пор делал после того, как перестал говорить с его статуей. Никострат вспомнил свою детскую клятву на крови. Что бы сказал Ликандр своему сыну теперь, освободил бы его от клятвы, данной так необдуманно? Стоит ли еще изваяние спартанского гоплита посреди площади в Милете, или бунтовщики свалили его?..
После того, как гости заняли свои комнаты и разложили вещи так, как им нравилось, Уджагорресент пригласил Поликсену на ужин. Первый раз, когда она удостоилась приглашения великого сановника, пережившего нескольких правителей своей страны.
Насколько они оба изменились за годы, прошедшие со времени знакомства?..
Эллинка успела выкупаться, сменить одежду и пообедать у себя со своими приближенными; и теперь у нее слипались глаза. Саис был одним из самых северных городов Та-Кемет, но с отвычки грекам здесь казалось очень жарко.
Увидев дворцового вестника, присланного от Уджагорресента, Поликсена чуть было не испугалась, что царский казначей захочет видеть ее немедленно и она не сможет поддерживать разговор так, как должно. Но слуга с учтивой улыбкой заверил царицу, что она может отдыхать до вечера, когда состоится ужин.
Укладываясь поспать по примеру египтян, Поликсена ощутила непривычное сосущее чувство. Приглашение Уджагорресента в самом деле оказалось для беглецов кстати; но зависимость, в которую она попала со своими людьми, была очень неприятна. И дальше может быть хуже. Уджагорресент станет диктовать ионийцам свои условия...
Царица тут же усмехнулась сама себе. Какие условия? Разве она все еще правит?
Какой смысл Уджагорресенту теперь держать ее в заложниках - если, конечно, советник Дария не намерен расправиться с нею; а если нет, он может только помочь.
Старые враги порою оказываются лучше новых друзей...
С этими мыслями Поликсена уснула. Она не слышала, как к ней заглянул Тураи; приоткрыв дверь, ее возлюбленный некоторое время смотрел и слушал, как госпожа ровно дышит во сне, а потом так же бесшумно скрылся. Он знал, когда эллинку следует оставить одну.
Уходя, Тураи окинул быстрым взглядом персов, охранявших двери комнаты его подруги; это были персы, долгие годы служившие ей дома, в Милете, и она верила им больше, чем ионийцам.
Теперь, может быть, это весьма разумно.
Проснувшись, Поликсена совершила омовение и оделась с помощью Мекет, облачившись в один из своих богатых ионийских нарядов. Волосы эллинка собрала в узел высоко на затылке, надвинув на лоб тонкий золотой обруч, усаженный мелкими жемчужинами. Мекет смотрела на госпожу с восхищением - хотя комната была хорошо освещена...
"Мне еще нет и сорока лет, - подумала Поликсена с каким-то изумлением, вглядываясь в свое отражение. - У меня могут быть еще дети!"
Она навестила Никострата с Кенеем, но не нашла их у себя. Слуга-иониец сказал ей, что братья, взяв Мелоса, отправились гулять по городу. Что ж, хорошо.
Спартанцы не отличались любознательностью, скорее твердокаменной стойкостью к соблазнам, - но хорошо, что сыновья Ликандра научились открывать себя миру, не заражаясь его скверной: как иные лакедемоняне, которых воспитывали чересчур сурово...
Поликсена заглянула к царевнам. Фрина оказалась в своей спальне, которую, как и дома, делила с Ити-Тауи; а египтянки не было. - Ее опять повели в храм, - услышала Поликсена слова дочери, которых уже наполовину ждала. - Кажется, Уджагорресент хочет учить Ити-Тауи как жрицу! Как царицу Нитетис!
Вид у Фрины, когда она говорила о младшей подруге, был обескураженный и расстроенный. Поликсена только покачала головой.
Согласится ли Уджагорресент на брак своей дочери с Никостратом? Или у него иные намерения?..
Что теперь царскому казначею может принести или не принести этот союз? Сама Ити-Тауи еще ребенок, она едва ли задумывалась о юноше, которого Поликсена предназначила ей в мужья: и Никострат легко может быть замещен другим.
Поликсена немного поболтала с дочерью и сыграла с ней в "собак и шакалов": одну из египетских настольных игр, за которыми подчас проводили время ее придворные. А вскоре мать и дочь отвлек тот же самый вестник. Поликсена встала, и египтянин поклонился.
- Госпожа, мой господин просит тебя разделить с ним вечернюю трапезу.
Ити-Тауи все не возвращалась. Эллинка бросила взгляд на Фрину.
- Я, наверное, уже не приду к тебе вечером. Если Ити-Тауи не вернется, ложись спать. Она может заночевать в храме: там многие живут постоянно...
Дочь натянуто улыбнулась и кивнула светловолосой головой. А ее ведь тоже придется сватать, и уже года через два, подумала царица.
Поликсена отправилась к Уджагорресенту в сопровождении одного только посланного-египтянина: и неожиданно пожалела, что не взяла с собой никакой стражи. Пустые коридоры саисского дворца, и днем неприветливого и изысканно-надменного, вечером таили несомненную угрозу: как змеи, которых египтяне приручали, приманивая удачу под свой кров. "Неудивительно, что здесь обитают такие люди, как Уджагорресент", - подумала эллинка.
Ему убивать свою гостью сейчас едва ли выгодно: но кроме царского казначея, таких охотников найдется немало...
Уджагорресент ждал ее в своем кабинете с письменным столом и стеллажом, круглые гнезда которого заполняли папирусы. Здесь, видимо, царскому казначею случалось не только работать, но и принимать высокопоставленных гостей. Осознание этого неожиданно польстило Поликсене.
Советник Дария был один - если не считать раба, который накрывал их обеденные столики, и стражников-египтян у дверей. Уджагорресент приказал установить для себя и гостьи два отдельных столика.
Когда она вошла, египтянин сидел; но тут же поднялся. Уджагорресент слегка поклонился, делая широкий жест в сторону угощения.
- Все уже опробовано на кухне, - сказал он по-гречески. - Можешь не опасаться.
Поликсена вспыхнула.
- Я вовсе не...
Хозяин сухо засмеялся, будто у него запершило в горле.
- Конечно, ты опасаешься всего и постоянно. Стоит ли то, что мы получили, такой жизни?
Этот вопрос явно не требовал ответа. Но Поликсене стало легче: Уджагорресент, казалось, был настроен миролюбиво и даже готов к соглашению...
Эллинка одернула себя. Ни в коем случае не следовало торопиться! Это ведь не Афины, где политические решения принимаются в запальчивости, а политика меняется каждый день!
Сев за столик, она пригубила вино и похвалила богатый вкус. Уджагорресент задумчиво улыбнулся: он сидел, устремив взгляд куда-то мимо нее.
- Я помню такие вечера вдвоем с моей женой.
Поликсена напряглась. Но этот непонятный человек опять не выказывал враждебности: он словно приглашал ее разделить воспоминания о некогда любимом ими обоими существе. Так делают старики...
Поликсена до сих пор в глубине души была уверена, что Нитетис убили по приказу ее мужа. Но сейчас, не веря самой себе, эллинка ощутила сочувствие к Уджагорресенту. Как же ужасно все меняется! Все проходит перед лицом вечности: так говорили в Та-Кемет.
Эллинка сделала еще глоток вина.
- Твоя дочь...
- Она говорит с богиней и сегодня заночует в храме, - ответил Уджагорресент. - Завтра царевна вернется во дворец.
Египтянин посмотрел в лицо Поликсене.
- Я благодарен тебе за заботу о ней. Я увидел, что моя дочь любит тебя и твоих детей.
Эллинка чуть не поперхнулась, услышав такие слова; избежать неловкости помогло то, что она уже частично предвидела, как поведет себя Уджагорресент.
Некоторое время они ели молча. Поликсена наслаждалась вкусной жареной рыбой со шпинатом и ломтиками лимона и радовалась, что не приходится говорить и изворачиваться. Впрочем, Уджагорресент уже и сам не тот, что прежде.
Когда с едой было покончено, Уджагорресент откинулся в кресле и хлопнул в ладоши, приказывая принести фрукты. Видимо, настроен на долгий разговор, смекнула Поликсена. Она постаралась держаться спокойно и собраться с мыслями.
- Я бы хотела узнать, что сейчас происходит в Ионии, - сказала она: торопясь увести разговор в другое русло. И ей действительно очень хотелось бы это узнать.
Уджагорресент взял гроздь винограда и стал ощипывать ее. Вот способ взять паузу во время трапезы и притом не опьянеть...
Проглотив несколько ягод, хозяин ответил:
- Мне известно, что делается в Ионии. По крайней мере, делалось несколько недель назад, - Уджагорресент скупо улыбнулся. - К сожалению, вести из-за моря всегда сильно запаздывают.
Поликсена уронила руки на колени, забыв о еде. Она выпрямилась в кресле, ожидая продолжения.
- Сейчас, после свержения царей городов... тиранов, как вы называете их... власть на вашей земле опять взял ионийский союз городов, - неторопливо произнес Уджагорресент. - Но союз этот ничуть не более прочен, чем был до вторжения персов. Ты знаешь, что ионийцы не созывали собраний для решения общих государственных вопросов, как делается внутри ваших полисов... и как делалось в совете тридцати*, который подчинялся фараонам. Власти выше городской у вас нет и теперь. Мне представляется, что государством Иония, подвластная ионийцам, так и не станет.
Уджагорресент посмотрел на гостью исподлобья. Поликсена молча сжала губы, тяжело вздохнув.
Оба понимали - если Иония не желает становиться цельным государством под властью своих, ее к этому вынудят под чужою властью. Персы навсегда переменили мир.
- Мне кажется... царский казначей... скоро Дарион, сын моего брата от княжны Артазостры, вернется назад в Ионию и возьмет власть, - произнесла Поликсена. - Сам этот мальчик невеликий воин, - тут она усмехнулась. - Но беда в том, что персидскому наместнику и не нужно становиться воителем... Так же, как и последним правителям Та-Кемет!
Уджагорресент нисколько не был уязвлен этим замечанием. Наоборот: Поликсене сразу же показалось, что он согласен.
- Царю нужно быть свирепым воином, только когда он вождь небольшого народа; и когда он защищается. Так было у нас, но очень давно... до того, как Обе Земли объединились, было много вождей, и все они враждовали или вовсе не знали друг друга. Царю же великого государства нужно сердце, расположенное к миру, иначе он причинит людям неисчислимые бедствия.
Поликсена поняла, что Уджагорресент открыто намекает на ее сына. Она сухо сглотнула.
- Ты ведь знаешь, что я огласила помолвку моего сына с твоей дочерью? Об этом было объявлено всем в Ионии.
Уджагорресент мог не на шутку рассердиться на такие слова: но совершенно неожиданно великий сановник расхохотался. Это был резкий, неприятный звук.
- В теперешней Ионии, великая царица, едва ли кто-нибудь придает значение словам, которые давно унес ветер, - ответил египтянин, отсмеявшись. - А что касается меня...
Царский казначей замолчал, сцепив руки на коленях. Однако Поликсене показалось, что молчит он не вовсе неблагосклонно.
Эллинка не выдержала.
- Что ты об этом думаешь?
Уджагорресент посмотрел на нее.
- Я думаю об этом, госпожа, - ответил он неожиданно мягко. - И подумаю еще.
Поликсена почувствовала, что эти слова - не дань вежливости. Уджагорресент всерьез размышлял об их общем будущем!
Но пока она запретила себе радоваться.
- А афиняне? - спросила эллинка. - Ты ничего не слышал о них?
Уджагорресент вновь засмеялся.
- Я слышал, что именно они начали эту ионийскую войну... Впрочем, мне давно известно, как вы действуете. Но о судьбе кораблей, которые ты подразумеваешь, я ничего не знаю.
Поликсена поняла, что это правда.
Сидя напротив Уджагорресента, она неожиданно ощутила себя глупо, точно одна была виновата во всех промахах своих соплеменников.
Царица хотела было распрощаться, но не знала, как сделать это вежливо. Но Уджагорресент сам все прекрасно видел.
Хозяин встал, и эллинка была вынуждена тоже подняться.
- Я вижу, что ты устала. Моя стража проводит тебя.
Поликсена улыбнулась. Уджагорресент заботился о ее безопасности: и похоже, что искренне.
- Благодарю тебя за твою рачительность и за этот разговор.
Египтянин кивнул.
- Я приглашу тебя завтра, если у нас найдется время. Мы можем снова побеседовать и сыграть во что-нибудь. Ты играешь в сенет?
- До сих пор играю, и прозреваю его смысл, - сказала эллинка.
Она невольно покраснела под спокойным всевидящим взглядом царского казначея. Поликсена надеялась, что Уджагорресент еще не понял, с кем его гостья играет в священную игру Та-Кемет. Хотя если царский казначей и не знает этого, скоро непременно выяснит.
Она простилась с египтянином и направилась прочь: ее сопровождали двое его стражников. По дороге назад Поликсена улыбалась.
Отпустив свою стражу, она вошла в спальню, все еще пребывая в раздумьях; и едва не вскрикнула, когда навстречу ей из кресла поднялась чья-то фигура. Потом Поликсена облегченно вздохнула: ей стало и радостно, и досадно.
- Мне и с тобой сейчас придется говорить о делах государства?
- Нет, - ответил Тураи, заключая ее в объятия. - Я этого не допущу.
В его отношении к ней появилась какая-то новая властность. Поликсена еще не решила, нравится ей это или нет: но у нее достанет силы и воли, чтобы возвести стену там, где это нужно. А пока она позволила себе расслабиться, подставив любовнику губы для поцелуя.
Его губы были сладкими. Тураи приказал принести для них гранатовый сок, понимая, что эллинка наверняка уже пила у Уджагорресента.
В этот раз он проявил больше пыла, чем его подруга. И обоим снова было очень хорошо. Соединившись с этим последним возлюбленным, Поликсена почувствовала, будто ее греет собственное солнце - горит у нее в груди ровным светом, который иссякнет очень нескоро...
Она поцеловала Тураи.
- Останься со мной. Все равно мы уже ничего не скроем.
Уплывая в царство снов, эллинка вновь увидела перед собою старое лицо Уджагорресента, который так нежданно заполучил в свои руки их общую судьбу.
* Орган управления, существовавший в Египте наряду с верховной царской властью.